Аудиоверсия произведения доступна на YouTube
Описание книги:
Серия преступлений, прокатившихся по всему миру, сталкивает вместе разных людей: эксперт-искусствовед Юрий Котов, сотрудник Интерпола Ричард Корриган и потомок русских эмигрантов Джеймс Строгофф увязли в странной истории, выхода из которой не видно. Каждый из них потерял близкого человека, и виной всему — таинственные фигурки, вырезанные из человеческой кости. Кто и зачем делал их? Почему они сводят с ума всех, к кому попадут? Следы преступлений ведут в овеянную пряностями Индию. Найдутся ли ответы на мучительные вопросы главных героев, будут ли раскрыты секреты, и как выбраться из тупика, в который тебя завёл собственный разум?
- 1 -
Дитер Шнауц, тощий хиппи с грязными светлыми волосами ниже плеч, только вчера покинувший своё временное убежище в пригороде Мюнхена, едва волочил ноги от усталости, но, несмотря на это, внутри ощущал себя бодрым и полным сил. Древний индийский город мёртвых, шумный Варанаси с его многолюдными улочками и постоянными ветрами, бесконечно длинными набережными вдоль матери-Ганги и ветхими лодочками на реке остался далеко позади – вместе с запахами пряных благовоний, слишком острой на вкус немца уличной едой и шумными стайками босых попрошаек, повсюду следующих и хватающих за руки каждого встречного туриста.
Впереди ждал Сарнатх, куда, собственно, Дитер и приехал – как и его неожиданные спутники, молоденькие шведы Ларс и Ингрид, сбежавшие из дома после крупной ссоры с родителями обоих. На вид подросткам не было и семнадцати, и двадцатипятилетний немец ощущал свою ответственность за них с самого момента знакомства на вокзале Варанаси. Испуганные воробышки, думал он. Именно это сравнение пришло в голову Дитеру, когда он впервые взглянул на шведов: оказавшись в незнакомой обстановке, Ингрид с Ларсом шустро перебегали взглядами с одного объекта на другой, их тонкие большие рты были постоянно открыты от удивления и восхищения, но в то же время головы были втянуты в плечи, как будто они каждую секунду ожидали удара. Наверное, так сильно боялись, что родственники уже обнаружили отсутствие подростков и активно их разыскивают, что им в голову не приходила мысль о том, что теперь они достаточно далеко от дома и вряд ли кто-нибудь найдёт их здесь.
- Дитер, ты ведь здесь уже не в первый раз? - у Ингрид огромные голубые глаза и пара десятков разноцветных браслетов на тонких запястьях и предплечьях. Короткие джинсовые шорты, растянутая жёлтая майка с нарисованным от руки чуть кривоватым знаком пацифистов и красный хайратник – казалось, девчушка только играла в хиппи, надев вещи старшей сестры.
Весь багаж хрупкой блондинки составляла объёмная плюшевая сумка с бахромой, так что немец сразу догадался, что почти все её вещи тащит в своём сверхвместительном спортивном рюкзаке Ларс, одетый в натуральные хлопковые брюки и свободную рубаху – как и сам Дитер.
Шнауц попытался улыбнуться:
- Ну да, не в первый… Только знаешь ли, я этим не горжусь… К Учителю не приезжают просто так… То есть я хочу сказать, что это не от хорошей жизни…
- Да уж наверное… - угрюмый Ларс подал голос впервые с тех пор, как они оставили вокзал Варанаси. – Иначе мы сами не были бы здесь… Но я всё равно не понимаю – почему именно здесь, чем так важен этот ваш Учитель… Ингрид могла выбрать любой другой город, любую другую страну, если бы захотела – но нет…
Слава об Учителе, обладавшем даром облегчать чужие страдания, шла по всему миру – индус, очевидно немало повидавший на своём веку, десятилетиями не выходил из укромной обители и ни в чём не знал нужды. Его суровый аскетизм и витавший вокруг него дух святости бесконечно манил любопытных хиппи, ищущих новых впечатлений туристов и жаждущих просветления неофитов, которые прилетали к Учителю за тысячи километров, чтобы провести хоть немного времени рядом с необыкновенным человеком, и потом до конца жизни были осчастливлены уже одними воспоминаниями об этой встрече.
С годами личность Учителя обзавелась мощной аурой таинственности, и чем дальше, тем больше слухов появлялось вокруг индуса. Одни поговаривали, что он прожил на этом свете уже не одну сотню лет, и что единственная причина, по которой он обладает способностью облегчать чувство вины других людей, заключается в том, что сам он далеко не так свят, как верили его наивные ученики. Других сводила с ума одна только вероятность того, что можно быть настолько грешным, чтобы стать святым и начать нести в этот мир свет. Как бы там ни было, поток учеников не иссякал – на место ушедших (исцелённых или просто отдохнувших) приходили другие, не менее страждущие и мятущиеся… и всегда их было ровно столько, сколько могли вместить каменные своды гостеприимного жилища отшельника.
Время от времени Учитель исчезал в неизвестном направлении, а по возвращению проводил обряд самоочищения, длившийся порой несколько недель, и снова продолжал обучать ищущих знания – и каждый раз ученики были на месте и смиренно ожидали возобновления духовной практики.
Дитер уже собирался ответить скептичному шведу, хоть и чувствовал, что будет непросто облечь в слова все его знания и догадки об Учителе, но Ингрид его опередила:
- Я же тебе рассказывала, Ларс! Чем ты слушал? Учитель помогает начать жизнь заново. Он как бы обнуляет карму, понимаешь? Делает что-то такое…
- Карму нельзя обнулить снаружи, Ингрид, - мягко возразил Дитер. – Это одна из тех вещей, которые можно сделать только самому. Но Учитель… он помогает избавиться от чувства вины и принять себя…
- Но всё-таки, почему именно он, этот ваш Учитель? – Упоминание о чувстве вины очевидно задело Ларса за живое. Немец не мог не заметить этого, но лезть кому-то в душу лишь затем, чтобы удовлетворить собственное любопытство, было не в его стиле. – Даже если нормальные западные психологи в чем-то окажутся бессильны, взять хотя бы… да здесь, в Индии, эти учителя на каждом шагу, разве нет? Только успевай деньги подносить…
Это была правда, которую знали все: учителей в Индии бесчисленное количество – каждый страждущий турист всегда найдёт то, что искал. Причём каждый будет на сто процентов уверен в том, что уж его-то учитель – самый что ни на есть «настоящий». В отличие от всех остальных.
Правда была и в том, что сам Дитер, когда был в Индии в прошлый раз, ходил по храмам и ашрамам в поисках «своего» учителя, в ожидании того, что «сердце подскажет, куда идти», и всё надеялся, что он вот-вот поймёт, что нашёл свой путь. Но нигде, нигде он не чувствовал, что нашёл искомое, не испытывал ощущения, что пришёл, наконец, к своей цели. Ровно до тех пор, пока не оказался в одной из десятков вихар Сарнатха.
Дитер вспомнил, как его туда занесло, и улыбнулся: судьбу решила случайно найденная на улице мелкая монетка, показавшая, что надо держать путь на север от Варанаси… Он стоял тогда ночью на набережной – одинокий, уставший и глубоко разочарованный, без цента в кармане, и был готов, если придётся, шагнуть в священные воды Ганги, чтобы остаться там навсегда. К жизни его вернул Учитель.
- Ларс, это бесполезно объяснять. Учитель – он… он такой один. Послушай, скоро ты сам всё поймёшь… Если тебе это суждено.
- Ладно, допустим… Я даже не буду спрашивать, почему у этого вашего всемогущего учителя нет нормального имени…
- Оно есть, - невозмутимо произнёс Шнауц, не сбавляя шага. Казалось, его нисколько не задевали слова сомневающегося во всём Ларса: его собственная вера в Учителя была непоколебима.
- Это неважно, - продолжал ершиться упрямый блондин. – Я хочу знать другое: почему тебе не хватило одного раза? Что, всемогущий Учитель с первого раза не помог? Или… - Ларс, прищурившись, взглянул на своего спутника, безуспешно пытаясь угадать, что им всё-таки движет: - Или это ты такой грешный?
Сзади раздался резкий окрик – оказалось, что за путниками бежит велорикша, везущий полного, взмокшего от жары и духоты румяного иностранца с двумя чемоданами, и на узкой дороге им не разойтись.
Дитер остановился, отошёл в сторону, давая рикше проехать, и спокойно посмотрел шведу прямо в глаза. Нет, это не он такой грешный. И в этот раз ему не нужно избавляться от чувства вины или чего-то такого… Просто недавно ему приснился Учитель – манил его рукой и звал в Сарнатх. Проснувшись, Дитер понял, что он нужен Учителю. Ни на секунду не усомнившись в правильности своего выбора, немец просто собрал вещи и купил билеты до Варанаси – в один конец.
Вслух Дитер сказал лишь:
- Потому что я чувствую, что должен быть здесь. А вот тебе зачем…
- Ингрид притащила, - кивнул на девушку Ларс. – Я не мог отпустить её одну непонятно куда и зачем.
Ингрид обиделась:
- Как будто это только мне нужно!
Дитер снова двинулся вперёд.
- Хватит ссориться, ребята, - бросил он. – Я не знаю, зачем вы здесь – и, поверьте, мне это нисколько не интересно. Я не собираюсь лезть к вам в душу… Но я твёрдо знаю одно: если вы здесь, значит, так было нужно. Причём нужно вам. Это не то место, где можно оказаться случайно.
Сам Дитер поверил в неслучайность всего происходящего, когда оказался здесь в прошлый раз и – по собственным ощущениям – родился заново.
Всю свою жизнь он жил с гнетущим, давящим чувством вины, и ничего не мог с этим поделать – масла в огонь постоянно подливала его собственная мать, ещё в раннем детстве сообщившая сыну, что у него должен был родиться брат-близнец, но при родах врачи его потеряли: в живых остался только Дитер.
В минуты гнева, направленного против матери, немец пытался убедить себя в том, что нормальному человеку не пришло бы в голову винить в смерти брата его, что от него это никоим образом не зависело, и что в любом случае мать не имела никакого морального права рассказывать ему об этом… да что там рассказывать – все свои дни рождения, начиная с первого и заканчивая двадцатым, когда Дитер не выдержал и сбежал на край света, он провёл на кладбище у могилы мертворождённого брата.
