Аретейни быстро поднялась, когда показался командир с Илваром на руках.
— Что с ним?
— Стрела в боку, – отозвался Дэннер, опуская паренька на заботливо подстеленный Ласточкой плащ. – И ещё нездоровая реакция на некоторые лунные фазы.
— И что мы намерены делать? – мрачно осведомился Артемис.
— А можно сделать для него лекарство? – спросила Халлис. Дэннер осторожно разрезал ножом курточку и рубашку на Илваре и принялся обрабатывать рану.
— Лекарство действует в течение трёх дней после укуса, – напомнил Кристофер.
— Точно... – Крылатая раздула заново тлеющие угли в костре и поставила кипятить воду. – А других способов нет?
— Я не знаю других, – отозвался Дэннер.
— И куда дедушка подевался...
— Вернётся. Будет нужен – вернётся. Ты за него не переживай, ласточка.
— Вы это, вообще, о чём? – неожиданно заинтересовался Илвар. – После какого укуса?
— Дэннер думает, тебя змея укусила, – буднично сообщила Эндра.
— А… а я не помню.
— Так у тебя же был приступ. – Дэннер достал флягу и сунул мальчику. – Выпей.
Тот послушно глотнул и задохнулся. Дэннер плеснул крепкой самогонки на рану, и Илвар взвыл.
— Что будем делать? – спросил Милдек.
— Пока что – вы все будете спать, – отозвался командир.
— А вы?
— А нам и здесь неплохо.
Илвар вдруг сцепил зубы и завозился.
— Илвар! – Эндра кинулась, было, к мальчишке, но Дэннер ухватил её за шкирку и вернул на место. Аретейни, которая помогала командиру перевязывать рану, подняла серьёзный взгляд и тихо осведомилась, так, чтобы слышал только Дэннер:
— А если он превращаться начнёт?
— Начнёт, – спокойно ответил командир.
— Что же делать?.. – пробормотала Халлис.
Илвар всхлипнул и распахнул глаза. Зрачки у него сделались вертикальными.
Дэннер стащил через голову оберег – ну, сколько можно рвать цепочку?..
— Все назад, – негромко велел он. Остальные послушно кинулись врассыпную, но далеко не убежали. Илвар тяжело дышал. А Дэннер думал, что самой идиотской его затеей было притащить оборотня обратно в лагерь, где полно народу.
— Мама! – неожиданно простонал паренёк, скорчившись в судороге. – Мамочка!
Дэннер крепче сжал тяжёлую цепь. Никогда бы не подумал, что ему придётся ударить ребёнка – не легонько, не в качестве наказания, а вот так вот, всерьёз. И никакие ремни Илвара теперь не удержат. Придётся каждую ночь его караулить.
— Ой… – Эндра сглотнула слёзы – беременность прошла, впечатлительность осталась. Ласточка сцепила зубы. Халлис помрачнела. Три женщины, прижавшись друг к другу, слушали, как оборотень в беспамятстве зовёт маму.
На лице и руках Илвара тем временем пробивалась густая шерсть, зубы заострились. Он откинул голову назад и изогнулся.
Дэннер размышлял, сможет ли он удержать оборотня голыми руками. Если ударить серебром – он убежит и или сам сгинет, или кого-нибудь покусает. Бить необходимо наверняка. А суметь ударить волка точно в нос или по глазам, пока он на тебя прыгает, шансов мало. Что же, мало – так ведь есть. А когда у него вообще было много шансов? Дэннер отрешённо подумал, интересно, кого он сам-то звал во время трансформаций? Богов? Тоже мамочку? Или ласточку? Надо будет спросить при случае...
Илвар тряхнул головой. Уже не человеческой головой. Встал на четыре лапы, встряхнулся совсем молодой поджарый тёмно-серый волк. Припал к земле, попятился от костра, трепетнув чуткими ноздрями. Вероятно, почуял запах крови от Эндры. Незаметный для людей, но острый и отчётливый – для зверя.
Дэннер чуть крепче сжал цепь, но волк и не думал нападать. Заметно было, что он напуган. Он вдруг прянул назад и одним прыжком скрылся в темноте.
Дэннер опустил руку.
— Ой… Неправильный какой-то оборотень… – прокомментировала эльфка. – Я думала, что оборотни всегда на людей нападают…
Дэннер метнулся следом.
— Опять! – крикнула ему вслед Аретейни. – Только попробуй ещё раз покусаться! Шубка с шапкой!
— Стоит наладить массовое производство, – мрачно съязвил Кристофер.
— Чего?
— Лекарства. Аптеку откроем...
Халлис беспомощно плюхнулась обратно на землю. Кристофер снова уткнулся в книгу. Аретейни осторожно усадила всё ещё слабую Эндру, махнула рукой и принялась за послеоперационную уборку.
— Стоять!
Стрела свистнула мимо уха и воткнулась в ствол сосны за спиной. Дэннер рефлекторно швырнул нож. В кустах кто-то вскрикнул, захрипел и шумно обрушился.
— А ну-ка, не шалить! – прикрикнул Дэннер, выхватывая меч. – Я нервный.
— Убью! – донеслось гневное из кустов.
— Попробуй.
— Эй, ладно-ладно! Бросай оружие!
— Больше ничего не хочешь?
— Бросай. Чего ты ножами кидаешься? Ты мог меня убить!
— Довольно неуместное замечание для человека, начинающего разговор с выстрела. – Дэннер сообразил, что противник обезврежен, водворил оружие в ножны и прислонился плечом к всё той же сосне, скрестив руки на груди. – Вылезай.
— Ты меня едва не убил! – снова возмутились кусты.
