Хоть и нечасто, но бывает такое: плачет и плачет метель, навзрыд рыдает, и никак ей не уняться: и день, как стиральная машина, крутит, и ночь, и ещё сутки напролёт всё то же... В деревнях говорят: это колдун помирает где-то неподалёку, и никак помереть не может. А не помирается ему, грешному, потому, что не передал он своевременно "молодым кадрам" своего тайного ремесла. Не подготовил себе достойную замену, и некому теперь принять у него "эстафету". Выходит, налицо, чья-то явная недоработка, брешь в штате, вакансия образуется. Вот вышестоящая нечистая сила и злится по этому поводу - и рвёт, и мечет. И вьюга бушует без конца.
Таким вот вьюжным декабрьским вечером (когда на всю длинную улицу - один разнесчастный со скрипом болтающийся на столбе фонарь в жестяной шляпе) на дребезжащем вроде джаз-банд ансамбля, не раз списанном "двухпедальном" автобусе ЗИС-154 (он полз из Опочки - километра три до "кольца"- аж полчаса; долговязый старый шофер, кажись, в открытую спал, напару с кондукторшей, у неё, широкомордой не старой, но несимпатичной бабы, рулончик билетов размотался, выпал из толстой брезентовой сумки, полной монет...) приехали мы всей семьёй - отец, мать, бабушка и я, шестилетний, - в Шлепетню, деревню-пригород. Я за такую долгую дорогу насочинялся песен, напелся их вволю - моё пение из-за лязга и дребезга слышно не было, и я старался, как мог... Хорошо было в ЗИСе: просторно, тепло, пассажиров почти нет, только несколько пьяниц оттягиваются себе впотьмах на заднем сиденье - пьют "сгорла"; но всё ж, худо-бедно, а едем!
Матвеичи - Иван Матвеевич и Катерина Николаевна, его жена, тётушка отца - жили на северном краю деревни, у леса с полем. С ними их сын Толик - ему уже было 16. Дорога с остановки до ихнего дома не близкая. Но если напрямки, вдоль речки Семендяевки, то куда как короче. Батя выбирал обычно короткий маршрут, хотя там совсем уж узенькая чуть приметная тропинка в снегах. Но зато не надо проходить переулком, мимо чёрной избы колдуна...
С колдуном никому не хотелось встречаться. Но когда такое случалось, все невольно здоровались с ним весьма почтительно (чтобы не подумал чего), он же только взглянет мельком чёрным взором своим да чуть мырнет что-то невнятное, вот и разошлись, хорошо бы, чтоб благополучно. "Яшка-колдун" - называли чародея "за глаза".
Кое-как, придерживая друг друга, добрели до дома Матвеичей. "Хата с краю", и в ней так сладко окошки желтеют сквозь злую метель. Встретил нас дед Ваня в тёплых штанах, в валенцах, в клечатой фланелевой рубахе - отпёр засов дверинки. Я приметил, что он в тёмный угол сеней понёс ружьишко - прибрать "с глаз подальше". После нашего ухода опять выставит, чтоб всегда под рукой, как штык, было - мало ли какие нелюди могут шастать в ночи. Баба Катя навстречу - это само радушие. Радость на её лице неподдельная. Дед-то посдержаннее, даже кажется на вид несколько суровым. А уж Катерина Николаевна - от радости встречи - чуть не в слёзы! Всех перецеловала, даже и ко мне наклонилась. А мне стыдно целоваться. Зачем это?
Отворачиваюсь от поцелуя и... встречаюсь с затаённым взглядом старого матёрого кота, сидящего в тени под лавкой. Рыжий недобрый котище. Мне представляется, что он и по массе и по силе мне не уступит. Хочется кота погладить... Но тот как зашипит, как ощерит пасть! Я отпрянул.
- Да, брат, ты к Митьке лучше не лезь - абдеря, - заметил Иван Матвеич. - Кот Митька к городским нежныссям не привучин. Зато сам сябе пропитание добывая.