С самого детства Дитер был не таким как все. Он просто не мог быть таким как все, не мог играть как все, быть беззаботным, весёлым, счастливым ребёнком – мать строго за этим следила: как можно веселиться, когда твой брат мёртв! В доме царила обстановка вечного траура – приспущенные шторы, полумрак, постоянно горящие свечи и тишина: Дитер, никогда не знавший своего отца, жил с матерью вдвоём, и она была не слишком разговорчива… но именно за эту неразговорчивость сын её и ценил – в миллионный раз слышать о том, что ты виноват во всех земных грехах, было невыносимо.
В компании друзей парня окрестили Зомби – хотя с ним с удовольствием общались и любили за живой ум, улыбки на его лице никто не видел ни разу, и изменить это было невозможно.
Подросток-Дитер не мог встречаться с девушками – из-за того, что здоровье матери стало стремительно слабеть (во всяком случае, она жаловалась на боли в сердце всякий раз, когда он уходил на свидание), и он, единственный близкий ей человек, вынужден был всё чаще заменять мать у прилавка принадлежащего ей продуктового магазинчика. Он даже решил, что не станет уезжать в университет, чтобы не бросать мать одну – да и зачем ему было учиться? Мальчик с самого детства уяснил, что ему никогда не стать таким же умным, талантливым и чудесным, каким должен был стать его практически никогда не существовавший брат-близнец.
Накануне его двадцатого дня рождения друзья пригласили Дитера на пикник на берегу местной речушки. Прекрасно зная о том, как парень все эти годы «праздновал» собственный день рождения, подростки решили, что должны помочь ему изменить свою жизнь: они торжественно вручили другу конверт с билетом в один конец на самолёт в Индию и деньгами на первое время. Дитер даже прослезился – он и представить не мог, что кому-то настолько небезразлична его судьба. Друзья помогли ему получить визу, приобрести необходимые вещи… Так он оказался в Индии в первый раз.
Вернувшись через некоторое время домой, смирившийся со своим положением и искренне готовый простить мать, Дитер застал в своём доме чужих людей – оставшись одна, мать горевала недолго: уже через полгода она вышла замуж, продала дом и магазин и навсегда уехала неизвестно куда вместе с новоиспеченным мужем. Женщина не пыталась искать своего сына и даже ни разу не удосужилась спросить у его друзей, куда он делся.
К собственному удивлению, узнав об этом, Дитер вздохнул с облегчением – он давно уже понял, что на самом деле потерял мать в тот день, когда появился на свет. По сути, он родился уже сиротой… Сняв комнату и устроившись на работу (опять-таки, не без помощи друзей) в сетевой ресторан, он каждый день как будто заново учился жить и радоваться жизни. И так продолжалось до тех пор, пока Учитель не позвал его.
Сейчас, размышляя об этом, Дитер понял, что всё было не зря – вся его предыдущая жизнь была лишь подготовкой к настоящей жизни, проверкой на способность выполнить своё предназначение. Теперь его место здесь. Его час пробил.
Спутники немца – видимо, сосредоточившись на чём-то своём, - шагали молча. Близился полдень, солнце начинало ощутимо припекать. За следующие два часа им трижды пришлось остановиться, чтобы купить воды – в промышленной таре, с «по-настоящему» завинченными крышками: Ингрид заставила Ларса это проверить – девушка была наслышана о том, что в Индии под видом бутилированной воды запросто можно купить воду из-под крана, а маяться с желудком вместо того, чтобы просветляться в вихаре, ей не хотелось. Немцу же было всё равно – он давно заранее смирился со всем, что могло с ним произойти, и был готов принять любую напасть как должное.
- Кстати, Дитер: а почему именно вихара? – Ингрид хотела знать всё, и тощего немца это немного утомляло: он понимал, что это всё не имеет значения, что девушка задаёт не те вопросы. Но это был её путь. – Я имею в виду: почему вихара, а не ашрам, например?
- Не знаю, - Шнауц пожал плечами. – Я не так много путешествовал по Индии, чтобы понять, в чём разница… Тут одни и те же вещи могут называться по-разному, и никого это не удивляет… Когда-то давно вихарой называлось место, где монах мог медитировать в сезон дождей… То есть, по всей видимости, это более укромное место, чем ашрам… Извини, я, наверно, плохой рассказчик… ну или просто тема такая… знаешь, я сам не люблю, когда так говорят, но эта вихара… Учитель… это всё – правда, лучше один раз увидеть. Слова никакого смысла не имеют.
- Какие слова?
- Любые. Потерпи немного, скоро сама всё поймёшь.
- А если не пойму?
Дитер посмотрел девушке в глаза и многозначительно улыбнулся. За всё время, что он провёл с Учителем в его вихаре, он ни разу не видел и даже не слышал о людях, которые в итоге так ничего и не поняли.
- А нельзя было как-то побыстрее добраться до Сарнатха? – Ингрид заметно устала, и ей уже не терпелось оказаться в пункте назначения.
- А ты смогла бы ехать на рикше? – улыбнулся Шнауц. – Хотя бы на вело-рикше?
Ингрид поёжилась, а Ларс впервые за всю дорогу расхохотался:
- Да она даже в ресторан нормальный зайти не может – не любит, чтобы ей «прислуживали». А тут на живом человеке ехать.
- Да ладно, я же не ною, я просто спросила, - сказала тоненькая блондинка и вздохнула: - Сфоткай меня хотя бы на фоне буйволов.
Стадо буйволов с унылым погонщиком, одетым лишь в грязно-серую набедренную повязку, как раз уныло тащилось через пыльную дорогу. Девушка встала на их фоне, приняла красивую, как ей показалось, позу и немного неестественно улыбнулась. Ларс достал из кармана смартфон и сделал пару снимков.
Через час с небольшим глазам путников предстала окраина Сарнатха, а ещё полчаса спустя двое шведов и немец входили в просторное здание из светлого припыленного веками песчаника, у которого вместо окон и дверей были пустые проёмы – и в них виднелись спины сидящих и стоящих людей. Внутри царила полутьма, неожиданная прохлада и сильный пряный аромат индийских благовоний. Вновь прибывшие молча бросили свои сумки в углу вместе со всеми, расстелили коврики там, где было место, и уселись в удобных позах, стараясь никого не потревожить.
По углам горели свечи в аромалампах, но основной свет проникал в помещение из проёмов для окон и дверей, огибая застывших как статуи учеников.
Людей в помещении было относительно не много, человек тридцать, и все они задумчиво внимали высокому индусу крепкого телосложения в белоснежном одеянии. У него была ухоженная борода и тёмные волосы с заметной проседью. Мужчина сидел у дальней от входа стены в позе лотоса на некотором возвышении по сравнению с остальными, и говорил с учениками почти на чистом английском, лишь с едва уловимым хинди-акцентом. Говорил он тихо, но дикция была чёткой, как у хорошего преподавателя университета:
- Тот, кто освободится от своих привязанностей, больше никогда не родится в этом мире, но это не означает конца существования. Бытие и небытие суть одно и то же, и не быть – то же самое, что быть. Научиться принимать себя таким, каков ты есть, необходимо для того, чтобы впустить в себя свет и нести его в этот мир. Незнание – тьма, и отказываясь от себя, вы добровольно погружаетесь во тьму… Все наши проблемы возникают тогда, когда мы начинаем противопоставлять себя самим же себе в то время, как мы все – суть одно. Одна душа. Один Брахман. Бесконечность. Вся наша жизнь от рождения и до самой смерти – один долгий путь к себе, путь познания себя. И путь этот никогда не будет ровным и гладким – он будет сложен и извилист, будет уходить в сторону и заставлять вас делать круги, на нём будут попадаться кочки и овраги, но только преодолевая все эти трудности вы можете быть уверены, что вы на правильном пути.
Ингрид взглянула на Ларса, которому всё происходящее было глубоко безразлично – он просто радовался, что любимая рядом, и больше не надо никуда идти: его ноги гудели от непривычно долгой ходьбы, а кожа горела от солнечных ожогов. Девушке, казалось, ни разбитая дорога, ни непривычное бледной шведской коже солнце не причинили особых неудобств. Ингрид торжествующе улыбнулась, глядя на парня, – мол, теперь-то ты видишь, что я была права, - и снова обратила взор на Учителя.
- Самый важный вопрос в этой жизни – вопрос «кто я?». Вы должны задавать его себе снова и снова, каждый день, каждый час, каждую минуту. От того, кто вы, зависит то, что вы должны делать и куда идти. Главная ошибка, которую мы все совершаем в начале пути – отождествление себя, своего истинного «я», со своими мыслями, чувствами, эмоциями. Мы действительно верим в то, что это мы. Мы верим в то, что мы – это наше физическое тело, которое нуждается в пище, одежде, крыше над головой. Мы верим в то, что это мы испытываем холод, голод, страх… в то, что это нам нужно человеческое общение и люди рядом. Однако правда в том, что всеми живыми существами на этой Земле руководят лишь два основных инстинкта – стремление всеми силами избежать боли и стремление получить удовольствие. И когда мы поддаёмся этим стремлениям, мы всё больше уподобляемся животным и всё дальше удаляемся от самих себя, от своего истинного «я», и навеки попадаем в паутину страхов и удовольствий, в паутину жажды жизни и страха перед смертью. Мы так боимся умереть, что забываем о том, что эта жизнь у нас не единственная, и что после её окончания нам предстоит снова родиться и продолжить свой путь. Я призываю вас быть осознанными. Стать осознанными, пробудиться. Вы все оказались здесь не просто так. Вы здесь, потому что так должно быть. Так используйте время своего пребывания здесь для того, чтобы понять, кто вы на самом деле. Медитируйте. Размышляйте. Изучайте себя снова и снова…
Дитер глубоко вдохнул знакомый сладковато-пряный аромат благовоний, ненадолго задержал дыхание и закрыл глаза. Его сердце преисполнилось спокойным тихим счастьем – таким, какое возникает, когда после долгого утомительного путешествия возвращаешься, наконец, домой…
***
Было чудесное весеннее утро пятницы, когда Юрий Котов проснулся от звука включенного телевизора, доносящегося из кухни, и посмотрел на часы. Без пяти шесть – будильник ещё не звонил, а Рита уже вовсю крутится на кухне – наверно, готовит что-то вкусненькое. Пахнет сдобой и жареной картошкой – Юрий с детства обожал на завтрак жареную картошку, залитую яйцом и присыпанную свежей зеленью и тёртым сыром: тогда это значило, что сегодня у мамы выходной, и она весь день проведёт с сыном… С тех пор прошло много лет – в минувшем месяце Юрию исполнилось тридцать шесть, – отношения с матерью были давно и безнадёжно испорчены, а омлет с картошкой так и остался любимым блюдом парня на завтрак…
Вообще он не любил просыпаться так рано (даже от запаха любимой еды), но сегодня разлёживаться было некогда. Котов встал, быстро застелил кровать, привычно завязал в хвост спутавшиеся тёмные волосы, чтобы не лезли в лицо, и, как был, в пижаме, вышел на просторную кухню. Рита стояла у плиты спиной к нему и что-то помешивала, пританцовывая и напевая себе под нос. Полкухни занимает невысокий круглый стол со стеклянной столешницей и деревянными резными ножками и два глубоких бежево-коричневых кресла с несколькими диванными подушками, но для холодильника, плиты, шкафов с посудой и танцующей девушки осталось ещё достаточно места.
