«Всё леса, леса, леса Белорусии...» (Из бардовской песни)
Село расположилось на взгорье. Первые поселенцы, видимо, выбрали это место не случайно. С востока внизу под холмом в ложе берегов, заросших кустами ивы разных видов, течёт река. Равнинная, спокойная. Через пару десятков километров она отдаёт свои воды Днепру, значительно расширяя акваторию этой европейской реки. А с других сторон село окружено лесами. В основном, сосновыми вперемежку с дубовыми и березовыми рощами. Между лесами и селом достаточно места для пшеничных полей, сенокосных лугов и пастбищ.
Живя какое-то время в Гомеле, я с группой туристов открыл для себя это богатое в природном отношении место. Оно сразу же пришлось мне по душе. Попасть сюда было не так просто. Автобусы до села не доходили. Километрах в пяти от него по другую сторону реки проходило асфальтированное шоссе. На попутных машинах можно было доехать до поворота на уходящую в лес просёлочную дорогу. И уже по ней пешком выйти к реке с паромной переправой. Здесь путников обычно дожидался плот, собранный из толстых сосновых стволов, прочно скреплённых друг с другом проволокой. Он был покрыт досками и огорожен перилами. Пожилой паромщик - люди звали его «Дзед Рыгор» - был коренаст, с широким крестъянским лицом, бронзовым от ветров и загара. Если паром в это время был на другом берегу, то паромщик, завидев людей, подгонял к ним паром, перебирая руками в грубых брезентовых рукавицах, толстый металлический трос. Трос бы протянут от одного берега к другому. Обычно мужчины на плоту помогали паромщику. Помогал ему и я, когда приезжал сюда, чтоб провести выходные дни на рыбалке. Он-то мне и подсказал место на берегу, куда лучше сесть с удочкой. В тёплые летние ночи я спал в палатке, которую брал с собой.
Однажды, когда под вечер небо заволокли свинцовые грозовые тучи, я по совету паромщика пошёл проситься на ночлег в ближайший к реке дом. Там жила одинокая пожилая сельчанка Марта Степановна. Она дружелюбно приняла меня. Выделила для ночёвки широкую лавку, укрытую толстым домотканным покрывалом в смежной от гостиной комнате. Так я стал её частым гостем. Иногда ночевал на чердаке её дома на сеновале. Я привозил из города и отдавал хозяйке продукты, которых не найти были в местном сельпо: колбасу, сыр, масло, какие-то крупы. Это её радовало, и она наотрез отказывалась брать с меня деньги за постой.
Как-то на берегу мой сосед по рыбалке спросил:
- Ты у кого гостишь?
Я ему сказал.
- А, у Герки...
- Почему у Герки? – спросил я. Сосед запалил самокрутку, глубоко затянулся и, выпуская дым, сказал: «Дак ты сам ея спытай. Мобыть, она табе чо и расскажет.
Утром я вставал чуть свет, чтоб идти на берег на утренний лов. Но опередить хозяйку не получалось. Она была уже на ногах. Успевала к этому часу подоить в сарае корову и отправить её с совхозным стадом на пастбище. А меня на столе дожидались кринка парного молока, яйцо и краюха свежеиспечённого в печи хлеба. Не буду рассказывать, какие вкусные ароматы источал этот хлеб. Не поверите.
Выпустив корову из ворот, Марта Степановна, не позавтракав, шла в огород. Работы там хватало – поливала грядки с овощами, пропалывала их от сорняков, вручную собирала колорадского жука с картофельной ботвы. Работа продолжалась до полудня, пока не было сильной жары.
К этому времени и я возвращался с рыбалки, насыщая деревенскую улицу запахом речной рыбы. Она лежала у меня в белом пластиковом ведре. Обычным уловом моим были краснопёрые окушки, серебристые плотва и подлещики. Изредка попадались скользкие лини и караси. У калитки меня уже поджидала группка из разномастных деревенских кошек. Я угощал каждую мелкой рыбой и скрывался за калиткой. Хозяйка, услышав скрип калитки, выходила на крыльцо. Радовалась моему улову. Я делился с ней рыбой, а свою часть спускал в глубокий погреб, чтоб назавтра увезти домой в город.