- Мышек ловит? - полюбопытствовала моя мать.
- Всих ловя: и мышей, и крыс, и птиц, и кротов, и рыбу, - со скрытой гордостью ответил хозяин.
- Неужель и рыбу? - не поверил отец.
- Ну, а чаво? Он жа охотник. Счас зимой ему никак. Пролубь надо рубить. В яво топора нетути. А свой я яму не доверяю. Заброся куды-нибудь - ишшы потом. Вот как лёд сойде, так Митрий выдя на рыбалку.
- Так он на удочку или сетям? - не унимался мой батя.
- Ён - когтям. Сидить на бирягу, гли самой гли вады, дожидая шшастливава часу... Тярпенье в яво - жалезное! И, глядишь - шарьк в воду! И закогтил! Выскакивая с рыбинуй в зубах. Мелочь не трогая. Я раз попытался от яво отобрать окуня, так йон мне чуть сапог не разорвал... Ну, чаво выглядывыишь? Понял, что про яво говорять. Ишь ты шельма! А ну, брысь под лавку! - шикнул хозяин.
Митяй, мгновение поразмыслив, исполнил приказ, исчез.
- Ды вы, госси дырагии, рызьзявайтись, ня стойти. Вон вешылка. Давайти-ка ваши пальтухи....
Из задней комнаты зазвучал аккордеон. Рок -эн-ролл в быстром темпе, и так складно. Всем нам захотелось узнать: что там и кто выдаёт такую замечательную современную музыку. И в честь чего?
- Толик с Вовкой, - ответила на наш немой вопрос баба Катя (это для меня она "баба", а ведь ей-то лет... и пяти десятков ещё нет, и не на пенсии она). - На танцы собираются, в "дэ ка".
А её муж, дед Ваня, пропел:
"На гулянку собирался...
Батя дал мне пятачок.
Мамка глазом подмигнула:
"Не напейся, дурачок!"
Я, как самый малоопытный, а потому и самый опрометчивый член семьи, бегу к этой заветной дверке, из-за которой доносится столь приятные моему неравнодушному к хорошей музыке сердцу звуки, и тяну её на себя. Передо мной в тесноватой комнате - два почти взрослых парня: один, будучи в майке и трусах наглаживает утюгом на столе чёрные брюки (это Толик), другой, дабы другу не скучно было, наяривает - и так лихо! - популярнейшую в те годы музыку (этот парень и есть Вовка, постоялец). Меня так и кидает в пляс, но я стесняюсь, стою в открытой двери на пороге, загипнотизированный, молчу. А утюг-то какой замечательный - чёрный чугунный (мне бы такой и не поднять) внутри сквозь ряд дырочек светятся красные угли. Мне показалось, что стрелки на толькиных брюках так и режутся, как наточенные ножи, но ему этого мало - он наглаживает ещё и ещё.
Толик мне улыбнулся, предложил махнуть с ними на танцы, а Вовка ухмыльнулся (он был черняв, и один глаз - как будто навыкате), я отказался - мол, родители не отпустят в "дэ ка".
Толик решил, что уже "харэ", мигом вскочил в свои чёрные штаны-дудки и под залихватское попурри, которое, не прерываясь, выдавал аккордеонист, изобразил что-то вроде твиста. Парни по-армейски быстро оделись и раскланялись - их ждал молодёжный бушующий мир и энергичная музыка с танцами до упаду - малым и старым там не место. Я остался с моими стариками.
Предки "разговились", то есть выпили по рюмашке, стали закусывать. Для меня тоже кое-что нашлось на столе - лимонад с нарисованным буратиной и слоёное пирожное. Иван Матвеич спросил:
- А в Опочки тожа мятель крутя? Или толька в нас, в Шлипятни?
- Там, как будто поменьше, - прикинул мой батя. - Не так...
- Точно. Это Яшка помирая. К яму и скорая вчара прияжжала. В больницу ня взяли. Видать, савсим плох.