В уютную двухкомнатную квартиру молодой человек переехал несколько лет назад – успел до очередного кризиса оформить рублёвую ипотеку и перебрался из съёмной комнаты на другой конец Москвы. По сути, это было его первое собственное жильё, и Юрий всё никак не мог нарадоваться тому, что теперь у него есть «свой угол». Несколько месяцев он потратил на то, чтобы обставить квартиру мебелью, завесить окна занавесками, а стены – картинами современных, то есть никому не известных, художников, и везде натыкать вазочек, светильников, горшков с цветами, статуэток и прочего декора. Любой, кто впервые посетил бы этот дом, решил бы, что здесь живёт большая семья, причём уже очень давно: всё видимое пространство было заставлено, покрыто, украшено, декорировано. Предметов было много, как и стилей, но всё странным образом неплохо сочеталось между собой – так оформить квартиру мог какой-нибудь модный дизайнер, хотя моде счастливый владелец жилья на южной окраине Москвы не следовал никогда – он просто любил комфорт и красивые (хотя порой они были такими только для него) вещи.
Увидев Юрия, Рита подошла к нему, крепко обняла и поцеловала, не разнимая объятий.
- Мой любимый соня проснулся, - улыбнулась она, заглядывая парню в заспанные серые глаза.
Котов поморщился:
- Честно говоря, был бы выходной, я бы с удовольствием поспал подольше… Чувствую себя так, как будто встать-то я встал, но проснуться – не проснулся… Но Шереметев же ещё в отпуске, так что я за него… Нальёшь кофе?
Рита сегодня чудо как хороша – подобранные наверх светло-рыжие растрёпанные волосы, маленькие жемчужинки в ушах и сводящие с ума высокие скулы, нежно оттенённые персиковыми румянами. Зелёное шёлковое кимоно, надетое, по всей видимости, прямо на голое тело и мягко подчёркивающее плавные женственные изгибы, едва доходит до середины бедра. Кажется, стоит Рите встать на цыпочки и вытянуть руки вверх, увлекая вверх и кимоно…
Котов, устроившись в уютном кресле, откровенно любовался девушкой.
Рита на другом конце кухни включила кофемашину и подставила чашку:
- Эй, я чувствую, куда ты смотришь! – возмущение было притворным, девушка улыбалась.
Юрий улыбнулся в ответ:
- Ну не в телевизор же пялиться, в самом деле, - сказал он и посмотрел в плазму на стене.
Было время утренних новостей – и, как часто бывает в России, новости оказались не слишком жизнеутверждающими.
- Очередное ритуальное убийство произошло на юге Москвы, - бодро вещал диктор в сером костюме с розовым галстуком. – Убиты двое подростков, на вид примерно 17-18 лет. Полиция просит всех, кому что-либо известно, сообщить об этом по телефонам, номера которых вы видите сейчас на экране.
Вместе с номерами телефонов на экраны вынесли фото подростков – парень и девушка, совсем юные, светлые... с детским любопытством в глазах… Кто мог убить их и за что?
- На месте преступления найдена одежда жертв, - продолжал диктор, а на экране в это время показывали место преступления – небольшую поляну в лесу с пепелищем от костра и разбросанным вокруг мусором.
Юрий раздражённо схватил в руки пульт:
- Кому нужны эти криминальные новости по утрам!
Рита поставила перед ним чашку с горячим кофе:
- Картошка будет через минуту, пирог – через десять минут, как раз успеешь, - девушка взглянула на экран и застыла: - Смотри, фигурка!
Но Котов уже успел переключить на другой канал и растерянно посмотрел на Риту, в её большие голубые глаза:
- Какая ещё фигурка?
- Переключи, скорей переключи обратно! – Рита отчаянно замахала руками.
Однако репортаж уже закончился, и диктор перешёл к сводке ДТП по городу за прошедшие сутки.
- Жалко, уже закончилось, - расстроилась девушка. – Ладно, потом постараюсь в и-нете найти…
- Да что там за фигурка, ты можешь объяснить?
- Фигурка одна… показалась мне знакомой… такая, слепленная из чего-то, типа алебастра, не знаю… или вырезано по кости – хотя вряд ли, там очень тонко… Мне кажется, я где-то видела такую… Ой!
Рита подбежала к плите и схватила сковородку:
- Чуть не сожгла твою картошку… - и стала перекладывать содержимое сковородки в большую плоскую тарелку с красно-синим орнаментом по краю.
- Завтрак важнее самых важных новостей, - улыбнулся Котов. – А твоя фигурка важнее любой другой. Иди-ка сюда, я тебя обниму!
Девушка улыбнулась в ответ, поставила перед ним тарелку с дымящейся едой, позволила на секунду обнять себя за бёдра, и выскочила из кухни, крикнув из коридора: «Я на минуточку!».
Котов пожал плечами и стал есть – горячо, но подождать ещё пару минут невозможно. Как и в детстве, омлет с картошкой был прекрасен.
Девушка вернулась, когда тарелка Юрия уже опустела, держа в руках старый пожелтевший альбом с детскими рисунками.
- На пока, смотри, - Рита сунула альбом в руки парня. – А я достану пирог.
Юрий рассеянно раскрыл альбом:
- Надо же, я и забыл, что когда-то рисовал… Где ты его нашла?
- Убиралась недавно в кладовке, разбирала коробки… Вот там, вместе с детскими книжками, он и лежал, - спокойно ответила девушка, отрезая два куска пирога и перекладывая их на тарелку. – Да ты на рисунок смотри – это же та самая фигурка, которая была там, на месте преступления!
- Думаешь? – Юрий растерянно смотрел на рисунок – выполненный явно детской рукой, выглядел он на удивление неплохо: детально изображённый простым твёрдым карандашом человек, как будто в разрезе – видны были его кости и внутренние органы. – Ну и что в этом рисунке такого? То есть в фигурке, конечно…
- Ну не знаю… - Рита присела рядом и поставила на стол тарелки с яблочным пирогом, распространявшим вокруг головокружительный запах горячих печёных яблок и корицы. – Просто там, на месте преступления, валялась похожая фигурка на пенёчке… её как-то мельком показали, но я заметила и сразу вспомнила про этот альбом… Кстати, а почему ты её рисовал? Откуда ты её вообще взял – неужели из головы?
Юрий задумался, глядя на рисунок:
- Даже не знаю… Это было так давно… как будто не со мной. Но мне почему-то кажется, что нет, не из головы… наверно, у меня такая была в детстве. С воображением у меня всегда было не очень…
Рита осторожно начала есть горячий пирог:
- Там ещё есть похожие, полистай…
Юрий стал листать альбом, и тут зазвонил домашний телефон. Не успела Рита отложить ложку в сторону, как включился автоответчик: «Если вы мне позвонили, значит, знаете, кто я. Оставьте сообщение после звукового сигнала…».
Котов не любил стационарный телефон, но, к его удивлению, многие из его знакомых по-прежнему предпочитали пользоваться именно этим средством связи. Автоответчик порой сильно выручал.
- Юра, сынок… Ты так долго не звонил… я волнуюсь. Мне плохой сон снился… про тебя… Я звонила тебе на работу на прошлой неделе, но тебя не было… Какая-то девушка дала мне твой номер – правда, не мобильный… Сынок, позвони мне, пожалуйста. Или приезжай, если хочешь, хоть ненадолго. Ты ведь знаешь – я жду тебя. Жду тебя всегда. Я тебя люблю…
Короткие гудки и щелчок. Конец сообщения.
Котов не звонил матери очень давно – уже много лет их отношения были ни к чёрту. Парень так и не смог простить ей исчезновения отца и явной лжи по этому поводу, а мать никак не могла достучаться до единственного ребёнка, чтобы вымолить прощение. Рита была в курсе того, что Котов игнорировал мать, и время от времени пыталась уговорить его дать женщине шанс – но безуспешно.
Услышав, что сообщение завершилось, Рита лишь тяжело вздохнула. Юрий молча вернулся к своим рисункам.
В альбоме десятки раз была изображена одна и та же фигурка – более чёткая, менее чёткая… в профиль, анфас… недорисованная, брошенная на середине… чёрно-белая, цветная… исполненная карандашами, фломастерами…
- Мне кажется, - наконец выдавил он, - что эта фигурка принадлежала моему отцу… когда-то давно… Наверно, я запомнил её ещё тогда, до того, как он нас бросил.
- Сколько тебе было лет? – осторожно спросила Рита. Раньше парень ничего не говорил о своём отце. Она боялась нечаянно спугнуть его откровения.
Котов пожал плечами.
- Лет пять, наверно… Я вообще очень плохо помню то время… Помню только, что мама всё время плакала… А потом она стала какой-то другой… как будто не собой… Ладно, не будем об этом. - Минутка откровения закончилась быстрее, чем ожидала девушка. – А то ещё на работу опоздаю…
- Как скажешь, - обиженная Рита демонстративно облизала ложку. – А ты зря не ешь пирог – по-моему, отлично получилось.
- Даже не сомневаюсь, - Котов отложил альбом в сторону и поцеловал девушку: - Можешь завернуть мне с собой?
Полчаса спустя, когда Юрий сел за руль своей машины и выехал с парковки, он всё ещё думал о собственном детстве. Память – странная штука: бывает, годами не вспоминаешь о том, что когда-то казалось самым важным на свете…
Маленькая фигурка – не больше восьми сантиметров в высоту – кажется, индус (Юрий потом видел похожего в какой-то книжке – одежда, в которой был изображён человек, была такой же, какую носили индийские крестьяне в семнадцатом веке)…
Это было единственное воспоминание парня об отце, оставившем семью много лет назад. Ускользающее воспоминание, не приходившее Котову в голову десятилетиями.
