Призраки Чугуева

БАРОН С УЛИЦЫ ВЕРНОН
КНИГА ВТОРАЯ
ПРИЗРАКИ ЧУГУЕВА

Жандармским и полицейским чинам Российской Империи,
посвящается...


Глава 1
ФРАНЦИЯ; ПАРИЖ; ОСЕНЬ 1941 ГОДА
Осенний утренний дождь слегка примочил асфальт и молодой курсант в эсэсовском мундире, кутаясь в лёгкий плащ, даже мог видеть своё расплывающееся в лужах отражение.
Он прошёл вдоль сквера, срезал путь через площадь и запрыгнул на трамвай, подцепившись за поручни. Так он постоял, глядя на убегающие позади дома, улицу, скверик и гуляющих по аллее незнакомых стариков. Потом, зайдя в вагон, он присел на свободное место и надвинув на глаза фуражку, казалось, задремал.
Трамвай проехал три остановки.
- Молодой человек, я вижу вы уставший и дома явно расстроенная мама? - услышал курсант голос и словно проснулся.
Над ним стоял офицер, тоже в мундире СС.
- Мама дома ждёт к обеду, раз десятый греют суп… - стихами ответил курсант, равнодушно глядя на офицера.
- Киев прекрасный город, - кивнул офицер и присел напротив, - увлекаетесь Булгаковым? - спросил офицер.
- Есть немного, - улыбнулся курсант, достал из плаща книгу и протянул её офицеру, - «Белая Гвардия», - как-то восторженно сказал он, - замечательная книга! Не читали?
- Имею с дарственной подписью от автора, - взял книгу офицер, - но знаете ли, давно не видел этих строк! Вы не будете против, если я позаимствую её у вас на вечер? Вспомню, знаете ли, голос моего друга?
- Берите, господин штурмбанфюрен, - улыбнулся курсант, - отдадите когда посчитаете нужным.
- Спасибо, Юра, - кивнул человек и глянул в окно, - ну, прощу прощения, моя остановка. Кланяйтесь Елизавете Юрьевне от меня.
Офицер сошёл на остановке. Курсант, Юра, посмотрел на него через окно, усмехнулся и откинулся на спинку. Теперь, он уже весело разглядывал пробегающую за окном улицу…

...спустя пару часов...
Начальник диверсионной школы молчал, хотя был вне себя от ярости. Он вытирал пот со лба и глядел на пустой, открытый сейф под столом. Его адъютант стоял рядом и молча тупил взгляд, часто поглядывая на своего начальника
- А он сейчас приедет, - повторял начальник школы, - кто сюда имел доступ? - глянул он на адъютанта.
Адъютант только пожал плечами.
- Вы не знаете кто имел доступ к хранилищу фотокопий архива школы? - посмотрел начальник на адъютанта.
- Только двое, - проговорил адъютант.
- Хотите угадаю? - одел фуражку начальник, - Вы и я?
- Никак нет, господин штандартенфюрер, - ответил адъютант, - я Вас не считаю. Кроме меня и Вас, ещё штурмбанфюрер Кузмин-Караваев.
- Где штурмбанфюрер Кузьмин-Караваев? - посмотрел на адъютанта начальник.
- Вчера убыл с инспекцией учебной базы в Бельгии, - ответил адъютант.
В коридоре послышались тяжёлые шаги и скрип сапог.
- Ну вот и всё, он идёт, - посмотрел на двери начальник школы.
В дверях появился человек в широком плаще с петлицами группенфюрера. Он остановился, посмотрел на начальника школы, адъютанта и глянул на сейф.
- И что тут произошло? - спросил группенфюрер.
- Похищен архив школы, - ответил начальник.
- Вам не кажется, что для архива, это слишком маленькое хранилище? - указал на сейф группенфюрер.
- Тут были негативы фотоплёнок, с перефотографированными документами, самыми важными, - ответил начальник, глянув на него в ответ.
- Да? - удивился группенфюрер, - и чья это была дурацкая идея, всё переснять и запереть под столом у секретаря?
- Штурмбанфюрера Кузьмина-Караваева, - ответил, посмотрев на открытый сейф, начальник школы.
- И где он, Кузьмин-Караваев? - спросил группенфюрер.
- В Бельгии, - развёл руками начальник.
- Это всё, господин штандартенфюрер, - глянул на на начальника группенфюрер, - так говорите, штурмбанфюрер Кузьмин-Караваев в Бельгии?
- Он инспектирует нашу учебную базу, вместе с генералом Туркулом… - начал было отвечать начальник.
- Генерал Туркул прибыл сюда со мной, - ответил группенфюрер, - и у него не было запланировано никаких встреч. Тем более, у него не было запланировано встреч с штурмбанфюрером Кузьминым-Караваевым, штандартенфюрер. Потрудитесь объяснить, как к Вам попал Кузьмин-Караваев и чем он тут занимался.
- Кузьмин-Караваев, имел рекомендации от генерала Скородумова. Эти рекомендации безупречны, - ответил начальник.
- Где эти рекомендации? - глянул на адъютанта группенфюрер, - генерал Скородумов арестован гестапо и уже месяц сидит в камере, на Принц Альбрехт-штрассе, в Берлине! И его допрашивает РСХА!
- Были тут, вместе с негативами всего нашего архива, господин группенфюрер, - ответил адъютант.
- Понятно, - кивнул группенфюрер, - ушли все данные, на все подготовленные нами диверсионные группы. И проблема в том, что ушли они очень вовремя для большевиков. Как раз тогда, когда мы уже отправили эти группы в Россию и не имеем возможности их отозвать. А заодно, он подчистил, так сказать, всё что имелось на него самого.
Группенфюрер помолчал.
- Мы уже не успеем их отозвать, штандартенфюрер. Вы понимаете, что большевики, максимум через неделю, просто ликвидируют наше подполье и всех наших диверсантов у себя в тылу? Это называется полным разгромом не только вверенной Вам школы! Это полное поражение нашей борьбы!
- Понимаю, - опустил глаза начальник школы.
- И Вы понимаете, что Кузьмин-Караваев, был агентом большевиков? - глянул на него группенфюрер.
- Так точно, - тихо проговорил начальник школы.
- Получается, что Вы приняли на службу человека, - сказал группенфюрер, - которого не проверили соответственным образом. Приняли, лишь на основании непонятного происхождения бумаги от бывшего генерала, так же арестованного за связь с большевиками. И это, как мы видим, возымело последствия. Это ли не шпионская сеть? И как Вы думаете, что в результате потеряно?
- Наши группы? - посмотрел на группенфюрера начальник школы.
- Вы идиот, штандартенфюрер, - спокойно ответил группенфюрер, - если бы я Вас не знал многие годы, я бы расстрелял Вас, как соучастника. Он уничтожил двадцать лет наших трудов! Всё что мы делали, все адреса, явки, пароли, вся наша сеть в России… - группенфюрер глянул на сейф и снова посмотрел на начальника, - что Вы имеете на Кузьмина-Караваева? За что можно зацепиться, чтобы его, по меньшей мере ликвидировать, если не удастся перехватить? Мне нужно хоть как-то оправдаться перед фюрером за Вашу безалаберность!
- Ну… - подумал начальник.
- Ну не молчите, быстрее думайте, штандартенфюрер! - проговорил группенфюрер.
- Тут учится его сын, - спас ситуацию адъютант, - правда его мать, княгиня Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева, развелась с князем очень давно.
- Почему развелась? - кивнул адъютанту группенфюрер.
- Князь перешёл в католичество, - ответил адъютант.
- Люблю религиозные семьи, - усмехнулся группенфюрер, - они такие прочные и их так легко разбить!
- Да, Елизавета Юрьевна даже приняла постриг после развода. Но продолжает жить у себя дома, - вздохнул начальник.
- Значит, - посмотрел на начальника группенфюрер, - говорите, князь в Бельгии и встречается с Туркулом, который сейчас допрашивает ваших инструкторов тут, за стенкой?  А сын учится тут же?
- Не думаю, что сын… - начал начальник.
- А Вы не думайте, а немедленно прикажите арестовать и привести ко мне его сына, - группенфюрер направился обратно к дверям, но в дверях он остановился и обернулся к начальнику, - и потрудитесь доставить сюда Елизавету Юрьевну, его мать, - сказал он, - а если начнёт упираться, то можете ей сказать, что она арестована по приказу группенфюрера Бориса Штейфона и будет доставлена лично к нему.

НОРМАНДИЯ; ОСЕНЬ 1941 ГОДА
Маленький трактир, стоящий на перекрёстке двух улиц небольшой деревни, на самом берегу моря, редко знал много гостей. Он оживился только с приходом немцев. Солдат, отсюда сразу выгнали офицеры, облюбовавшие уютный зал. За украшали огромные дубовые столы и такие же огромные лавки, головы чучел лосей и кабанов на стенах, и даже с висящая над баром шкура медведя.
Хозяин трактира был равнодушен к тем, кто тут пил и ел. Он, с мрачным лицом мыл и протирал пивные кружки и винные бокалы до немцев, и с таким же мрачным выражением на лице это продолжал делать при немцах. И только когда кто-то появлялся в трактире, он с улыбкой смотрел на гостя. Но едва гость делал заказ, и едва получал своё пиво, вино, гриль или бифштекс, трактирщик снова становился молчаливым и хмурым.
Человек средних лет, в плаще и шляпе, потягивал вино из бокала сидя за столиком у окна, любуясь на море за окном. Трактирщик поглядывал время от времени на этого посетителя, не отрываясь от дел. Казалось, что трактирщик сейчас протрёт кружки до самых дыр. В другом углу трактира сидели офицеры. Они вели себя тихо и их разговора было почти неслышно. Часто, их тихий разговор прерывался громким хохотом, на который ни человек, ни трактирщик, внимания не обращали.
В дверях зазвонил колокольчик. Двери открылись. Вошёл ещё один офицер.
- И какого чёрта тебя принесло? - проворчал трактирщик увидев эсэсовца.
Офицеры моментально замолчали и отвернулись, делая вид, что не заметили вошедшего.
Эсэсовец направился прямо к стойке.
- Добрый день, - глянул он на трактирщика и улыбнулся.
Трактирщик, посмотрел как эсэсовец опёрся локтями на стойку.
- Чего желаете, господин офицер? - скривил свою дежурную улыбку трактирщик.
- Каберне совиньон, шестьдесят восьмого года, - спокойно сказал эсэсовец.
- К сожалению… - вмиг исчезла улыбка с лица трактирщика, которая сменилась удивлением, - совиньон этого года у нас закончилось. Могу Вам предложить фран, двадцать пятого.
Трактирщик замолчал глядя на офицера.
- Пожалуй, я могу сам выбрать вино в погребе? - спросил офицер.
- Конечно, я провожу Вас, - удивлённо кивнул трактирщик, отставив пивную кружку.
Проводив офицера в подвал, он вернулся и подошёл к сидящему у окна человеку.
- Там эсэсовец. И он спрашивал каберне, шестьдесят восьмого года, - шепнул трактирщик, почти наклонившись к нему.
Человек поправил шляпу, плащ и встал.
- Знаете, - громко сказал он, - пожалуй я тоже сам выберу себе вино, если Вы не против? - посмотрел он с улыбкой на трактирщика.
- Извольте, мсье, - улыбнулся трактирщик, - у нас хорошие вина! Я покажу Вам как спуститься в погреб.
Когда человек спустился погреб, он увидел что эсэсовец сидит за столом сняв фуражку.
Эсэсовец посмотрел на него, вздохнул и приветливо кивнул.
- Здравствуйте, мистер Флеминг, - улыбнулся офицер, - я князь Кузьмин-Караваев, - сказал он, - точнее, штандартенфюрер Кузьмин-Караваев, член РОВСа и координатор Движения Сопротивления среди русской эмиграции. По крайней мере, в РОВСе я ещё состоял со вчерашнего утра.
Флеминг прошёл и сел на стул напротив эсэсовца.
- Пожалуй нальём? - предложил он, - вдруг та пьяная компания, тоже захочет сама попробовать вина?
- Не против, - поставил на стол бутылку вина Кузьмин-Караваев, - я уже выбрал. Вы пьёте шампанское?
- Надеюсь, его не придётся экстренно открывать, - усмехнулся Флеминг.
- И так, вот то что просили, - протянул Кузьмин-Караваев книгу Флемингу.
- Книга? - взял книгу Флеминг, - просто книга?
- Это коробка с негативами, - ответил Кузьмин-Караваев, - там весь архив диверсионной школы. Я надеюсь, что мои сын и жена уже далеко от Парижа и поэтому могу быть спокоен.
- Вы понимаете, что Вы сыграли в «ва-банк» и не можете возвращаться в Париж? - посмотрел на него Флеминг.
- Понимаю, - кивнул Кузьмин-Караваев, - Вы можете предложить окошко для побега? - рассмеялся он.
- Да, - ответил Флеминг, - вам знаком барон Виктор фон Готт?
- Барон Виктор фон Готт? - удивился Кузьмин-Караваев, - полковник ещё жив? Ему должно быть семьдесят пять лет, не меньше!
- Ну, - улыбнулся Флеминг, - я конечно не уверен, что ему столько лет. Разве что он хорошо для них сохранился. Но капитан третьего ранга Виктор фон Готт, вполне молодой для семидесятипяти лет, просил Вам передать, что яхта «Сандауэр» и капитан Чарльз Лайтоллер уже ждут Вас, напротив Мон-Сен-Мишель.
Он помолчал.
- А я в Швейцарию, - улыбнулся он, - думаю, русские оценят ваш подарок…
Флеминг молча попрощался и вышел.
Кузьмин-Караваев открыл бутылку, налил себе в кружку вина и усмехнулся.
- Вот теперь мне всё понятно, - проговорил сам себе он...