- Ну, то что в нашу больницу не попал - это, может, и к лучшему, - предположила мать. - У нас такие дохтора, что, пожалуй, лучше дома остаться.
- А в больнице что - верная смерть? - спросила Катерина Николаевна.
Мать, как работник ЦРБ, промолчала. За мать ответил батя:
- Стоят, значит, два врача в операционной. Привезли санитары больного на каталке. Один доктор говорит другому: "Ну что, коллега, будем лечить? Или пускай живёт?"
Это был анекдот. Скверный. Иван Матвеич сказал:
- Амман - всюду и вязьзе. Вот ведь даже нашего колдуна и того надули...
- Колдуна? Возможно ли такое?
- Значит, так... Этым летом было. Из какой-то дяревни - там, за Ямным возером - привяла баба свою корову на лечение к нашему колдуну. А где его терем стоить, не в курсе. Ходя по Шлепетне, спрашивая: "Где тут колдун живе?" А ей вси уклончиво так: "Иди дальше". Она иде. Шлепетня ж большая. Корову на поводу вяде. А в нас такой один мужик шутной есь - Вася Цыган - он и говорить бабе: "Ты кого сочишь, красавица?" - "Ды Яшку-колдуна, корова в меня захворала, апитит в ёй пропал. Как зглазил хто"... Васька говорить: "А зависьники в тебя есь?" Женщина рукам замахала: "Пруд пруди! Мы с мужиком - работящии, живём справно, а вси лодыри ды пьяницы нам завидують". - "Так, так..." - "А ты часом ли не колдун будешь?" - "Ну, так нельзя говорить...". - " Понимаю, понимаю... Так помоги ж маму горю, товарищ дорогей!" - "Горю-то помочь можно. Но это при условии, что благодарному человеку помогаешь. А скупому, как ни старайся - труд напрасный". - "Понимаю, понимаю", - говоритъ эта женщина и выкладывая с корзины угашшенья: шмат сала, яйца, бутыль самогону...
Загнала баба корову на явоный двор, походил йон вокруг да воколо, на водичку пошаптал, подсолил в бутылке, ещё малость пошаптал, сказал: "Будешь с этуй бутылки корове в пойло подливать - и всё, как рукой, сымя". Баба благодарила не знамо как. А йон: "Ты, баб, это... - особо не звони по округе". Та: "Понимаю, понимаю". - "И соседей не зли напрасно. Помни про сябя, что в мудрых людей сказын". - " А что, раннэй? Что помнить-то?" - "А то, что стяжайте дух мирен!". И побегла баба вся в страхе, как и положено, от колдуна. Корова йойная в тот жа день поправилась. Раззвонила баба всим своим знакомым, как йой "колдун" липовый помог. Тяперь в Васьки отбою от клиентов нет, замучился всих обслуживать, стал спроваживать хожалых: "Идите вы к Яшке, йон взабышный чародей, а я - никто, и звать никак"...
- Получается, в Шлепетне колдун на колдуне сидит и колдуном погоняет? - уточнил мой отец.
- Выходя, так, - согласился Иван Матвеевич.
- Ды Васька-т никакой не колдун - преставлёник: преставился колдуном, а дураки и верють, - добавила бабушка.
- И нясуть яму, в кого что есь, - сказала Катерина Николаевна.
- А и Яшка - такой же мастер, тольки видом посурьёзней, внушает уважение, - заметила бабушка. - Я-то колдунам не верю.
- Не, Наташеньк, есь и взабышныи. Своим глазам видела, - сказала Катерина Николаевна.
- Ну, жёнк, коль видела - не молчи, - велел хозяин.
- А и скажу. Шла зимой, за неделю до Ражжаства, мимо Яшкинуй избы . Луна большунная. Ночь ясная такая, хоть на пяльцах иголкуй вышивай. Валенки мои скрып да скрып.