— Какое совпадение. – Дэннер, обернувшись, выдернул стрелу. Тонкая и длинная, грубая обработка, серебряный наконечник. Что, в общем, и не было неожиданностью.
— Я мимо стрелял!
— А я мимо кидал.
— Ты же в меня попал!
— А ты в меня едва не попал.
— Я хорошо стреляю.
— А я хорошо кидаю. Вылазь давай. Надоел. Ты чего здесь забыл, вообще?
Кусты зашелестели, и из них выбрался мокрый, измученный, облепленный мокрыми листьями и хвоей человек с луком в руках и в широкополой шляпе.
— Это был предупредительный выстрел, – скорбно уведомил он, зажимая рану на кисти. Из раны торчал пробивший насквозь ладонь нож Дэннера. Человек был бледен, и явно на грани паники. – Надеюсь, он у тебя не отравлен?
— Нет. – Дэннер шагнул навстречу и человек, испуганно подавшись назад, завалился обратно в кусты, откуда некоторое время спустя послышался негромкий мат. Дэннер вздохнул. – Да не бойся ты. Я нож хотел забрать. Иди сюда. У меня аптечка есть, перевяжу рану.
Кусты настороженно притихли.
— Угу... – недоверчиво буркнули оттуда. – Вначале ранишь, потом предлагаешь помощь. Странная у тебя тактика.
— А это для того, чтобы таких вот предупреждений в дальнейшем избежать, – пояснил Дэннер. – Не люблю, знаешь ли, когда мимо меня стрелы летают. Ты мне не ответил, что ты здесь делаешь
— А тебе интересно? – осторожно поинтересовались кусты.
— Очень, – признался Дэннер, вытаскивая стрелка за шкирку. Тот испуганно притих и не сопротивлялся. – Ночью под дождём в лесу.
— Ну, тогда скажу.
— Говори.
— Я истребляю зло.
— Да ну. Это профессия?
— Это призвание.
— Убейте меня, – пробормотал Дэннер, проклиная человеческую глупость. Вот ведь, везёт ему на идиотов – то Путник, то вот этот субъект.
— Нет, тебя не стану. – Истребитель зла, похоже, воспринял его слова буквально.
— Премного благодарен, – саркастически фыркнул Дэннер. – На месте имперцев я бы запретил идиотам носить оружие.
— Тогда ты останешься без своих ножей, – буркнул охотник за нечистью, стуча зубами от страха.
Командир толкнул стрелка и тот плюхнулся на траву. Охнул, приложившись задом о плоский камень. Дэннер невозмутимо присел рядом и принялся за его рану. Охотник некоторое время наблюдал за ним. Потом сказал:
— И как ты видишь в темноте…
— А я на ощупь, – не растерялся Дэннер.
Его собеседник горестно вздохнул.
— Сволочь ты… Я теперь стрелять не смогу.
— Меня это радует.
— Я это понял.
Командир осторожно затянул узелок повязки и за шкирку вздёрнул истребителя зла на ноги. Помолчал, потом не выдержал и поинтересовался:
— И по каким же критериям ты выбираешь, что зло, а что нет?
— Я это чувствую.
— Да ну, – прищурился Дэннер. – А тогда какого чёрта ты стрелял в мальчика?
— Он оборотень!
— Он – мальчишка.
— Он нечисть! Скольких он уже покусал?
— Действительно, – усмехнулся командир. – Особенно, если учесть, что от людей он шарахается, как от огня. Знаешь, что я думаю?
— Что?
— Дурак ты, вершитель правосудия.
— Сам такой, – обиделся перевязанный и водворённый на ноги вершитель правосудия.
— Под ноги смотри, – отозвался Дэннер.
— Чего? – Стрелок полетел на землю, но был перехвачен командиром за шиворот. Илвар неожиданно вылетел им навстречу, споткнувшись о торчащий сосновый корень и растянувшись на земле. Дэннер метнулся к Илвару, охотник за нечистью снова улез в буйные заросли дикой черноплодки. Лес был прозрачный, хвойно-лиственный. Дэннер склонился над пареньком, стащив с себя куртку – на Илваре остались одни лохмотья.
— Ты как? В порядке?
— Товарищ командир! – Паренёк поднял испуганные глаза. – Это вы! Помогите, у меня опять... приступ...
— Все хорошо, я здесь. – Дэннер как бы невзначай, прижал его к себе, надеясь, что с мальчишеских губ сотрётся кровь. Кровь... кого же он покусал? Или... Или – убил.
— Дядька говорил, что на меня плохо действует луна, – пояснил Илвар, безропотно позволяя закутать себя в куртку и подхватить на руки. Снова заморосил дождь. Луна куда-то спряталась. Тучи... Ветер зашелестел в чёрных оголившихся ветвях. Дэннер остался в одной тонкой рубахе, но чувствовал холод вовсе не поэтому.
— А родители? – спросил он.
— А родителей нету. Мамку герцог прибил в сарае, а отца имперцы свели, – доверительно сообщил Илвар. – Мне тогда годков десять было... А дядька говорил, болезнь есть такая, от которой при луне во сне бродишь. Он меня травами поил, и я спал.
— Какими травами? – ухватился за эту информацию Дэннер. – Ты помнишь?
Илвар простуженно чихнул и взмахнул светлыми кудрями.
— Не-а, – сказал он. – Там много чего было, только помню, что невкусно.
— А дядька не сказал?
— Он хотел, да его на костре сожгли. Сказали, что ведьмак.
— А ты?
— А я один остался.
