============= Лыжный блин
Открытие лыжного сезона ознаменовалось крылатой фразой Виталика «Лыжный блин комом». Маршрут пришлось изменить, и пробираться к месту привала окольными путями. Так даже интересней, думала Надя. То есть, старалась думать, потому что устала: группа сделала порядочный крюк, идти в нужном направлении не получалось: путь надёжно преграждали поваленные деревья.
— Лес стоит на страже, — пошутил Виталик.
Гордеев через силу улыбнулся. У Виталика ноги железные, он на Чегеме спасателем работал, а Гордеев работал начальником дороги, и здорово устал, и остальные тоже устали. Дойти бы засветло до станции. А они о привале мечтают. Без привала придётся сегодня…
Гордееву было жалко «своих людей», как он привык называть этих девятерых. Сникли все, кроме Виталика и Лося, с этими всё ясно, а вот Надя Жемаева еле идёт, и Голубева не капризничает и не отпускает циничных замечаний в адрес Виталика, который опять «напрыскался одеколоном, развонялся на весь лес, я что, одеколон твой нюхать сюда пришла? Я к тебе обращаюсь, спасатель фигов!».
Голубева молчала, хотя обычно не стеснялась в выражениях и мало походила на артистку, представителя высокого искусства, какой её считал Гордеев. Может, они все такие, люди искусства? Тогда пиши пропало…
Выступление «MaximumShow» он видел на Ютубе, специально посмотрел (Лериной фамилии в титрах почему-то не обнаружилось), и теперь удивлялся, как в ней это соединяется — грациозность и грубость, пластичность жестов и площадная лексика. Она невыносима.
Но салаты готовит волшебные, да и Виталик её побаивается и помалкивает, а раньше нёс совсем уж несусветное, про то как пил с балеринами шампанское в Большом. Лера на него зыркнула и сказала одну фразу, но какую! Тебе, говорит, за балкон четвертого яруса полжизни работать, а шампанское там без тебя есть с кем пить, так что сильно не переживай.
— Нам бы бензопилу, прорубили бы дорогу и помчались с ветерком! — пошутил Дима-Лось. Все одновременно подумали о бензопиле. И удивились, услышав характерное жужжание и звук вгрызающегося в дерево железа. Откуда в такой глуши лесорубы? Посовещавшись, поехали на звук по едва приметной лыжне, присыпанной свежим снегом.
Лыжня вывела к неглубокому оврагу.
— По долинам и аа-враа-гам! Шла диви-зи-я впее-рёд! — заорал Виталик, и шедшая впереди него Голубева от неожиданности села с размаху на пятую точку.
Кррак!
— Тварь. Я лыжу сломала из-за тебя. И копчик ушибла. Что ж ты орёшь, тварь такая?
Виталик за «тварь» не обиделся и радостно заржал:
— Лыжу — это хорошо, главное, не ногу.
— Что ты там про копчик говорила? Дай посмотрю, — сунулся к ней Гордеев, а к Лерке с такими шуточками лучше не соваться. Нарвёшься.
Гордей и нарвался.
— Ой, да заткнись ты! Меня тошнит уже от вас, от всех. Мне завтра на… на работу, а я так хлопнулась… больно.
— Вот он, характер, во всей красе. Могла бы уважение проявить к руководителю, сказала бы, помолчи, уважаемый, без тебя тошно, а с тобой ещё тошнее.
— Что вы ржёте, дураки, как я теперь поеду?
— Ты не поедешь, ты пешком пойдёшь, голуба.
Приземлилась «голуба» знатно: сломала не только лыжу, но и крепление, когда пыталась подняться. Лыжа с отломанным мыском это ещё не самое страшное, у Гордеева накладной мысок есть, металлический, на заводе по заказу сделанный. А вот лопнувшее крепление — беда.
Не очень приятная ситуация, размышлял Дима. И прав Гордеев, хорошо что Валерия Голубева (для своих — голуба, голубица, голубиная душа, птичка певчая) лыжу сломала, а могла бы ногу сломать. Счастья своего не понимает.
=================== Канистра с глазами
В овражек спустились «лесенкой». Снег внизу был в жёлтых разводах и пропитался водой. Это не овраг, это речка, сообразил Гордеев. И заорал, как давеча Виталик:
— Быстро! Проходим,не задерживаемся! Здесь вода близко.