- Мойой работи валенки, - с гордостью молвил хозяин, - ноские!
- Глядь-поглядь: от Яшки вышла баба - в шуби, в чёрном плату, морду в плат пряча, будто б от мороза... и пошла и пошла, быстро так, по-кошачьи, и за вугол сьвярнула. Я дошла до угла - а улица-то пуста, толька чёрная кошка бяжить. Это яна кошкуй абярнулась! Я иду следом, ничего не боюсь. Кошка - шасть на забор... и чёрная ворона вместо кошки - фрр! - крыльям замахала, взлятела на топыль, сидить на суку, смотря на меня так строго, а глазы в ёй при луне, как яхонты играють сьветом. Тут мне страшно стало, перекрестилась я и опрометью к дому! От греха подальше.
- Но сосед-то ваш плохого не делает... - сказала мать.
- Не слыхать пока, - согласилась хозяйка.
- А всё ж с нячистым ён знаицца, - заверил хозяин, - в яво и книга чарничная есь.
- Черничная книга? - удивился отец.
- Книга тайная, - сказал Иван Матвеевич. - И редкая.
- А для чего она? - спросила мать.
- По ней мног чаво можно сотворить... То, что нам, простым смертным, даже и во сьнях не сосьницца.
- А иконки в яво в ызьби никакой что ль нет? - спросила бабушка.
- Какая-то чёрная висить... в тёмном углу, - сказала Катерина Николаевна. - Мне пару раз трапилось зайти к соседу. Вот как-то пятун в нас захромал... Должно, пурнул яво хто палкуй али кирьпичинуй... Петушок-то бойцовый был, клявачий: зы народом гонялся, что злая собака. Люди уж стороной вулицу обходили. Кому ахота от пятуна вбягать?
- И помог сосед?
- Пошептал на водичку... Я питуна спрыснула, и побег жадобный за курицуй - без какой-либо хромоты.
- Ахтиньки!
- Вот те на!
- Нявуш-то изабыль?
- Ну, тогда ваш сосед - большой специалист, - заметил отец.
- Вот как помре... - сказал Иван Матвеич. - А замяссителя-т не оставил. Потому-т мятель и не сьтихая - черьти снеговерьть крутють. Придецца итьти к соседу...
- Зачим?
- Потолочину вынимать.
- Потолочную доску? - удивилась мать.
- А так всяда делають. Ня в нас заведено. Ежели кто не помирая сразу, мучыицца, а сьмерьти яму нетути, придуть соседи али роння, вынуть в ызьби потолочину - тада душа через ету прореху и вылятя - вон. А без етава йой тело не покинуть - бьецца ап паталок, што рыбина об лёд, и никак йой...
- Вона что...
- Тольки так.
В окне раздался грубый стук - чуть стёкла не высыпались. Дверь-то на крючке... Я подскочил к оконцу и увидел... бледную руку мертвеца! Мертвец стучал с улицы. Кожа да кости - сущий скелет. Так мне представилось.
Катерина Николаевна пошла к двери, вернулась погодя сама не своя:
- Братки ронны! Сосед пришёл. Соль в яво коньчилшы.
- Отопри, Катюш, - распорядился хозяин. - Пусь заходя. И за стол сядя - ничаво, не объись.
- Ды ён жа ни разбойник. Чаво баяцца? - сказала бабушка.
В горницу ввалился высокий заснеженный дед в громоздкой чёрной овчиной шубе, в чёрной же шапке, чёрных сапогах. Его грубое сильное лицо скрывали наполовину чёрные усы и борода, а когда дед снял шапку, садясь к столу, то под ней обнаружилась непокорная грива седеющих чёрных волос; волос был извитой и толстый - "что в коня".
- Мир дому сему! - сказал пришелец громко и внятно.
- Не побрегуй, Яков Фомич нашим скромным вгощеньем, - предложил хозяин.
- В миня ящё скрамней... А в вас, я вижу, госси.