Стрелок шёл следом и всё убеждал Дэннера, что он поступает неосмотрительно. Командир отмахивался. Илвар с интересом косился на вершителя справедливости из-за плеча Дэннера, но стрелок каждый раз отводил взгляд. Он боялся смотреть в глаза оборотня. Ветер прямо-таки взбесился, швыряясь в лицо дождевой моросью, заставляя скрипеть деревья и ломая ветки.
— Товарищ командир, а кто это? – спросил, наконец, Илвар.
— Лесник, – фыркнул Дэннер.
— Ты поступаешь неправильно! – нудил «лесник». – Людям нельзя прикасаться к оборотням!
— К оборотням? – мальчишка распахнул глаза: – Здесь оборотни?
— Нет. – Дэннер тряхнул рыжими волосами. – Лесник просто выпил лишнего.
Он обернулся через плечо. Они подходили к лагерю.
— Ну, вершитель судеб, останешься в лесу?
— Останусь!
— А оборотней не боишься? – поддел командир.
Охотник снова обозвал его дураком, пророческим тоном напомнил, что, случись что – он его предупреждал, и исчез в темноте.
В лагере Дэннер спровадил друзей спать, пообещав, в случае чего, непременно разбудить их и устроив Илвара в фургоне у самого выхода, так, чтобы мальчик находился в поле зрения. Дождь, наконец, ненадолго утих, и командир принялся заново разжигать костёр, чтобы немного согреться.
Он размышлял, чем же таким поил племянника покойный ведьмак. Чем можно поить оборотня чтобы он не оборачивался? Хотя про не оборачивался ничего сказано и не было. Он поил меня травами, и я спал, сказал Илвар. Невкусно..
Дэннер встрепенулся. Это же так просто! Как это ему раньше в голову не пришло… Командир откинул полог и заглянул в фургон.
— Эй, – тихонечко позвал он. – Есть ещё кто-нибудь не уснувший?
— Я, – немедленно отозвался Кристофер. Остальные отозвались уютным сопением. Дэннер поманил библиотекаря и с заметным усилием развернулся обратно к костру. Болело всё. Судя по тому, что болело совершенно невыносимо – погода снова сменится, и завтра похолодает. Кристофер тихонько выбрался наружу. Ветер хлестнул в лицо. Дэннер заставил себя распрямиться и совладать с барометром в искалеченных суставах.
— Что с тобой? – удивился Кристофер.
— Ничего... Слушай, я тут подумал: а если Илвара снотворным поить? Он, разумеется, трансформироваться не перестанет, но зато ночью будет спать.
Кристофер покачал головой.
— Ты где видел оборотня, на которого подействует снотворное? Ты же сам помнишь...
— Помню. А я и не говорил про просто снотворное. Мы его заговаривать будем.
— Как?
— Как обереги заговаривают. Так же и мы.
Кристофер распахнул глаза.
— Обереги? Хм... А знаешь, в этом что-то есть. Только ты уверен, что не навредим? Ворожба, она шуток не любит.
— Это если с ней шалить. А у нас вполне чётко поставленная серьёзная цель. Ну что, попробуем?
— Эх, ты, командир... Я теперь всю ночь не усну. Не мог подождать до утра?
— Запросто. Да только Илвар с его проклятием ждать не станет.
— И то правда...
— Ласточка, иди спать.
— Не могу. – Крылатая спрыгнула на землю. – Мне без тебя не спится.
— Ну, вы чё? – Дерр высунулась из-за полога. – Мне холодно без вас…
Дэннер вздохнул.
— Я, конечно, знал, что у нас в обозе одиночество – роскошь, но не до такой же степени.
— Ага! – восторжествовала Дерр, выскакивая, оскальзываясь на мокрой траве и цепляясь за руку командира. – Знал он…
Тут откуда ни возьмись показался ещё и взъерошенный Форх, который чуть не налетел на Дэннера с ходу, но вовремя затормозил. Увидев Дерр, он упёрся взглядом в землю.
— Товарищ командир, я… Это я во всем виноват, – выпалил он.
— Ты?! – ахнул Дэннер. – Вот с этого места прошу подробнее.
Форх насупился.
— А чего тут подробнее. Мы на зверя пошли год назад. И заблудились. Я и Илвар. Как мы умудрились заплутать – до сих пор ума не приложу. Не иначе, лесные духи запутали… Бродили, бродили. Илвар простудился, и сам о себе позаботиться не мог. Потом на нас напал оборотень… – Форха передёрнуло. Он вскинул глаза: – Понимаете, я должен был его защитить. Я ведь старше, а он ещё и больной был. Должен был… и не смог. Не справился. А потом мы скрыли, что Илвара покусал оборотень. Никому не сказали – побоялись, что выгонят его. Только я и дядька его знали.
— Если ты не смог – это не повод себя винить, – отмахнулся Дэннер. – Вот если мог и не сделал – это серьёзное обвинение. Почему никому не сказал? Знал же, что подвергаешь людей опасности. А теперь Илвар убил несколько человек в обозе, меня укусил, из-за чего Эндра попалась патрулю...
— Илвар? – насторожилась Аретейни. – Откуда ты знаешь, что это был он?
— По неправильно сросшейся кости. Где он сломал руку? Неважно... Так бы я за ним с самого начала следил, а теперь... теперь с каждым новым убийством парень всё больше превращается в монстра. Знаешь ведь как, чем больше прольёшь крови – тем больше хочется. Вот за что ты должен себя винить, Форх, а вовсе не за то, что не смог совладать с оборотнем. Человеку с оборотнем не справиться. А вот не допустить смертей – вполне по силам. Ты, кстати, не знаешь, каким зельем его поили?
— Сказал бы – и Илвара на костёр? – возразил Форх, хотя сам знал, что виноват. – Имперцев ведь на каждом шагу полно… и предателей тоже.
Юноша вздохнул.