Глава 2
РОССИЯ; ХАРЬКОВ; ФЕВРАЛЬ 1912 ГОДА
- Это же Мария Карловна! Это же графиня Квитка! А где же Семён Григорьевич? - раздался тихий шёпот по залу Дворянского Собрания, когда медленной походкой, в сопровождении своего камердинера вошла немолодая, но стройная и высокая черноволосая дама.
На вид ей можно было дать немногим более сорока лет. Графиня Квитка не привыкла к всеобщему вниманию и не любила оказываться в ситуациях, когда её персона была словно певичка на сцене перед зрителями. От назойливых поклонников она старалась уходить как можно быстрее и как можно дальше держаться от них, если таковые оказывались рядом.
Даже сейчас она шла так, словно бы зал был абсолютно пуст, стараясь не обращать внимания на тех кто шептался и поедал её глазами.
- Куда это её супруг запропастился? - услыхала она позади себя чей-то шёпот и хотела было обернуться чтобы ответить, но сдержалась.
- Здравствуйте, господа, - вежливо поздоровалась она и присела в широкое кресло, которое уже более сотни лет занимал предводитель губернского дворянства, - Семён Григорьевич просили всем кланяться и передают, что пребывают в полном здравии не взирая на свой преклонный возраст. А так же сообщают, что находятся нынче в Борках. Там они готовятся к приезду Государя Императора. Стараются, чтобы и часовня и станция были готовы вовремя, к празднованию Трёхсотлетия Августейшего Дома.
Она посмотрела на всех сквозь очки.
- Ну что же вы, господа? - улыбнулась Мария Карловна дворянам, - сегодня буду предводительствовать я, - и где барон фон Готт? Отчего я не вижу его?
- Барон обещали быть к концу заседания, - ответил секретарь, вежливо кивнув Марии Карловне.
- Чудно, - с лёгкой улыбкой на лице, кивнула ему в ответ  Мария Карловна, - тогда не будем терять времени. Его у нас мало и не хотелось бы это время тратить на пустые совещания. Мы точно знаем, что на Трёхсотлетие правления Августейшей Фамилии, которое будут отмечать в Харькове сразу после того как пройдут празднества в Москве и Петербурге, Его Величество Государь Николай Александрович, со своим Августейшим Семейством прибудут к нам…
Мария Карловна говорила недолго и её строгий взгляд, едва она переставала говорить, всегда молча останавливался на том кого она хотела бы заслушать. Как и всегда, ничего путного никто не сообщал, но графиня всегда слушала молча и не перебивая даже тогда, когда докладчик пускался в пустословие. Чаще всего так и было, но Мария Карловна понимала, что важно не выслушать внимательно. Важно, чтобы считали, что их внимательно слушают. Чем более пусты слова, тем более обидчив их говорящий. Иногда становилось скучно от них, но приходилось делать вид, что слова представляют интерес. А в голове у Марии Карловны поневоле проносились воспоминания, которые немного отвлекали и придавали смысл потерянному времени.
Мария Карловна была намного моложе своего мужа, который через три года уже готовился встретить семидесятипятилетие.
Семён Григорьевич граф Квитка, бравый, статный, красивый старик, ещё ходил на охоту, ездил верхом и поражал всех близких и дальних, своим крепким здоровьем и почти богатырской силой.
Крымская война, а после война с турками, не позволили ему жениться в молодые годы. Невеста, которой он даже и не знал, не дождалась его.
Глупо, но так оно и было.
Своего отца Семён Григорьевич помнил очень мало, потому что когда тот ушёл в мир иной, Семёну едва-ли исполнилось шесть лет.
В детстве, мама его ласково называла Вилли. И именно как Вилли его знали на маминой родине бабушка, дедушка и другие родственники. Но Семён Григорьевич помнил их ещё меньше чем отца, потому что никогда не видел их, на что он очень и очень надеялся.
Почему его звали так, именно Вилли, маленький Сёма, будущий граф Семён Григорьевич Квитка, не знал. Но маменька объяснила, что мол так принято у неё дома.
- Вот приедут бабушка с дедушкой, - сказала когда-то маменька, - и спросят у тебя, Сёма, а как тебя зовут? Ты скажешь, мол меня маменька и папенька называют Семёном! А они спросят у тебя, а где же имя твоего ангела-хранителя? Кому за тебя Боженьке молиться в нашей стране, где русские святые не слышат? А что ответишь им ты?
Уже потом, через много лет, когда хоронили маменьку, в маминых вещах Семён Григорьевич нашёл небольшой образок святого мученика, безвинно-убиенного отрока Уильяма Нориджского. Оказывается, что маменька молила о нём святого своей родины даже тогда, когда в Крыму, её сын штыки в штыки поднимался в атаки на английские цепи и шотландских стрелков…
 Едва ли Семёну исполнилось десять лет, когда он узнал, что у него есть невеста. Точнее, ещё не невеста, а просто девочка на которой он должен будет жениться, когда станет взрослым. Он много раз спрашивал свою маменьку где эта девочка, и может ли он с ней подружиться хотя бы для того, чтобы потом не ругаться. Но, как оказалось, девочка эта жила очень и очень далеко, как ему объясняла маменька - «на далёком острове, где постоянно туман» и куда надо много дней и ночей плыть на корабле, чтобы с ней повидаться.
Семён рос. Поступил в Пажеский корпус. Потом стал офицером. К тому времени он уже знал, что его невеста живёт в Англии. А когда на бастионе Корнилова, Семён Григорьевич впервые увидал над вражескими рядами британские флаги, он понял что свадьба его переносится на очень неопределённое время. И непрестанно молил Бога о прощении, если бы вдруг ему довелось пролить родную кровь, лишить жизни какого-нибудь брата своей матери, или своего двоюродного брата… Но, следом за Крымской войной началась война с турками, и снова отставка и свадьба отложились.
После он не стал медлить. Старинный род надо было продолжать и престарелая маменька, уже ездившая в коляске, написала в Англию, чтобы наконец «отправляли для её Сёмушки невесту...». Сёмушка же, уже был почти седой и сколько пуль да осколков каталось в его теле, он уже и не считал.
Однако, его суженная, как оказалось, давно почивала в могиле. И с матушкиной родины прибыла совсем молодая племянница маменьки, красавица по имени Флоренс. Её крестили в православную веру именем Мария Карловна…
Разница в возрасте не помешала им родить шестерых сыновей. Четверо из них были двойнями. Один из старших уже был морским офицером, другой был военным врачом, а трое средних студентами. С этой студенческой троицей, пару лет назад случился скандал о котором до сих пор гудел весь Харьков. На прошлый Татьянин День, толпа гимназистов и студентов набедокурила в Покровском монастыре. Малолетние шалопаи вскрыли раку со святыми мощами. Кому-то из подростков стало интересно, правда ли что чудотворные мощи нетленны. И смельчаки полезли в святая-святых древнего собора, прямо на глазах у возмущённых богомольцев и монахов.
Престарелый граф Квитка дошёл до самой императрицы, чтобы всем этим хулиганам вменили самое мягкое из наказаний, которое только можно было им за это вменить. Но, история никак не хотела забываться. Поэтому, Семён Григорьевич решил отправить куда-нибудь подальше этих юных «богохульников» и похлопотал, чтобы пристроить своих оболтусов в экспедицию отправлявшуюся в Сибирь, на Алтай. «Отправил их в ссылку!» - как шутили друзья и знакомые. А это и была натуральная ссылка. Сыновьям граф строго-настрого запретил приближаться к Харькову, а матери строго-настрого запретил даже писать им письма.
- Пока ума-разума не наберутся! - сказал Семён Григорьевич, а сам тайком плакал за сыновьями по ночам. А когда Мария Карловна заставала его в унынии и со слезами на глазах, он оправдывался.
- Соринка в глаз попала, душа моя...
Самый старший из сыновей Марии Карловны, Пётр, или, как его ласково звала Мария Карловна - Питер, уже успел повоевать, тонул на крейсере «Дмитрий Донской» в Цусимском Сражении, но ни в какую не хотел переводиться на сушу, как матушка не настаивала, как не ругала его и сколько слёз не проливала.
А самый младший, самый любимый сын графини, названный в честь дедушки, Григорием, уже оканчивал гимназию и собирался отправиться куда-подальше из родного Харькова.
Графиня и сама была издалека. Но Харьков она полюбила. После тесных и многолюдных городков её пасмурной родины, солнечный и просторный Харьков, с добродушными своими жителями и приветливыми родственниками, и старенькой, давно покинувшей этот грешный мир тётушкой Анной, Марии Карловне даже полюбился.
С самых детских лет она привыкла всё делать только сама и надеяться только на себя. В доме не было прислуги кроме старушки-горничной да верного камердинера Леонтия Павловича, который был нужен был разве что для того, чтобы не раздражать взор местных дворян. «Для солидности», как выражались в светском обществе…
- Я слушаю Вас, господин Гулак, - наконец улыбнулась она маленькому пожилому человеку с Андреевской лентой через плече и в пенсне.
- Капитолина Николаевна Минаева, - прокашлялся Гулак, - сообщает, что в Чугуеве готовы принять Государя, но только военные. Отремонтирован Путевой Дворец, плац приведен в порядок, а юнкерское училище побелено. Но часы по прежнему не идут, после того как в них попала молния. Государю покажут выставку художественных работ гимназистов местной гимназии…
- Ой не говорите мне об этой купчихе Минаевой! - отмахнулась Мария Карловна, - молния попала в часы ещё двадцать лет назад. И за двадцать лет у нее не нашлось денег, чтобы нанять часовых дел мастера! О том, как купчиха стала предводительствовать среди местного дворянства, это вообще возмутительная история! Но показательная, для того, чтобы понять о Чугуеве все, что надобно знать об их местных нравах. Где те шесть тысяч золотых червонцев, которые мой супруг выделил на ремонт здания их собрания? На них уже давно можно было бы даже не новый Путевой Дворец поставить, а второй Виндзор в Чугуеве возвести! Не уж то их не хватило, чтобы отремонтировать дом на Дворянской улице? К чему, надобно было что-то ставить в Головинском переулке?
- Очевидно, она решила направить деньги на новые проекты, более существенные, - проговорил Гулак, - Капитолина Николаевна привыкла быть деловой дамой.
- Поекты? - улыбнулась в ответ графиня, - я поняла бы, кабы она тракт поправила, или наконец-то начала строительство Делового Двора! Ну так с трактами у них еле справляется градоначальник Лубенцов, не прося у нас ни копейки и не побираясь на стороне. Или может, наконец возвела новое здание клиники для страждущих детей, как то задумывал барон Фридрих Францевич Файст? Он с ней не согласится. Зато у купчишки Зайцева появился новый особняк. Как раз в пору на той земле, что была выделена Минаевой под эту самую лечебницу. Что сказать? Минаева превосходно пишет отписки мне и Семёну Григорьевичу. И его светлости губернатору тоже. Отписывается так, что и упрекнуть ее не в чем. Его высокоблагородие подполковник Гречко, мне уже не раз докладывали о тех неблаговидных делах, которые происходят в Чугуеве под покровительством Минаевой. Да и гласный городской думы, Николай Петрович Агнивцев, не менее недоволен. Он просил нас повлиять на местное дворянство, чтобы те отстранили эту даму от предводительствования. Слишком много из дворянской казны, уходит в экономию самой Минаевой.
- Но ведь ее имение, недавно ограбили некие заезжие разбойники, - опустил Гулак глаза, - часть средств пошла на помощь ей и на восстановление ее экономии. Помощь пострадавшим дворянским семьям заложена в уставах нашего собрания.
- Ограбили, - кивнула графиня, - как раз в пору получения Минаевой тех самых шести тысяч золотых червонцев. Я помню, как госпожа Минаева долго не могла определиться с вопросом, сколько же машин для печатания у нее было украдено, две или три. Воры у нас стали печатниками? - усмехнулась она Гулаку.
Она немного помолчала.
- Разве вор будет брать машины для печатания? Сия сударыня поставила в зависимость от своей персоны купеческую гильдию и это она, а не Лубенцов, последнее время там правит городом. Неудивительно, что ее выбирают уже двадцатый год местные дворяне. Ей же должна половина всех помещиков уезда! Да и тут кое-кто, не правда ли? - окинула она строгим взглядом собрание.
- Наша семья, - добавила она немного помолчав, - жертвует чугуевскому собранию дополнительно тысячу рублей, в банкнотах, на приведение в порядок их здания и организацию встречи Государя Императора. Но средства эти не получит Минаева. Ревизором и ответственным, мы решили назначить дворянина Неклюдова. Кроме того, господа, на будущий год мы ожидаем в гости художника Репина и не хотелось бы чтобы сей великий сын Чугуева, застал дом и могилы своих родных в том виде, в котором они пребывают после заботы о них Минаевой. Ежели у кого имеется интерес, три дня назад я получила от него письмо из Финляндии. В нем он просит не устраивать пышных встреч по случаю его приезда именно в Чугуеве! Поскольку Илья Ефимович считает возмутительным видеть радостными лица тех, кто повинен в бедах и лишениях его близких и родных для него людей.

