18
Хотелось бы на этом закончить.
Но в жизни редко бывает, как мы хотим…
Этот случай был только предвестником перемен.
Маня не сразу сдала позиции. У нее были то периоды спада, и тогда она становилась мягкой и немного рассеянной. То вдруг на нее опять накатывало. Возвращалась скандальная, желающая конфликта стерва. Однако это случалось все реже. Жена менялась: то опоздает к депутату, то в магазине все пройдет спокойно и мирно…
Маня продолжала работать в интернате, там на лето устроили лагерь. Работала, судя по всему, добросовестно. Во всяком случае, жалоб не было.
Когда мы навестили Пашу в лагере, у него на коленке была засохшая корочка от ушиба со следами зеленки. Я видел, что Паша боится реакции матери, но все прошло спокойно.
Маня лишь как-то с недоумением рассматривала его коленку, словно пыталась вспомнить что-то.
Я конечно, замечал, что наряду со стервозностью, исчезает в ней прежний задор, огонек. Жена жила теперь как-то отстраненно, безучастно. Механически, как правило, молча, хозяйничала, укладывала спать Соню, прочитав на ночь сказку. И сама часто засыпала рядом с ней. Со мной почти не разговаривала. Телевизор ее тоже не интересовал. Она похудела.
Про Пашу, который еще находился в лагере, Маня даже не вспоминала.
Когда случались выходные, мы отправлялись в наш деревянный дом, где прежде так счастливо жили. Я надеялся, что там, на природе, среди цветов и зелени, Маня оттает, повеселеет.
Но жена продолжала пребывать в апатии.
- Как-то не по себе мне, Миша, будто бы со мной что-то случилось… будто исчезло что-то такое, что раньше было. Как-то не хочется ничего… - так она объясняла свое теперешнее состояние.
19
Наверное, надо было насторожиться, принять какие-то меры.
Но я так рад был присутствию этой тихости, незлобливости в жене, словно теплому дню после грозы и молний. По сравнению с этим – все казалось пустяками.
Мне нравилось теперь просто сидеть на солнышке, слушать пение птичек, глядеть в синее чистое небо и думать о том, что я вот, наконец-таки, отдыхаю душой.
А все помаленьку утрясется.
Надо только потерпеть немного.
В один прекрасный день жена придет в себя.
Станет улыбчивой и жизнерадостной.
Но однажды ранним утром, еще до работы, когда я только-только приоткрыл глаза, ко мне вбежала Соня:
- Папа, папа! А мама там …сидит…
- Где сидит? – испугался я.
- На кроватке сидит, - ответила дочь.
- Сидит – ну и что? – спросил я.
- Она все время сидит… Я заснула – она сидит…проснулась – она опять сидит, не в ночнушке, а в платье сидит…Я с ней разговариваю, а она не отвечает, просто смотрит и все…
Я перепугался и побежал в спальню.
Маня молча сидела, уставившись в одну точку.
На мое появление она не отреагировала.
- Маня, Маня, дорогая моя, любимая, что с тобой…это я, Миша, твой муж…
Но жена смотрела сквозь меня пустым равнодушным взглядом.
20
С некоторых пор дни мои проходили по отлаженной схеме.
В первую половину дня я был на работе.
Павлуше я поручал позавтракать и покормить Соню, а потом смотреть мультики и дожидаться меня.
После смены я шел домой, кормил детей. Потом мы навещали Маню,а потом шли в кино или парк.
Уже месяц, как жена находилась в клинике для душевнобольных.
Я мало что понимал во всех этих словах докторов о теперешнем состоянии жены. Кататонический ступор, мутизм, психомоторное расстройство и прочее.
Я знал только, что надо примириться с этим и просто выполнять свой долг. И пусть все идет своим чередом.
Маня и в больнице привычно сидела в одной и той же позе, сжавшись и обхватив руками плечи. Практически не ела и очень исхудала. Не реагировала даже, когда ее мыли. И хоть она была совсем безучастна ко мне, врач посоветовал почаще приходить к ней, пусть и ненадолго. Просто сидеть рядом, рассказывать о чем-нибудь, называть по имени. Детей поначалу не приводить, чтобы не пугать их состоянием матери.
