Русская литература это, в определенном смысле, изящное искусство. Все "изящное искусство", в силу разных причин, герметично, то есть замкнуто на самом себе, строится на законах условности, питается, как в космосе - тем, что выделяет.
В общем, красиво, гармонично, продуманно до деталей, подогнано друг к другу - муха случайная не пролетит. Самодисциплина полнейшая, как в тюрьме или в концлагере. Условном, впрочем. Ни стен, ни заборов, ни вышек с часовым. Сидят себе люди под навесом и сидят. Жуют что-то, разговаривают друг с другом, время от времени философствуют, ведут диалоги на манер Платона. Эдакая китайщина по-русски. Вроде бы внешне свободные люди, но почему-то никуда не бегут, хотя им и тошно бывает, и душно, и невыносимо. Хоть Гоголя возьмите, хоть Достоевского, хоть Толстого. Везде какой-то моральный кодекс над героями довлеет, закон с большой буквы, всюду маленькие люди, ограничивающие волю обстоятельства, насилие над собой. Собственно, в этом и заключается воспитательный потенциал русской литературы. Она приучает своих читателей к терпению, как к основной добродетели русского цивилизационного пространства. Да, Родион Раскольников зарубил пару бабок, но потом весь роман мучился. Он и до этого страдал, а после совсем, уж, себя затерзал. Легче всего ему, кажется, только на каторге было, что наводит на мысль: русскому человеку свобода невыносима, проще, уж, под замок сесть, чем под навесом из себя разумное существо изображать. "Надо трудиться!" - лопочут герои пьесы Антона Чехова, будто в бреду, не зная куда девать себя, как примирить свою волю с обстоятельствами, чем бы таким себя занять, лишь бы не думать, не чувствовать, не созерцать, потому что все, к чему обязывает нас русская литература это смирение, и только полное или временное безумие героя, кажется, способно освободить его волю и развязать руки.