Ведьма кружилась так быстро, что слилась в дымчатое облако, из которого донеслось:
— Вспомнил?
— Да, — Гакур схватился за голову, — вспомнил... огненный шар…, хватит... прекрати.
Запах грозы наполнил воздух, мгновенно вытеснив исходящий от ведьмы смрад. Гном понял, что Ветер опять сменил облик.
— Рассказывай, — произнес мягкий женский голос.
Лба коснулась прохлада: перед Гномом стояла она. В серебре лунного света было не разобрать, где заканчивались белокурые локоны и начиналось светлое платье. Лицо, волосы, рост… Принцесса, настоящая принцесса. Та самая.
Гакур попытался вспомнить, как он хотел обратиться с просьбой. Что-то заколдовать, нет, расколдовать, от чего-то расколдовать, чтобы он…
Рука принцессы соскользнула со лба Гакура и ухватила бороду .
— Что еще видел старый Брах в этом лесу? — спросила принцесса, и слегка дернула, — Говори, я исполню твое желание, и спущу с тебя твою отвратную, гномью шкуру.
С недевичей силой она рванула бороду вверх и продолжила:
— Что, онемел? Старик увидел огненный шар. Дальше, что было?
Острая боль рассеяла навеянный красавицей морок. «Черт, это же просто Ветер». — подумал Гакур и сказал:
— Почем ты знаешь, что я искал принцессу? Я только Ронде-Вороне об этом говорил.
— Знает шут — узнает и король. Мусор у тебя в голове, сломанная карусель. Видимо у вас Гномов пчелиный рой там вместо мозга. — сказала принцесса.
Было ясно, что если колдун и может читать мысли, то не чисто, кое что он действительно кажется знал, но без важных подробностей. Значит будет держать его, Гакура живьем до тех пор, пока не услышит рассказ об огненном шаре. Ну а после наверняка прикончит. Не хотелось бы умирать от рук принцессы, мечты о которой складывались совсем иначе.
— Не мог бы ты опять превратится в гнома?
— Зачем? Ты же искал принцессу, — сказала девица,
— Я верю, что ты можешь исполнить мое желание. Я верю, что ты самый великий колдун изо всех, что ступали по земле и летали над ней. Но вид твой сейчас сбивает меня с толку, путает мысли, они жужжат, будто пчелы...
Принцесса выпустила бороду, и толкнула. Гакур упал и заскользил вниз по невесть откуда взявшейся позади ямы. Запах грозы. Поздно. Миг превращения был упущен.
Гакур поднялся, отряхнул с себя листья и осторожно выкарабкался из ямы, которой оказался незаметный ранее овражек.
Под деревом сидел молодой гном, с бородой не длиннее трех пальцев.
— Куда делся гном? — спросил Гакур.
— Куда и остальные. Не спит душа, не возьмешь ни шиша, — ухмыльнулся Ветер.
Не дожидаясь приглашения, Гакур сел подле и начал рассказывать.
***
— Дед, ты чего опять дерешься? Я вот у Нарьи-Волчихи зелье украду и сыпну тебе в пиво. Будешь знать, как кронса за волосы таскать.
— Вот энто мой гаденыш, — рассмеялся старик, потрепав маленького Гакура по щеке, — будить с тибя спра-aвный кронс!
Дед мог в точности подделать любой голос и наречие, свистеть перепелом, выть волком, тявкать лисой, но родным для него был этот назойливый говорок гномов Северных земель. Опустошив кружку пива, старик крякнул и повторил: «Спрa-авный кронс.» Затем он хлопнул ладонью по столешнице: «Расскажу-ка я тебе то, о чем всю жизнь молчал. Ты дурак малой, все одно забудешь, а мне как ком с души, пошто я один маюсь.»
В трактире было шумно. Свечи на китовом жиру едва светили, зато с избытком наполняли трактир копотью. Четверо людей сидели в почетном углу, под оконцем. По виду свита или охрана какого-то вельможи. С десяток гномов, возвращавшихся домой из столицы, трапезничали, сдвинув низкие столы. Всякий никчемный народец выпивал свою кружку у стойки. Лесовики-Скитальцы устроились частью на крыльце, частью на полу у двери, пили разбавленное вино и спорили, куда лучше пойти. Они обычно подолгу не задерживались. Вскочат, оглашенные, и понесутся в свой «заветный лес».