Дерр ухватила его за руку.
— Ты не мутись! Остроухий, ну, ты чё, а? – укоризненно посмотрела она на Дэннера.
— Зелье? Знаю очень приблизительно. – сказал Форх, который от прикосновения Дерр стал сам не свой. – Там сон-трава, белозубка, какие-то вытяжки… корень патлинки…
— Сильное выходит снотворное, – заметил Кристофер.
— Да уж, – согласился Дэннер.
Форх неуютно передёрнул плечами.
— Товарищ командир, а ему можно помочь? – спросил он.
— Не знаю, Форх.
— Ну, ты чё? – продолжала теребить его Дерр. – Ты не мутись, ага? Не мутишься? Ты того, не при чём.
— Да уж, – усмехнулся Форх. – Выходит, и в том, что Рыжая забеременела, я виноват. И в том, что она ребёнка потеряла – тоже… И вообще…
Он обречённо махнул рукой, развернулся и исчез в темноте.
— Ну, ты чё?! – крикнула волшебница ему в спину, совершенно растерявшись. – Мутит…
— У вас это что, хроническое – убегать? – поинтересовался Дэннер. Он махнул рукой и нагнал Форха. – Ладно тебе, парень. Насчёт ребёнка – это уже перебор. Тут уже не твоя вина.
— Угу, – буркнул партизан, расстроившись окончательно. – Я же как лучше хотел... для Илвара...
Дэннер хлопнул его по плечу. Ему было неприятно расстраивать Форха, но пришлось. А не то ещё и в дальнейшем повторит ошибку...
— А хоть какое-нибудь средство есть?
Дэннер смахнул лист с плеча.
— Может быть, – отозвался он. – Но я не знаю этого средства. Попробуем что-нибудь придумать. Хотя бы обезопасить его трансформации...
— А может, его вырубить?
— И превратить в дурачка.
— Почему в дурачка? – удивился Форх. – Я тоже получал по башке. Я же нормальный.
— И сколько раз получал?
— Ну... раза два.
Дэннер не удержался от улыбки.
— Форх, если каждый раз получать, то недолго без мозгов остаться. Уверяю тебя. Нет, нам нужно что-то другое...
Они замолчали. Под сапогами захрустели хвойные иголочки – лес незаметно надвинулся навстречу, укрыв от дождя густыми ветвями. Дэннер задел еловую лапу, и обоих окатило ароматной холодной моросью. Форх встряхнулся – словно воробушек. Он, вообще, здорово напоминал воробья – такой же шустрый, деловитый и вечно взъерошенный.
— Товарищ командир.
— Да.
— А вы очень сердитесь?
— Ещё одна Эндра. – Дэннер улыбнулся. – Да не сержусь я, Форх. Просто... Вот, как ты думаешь, оборотни ведь разные бывают, правда? Допустим, Илвар совсем не такой, как Глория или Тэд, а я был не такой, как они все вместе взятые. Ведь не все оборотни – нечисть. Это зависит от того, насколько ты силён внутренне, насколько ты поддался, или же так и остался стоять, на чём стоишь. Может, проклятие проклятием, а ты всё одно не изменяешь своим идеалам. Внутренне остаёшься собой.
Форх удивлённо обернулся к нему.
— Вы сейчас себя убеждаете или меня? – на всякий случай уточнил он.
— Себя, – признал Дэннер. – Ну, не хочу я в это верить. Илвар – и вдруг монстр. Ему же всего тринадцать...
— Ну и что? Какая разница, сколько лет человеку?
— Большая. Для меня – большая. Видишь ли, это, к примеру, между двадцатью и тридцатью двумя годами разницы практически никакой. Но между тринадцатью и семнадцатью – пропасть. Понимаешь, о чём я? Это возраст как раз такой – время становления личности... Илвар сейчас перед этим порогом. Он ещё не взрослый, но уже и не ребёнок. А для меня он пока что остаётся ребёнком, которого нужно защищать. Потому что я намного старше. Дело в отношении к жизни. Со временем оно меняется...
Они остановились под раскидистой вековой сосной, глядя на чёрные силуэты деревьев. Снова выглянула луна и тут же пропала, затянутая быстрыми рваными тучами. Дэннер поднял голову.
— Будет ливень, – зачем-то сообщил он.
— Холодно, – поёжился Форх.
— Чего ж ты хотел, осень. – Дэннер пожалел, что оставил в лагере куртку. Затем вспомнил, что этой курткой укрывались Эндра и Халлис. Можно было расправить закатанные по привычке по локоть рукава, но так было как-то удобнее. Дэннер сложил руки на груди. Форх невольно загляделся на шрамы, пересекающие тугие жгуты мышц и сухожилий. В нескольких местах шрамы приходились на крупные кровеносные сосуды. Да уж... Форх невольно подумал, что, если бы не шрамы, у командира были бы красивые руки. А так – становилось страшно. Страшно и тоскливо. Живое воображение послушно рисовало страшные картины пыток и драк. А потом спрашивают, за что он, Форх, так ненавидит имперцев и Церковь. Да вот за это самое. Чего они людей мучают? Илвар, опять же, Роланд, который всё прячет спину и перед всеми заискивает... Ассоциации побежали дальше, словно стая резвых лошадок, углубляясь в дебри реальных и воображаемых – но оттого не менее вероятных – катастроф. Кулаки сжались.
— Эй, парень, – позвал Дэннер. – О чём задумался? На тебя глядеть страшно.
Форх очнулся.
— На вас тоже, товарищ командир, страшно, когда вы о них думаете.
Дэннер невесело усмехнулся.
— Ты не думай, – посоветовал он. – Просто делай своё дело. Без подробностей. А то так и с ума сойти недолго.