Юрий очень смутно помнил тот период своей жизни – и сейчас понемногу в его памяти оживало то, что давным-давно было безнадёжно забыто. То, как улыбался его отец… как дурачился с сыном, в шутку сражаясь, как иногда приносил после работы пирожные – такие, двухслойные, покрытые шоколадной глазурью и двумя белыми точками шершавой подсохшей помадки… и как однажды вдруг не вернулся домой – и маленький Юра больше никогда его не видел… как грустила и плакала мама… и как мальчик обещал себе, что никогда не забудет папу, что вырастет и обязательно его найдёт… как изо всех сил он старался запомнить всё, что связано с отцом – и как жалел, что не умеет рисовать портреты… поэтому рисовал фигурку, принадлежавшую отцу – мужчина несколько раз давал сыну поиграть с ней, и мальчик, видимо, детально запомнил необычную игрушку… И вот когда отец пропал, маленький Юра рисовал и рисовал ту самую фигурку в надежде на то, что однажды это поможет ему найти отца.
Теперь, много лет спустя, Котов работал экспертом по резьбе и скульптуре в частной галерее при антикварном салоне Аркадия Шереметева на Тверской. Его всегда интересовала история скульптуры – парень даже закончил факультет социально-культурной деятельности в университете культуры и искусств в Краснодаре, где прошла его юность. Уже лет десять Юрий жил в Москве и работал по специальности, выбранной ещё в детстве – но осознал он это только сейчас…
И только сейчас, когда он стоял в пробке на въезде на МКАД, Котов вдруг вспомнил, почему перестал рисовать фигурку, принадлежавшую отцу, и даже смог об этом забыть: когда его матери надоели навязчиво повторяющиеся рисунки, которые ребёнок продолжал рисовать, несмотря на все просьбы и требования прекратить, она отвела сына к детскому психиатру…
В один момент Юрий вспомнил всё – и долгие разговоры со строгим доктором в белом халате и с густой чёрной бородой (из-за этой бороды доктор казался ребёнку сказочным Бармалеем), и сеансы лечебного гипноза… всё это «лечение», хотя мальчик не чувствовал себя больным, заняло столько времени, что он пропустил в школе целую четверть, а потом, чтобы закончить учебный год и перейти во второй класс, ему пришлось заниматься летом. Наверстать упущенное было нелегко, особенно учитывая то, что учился ребёнок дома – в то время как другие дети уже вовсю радовались каникулам и целыми днями веселились, играя на улице…
Из-за этого у него практически не было друзей – ни тогда, ни потом – Юрий привык проводить время за книгами и уже не понимал, как это – бегать с мячом или болтать с друзьями ни о чём… «Мама – твой лучший друг», вдруг вспомнил Котов… Да… мама изо всех сил строила из себя друга… жарила картошку по выходным… покупала мороженое и лимонад всегда, когда бы сын ни попросил… а однажды взяла отложенные на новое пальто деньги и купила ребёнку дорогущего робота, которого ему безумно хотелось получить на Новый год – мальчик надеялся, что робот привлечёт к нему внимание детей во дворе и его примут в свою компанию…
Надо же, как иногда случается – вся жизнь пошла наперекосяк… и непонятно, ради чего.
С тех пор Юрий много раз пытался говорить с мамой об отце, спрашивал, где он, почему ушёл и не вернулся, придумывал, как его можно найти… мать неизменно отмалчивалась, переводила разговоры на другие темы, спрашивала, как дела в школе, и покупала очередное ярко-розовое фруктовое мороженое на палочке или песочное пирожное с повидлом и шоколадной глазурью…
Неизвестность всегда томила Котова. В конце концов он привык прятать от матери свои истинные чувства и эмоции, перестал спрашивать об отце… со временем сам перестал его помнить… А потом его отношения с матерью окончательно разладились, и он, воспользовавшись первой же возможностью, уехал в Москву, чтобы начать новую жизнь – подальше от матери… от своего детства… от слишком тягостных воспоминаний и мыслей об отце…
Странная штука – мозг. Иногда, когда собственные воспоминания причиняют тебе слишком сильную боль, когда они занимают все твои мысли, когда ты больше не можешь думать ни о чём другом и продолжаешь страдать и страдать и ничего не можешь с этим поделать, воспоминания вдруг уходят. Твой мозг просто отключает их, не в силах больше терпеть боль. Ты забываешь то, что считал самым важным в своей жизни – то, что было для тебя самым важным…
А иногда бывает так, что воспоминания стёрлись, а боль осталась. Смутная, неясная, саднящая как свежая ссадина… щемящая сердце. И это хуже всего, потому что, пока ты ещё помнишь, от чего страдаешь, твои страдания хотя бы имеют какой-то смысл… Страдания Юрия смысла не имели. Однажды он прочёл одну шутку (в которой, как он подозревал, содержалась изрядная доля правды) о том, что если собственноручные удары молотком по собственной голове причиняют тебе мучительную боль, нужно просто прекратить это делать. Умом он понимал, что источником своей постоянно ноющей боли является он сам. Но как это всё прекратить, Котов не знал.
- 2 -
Шла вторая неделя с тех пор, как Дитер Шнауц приехал в Сарнатх и остановился в вихаре Учителя. Не перекинувшись с ним ни единым словом, он по глазам индуса с первого же взгляда понял, что правильно сделал, приехав сюда – здесь его действительно ждали.
В ожидании призыва к конкретным действиям Шнауц вёл себя как остальные ученики, внимая каждому слову Учителя. Светловолосые подростки-шведы, любопытная Ингрид и скептичный Ларс, быстро заскучали и ушли отсюда ещё несколько дней назад. После них ушла смуглая девушка с многочисленными оспинами на лице, а ещё чуть позже – трое подростков откуда-то с севера Африки, которые, по слухам, жили в вихаре почти полгода. На место ушедших пришли новые – два угрюмых брата среднего возраста из России и целая компания китайцев, которые не чувствовали себя достаточно чистыми, как они сами выразились, и остались снаружи в ожидании момента, когда поймут, что достойны войти внутрь и принять свет, что несёт Учитель.
Спали все на своих ковриках прямо на полу – было так жарко, что не нужны были даже одеяла, а многочисленных насекомых отпугивал дым благовоний. Нужду справляли в отдельном помещении во дворе. Нехитрую еду – овощи, фрукты, рис и свежие лепёшки – дважды в день приносили местные крестьяне, приходившие, чтобы поприсутствовать на утренней и вечерней службе, и, если вдруг появится возможность – прикоснуться к Учителю. Сладкий чай на молоке с острыми пряностями прямо во дворе вихары готовили по очереди ученики почти круглые сутки: в любой момент каждый желающий мог выйти наружу, получить чашку ароматного напитка и поговорить с другими учениками.
Как правило, здесь все были немногословны: могли даже не называть своего имени, не говорить, откуда приехали, зачем, что привело их к Учителю. Никто не настаивал: храня собственную тайну и переживая собственную боль, каждый понимал, что он не вправе просить другого вывернуть перед незнакомцем душу наизнанку. Но если кому-то надо было выговориться, его всегда терпеливо слушали – сколько бы времени он ни говорил.
Однажды, когда в «чайную очередь» заступил Дитер и тогда ещё не успевший уйти вместе со своей хипповой подругой Ларс, им пришлось сутки напролёт слушать исповедь юной девушки из России. Татьяна очень плохо говорила по-английски, и это сильно затрудняло понимание того, что с ней происходило по жизни, но никто не мог просто встать и уйти: во-первых, это невежливо, а во-вторых, кто знает – может, завтра тебе понадобится выговориться, и кто-то должен быть рядом… Приготовление чая в большом казане на костре, в таком жарком и влажном климате, было не самым лёгким занятием (хотя по ночам на землю спускалась благословенная прохлада, и становилось намного легче дышать), но устали все тогда не от работы, а от необходимости слушать бесконечную историю – кажется, что-то о несчастной любви и отвергнутых чувствах – на отвратительном английском…
Время текло незаметно – уже через неделю своего пребывания в Сарнатхе Дитер решил, что не стоит даже пытаться определить, какой сегодня день: он здесь не для того, чтобы цепляться разумом за реальность.
День за днём молодой немец с удивлением отмечал, что чувствует себя всё лучше (хотя приехал он сюда вовсе не потому, что ему было плохо) – ощущение было такое, словно к нему по частицам возвращается его собственная душа… как будто он понемногу припоминает то, что когда-то давно знал, а потом почему-то забыл. Понимание и очищение – а вместе с ними покой – исцеляли, просветляли, благословляли уставшее сердце. Шнауц словно медленно рождался заново и постепенно наполнялся божественным светом, созревая для выполнения своего предназначения.
В то утро Дитер проснулся от того, что Учитель вдруг перестал говорить. Парень даже не помнил, как он вообще заснул – он был искренне увлечён убедительной речью индуса о необходимости отпускать своё прошлое, чтобы двигаться дальше. Это было именно то, что жаждал услышать Шнауц – с каждым словом он всё больше осознавал, что теперь, наконец, готов отпустить свою прежнюю жизнь, готов простить себе всё то, что он сделал – и особенно то, чего не сделал. Готов начать всё заново, ступить на новый путь… Не то чтобы Дитер чувствовал себя уже окончательно просветлённым, но он определённо был готов к любым поворотам судьбы.
Почти все остальные ученики – за исключением тех, кто непрерывно готовил пряный чай во дворе, и ещё пары-тройки человек – спали крепким сном. Бодрствующие в замешательстве наблюдали за тем, как Учитель поднимается и медленно идёт к выходу. Перед тем, как шагнуть за порог, он оглянулся, обвёл взглядом присутствующих и указал пальцем на Шнауца. Тот понял всё без слов: для этого он и приехал сюда. Парень бесшумно вскочил на ноги, сложил ладони в молитвенном жесте и склонил голову. Индус едва заметно кивнул и тихо вышел на улицу. Немец оглянулся: не спавшие ученики приветствовали его, сложив ладони и смиренно склонив головы.
Две минуты спустя Дитер занял место Учителя на возвышении, сел в позу лотоса и взял в руки большую поющую тибетскую чашу. Пришло время многочасовой – а то и многодневной – молчаливой медитации…
***
Рабочий день в галерее Шереметева пролетел быстро – наверно, потому что все пятницы пролетают быстрее других рабочих дней недели.