Глава 3
ЧУГУЕВ; ХАРЬКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ; ФЕВРАЛЬ 1912 ГОДА
Виктор задерживался не просто так и графиня Квитка прекрасно знала, что на собрании он не появится. И даже более того, она прекрасно знала, что в эти минуты он находился в Чугуеве. Вместе с начальником Чугуевского юнкерского училища полковником Адамом Фиалковским и старым профессором Валерием Чернаем, Виктор только что отобедал у престарелой княгини Кузьминой-Караваевой, когда за окнами послышались военные команды.
- Поспели в самый раз ребятушки! - улыбнулся, глянув в окно на улицу, полковник Фиалковский.
За окном топтались юнкера, а к широкой лестнице, ведущей прямо в гостиную, направился офицер.
- Я думаю, господин полковник, не будем замораживать господ юнкеров, - кивнул Фиалковскому Виктор и посмотрев на Кузьмину-Караваеву улыбнулся, - сердечно благодарим за гостеприимство, Елизавета Григорьевна.
- И ждем нашим маленьким семейством вашего скорейшего возвращения, Виктор Иосифович, - ответила ему Кузьмина-Караваева, - я думаю, к тому времени вы притомитесь и захотите отведать нашей наливки, которую мой покойный супруг с такой сердешностью готовил.
- Всенепременно, Елизавета Григорьевна, - ответил Виктор, - так кому Вы говорите, принадлежала та дача? - спросил он.
- Некоему странному и нелюдимому инженеру Полежаеву, - словно вздохнула Кузьмина-Караваева.
- Знавал я одного Полежаева, инженера, - подумал профессор Чернай, - неглуп собой был, но немного странноват.
- В чем же заключались его странности? - усмехнулся ему Фиалковский.
Чернай, без малейших эмоций на лице, посмотрел на Фиалковского.
- Будущее за постоянным током, Адам Иосифович, - ответил Чернай, - и это ведомо каждому гимназисту. А Полежаев тот, слишком увлекся идеями того сумасшедшего американца.
- А кто из них не сумасшедший? - равнодушно сказал Фиалковский не глядя на Черная.
- Эдиссон! - уверенно ответил ему Чернай, - Томас Эдиссон! А все эти эксперименты Теслы есть ничто иное как фокусы и шарлатанство, господа. Его аппаратами разве что скот забивать, чтобы не мучился перед смертью.
- А где сейчас этот Полежаев? - спросил Виктор, посмотрев на Кузьмину-Караваеву.
- Смею заверить Вас, Виктор Иосифович, он просто пропал, - вздохнула Кузьмина-Караваева, - одного дня, в его окнах видели очень яркий свет.
- Вы хотите сказать — сияние? - уточнил Виктор.
- Точно, словно сияние, - согласилась Кузьмина-Караваева, - словно ангелы с неба пустились, не иначе.
- А шум был при этом? - снова глянул на Кузьмину-Караваеву Виктор.
- Никакого шума, - ответила Кузьмина-Караваева, - разве что переполох поднялся, и пожарные, и жандармы прибыли, в колокола звонарь бить начали, на церкви Рождества Пресвятой Богородицы.
- А Полежаев? - уточнил Виктор.
- Пропал, - перекрестилась Кузьмина-Караваева, - был и словно весь сгинул. И свет пропал вместе с ним.
- Так ли и пропал? - удивился полковник Фиалковский.
- Святой истинный, - снова перекрестилась Кузьмина-Караваева.
В гостиную прошел офицер.
- Караул прибыл, ваше высокоблагородие, - коротко отрапортовал он Фиалковскому.
- Вот и ладненько, - кивнул офицеру Фиалковский, - поступаете в распоряжение полковника фон Готта. А я тихонечко за вами, по стариковски, поплетусь, - усмехнулся он…

Инженер Полежаев пропавший на днях, просто исчезнувший при очень странных обстоятельствах, снимал квартиру неподалеку от дома Кузьминой-Караваевой. Его дом стоял над слободой Осиновой, почти на самом обрыве. Оттуда, словно подарок открывался прекрасный вид на Донец и Малиновый Бор. А еще, вместе с этим прекрасным видом, и дом и двор щедро одаривались постоянным ветром, который, казалось, ни на минуту не стихал.
- Холодно, понимаешь, - кутался Фиалковский в солдатскую шинель, надетую поверх полковничьего мундира.
Они стояли возле узких дверей каменного одноэтажного дома, в которых, как правило, жили бывшие военные поселяне. Некогда аккуратно побеленный домишко, сейчас зиял дырами в штукатурке, а вдоль его стен валялись разбросанные дрова, старые ведра, битый камень и вообще что попало, кроме того что могло бы еще послужить хозяевам.
- Сразу видно, хозяин этот Полежаев был городской, не местный, - кивнул Виктор на беспорядок во дворе.
Фиалковский покачал головой, пнул сапогом лежащую на пороге колоду и дернул за ручку двери.
- Заперта, - указал он топтавшемуся рядом становому приставу, -  ваша работа, господин сыщик!
Караул юнкеров, пританцовывая в своих попытках согреться, молча наблюдал за тем как становой пристав начал возиться у двери с отмычками.
- Отчего же Вы, полковник, свою шинель не надели? - усмехнулся Виктор полковнику Фиалковскому.
- Шутить изволите, господин полковник? - рассмеялся Фиалковский, - а еще у меня дома для тебя тулуп есть!
Продолжая смеяться, Фиалковский посмотрел на пристава.
- Чай не примерзли там, господин становой пристав?
- Готово, Адам Иосифович, - ответил тот.
Дверь щелкнула и поддалась.
Пристав отошел закурив папиросу.
К двери подошел Чернай и тихонько, словно боясь, отворил ее ступив в дом.
- Ну, так что же нам тут мерзнуть? - пошел за ним Фиалковский, позвав за собой Виктора и пристава, - прошу вас, господа! Не на клирос заходим! Милости прошу всех в гости к господину инженеру Полежаеву!
В доме был беспорядок, стену покрыл иней, а в открытой форточке сидел заблукавший кот.
Кот громко мяукнул и спрыгнул на пол.
- Небогато живут наши инженеры, - вздохнул Фиалковский.
Чернай прошел на середину комнаты и окинул взглядом разнесенные ветром по столу и по полу бумаги, раскиданные инструменты и разный хлам.
- Что за чертовщина такая, - остановил он взгляд на небольшом странном приборе, одиноко стоящем на тумбочке у зеркала.
Чернай подошел ближе и хотел взять его в руки.
- Я бы не стал этого делать на Вашем месте, профессор, - остановил его Виктор.
- Что же Вас так напугало, полковник? - посмотрел на него Чернай.
Виктор подошел и присел возле прибора.
- Наш инженер занимался вопросами подвижного магнитного поля, а этот прибор, генератор этого самого поля, - указал Виктор на прибор, - и Бог его знает, как недавно он использовался!
- Подвижное магнитное поле? Остаточный ток? Лженаука и фантастические идеи, - усмехнулся Чернай, - ничего более! Вы хотите сказать, что этот вращающийся маленький кусок железа, способен породить то чего не существует в природе? Возможно он и может создать магнитное поле. Но вряд ли оно может нам угрожать. Оно очень даже небольшое. Что оно способно сделать? Притянуть швейную иголку?
- Дело в напряжении, профессор, - встал Виктор и подошел к столу, - Полежаева мы тут не видим, но зато имеем два десятка свидетелей странных явлений в этом доме, ровно тогда когда Полежаев исчез.
Виктор взял со стола тетрадь, бегло перелистнул несколько страниц и протянул ее Чернаю.
- Судите сами, профессор, - сказал Виктор, - инженер Полежаев стоял на пороге гениального для нашего времени изобретения!
- Бесперебойный источник переменного тока? - недоверчиво глянул Чернай на Виктора, - но это из разряда фантастики для гимназистов младших классов.
Он снова посмотрел в тетрадь.
- Жаль, что этот эксперимент стоил ему жизни. Он мог бы многое нам рассказать.
- Тела нет, - ответил Виктор и посмотрел на пристава, - если даже инженер Полежаев и погиб, то от него должно бы было что-то остаться, верно?
- Так точно, - ответил пристав, - удар током может уничтожить труп. Но должны были остаться следы сажи. А тут, нет и малейших признаков сожженного тела.
- То есть, вы хотите сказать, - вмешался Фиалковский, - что Полежаев жив и неизвестно где?
- Неизвестно когда, ваше высокоблагородие, - ответил Фиалковскому обомлевший Чернай и показал запись в тетради, - этот сумасшедший инженер говорит об изысканиях какого-то англичанина, своего английского коллеги.
- Какого коллеги? - изменился в лице Виктор, - какого коллеги, Валерий Федорович?
- Я… я не знаю, - пожал плечами Чернай, - обычно, душевнобольные физики ссылаются на Теслу, но тут упоминается имя какого-то Гудвина…
- Покажите, - подошел Виктор и взяв у него тетрадь, глянул на записи.
- Фредерика Джозефа Гудвина… - проговорил тихо Чернай.
- Этого не может быть, - прошептал Виктор, - Гудвин еще даже не собрал свою машину.
- Машину? - не понял Чернай.
- Эгей, полковник! Мы чего-то не знаем? - усмехнулся Фиалковский.
- Мне кажется, Адам Иосифович, - ответил Виктор глянув на Фиалковского, - Полежаев занимался своими исследованиями не один. Прикажите становому приставу изъять все его бумаги, собранный им аппарат и опечатать дом.
- Дело настолько серьезное? - переспросил Фиалковский.
- Дело государственной важности, - ответил Виктор, - и ответы мы найдем в бумагах Полежаева. Я начинаю производство особой следственной комиссии.
Виктор закрыл тетрадь и отдал ее Чернаю.
- А еще, Адам Иосифович, - добавил он глянув на Фиалковского, - думаю не будет лишним, если этот дом случайно сгорит сегодня же ночью, вместе со всеми вещами… и несчастным инженером Полежаевым, которого намедни мы обнаружили тут очень пьяным.

Глава 4

Купчиха Минаева не всегда именовалась купчихой, и далеко не всегда ходила в дорогих платьях и носила самые дорогие ожерелья, щеголяя в этих нарядах среди чугуевских дам. Когда-то давно, она была прилежной девушкой, которую многие матери ставили в пример своим дочерям, а многие отцы не отказались бы женить своих сыновей именно на дочери отставного солдата, Капитолине.
Но Капитолина, дочка пусть и малограмотного, но доброго и трудолюбивого отставного солдата, если и смотрела на женихов, сватавшихся один за одним к ней, то смотрела разве что свысока. И выносила гарбуз за гарбузом, словно ждала кого-то особенного. Ей не по нраву были ни кантонисты, ни солдатики, ни даже унтера и прапорщики. И отец уже и не чаял выдать дочку замуж. Девичий возраст уже увядал как роза в осеннем саду, но однажды счастье само постучалось в двери. Счастьем этим был отставной офицер, далеко не молодой, далеко не богатый, но всё же дворянин, хотя бы и «личный».
Правдами, неправдами, но очень скоро он уже стоял под венцом рядом с не совсем молоденькой невестой. А Капка Николаева дочка, с той поры стала Капитолиной Николаевной. И из родного своего села под Балаклеей, перебралась в имение своего супруга, дворянина Минаева.
Очень скоро супруг представился. И чугуевские сплетницы и наушницы поговаривали, что представился он очень даже неспроста. Но, глядя на то как Капитолина Николаевна убивалась подле его гроба, им мало кто верил. Уж очень долго носила она траур, долго проливала слёзы в беседах, когда вспоминала своего суженного, и уж очень часто падала в обмороки, когда кто-то начинал разговоры о нём.
И, вдруг, внезапно, Капитолина Николаевна взяла да убыла в столицу. Зачем — того никто не знал. Не ведал. Не докладывала она никому даже о том, что вообще куда-то собиралась убыть. Но вернулась она из Петербурга уже в дворянском сословии, которое... унаследовала от своего благоверного, скоропостижно представившегося мужа. Жизнь, правда, она вела не дворянскую. Слишком была она хваткой да жадной. Поэтому её с той поры, иначе как «купчихой», никто и не называл.
Как она стала предводительствовать в уездном дворянстве, это уже отдельная история, но всё же заслуживающая внимания.
Когда ушёл в мир иной дворянин Минаев, а Капитолина Николаевна убивалась за ним как умела и могла, старый предводитель, помещик Анатолий Павлович Квасов, именуемый в простонародье Атаманом Палычем, ибо служил в молодые годы в казачьем полку, пожалуй был одним из тех немногих, кто очень искренне и очень по-доброму сопереживал купчихе Минаевой в её горести и печали. И её «как же я теперь буду жить» принял очень близко к сердцу.
Местные дворяне признавать и принимать вдову Минаеву не хотели. Но чем больше они упирались, чем сильнее возражали, тем громче убивалась купчиха Минаева перед Атаманом Палычем о своей тяжкой вдовьей доле. И наконец, Анатолий Павлович не выдержал и направился к самому предводителю губернского дворянства, старому графу Квитке.
Выслушав его, Семён Григорьевич возмутился негодным поведением немногочисленного чугуевского дворянства и лично прибыв в Чугуев, пожурил дворян и приказал немедленно принять несчастную безутешную вдову в собрание и ввести её в совет.
Так, купчиха Минаева стала дворянкой и не просто оказалась в собрании, а сразу начала заседать в совете, словно принадлежала к потомственному дворянскому сословию, а не была простой солдатской дочкой.
Наравне с титулованными графами и князьями она смотрелась жалко, вульгарно и сразу бросалась в глаза своим поведением, выходками и даже манерой говорить. Дело было не в титулах или званиях, не в заслугах или наградах, а в том, что в Чугуеве прекрасно знали, что купчиха Минаева это обыкновенная взбаломошная и скандальная баба, одно нахождение рядом с которой не предвещало ни чести, ни удовольствия. Кроме того, умом и образованностью купчиха Минаева не отличалась.
Что действительно отличало её от всех остальных, так это умение чувствовать своего собеседника и как-то молниеносно улавливать именно то, что есть истинной ценой этого человека, и какова его истинная стоимость, чтобы купить, как выражаются, «с потрохами».
Очень и очень скоро оказалось,  что едва ли не каждый из чугуевских помещиков, более-менее влиятельных заседателей совета, или желавших таковыми стать, вдруг начал побаиваться купчихи. Минаева не просто знала о грешках каждого, но и даже умело провоцировала эти самые грешки, которыми очень крепко привязывала дворян к себе.
Так она стала влиятельной дамой. Но влиятельность её была не столько предметом уважения, сколько оружием уничтожения. По своему она понимала эту самую влиятельность.
Очень быстро сместить своего благодетеля, старого помещика Квасова, ей оказалось вовсе не трудно. И даже более того, помещик Квасов был скорее рад, чем возмущён тем, что купчиха Минаева вынудила его запереться в своём имении и предаться воспоминаниям, мемуарам и шинкованию капусты.
Он всё реже давал о себе знать и вскоре о нём, все попросту забыли...