— Недолго, – согласился Форх.
Ему ещё повезло, что родители были живы. А другие – Роланд, Илвар, Аретейни, Халлис – близких потеряли. Милдек – тот вообще всегда один бегал по деревне, подрабатывал, где придется, спал на сеновалах и в сараях. Форх не раз удивлялся: насколько он знал, вожаками всегда бывают те, кому больше всех досталось. Вот, например, товарищ командир. Да и Рыжая, которая увела их из деревни. У них опыта больше. А почему мальчишки пошли за ним, Форхом – оставалось для него загадкой. Ведь это ему пришла в голову идея сбежать на войну. Он собрал ребят, под его руководством готовили провиант, снаряжение и оружие... Потом их приготовления раскрыл вредный дед Симеон и рассказал родителям. Припасы отобрали, всю компанию хорошенько выдрали и засадили под замок. Наказания не избежал даже беспризорный Милдек – о нём «позаботились» родители кого-то из мальчишек. Они тогда, было, хотели бросить эту затею. А кто уговорил их начать сначала? Он же, Форх…
От мыслей мальчика оторвал Дэннер.
— Ладно, пошли обратно. А то простынешь. Нам ещё Илвара лечить.
Он, было, развернулся, но Форх его остановил.
— Товарищ командир?
— Да?
Юноша замялся и посмотрел куда-то в сторону. Потом решился.
— А… со скольких лет наступает совершеннолетие?
Он хотел спросить, с какого возраста можно венчаться, но в последний момент сообразил, как поставить вопрос более размыто.
— Тебе как, официально или фактически? – улыбнулся Дэннер. Форх зарделся. Что-то ему подсказывало, что командир осознает подоплёку вопроса и безо всякой телепатии.
— Давайте официально, – стараясь не выламывать пальцы, пробормотал он. Голос благополучно взял внештатный выходной. Дэннер с усмешкой похлопал юного партизана по спине.
— Официально – по имперскому законодательству – с четырнадцати лет.
Форх сравнялся оттенком со свёклой и уставился на собственные ботинки и мокрые листья под ногами. Ботинки были лёгонькие, вовсе не осенние, на носок правого прилепился дубовый листик.
— А неофициально?
Дэннер перестал улыбаться.
— Неофициально – человек становится взрослым тогда, когда способен отвечать за свои поступки, Форх. Не раньше. И не важно в каком возрасте это произойдёт.
— А вы? – неожиданно заинтересовался паренёк. – Вы когда стали взрослым?
Дэннер снова улыбнулся чему-то своему и потрепал его по голове.
— Поздно, Форх. Поздно.
— Поздно? – распахнул глаза Форх.
Ему казалось, что командир всегда вот таким и был – сильным, всезнающим. Командиром. Но, ведь, он, как и все люди, когда-то же был маленьким… И мама с папой у него были. Интересно, где он всему этому научился. Вот он, Форх, наверное, никогда так не сможет…
— Ну, пошли? – напомнил Дэннер.
Форху очень хотелось узнать: он, Форх, взрослый или пока нет, но он сдержался.
— У меня тоже был отряд, – неожиданно сообщил Дэннер. – Только я тогда помладше тебя был, года на полтора.
— Правда?! – Форх распахнул глаза. – И что было затем?
— Затем? – Дэннер отрешённо глядел под ноги. – Всех повесили.
Форх сник.
— А вы? – спросил он.
— А меня герцог выкупил. Моё счастье, что я умел менестрелить. А мне тогда тоже хотелось умереть вместе со всеми... И того не дали.
Форх глядел на командира широко распахнутыми глазами. Всех повесили... как же так...
— Ну, – невольно ухватился он, – они, наверное, до конца сохранили достоинство... имперцев, наверное, перед народом проклинали!
— Нет, – безжалостно-честно возразил Дэннер. Голос у него оставался ровным. – Они проклинали меня. Зачем им имперцы? Это ведь я привёл их на эшафот. Не будь меня с моими революционными настроениями – жили бы себе спокойно. А я убедил их поднять восстание, вести партизанскую деятельность, оппозиционную пропаганду... Мне тогда и в голову не могло прийти, что добро не восторжествует при помощи одного чересчур самоуверенного мальчишки. Разве мог мальчишка в чём-то убедить взрослых? Вот я и общался с ровесниками... – Дэннер неожиданно улыбнулся. – Понимаешь, почему я так злился на тебя и на Рыжую? Я смотрел тогда не на вас. Я смотрел на себя. Себя – шестнадцать лет назад.
— Эй, ты! Вставай уже!
— Он, вообще, живой?..
— Живой, какого ему сделается... Вырубился просто.
— Впечатлительный оказался!
Раскат дружного хохота. Ведро воды, выплеснутое на голову, заставило сознание немного проясниться. Идиоты... если в течение двух часов выворачивать руки – ещё и не так вырубишься. Боль была невыносимая. Он попытался подняться, но руки онемели. А без помощи рук подняться не хватало сил. А теперь ещё и холодно...
— Вы меня вешать будете, или полуобморочного неинтересно? – прохрипел он, за что заработал основательный пинок под рёбра окованным сапогом. Скорчился на грязных досках пола и решил больше не острить. Ещё никогда ему не хотелось умереть. До этого всегда безумно, до боли, хотелось жить. Жить – и действовать. А теперь, когда мучительно казнили товарищей – хотелось сдохнуть. Это ведь так несправедливо... почему он жив – а они нет? Почему?!
— Вставай, парень. Тебя герцог хочет посмотреть.
— Нечего там смотреть...