Вечером мы вместе ужинали тем, что она готовила. Питалась Марта Степановна скромно. Варёная картошка, сметана, крутое яйцо, солёные, некрупные с пупырышками огурцы с пряным запахом укропа. И много огородной зелени: петрушка, сельдерей, чеснок. И как «принудительный ассортимент» к ужину – мутноватая самогонка в маленьких гранённых стаканчиках.
Вот так, в основном, проходили мои выходные.
Как-то под осень я сказал Марте Степановне, что на несколько месяцев уезжаю по делам в Ленинград и спросил её на какую фамилию я смогу прислать ей письмо.
- Горленко я. У нас полсела Горленки. А чтоб письмо не заблудилось, напишите: «Горленко-Герке».
Вот это да, подумал я, опять Герке. Самое время спросить, откуда у неё такая фамилия.
- Да эта целая история, - отвечая на мой вопрос, сказала она. – Боюсь, вечера не хватит рассказывать.
- И всё-таки...
И всё-таки вечера хватило. Правда, засиделись мы за полночь, что у сельских жителей не принято. Я слушал Марту Степановну, не перебивая, не задавая вопросов. А рассказывала она то, что знала от своей матери. Её рассказ я записал, возвратясь домой.
Итак. Родилась Марта Степановна в конце 42-го. Её мать жила со своими родителями, то есть с бабушкой и дедушкой в этом же доме. С первых недель войны дедушка ушёл на фронт. Писем от него не поступало. Это естественно, село, как и вся Белоруссия, быстро попала под немецкую оккупацию. Правда, новые власти появлялись там не часто. Когда же впервые в конце лета 41-го они появились на мотоциклах небольшим отрядом, то всех взрослых согнали на площадь к правлению колхоза и приказали выбрать старосту. Люди, в основном, это бабы да старики – назвали Петра Горленко, бывшего председателя колхоза. Он был инвалид – обрубок ноги на колодке. Ногу потерял ещё в первую мировую. Но был он довольно крепок. На сенокосе мог молодым «пятки обрезать».
И вот Пётр Горленко стал старостой. Ему предписывалось сотрудничать с новыми властями – докладывать обо всём, что происходит в селе и вокруг него. А главное, о партизанах, которые уже стали допекать гитлеровцам нападениями на дорогах. Партизанские отряды складывались из красноярмейцев, попавших в окружение, а также тех, кому удавалось бежать из плена. Местные жители тоже уходили в лес, не желая сотрудничать с оккупантами.
Трудная доля досталась Пётру Горленко. Полсела были его родственниками. А отцу Марты Степановны он, вообще, приходился двоюродным братом.
Частенько в ночное время «лесные люди» приходили в село, стучались в дома, просили, а то и требовали, продукты. Иди знай, партизаны-то, или дезертиры, а то и вовсе бандиты. Таких в лесах тоже хватало. Попробуй – не дай! А днём могли явиться и немецкие солдаты и тоже требовали продукты. А сельчане сами жили впроголодь.
Однажды в конце ноября тёмным вечером в окошко, что выходило во двор, постучали. Бабушка зажгла керосиновую лампу, поднесла её к стеклу и увидела в окне худое и бледное лицо мужчины. Она открыла дверь и впустила человека в дом. Мужчина был в лёгкой шинели красноармейца, голова замотана какой-то тряпкой, не бритый, чуть сутулящийся. Переступив порог, он пошатнулся. Бабушка поддержала его, помогла дойти до лавки, на которую он и завалился. Так обыкновенно ведут себя изрядно выпившие. Но мужчина не был пьяным. Он был озябшим и голодным. Когда слегка отогрелся и пришёл в себя, сказал, что в глазах у него потемнело, когда он, переступил порог и глотнул тёплого воздуха в протопленной избе. Женщины перво-наперво покормили его тем, что у них было. А была картошка - белорусская бульба, - которая всегда выручала крестьян. Картошка была сварена в кожуре. Пришлый человек жадно поглощал её, не очищая. Поев и поблагодарив, спросил: «Выгоните, иль оставите заночевать?» - «Куда ж ты пойдёшь, на дворе мороз, замёрзнешь, - сказала бабушка. – Не могу такой грех на душу брать».