Минаева с трудом терпела тех, кто прибывал в город не просто так, а с каким-нибудь смыслом. И если городской голова Лубенцов ожидал приезда дорогого гостя, или посыльного, например, от того же губернатора, то Минаева старалась приложить максимум усилий для того, чтобы нет-нет да унизить либо самого Лубенцова в глазах гостя, либо гостя, «дабы не повадно было», кто бы сей гость ни был.
Исчезновение инженера Полежаева всколыхнуло чугуевских обывателей. Ранее тут никогда не пропадали люди. Точнее, не то чтобы не пропадали вообще. Пропащие да исчезнувшие, оставляли после себя следы и чаще всего находились вскорости, даже без помощи полиции и жандармов. Например, как сынишка местного пьяницы, отставного унтера Казаченко. Тогда солдаты прочесали все окрестные леса. А мальчонка, живой-здоровый нашёлся в соседнем селе. Затиранил его папанька. Вот он и «дал дёру» подальше от Чугуева. И кабы не военного сословия батюшка его был, то и не искали бы. Или, как дочка булочника Сторожева. Так та вообще махнула с буфетчиком Костькой за реку. Волнения только зря на Успенской слободе подняли. Всё одно к вечеру вернулась.
Приблизительно так, о том что вообще творится в Чугуеве и кто есть кто, усатый становой пристав, Константин Васильевич Калашников, рассуждал перед Виктором, вспоминая всех власть имущих, пропащих да пропавших.
- И как? - наконец остановил его вопросом Виктор, закуривая очередную папиросу.
- Что, как? - не понял Калашников.
- Буфетчик Костька, как?
- А никак, - отмахнулся Калашников, - как гулял с булошницей за рекой, так и гуляет.
- Понятно, - посмотрел на него Виктор, - чем всё-таки тут занимался Полежаев? Или у него не было ни знакомых, ни приятелей? Он у вас что, из дома не выходил?
- Стало быть не выходил, - пожал плечами Калашников, - сколько не тужусь, господин полковник, не могу я даже лица его вспомнить.
Виктор усмехнулся и посмотрел на Калашникова.
- А градоначальник говорит, что захаживал он к Вам, но не в участок, а на дом. И захаживал часто.
- Ох уж этот... - отвернулся Калашников, - ну поймите, не могу я распространяться о связях с этим человеком, - посмотрел он снова на Виктора, - понимаю так, его не скоро забудут, раз им занимается военное ведомство?
- Не скоро, - кивнул Виктор.
- Значит не сумасшедший, - отвернул глаза Калашников.
- Почему Вы решили, что он сумасшедший? - спросил Виктор.
- Да я-то как раз и не решил, - ответил Калашников, - Полежаев, Георгий Александрович, любил повторять, что пусть лучше считают юродивым, чем учёным. Меньше лиха, понимаете!
- Понимаю, - спокойно ответил Виктор.
- Вот и я понимаю, - выдохнул Калашников, - он всё рассказывал о какой-то Гражданской Войне, каких-то нацистах, которые захватят половину мира, про потомка генерала Кутепова и про большевиков.
- Кутепова? - удивился Виктор, - кто такой генерал Кутепов?
- Понятия не имею! - воскликнул Калашников, - я никогда не слышал про такого генерала!
 - Вот и я не слышал, - кивнул Виктор в ответ, - Вы уверены, что он...
- Я тоже думал, что с головой у него не в порядке, но... - ответил Калашников и подумал.
- Что, но? - кивнул Виктор.
- Вот, - тихо произнёс Калашников, вытащил из стола маленькую гильзу и положил её на стол перед Виктором, - на полу в его доме нашёл, когда мы уже уходить собирались, да забыл показать Вам.
Виктор взял гильзу, покрутил её на ладони и посмотрел на Калашникова.
- Клеймо на ней 1969 года, - сказал Виктор с ухмылкой.
- И вроде как от пулемёта Максим... - подумал Калашников, - но странная какая-то... Хоть убейте меня, но ни к одному оружию не подойдёт!
- Это ещё почему? - рассматривал гильзу Виктор.
- Ободочек у неё, там где должна быть шляпка, разве не видите? - ответил Калашников, кивнув на гильзу.
Виктор усмехнулся и поставил гильзу на стол, капсюлем вверх.
- Сказать, что немецкая? - посмотрел он на Калашникова, - не похоже. Немцы не метят свои патроны звездой.
- Да и 1969-й год ещё не наступил, - улыбнулся Калашников.
Виктор так же улыбнулся в ответ и вернул ему гильзу.
- Я не думаю, что эта гильза из под патрона, пулей из которого был убит Полежаев.
- Убит? - удивился Калашников.
- Нет, - покрутил Виктор головой, - я даже не уверен, что он был убит. Она давно отстреляна и скорее всего отстреливался Полежаев. Интересно только в кого он стрелял. И разумеется, из какого оружия.
- Я слышал, что он хвастался своим английским «Бульдогом», - ответил Калашников, - но я знаю английское оружие. Не от него эта гильза, не от него. Да и лихих людей, в которых приходилось бы хотя бы раз стрелять, в нашем городе нет, - вздохнул он, взял гильзу и спрятал обратно в стол...


Глава 5

Виктор вышел из полицейского околотка ближе к вечеру. Едва он сошёл с крыльца, как к нему тут же подбежал средних лет, маленький человек.
- Господин барон? - начал, запыхавшись, человек, - господин барон, право даже не ожидал встретить Вас тут.
- Да? - посмотрел на него Виктор, - а как по мне, то Вы тут давно околачиваетесь, - кивнул он на истоптанный снег неподалёку от крыльца.
- Отчего же? Нет, нет, - возразил человек, - совершенно случайно проходил мимо, вдруг вижу Вы спускаетесь, и решил подойти поздороваться.
- Да, вижу, совсем замёрзли, мимо-то проходя? - усмехнулся Виктор.
- Разрешите представиться, - улыбнулся человек, чуть приклонив голову, - гласный дворянского собрания Терентий Свиридович Чумак.
- Чем обязан, Терентий Свиридович? - посмотрел на Чумака Виктор.
Матушка наша, Капитолина Николаевна, много об Вас рассказывали и ненароком мне довелось слышать, что с радостью приняли бы Вас, господин барон, в своём доме, совсем недалече отсель.
В своём доме на Старой Николаевской, или не иначе в Головинском? - усмехнулся Виктор, - а отчего же не проведать? Ступайте к своей благодетельнице и сообщите, что завтра до обеда посещу её.
- С радостью, господин барон, - улыбнулся Чумак, слегка поклонился и пропустил Виктора.
Виктор сошёл с крыльца, закурил, отошёл на несколько шагов и обернулся назад, чувствуя чей-то пристальный взгляд в спину. Позади продолжал стоять Чумак, как-то неискренне улыбаясь Виктору, в своей, как понял Виктор, привычной позе лакея.
Снег едва припорошил улицы. Холод пронизывал не столько от мороза, сколько от не прекращающегося ветра. Ветер дул то в лицо, то заходил со спины словно подгоняя, то снова и снова будто обнимал со всех сторон, едва не сбивая с ног.
Особенно сильным, и даже каким-то нахальным, он показался на мостике, перекинутом через широкую балку. С этой балки, слева, открывался чудесный вид на заснеженную речушку. И тут ветер словно набрался сил и решил сбросить Виктора с мостика. Снег ударил в лицо, Виктор выругался и только крепче затянул башлык. Ему показалось, что он сейчас улетит вслед за ветром. Эти, неприятные во всех отношениях объятия, заставляли не идти, а бежать вниз по улице, по и без того крутому и обледенелому спуску.
Проходя мимо бывших пороховых складов, Виктор на мгновение остановился и задумался. Он глянул на склады. Потом резко повернул назад и буквально побежал вверх, обратно через мостик, совсем забыв про ветер и снег.
- Господин пристав! - влетел Виктор в кабинет Калашникова, громко захлопнув за собой двери.
- Ой не сидится Вам дома по такому морозу, - усмехнулся ему Калашников, - чем на сей раз обязан, господин полковник?
- Дом Полежаева ещё не сожгли? - остановился Виктор в дверях.
- Ну, это только у вас, у военных всё быстро да слажено, - снова усмехнулся Калашников, - а у нас знаете, надобно человека нанять, чтобы не болтливый был, организовать да обставить всё как надобно. А такого в Чугуеве не сыщешь, чтобы не проболтался. Чугуев большая деревня и каждый тут то кум, то сват...
- То брат, - прервал его Виктор, - собирайтесь, Вы мне нужны.
- Куда изволите? - поднялся Калашников одевая фуражку.
- В дом Полежаева, - улыбнулся Виктор.
- Что забыли? - кивнул пристав.
- Очень на это надеюсь, - ответил Виктор.
Дом Полежаева в сумерках казался каким-то зловещим. Соседи даже боялись приближаться к нему после недавних событий, а сплетни и слухи только нагоняли страх.
Снег никто не убирал. И как назло началась метель. Офицеры едва нашли дорожку ведущую к входу и с трудом отворили двери.
- Да он, сказывают, и сам-то не шибкий работник был, - тянул с трудом, на себя, скрипучую дверь Калашников.
- А чего же так? - кивнул ему Виктор, перехватив двери толкая их на станового пристава, едва они начали поддаваться и чуть приоткрылись.
- Да всё больше блукал как чудной, запирался у себя и бродил в тёмной хате, - полушёпотом ответил Калашников.
Двери заклинило, будто они примёрзли к дверным косякам.
- Откуда известно? - спросил Виктор.
- Ребятишки местные за ним подглядывали в окна, - сказал Калашников, - оно, знаете, им любопытно. Человек новый, городской, учёный. Ну они пробрались тихонько, глядь, а он в тёмной хате из угла в угол ходит, сам себе шутки-прибаутки рассказывает и смеётся.
- Смеётся, говорите? - с силой толкнул Виктор дверь, та поддалась и открылась, - а кто сказывал?
- Да Илюшка Майстренко, сынок моего городового, - ответил Калашников.
Они зашли в дом.
Пар повалил изо рта. Виктор осмотрелся. В доме ничего не изменилось.
- Да что же он, печку, что ли не топил? - прошептал Калашников.
- Не чудной он, - покрутил головой Виктор, глянув на Калашникова, - а что ещё тот Илюшка рассказывал?
- Да Вы сами у него лучше расспросите, - ответил пристав, - малец баламут конечно, но не врунишка. Да и шуток не любит.
- Ладно, - проговорил Виктор, снова окинул взглядом дом и направился к печке.
Открыв поддувало он усмехнулся и посмотрел на Калашникова.
- Он не топил печки, - улыбнулся Виктор, - сколько тут жил, он не топил печки.
- Вот как? - присел пристав рядом, пододвинув к себе табурет, - болящий, что ли?
- Со стороны так может показаться, - встал Виктор, - только скорее всего, он хотел казаться душевнобольным.
- Зачем это ему? - пожал плечами Калашников, - я вот не понимаю, зачем человеку семи пядей во лбу, инженеру, физику, который в наше время мог бы жить припеваючи в столице и преподавать в лучших гимназиях, запираться в холодном доме, в заштатном городишке где царят нравы середины прошлого века? Да ещё изображать из себя душевнобольного! А потом вдруг взять и исчезнуть, создав заботы и нам, и вам, и самому Государю Императору!
Виктор вздохнул, присел на стоящий неподалёку стул и посмотрев на Калашникова зажёг керосиновую лампу на столе. Комната наполнилась жёлто-оранжевым светом.
- Вы разумный человек, господин Калашников, и всегда старались быть справедливым, - сказал тихо Виктор, - в наши дни люди не верят в справедливость. И поэтому, многим мы кажемся хитрыми и подлыми тиранами. Мы к ним с чистым сердцем и душой, а они не верят в чистые сердца и души, потому что никогда не видели их. Ложь, лицемерие, хамство стали настолько привычными вещами, что люди начинают верить в них как в единственную действительность. И не верят тем, кто верит в справедливость и старается справедливым быть.
Виктор вздохнул.
- Вы пытаетесь наказать негодяя, подлеца, растлителя малолетних, вора и насильника, а люди будут за глаза говорить, что мол «Пристав бьёт себя в пузо и хочет отправит на каторгу безвинного». Потому что он, в их понимании, безвинный. Он олицетворение из внутренней сути, воплощение того, что творится в их несчастных мозгах, к чему они привыкли и считают таким естественным...
Виктор помолчал.
- Среди таких лучше казаться умалишённым, - вздохнул он, - лучше казаться умалишённым, чтобы не дай Бог они не поняли, что ты не думаешь так как они, и что ты понимаешь, что душевнобольной не ты, а все вокруг.
- Грустно, - ответил Калашников и опустил глаза, но потом глянул на Виктора.
- Так почему же он не топил печку?
- Ему нужен был холод, - ответил Виктор, - и ответ на вопрос, зачем он был ему нужен, где-то у нас под носом.
Калашников осмотрелся.
- А домишко-то, домишко старый, от первой застройки, - он усмехнулся и посмотрел на Виктора, - ответ не под носом, господин полковник, а под ногами у нас, понимаете?
- Подвал? Тут есть подвал? - улыбнулся Виктор.
- Не во всех домах, - Калашников встал и начал прохаживаться по комнате, глядя себе под ноги, - их строили почти сто лет назад. Первая застройка велась с таким учётом, что каждый дом, в случае нападения неприятеля, станет неприступной крепостью, - глянул он на Виктора, - поэтому погреба делались в самом доме. А когда поняли, что на Чугуев нападать уже не будут, потому что граница далека, погреба стали рыть во дворах. Вы видели погреб во дворе?
- Нет, - покрутил головой Виктор.
- Вот видите, даже Вы не обратили на это внимание, - улыбнулся Калашников, - да и я хорош, - вздохнул он, - так что не отчаивайтесь, господин полковник.
Калашников, заглянул за печку и молча подозвал Виктора.
- Идите сюда, господин полковник. Помогите убрать этот хлам…
...В подвале было темно. Виктор зажёг спичку и в тусклом свете увидел электрическую лампочку. Подойдя к лампочке, он аккуратно прокрутил её и лампочка зажглась, очень ярко и ударив светом по глазам.
- В этом доме есть электричество? - погасил Виктор спичку, удивлённо глянув на Калашникова.
- В «аракчеевских» отродясь его не было, - так же удивлённо ответил Калашников.
- Откуда же свет? - посмотрел вокруг Виктор.
- А почему она такая яркая? - подошёл Калашников, глянул на лампочку прикрывая глаза рукой и отойдя в сторону, сильнее натянул на глаза козырёк фуражки.
- Сдаётся мне, Калашников, - ответил Виктор, - что Полежаев не более чудной чем мы с Вами.
Он глянул вверх и увидел, что ни проводки, ни каких-либо следов штукатурки на потолке нет. Патрон лампочки, будто был одним целым с потолком подвала.
- Такое чувство, - сказал Виктор, - что проводка замаскирована в стене.
Он глянул на Калашникова.
- Ладно, проводкой займёмся позже, - сказал Виктор, - вам не кажется, что тут холоднее чем в доме?
- Понятно дело, - пожал плечами Калашников, - погреб всё-таки.
- Да нет, - прошёлся подвалом Виктор, осматривая голые стены, -  холод, как будто идёт только с одной стороны, - он остановился перед стеной, - вот отсюда, господин становой пристав, - указал он на стену.
Калашников подошёл, посмотрел на стену и постучал по ней.
- Пустота, - кивнул он, - а ну-ка отойдите, чтобы не зашиб Вас ненароком, - усмехнулся Калашников.
Виктор отошёл.
Калашников со всего маху ударил по стене ногой.
Стена с грохотом обвалилась назад. Леденящий холод, вырвавшись из открывшегося прохода, ударил в лицо.
- Вот так дела, - тихо сказал Виктор.
За завалившейся стеной была ещё одна комната. Калашников, перекрестившись, прошёл в неё первый.
- И какого-же чёрта тут он прячет? - прошептал Калашников, глядя вокруг. Пола в этой комнате не было. Мёрзлая земля, голые стены, два металлических ящика в углу и небольшой бочонок, стоящие рядом друг с другом. А ещё, посреди комнаты сияла синими вспышками не-то лампа, не то сфера.
- Это что за адская машина? - кивнул пристав на сферу, подойдя ближе и протянув к ней руку.
- Я бы не рисковал, господин становой пристав, - остановил его Виктор.
- Что это? - указал глазами на вспышки Калашников.
- Это источник электричества, - ответил Виктор, - разработка доктора Теслы, которого сегодня обозвал всеми нехорошими титулами профессор Чернай.
- Вот тебе и лженаука, - проговорил Калашников, - и долго она будет так светить? - глянул он на Виктора.
- Трудно сказать, - ответил Виктор, сложив руки на груди, глядя на сферу, - она черпает энергию из земли и мощность поставляемой этой сферой энергии во много выше чем мощность наших электростанций.
- Я не понимаю, - воскликнул Калашников, - ведь одна такая… электростанция, - он глянул на Виктора, - способна обеспечить током целый квартал, если не половину города! Почему мы о ней до сих пор не знаем?
- Вы у меня спрашиваете? Спросите у Черная! - ответил Виктор и отойдя, подошёл к ящикам.
Он открыл один ящик и позвал Калашникова.
- Посмотрите сюда, - кивнул Виктор, указывая на ящик.
- Винтовки? - подошёл Калашников.
- Вроде того, - ответил Виктор, доставая из ящика автомат, - чтобы Вам было понятно, это… - он подумал, - видать новейшая разработка наших оружейников? - улыбнулся он Калашникову.
- Тульских? - взял второй автомат Калашников.
- Нет, - ответил Виктор, - скорее той же оружейной мастерской, из которой и гильза найденная Вами, в прошлый раз.
- Интересная конструкция, - удивляясь, рассматривал автомат Калашников.
- Это, судя по всему, нечто вроде переключателя, - указал Виктор на одну из сторон автомата, - оружие стреляет короткими и длинными очередями, как пулемёт.
- Ну тогда хорошая винтовка, - улыбнулся Калашников, - мне бы таких на мой околоток, то и гарнизон бы в городе можно было не ставить!
- Вот и я о том же, - вздохнул Виктор и положил автомат на место, - к чему, одинокому инженеру, держать в доме целый арсенал?
- Пожалуй, скоро мы об этом узнаем, - ответил Калашников, - чует моё сердце, что свет и холод, это была увертюра, полковник.
- Не думаю иначе, - ответил Виктор глядя на автоматы, - воевать он явно собирался. Знать бы только с кем и против кого.
Виктор открыл второй ящик. Это был цинк, полный автоматных рожков.
- А вот и боеприпасы, - сказал он сам себе, - а что за бочонок? Похоже на бомбу? - кивнул Виктор на блестящий металлический бочонок.
- Сейчас глянем, - положил Калашников автомат и снял с бочонка герметично закреплённую к верху крышку.
- Матерь Божья! - отступил он, - а вот это уж точно не электростанция…
Из бочонка повалил холодный пар.
Виктор, очень быстро отодвинул, почти отпихнул рукой Калашникова и отступил сам.
- Не подходите! Только не подходите близко! - проговорил Виктор.
- Что это? - удивлённо посмотрел на него Калашников.
- Судя по всему это контейнер наполненный жидким азотом, - ответил Виктор, схватился за край крышки и резко захлопнув её, посмотрел на Калашникова, - только вот как и зачем он создаёт столько холода, мне непонятно…