- Нявесточка моя Натальюшка с сыном, сыновой жаной и внуком, - представила нас хозяйка.
Колдун оглядел нас, как предметы окружающего мира, на мне задержал чёрный свой взгляд - тяжёлый, как гиря, какой у бабы Кати натиснута капуста в кадке в сенях.
- Давай-ка, Яков Фомич, дёрьни с нам! - предложил хозяин дома.
- Не откажусь в столь приятной канпании!
- И мы с превеликим удовольствием, по-соседски!
- Ну, за ваше здоровьице!
- И за ваше, почтенный!
Колдун выпил, не торопясь, причмокнул, покидал вилкой в рот закуски, пожевал и стрельнул чёрными глазами опять-таки в мою сторону (я сидел тих, как мышь).
- Славный в вас паренёк. Достойная сьмена рассе. А в меня - никого. Как вгнали мою жонушку в ету чёртову "Курью Ляньдию" немцы, так и мыкаю горе - один, как перст. И не размыкать мне его вовек. Я ж партизанил в войну, в третьей Калининской... Жонушка за меня-то и пострадала... Семьи партизан - по доносам полицаев - отправляли в лагеря сьмерьти.
- Во-она как, оказывается...
- Не знали мы, Яков Фомич...
Сосед вдруг закашлялся. Аж зашёлся в кашле. Кашлял до посинения, отвернувшись от стола. Потом мать моя сказала:
- Ох, родной, надо вам в больницу...
- А ты, я вижу, медсестра, - молвил гость.
- Хотите, вам скорую вызову?
- Скорую б - хорошо - смерть. Я казённые дома тярьпеть не могу. В своём дому и стены лечуть. А и врачи ваши... разве что в муках уйти пособят.
- Потому и зовуть их: "помощники сьмерьти", - поставил точку хозяин.
- Ну, не всегда, - сказала мать.
- Конечно, раз на раз не приходится, - сказал мой отец.
- В миня, судыри и сударушки, скажу я вам, свой врач имеется - главный врач. Который над всеми. Самый главный лекарь.
- Иконка, да? - спросила хозяйка.
- Иконка, хозяюшка, это тольки лишь образ Его. Сам же Он - всюду и вяззе. И в сию минуту Он незримо находится среди нас, в етуй изьбе!
- Боже правый! - шепнула бабушка.
- Его и имею в виду, - сказал сосед. - Господа Бога нашего.
- А как же ваше ремесло? - уточнил мой отец.
- Что про меня говорять - всё наговор и клевета. Я, ранныи вы мои, верующий христианин - такой же, как и вы.
- А что у тебя за иконка в доме, Яков Фомич? Изьвини, давно хотела спросить... Прасси, но вси говорять, мол ты с нечистым того... Прасси зы прямоту!
- Ды ето Ивана Предтечи образок.
- А чаво ш ён чёрный такой, радитель? Яво, как в аду каптили...
- Так и есь, - не стал отпираться сосед. - Ты, Кать, прям-тык вгадчик! А достался мне образок етот так... В тридцать втором бесы в облике человечем церковь в городе - в самом центре, над рякой - зажгли. Церьковь великая была, каменная. Надо было поганикам яё сьпярьва выжечь всю снутри... Что б там духу святого не осталось. Полили керосином пол, спичкуй чирнули... Запылала родимая. Чёрный дым повалил са всих окон. Зявак собралшы тьма тьмущная. Стоять вси. Мало кто плакал по святыне. Больше - посьмеивались...
А я сьмялой был - пошёл прямо в огонь, думаю: "Есьли Богу угоден, то и не пострадаю". Помолился перед тем: "Спасе наш, спаси нас!" Дошёл до самого алтаря. И взял там первое, что под руку попалось - ету иконку и книгу церковную. И вышел, цел и невредим.
- Стало быть, ты - никакой и не колдун, брат?