Лера злилась. Весь день они останавливались, снимали лыжи, перекидывали их через дерево, переставляли лыжные палки, перелезали, надевали лыжи, три минуты ехали, снова снимали-перелезали-надевали… Веселуха. А теперь этот чёртов овраг, откуда он взялся? И речка эта чёртова. А Гордееву не холодно не жарко, не извинился даже. Головой не подумал, что на лыжах преодоления препятствий не получится.
Надя дышала как паровоз и держалась подальше от Васьки, чтобы он не заметил. Когда переходили речку, снег под лыжами угрожающе желтел... Вода очень близко, поняла Надя. А желтая - потому что торфяная. Интересно, здесь глубоко?
По склону поднимались молча и быстро. Если бы не эта вынужденная остановка с Голубевой, Надя не смогла бы идти дальше, упала бы и умерла, от такого подъёма. А остальные ничего, дыхание не сбилось даже.
На сломанную голубевскую лыжу надели наконечник, ногу примотали к лыже связанными носовыми платками. Как назло, ни у кого не нашлось верёвки. Или хоть запасных шнурков. Лера молчала, но Гордеев знал, как трудно ехать с «костылём» — тяжёлым железным наконечником, а уж с привязанной ногой совсем… От Голубевой не знаешь чего ждать, на Виталю наорала, а тут молчит, не жалуется, а ведь имеет полное право.
По другую сторону овражка простиралось замёрзшее болото с былками сухого камыша и чёрными берёзами. Мёртвыми. Летом здесь не пройти, механически отметил Гордеев.
Через болото тянулся свежий санный след, глубокий, словно везли что-то очень тяжёлое. Надя, которой от чёрных берёз стало как-то жутковато, сразу подумала про труп. Надиной неуёмной фантазии позавидовали бы Сименон и Честертон, взятые вместе.
Группа повеселела и разогналась: лыжню прокладывать не надо, снег неглубокий, катись не хочу. Голубева и тут отличилась, всем ничего, а её угораздило наехать на какой-то бугорок. Не могла объехать, голубиная душа.
Лера ахнула и резко встала.
— Ну и что тут у нас? — обречённо спросил Дима-Лось, и Лера поняла его слова буквально.
— Тут бугор какой-то, твёрдый… — Лера раскопала палкой снег и объявила оторопевшей группе: — Череп. Человеческий. Я на череп наехала. Я прям почувствовала, как кость под ногой хрустнула. Ой, смотрите, у него глаза…
Засмеяться никто не успел: Голубева побелела и стала заваливаться набок. Лось едва успел её подхватить. Ткнул палкой в «череп» и заорал Голубевой прямо в ухо:
— Дура! Это канистра! Какие глаза? Это просто дырки! В ней дырки проколоты, потому её и бросили. Не могла объехать, курица!
Валерия Голубева, бывшая солистка «Кремлёвского классического» (и далее по наклонной плоскости: «Русские забавы», «Латинский квартал», шоу-балет «MaximumShow»), а ныне модель, которую со времён училищных педагогов никто не называл курицей, и уж тем более дурой, испуганно заморгала, уставившись на белую пластиковую канистру, проколотую в двух местах. Сквозь проколы проступал чёрный торфяной лёд.
Над ней смеялась вся группа: канистра и в самом деле напоминала череп — безносый, с чёрными провалами глазниц. Отсмеявшись, поехали дальше. Голубева отстала — сломанное крепление не держало, лыжа то и дело снималась с ноги. Возвращаться? Да мы уже половину маршрута прошли, так что всё одно — что вперёд, что назад, километров столько же. Голубевой их не пройти. Вот же чёрт! Всю дорогу еле тащились, сейчас только разогнались — и нА тебе!
================= Гипсовые дети
За болотом обнаружилась берёзовая роща, призрачно красивая: белые берёзы, белый снег… И белое небо. Дима-Лось догнал Гордеева, сказал с тревогой: «Кажется, сейчас начнётся…»
Гордеев и сам видел, что — начнётся. А небо белое от снега, который сыпал всё гуще и скоро перешёл в метель. Только метели им и не хватало.
Роща была на взгорке, подъём Голубева одолела с трудом, платки развязались, лыжа сваливалась с ноги, Лера останавливалась, надевала, привязывала... И молчала. Вот же характер! То истерику закатит на пустом месте, суп на снег выплеснет, то из-за канистры «с глазами» в обморок падает. А тут полное право имеет поныть, а молчит. Выдержка железная. Не хочет никого подводить, знает, что из-за неё все встанут и будут ждать. И мёрзнуть, одеты-то легко, куртки в рюкзаках.