Брах всегда занимал стол поближе к кухне. Ему нравился запах съестного: «Понюхал жратвы – в полживота сыт». Из-под натянутой на лоб, видавшей виды суконной шапки он без остановки поглядывал вокруг. Зыркнет, а потом проворчит себе под нос: «Уж ему похлебка не по вкусу — свиную поджарку подавай. Давно ли, дуралей, за сухой ломоть корячилси.» А то будто скиснет лицом, и плечи ходуном ходят. Смеется. Стало быть, «кролика» приметил. Кронсы так своих жертв называли. На убийство они не подряжались. Верили, что душа мертвеца будет преследовать убийцу вечно и чинить ему козни похуже тех, что кронсы творят. Случалось, правда, что «кролики» гибли, но за грех этого никто не считал, потому как смерть не была целью. Да и заказчики просили: пусть, мол, подольше живет и мучается нам на радость. В смерти что за удовольствие? Еще, пожалуй, и добрым словом покойника помянут.
Появился трактирщик с пенящейся кружкой через верх.
— Дед, ты чего замолчал? Уснул что ли? — Гакур схватил старика за локоть.
— Цыц, сопляк! — огрызнулся тот.
Протерев стол и поклонившись, трактирщик исчез.
— Лет пятьдесят назад, — дед отхлебнул пива, — когда я ишо пареньком был...
Наняли его лихие люди подсобить им отобрать тройку обозов с дорогим ситцем. Справились бы сами, да с купцом ехало с полдюжины охраны, и все из бывших воинов, закаленных битвами во славу королевства. Одним словом, головорезы, под чьими ногами стонала земля.
Ронда-Ворона намешала зелья сонного с вином, Брах подвязал кувшин через плечо и как¬-бы невзначай попался по дороге каравану. Вояки не пропустили случай отобрать ношу, (грех не обидеть малородка, как называли за глаза гномов, да еще и посреди глухого леса). В общем, дали пенделя, пообзывались и отпустили. Какое-то время, кронс шел следом, с удовольствием наблюдая сквозь деревья, как здоровяки по очереди отпивали из кувшина. Где-то через пол версты, их поджидали разбойники. Легкие деньги.
Выбирался Брах сквозь лес по собственным, лишь ему одному понятным меткам, которые вырезал на стволах. Отдыху себе не давал: уж солнце клонилось к закату. Ноги сами несли, но вот, сверху громыхнуло и лес зашуршал от дождя Бывало и хуже. Кронс отыскал две пышные елки, тесно сплетшиеся нижними ветвями, накидал под них срезанного папоротника и залез в укрытие. Он уже было приладил под голову котомку, как вдруг наверху завыло, засвистело, да так, что дрогнули деревья и слили вниз всю державшуюся на ветвях воду. Лес пронзило светом. Ругаясь, Брах выскочил из укрытия. В этот миг, над головой пронесся огненный шар, волоча за собой мерцающую зеленоватым полосу дыма, видимую даже сквозь кроны ночного леса. А еще через несколько мгновений, земля вздрогнула и послышался треск, будто разом подкосило сотню деревьев. Забыв о промокшем укрытии, Гном скользнул под ветви, свернулся калачиком и вжался в землю. Треск перерос в оглушительный грохот.
Стихло.
Брах приподнялся и выглянул: моросил дождь, только и всего. Любопытство стало одолевать страх. Что если это упало солнце? Ведь говорили, что сделано оно из чистого золота. Брехня, конечно, а что если нет? Гном встал, и, раздвигая подлесок, двинулся на едва заметный свет, пробивавшейся сквозь стволы.
Дорогу преградила верхушка поваленной огромной, вековечной ели, Брах остановился и выжал воду из шапки. Напялив кусок мокрого сукна обратно на голову, он было начал обходить крону, но, как в стену, уткнулся в другую. Еще одно сваленное дерево. Подумав немного, кронс решил оглядеться. Вскарабкавшись по поваленной кроне к нижним веткам, устоявшей сосны, он перескочил на нее и добрался почти до самого верха.