По пятницам Юрий Котов частенько собирался с друзьями у кого-нибудь дома – чаще всего у самого Котова, поскольку он не был обременён семьёй и детьми – за игрой в покер. Приезжал обычно коллега Юрия Корякин со смешливой миниатюрной женой, бывшие соседи по съёмной квартире Столяровы (оба заядлые фанаты велоспорта и скалолазания, и не менее азартные игроки в покер) и Рептилоид, с которым Котов был знаком уже целую вечность.
У Рептилоида было, конечно, нормальное человеческое имя – Николай Голубев, – но близкие друзья звали его не иначе как Рептилоидом – за то, что голова мужчины (уже, кстати, далеко не юного – ему было слегка за пятьдесят) была постоянно забита всевозможными теориями заговора, любимой из которых была паранойя о том, что Землёй издавна правят некие разумные рептилии, успешно маскирующиеся под людей. Все эти теории с завидной регулярностью подпитывались новыми свидетельствами «очевидцев», псевдонаучными статьями безымянных британских и российских учёных и интервью с независимыми экспертами, которых никто не знал. Частично эти «доказательства», как подозревал Котов, фальсифицировал сам Рептилоид в силу профессиональной необходимости – газета, где он работал, выходила раз в неделю, и в каждом номере просто жизненно необходима сенсация, которую и должен был добыть если не сам Рептилоид, то кто-то из его коллег.
Тем не менее при всей своей зацикленности на теориях заговора и околонаучной ереси Рептилоид был жизнерадостным, оптимистичным и лёгким на подъём человеком, за что его и любили. За душой у мужчины не было ни гроша, жил он в убогой съёмной «однушке», где на облупленных стенах до сих пор висят плакаты с портретом Брежнева и советскими партийными лозунгами, а бывшая жена давно забрала обеих дочерей и укатила за границу в поисках лучшей жизни. Однако, несмотря на все беды и то, что жил Рептилоид в своём особом мире, недоступном для всех остальных, общаться с ним было удивительно легко – мужчина всегда проявлял неподдельный интерес к собеседнику и всегда был готов поддержать его любые, даже самые безумные, начинания.
В эту пятницу, как обычно, первым из гостей явился Рептилоид – как человек с самым свободным графиком работы.
Заходя в квартиру Котова, он остановился в уютной прихожей и посмотрелся в зеркало: высокий полный мужчина с проницательными карими глазами, в которых, по его собственному мнению, «плясали чёртики», провёл рукой по сияющей лысине и довольно крякнул:
- Представляешь, мне сегодня один мужик из комиссии по астрологическому надзору сказал, что я как две капли воды похож на одного алтайского шамана, который умер почти сто лет назад. Что скорее всего это я и есть – в прошлой жизни. Интересно, как он узнал, что я с Алтая.
Юрий на кухне насмешливо фыркнул:
- Комиссия по астрологическому надзору? Ты серьёзно?
- А что такое? – обиделся, разуваясь, Рептилоид. – Ты сомневаешься, что я мог быть в прошлой жизни…
- Боже упаси, - Котов выглянул в коридор, примирительно поднимая руки: на эту тему с приятелем лучше не заводиться, иначе это надолго. – Я просто понятия не имел, что у нас есть такая комиссия… Давай, проходи.
Пока Юрий располагал в холодильнике упаковку пива (сам он и на дух не переносил этот напиток, но всегда покупал его для друзей), Рептилоид удобно устраивался в кресле, кряхтя от удовольствия.
- Ух ты, что это у тебя такое? – услышал Котов, ставя в микроволновку блины с мясом.
- А что там?
- Рисунки какие-то детские… твои, что ли? И распечатка… ритуальное убийство на юге Москвы… интересуешься криминальными новостями? С каких это пор?
Котов нажал кнопку «старт» и подошёл к приятелю.
- Рисунки мои, да, - признал он с большой неохотой. Надо было убрать альбом. – А распечатка – это… Рита, наверно, распечатала. Мы утром смотрели телевизор, и она сказала, что в новостях показали фигурку, которую я рисовал в детстве… вот я и подумал…
- Ух ты! – повторил Рептилоид. Юрий мысленно сделал ставку на то, что приятеля заинтересовало скорее упоминание о Рите – к совпадениям, новостям и мистике он привык на работе, а Котов довольно долгое время жил один, и намёк на то, что в его жизни наступил новый период, не мог не вызвать самого живого интереса.
Парень не ошибся. Рептилоид многозначительно поднял брови:
- Рита?
К собственному удивлению Юрий почувствовал, как его лицо медленно заливается стыдливым юношеским румянцем:
- Ну… да. Рита… Переехала ко мне на той неделе…
- А ну-ка давай подробности! – потребовал Рептилоид. – Что ещё за Рита, откуда, кто такая, как познакомились?
Микроволновка просигналила о готовности блинов, и Котов направился за тарелкой.
- Вилку, нож? – он оглянулся на приятеля, но столовые приборы того явно не интересовали.
- Давай руками, - решил Рептилоид. – Сметана есть?
Сам Юрий предпочитал есть блины вилкой и не макать их в сметану, а наоборот, поливать сметаной сверху, но иногда это было здорово – сидеть вот так со старым другом и есть брутально, руками – было в этом что-то… настоящее, что ли. Даже самая незамысловатая еда в такие моменты единения казалась вкуснее, чем обычно.
- Нуу, - потребовал Рептилоид. – Я жду. Давай, рассказывай! Ты же знаешь – пока я не получу то, что мне нужно, я с тебя не слезу.
Юрий прокашлялся. Это точно – не слезет.
- Мы познакомились давно… Ну как давно – месяца три назад… Рита работает официанткой в кафе на Тверской – недалеко от галереи Шереметева… Ну ты знаешь, «Де Марко», – я там обычно обедаю… - в тот вечер Котов засиделся в кафе допоздна: работы было много, обед он пропустил, и пришёл уже поужинать. Рита работала в кафе недавно, и с момента её появления там парень, сам того не осознавая, каждый день приходил в надежде снова увидеть жизнерадостную официантку и перемолвиться с ней парой слов… Посетители уже давно разошлись, постепенно стали расходиться работники кафе… Рита подошла к единственному оставшемуся в зале Котову и, извинившись, дала понять, что им пора закрываться, хотя лично она готова носить ему еду и напитки хоть до утра. Котов, ни на что особо не надеясь, пригласил девушку к себе. К его удивлению она согласилась, и с тех пор они были вместе. - Рите двадцать пять, учится на заочном, на последнем курсе психфака… пишет диплом по каким-то там играм разума… надо бы, кстати, выяснить, что у неё там за игры. Стыдно, но я как-то до сих пор не особо интересовался. А ведь надо, наверно, да? Для приличия хотя бы… В общем, она не местная, приехала из какого-то городишки – я название всё время забываю – откуда-то из Сибири. Красивая – ну то есть я думаю, что красивая, потому что она в моём вкусе… умная… заботливая…
- И главное – Рита, - ехидно закончил Рептилоид.
Котов сразу понял, на что намекает приятель – его бывшую девушку, которую он всегда считал любовью всей своей жизни, звали Марго…
Строго говоря, она не была Маргаритой, родители назвали её Инной, но однажды, ещё в детстве, в разговоре с подругами девочка перепутала название книги, которую тогда читала – вместо «Королевы Марго» сказала «Принцесса Марго». С тех пор это прозвище приклеилось к ней намертво: долгое время даже родители звали девушку не иначе как «принцесса Марго», а позже – просто Марго.
Юрий любил Марго – по сути, она была первой любовью до ужаса стеснительного парня. Они были вместе несколько лет – чуть ли не с первого дня, когда Котов после окончания университета приехал в Москву и устроился на свою первую работу в Пушкинский музей. Марго тогда работала переводчицей и привела на экскурсию шумную группу студентов из Японии. Стройная рыжуля в коротком синем платье и босоножках на высоких каблуках понравилась Юрию с первого взгляда. Ни на что не надеясь, он подошёл к ней с замирающим сердцем и предложил выпить кофе тем же вечером. Девушка неожиданно ответила ему взаимностью, и в спокойную, устоявшуюся жизнь Котова ворвалась всепоглощающая страсть, затмевающая собой всё… Друзья говорили, что нельзя позволять девушке вить из тебя верёвки, что, какой бы красоткой она ни была, она должна знать своё место, и что никто не стоит того, чтобы полностью менять из-за него свою жизнь, но Юрий был убеждён, что они ему просто завидуют: Марго была само совершенство.
Она не запрещала ему общаться с друзьями, а иногда и сама принимала участие в их вылазках на природу или походах на выставки и другие мероприятия, но, если у любимой не было настроения куда-то идти, Котов буквально мог отказаться от чего угодно, чтобы только быть рядом с ней. Без неё ему не нужно было ничего, она одна составляла всю его бесконечную Вселенную. Постепенно Юрию стало казаться, что все люди и вещи, которые существовали в его жизни, должны были так или иначе быть связанными с ней или, по крайней мере, не противоречить ей – в противном случае в их существовании просто не было смысла.
Позже, когда яркие страсти немного притупились, Котова стали раздражать отдельные привычки и манеры Марго, а девушка была слишком независима, чтобы меняться ради кого бы то ни было. Особенно сильно Котова задевало то, что она не готова меняться ради него – он-то ради неё был готов на всё! …Какое-то время их отношения развивались по накатанной: Юрий постоянно шёл на компромиссы и закрывал глаза на недостатки любимой, но всё-таки, спустя семь лет совместной жизни – и несколько месяцев почти непрерывных ссор – они расстались. Марго заявила, что любимый должен принимать её такой, какая она есть, но к тому времени Котов был уже так сильно обижен на девушку, что уже не был готов искать какое-то разумное решение: он просто устал. Марго собрала вещи и ушла, но с тех пор не было ни дня, когда Юрий не вспоминал бы о ней. Даже сейчас, когда после бесконечных лет одиночества Котов, наконец, встретил Риту, которая мгновенно сумела заполнить пустоту в его сердце, парень по-прежнему тосковал по Марго и время от времени невольно сравнивал Риту с ней, втайне надеясь, что Рита никогда об этом не догадается.