И мужчина остался. Ему постелили на кушетке у печки. Он укрылся своей шинелью.
Женщины спали чутко и тревожно – чужой человек в доме. Да и он спал беспокойно. Кричал во сне, звал кого-то на помощь. Утром метался в бреду. Бабушка потрогала его лоб. Лоб пылал. «Дело плохо, - сказала она дочке. – Такого отпускать нельзя – помрёт».
Неделю женщины выхаживали больного. Благо, бабушка была травницей, всё село лечила. У неё были сборы трав на все случаи. Она заваривала их и давала пить больному. В общем, женщины выходили парня. А то, что он ещё совсем молодой, они отметили про себя, когда он сбрил щетину.
Бабушка пошла к старосте. Всё рассказала ему. «Я приду», - сказал тот.
Он пришёл поздно вечером в темноте. Парень встретил его настороженно. Первое, что спросил у него староста, не видел ли кто его, как он входил в село. А дальше между ними был такой разговор: «Звать-то тебя как?» - «Штефан... Герке». – «Еврей?» – «Нет, немец». – «Что?!» - «Советский немец. С Поволожья. Город Энгельс». – «Какой-нибудь документ есть?» – «Все документы забрали в военкомате. У меня только медальон». Он достал из кармана шинели маленький чёрный футляр и показал его старосте. - «А куда путь держишь?» – «На восток. К своим». – «Дойдёшь ли до своих. Они ох как далеко! А впереди зима, в дороге пропадёшь. И оставаться тебе здесь, тоже нельзя - я о тебе доложить должен. Так что, парень, дела твои плохи...Не знаю, как тебе помочь.. И тебе, племянница, оставаться тоже нельзя, погонят в Германию. Я уже списки составляю, кому старше 16».
И тут мать Марты Степановны (ей тогда было 19) довольно резко сказала:
«Дядя Пётр, вы у нас не были. Вы никого не видели. Вы ничего не знаете. Всё буду решать я сама».
Рано утром следующего дня, когда ещё не рассвело, мать и Штефан вышли из дома. На Штефане был старый овечий тулуп, на голове шапка-ушанка, меховые рукавицы, на ногах – валенки. Эту амуницию бабушка вытащила из сундука, что хранился в чулане. Мать Марты Степановны тоже была укутана по-зимнему: полушубок, толстый домотканный платок на голове, валенки.
Они миновали заснеженные огороды. Вышли в поле и дальше - в лес. Мать хорошо ориентировалась даже в потёмках. Когда они вошли в лес, стало светать. Вышли на лесную тропу. Та привела их к извилистой лесной дороге. Путники всё дальше и дальше отдалялись от села. По дороге мать открылась Штефану, что путь они держат к лесному кордону. Что там в своём доме живёт с семьёй её дядя, родной брат отца.
На кардоне путников тепло встретили. Когда мать рассказала историю, связанную с появлением Штефана в их доме, то у хозяев сразу же возник план отправить парня в ближайший партизанский отряд.
Но партизаны, двое мужчин с ружьями, сами пришли на кардон на следующий день. Долго расспрашивали Штефана, в каких частях тот воевал, где и когда его часть попала в окружение, как удавалось ему несколько месяцев оставаться незамеченным на аккупированной территории, владеет ли немецким языком. А когда он ответил, что у них дома говорили на немецком, то ему предложили пойти с ними.
Так Штефан Герке стал белорусским партизаном. А мать Марты Степановны осталась на кардоне и стала связной между партизанским отрядом и её дядей.
Приходя в отряд, она всегда старалась увидеться со Штефаном. Он не скрывал своей благодарности ей – по сути, она спасла ему жизнь. Рассказывал ей об операциях отряда, в которых принимал участие, о том, что ему доводилось быть и переводчиком при допросе пленных гитлеровцев. Иногда он приходил на кордон, чтобы повидаться со своей подругой. А ранней весной 42-го года там же, на кордоне, они объяснились друг другу в любви...