- Какой же я колдун? Посудите сами, люди добрые. Я ни ннаво заговора ни разочку не прочитал. Молитвы церковные - да, читаю. Но негромко, шёпотом. Прошу Господа за людей хороших, за себя, и слово моё доходчиво Богу - ведь помогая! А почему так, я вам отвечу, ранныи вы мои: в Святом Писании сказано: "если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей: "перейди отсюда туда", и она перейдёт; и ничего не будет невозможного для вас". А моя вера в Господа... ей границ нет! Как на духу говорю вам. Он всё слышит! Потому как всегда среди нас, и от своих не отвернёт лица своего.
- А народ бая, што в тябя есь чарьничная книга...
- Да, есь, тая самая, которую я с горящего храма вынес - Святое Писание. Обложка и правда - чёрная, обгорела, но листы вси целы-целёшеньки...
- Во-она как!
- А люди-то брешуть...
- Ету книгу великую с того дня я читаю день в день. Мне она открыла вси тайны. И вижу я с горечью полынной на душе: новое поколение без божьего призрения расте. Кто мудрость знал, те - в сырой зямли ляжать. А нынешняя молодёжь "буги-буги" выплясывая в той самой храмине божьей, которую в тридцать втором человекобесы под "дэ ка" после пожара приспособили. Был храм Божий - и вот богоборцы в йом своё гняздо сьвили... Вот сынок ваш, Толька, счас где развлякаицца?
- В "дэ ка" с другом рванули.
- В "дэ ка". В храме божьем аны пляшуть, ломаюцца... Ну и чаво хорошего ждать от такого амманутого поколения? Аны ж - как тёмная ночь, не понимають ничаво!
- Я-то молюсь каждый божий день, - вздохнула моя бабушка.
- Молись, Наташа! - благословил сосед. - И веру свою этому юноше передай...
Колдун поерошил крепкой ладонью мои непослушные вихры, глянул мне в глаза - тепло...
- Вот поверь мне, старому ослу, Наташ, этот парень - восприимчив к вере.
- За него каждый день молюсь. И за всих добрых людей...
- Надо ящё и за нашу многострадальную Родину молицца. Россиюшка наша - посьленьнее прибежище Святой Пречистой Матери Божьей.
Сосед опять зашёлся кашлем, посинел... Когда отвалило, попросил ещё выпить. Баба Катя вынесла из чулана ещё поллитровку.
- Добра продукция, - похвалил колдун, хватив ещё стопарик. Выпил не один - в мужской компании.
- Сам гоню, - сказал Иван Матвеич.
- Чувствуется. У доброго хозяина и самогон добрый.
Скучно шестилетнему слушать трёп взрослых. Да и засиделся я уж. Выпросился у мамки с папкой на улицу, возле дому погулять. "Далёк не ходи - заблудисься!", "На речку не ходи - втонишь!", "От дому ни шагу - собаки сожруть такого маленького!" - наставляли взрослые. А дед Ваня сказал: "К байне и не приближайся смотри - там шашок живе".
- Какой ещё шашок? - спросил я.
- Какой, какой... баинный! Мног будешь знать - скоро состарисься.
- Ага, есь такая штука - "собачья старость", когда молодой человек обращается в старика. Ему лет двадцать, а выглядит на шестьдесят, - поддержал и колдун.
А ну их всех! Я махнул на улицу. Вместе со мной вышел и Митяй - баба Катя разом выпустила обоих. Вышли мы за порог, как два кота. Я был мамкой закутан в пальтуху с шарфом, на голове - шапка, на руках - рукавицы, ноги - в валенках с галошами. Шёл, как "космонат" по чужой планете.
Метель сразу подхватила - думал, унесёт! Руки растопырил, ногами упёрся - устоял поначалу. Подумал: вот если б счас найти жестяное корыто, на палку набить другую - крестом, повесить тряпку вместо паруса, то и понесло бы, как на изабышном корабле! Такой ветрюга ужасный и сильный! И пошёл я искать корыто. А ещё мне нужен молоток, гвозди. Потом ружьё матвеичево прихвачу - мало ль оборону держать придётся...
