Медиумический рассказ, записанный при помощи "яснослышания".
Сегодня непростой день: мы ушли «в долгую», так называется наш поход. Начальство решило – мы пошли. Сегодня день третий – берега не видно: «…и не увидим больше», - воркует боцман, теперь он за главного – капитан «в спячке», так обычно говорят матросы, когда капитана нет на мостике. Он «обсуждает» план сам с собой – пьёт, это у него надолго. Случилось вот что.
Его законная супруга, мать троих детей, сошла с ума, так говорят. Но капитан знает свою жену и её «сумасшествие» ему известно давно – влюбилась. В кого? Об этом он не говорит, но видно – знает. Парню двадцать с небольшим лет, хорош собой, не думал ей нравиться, а вот поди ж ты…
- На сколько ты старше? – убеждал упрямый муж.
Она мотала головой.
- Ничего поделать не могу, Сергей, будто клин в меня, - она показала на сердце.
- Мало тебе меня?
- Я не о том. Отпустишь? – она нежно улыбнулась.
- Детей куда отправим? Я в поход… - он замолчал, потом продолжил, - ты к нему, детей в приют?
- Дети со мной, - неуверенно продолжила она.
- Берёт? Обеспечит? Трое… - он напомнил назидательно. – Сам ещё сосунок, свалился на мою голову. Стреляться?
- Нет-нет, не надо, я сама решу.
- Решай, - он по привычке посмотрел на часы, - времени не осталось…
Прошло три дня. Сборы продолжились. На корабле порядок. Капитан чист, выбрит, спокоен. Вахта усмотрела нервный блеск, но глаза по-прежнему сосредоточены. Всё осмотрено, готов к отплытию.
Двое суток не выходил из каюты: осматривал вещи – не те взял. Жена помогала раньше – не допустил, сам собрал. Плакала, на прощанье хотела обнять – не дал. Детей поручил брату, отставному поручику, ранение у него хоть и не было страшным, но служить не позволило: рука болталась на перевязи непослушная воле хозяина, перебило на войне; нерв, а поди ж ты… Брат принял, понял, дети его любили – слушались. Жена – прехорошенькая особа, всегда смеялась, и было от её смеха светло на душе у всех – Мария, называл свою жену мой брат. «Вот на неё и выпала доля присматривать за моими детьми», - он был доволен, что забрал детей. Уютная квартирка осталась жене: «Пусть с хахалем…»
Он не мог представить жену в объятиях другого, горело всё внутри, сомнения терзали: «Бросила мужа, детей нет – свободна… Как сможет?» Корил себя, что не расспросил знакомых, чем занималась без него? Да, что там… Выдала с порога: «Люблю другого…» Юнца он знал хорошо: дед воевал, служил под его началом, умер в походе – герой. Внук – жену уводит. На что ему?.. (Он не называл её «старая»). В дети такие годятся! Мысли завершали свой ход и снова возвращались…
Вернулись. Поход окончен, все живы, один кок умер своей смертью – подавился: при качке поперхнулся, половник уронил в кастрюлю и кипящий суп опрокинул на себя. «Умер двойной смертью», - говорили, но не смеялись: кока жалели, любили стряпню, и парень был весёлый. Замену нашли быстро. Море поглотило, убаюкало весёлого кока, погоревали, выпили за здравие живых.
И вот порт.
Жена не встретила. «Уехала», - подумал. Нет, вон её платок, исчез, как только головы матросов показались. «Меня высматривала, хорошо», - как дело обстояло на берегу, он не знал. В толпе его дети махали руками, кричали: «Папа, папа!»
На берег он не сошёл, надо привести корабль в походное состояние, отдать распоряжения, потом…
На берегу встреча была тёплая: брат радовался как ребёнок, прыгал вместе с детьми, придумывал игры, чтобы меня развлечь. Я поддался, весело завершили игру. Вечером, когда дети были уложены в постель, он мне рассказал:
- Я не думал, что у тебя серьёзно. У меня своих детей нет – я рад твоим, они забавные, - он поморщился, - нет, ты не думай… Была у меня твоя, просила детей назад, не отдал… Ну, ты просил, чтоб… - он всё время смущался, поглядывал на меня урывками – как я? – Рассказывала, ну, ты знаешь… Я ей не судья. Как я буду отдавать? – он разговаривал с собой, такое за ним водилось при волнении. – Она же тебе жена? Вот, чего не пойму… Может она того?.. Все уж знают, дети же у меня. А как она там? Я тогда не знал. Мария помогла: «Схожу, - говорит, - проведаю, как у ней там». Сходи, - говорю, - посмотри, расскажешь. Гостинцев захвати, что мы нелюди какие?» Пошла. Сидит за столом, тихая такая, дверь не открыла, стучала – нет. Сама зашла – открыто, не настежь, а дёрни только.
- Что ты дверь-то открытой держишь? - спросила моя Мария.
- Что ты, Маша? Кого мне бояться? Входи, коли пришла. Садись вот тут, если не брезгуешь.
- Не брезгую, сяду.
- Как дети мои? – спросила, хотела заплакать (он погрозил пальцем).
- Хорошо, дети… Дима вот в школу идёт, собирать надо… Деньги есть, оставил. Как у тебя?