Из бесед с бывшими белорусскими партизанами, я знал, про их жизнь в лесу в бытовом плане. Жили они в землянках, готовили пищу на кострах, воду брали из родников, умывались в лесных ручьях, продукты давали жители деревень. Что касалось человеческих отношений, проявления эмоций и чувств и друг к другу, всё было, как в мирной жизни. Завязывались дружеские отношения. Боевые группы складывались исходя из психологической совместимости. В партизанских отрядах были не только мужчины, но и женщины. Возникали и любовные отношения. И достаточно прочные – люди ценили, каждый день, каждый час своего существования. Были в белорусских лесах и семейные партизанские отряды со своими школами и детсадами.
Марта Степановна родилась в конце 42-го там же на кордоне в доме дяди. Штефан видел дочку лишь раз. Отправляясь на очередное боевое задание, попросил назвать её Мартой, по имени своей матери. В этом бою его группа попала в засаду, и все пятеро партизан погибли. Отряд не бросил своих погибших бойцов. Ночью их тела перенесли в глубь леса. А на следующий день похоронили в одной могиле, установив над ней деревянный обелиск.
Когда в 44-м Белоруссия была освобождена Красной Армией, и в сельской местности возобновили работу сельсоветы, мать Марты Степановны пошла регистрировать дочь. Председатель сельсовета никак не хотел присвоить девочке фамилию отца – Герке, как этого хотела молодая мать. Он говорил, что с такой фамилией её дочке трудно будет жить, что сейчас российские немцы на «особом» положении. Что это за положение, объяснять не стал. Но мать стояла на своём. Говорила, что отец девочки геройски погиб за эту землю, за освобождение Белоруссии, за лучшее будущее для своего ребёнка. В конце концов был найден компромисс: дочь записали с фамилией Горленко-Герке, и с отчеством - Степановна...
Утром Марта Степановна сказала мне:
- Я сегодня хочу посетить могилу отца и его товарищей-партизан. Не хотели бы пойти со мной?
- Ещё как хочу! – с готовностью согласился я.
Пока хозяйка готовила завтрак, я по её просьбе вышел из калитки и зашёл в палисадник перед домом, огороженный штакетником. Срезал несколько красных пионов, красно-желтые календулы, белые и фиолетовые люпины. Отдал цветы Марте Степановне, она собрала из них букет. И мы с ним отправились на партизанское захоронение.
Когда мы вышли на лесную дорогу, я подумал: «Не по этой ли дороге шли снежной осенью 41-го года мать Марты Степановны и Штефан?»
Шли мы около часа. Над нашими головами, покачивая кронами, перешёптывались между собой сосны.
Наконец мы вышли на широкую лесную поляну. В центре её над лежащей на земле бетонной плитой возвышался гранитный обелиск. На нём были высечены имена покоившихся под плитой павших партизан. Я нашёл в этом скорбном списке имя: Герке Штефан (1922-1942).
Положив к подножию обелиска цветы и молча постояв над ними, мы отправились в обратный путь. Но уже другой дорогой. Она вывела нас к реке. И мы пошли вдоль берега неширокой тропой между рекой и лесом. Вскоре вдали я увидел паромную переправу. А рядом с ней на поляне разноцветные ромбики туристских палаток. Подойдя ближе, мы увидели группу из парней и девушек. Они сидели вокруг погасшего костра и негромко пели под гитару. Слова одной из песен я запомнил:
«Всё леса, леса, леса Белоруссии,
Да погода, по-девчоночьи капризная.
То озёра, да болотца, будто бусины,
Там на ниточки речёночек нанизаны».
У паромной переправы я попрощался с Мартой Степановной. И уже с парома долго ещё видел её удаляющуюся фигуру.
Опубликовано: Еженедельник "Контакт-шанс" №№24,25,26 ФРГ
Исай Шпицер