В группе своих не бросали. А Лера своя. В сердце Георгия Гордеева толкнулась гордость за группу, и он впервые подумал о Ларисе без горечи. Жена выбрала свой путь, а он выбрал свой, и не пожалеет, куда бы он ни привёл.
Путь привёл к бетонному забору. Справа, метрах в пяти, виднеется пролом, оттуда тянуло печным дымом, к которому отчётливо примешивался запах тушёнки.
— Удачно вышли, — прокомментировал Виталик.
Куда уж удачнее… Метель густела на глазах, заметала следы, превратилась в белую пургу. Гордеев принюхался и скомандовал:
— Сворачиваем! Кажется, дачи. У них и верёвкой разживёмся, и дорогу спросим. Хотя — откуда здесь дачи, дачи ближе к станции, а мы посередине где-то. Приехали, что называется.
— Покатались, — подытожил Лось. И взглянув на Леру, добавил: — Ничего. У нас вся зима впереди, мы своё возьмём. А ты не кисни, у меня тыща рублей с собой, за тыщу тебя до дома довезут. До подъезда. С ветерком.
— Нет, с ветерком не надо, — поёжилась Лера. — Ветерка мне хватило…
«Надо же, шутит ещё!» — восхитился Гордеев.
Пролом был узкий, с торчащей ржавой арматурой. Лыжи пришлось снять, потом снова надевать, все проделали это автоматически, за день привыкли уже. Девять человек бодро двигались по обсаженной берёзами аллее. Гипсовые статуи возникали из снежной круговерти белыми призраками. Один держал в гипсовых руках обломок гипсового горна.
Лагерь! Старый, советских времён, и пионеры с горнами.
— Ну что, в пионеры будем вступать, или пешком пойдём? — отличился Виталик. Он иногда такое скажет, что не знаешь как ответить. Голубева удивилась:
— Что это у него? Мороженое, что ли?
Обломанный горн с торчащей железякой и впрямь походил на эскимо на палочке, которое доедал гипсовый пионер.
— Эскимо в белой глазури. Ща купишь себе такое, за углом мини-маркет, — сообщил Дима, ухмыляясь.
Народ радостно заржал. Лера смотрела непонимающе.
Сколько ей? Лет двадцать. Дитя девяностых, пионеров она не застала, ей простительно. А Гордееву за пятьдесят, и пионерское гордое детство он помнит до сих пор.
— Тебе сколько годков-то?
— Тридцать два.
Опаньки. Кто же вот так, сразу, про возраст… Устала, наверное, вот и… Как тридцать два? Ни фига себе. Ни себе фига.
— А тебе?
— Пятьдесят.
— Старый.
Гордеев обозлился. На себя, за то что соврал про возраст. На метель. На лагерь этот дурацкий, детей здесь, ясно дело, нет, но есть же дорога от лагеря до станции, значит, доедем, и наплевать нам на метель. Нет, всё-таки он молодец, вывел группу!
============== Хорошие люди
Дом они увидели не сразу, потому что он был за поворотом — настоящий, с тремя окошками и трубой. Труба густо дымила, и пахло почему-то колбасой. Коптильня у них, что ли?
Все поднажали и помчались. Лера отстала: она шла пешком, поминутно оскальзываясь и теряя то палки, то лыжи, которые не удосужилась связать. И конечно, упала, засмотревшись на беседку, в которой кто-то был. Какое-то движение. Лера уцепилась за перила беседки и хотела встать, сверху протянулась чья-то голая рука и ухватила её за ворот штормовки. Ноги оторвались от земли, и Голубева вознеслась наверх.
— Ммма-ааа-ааа!
— Не ори, оглушила, — услышала Лера. Голая рука (впрочем, какая она голая, просто рукав закатан) принадлежала парню — высокому, со звероватым лицом, в мешковатой одежде, но удивительно харизматичному.
— Что, нравлюсь? В спасителей всегда влюбляются, это классика жанра. А знаешь, ты мне тоже нравишься, — нахально заявил парень.
Лера с усилием отвела от «спасителя» глаза и покраснела. Слава богу, никто не видел, все разглядывали дом.
Сказать точнее, маленький домишко с трубой и собачьей конурой. Труба весело дымила, собака весело тявкала. У сарая самодельные сани с широкими полозьями, длинные, как нарта. Прислоненная к стене бензопила оптимистично-оранжевого цвета показалась Наде зловещей. Вот в такой глуши, посреди болота, и должен жить маньяк. А они к нему в гости припёрлись. Надя прикусила губу и осторожно попятилась от сарая и от пилы.