Где ж найти корыто? Пожалуй, в бане. А она у самой речки, чернеет среди снегов... Тропинку замело на нет. Иду... Сугробы по пояс. И вижу, слышу: у байни кто-то маленький чёрный копошится. Неуж-то шашок? Я - ближе. Да это ж Митяй – «зарывая что-то лапам своим» на углу «байни». Увидел свидетеля - зашипел зло. Ещё выдерет глаза... Я повернул к дому.
Не нашёл я ни молотка, ни гвоздей, ни палки на мачту. Пошарил, пошарил в тёмном коридоре и обнаружил длинное-предлинное ружьё. Вытащил его за ствол на улицу. Тяжеленное какое! Как ни как, не игрушешное, а самое что ни на есть взабышное. Сколько я просил у мамки, чтоб она купила мне рушьишко или пистоль - не-е... Не допросишься у ней. Денег ей жаль на ерунду выкидывать. Не понимают взрослые, как нам, маленьким, хочется пострелять - хотя бы понарошку. А это, похоже, заряжено. А ну-ко проверим... Я поместил ствол "тулки" на жердь забора, развернул к лесу и со всех моих сил надавил пальцами на спусковой крючок. Ружьё бешенно отскочило вверх и в сторону, я полетел в другую. От грохота содрогнулись небо и земля, содрогнулся и домишко "матвеичев": из него сразу высыпали все, кто там находился. Я-то был счастлив: сделал первый в моей жизни настоящий выстрел из настоящего оружия! А батя - меня метелить! И мамка ещё поддаёт... Только бабушка с колдуном заступаются: "Ребёнок не виноват. За маленьким пригляд нужен. Разве можно было отпускать? Ды хватит вам яво колошматить. Молите Бога, что в колодец не ввалился. А ведь мог ба... Колодец-то не закрытый".
Снова все сидели за столом. Дед Ваня взял всю вину на себя:
- Вот же старый дуралей... Бросил "тулку" не на месте, не сховал, как надо. А шкет - молодец. И выстрелил-то правильно, в небушко. Никого не убил, не поранил. Ведь мог бы и на окно навесси... Нет, правда, молодец парень!
- Да, хвалите его... Он в другой раз ещё и не тое отчубучит, - сказала мать.
- Я его дома награжу... медалюй, - пообещал отец.
- Вот что, люди, - веско сказал чародей, - ронные вы мои! Я вашему отпрыску решил зьзелыть подарок. И ето подарок всей моей жизни. Спросите, по какому случаю? - Ухожу я - не сявонни - завтра... в тую страну, где тишь да благодать. И не хочу, что б в случайные руки попала Книга Святая. В мальчугане вашем увидел я достойного приемника того поколения, которое ведало Путь. Ему, путному, и отдам книгу, которую вынес я в тридцать втором из горящей Успенской церкови...
С этими словами старик вышел из-за стола и, не одеваясь, шагнул за порог. Долго не было колдуна...
- Надо ж, среди нас "путный" сидит, - сказала мать. - Дома получишь ещё.
- Ученик колдуна, - съязвил отец, глядя всё ещё колюче.
- Вот и ня нада тяперь потолочыну вынимать, - сказала баба Катя. - Передась старый молодому и атайде с миром.
- Вот и мятель сразу сьтихня...
Яшка-колдун явился с улицы заснеженный, как лесное дерево, и расстроенный.
- Не нашёл, братки. А ведь помню: положил на скамейку перед окном.
- Книгу?
- Да, в торбешке... Нявушто вкрал хто?
- Дед Пихто...
- Вроди некому, - пожал плечами Матвеич.
- Можа собака внясла? - предположила бабушка.
- Собаке зачим книга?
- Можа, торба салом пропахши?
- Разьви, рыбуй, - сказал Яков. - Рыбу нёс в йой намедни.