На вопрос, сколько это может продлиться, психиатр отвечал уклончиво.
Мол, это может длиться неделями.
Может, месяцами.
А может и годами…
Конечно, я рассказал ему про все и спросил, зависит ли состояние жены от того тренинга и последующих событий. Врач ответил, что пока не может сказать, в чем конкретная причина болезни, но все это – следствие душевных потрясений.
Про свои душевные потрясения я никому не рассказывал.
Я не мог себе позволить распускаться.
Свое теперешнее состояние я оценивал как –« хроническая жизненная болезнь». Стадия обострения, когда я был на грани от «бешенства» Мани, прошла.
21
Шло время, и жена слегка оживилась.
Она уже могла иногда выходить в коридор, отвечала на несложные вопросы, пила понемногу свой любимый морс.
Когда я впервые привел в больницу детей, Маня встретила нас приветливо, но ничего не спрашивала, все больше молчала. Отнеслась, как к каким-то милым знакомым людям, славненьким детишкам, но вот – кто мы конкретно, она не понимала.
Детям я просто объяснил, что мама заболела и ничего не помнит, но это иногда бывает у взрослых. Так что, они не испугались.
Настал день, когда врач позволил нам взять мать на прогулку по больничному саду.
Сад был здесь очень красив: дубки, липовые аллеи, цветочки.
Дети шли, держа молчащую маму за руки. Чувствовалось, что Мане нравится эта прогулка, ее радует, что кругом красиво, солнечно, что ее ведут с двух сторон две маленькие теплые руки.
По выходным, после визита к Мане, мы отправлялись в свою избушку, купались в озере, ходили в лес. Соня вела себя хорошо, не капризничала, чувствуя серьезность сложившийся ситуации.
Павлуша воспринимал такую вот заболевшую маму с сочувствием и пониманием. Он знал, что от нее теперь не будет зла и опасности.
Тамаре я больше не звонил, понимая, что она помочь ничем не сможет, просто сильно расстроится.
Однажды я увидел, как человек, сильно похожий на Георгия, одетый в дорогой костюм и при галстуке, садится в иномарку.
Сон, который я увидел ночью после этой встречи, наверное, смог бы объяснить психотерапевт. Ну, там – скрытые мотивы, потаенные желания, глубины души – всякое такое.
В этом сне – Маня была в расцвете своей красоты и своего буйства. Она сцепилась в схватке с Георгием и собиралась подвести его под статью о мошенничестве в крупных размерах. Георгий же был успешным и холеным, он сражался с Маней на равных. Мы с Тамарой кротко наблюдали за этой схваткой, много общались, между нами возникала робкая симпатия. Но и у Мани с Георгием вражда перешла в сильное влечение. Георгию нравилось, как горят у Мани глаза, Мане нравилась уверенность и деловая хватка Георгия. В результате образовывались две новые семьи. Маня поселилась с Соней и Георгием в его особняке. Мы с Тамарой и Пашей приютились в нашей избушке. Обе семьи были гармоничны и счастливы. Маня с Георгием, взявшись за руки, летали по мирам и пространствам, добывая себе материальные блага. Мы с Тамарой дружно копались в своем огороде, беседуя на возвышенные философские темы. Я нежно обнимал Тамару за сутулые плечи и любовался потрясающими ногами в коротких шортах, гордясь, что это теперь – мое…
Вот такой сон.
К чему это приснилось мне – я не знал точно, но догадывался без всякого психолога. У меня слишком долго не было женщины…
Я мог бы позвонить Тамаре еще раз, предложить встретиться.
Ее вины в нашем несчастье я не видел.
Откровенно, она мне нравилась.
Но я знал, что Маня никогда мне не изменяла, и я сам не хотел сближаться с другими женщинами, даже в помыслах.
Мы ведь венчались в церкви, дали клятву верности.
Я дорожил этим, не смотря ни на что.
22
Как-то осенью я отдыхал после работы, лежал на диване и вспоминал мое знакомство с Маней, нашу любовь, ее зрелую красоту, душистые волосы…
В тоске по жене, я решил найти наши фотографии того счастливого времени. Среди альбомов с фото, увидел небольшой Манин ежедневник в розовой обложке. В нем, кроме деловых пометок, каких-то цитат и прочего, были и личные записи, правда, совсем немного.