Она руками показала, вот, мол, как я. Маша моя ведь худосочней её будет, а теперь – наоборот. «Кругла я, а Нинель…» - она показала мизинец. «Никого у неё нет – пусто, - это моя мне говорит, - комната… чужие вещи, где-нибудь торчали бы, а тут нет». Это я так… не уговариваю. Любит? Ну, что? Любит пусть… Не спрашиваю никого: сойдётесь, что скажут? «Гуляла – простил?» Люди скажут, - он махнул рукой. – Одно только, вишь… Ведь не такая она… Хочет сказать, - он покрутил рукой в воздухе, - передать не может… Мария моя заметила странность её. А вот потом, слушай, недорассказал… А недавно, вхожу сам, Димку-то в школу, пусть мать сведёт, а мы со всеми позади… Нет её в доме: открыто – нет. Вижу, идёт не одна, с кем-то, не узнаю».
- Денег-то давал? – это он у меня спросил.
- Нет, уходить собралась – я ей деньги? Что я спятил? Не выгнал: «Живи», - сказал.
Брат закивал.
- То-то и оно, то-то и оно. Ну, - думаю, - ведёт, шабаш будет… Про деньги я подумал то же. Нет, сердится на меня: «Что пришёл? – говорит. – Что надо?» Ну, не так… Не довольна, значит. Познакомь, говорю, кого привела. «Не надо тебе знать!» Грубая, раньше так не было… Вижу, парень опрятный, седой по вискам, а молод. Хорошо, - говорю, - Димку сам сведу, всё уж готово, а ты того… И показал, что «того». «Вы не так поняли», - это он мне. «Ты сосунок, чтоб со мной говорить, молоко обсуши», - и ушёл. А что мне? Вот такая история. А Димка школьник, гимназист… Мы тут чаю попили, гостей звать не захотел: «Отец вернётся, с ним вместе…»
Сочинял, наверное, но слёзы навернулись – сын повзрослел без отца.
- У тебя служба, завидую, - брат похлопал меня по плечу, - а к гимназии шла, видел: в шляпке, в туфельки попало или так присела, чтоб не заметил, ну, а мне…
Разговор вышел неказистый: брат всё оправдывался, будто это он виноват, что у нас с Нинель брак разваливаться начал.
- Не все выдерживают, вот и она, твоя Нинель, насочиняла любовь, поверила, - это брат сказал в конце разговора, я посмотрел с вниманием, но он добавил, - я подумал тогда.
Недели две жил у брата, потом решил своё надо гнездо строить, обратился к сослуживцам, совет дали, где лучше, помогли, сверху содействие оказали – вот оно, широка площадка для игр, дети растут – надо. В квартире холодно, печь переставлять надо, да пока так, летом посмотрим, коль другого не случится…
Заявилась. Вся в слезах, подождала пока дети лягут (нянька у меня теперь), я весь в работе, занят – вдруг, стук в дверь. Сердце подсказало – она. Уж знаю – не прощу, а сердце своё… Зашла, не захотела проходить дальше.
- Что, так и будешь с порога говорить? У меня чужие – нянька, проходи, садись рядом, если не забыла ещё.
- Не буду говорить много, я проведать.
- Дети спят, для тебя будить не буду.
- Не надо. Сергей, - она помолчала, - я знаю, как ударила тебя, я не нарочно, - мой саркастический вид остановил её от продолжения, – я не за тем.
- Продолжай.
- Что бы ты не думал, надо по-хорошему.
- Что плохого я тебе сделал?
- Я тебе сделала, ты оставлял меня… Сейчас не об этом. Хотела увидеть детей, чтобы ты разрешил видеться, им нужна мать.
- Нужна, не спорю. Женюсь, будет мать.
- Есть на примете? Эта? Нянька? – она мельком увидела миловидную девушку, та пробежала, чтоб не мешать, её комната находилась рядом.
- Только заметил. Нравиться? Хоть бы и эту: образована, с детьми научилась ладить, хозяйка неплохая… подумаю.
Жена заметно занервничала.
- Ты не можешь, мы не в разводе.
- Чтобы шуму не было – вот «не в разводе», а так…
Я представил всю громоздкую ношу, связанную с разводом, но виду не подал.
- Разведёмся. Запрещать не буду, приходи, дети тебя помнят. Выходи замуж, к детям приходить не запрещаю.
Она больше не пришла, уехала, говорят. Правильно ли я поступил? Может, не стоило отпускать? На примирение пришла ведь, я чувствовал.
Я погиб. Погиб со всем экипажем. Морские братья со мной. Второй поход был роковым. Детям сообщили – плакали, я видел. Жена вернулась, дети не простили мать, будто она виновата, что враг стреляет. Вдовство не оформила, пенсию за меня получать не стала – вот как нелюбим оказался. Брат взял опекунство на себя, вырастил всех, на ноги поставил. Мария скоро умерла, долго болела. Такая же улыбчивая здесь. Дождалась мужа, хоть охотников до «весёлой красотки» находилось немало. Ждала встречи, готовилась, как морячка ждёт суженого из плаванья – ждала и дождалась. «Забота, милая, не отпускала», - это он о моих детях.
Её увидел случайно, то ли сама хотела увидеться, то ли мне захотелось её увидеть. Дожила до глубокой старости, мужчин кроме меня не имела, на этом настаивала, а мне, признаться, и нравиться перестала её улыбка, стан, обвитый вуалью… Сидит старуха, что-то жуёт, говорит в нос, гудит будто труба.
- Тебя только любила…
- Что мне до того? – говорю. – Ешь себе.