- Пойдёмти вси, поишшым по слядам, покуль не зымяло, - предложила баба Катя.
- А я знаю, где яна, - сказал я, когда взрослые начали уже одеваться в тесной прихожей.
- Да ну! - подивился колдун.
- Точно знаю, - повторил я.
- И где? - спросил батя.
- А за байней. Яну туда Митяй занёс. И лапам закопал.
- Ты видел?
- Я не знал, что он там пряча...
- Ну, веди, юноша, - сказал колдун.
Мамка ошушкала меня и я пошёл первым, колдун - сзади. Всё прошло как по маслу. На углу бани в снежный сувор зарыта была Книга книг. Довольные оба, мы вернулись домой. Родители смотрели на меня уже не так сердито.
Фомич вытащил толстый свёрток (книга была завёрнута в "Псковскую правду" и перетянута крест на крест "суровой ниткой") и вручил моей бабушке:
- Передай внуку, Наталья, когда он созреет. Это не моя воля. Ты понимаешь...
Старик прослезился и ушёл, едва накинув "одёжу". Ушёл, как ни удерживали его хозяева, прося гостя: "Ну, погоди, ранной, не гони коней", "Выпей на посошок", "Шарни на ход ноги"...
Ушёл, сутулясь и кашляя, громоздкий старик, сгинул в свистящей ветром, сыпящей снегом штормовой ночи...
Мы тоже потащились сквозь бурю к остановке на последний автобус - он уже светился большими жёлтыми окнами "на кольце". Проходили мимо чёрной избы колдуна. Света в оконцах не было. Эта чёрная изба уже не казалась мне страшной. Там жил дружелюбный старик, бедный, больной, одинокий...
К утру метель улеглась. В городе от дома к дому пролегли гребни сугробов, похожие на волны прибоя. На синем ласковом небушке смеялось ясное солнышко.
К обеду к нам домой неожиданно пришла Катерина Николаевна. Лицо её было встревоженное, без всегдашней приветливой улыбки. Она рассказала, что Яшка-колдун умер, и теперь ближайшим соседям хлопот - не оберёшься: надо ж организовать похороны, упокоить человека по-христиански... Только что была Катерина Николаевна в городской Покровской церкви, заказала батюшке отпевание усопшего раба Божьего Якова. Отпевать будут в церкви... Тело привезут на грузовике. Председатель пригородного колхоза проявил понимание - дал "газон" на три часа. "Вот как быть с иконкой? Положить в гроб с усопшим?" Бабушка замахала руками: "Что ты, Катеньк! Разве ж можно икону хоронить? Отняси яё в церков, отдай батюшке". Бабушка покопалась в шкафу, вытащила кошёлку, достала розовую хрустящую бумажку - внесла свою лепту на похороны...
Прошло немало времени... Впервые я открыл завещанную мне книгу в возрасте двадцати лет (сразу после прихода из армии). Не только открыл, но и прочитал. И она не "зацепила" меня. Так равнодушный к вере человек заходит порой в церковь и рассматривает иконы и прочие атрибуты храмового убранства с эстетических позиций. Так некто неграмотный, по пословице, "смотрит в книгу, а видит фигу"... Только через несколько лет после смерти бабушки и после ухода отца, на пятом десятке жизни моей просиял мне до самой глубины души свет Истины. Пусть с большим запозданием (это всё же лучше, чем никогда), я вошёл (или меня пригласили, распахнув мне незримые врата) в тот тайный неземной надвещественный мир, который, во многом соприкасаясь с миром обыденным, так мало имеет с ним общего... Таким образом, сбылось речённое Яковом, духовным человеком из моего детства, посулившим мне, шестилетнему, что я ступлю однажды на Путь...
Январь - апрель 2017 г.
Примечание.
На снимке примерно 1955 года: Матвеев Иван Матвеевич с женой Екатериной Николаевной и сыном Толей. Снято в Шлепетне.