Глава 6
ГЕРМАНИЯ; СЕКРЕТНАЯ БАЗА РСХА; БРАНДЕНБУРГ; 1942 ГОД
Небольшой, крытый двухместный легковой автомобиль, в сопровождении грузовика с солдатами, поздно ночью остановился перед воротами воинской части.
Свет фар осветил фельджандарма. Фельджандарм поправил карабин и приблизился к автомобилю.
- Документы, - посмотрел он на водителя.
Водитель молча сунул ему лист бумаги свёрнутый вчетверо.
Фельджандарм развернул его и подсветил фонариком на текст, бросил взгляд на пассажира. Затем он вернул документ водителю и отойдя, молча показал чтобы машина проезжала.
Поднялся шлагбаум. Двигатель загудел. Автомобиль и сопровождающий его грузовик, скрылись в воротах.
Грузовик остановился почти сразу, едва пересёк шлагбаум. А машина проехала дальше и востановилась перед одноэтажным домом, возле которого не было никакой охраны.
У самого входа в дом горели два фонаря.
Группенфюрер Штейфон молча вышел из машины, глянул куда-то поверх крыши и так же молча направился к дому.
- Господин Штейфон, - встал Олендорф приветствуя Штейфона.
Штейфон, зайдя в маленький кабинет, небрежно вскинул правую руку в приветствии, потом кивком головы поздоровался с Олендорфом и уселся в кресло возле стола.
- Здравствуйте, Олендорф, - произнёс он уже сидя в кресле, - я полагаю, что меня не зря сорвали в Берлин из Югославии?
- Фон Штейфон, - Олендорф хотел было присесть, но потом подумал и подойдя к шкафу, достал бутылку коньяка.
Он поставил её на стол и открыл. Рядом поставил две маленькие стопки.
- Угощайтесь, - улыбнулся Олендорф кивнув Штейфону.
Штейфон молча налил коньяк.
- Ваше здоровье, - поднял он одну стопку и вылил себе в рот.
- Ну так что же, группенфюрер? - отставил коньяк Штейфон, глянув на Олендорфа, - я полагаю так, дело не может быть отложено или перенесено, раз я тут, а не в Белграде. И как сообщает фюрер, Вам требуется специалист именно моего профиля? Я правильно понимаю?
- Совершенно верно, господин Штейфон, - ответил Олендорф, - и прежде всего, это поможет Вам исправить ситуацию, которая сложилась осенью прошлого года в Париже, когда были похищены плёнки с фотокопиями архива диверсионной школы РОВСа.
- Вы о похищении архива нашей диверсионной школы? - недоверчиво глянул на Олендорфа Штейфон, - уж не хотите ли Вы сказать, что архивы перехвачены и не попали к русским?
- Нет, не перехвачены, - ответил Олендорф, - и к резиденту русской разведки в Швейцарии они попали. Но именно Вы можете сделать так, что к русским они никогда не попадут. Скажите, вы хорошо знаете местность восточнее Харькова?
- Хорошо ли я знаю Харьковскую губернию, Вы хотите сказать? - усмехнулся в ответ Оледорфу Штейфон, - я там вырос, учился и воевал в Гражданской войне, Олендорф. А почему Вас так заинтересовал Харьков, осмелюсь спросить? - он, прищурив глаз, глянул на Олендорфа.
- А штурмбанфюрер Кузьмин-Караваев, вроде бы Ваш земляк? - спросил Олендорф тише.
- Гм, - подумал Штейфон, - скажу честно, если бы его не нужно было ликвидировать и ловить, то я не хотел бы и слышать этого имени.
Он глянул на Олендорфа, хотел было что-то спросить но отвёл взгляд в пол и усмехнувшись, снова посмотрел на группенфюрера.
- В городе, в котором я учился, под Харьковом, жила старушка, - сказал Штейфон, - княгиня Елизавета Кузьмина-Караваева. Душевная была женщина, но немного со странностями. Замкнулась в себе после смерти мужа и мало кого принимала в своём особняке. А когда погиб её сын, то и вообще даже прислугу распустила. Осталась кухарка да ключница, горничная. А почему Вы решили, что штурмбанфюрер Кузьмин-Караваев, мой земляк?
- В том-то и дело, что достоверно неизвестно откуда он вообще взялся, - ответил Олендорф, - Кузьмины-Караваевы, вроде как из ваших мест, Штейфон. Но этот, по всем данным родом из Анапы. А это, ой как далеко от Харькова.
Он вздохнул.
- Вам надобно будет выяснить, какой он Кузьмин-Караваев, князь он или нет и кто он вообще такой, найти его и ликвидировать.
- Да я сам об этом мечтаю уже почти год, Олендорф, - усмехнулся Штейфон, - Вы прикажете мне его уничтожить силою мысли? Тут вопрос: Где мы, и где он? И этом вопросе, существует ответ только на первую его часть. Даже после того как мы арестовали его жену и сына, он не появился. Хотя тут логично. Командование его могло и не информировать об аресте семьи. Но его жена не последний человек из Движения Сопротивления в Париже. И о провале подполья в Париже, он не узнать не мог. И давно должен бы был зашевелиться и проявить себя.
- И что Вы планируете делать с семьёй? - посмотрел на него Олендорф.
- А что делать? - усмехнулся Штефон, - что делать с большевиками? Рейхсфюрер намерен переправить их в Берлин. Жену будут судить и ясное дело казнят. Сына, как военного, предадут военно-полевому суду за сотрудничество с французскими подпольщиками. А там уже не мои проблемы.
- Понятно, - вздохнул Олендорф, - ну так у меня к Вам ещё есть интересные новости, и не скажу, что хорошие.
Он встал и прошёлся по кабинету, потом повернулся к Штейфону.
- Мне известно, что Вы были дружны с бароном фон Готтом. И фон Готт совсем рядом. И воюет против нас.
- Бравый старик, - глянул мрачно на Олендорфа Штейфон, - ну, атаман Краснов тоже не молод. А что, Виктор фон Готт решил встряхнуть свои старые кости и вспомнить что он сибирский драгун?
Олендорф вернулся на своё место.
- Виктор фон Готт, британский морской офицер, капитан третьего ранга, и служит в разведке. И намного моложе Вас, - Олендорф посмотрел на Штейфона, - скорее всего это сын того фон Готта, которого знали Вы. Он находится в Берлине. Кроме всего прочего, этот фон Готт разыскивал некоего инженера русского происхождения, Георгия Полежаева.
Олендорф выложил на стол фотографию и пододвинул её к Штейфону.
- Вот этот Полежаев.
- Железнодорожник? - взял фотографию Штейфон, - ну, а я тут причём? - кивнул он Олендорфу.
- Да, тут он в форме Рейхбана, - ответил Олендорф забрав фотографию, - Вам нужно будет захватить этого самого Полежаева и доставить его сюда. Мне интересно над чем работал Полежаев в 1912 году, находясь у вас, в Чугувеве. Вы же, группенфюрер, и возглавите группу которая доставит его на эту базу.
- Генерал во главе группы захвата? - рассмеялся Штейфон, - да Вы шутите, Олендорф!
- Нет, - спокойно покрутил головой Олендорф, - это приказ фюрера, господин Штейфон. В группу входят только ваши русские белогвардейцы, бывшие, как вас называют большевики. С Вами отправляется оберфюрер Артур фон Ленберг.
- И он тоже русский? - усмехнулся Штейфон.
- Он сам расскажет, - кивнул Олендорф, нажав на кнопку под столом.
Дверь открылась. В кабинет вошёл офицер в мундире СС. Его лицо было мрачно и недвижимо, больше напоминая лицо каменной статуи.
Штейфон посмотрел на него и сразу отвернулся. Он бы даже испугался, если бы не знал, что перед ним человек.
- Знакомьтесь, это оберфюрер Артур фон Ленберг, - указал Олендорф на офицера.
Штейфон снова глянул на Ленберга.
- Не доверяете? - усмехнулся Штейфон Олендорфу, - зачем мне надзиратель?
- Позвольте, господин группенфюрер, - ответил Штейфону, вместо Олендорфа, Ленберг, на чистом русском языке, - я не надзиратель, а доброволец и рад служить под Вашим командованием.
- Гм, - подумал Штейфон, - ну это меняет дело, - он посмотрел на Олендорфа.
- Оберфюрер Ленберг, - сказал Олендорф, - тоже Ваш земляк. Он не воевал против большевиков как Вы. Потому что в годы Гражданской войны был ещё совсем юным, спасся от красного террора в эмиграции. Но как достойный сын Германии, сейчас служит в Лейбштандарте «Адольф Гитлер» и воюет на Восточном Фронте. Он был отозван сюда прямо с передовой. Но, я думаю, воспоминаниям мы предадимся позже. Вас необходимо ввести в курс дела.
Олендорф встал.
- Туда куда вы отправитесь, господа, - сказал он, - очень важно знать местность и ориентироваться среди местного населения.
- Восточнее Харькова? Вы отправляете нас в Чугуев? - удивился Штейфон, - насколько я понимаю, - глянул он на Ленберга, - оберфюрер только что прибыл оттуда, - Штейфон перевёл взгляд на Олендорфа, - Лейбштандарт ведь находится в самом Чугуеве, Олендорф? Так зачем было отзывать оберфюрера?
- Именно, отправляю обратно в Чугуев, - кивнул Олендорф, - и оберфюрер прибыл именно оттуда. И основная часть вашей группы, это разведвзвод Лейбштандарта. И они тоже отозваны из Чугуева. Ещё несколько человек будут из подразделения бригаденфюрера Каминского. У них свой командир, вы с ним познакомитесь. Он из ваших «первопроходников».
- Ледяной Поход? - удивился Штейфон, - ну тогда нам есть о чём с ним поговорить, - он усмехнулся, - с ним я в бой пойду.
- А вот ваш связист, - продолжал Олендорф, - это ещё один дополнительный член вашей группы, профессор, физик. Его пришлось выдернуть из лагеря. Он еврей, но без него Вам не обойтись. Тем более, что этот еврей служил преподавателем в Чугуевской юнкерском училище в 1912 году.
- Преподаватель? Еврей? Физик? - подумал Штейфон и глянул на Олендорфа, - уж не про капитана ли Подольского Вы говорите?
- Именно, Подольский, - кивнул Олендорф, - а Вас пугает то что он еврей?
- Ну, то что он еврей меня не пугает, - усмехнулся Штейфон, - мы сами решаем, кто еврей, а кто не еврей и когда. А вот то что связистом у нас будет целый профессор, это вынуждает меня спросить у Вас, господин группенфюрер, куда и какого чёрта, Вы нас хотите забросить!
- Вот и я о том же, - улыбнулся Олендорф, - прошу вас следовать за мной, господа…