Маньяк приглашающе махнул рукой, и Гордеев облегчённо выдохнул. Как он здесь живёт, здесь же ни воды, ни электричества. Лагерь, похоже, брошенный. Зато понятно, откуда взялась канистра, из-за которой перепугалась Голубева. Вот же чёртова девка, вечно с ней что-то случается. Ничего, сейчас попросим у хозяев верёвку, или хоть проволоку, стянем крепление, до станции дойдёт, размышлял Георгий.
Словно в ответ на его мысли, Голубева наклонилась и подняла что-то с тропинки. При ближайшем рассмотрении это «что-то» оказалось рёберной костью.
— А-ааа!! Она человеческая-ааа! Человеческая кость! А-ааа!— вопила Голубева, держа ребро в руках и глядя на всех выпученными глазами. Глаза Гордееву не нравились. Так и с ума сойдёт, с неё станется.
Отобрав у Леры кость, он бросил её собаке, которая нетерпеливо прыгала вокруг, недоумевая, зачем чужакам понадобилась её игрушка.
— Чего она у вас орёт всё время? Припадочная, что ли? — озвучил гордеевские мысли хозяин дома.
— Да вот, кость увидела, — «нашёлся с ответом» Гордеев.
— Шаря притащила? Я когда мясо рублю, всегда пару рёбер ей оставляю, она любит помусолить, вон, добела обглодала, — улыбнулся хозяин. — А вы к нам в гости или так, проездом?
Пока женщины возились с Голубевой (стресс оказался слишком сильным, Леру трясло), мужчины успели познакомиться. Иван и Марита оказались беженцами, откуда-то из Молдавии. Положенные им «подъёмные» расходовать не спешили, устроились сторожами в летний лагерь. И зарплату платят какую-никакую, и продукты им оставили, муку, крупу, похвастал Иван.
— Мы в корпусе отказались селиться, они не отапливаются, корпуса-то. А здесь печка. Зиму поживём, а там посмотрим. Нам здесь нравится. Дрова недалеко, дачный посёлок недалеко, на бойне неплохо платят, мясо свежее всю зиму, летом ягоды-грибы, огород сеструха насадила, растёт что-нито. А воды у нас тут — хоть залейся, речка за болотом, воду кипятим и пьём, и ничего, живые-здоровые. Да вы зайдите, погрейтесь, — пригласил хозяин.
Пришедшей в себя Голубевой он сунул в руки стакан, в котором плескалась зеленоватая жидкость.
— Это чё, «MangaJo»? (прим.: напиток, зеленый чай с ягодой годжи).
Иван ободряюще улыбнулся и кивнул. Осушив стакан, Голубева очумело затрясла головой.
— Да ты чё, рехнулся? Ты чё мне налил-то, остолоп? Мне же нельзя, мне на… на работу завтра с утра, перегаром же будет пахнуть! Я же думала, это чай… зелёный, а это…
На Лерином лице появилось осмысленное выражение.
— Чистой воды первач, на пшеничке, сам бражку ставил, сам гнал. Ох, борзое зелье! Мёртвого поднимет! И эта, кукла ваша… оживела, — обрадовался «остолоп».
В домике было тепло и вкусно пахло тушёным мясом. У стола хлопотала молодая черноглазая женщина, похожая на гуцулку с закарпатской открытки.
— А у нас генератор в сарайке, от него и греемся, на холод не жалуемся, — улыбнулась Марита. — Вы сами-то кто будете? Туристы? К нам не подобраться, болота кругом, гостей бог редко посылает. Ваня-то в посёлок кажин день мотается, обвальщик он, на бойне. А я лагерь караулю… Да что здесь брать, одни статуи да кровати железные в корпусах. Он хоть там с людями, а я здесь и говорить разучилась, — скороговоркой сыпала Марита, не переставая что-то мешать в котелке, стоящем на самодельной печке из обмазанных глиной кирпичей.
Гордеев подумал, что если лагерь действующий, должно же быть электричество, и водопровод должен быть. Или на зиму отключили всё? Как же они живут… Да у них печка, и лес рядом, дров полно. И генератор. А парень молодец, хваткий.
У сарая обнаружились две пары лыж, воткнутые в снег вертикально. Иван смерил Леру взглядом, улыбнулся извинительно:
— Не смотри, не отдам. Здесь без лыж шагу не шагнёшь, пропадёшь.