Но изредка – совсем редко – когда Юрий оставался наедине со своими воспоминаниями и грёзами, он нехотя признавался себе в том, что единственной причиной, по которой он до сих пор не примчался к Марго, не приполз к ней на коленях, умоляя всё забыть и начать всё сначала, было то, что он просто не знал, как с ней связаться. Её новый адрес был ему неизвестен, на телефонные звонки девушка не отвечала (Котов был уверен, что она сменила номер прямо в день расставания, по привычке сжигая за собой все мосты), в соцсетях больше не появлялась, а с её друзьями и родными он никогда и не был знаком. Теперь его самого это удивляло, а тогда казалось логичным – Юрий был уверен, что кроме этой девушки ему никто не нужен. В конце концов, с собственной матерью он её тоже не познакомил, а Марго никогда даже не намекала… А может, и намекала – просто он, дурак, не понял, а она не настаивала…
В любом случае пути назад не было. Оставалось лишь смириться и учиться жить без Марго. Иногда Котов по-прежнему садился за руль своего старенького мерседеса и подолгу колесил по городу, вглядываясь в каждую встречную девушку, или часами бродил по улочкам, которые когда-то нравились Марго, и посещал её любимые места – уютные книжные магазины с запахом новых книг, маленькое несетевое кафе, где, по уверению Марго, готовили лучший кофе в Москве, набережные и парки, где она любила гулять в дождливую погоду, когда там почти не было людей… Всё было бесполезно. С каждой такой вылазкой парень всё больше убеждался в том, что их пути разошлись навсегда.
- Ну ладно: Рита – так Рита, - сказал, наконец, Рептилоид, и Котов понял, что уже несколько минут молчит, думая о Марго. – Пусть будет Рита. Хотелось бы всё-таки с ней познакомиться, раз уж у вас всё так серьёзно…
- Сегодня не получится, - пожал плечами Юрий: - У неё вечером смена… Так что в другой раз.
- Жаль, - серьёзно произнёс приятель и переключился на другую тему: - Ну так что там с твоими фигурками и криминальными новостями? Расскажешь?
Говорить о фигурках Котов тоже был не готов – он уже настроился провести приятный вечер за покером с друзьями, и совершенно не собирался заниматься самокопанием. Поэтому он рассказал всё Рептилоиду так коротко, как только мог, и к его удивлению приятель не стал умничать и строить догадки относительно мистического совпадения. Даже наоборот – предложил свою помощь: используя служебные связи и удостоверение журналиста, Рептилоид мог попытаться выяснить подробности ритуального убийства из новостей и узнать, если это возможно, какую роль в преступлении сыграла маленькая резная фигурка.
К счастью Котова долго рассуждать об этом не пришлось – гости стали съезжаться на покер, и дружеские разговоры перешли на более лёгкие и беззаботные темы…
***
Инспектор Интерпола Ричард Корриган, поджарый седой мужчина лет шестидесяти, среднего роста, обладающий в целом неприметной внешностью (что при его профессии – несомненное достоинство), проработал в департаменте международного розыска похищенных ценностей тридцать пять лет и уже достиг пенсионного возраста, но на покой всё не уходил. Ричарду так нравилась его работа, что он решительно не мог представить себя тихим пенсионером, разводящим гортензии в своём саду – эдаким божьим одуванчиком… Благо, начальство весьма высоко ценило талант инспектора Корригана и откладывало его выход на пенсию уже дважды – каждый раз находилось какое-нибудь дело, справиться с которым было под силу лишь ему. Конечно, в департаменте полно других талантливых ребят, но подчас только Корриган, с его огромным опытом и удивительно тонкой интуицией, мог раскрыть дело с минимальными затратами времени и финансов – и, как он сам шутил, ещё неизвестно, что важнее… Планировалось, что на следующей неделе Ричарда всё-таки отправят на заслуженный покой, и на это очень рассчитывала его супруга Линда, полноватая крашеная блондинка с мягким характером.
Дети Корриганов, 36-летний Пол и 32-летняя Салли, давно жили отдельно от родителей. У Пола был собственный дом и семья – жена и двое замечательных ребятишек, а Салли жила в арендованных апартаментах с бойфрендом, делила с ним все расходы пополам и считала, что «в наше время спешить с потомством ни к чему, а можно и вовсе обойтись без него». Надо сказать, что оба просто обожали родителей и сожалели, что Линда, которая осталась без работы после закрытия местной детской библиотеки, вынуждена почти всё время проводить в одиночестве, пока её муж бегал за преступниками по всему миру. Конечно, женщина не скучала, много времени проводила в саду со своими гортензиями, часто общалась с соседями и души не чаяла во внуках, которых Пол периодически привозил к бабушке погостить, но ведь это не предел мечтаний для совсем ещё не старой женщины…
У Корриганов был прекрасный дом в пригороде Лондона и достаточно сбережений для того, чтобы поддерживать неплохой уровень жизни после того, как Ричард уйдёт на пенсию. Впрочем, Линда и не требовала от супруга, чтобы тот целыми днями просиживал с газетой в кресле-качалке у камина в их уютной гостиной – по её мнению, Ричард вполне мог вернуться к написанию книг. Тем более, что кое-какой писательский опыт у Корригана уже был: лет пятнадцать назад собственное издательство Интерпола опубликовало его книгу по практике международного розыска похищенных предметов изобразительного искусства, и теперь её успешно использовали при подготовке новых сотрудников департамента. Благодаря лёгкому, доступному стилю изложения и увлекательным поворотам книга, которая, к тому же, базировалась на всем известных реальных событиях, пользовалась популярностью и у людей, не имевших отношения к розыску чего-либо, так что миссис Корриган нисколько не сомневалась в том, что её супруг способен создать ещё не один шедевр.
Чтобы порадовать мать и поддержать отца, для которого утрата активной работы могла стать серьёзным ударом, Пол и Салли приготовили для них подарок – кругосветный круиз. Он должен был стать, по сути, первым совместным отпуском четы Корриганов после медового месяца, со времени которого прошло уже почти сорок лет…
Мысли Линды унесли её далеко, в самое начало восьмидесятых: вот они с Ричардом соединили свои судьбы воедино, произнеся слова клятвы в маленьком католическом костёле в присутствии только самых близких родственников и друзей, вот после рождения Пола родные помогли им приобрести дом – тот самый, где они счастливо прожили целую жизнь… потом Линда узнала, что снова беременна, а Ричард столько работал, что его буквально никогда не было рядом… как раз тогда он стал принимать участие в операциях по всему миру и постоянно пропадал в командировках.
1983-й стал годом славы Ричарда Корригана, когда о нём узнали все: во многом благодаря ему удалось раскрыть «преступление века», как тогда писали газеты – похищение картин Рафаэля и других знаменитых художников из Национального музея изобразительных искусств в Будапеште. Стоимость похищенного оценивалась в 35 миллионов долларов, и весь мир искусства следил за ходом операции, затаив дыхание… Потом было ещё одно дело и ещё – так Ричард пропустил рождение дочери и её первые шаги, пропустил день, когда Салли сказала своё первое слово, дни, когда дети впервые пошли в школу, день, когда Пол забил свой первый гол в составе школьной футбольной команды, и день, когда Салли впервые призналась однокласснику в любви, а избранник не ответил ей взаимностью…
Своё извечное отсутствие дома Ричард Корриган сполна компенсировал тем, что обожал свою семью и постоянно баловал домочадцев. Из каждой поездки он неизменно привозил всем кучу подарков и подолгу возился с детьми – Линда позволяла им не ложиться спать, пока дети сами не свалятся с ног от усталости и сильных эмоций. Господи, как же давно это всё было…
Дети преподнесли сертификат вчера, когда Линда собрала всех на традиционный семейный ужин, который она обычно готовила раз в две недели по субботам. Так что сегодня настроение миссис Корриган было чудесным: она разогревала на обед вчерашние бифштексы (трайфл на десерт пришлось готовить новый – от вчерашнего не осталось ни крошки) и планировала покупки к незабываемому отпуску. Надо купить себе новый хороший чемодан, и купальник, и летнюю шляпу с большими полями – непременно соломенную, и новое яркое платье, и… Женщина даже не услышала, что говорит ей муж, и очнулась от сладких грёз лишь тогда, когда Ричард переспросил:
- Линда, дорогая, с тобой всё в порядке? Ты услышала, что я сказал? А то ты как-то странно улыбаешься…
- Прости, что ты сказал? – мечтательная улыбка всё ещё не сходила с уст Линды. – Я просто думала, что нам ещё столько всего надо купить – круиз ведь уже через месяц с небольшим… А у меня нет ни купальника, ни шляпки! Да и тебе нужно… Всё-таки у нас замечательные дети, скажи?
- Дети замечательные, да… - терпеливо повторил мужчина. За столько лет совместной жизни он уже понял, что, пока жена щебечет о какой-то своей ерунде, её лучше не перебивать – иначе начнутся слёзы, обвинения Ричарда в чёрствости и в том, что он никогда её не слушает, и вечные обиды.
Произнеся на автомате ещё несколько счастливых фраз (что-то о правильном воспитании детей и долгожданном отпуске, который Корриганы заслужили) женщина, наконец, остановилась:
- Ричард, ты, кажется, хотел что-то сказать.
- Я… да. Прости. Тебе придётся обедать без меня.
- Без тебя? Почему? Что-то случилось?
- Бишоп хочет со мной поговорить.
- Бишоп? – Линда насторожилась. То, что с мужем хочет поговорить незнакомый ей человек (к тому же, названный лишь по одной фамилии), ничего хорошего женщине не сулило. Наверняка это снова работа – причём какое-то новое дело, которое грозило срывом всех её планов. – Какой ещё Бишоп?
- Из «наркотического» департамента. Мы с ним пересекались пару раз по работе.
- Из «наркотического»? Что за дело у него может быть к тебе? Ты же не занимаешься наркотиками!
- Наркотиками – нет, - мягко согласился Ричард. – А картинами – да… Они вроде взяли кого-то… на границе с Мексикой… То есть не они, а американские коллеги… вот… и там нашлись картины, которые у нас давно в розыске… Ну что я тебе объясняю, я сам почти ничего не понял из сумбурной речи Бишопа! Это не телефонный разговор. Мы должны встретиться.
Линда медленно опустилась на стул. Картины. Вот оно. То, что разрушит её планы на идеальный отпуск. В глубине души женщина продолжала надеяться на то, что, если эти картины уже нашлись, значит, ничего больше расследовать не надо, и это всё-таки не начало нового дела, а просто закрытие какого-то старого, но что-то ей подсказывало, что, если Ричарду позвонили в воскресенье, то всё не может быть так просто.
- Я пойду? – нерешительно спросил Корриган, переминаясь с ноги на ногу, как будто от ответа жены что-то зависело.
- Куда?
- На встречу с Бишопом. Он ждёт меня в пабе за углом.