Штейфон стоял посреди огромного зала перед застеклённой площадкой, слушая человека в белом халате накинутом поверх военной формы СС, и пытался понять смысл его слов.
Он поглядывал на Олендорфа, скрестившего руки на груди и молча стоящего в стороне. Тут были все члены группы, кроме профессора Подольского. Штейфон ждал встречи с ним думая, узнает, или не узнает его старый профессор. Тем временем, он старался оценить остальных, тех, с которыми ему предстоял, как он понял, скачок назад во времени.
Штейфон рассматривал каждого очень долго, пытаясь найти в них достоинства или недостатки.
Эсэсовец Ленберг, на первый взгляд казался просто самоуверенным выскочкой. Он единственный тут не выдавал волнения и его лицо было почти каменным. Для оберфюрера он был слишком молод и у Штейфона возникло сомнение в том, что он тот, за кого себя выдаёт.
«Шпион? Авантюрист? Имеет связи? - думал Штейфон, но потом усмехнулся в душе, - ну и чёрт с ним, пусть даже и шпион. Как по мне, так он единственный, кто тут понимает о чём вообще говорят».
Три донских казака, с характерной внешностью, вообще не понимали ни слова из того, что на ломаном русском пытался объяснить этот человек в белом халате.
«Им бы шашку, на коня да на линию огня, - подумал Штейфон глядя на них, - а их, бедолаг, вырвали от батьки Каминского и приволокли чёрт знает куда и чёрт знает зачем. Ну, по крайней мере они сами так думают. На лицах написано».
Их командир, немолодой сотник, которого Олендорф назвал унтерштурмфюрером, был молчалив и немногословен, как казалось на первый взгляд.
«Первопроходник», - догадался Штейфон по медали на груди. Она была в виде тернового венца перечёркнутого мечом, смотрящим лезвием вверх.
«Этот не теоретик, - усмехнулся в душе Штейфон, -  сколько же ему было лет, когда он вышел из Новочеркасска на Кубань, в восемнадцатом? Шестнадцать? Семнадцать? Кто он? Кадет? Гимназист? Надо бы его держать в поле зрения, чтобы ностальгия не пробрала этого романтика».
Остальные были солдатами. Им вообще всё было безразлично и они просто внимали словам немца, стараясь делать вид, что им всё понятно.
Наконец, ворота ангара заскрипели.
Штейфон обернулся и увидел, что конвоир заводит старика в сером длинном пальто, неуверенно озирающегося по сторонам.
Старик поправил очки, остановился и кивком головы поздоровался со всеми.
- Отлично, - остановил человека в белом халате Олендорф, - прибыл последний член группы, профессор Подольский, если я не ошибаюсь.
Он повернулся к старику и улыбнувшись сделал шаг навстречу.
- Проходите, профессор! - громко сказал Олендорф, - думаю, Вам будет тут интереснее чем нам всем?
- Здравствуйте, - снова кивнул профессор, на сей раз Олендорфу, - здравствуйте, господа.
- Вы знакомы с господином группенфюрером Штейфоном? - подошёл к нему Олендорф и взяв под руку подвёл к Штейфону.
- Не припоминаю, - ответил профессор, глянув на Штейфона.
- Здравствуйте, Александр Сергеевич, - посмотрел Штейфон на Подольского,  - наверняка Вы не помните меня?
- Простите… ваше превосходительство, - растерянно ответил Подольский.
- Я исполнял обязанности Вашего лаборанта, в училище, - сказал Штейфон.
- Боря? Боря Штейфон? Но… - замешкался профессор, но Олендорф не дал ему договорить.
- Ну вот и славно, что в составе группы отправляются близкие люди. И так, подробный инструктаж окончен, как я понимаю? - глянул он на человека в белом халате.
- Так точно, господин группенфюрер, - ответил тот.
- Как вы все поняли, - Олендорф подошёл к нему и встал рядом, - точкой вашего назначения является 1912-й год. Вы отправляетесь к себе на родину, в ваш родной город, Чугуев, но в прошлое. В связи с этим, я хотел бы попросить всех проявить сознательность и не пытаться дезертировать, если у вас вдруг начнётся ностальгия, или нечто подобное. Путешествия во времени имеют свои последствия и если кто-то из вас решит бежать, или спрятаться в прошлом, тот скоро поймёт, насколько это опасно и для него самого, и для его близких!
Олендорф достал почти плоский предмет похожий на портсигар и показал всем.
- Это телепортатор. Он будет находиться у командира группы, группенфюрера Бориса Штейфона. Все остальные будет связаны с ним посредством радиомаяка. Командиру группы, будут даны инструкции как и при каких обстоятельствах вы должны будете вернуться назад. И если кто-то не понял, я ещё раз объясняю, что у фюрера достаточно таких приборов, чтобы перебросить в прошлое столько групп, сколько нужно, для поимки или ликвидации дезертиров…
- Я не ослышался, Боря, речь идёт о путешествии во времени? - тихо спросил у Штейфона Подольский.
- Именно, Александр Сергеевич, - так же тихо ответил ему Штейфон.
- У них разработки инженера Полежаева? - снова спросил Подольский.
- Полежаева? - переспросил Штейфон, - мы за ним отправляемся, Александр Сергеевич…

Глава 7
РОССИЯ; ХАРЬКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ; ЧУГУЕВ; ФЕВРАЛЬ 1912 ГОДА
- Осторожнее, осторожнее! - не-то умолял, не-то прикрикивал пристав на юнкеров, которых прислал полковник Фиалковский, чтобы  те помогли вывезти всё найденное в подвале дома инженера Полежаева.
Ящики и контейнер подняли из погреба и погрузив на сани, под конвоем увозили в училище. Дольше всего поднимали контейнер. Его, как оказалось, два юнкера не смогли даже сдвинуть с места. Потом в дело включился юнкер Авилов, местный здоровяк под два метра ростом, бывший вдвое шире своих одногодок. «Бочонок» взвалили ему на спину. Авилов покраснел, закряхтел, но виду не подал. Двое поддерживали бочонок у него на спине, а ещё двое придерживали самого Авилова. Так и понесли к саням. То-ли «бочонок», то-ли Авилова вместе с «бочонком».
- Не вздумайте мне швырять! Души Богу отдадим, коли уроните! - крикнул вслед Калашников.
- Не замай… - ответил ему кряхтя Авилов и медленно опустил контейнер на сани.
- Буду считать, что сегодня штангу таскал, господа, - пошутил он и улыбнулся товарищам.
Потом прыгнул на сани сам и Калашников махнул извозчику, чтобы тот трогал.
- Что местным сказать? - подошёл Калашников к Виктору, глядевшему вслед уезжавшим на санях находкам.
- Главное местным бабам не говорите, что вывозили что-то ценное. Они тогда разнесут этот дом по кирпичикам, - ответил Виктор.
- Что верно то верно, - согласился Калашников и так же посмотрел на скрывающиеся за поворотом сани.
- Что дальше? - спросил Калашников.
- Едем в училище, - ответил Виктор, - проверим, чтобы их определили под надёжный караул и потом проведаю купчиху Минаеву.
- А что Минаева? Приглашала в гости? - усмехнулся Калашников.
- Обещался быть до обеда, - сказал Виктор как-то равнодушно.
- Ну, уж коли купчиха Минаева жаждет Вас видеть, господин полковник, - ответил Калашников с усмешкой, - то стало быть чем-то Ваша персона её заинтриговала. Сия вдовушка ой какая не простая, хотя с виду может показаться душевной дамой. Где-то Вы ходите рядом с её интересом и она видать не хочет, чтобы разрушили Вы её идиллию.
- Идиллию? - не понял Виктор, - какую идиллию?
- А Вы загляните в местную клинику, к Фридриху Францевичу, - ответил Калашников, - это там где аптека, на перекрёстке у Базарной площади и Соборной улицы. Только не спрашивайте его в лоб. Он человек недоверчивый сам по себе. А так, поговорите о жизни, да о том о сём. А там глядишь, и я пригожусь!
Калашников улыбнулся и взял под козырёк.
- Жду интересных рассказов о чаепитии у купчихи Минаевой.
- К обеду увидимся, - ответил Виктор, так же взяв под козырёк.
Калашников направился к себе в околоток.
Виктор закурил, подумал и вспомнил, что последнее время у него сильно крутят суставы на ногах…
- Да, а к Фридриху Францевичу мне не мешало бы… - сказал сам себе Виктор.
Тем временем, в училище уже разгружали прибывшие сани...
- Аккуратнее, аккуратнее господа! - прикрикивал на юнкеров офицер, глядя на то, как они заносят ящики и непонятный металлический бочонок, слишком тяжёлый для своего размера, и тянут их на цокольный этаж, - его высокоблагородие вас явно не похвалит, если вы оброните один из них! Тут гауптвахтой не отделаетесь!
- Да не надрывайтесь, ваше благородие, - шутил в ответ один юнкер кивая на второго, - Авилов один нас троих стоит! Он тайком по вечерам в гимнастическом зале гири тягает!
Раздался дружный смех юнкеров.
Авилов, хотя и крепкий здоровяк семнадцати лет от роду, покраснел и отвернулся, делая вид что смех его не касается и что «бочонок» вовсе и не такой уж тяжёлый.
- А ну отставить смеяться! - приказал офицер, - давай сноси вниз и доложитесь капитану Подольскому, как приказал господин полковник!
- Есть, ваше благородие, - обиженно ответил юнкер, заворачивая на лестницу ведущую на цоколь.
Внизу их ждал немолодой капитан, из отставных. Низ его капитанского погона был пересечён толстой «шпалой», говорящей о том, что уволен он был почётно, с правом ношения мундира.
- И что вы привезли, господа юнкера?
- Куда ставить? - посмотрел на него тот самый юнкер, который шутил с офицером, - уж больно тяжёлые, Александр Сергеевич.
- В этих стенах, господин юнкер, я Вам не Александр Сергеевич, а ваше благородие, - ответил отставной капитан, - а ящики заносите в подземелье и оставайтесь на карауле в лаборатории. Авилова пропустите вперёд. У него, как я понимаю, самый тяжкий груз.
- Ну мы не завтракали! - начал было юнкер.
- … а я распоряжусь о вашем завтраке, - прервал его капитан и направился наверх.
Подземелье, это была небольшая дверь за которой начинался длинный коридор подземного хода. О нём ходило много слухов, рассказывали целые легенды о спрятанных там кладах и сокровищах, но военные понимали его так, как он изначально был задуман. Тут хранили оружие и боевые знамёна. И сейчас, их хранителем, единственным хранителем, единственных настоящих сокровищ, был Александр Сергеевич Подольский, отставной капитан и преподаватель физики в юнкерском училище.
Юнкера, все кроме здоровяка Авилова, ругаясь и тихо возмущаясь занесли ящики в подземелье. Выйдя оттуда, заперли вход, скинули шинели и устроились тут же, в большой комнате на цокольном этаже. Эту комнату Подольский именовал лабораторией.
Здесь было много интересного. Но трогать приборы Подольский никому не разрешал. Поэтому, юнкерам только оставалось глазеть на стрелочки, магнитики, такие же магнитные, только огромные, диски и на то как Авилов, подцепив винтовку на плечо, молча чеканит шаги из угла в угол.
Так прошло полчаса.
- Присел бы, - кивнул Авилову один из юнкеров.
- Я сегодня в гимнастический зал собирался, - проворчал в ответ Авилов.
- Вот тебе и гимнастический зал, - усмехнулся юнкер.
- Тебе, Григорьев, только смешки да шуточки, - остановился Авилов глянув на товарища, - да ещё о девках романсы попеть. А мне заниматься надо. Я хочу Поддубного превзойти.
- Это какого Поддубного? Нашего Ваньку? - рассмеялись юнкера, - да он от горшка два вершка!
- Не нашего Ваньку, - нахмурился Авилов, поняв, что над ним смеются, - а великого гимнаста Ивана Поддубного! А наш Ванька вам не Ванька, а вице-унтер-офицер и командир нашего взвода!
Он ещё постоял, послушал тихие ухмылки друзей и снова начал ходить из угла в угол.
- Ну раз целого тебя поставили, - парировал ему Григорьев, - то стало быть нечто ценное обнаружили в том доме.
Григорьев тут же подумал и посмотрел на товарищей.
- А ведь и правда, господа! А кто знает что мы охраняем?
Не знал никто.
- Я думаю, - продолжал Григорьев, - мы имеем право знать что мы принесли в училище и что находится у нас за спинами!
- Да ничего там не находится! - ответил ему один из юнкеров, - начальство приказало сложить в подземелье ценный груз. И не отходить от него до особого распоряжения. А тебе бы в анархисты, Матвей! Там ты своим сразу придёшься!
- Это ещё почему? - недоумевал Григорьев.
- Приказы офицеров ты конечно не обсуждаешь, но уж больно возмущаешься, когда их приходится выполнять! - ответил юнкер и отвернулся.
Григорьев подумал.
- Нет… анархисты не по мне… я конечно за свободную личность, но предпочитаю называться командиром, а не атаманом банды налётчиков и террористов!
- После того, как получил хорошую взбучку от своего батюшки, - тихо проворчал ему в ответ Авилов.
За открытыми дверями послышались голоса. Возвращался Подольский. Он зашёл в лабораторию и глянул на юнкеров. Следом за ним зашёл Виктор.
- Здравия желаем ваше высокоблагородие! - вскочили, как один, юнкера при виде полковника, а Авилов тупо встал смирно, глядя на Виктора.
- Вольно, господа, - остановился в дверях Виктор, - прошу оставаться здесь и никого не впускать пока мы с господином капитаном рассмотрим находки. Разве только, если это будет его высокоблагородие полковник Фиалковский.
- Есть никого не впускать кроме начальника училища, - ответил Григорьев и отступил от входа в подземелье, пропуская офицеров.
Шло время. Подольский с Виктором закрылись в подземелье и не выходили очень долго, как показалось юнкерам.
Юнкера затихли, пытаясь ловить обрывки слов и фраз доносившиеся из-за дверей.
Григорьев прильнул ухом к двери в подземелье и едва только какой из товарищей даже шептал, как он тут же цыкал на него и грозил пальцем, продолжая слушать.
Наконец дверь открылась и Виктор с Подольским вышли.
- Подслушивали? - строго посмотрел Виктор на юнкеров.
- Никак нет… - проговорил Григорьев в ответ, покрутив головой.
- Смотрите мне, - пригрозил Григорьеву Виктор и позвал Подольского за собой.
Офицеры заперли дверь в подземелье и ушли.
- Господа, - растерянно произнёс Григорьев, глядя то на замершего в углу Авилова, то на остальных товарищей, - господа, как я понял, там находится что-то очень опасное для жизни. Мы охраняем… не бомбу, но что-то более страшное чем бомба!
- Что ты слышал? - кивнул ему, усмехнувшись в ответ, один из юнкеров.
- Они говорили про жидкий азот! И там он в смертоносно огромном количестве, господа! Это точно! - ответил Григорьев перепугано.
- На тебе лица нет, Матвей, расслабься, - сказал юнкер, - жидкий азот существует только теоретически и все попытки вывести его в лабораторных условиях завершились ничем. Тебе надо время от времени читать научные журналы, а не только революционные прокламации сепаратистов.
Григорьев отмахнулся, сел на лавку и отвернувшись прижал к себе винтовку.
- Хотел я ещё с утра в гимнастический зал, - послышался голос Авилова.
Авилов вздохнул и снова начал мерить шагами лабораторию.