Вынес из сарая новенькое крепление, протянул с улыбкой:
— На. Сама поставишь? А хочешь, я поставлю.
Лера протянула «спасителю» сломанную лыжу, Иван достал откуда-то отвёртку и вмиг поменял крепление.
— Другим разом кататься поедешь, вернёшь. Здесь крепления не купишь, магазина такого нет.
Лера кивнула, разглядывая украдкой Ивана, который ей нравился. С сестрой живёт, надо же. А она подумала, жена. Лыжи у сарая пластиковые, дорогие, Лера разбиралась. Подумав мимоходом, откуда у беженцев деньги на такую красоту, сунула ногу в крепление и засмеялась: «Как раз! Как раз будут!».
Восемь человек поместились в избушке с трудом, но никто не жаловался, сидели на полу и наслаждались теплом, щедро расточаемым бокастой печуркой.
Иван поманил Гордеева, оба вышли на крыльцо, и там он что-то рассказывал Георгию, водя руками, как ветряная мельница. Дорогу, наверное, показывал.
Лера посмотрела в окно на этих двоих, достала из рюкзака тёплую куртку и вышла, остальные на неё покосились и остались сидеть. Про дорогу слушать было неинтересно, и она занялась лыжами. Подержала в руках понравившуюся ей пару. Атомик. Лёгкие. Классные. А вторые — явно мужские.
— Это мадшус, норвежские, — подсказали из-за плеча.
— Виталик? Ты как здесь оказался?
— На таких Бьорндален катался, король биатлона, — Виталик проигнорировал вопрос.
— Почему катался? Он и сейчас катается.
— Ни фига. Откатался уже. В сорок четыре года проблемы с сердцем. Жаль, хороший парень. А ты спортсменка, что ли? Лыжница?
— Нет, просто люблю биатлон. Ты же знаешь, я на лыжах катаюсь хуже всех. Издеваешься?
— Нет, почему… — стушевался Виталик.
А он ничего, когда не врёт. Но с Иваном не сравнить: Виталя кряжистый, неказистый, и в глаза заглядывает, как собака. Дурацкая манера. А Иван высокий, цыганистый. И бородка а ля Д”Артаньян. И волосы красивые, волнистые. Только взгляд странный. Лера поёжилась.
Чьи-то руки взяли её за плечи, бесцеремонно повернули, и Лера уставилась на стоящего перед ней Ивана. Почему он так смотрит? Нравлюсь я ему, что ли… Но тогда смотрят совсем по-другому.
Иван опустился на корточки и уставился ей в глаза. Под его взглядом Лера поёжилась, под тёплой курткой по спине пробежали мурашки. Почему он так смотрит?
— Говоришь, кататься не умеешь? Так приезжай, я научу, — улыбнулся Иван. А у него хорошая улыбка.
— Холодно тебе? Так иди в дом. Ты зачем вышла-то?
— Я… лыжи посмотреть.
— Без лыж здесь не пройдёшь, декабрь толком не начался, а замело всё насмерть, видала? Метель стихает вроде. — Иван потянулся как зверь, всем телом. И ушёл в дом.
Когда группа вышла «на свежий воздух», глазам Гордеева со товарищи предстало интересное зрелище: Голубева с Виталиком сидели на санках у сарая (Виталик сказал, что санки называются тобагган, на горнолыжных курортах такие) и оживлённо беседовали непонятно о чём. Усиленные канты, прямая геометрия, жёсткость, арка прогиба, холодная структура, атомик рэдстер, мадшус, саломон...
Гордеев достал свисток и оглушительно свистнул. Оба вздрогнули, и непонимающе на него уставились.
— Ты прям как электричка на переезде… — изрекла Лера и капризно позвала: — Иван! Где мои лыжи?
Гордеев вздохнул с облегчением. Вот теперь она стала самой собой. Всё, можно ехать.
Через час они сидели вокруг костра, до которого дошли не плутая: Гордеев сориентировался и вывел группу к месту стоянки.
Всю обратную дорогу им было весело: вспоминали Лерин перепуг, канистру с глазами и человеческое ребро, оказавшееся телячьим.
От встречи с переселенцами у всех осталось тёплое чувство, хотелось их отблагодарить. Решено было купить несколько буханок хлеба, упаковку цейлонского чая и шоколадные конфеты. Гостинцы. Ну и крепление отдать.
ПРОДОЛЖЕНИЕ http://www.proza.ru/2019/06/11/1579