- Да, конечно… - Линда услышала свой голос со стороны и удивилась тому, насколько тускло он прозвучал. Если Ричард что-то решил, бесполезно пытаться заставить его поменять решение.
- Ну не расстраивайся ты так, дорогая! – Мужчина начинал чувствовать себя виноватым. – Он же не задержит меня до ночи! К ужину я точно вернусь. Можем накрыть стол в гостиной и зажечь свечи, как ты любишь.
- Иди уже, - устало сказала Линда и выключила плиту, где на сковородке всё ещё шкварчали аппетитные бифштексы.
- Ты у меня умница! – Корриган поцеловал жену и резво умчался переодеваться.
«Вот так всегда, - горько подумала Линда. – И это не закончится ни-ко-гда»…
- 3 -
Выходные Котова пролетели быстро – в пятницу, пока Рита была на работе, он с друзьями играл в покер почти до субботнего утра: все разъехались уже когда светало. Девушка, вернувшаяся на такси после продолжительной рабочей смены (по пятницам и субботам кафе работает до последнего клиента, а в эти дни они, как правило, никуда не спешат), разминулась с гостями Котова всего на несколько минут.
Юрий неожиданно много проиграл в покер, однако получил огромное удовольствие от игры и общения с близкими по духу людьми, но вместе с тем и усталость, так что полсубботы он тупо проспал. Вечером Рита приготовила ужин, и они несколько часов смотрели романтические комедии, а воскресенье ей пришлось снова выйти на работу – вместо заболевшей напарницы, и Котов провёл чудесный лентяйский день – проспал до обеда, заказал доставку индийской еды на дом и читал Лавкрафта до самого возвращения девушки, ни разу не вспомнив ни об отце, ни о ритуальных убийствах, ни о своём детстве.
Рита устала так, что ей не хотелось даже есть – она приняла душ, намазалась своими душистыми кремами с ног до головы, переоделась в смешную пижаму с медвежатами и рухнула в постель лицом в подушку, а парень до полуночи смотрел стенд-ап-шоу, отложив поиск криминальных новостей на завтра. Юрий не удосужился прочесть даже то, что заботливо нашла и распечатала для него девушка. Он как мог гнал от себя мысли о своём, как он считал, пропавшем детстве, об отце, о котором не было вестей уже много лет, и о мистическом совпадении с резной миниатюрой, хотя сам даже не осознавал, что он это делает.
Утром в понедельник Котов подогрел себе на завтрак блинчики с творогом и приготовил кофе, а для девушки оставил на столе рекламный буклет службы доставки (как и он, Рита обожала индийскую еду) и короткую записку нежного содержания.
Шереметев уже неделю был в отъезде, оставив Юрию кучу всевозможных поручений – в числе которых было подписание рабочих бумаг и решение мелких рутинных вопросов.
Котову нравился кабинет шефа, и когда он замещал Шереметева, то (разумеется, по согласованию с последним) всегда работал именно там.
На самом деле обстановкой кабинеты отличались не так уж и сильно – большое кожаное кресло на колёсиках, добротный стол с выдвижными ящичками, этажерка с документами, шкаф для верхней одежды, мусорная корзина, пара стульев для посетителей и большие окна с видом на Тверскую. Кабинет шефа был немного просторнее, для посетителей были предусмотрены два кресла и диван, у окна кулер, а на угловой тумбе – небольшая кофемашина: шеф был заядлым кофеманом, как и сам Котов. На открытых полочках тумбы всегда можно было найти кофейный сервиз, капсулы с отличным кофе, сливки, сахар и неисчерпаемый запас печенья – за регулярным пополнением запасов следила секретарша.
Юрий приготовил очередной кофе (пил он из собственной, чайной, кружки, которую принёс из своего кабинета). Осознав, что это уже третий за утро, он подумал и добавил в кофе порцию сливок, чтобы немного смягчить терпкий вкус напитка, и стал подписывать бумаги. Счета на оплату канцтоваров и мобильной связи сотрудников галереи, акт выполненных работ за услуги кейтеринговой службы (в этом месяце в галерее состоялось открытие выставки китайского фарфора шестнадцатого века, на котором к услугам гостей был сервирован роскошный шведский стол с десятками всевозможных закусок и напитков), и целый ворох договоров с владельцами коллекций на будущие экспозиции и аукционы… Ко всеобщему удивлению, очередной финансовый кризис не особенно сильно ударил по антикварному бизнесу. Доходы Шереметева не только не снизились, но даже выросли, и шеф (без единого намёка со стороны сотрудников) повысил всем зарплату – в то время, когда в других сферах вместо повышений окладов прошли только сокращения.
Через час Котов закончил с бумагами и стал разбирать электронную почту. Когда он пил четвёртый за сегодня кофе (снова со сливками) – хотя на часах ещё не было и двенадцати, - в кабинет, цокая шпильками, вошла Леночка, молоденькая секретарша Шереметева и всеобщая любимица. Хрупкая блондинка в безупречном бежевом костюме всегда пребывала в отличном расположении духа и тонко чувствовала настроение окружающих.
- Я за документами, - девушка взяла со стола красную папку с наклейкой «на подпись». – Всё подписано?
Юрий кивнул, не глядя на неё, и отхлебнул кофе, держа кружку в левой руке – в правой была компьютерная мышь. Леночка неодобрительно покачала головой:
- Это уже какой кофе за сегодня?
- Четвёртый. А что?
- Хотите получить сердечный приступ, Юра?
Парень усмехнулся и посмотрел на сотрудницу. У неё были удивительно красивые голубые глаза.
- Это будет не худшее событие в моей жизни, поверьте. На больничной койке я точно не буду стоять в пробке, или подписывать документы, или отвечать на письма психопатов и звонки… пожалуй, вообще ни на чьи звонки не буду отвечать.
Леночка понимающе кивнула:
- Плохой день?
- Плохая жизнь.
Леночка кисло улыбнулась: она ненавидела чёрный юмор.
- Всё будет хорошо, - сказала девушка. - Попробуйте отвлечься. Подумайте о чём-нибудь хорошем… Кстати, через полчаса у вас встреча.
- Встреча, - машинально повторил Котов.
Ни о какой встрече парень не помнил – в последние дни он, как ни старался, не мог сосредоточиться ни на чём: мысли то и дело перескакивали на воспоминания об отце и детские рисунки со странной фигуркой. Со временем эти мысли стали такими настойчивыми, что их уже было не отогнать.
- Ну с австралийкой этой, Анной Строгофф! Приедет поговорить о своей выставке. Вы разве забыли?
Ну конечно, австралийка! Юрий вспомнил, что перед отъездом шеф предупреждал его о встрече – Анна была давней знакомой Шереметева, и предварительно они согласовали, что в галерее будет выставлена какая-то коллекция женщины – с целью продажи с аукционом. Такие мероприятия происходили в галерее время от времени, хоть и не слишком часто. В зависимости от предмета коллекции к её подготовке к выставке-продаже привлекались разные сотрудники. Прерогативой Юрия были в основном резные предметы искусства.
В приёмной зазвонил телефон, и Леночка убежала, быстро цокая шпильками, а Котов откинулся на спинку кресла и попытался вспомнить, что именно шеф говорил об этой своей приятельнице.
Родилась и жила Анна в СССР, работала в каком-то областном краеведческом музее… когда ей было уже под тридцать, она всё ещё была не замужем – а в то время это было почти предосудительно. Женщина уже совсем было отчаялась, когда подруга посоветовала обратиться в одно брачное агентство, специализировавшееся на знакомствах с иностранцами…
Две недели спустя Анна переписывалась с австралийцем намного старше себя – из семьи мигрировавших во время революции русских. Ещё через несколько месяцев Союз распался, а австралиец сделал женщине предложение. На родине её ничего не держало – родных не было, музей подлежал расформированию (экспозиции перевозили в соседнюю область), и Анна рискнула. Через год она уже была замужней дамой и (к огромной своей радости) молодой мамой… Муж Анны, человек весьма обеспеченный, владел небольшой юридической фирмой и коллекционировал статуэтки со всего мира. Недавно он умер, и вдова унаследовала всё его немалое состояние. Анна не разбиралась ни в бизнесе мужа, ни в его коллекции, поэтому решила всё распродать, положить деньги в банк и жить на проценты, ни в чём себе не отказывая. В принципе, это желание можно было понять – много кто на её месте сделал бы то же самое. Но если с бизнесом всё обстояло относительно просто (деловой партнёр супруга сразу же согласился выкупить его долю за весьма приличную сумму), то куда девать коллекцию мужниных фигурок, женщина не представляла.
Тогда она и вспомнила об Аркадии – когда-то давно они вместе изучали в университете музейное дело, и теперь время от времени переписывались, поддерживая дружескую связь. Узнав о том, что Шереметев – владелец собственной галереи с антикварным магазином, Анна попросила о помощи, и мужчина сразу же согласился, предвкушая, в том числе, и личный гешефт…
Анна оказалась интеллигентной женщиной лет пятидесяти пяти – полноватой, но одетой со вкусом: тёмно-синее бархатное платье удачно скрывало недостатки фигуры, а декольте подчёркивало её неоспоримые достоинства. Тёмные волосы без намёка на седину подобраны вверх и уложены волосок к волоску. Свежий маникюр, сдержанный макияж, до блеска начищенные туфли. Довольно свежее, моложавое лицо, как решил позже Котов, не несло отпечатка недавнего траура – как будто женщина не позволяла себе тосковать об умершем муже. Она вошла в кабинет Шереметева без стука и решительно протянула Юрию руку:
- Анна Строгофф.
Котов пожал мягкую женскую ладонь и предложил гостье кресло, а сам вернулся за стол. Леночка принесла кофе. Напиток Анны источал тонкий аромат апельсина и гвоздики: у секретарши был талант угадывать, кто какой кофе предпочитает. Кофе Юрия, как ему почудилось, содержал двойную порцию сливок, сгладивших и терпкость, и крепость напитка. Сахара, к его облегчению, в чашке не оказалось.
- Коллекцию начал собирать мой свёкр, - без лишних предисловий начала Анна. Женщина осторожно попробовала кофе, секунду подумала и удовлетворённо кивнула секретарше. Леночка улыбнулась и вышла из кабинета, довольная собой. – Его отец приехал в Сидней из России во время революции. Говорят, к старости он совсем тронулся умом – всё время говорил о какой-то фигурке, которую вырезал из кости его друг, известный в то время скульптор. Даже пытался её рисовать у себя в дневнике… После его смерти свёкр заинтересовался и стал искать эту фигурку… И не нашёл. Но зато нашёл другие, похожие по описанию на ту, только… немного недоделанные, что ли… Впрочем, они тоже оказались весьма ценными…
Котов чуть подался вперёд:
- А ту самую нашли? Или… её не существует?
