Я в комнату вошёл, тут были люди,
И я пошёл средь них, улыбчивый и склонный
Им говорить приятное,
Не обращать вниманья на гнилое,
Что взваривали они тут судача,
Обменивая свежие копейки на дребедень.
Вдруг там, перед восточным вспольем, ударил гром тринадцать раз и стихло.
Я шёл и подходил к тем редким людям, что с книгами сидели раскрытыми, им же говорил я слова другие.
Мальчик мне вынес кофе в горячей кружке, я был рад , что наслаждение напитком не вызывает во мне ни изнеможенья, ни вины.
Я не уверен был, но что-то затевалось
По чёрным закоулкам и углам,
Наверное, то были лестригоны,
Другого объясненья я не знал.
А по тому, как люди не боялись,
И я решил, что нечего бояться,
И дальше шёл по узкой долгой пьесе, Похожей на коридор барака.
Сонмы женщин выплывали мне навстречу, их дети
Расхристанные наглые,
Их мужчины (мужчины, кто с иголочки, кто в тапках), с внушительной осанкой,
С запрятанною жаждою убийства,
Которая нет-нет да прорывается,
Пугая всех. Тогда их женщины хватают их детей и прижимают к сердцу, отстраняясь.
Сонмы женщин.
Я правою рукой отодвигал гардины.
На мне был фиолетовый пиджак,
Чужие брюки, красные ботинки.
Зелёная соломенная шляпа была на мне,
Сидела так слегка наискосок, и жёлтые носки.
Но было очвидно, что-то затевалось.
Не лестригонами, их я распознал бы сразу,
А теми кто был тут. Женщины и дети и мужчины вдруг стали неприветливо коситься.
Я торопливо шёл. Другая дверь стояла нараспашку.