С десяток деревьев лежали повалеными по кругу, и еще дымились у надломов. Чуть вдалеке — полянка, в середине которой светилось что-то вроде пня или раскаленной докрасна бочонка. Точно не солнце. Но может золото. Что ж еще может храниться в эдакой причудливой штуковине? Брах собрался уже спускаться, как на полянку выбежала молоденькая косуля, с рыжиной на боках. За ней вбежал волк. Брах поморщился: волки по одному не охотятся, как бы и его вместе с косулей не разодрали. Лучше обождать . Тем временем, перепуганная рыжуха поравнялась с горящим пнем. Он засветился ярче, сбоку его вырвался ослепительный белый луч и обрушился на беглянку. Гном зажмурился, а когда приоткрыл веки, увидел, что упавшая зверушка поднялась, и, чуть покачиваясь на ногах-тростинках, развернулась к волку.
Кронс не верил своим глазам. Теперь уже твердо ступая каждым копытцем, рыжуха шла напрямик к хищнику. Между ними оставалось несколько шагов. Косуля резко опустила голову и фыркнула. Волк оскалился и пригнулся ниже. Позади его показались другие. Косуля фыркнула еще и… взревела. Брах узнал этот трубный звук - клич хозяина местных лесов, громадного вепря-секача. С ним и медведь не спорил. Волк заскулил и попятился, исчезла в темноте его стая. Развернулся и побежал он сам. Рыжуха подняла морду и начала принюхиваться, медленно разворачиваясь к дереву, на котором сидел кронс.
Одна из веток, которую Брах сунул за другую, чтобы получше увидеть, резко выпрямилась. Краем глаза он заметил движение, но было поздно. В лицо садануло колючим веником. Невольно схватившись за ушиб, кронс потерял равновесие, сорвался и кубарем скатился на край выжженного круга. Косуля взревела, а Брах что было сил рванул в темноту. Продираясь сквозь одни ветки, ныряя под другие, прыгая через третьи, он бежал, падал, вставал, бежал опять, проклиная свое любопытство, солнце, золото, лес, и каждый раз, когда сзади доносилось душераздирающее : «У-у-г-г- р-р-р-р-р-а-а-а-р-р-р!», невольно закрывал ладонями уши.
Наконец он выдохся, и уже не бежал, а, брел, спотыкаясь и не разбирая пути.
Лес проснулся.
На разные голоса пели птицы, стрекотали белки. За кустами блеснул ручей. Брах упал на бережок, напился и подержал лицо в холодной воде. Скорее всего, эта косуля, или вепрь, или черт его знает что и не думал пускаться за ним в погоню. Кронс осмотрел себя: шапка осталась в лесу, но кинжал на месте. Штаны и рубаха из грубого холста защитили тело, а вот рукам и лицу пришлось худо. Исцарапаны в кровь. Гном потрогал опухшую щеку, по которой хлестнула ветка. «Заживеть», — сказал он валух.
Камни в ручье имели причудливый красноватый оттенок, редкий, но знакомый, а на другом бережку росла толстенная береза. Брах здесь бывал.
Он перебрался через ручей по камням. Так и есть: на белом стволе темнела стрелка, с острием, направленным по течению ручья. Под стрелкой были вырезаны разделенный пополам круг и лошадиная подкова. Его метки. Читалось так: если двигаться против течения, то за полдня можно выйти к дороге.
Гакур замолчал. История и впрямь была удивительной. Как же он мог ее забыть? В голове начал складываться ответ: о пяти годах отроду, о том, как часто детские сны путаются с рассказами взрослых и с годами теряют свое родство. Но тут его одернул Ветер:
— Ты точно помнишь, что косуля?
— Точно.
— Хорошо. Я исполню обещание. Ложись на землю лицом вниз и не двигайся до моей команды. Скажешь хоть слово — не будет тебе чуда, да еще на всю жизнь останешься калекой.
Гакур послушался: отыскал место, где трава погуще, и вытянулся ничком.
— Я тебя превращу в человека, тридцати…нет, двадцати годов.
Гакур набрал полную грудь воздуха и, земля дрогнула и раскрылась.
Очнулся от боли. Голова трещала, будто по ней дали обухом. Тошнило. Что-то под ним заскрипело. Кровать? Над головой навис разрисованный потолок: деревья, олени, собаки и парящая в небе лесная фея с зелеными волосами и огромным венцом из ярких желтых ромашек. Гакур снова провалился.