Вот что писала Маня в разное время:
«Вчера выиграла-таки суд! Но слишком долго это тянулось…Эйфория! Понимаю теперь значение этого слова. Эту победу хочется смаковать! Я зашла в кафе, заказала какой-то легкий салатик и бокал шампанского, чтобы отметить это событие… Ведь кому расскажешь? Мишка не поймет, какое это счастье… Он все бубнит… »
«Из 10 писем – 7 – в мою пользу!.. Еще в одном – позволили оплату в рассрочку, но я буду еще бороться! Бороться до конца!»
«Евгеха - стала-таки ставить Паше пятерки! Он ныл, я чувствовала его протест, но я добилась своего…»
«Ощущение какой-то невыразимой, тяжелой потери, которая нависла над головой… Столько интересных дел впереди, столько реальных препятствий надо преодолеть, а мне – все равно… Никакой радости …Что со мной?»
Вот так и бывает, даже в семье, подумал я. Если одному хорошо, то другому плохо. Жена была счастлива, а мы – страдали… Теперь страдает Маня, а я спокоен и деловит.
Но мне некогда было погружаться в эти мысли. Надо было готовить обед, потом – постирушка, привести детей домой – дел хватало.
23
В середине декабря были заморозки, у Павлуши случился насморк, так что к Мане отправились только мы с Соней.
Маня немного поправилась за это время, у нее теперь иногда появлялся аппетит. Я знал, что она любит жареную рыбу и старался ее побаловать.
Она уже редко сидела, сжавшись в ступоре. Полюбила ходить по коридору, проявляла любопытство к пришедшим, оглядывала их – к кому пришли, во что одеты.
Кроме нас, Маню в тот день навестила приятельница, она что-то рассказывала и заливисто смеялась. Жена внимательно заглядывала ей в рот и тоже пыталась смеяться. Но видно было, что она не помнит эту, знакомую ей еще со школы Наташку. Просто знает, что эта женщина приходит именно к ней.
Маня ни разу не назвала ее по имени.
Как и меня. Как и детей…
Так вот, когда мы с Соней пришли к жене, Наташка довольно быстро попрощалась и ушла.
И вдруг Маня спросила, вполне осмысленно: « А где Паша?».
Я ушам своим не поверил, спросил: «Маня, что ты сказала?».
Она показала на меня пальцем и произнесла: « Миша есть», показала на дочь: « Соня есть, а Паши – нет. А где Паша?».
Ух ты! Как, оказывается, приятно слышать свое имя из уст жены, впервые, за полгода… И детей вспомнила, как зовут.
Я не стал говорить про Пашину простуду, а просто сказал, что он в школе. И что следующий раз сын обязательно придет.
И пока мы с Соней были с ней, Маня еще несколько раз повторила: « Соня – есть, Миша – есть, Паши нет. Паша – в школе».
Вообще-то, я уже запрещаю себе сильно радоваться, как и сильно огорчаться. А то обрадуешься, как тогда, с этими каплями с потолка, а потом получишь сюрприз в тройном размере. Нет уж…
Я просто отметил про себя, что Маня сделала шаг вперед от своего состояния. Небольшой, но уверенный такой шажок, причем самостоятельно, без подсказки.
Вспомнила имена родных людей…
24
Конечно, история наша - грустная.
Я был счастлив в браке десять лет.
Потом два года были несчастливыми для меня.
Второй из этих двух лет был самым ужасным в моей жизни. Я был в панике и растерянности, боялся жены, боялся за детей, только они удерживали меня от последнего шага.
С Маней произошло несчастье, я надеялся на другой исход, но сейчас мне легче, чем тогда.
Я обрел уверенность в себе, я уже ничего не боюсь и не жалею себя.
Мне ведь еще детей растить надо в одиночку, неизвестно как долго. Две зависимые от меня души.
И навещать Маню - еще одного ребенка. Самого сложного, больного.
И ждать.
Так что – не до истерик тут.
Когда мы с Соней шли обратно, у меня меня ждала еще одна маленькая радость - я заметил, что Маня смотрит на нас из своего окна.