* * *
С Мариной мы изредка обменивались парой незначительных фраз, а чаще только здоровались. После случая, невольной свидетельницей которого мне довелось стать, она пулей проскакивала мимо, буркнув что-то в ответ на моё приветствие. Некомфортно я чувствовала себя и молча проходя мимо Нинки и членов её семьи. Но не будешь же заводить разговор, когда люди всем своим видом показывают, что ты им неприятен. Грехов перед соседями я за собой не знала. А то, что интеллигентность и порядочность уже сами по себе могут кого-то раздражать, к сорока годам усвоила.
Прошло немного времени, и я дала себе слово свести до минимума общение с Ирой. Это было в тот самый день, когда на работе случилось неприятное происшествие. Меня никто не обвинял и не упрекал — не за что, но осадок остался на несколько дней.
Мама больной девочки, узнав, что заниматься с её ребёнком буду не я, а другой психолог, устроила скандал. Кричала, что единственный в реабилитационном центре психолог — Юлия Алексеевна, остальные только называются психологами и даром едят свой хлеб. Утверждала, что после занятий со мной у её Златы улучшаются внимание и логика, что ребёнок полюбил меня и ждёт занятий именно со мной.
Слова несчастной женщины не имели никого отношения к действительности, и сотрудники центра это прекрасно понимали. У Златы тяжёлая степень умственной отсталости, о внимании и логике у таких детей речи вообще не идёт: они необучаемы, произносят несколько слов, даже в плане гигиены не могут себя обслуживать. Главный врач успокоил женщину, сказал, что, если она настаивает, психолога её дочери заменят. Конечно, я согласилась заниматься с девочкой, хотя она одна из самых тяжёлых наших пациенток. Очень трудно бывает и с её издёрганной, конфликтной матерью — школьной учительницей географии.
С работы возвращалась пешком, чтобы успокоиться. Поругивала себя, что до сих пор не научилась оставлять рабочие проблемы на работе, как советовали многие коллеги. Но ведь то, что для меня — работа, для моих пациентов — жизнь. Вспомнились жалобы массажиста Игоря. Он хотел научить мать Златы некоторым приёмам массажа, а женщина стала возмущаться: с больными детьми должны заниматься те, кому за это платят, — медики, а не родители. Вспомнилось, как весной мать Златы увидела меня с Катей. Как она смотрел на мою красавицу дочку: пыталась улыбаться, а в глазах такая боль.
В «растрёпанном» душевном состоянии пришла к родителям. Катя сообщила, что видела сегодня Ирину Витальевну, которая ждёт меня по срочному делу. Какое у неё может быть ко мне срочное дело? Попив чаю, пошла к Ирине.
В квартире у неё не была года три и сразу отметила, что в единственной жилой комнате стало просторнее: очевидно, результат борьбы Наташи со старыми вещами. Ира поспешно выложила новость: умер Юрий Александрович Шикин — отец Нинки из семьдесят восьмой. Похоронили в родной деревне — в Богданове, там, где они с Майей Петровной жили последнее время.
Неужели эту новость Ира посчитала срочным делом? Юрия Александровича я не видела лет двадцать, никаких отношений с Шикиными моя семья не поддерживает. Тем временем Ира, таинственно понизив голос, рассказывала, что Юрий Александрович был, оказывается, на три года моложе Майи Петровны:
- Представляешь, она его сразу после армии «тёпленьким» окрутила: ему двадцать один, ей двадцать четыре. Через год Нинка родилась. У них вообще Майя Петровна всем заправляет, что она решила, то закон.
Я попыталась уточнить насчёт «срочного дела». «Сейчас, сейчас», — скороговоркой ответила Ира и продолжала рассказ.
Юрий Александрович умер в сарае: делал там что-то, стало плохо с сердцем, упал на тяпки и грабли — всё лицо было разбито. Майя Петровна хватилась только к обеду. На её крик прибежали соседи, сходили за сёстрами Юрия Александровича (у него в Богданове две младшие сестры). Тут-то и произошёл скандал. Сёстры стали кричать, что Майя Петровна «заездила Юрку», заставляла работать после инфаркта, что ей всегда всего мало, что он не дожил и до семидесяти, а она сто лет проживёт. После похорон устроили двое поминок: одни поминки Майя Петровна, другие — сёстры Юрия Александровича, и вся их родня пошла к ним. Теперь Нинка знать не хочет никого из родственников по отцовской линии, говорит, что они умеют только завидовать и обсуждать чужой достаток.
К концу рассказа лицо Иры заметно порозовело, в глазах появились какие-то бесноватые огоньки, она говорила очень громко, в лицах передавая скандал в Нинкином семействе. Мне стало противно, и я собиралась с силами, чтобы высказать Ирине то, что думаю: обсуждать чужие семейные проблемы — гадко. Но тут щёлкнул замок: пришла Наташа.