— Вставай, молодой господин, — послышалось рядом, — вставай, а то молитву проспишь.
— Пошел вон, — сквозь сон пробурчал Гакур.
Наверное, он забыл запереть на ночь дверь, и Баби, деревенский дурачок, пробрался в хижину. Вытолкать его на улицу? Для этого надо встать. Глаза открылись с трудом: вместо засаленного, набитого соломой тюфяка блестела зеленая пелена. У самого лица карабкался вверх по стеблю муравей. Пахло сыростью. Трава. Земля. В голове прояснело. События прошлой ночи сбились в кучу и беспорядочно стали втискиваться в едва очнувшиеся сознание— оборотни, гном, Ветер, принцесса, косуля…
— Арбалет разряжен, — почему-то сказал он.
Какой арбалет? К черту арбалет. Это не его голос. Гакур прокашлялся и повернул голову. В двух шагах от него стоял Ветер в обличии молодого гнома. Он ухмылялся, явно наслаждаясь происходящим.
Гакур хотел встать, но колено неуклюже подломилось и он упал. Следующая попытка удалась и ноги твердо уперлись в землю. Но что это? Он смотрел на Ветра сверху вниз. Колдун прыснул:
— Видел бы ты сейчас свою рожу.
Гакур поднес руки к лицу. Ощупал: голый подбородок, волосы коротко пострижены. Нос другой формы. Сунул руку за кинжалом...
— Под ноги глянь. — сказал Ветер
Кинжал и котомка лежали на траве. Гакур нагнулся, зашатался, потерял равновесие и упал на колени.
— Что, длинноват? Привыкай. Да побыстрее, у нас с тобой дел невпроворот.
Гакур схватил клинок и, нажав гарду вниз, посмотрелся в выскочившее зеркало. Там отразился молодой человек. Красивый или урод — не ему судить, разве, что уши чуть оттопырены, но молодой — это точно.
— Доволен? — спросил Ветер. — Одежда на тебе тоже другая, по пути ощупаешь. А внутри то же, что и раньше: Гакур, сын Друка, внук Браха. Твоя память и кронсова жилка мне еще пригодятся.
— Так я все еще кронс? — спросил Гакур.
Ветер усмехнулся:
— Сознания твоего я не трогал. Да и было бы, что трогать. Как бы тебе объяснить, если кронс это яблоко, то ты — это яблоко без кожуры и семечек. Как-то так. Неполноценный кронс. Не-до-кронс, так сказать.
— Зачем тебе дедов рассказ понадобился? — спросил Гакур, неловко закладывая кинжал за кожаный пояс с рубинами на бляхе.
— Узнав рождения секрет, ты проживешь еще сто лет.
Гакур поговорки не понял, но переспрашивать не стал. Голова вдруг закружилась, и, чтобы опять ненароком не упасть, он сел на землю. Ветер раздраженно хмыкнул, присел рядом и сказал:
— У меня к тебе просьба. Знаю, знаю, еще одна. Сделал раз, сделай два. С тебя не убудет. К тому же ничего такого, что было бы под силу хорошему человеку, я не попрошу. Я хочу, чтобы ты женился.
— На ком? — осторожно спросил Гакур. Стало трудно разбирать, где Ветер язвил, а где был серьезен.
— На кобыле. Что, в новом теле умом ослаб? На девушке, конечно. Она живет в рыбацкой деревне, здесь неподалеку. Родители с удовольствием тебе ее отдадут. Все считают ее больной, потому и замуж никто не берет.
— Так я бы гномом на ней женился. Больную-то и за гнома бы отдали.
— Она… Она не больная и не уродина. Она… хм… просто не такая, как все ее односельчане.
— А если я откажусь?
— Скоротаешь век паршивой бездомной собакой. Сдохнешь и даже твои блохи не будут по тебе скорбить
— Хорошо. Предположим, я женюсь. Это все?
— Знаешь, я теперь сомневаюсь, что ненароком не повредил твое сознание. В гномах ты был гораздо умнее.
С этими словами, Ветер бросил мешочек из красного бархата. «Дзынь», — развязалась тесемка. На траву высыпалось несколько тусклых желтых монет. Золото.