Глава 8

Немолодой художник стоял перед Минаевой, которая небрежно читала его прошение. Она поглядывала то на художника, то на жёлтый лист бумаги, время от времени ухмыляясь.
- И чего же вы хотите? - наконец отшвырнула она прошение Чумаку, который на лету поймал его и скомкав, сунул себе в карман сюртука.
- Илья Ефимович обещали-с быть на будущий год, - неловко начал говорить художник, - хотелось бы сообщить ему хорошие новости о том, что проект Делового Двора рассмотрен Вами и Вы готовы приступить по весне к возведению Делового Двора. На сколько я знаю, он Вам прислал деньги на покупку Гридиной Горы, которую знает, как живописное место с чудесным видом на Донец и его оба берега.
- Что вы думаете? - усмехнулась ему Минаева, - да кому он тут нужен, ваш Репин! У нас некоторые гимназисты и лучше нарисовать могут! Что он может этот кантонист! И что он вообще о себе думает? Я на Гридину Гору уже под свои предприятия выкупила и ещё осенью торговые склады там поставила. Так ему и передайте. А хочет вернуть свои, якобы присланные им деньги, пусть приезжает и судится со мной. А то разболтались, людишки!
- Но, - опустил голову художник, - как же… он мировая известность и в Академии Художеств…
- Чугуеву он не нужен! - вскрикнула Минаева, - как ты осмелился просить меня за этого выскочку?
- Отчего же выскочку? - опешил художник, в недоумении глядя на Минаеву, - он признан достоянием Государства Российского…
- Достояние! - ухмыльнулась Минаева, - затиранил меня уж своими расспросами, куда деваются его жалкие гроши, которые он передаёт этому гадюшнику, что именуется тут ремесленным училищем! И ишь чего надумал? Деловой Двор ставить собрался, академии захотел тут открывать! Жили мы триста лет без академий. И ещё столько же поживём! Неровен час, какой-нибудь его академик, ещё и жандармов на меня натравит! А такие могут… - Минаева, смеясь глазами, посмотрела на художника, - все Вы одинаковы, радетели чугуевские. Больно умные пошли и таких же умников воспитать пытаетесь. Не выйдет! Не нужны мне умники в городе! Хотите умничать, то Россия большая. А мы тут и без репинского приплода переживём.
В дверях зазвонил колокольчик.
- А это ещё кто? - указала на двери Минаева, посмотрев на Чумака.
- Понятия не имею, сударыня, - наклонился к ней Чумак, - что прикажете?
Минаева строго глянула на художника.
- Пшол прочь, - махнула она рукой, - и чтобы духу репинского в городе не было!
Потом посмотрела на Чумака.
- Спрячьтесь-ка, Терентий Свиридович, - сказала тихо Минаева, - я вижу, это барон фон Готт.
Художник тяжело вздохнул и направился к выходу опустив голову, в дверях столкнувшись с Виктором.
Виктор отступил, пропустив его.
Он глянул художнику вслед и прошёл в гостиную.
- Ой, барон! Барон Виктор фон Готт! Вы ли это? - улыбаясь, поднялась из кресла Минаева и приблизившись к Виктору остановилась в двух шагах, словно разглядывая его.
- Да уж, получил Ваше приглашение и как обещался, ближе к полудню прибыл к Вам, - ответил Виктор отдавая шинель камердинеру.
- А Вы, как я вижу, ночь не спавши? - улыбнулась Минаева, - не желаете ли чаю, или крепкого кофе?
- С удовольствием выпью крепкого чаю, - улыбнулся ей в ответ Виктор.
- Распорядитесь про чай, - махнула Минаева горничной.
Та кивнула и удалилась на кухню.
- Всё, знаете ли, всё больше слухи о Вас получаю, барон, - Минаева подала ему руку для поцелуя.
Виктор поцеловал ей руку и Минаева, лёгкой улыбкой и таким же лёгким кивкуом головы, пригласила его пройти в гостиную.
- И каковы последние слухи? - спросил Виктор.
- Сказывают, что у нас в городе исчез какой-то человек, прибывший из Петербурга? - скорчила Минаева удивление на лице.
- О, я Вас уверяю, - ответил Виктор, так же подыскивая нужное, более важное, выражение лица, - люди не пропадают без причины. Он жив, и мы в этом уверены. Я думаю он скрывается где-то в Чугуеве и очень скоро мы его отыщем.
- Ужас какой, - проговорила, вроде как испуганно, Минаева, - в моём городе скрывается преступник?
На этом самом «моём» она сделала какой-то особенный акцент, который Виктор без труда уловил но не подал виду.
- Ну почему же преступник? - ответил он, - человек явно болен. И ему нужна помощь врачей.
Минаева довольно улыбнулась.
Подали чай и кипящий самовар.
- Я слышала, что из его дома сегодня будто вывозили что-то? - спросила она вроде как нечаянно и тут же оборвала себя саму, - ой, да ну что это я всё о Вашей службе? Очевидно Вы и без того ею утомлены, барон?
- Ну что Вы, - ответил ей Виктор, - это меня вовсе не отягощает. Да, мы нашли в доме Полежаева нелегальную литературу и краску для печатного станка. Но сейчас, все наши находки под надёжной охраной. Не думаю, что в ближайшее время что-либо нарушит спокойствие обывателей.
- Вы не представляете как это меня радует, - улыбнулась Минаева, - знаете, я всё больше пекусь о благополучии местных обывателей и меня очень интересует всё что происходит в нашем городе. Недавно, наше собрание даже заслужило похвалу Её Светлости Великой Княгини Марии Феодоровны. Вы не знакомы с Её Светлостью? - она прищурила глаз пытаясь уловить реакцию Виктора на вопрос.
Виктор улыбнулся.
- Не имею чести знать Великую Княгиню Марию Феодоровну, - спокойно сказал он.
- Вот, а мы с ней переписываемся, - вздохнула Минаева, - но впрочем, наверное Вам скучны мои душевные дела? Скажите, а надолго ли Вы к нам в город? У Вас чисто служебный интерес, или желаете у нас поселиться? У нас, знаете ли, по весне и летом очень хорошие пейзажи. Особенно в сельце Кочеток. Не намерены ли Вы купить там домишко, чтобы проводить у нас лето?
- Намерен, - кивнул Виктор, - но думаю, что повременю с этим в ближайшие несколько лет.
- Смотрите, - улыбнулась Минаева, - если Вам нужен домик получше, то я могла бы замолвить словечко в местном земстве.
- О, - будто обрадовался Виктор, - так Вы имеете влияние на земские власти?
- Ну конечно же! - улыбнулась Минаева, - я ведь предводительствую в местном дворянстве!
- Чудесно! - кивнул в ответ Виктор, - и как обстоят дела в местном собрании? А то, знаете ли, всё не имел чести посетить вас. Даже неудобно получается.
- Можете прибыть, - кивнула Минаева снисходительно, - мы устраиваем приёмы каждую субботу в нашем здании на Дворянской улице. У нас бывает весь цвет местного общества и мы часто принимаем почётных гостей. Будете одним из них.
- Благодарствую, Капитолина Николаевна, - кивнул, улыбнувшись в ответ, Виктор.
- А сами-то Вы, чай не родственник фон Дитерихса? - спросила она, пристально посмотрев на Виктора, - уж больно лица ваши схожи? Мы, знаете ли, с фон Дитерихсом очень дружны!
- О, ну что Вы! - ответил Виктор, - не имею чести знать уважаемого барона Дитерихса. Да и родственники мои поскромнее будут.
- Странно, - усмехнулась Минаева, - это очень известные люди в Петербурге. А кто же Ваши родители?
- Отец, - подумал Виктор, - в молодости служил в драгунском полку, как и я, воевал, потом занялся наукой. Мать учительствовала. У нас большая семья и я давно из них никого не видел. Надеюсь на скорую встречу с ними, Капитолина Николаевна.
- Я Вам сочувствую, барон, - вздохнула Минаева, - я вот тоже давно никого не видела из своих родных. Но надеюсь, что и не увижу, - улыбнулась она отставив чашку, - а каковы планы на ближайшие дни?
- Хотелось бы съездить в Купянку, - спокойно сказал Виктор, - говорят, там недавно поселился бывший гарнизонный врач?
- Кузьма Демьянович? - удивилась Минаева, - ой, давно о нём не слышала! Можете не передавать от меня поклон, ежели с ним встретитесь! Я сама надеюсь лично увидеть его, на Пасху! Он очень любит посещать Всех Скорбящих Радосте, - перекрестилась Минаева посмотрев куда-то вверх и снова глянула на Виктора не сводя улыбки с лица.
- Да, он далеко не гордость нашего города. Хотя один из лучших врачей, даром что убил свою жизнь на службе. Вы представляете, сколько бы он блага сделал нашему городу, будь он подальше о Чугуева? А он вот, как на радость, взял и удалился к себе в имение.
- Видать имел причины? - спросил Виктор.
- Да, последнее время он чудил, озлобился как-то, - подумала Минаева продолжая улыбаться, - начал рассказывать всем… - она замешкалась, - жуткие вещи!
- Жуткие? - удивился Виктор, - и какие же, разрешите поинтересоваться?
- О да, понимаю, - кивнула Минаева, - вы, как человек военный, полковник, просто обязаны это знать! Он связался с этими… - она подумала, - с бунтовщиками, которые пытаются подорвать спокойствие нашего Государя Императора!
- И есть доказательства? - посмотрел на Минаеву Виктор.
- У меня они всегда есть, - ответила Минаева, - он лично мне, в присутствии мадам Хватынцовой и мадмуазель Токаревой, заявлял что в нашем городе нужно учредить какой-то совет из достойных горожан. А на наши замечания, что у нас и так существует и купеческая гильдия, которая заправляет вопросами коммерции, и наше почтенное собрание, заправляющее благотворительностью, знаете что он ответствовал?
- И что же? - спросил Виктор.
- Он назвал нас ворами и проходимцами, - вздохнула Минаева, - стало быть, дворяне и купцы, которые копейка к копейке собирают фонд нашего города, это воры? Мы например, недавно открыли больницу для страждущих детей. А между прочим, Гречко держал больных деток в своём лазарете и буквально использовал талант замечательного доктора Файста! Вы знакомы с доктором Файстом?
- Не имел надобности, слава Богу, - усмехнулся Виктор, - да уж, ваш Гречко действительно подозрительная и интересная личность.
- Вот именно, - кивнула Минаева.
- А что купеческая гильдия? - вдруг спросил Виктор и Минаева немного даже растерялась, - как там обстоят дела? Я слышал, что купец Зайцев недавно обзавёлся новым особняком?
- О! Вы видели этот особняк? - воскликнула Минаева, - он прямо в центре нашего города, возле городской думы!
- Тот что по ночам светится иллюминацией? - улыбнулся Виктор.
- Правда красиво? - восхищённо спросила Минаева, - детишки как радуются! А ёлка на Рождественские праздники, была просто замечательная! Что ещё нужно детям, чтобы обрести радость в жизни? Конечно же праздник!
- Согласен, - кивнул Виктор, - очень красиво. Как я понимаю, это не единственное достижение местных купцов? На базаре народ возмущался, что мало места для торговли? А я, как поглядел, так вроде и площадь не такая уж и маленькая, и лавки поставить можно. Разве городские власти воспрещают торговлю?
- Ну что Вы, барон, - усмехнулась Минаева в ответ, - в нашем городе всё делается только по закону. Это возмущались торгаши, - скривила пренебрежительную гримасу Минаева, - знаете, разные бабки-молочницы, мальчишки с бубликами да спекулянты разной масти. Того гляди и продадут негодный товар, от которого потом животом люди страдают.
Она вздохнула.
- Беспошлинная торговля у нас воспрещена. А пошлину взымают лишь после проверки товара купеческой гильдией и пошлина вся направляется на благотворительность.
- А отчего не градоначальником? - спросил Виктор.
- Ну что Вы, пошлина должна сразу же приносить пользу, - торжественно заявила Минаева, - мы не устаём подавать и подавать требования Лубенцову. И под нашим давлением, он принимает решения во благо нашего города!
- Превосходно! - улыбнулся Виктор, - я вижу, знакомство с Вами действительно полезное. Но сейчас мне пора.
- Ну и меня прошу извинить, дела, - улыбнулась Виктору Минаева.
Виктор встал.
- Был очень рад общению с Вами и обещаюсь посетить ваше собрание в одну из ближайших суббот.
- Буду ждать, - подала ему руку Минаева.
Виктор поцеловал руку, попрощался кивком головы и направился к выходу.
Камердинер подал ему шинель.
Минаева стояла, провожая Виктора взглядом, улыбаясь ему вслед. Когда он, выходя обернулся, она помахала ему рукой и едва за Виктором захлопнулась дверь Минаева посмотрела в сторону.
- Терентий Свиридович, что Вы можете сказать? - подозвала она прятавшегося в соседней комнатке Чумака.
- Не знаю, Капитолина Николаевна, - вышел из укрытия Чумак, - он немногословен и видно, что сам изучает Вас. Кроме того, с каких пор военная разведка, да ещё и морского ведомства, да ещё и целый полковник из самого Петербурга, ловит пропавших сумасшедших? Не к добру это, знаете ли, - покачав головой он посмотрел на Минаеву.
- Он ни с кем не знаком, - посмотрела Минаева на двери, из которых только что вышел Виктор, - или хочет, чтобы все поверили, что он ни с кем не знаком. Замашки с претензиями на благородство, но… - она подумала, - он больше похож на человека, которому очень повезло в жизни. Уж я таких чувствую, - усмехнулась она, посмотрев в ответ на Чумака, - постарайтесь-ка, Терентий Свиридович, чтобы он уехал как можно скорее, - снова глянула она на Чумака.
- Подумаем, Капитолина Николаевна, - кивнул ей Чумак в ответ...