— А я не знаю, чего от него герцогу понадобилось. Велел привести в чувство и привести к нему. А там ужо – не знаю... Ты вставай, вставай.
— Не могу, – сознался он сквозь звенящий в голове набат. Было очень больно. И очень холодно. Малейшее движение заставляло корчиться в судороге и хрипеть от боли – голос пропал. Им вдруг овладела какая-то апатия. Лучше лежать вот так и дожидаться петли. Скорее бы. Верёвочка-верёвка, ну, где же ты?.. Подари избавление. Почему я жив – когда все они умерли? Я ведь больше всех виноват...
— А что, за него золотом платит?
— Сказал, посмотрит.
— Да это же государственный преступник.
— Это?! – Снова пинок под рёбра. – Ты смеёшься? Какой это преступник – да ещё и государственный?! Обычная погань. Что их, мало что ли, таких?
— Так по обвинению в мятеже.
— Угу. Мятеж. Где ему мятеж поднять – он себя-то поднять не может. Просто очередная показательная казнь. Всё епископу мало. Ладно, пошли.
Куда это? По грязным доскам, шустро перебирая короткими лапками, пробежала крыса. На боку у неё был старый шрам, на котором не росла шерсть. Доски были шершавые и пахли гнилью, кровью и мочой. И конским навозом, который кто-то принёс сюда на ботинках. Его вздернули за шкирку, заставляя подняться. Ветхая ткань рубашки затрещала и разошлась, оставив полосу в руках солдата. Пришлось поднимать мятежника за густой хвост тёмно-медных спутанных волос. Голова снова разболелась.
— Ваше сиятельство, вы просили привести рыжего мятежника.
Что, уже пришли? Так быстро? А это кто? Точно, герцог. Полный, темноволосый и холёный. Неприятный. И взгляд у него неприятный, жёсткий взгляд. Как у человека лицемерного и бессердечного. Привыкшего управлять другими. И лгать себе на пользу. Взгляд расчётливого эгоиста.
— Этот?
— Он там один рыжий.
— Ну-ка, подойди сюда.
— Это мне?
— Тебе, тебе. Подойди.
Неверные шаги по брусчатке. Перед ним – крытый экипаж, остановившийся прямо на улице за площадью – не пройти, не проехать. Оно и понятно: герцог же. У остальных работа стоит. А герцог – благородный. Экипаж украшен золотом и самоцветами, внутри обивка из тёмного бархата. Пара белых лошадей. Какая-то напыщенная роскошь. От герцога пахнет духами и давно не мытым благородным человеком.
— Так-так... Чего шатаешься?
— Я не шатаюсь. Не нравится – оставьте меня в покое.
— Как ты разговариваешь с его сиятельством!
— Довольно. – Его сиятельство лениво и повелительно махнул рукой, предупреждая подзатыльник. – Он мне здоровый нужен.
— Хамит, ваше сиятельство! – оправдывался солдат. – Дерзит! Чего уже только с ним не делали...
— Это дураки вы все, потому что.
— Вот видите! Ну никак не заткнёшь...
— Юноша, почему неуважительно разговариваешь с господами стражами порядка? – мягко поинтересовался герцог.
— Чтобы они меня поскорее повесили.
— А зачем тебе чтобы тебя повесили?
— Потому что повесили моих товарищей.
— Я бы тоже дерзил, – заметил герцог. – Это ты пел третьего дня в таверне?
— Я.
— Вот как. Племянница моя тебя с улицы услышала, теперь покоя не даёт. Пойдёшь на службу?
— Верните меня на эшафот, а?
— Юноша, у тебя временное помутнение рассудка. Голод, побои... Я тебе жизнь предлагаю. Жизнь нормальную – а не уличную. Тепло, сытость, защиту и покровительство. Ну ничего, сейчас ты поедешь со мной, придёшь немного в себя, а там и решишь, на ясную голову. Идёт?
— Да мне всё равно. Надо – идём. Но решение моё не изменится. Какая разница – сытым помирать или голодным?
Его втолкнули в повозку, предварительно завернув в плащ и усадив на пол, чтобы не замарать дорогой бархат обивки. Внутри обнаружилась холёная изящная дама в шелках, с высокой причёской. Нос моментально известил о дорогих духах и запущенной стадии молочницы. На шее у дамы загадочно переливались бриллианты и изумруды, в ушах – изящные серьги. Тоже с изумрудами.
— Зачем ты хочешь умереть, мальчик? – Голос у неё оказался, несмотря на худобу, грудной и сильный. – Разве ты потерял надежду?
— Да.
— А чего хотел от вас герцог? – спросил Форх. Ветер шелестел в кронах деревьев. Командир мимоходом поднял с земли багрово-рыжий разлапистый кленовый лист. Капельки дождя поблёскивали в красных прожилках.
— Не он хотел, Форх. Племянница его хотела. Песен. Они её баловали, все желания исполняли. Бедняжка.
— Вам её жалко? Но это же хорошо.
— Нет, Форх. Это плохо. Это очень плохо. Для неё.
— Дэннер! Мы так и знали, что ты тут.
— Кто, я? А где мне ещё быть...
Девочка изящно переступила атласными расшитыми туфельками по мокрой от росы траве и запрокинула голову, снизу вверх глядя на ветку яблони. Он ухватился за ветку и легко перепрыгнул на соседнюю. Посыпался мелкий древесный сор, и девочка ловко закрылась зонтиком.
— Слезай, – сказала она.
— Не хочу.
— Ну, слезай! Пожалуйста. Я хочу с тобой поговорить.
— Дэннер, тебя же дама просит! – возмутился ещё один товарищ по играм, сын конюха.
— Не дама, а девчонка. Сопливая капризная девчонка!