Женщина сделала ещё глоток кофе и поставила чашку на стол.
- Ну почему же… существует. Мой муж… Артур… нашёл фигурку. Она находилась в постоянной экспозиции в краеведческом музее – в том, где я работала, в Архангельской области… После развала Союза наш музей расформировали – что-то перевезли в другие музеи, что-то попало в заказники… что-то было продано… Так фигурка попала к моему мужу… Из всех этих похожих фигурок она одна законченная, поэтому отличается от других… Вы сами увидите – она как будто гипнотизирует… Конечно, в коллекции есть и другие фигурки, не похожие… Всего их… штук, наверно, пятьдесят, - задумчиво сказала Анна. – Честно говоря, я не большой специалист по этой коллекции… и не хочу продолжать это коллекционировать и вообще держать в своём доме. Я собираюсь её продать – Аркадий вам, наверное, говорил.
Юрий услышал звук входящего СМС на своём телефоне и решил, что прочтёт позже. Он был заинтригован:
- А где сама коллекция? Вы привезли её с собой в Москву?
Женщина посмотрела на него так, словно хотела сказать: «Парень, ты в своём уме вообще?».
- С собой у меня только фотографии, - Анна открыла «шанелевскую» сумочку и, не глядя на Котова, стала перебирать в ней разные предметы. – Помощник Артура… То есть мой… оформляет сейчас документы на вывоз коллекции. Как вы понимаете, за один день такие вещи не делаются.
Анна достала из сумочки конверт с фотографиями и передала Котову.
- Мой сын Джеймс приехал в Москву вместе со мной. Думаю, он сможет рассказать вам гораздо больше, чем я – он как-то проникся, в отличие от меня… Я попрошу его зайти, если хотите.
- Да, пожалуйста, если вам не трудно. Мне нужно немного больше информации, чтобы понять, с чем предстоит работать.
- Завтра в первой половине дня вам будет удобно?
Юрий кивнул и украдкой взглянул на телефон: СМС было от Риты – девушка обещала устроить любимому незабываемый вечер.
- А… простите, Аркадий когда будет в Москве?
Котов отвлёкся от телефона:
- В пятницу должен быть уже в офисе, так что, скорее всего, в Москву он вернётся в четверг. Но точно не знаю. Вам лучше ему позвонить.
- Спасибо, я так и сделаю. Ну, мне пора. – Анна встала. – Думаю, фотографии вы можете посмотреть и без меня…
Женщина ушла, оставив после себя ускользающий аромат пряных духов. Оставшись один, Юрий аккуратно распечатал конверт, достал фотографии и обомлел: фигурки, изображённые на фото, он уже видел.
***
Когда Корриган, одетый в безупречно выглаженные тёмно-синие брюки и того же оттенка шерстяной пуловер, наконец, пришёл в паб, Дуглас Бишоп в мятом сером костюме пил уже второй эль. Впрочем, он не выглядел утомлённым ожиданием – мужчина явно получал удовольствие от напитка.
- Супруга? – понимающе спросил он, обменявшись коротким рукопожатием с коллегой.
- Ага, - так же коротко ответил Корриган, присаживаясь рядом и подавая знак бармену. – Всё мечтает о моей пенсии, будь она неладна.
- Слышал, это уже вроде на следующей неделе?
- Вроде того… Если что-нибудь, - Ричард спрятал в усах многозначительную улыбку, - снова не помешает.
- Мы будем ходатайствовать о том, чтобы твой выход на пенсию отложили, - понимающе улыбнулся в ответ Бишоп. – Там ведь твои картины нашлись.
- Брось, приятель, если бы дело было только в картинах, которые уже нашлись, ты не позвонил бы мне в воскресенье, - Корриган посмотрел в глаза коллеги, пытаясь найти там подтверждение своему предположению, и нашёл его: глаза Бишопа не улыбались. Инспектор был необычайно серьёзен. – Давай, выкладывай.
Час и две кружки эля спустя Корриган был кратко посвящён в произошедшее в Эль-Пасо, маленьком городишке на границе США и Мексики.
Несколько дней назад был убит криминальный авторитет Санчес, которого долгое время не могло взять ФБР. Обстоятельства смерти неоднозначны: это могло быть и самоубийство, хотя видимых причин для этого не было. Ни родные, ни соседи ничего не видели и не слышали, записи наружных и двух внутренних видеокамер оказались затёрты: специалисты занимаются их восстановлением. На разборки кланов не похоже – приближённые Санчеса уверены в том, что никого из участников конкурирующих банд в тот день в Эль-Пасо не было. Собственно, «коллеги» Санчеса и сами хотят знать, кто его «завалил», иначе не обратились бы в полицию.
При осмотре дома был обнаружен подвал, битком набитый всевозможными ценными вещами и музейными экспонатами – картины, скульптуры, драгоценности… В их числе оказались картины, за которыми давно охотился Корриган – они всё ещё числились в международном розыске: два Матисса, Рембрандт и четыре Пикассо. После окончания следствия всё, конечно, вернут в музеи, где экспонаты и находились до того, как были похищены. Это будет громкое событие: общая стоимость богатства, изъятого у убитого наркобарона, исчисляется триллионами долларов.
- Ну ясно, - пробормотал Корриган. – Один Пикассо чего стоит!
Но вот что странно: убийца не взял ничего, хотя каждая из находившихся в тайнике вещей стоила целое состояние. Пропали только две маленькие резные костяные фигурки, которые были убитому дороже всего остального добра: вдова сообщила, что Санчес мог смотреть на них часами. Работы девятнадцатого века, ничего особенного – изображают английского солдата конца семнадцатого века и бедного индийского крестьянина того же периода. По признанию вдовы, Санчес неоднократно говорил – то ли в шутку, то ли всерьёз, - что готов убить за них. Но теперь, видимо, убили его самого…
Миниатюры не имеют какой-то особой ценности, но они уникальны: обе вырезаны с мельчайшими подробностями: вплоть до того, что под слоем ажурной одежды просматриваются скелеты человечков и их внутренние органы (Бишоп видел фотографии собственными глазами, обещал прислать их Корригану). По предварительным данным, фигурка англичанина похищена несколько лет назад из музея Клюни в Париже – музей собирался её приобрести, но эксперт даже не успел оценить стоимость вещи – фигурку выкрали прямо из его кабинета. Миниатюра, изображающая индуса, была похищена из Баварского национального музея в Мюнхене задолго до этого случая – тогда пропала целая коллекция изделий из слоновой и моржовой кости; позже было найдено всё, кроме этой фигурки.
Корриган был заинтригован.
- Но ты сказал, что фигурки не имеют какой-то исключительной ценности.
Бишоп кивнул:
- Таково предварительное заключение экспертов. Но очевидно, что убийство как-то связано с их похищением. И пока кража не будет раскрыта, убийство останется «висяком». Мы должны узнать, кому и зачем могли понадобиться эти фигурки. Тем более… - Бишоп наклонился к коллеге и, понизив голос, доверительно закончил: - Что это не единственное убийство, связанное с этими чёртовыми фигурками.
Три часа спустя Ричард Корриган ужинал с женой при свечах в полной тишине – Линда так и не решилась спросить мужа, как прошла его встреча с коллегой.
Женщина возлагала большие надежды на этот ужин: ей казалось, что Ричард, сам себе в том не признаваясь, уже очень сильно устал за много лет работы, и достаточно лишь ещё разок расписать ему прелести давно заслуженного отдыха, чтобы он сдался и решился, наконец, уйти на пенсию. Линда потратила немало времени на то, чтобы их и без того уютная гостиная стала этим вечером ещё уютнее и романтичнее: зажгла свечи и сервировала журнальный столик у камина. Подсознательно соперничая с работой супруга, миссис Корриган успела красиво уложить волосы и, решив не откладывать сюрпризы на потом, надела новое вечернее платье, которое было куплено ещё несколько лет назад и с тех пор висело в шкафу без дела; женщина собиралась взять его в круиз. Еда была вкусной, трайфл получился бесподобным, а Линда в новом образе была просто обворожительна – но мистер Корриган не замечал ни романтической обстановки, ни приятных перемен во внешности жены.
Инспектор был полностью поглощён мыслями о том, что рассказал ему Бишоп: три убийства.
Одно – на границе с Мексикой, которое произошло совсем недавно. Второе – в прошлом году в Пакистане: вор убил местного коллекционера, украл у него фигурку (к слову, это оказался английский офицер в форме семнадцатого века) и попытался нелегально переправиться с ней в Индию, куда гражданам Пакистана въезд запрещён. Его поймали ночью на границе. Преступник сопротивлялся недолго, но из его признания ничего нельзя было понять: он всё твердил, что совершил убийство ради Учителя, которому должен доставить фигурку – причём этот Учитель якобы внушал ему всё, что он должен сделать, на расстоянии, а сам в это время находился в Индии. Вместо тюрьмы преступника ожидала психиатрическая экспертиза и, видимо, длительное лечение… А фигурка потерялась при перевозе на склад улик – осталось только фото.
Третье убийство, строго говоря, таковым не являлось: японский коллекционер, в знак особого расположения, сам подарил фигурку американскому деловому партнёру (который позже продал подарок на e-bay), но, проведя несколько дней в депрессии, решил, что не выдержит разлуки с миниатюрой, о чём и сообщил родным в предсмертной записке – и покончил с собой.
Итак, все три смерти связаны с коллекцией вырезанных из кости фигурок, которые ничем, кроме мельчайшей детализации исполнения (по всей видимости, весьма талантливого исполнения), не отличаются. В деле присутствовала и мистическая сторона – поговаривали, что эти фигурки выглядят как живые маленькие человечки, и что, если достаточно долго смотреть на них, можно даже увидеть, как у них бьётся сердце, - но всю эту напускную таинственность Корриган отверг сразу: его дело – факты. Факты, факты, и ещё раз факты. Жёсткие и неумолимые. Произошло преступление. И Ричард был заинтересован в том, чтобы его раскрыть.
Стараясь не смотреть на жену, которая и так уже всё поняла без слов, Ричард достал из кармана свой телефон, набрал номер Бишопа и сказал:
- Это Корриган. Я согласен.
...
Продолжение читайте на Литресе:
https://www.litres.ru/li-lonli/seti-razuma/