Я спросила у неё про новую работу (летом она устроилась приёмщицей в частное ателье). Наташа стала взахлёб рассказывать о занятиях с художником, который готовит её к поступлению в институт: рисунок, живопись, композиция. Правда, на оплату его уроков уходит всё, что получает в ателье. Но Наташа считает, что дизайн — её призвание, а чем ей больше хочется заниматься: дизайном одежды или дизайном интерьеров — она ещё не решила.
Ира со скептическим выражением заметила, что в двадцать три года, вообще-то, институты заканчивают, а не собираются поступать. «Отстань!» — грубо перебила её Наташа. Я поспешила распрощаться, чтобы не слушать чужую ругань.
Несколько дней после этого разговора вспоминалось, как Ира смакует скандал в чужом семействе: с расширенными, горящими глазами кричит, стараясь в лицах изобразить то, чего не видела и о чём только слышала от Нинки. И я радовалась, что ни словечком никогда не обмолвилась о проблемах с Андреем, о первой жене Ивана — вот бы где Ира расправила крылья, понесла скандальные новости знакомым.
В Прощённое Воскресенье, 12 марта, умер мой дорогой папочка. Пожаловался на сердце, мама вызвала скорую и отправила Катю встречать врача. Скорая приехала быстро, минут через десять, но не успела: обширный инфаркт.
Я ещё никогда не видела, чтобы на похороны собиралось столько людей: преподаватели колледжа, бывшие папины ученики, друзья, мамины подруги; из Бутурлиновки приехали родственники Ивана; пришли Катины однокурсники и, конечно, соседи. Анна Михайловна позвонила и бывшим соседям, приехал её сын Володя, дядя Гриша с женой и дочерью, тётя Аня с мужем. Полина Ивановна уже не могла спускаться по лестнице, и проститься с папой её на руках принёс зять. Ирина вместе с Галей и Светой, женой моего двоюродного брата, занималась поминками. Я почти не отходила от мамы: у неё поднялось давление, болело сердце.
Я была очень благодарна свекрови, после похорон почти на месяц оставшейся с мамой: три дня, положенные на погребение близкого родственника, прошли, и я должна была идти на работу.
У одной из сотрудниц нашего центра — логопеда Ольги Павловны — тоже случилось горе: в деревне умерла тётя, воспитавшая её. Ольга Павловна рассказывала о похоронах, о деревенских родственниках и соседях. В её рассказе прозвучала мысль, с которой я не была готова согласиться. Ольга Павловна сказала, что сейчас большинство людей живёт плохо — выживает, и поминки — единственное место, куда можно прийти без ничего, выпить, хорошо поесть, пообщаться, поэтому и собирается на похороны и поминки много людей. Я вспомнила своих соседей, их искренние слёзы, искреннее желание разделить наше горе, мамин балкон, весь уставленный банками с домашними заготовками, принесёнными соседями для поминок (был Великий пост), — и хотела возразить Ольге Павловне. Потом вспомнила тётю Тамару из шестьдесят седьмой: она пришла на поминки с маленьким внуком, восхищалась «богатым», по её словам, столом, усиленно кормила ребёнка, а уходя, попросила для него конфет. Я решила, что лучше промолчать.
На девять дней поминки были небольшие, но продуктов, как обычно, осталось много. Родственники и соседи разошлись, мы с Ирой домывали посуду, и я, извинившись, спросила, не возьмёт ли она оставшихся кур и винегрет. Ира ответила каким-то странным, блеющим голосом:
- Ой, Юля, ты нас просто кормишь! Спасибо тебе огромное!
Голос мне не понравился, и я обернулась: Ира затравленно и жалко смотрела на меня, очевидно, из последних сил сдерживая слёзы.
- Так, — сказала я, усаживая её на табуретку, — а вот с этого места давай-ка поподробнее.
Ира, плача и взяв с меня слово никому не говорить, рассказала о последних событиях из их с Наташей жизни.
Художник, с которым занимается Наташа, сначала её хвалил, а в феврале стал поругивать и сказал, что с марта надо заниматься не по два, а по три раза в неделю. Деньги он берёт за месяц вперёд, Наташиной зарплаты не хватило, Ире пришлось добавить. Теперь они живут почти на одной деревенской картошке. Наталья Ивановна из своей пенсии выделила на квартплату, потому что, если задолжаешь, расплачиваться будет нечем. Хозяйка ателье обещала, что после нового года пойдут заказы — к выпускному вечеру, к свадьбам, — и тогда она будет платить гораздо больше. Заказы пошли, но получает Наташа прежние копейки, а её напоминаний о повышении зарплаты не слышат.
Мы договорились, что Ира принесёт большую сумку, с которой ездит в деревню. В сумку я поставила бутылку растительного масла, банку маринованных огурцов, банку помидоров, грибы, лечо, какой-то салат, аджику — все эти соленья, принесённые соседями, так и стояли у мамы на балконе: мы сами летом много всего заготавливали, так что не успевали съедать за зиму. Уходя от мамы поздно вечером, тихонько постучалась к Ире и передала ей сумку: не сухую же картошку им с Наташей жевать.