— Я не сопливая, – сказала девочка. – Капризная – это да. Даме положено быть капризной.
— Вот сейчас застудишься в мокрых ботинках и станешь сопливая.
— Дэннер, ты невыносимый. Чего ты задираешься? Слезай.
— Не хочу.
— А я тебе приказываю!
— Всё, теперь точно не слезу.
Девочка потопталась, сообразила, что ей самой упрямого приятеля не достать, а конюха он скинет в два счета, и сдалась.
— Тогда я тебя прошу. За пожалуйста.
— За пожалуйста – завсегда пожалуйста. Посторонись!
Оба кинулись в разные стороны, когда он по-кошачьи приземлился между ними. Зелёные глаза весело сверкнули. Глаза эти всегда восхищали тётю – тётя ужасно любила изумруды. А цвет был очень похож.
— Ну, пошли.
— Куда?
— А для чего вы меня с яблони стащили? Вы же хотели меня куда-то позвать.
Вот вечно он всё повернёт так, как будто это он – хозяин ситуации! Даже с дядей. Будто бы делает всем одолжение. Радовался бы, что от петли избавили – так нет же! Знай себе, дерзит и задирает нос.
— Почему ты больше не поёшь, Дэннер? Ты так красиво поешь. Я хочу послушать.
— Не поётся. У меня после бала всё настроение исчезло.
— Так он же неделю назад был, бал! А теперь целых несколько дней прошло!
— Не целых несколько дней, а всего несколько дней. – Он вспомнил, как едва не ударил ножом домогавшегося до него пьяного лорда. Нож отобрали, а лорда спровадили спать. А его потом целый день под замком держали за воровство ножей. Но бить опасались – ещё петь не сможет.
— Дэннер... я хочу рассказать тебе один секрет.
— Да ну? Я польщён.
— Не вредничай! Только ты никому не расскажешь? А то я велю тебя выпороть, как остальных слуг.
— Что?! Это кто тут – слуга? Это кого выпороть? Всё, я с тобой не дружу. Спокойной ночи.
— Дэннер! Ну, постой! Я не говорила, что ты слуга...
— Да ну. А кто я?
— Менестрель.
— То-то же. И больше не вздумай мне угрожать, ясно тебе? А не то вообще петь перестану. И дружить с тобой не буду.
— И окажешься на улице.
— А я, может, только о том и мечтаю. Ну, всё. Прекрати сопеть.
— Ты уйдёшь, – буркнула девочка, – а у меня больше друзей не будет. Только эти подхалимы... А я одна останусь...
— Да здесь я, здесь! Просто учти, что с друзьями так обычно не разговаривают. Ну, пообещай мне, что больше не будешь, и мы помиримся. Обещаешь?
— Обещаю. А ты не уйдёшь?
— Не уйду.
— И петь будешь?
— Буду.
— Тогда обещаю.
— Тогда давай мириться.
— А что с ней потом стало?
— Она умерла от чахотки. Ей тогда было лет двенадцать... Жалко девку. Её пытались вылечить, да куда там. Они просто не могли усвоить, что молитвами чахотка не лечится. А медицину, сам знаешь, отвергают как ересь. Она была единственной неиспорченной в огромном доме. Ну, а я с её смертью потерял работу и продолжил свою деятельность.
— Динка! Ты держись, я тебя обязательно вылечу...
— Не вылечишь...
— Заткнись лучше. Ты сегодня принимала лекарство? А то меня за него Инквизиции сдать грозились. Жалко будет, если всё напрасно.
— Нет... ты извини... у меня отобрали. Сказали, что мне это только навредит.
— Кто сказал?
— Батюшка.
Дэннер сцепил зубы, останавливая ругательство. Уморят девку. Как есть уморят. А у неё сердце чистое. И волосы золотые...
— Ты чего?
— А может, тебя украсть, а?
— Куда?
— Не знаю...
Дверь распахнулась. Шаги.
— Отойди, парень.
— Да её же лечить надо! У неё чахотка!
— А ну, брысь. Нет у неё никакой чахотки. А сидит в ней нечистый, который ей и дышать не даёт и кашлем мучает. Нечистого мы изгоним.
— Да не помогает ваше изгнание, вы, что, сами не видите? Поглядите на неё! Прекратите дымить!
Динка корчится в приступе кашля. Сгорит ведь, как свечка. Как дрова сухие в печи.
— Это ладан. Не мешай.
— Что – не мешать?! Убивать её не мешать, что ли?! Да?!
Ну, извините. Вырвалось.
— Да ты не бойся, Дэннер, это ладан. Не мешай батюшке.
— Да поглядите на неё! Ей же только хуже от вашего дыма!
— А это, парень, нечистый испугался! Видал, как он её мучает?
— Давно хотел вас спросить, – с ненавистью шипит Дэннер. – Вы все посты соблюдаете?
Священник – поперёк себя шире – с удивлением смотрит на него.
— Ну, конечно. Эшт велит поститься каждую...
— А от какого из постов так толстеют? Можно узнать? Я тоже хочу. Чтобы вот не жрать вовсе – и толстеть при этом! Это не ваши монахини у собора стоят с табличкой «Помогите на восстановление храма»? Нет? У одной из них брюхо на нос лезет – что вы думаете о непорочном зачатии, как специалист?
— Ах ты, дрянь! А ну, иди сюда! Быстро!
— Не тронь! Менестрель это наш. Он всегда такой, не обращай внимания.
— Вам придется уплатить за его оскорбления, герцог.
— Этого хватит? – Звякнул кошелек.
— Вполне.
— Однако в чём-то он прав. Моей племяннице всё хуже и хуже. Как вы это объясните?
— А она каждый день молится? Надо молиться. В субботу причастим её.
— Дэннер...
— Ты чего, Динка?
— Я вот, чего... Когда я умру, я ведь буду лежать в фамильном склепе, да?
— Да. Но ты этого не почувствуешь. Это будет только твоё тело, и всё. Ну, это как будто ты спишь, понимаешь? Сама ты в кровати, а душа твоя при этом где-то бродит.
— А если она вернётся – душа?
— Не вернётся... зачем ей в склеп? Ни за что не вернётся. Ты не бойся.
— Всё равно... Вот, я там буду лежать, а там темно, холодно и сыро... страшно. И черви... Я не хочу, чтобы меня ели черви!
— Ну, им же тоже надо что-то есть. Ты не переживай. Так природой устроено, Динка. Есть всем хочется.
— А я не хочу! Ты рассказывал, как делали раньше. Ты рассказывал, что мёртвые уходили в огонь и улетали к солнышку. А я... Я должна лежать в тёмном холодном склепе?! Мне страшно...
— Динка... Ты тоже улетишь к солнышку. Обещаю. Ну и что, что в склепе. Это ещё когда-а будет!
— Это скоро будет. Мне сегодня снился ангел. И мама. Значит, это будет скоро.
— Да не умрёшь ты! не смей так думать! Динка, а как же водопад? Помнишь, я обещал показать тебе речку и водопад за городом у леса? Надо же выполнять обещания. Ну? Помнишь? Ты обязательно должна поправиться и поехать туда. Ты же меня сама просила.
— Я не могу, Дэннер. Давай, когда ты тоже умрёшь, мы отпросимся у боженьки и туда слетаем. А? Он ведь нас отпустит, правда?
— Отпустит, Динка. Обязательно отпустит. Только это нескоро будет. Ты поправишься...
— Дэннер...
— Чего?
— А я тебя люблю. Только ты никому не говори.
— Ты спи... завтра проснёшься здоровая. Обещай мне! Ну?
— Не могу... мне очень больно, Дэннер. Мне сегодня ангел снился. Он меня звал. И мама...
— Ещё раз приснится – не ходи с ней. Ясно? Не ходи! Будет ручей между вами, дорога, черта – не переступай. Руки не подавай. Будет звать – не ходи. Ясно? Не ходи! Рано ещё.
А у него кто останется, если её не станет? Снова никого. Семнадцать лет – а потерь за них и на две сотни хватит.
— Динка... Я же ради тебя тогда решил остаться.
— А ты хотел уйти к боженьке?
— Хотел. А ради тебя – вот, остался. И ты меня не бросай, хорошо? В благодарность. Не ходи с мамой. Рано. Ты ещё даже не выросла.
— Выросла!
— Ну хорошо, хорошо, выросла. – Вот дитя малое! – Не ходи, Динка.
— Ты лучше спой... а? Пожалуйста. Где твоя лютня?
— Сейчас эти уйдут – и спою. – А не то они меня за мои песни на костёр отправят. Хоть бы ещё уши не заметили... – Сейчас они вернутся, ещё подымят – и уйдут. Ты потерпи.
— Ой! Я не хочу, чтобы они опять дымили... больно, когда дымят...
— Что поделаешь. А ты держись. Ты же женщина. Ты должна быть сильной. И с болезнью ты справишься...
— Я посплю немного... я устала. И больно.
— Спи.
— Не уходи.
— Не уйду.
— Обещаешь?
— Обещаю. Я тебе спою, когда проснёшься.
— Только честно...
— Честно, честно... Ты спи.
— Умерла?
— Слишком долго вы чай пили.
— Да упокоит господь душу рабы его...
— Дианы.
— Дианы...
— Да сами вы все рабы!! Она не такая! Убийцы!! Детоубийцы!!
— Дэннер! Дэннер, постой!
Форх вздохнул и представил, что будет, если вот, так же его мальчишек вздёрнут. Он зажмурился и вообразил, что бы они делали одни. Наверное, к этому времени уже были на виселице. Или в тюрьме. Или всё гораздо проще, и мальчишки просто вернулись бы домой после нескольких неприятностей. Ведь сперва всем хотелось домой, когда на деле узнали, как, оказывается, холодно спать на земле, сложно добывать еду, да и шагать целый день напролёт тяжело. Спасла неистребимая юношеская гордость, спасла ненависть к врагу, ненависть, которая жгла огнём в груди, не позволяя сдаться и повернуть назад. Спасло знание, что, и вернись они в деревню – и там по-прежнему не ждать ни сытости, ни безопасности. Наблюдать, как умирают родные и близкие, без надежды пережить следующую зиму… Ничего, зато теперь у них есть товарищ командир. Форх давно уже взял за правило наблюдать за ним и учиться. И не только на тренировках. Зато теперь никому и в голову не придёт повернуть назад. Теперь Форх понял, почему первые несколько дней Рыжая гнала их вперёд чуть не бегом. Чем дальше ты уйдёшь, тем меньше соблазн вернуться…
Форх встрепенулся. С отросших волос полетели брызги.
— Товарищ командир… – он нагнал уже ушедшего вперёд Дэннера. – А где вам было лучше? Менестрелем или революционером?
Дэннер усмехнулся.
— Странный вопрос. Тебе как ходить удобнее – в штанах или в рубахе?
— И в том, и в том, – смутился юноша.
— Я ответил на твой вопрос?
— Да.
Командир остановился. Впереди замелькал огоньками обоз. Дэннер положил руку на плечо Форха.
— Не загоняй себя. Что сделано, то сделано. Но впредь старайся избегать глупостей. Ясно?
Юноша улыбнулся и отдал честь.
— Ясно, товарищ командир.