Калашников встретил Виктора, с порога рассмеявшись.
- Ну, как завтрак с купчихой Минаевой? Чай не закормила в усмерть?
- Не закормила, - так же усмехнувшись в ответ, сказал Виктор.
Он скинул шинель и присел напротив Калашникова.
В околотке скучал только дремавший в сенях городовой, а Калашников читал старую газету.
- Вот смотрите, господин полковник, - сунул газету Виктору Калашников, - специально сходил домой за этим обрывком. Благо сохранил. Статейка дюже интересная, понимаете ли. Тут какой-то Эйнштейн из Германии, пишет о свойствах атомов.
- Эйнштейн? - взял газету Виктор.
- Да не-то патентщик, не-то нотариус, я так и не понял кто он такой, - ответил Калашников, - но видно, что неглупый человек и в физике разбирается получше меня. Он упоминает об особенных свойствах низких температур и их влиянии на структуру атомов. Не мог ли наш инженер Полежаев, заниматься какими-то научными изысканиями в этой области и собрать такую вот машину, для воздействия на атомы?
Виктор пробежал газами статью.
- Жидкий азот это сверхнизкие температуры, - подумал он, - и пожалуй Вы правы, господин Калашников. Полежаеву нужна была температура воздуха, которая при определённых условиях преобразует частицы атома в кристаллы, позволяя, вроде как, «консервировать» и сохранять их. Только из записок Полежаева следует, что консервировать он пытался атомы хронополя.
- Атомы чего? - не понял Калашников.
- Консервировать хронополе, как он называл время, - ответил Виктор, - по версии Полежаева, время, это такое же явление как и огонь, например, - отложил Виктор газету, - его можно ускорить, замедлить, хронополем можно переместиться в другую эпоху и заморозить его, сохранить, будто напечатать фотографическую карточку. Для этого ему нужны были сверхнизкие температуры.
- Консервировать время? - усмехнулся пристав, - зачем это ему?
- Момент существенный и важный, - кивнул Виктор, - представьте такую ситуацию, что вроде как Вы переместились на сто лет назад и встретили там, в прошлом, своего молодого прадедушку.
- Ну, было бы интересно, - подумал Калашников.
- Вот, - продолжил Виктор, - на радостях вы оба напились и ненароком его убили.
- Ну... - подумал Калашников, - грешно даже думать о таком, но могу и такое представить.
- Что будет, - посмотрел на него Виктор, - если предположить, что Ваш прадед ещё даже не был знаком с Вашей прабабушкой, и соответственно, Ваш дед ещё не был рождён?
Калашников глянул на Виктора.
- Вы клоните к тому, что я тоже умру?
- И не просто умрёте, - ответил Виктор, - Вы исчезнете в тот же миг, исчезнет всё что было связано с Вами. И те события которые произошли благодаря Вашему непосредственному, или, хотя бы косвенному вмешательству, никогда не произойдут. И соответственно, не произойдут и те события, которые как-то были связаны с ними. Ваши дети никогда не родятся, а любая память о Вас исчезнет. Исчезнет память и о том всём, что с Вами хоть как-то было связано. Пропадёт целое звено истории.
- Я никогда не задумывался об этом, - кивнул в ответ Калашников, - а ведь и правда, убей в прошлом, эдак лет двести назад, какого-нибудь забулдыгу, кое-какие события можно изменить.
- Не просто события, - ответил Виктор, - историю можно изменить до неузнаваемости.
Он вздохнул.
- Инженер Полежаев изобрёл метод, с помощью которого всего этого можно избежать.
- То есть... - не понял Калашников.
- То есть, - ответил Виктор, - он без труда может проникнуть в прошлое, убить Вашего прадеда до рождения Вашего деда, без всяких последствий для истории. Вы, конечно, не родитесь, но вот цепочка истории которая не состоялась из-за смерти Вашего прадеда, будет сохранена, хотя бы на бумаге, или в фотокарточках.
- Каким образом? - не понял пристав.
- Ну это уж я не знаю, какие возможности у Полежаева, - ответил, подумав, Виктор, - нам-то с Вами достоверно известно, спасибо тому что Полежаев оставил нам гильзу, что гений прибыл к нам не из Харькова, и не из Петербурга, а из далёкого будущего.
- Хотите сказать, что он тут кого-то убил? - посмотрел Калашников на Виктора.
- Скорее нет, - кивнул в ответ Виктор, - он мог что-то изменить, что-то такое, что для нас и не важно, практически незаметно, но очень сильно повлияло на ход истории там, в его времени. А вот его внезапная пропажа говорит только о том, что он сам спасался от убийцы.
Калашников вздохнул, перекрестился и помотал головой закрыв глаза.
- Или убийц, - подумал он, - Пресвятая Богородица, в какую же пакость мы с Вами, господин полковник, вляпались-то?
- Трудно сказать, - ответил Виктор, - но судя по всему, ничего приятного ожидать не стоит.
Он подумал и протянул приставу скомканный обгоревший клочок бумаги.
- Вот, скорее всего он пытался что-то уничтожить перед своим уходом, - сказал Виктор, - но эта страничка блокнота не захотела сгорать.
- И что же он хотел от нас скрыть? - посмотрел пристав на обгоревший лист.
- Вряд ли это что-то нам скажет, - сказал Виктор, - такого ведомства как РСХА не существует. И это я знаю точно.
Пристав глянул на Виктора, потом снова перевёл взгляд на клочок бумаги. Это был бланк где текст почти не узнавался. В самом верху Калашников увидел германского орла.
- А что это за знак от сжимает в лапах? - спросил пристав глянув на Виктора.
- Это свастика, господин Калашников, - вздохнул Виктор в ответ…


Глава 9
ХАРЬКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ; ИЗЮМСКИЙ УЕЗД; ФЕВРАЛЬ 1912 ГОДА
- И далеко от Чугуева эта Купянка? - курил уже не первую папиросу Виктор, глядя на заснеженную дорогу бегущую навстречу.
Он сидел рядом с извозчиком, который, как казалось не чувствует ни времени, ни пути, ни холода.
- Вёрст двадцать ещё будет, барин, - равнодушно ответил извозчик не глядя на Виктора.
Виктор оглянулся назад, где развалившись на сене словно на диване, лихо сбив папаху набекрень, насвистывал какую-то весёлую песенку молодой штабс-капитан.
- Чего ты там свистишь? - кивнул ему Виктор.
- «Сказки венского леса», господин полковник, - не оборачиваясь ответил штабс-капитан.
Виктор перелез к нему и присел рядом на край телеги.
- Лихо Вы нас на телеге отправили, - рассмеялся штабс-капитан, - лучше не придумать. Глядите, чтобы этот Гречко не ополоумел, увидев нас на сене. Ждёт поди экипажа запряжённого тройкой борзых, а тут деревенская кобылка.
Штабс-капитан снова рассмеялся и продолжал смотреть на убегающую дорогу.
- Телега как телега, - ответил Виктор, - отойдёт Гречко, не ополоумеет.
Он посмотрел на задумавшегося штабс-капитана.
- Давно хотел спросить у Вас, Ваня, - тихо произнёс Виктор.
- Спрашивайте, господин полковник, - усмехнулся штабс-капитан, переведя взгляд на Виктора.
- Вы ведь Вайсберг? Вы - еврей? - кивнул Виктор прищурив глаз.
- Да ну что Вы, - усмехнулся Вайсберг, - я русский, - он снова посмотрел на дорогу о чём-то задумавшись.
- Русский с фамилией Вайсберг? - спросил Виктор.
- Вайсберг, - кивнул Ваня не глядя на Виктора, - батюшку моего покойного, на Чугуев ещё мальчонкой пригнали, в одном из последних конвоев. Я из кантонистов, - он посмотрел на Виктора грустно усмехнувшись, - его тогда крестили и стал он Дмитрием Яковлевичем. Правда, потом вернулся в веру отцов. А я…
Он снова глянул на дорогу, о чём-то подумал и снова перевёл взгляд на Виктора.
- А я крестился, чтобы приняли в наше юнкерское.
- С тех пор Иван Дмитриевич? - спросил Виктор.
- Иван Дмитриевич, - кивнул Вайсберг, - правда фамилию менять не стал, - хотели было меня Беловым записать, да я не дал. А брат записался.
- Вайсберг звучит благородней, - согласился Виктор.
- А то как же? - усмехнулся Вайсберг, - хочу детям потомственное дворянство выслужить. Батюшка мой наверное и не чаял, когда по морозу их гнали на Чугуев, что внуки уже дворянами будут!
Вайсберг снова усмехнулся и о чём-то задумался.
- И много тут таких? - спросил тихо Виктор, - из кантонистов?
- Офицеров много, улан ещё больше, а врачи почти все, - ответил Вайсберг, - а отчего Вы интересуетесь, господин полковник?
- Да я сам из Могилёва, - улыбнулся Виктор, - мою матушку, приёмную, Сарой Готт зовут. А мой младший брат раввин, правда живёт он далеко от России.
- О, так Вы из наших? - обрадовался Вайсберг, - значит мы с Вами можем поговорить на идиш?
- Можем, - усмехнулся Виктор, - ведь мы самые русские из них, Ваня…
Вайсберг подсел к Виктору и по дружески положил ему руку на плечо.
- Вы уж простите господин полковник, за такое панибратство, - рассмеялся он, говоря уже на идиш, - не признал сразу. Матушке Вашей от меня кланяйтесь, хотя и не знаю её. Но должно быть она настоящая мама, раз сына такого воспитала! И пожалуй Вы правы, мы тут самые русские. Даже наш раввин Шмуль Викнельсон!
- Полно Вам, штабс-капитан, - усмехнулся Виктор, - даже за океаном мы словно строим Россию вокруг себя. Как там у Рабби Нахмана?
- Да, - кивнул Вайсберг, - это он ответил на вопрос, нужно ли нам всем бросить всё и убраться в Палестину, - Вайсберг рассмеялся, - бросить всё! И могилы дедушек с собой забрать? Их не заберёшь! Как там ответили скифы Дарию? «Могилы предков! Попробуй, возьми их!» Я понимаю так, что это самое святое из всех мест человеческих. Ведь правда, господин полковник?
- Самое святое из мест человеческих это память, Ваня, - ответил, подумав Виктор, - хотя, пожалуй Вы правы. Что выше может быть в памяти, чем память о своих родителях? Даже если нет могилы, и даже если она там, куда нет никому хода.
- А ведь есть такие места, - согласился Вайсберг.
Он подумал, посмотрел куда-то в сторону и снова обернулся к Виктору.
- Порой и не знаешь где уснёшь навеки и найдёшь свой последний приют. Вот отец мой покойный сказывал, что под Плевной много наших полегло. Кое-кого и по частям собирали. Руки отдельно, ноги в стороне, голова вроде и цела, а возьмёшься — и та разбита. И кто знает чьи руки и ноги в могилу к кому положили.
Он снова подумал.
- А многих вообще не нашли. У нас на Думской старая мадам живёт. У неё три сына пошли на Болгарию в той войне. И ни один не вернулся. А нашли на поле боя только одного.
- Ужели пропали? - удивился Виктор.
- Пропали, - махнул рукой Вайсберг, - как сгинули.
Он посмотрел на Виктора.
- Старики сказывают, что их вроде ангелы забирают на небо, - сказал он тихо, - только я-то знаю, что ангелы эти шрапнелями да снарядами зовутся. Один в тебя попадёт — разорвёт так, что и воронью клевать будет нечего, не то что хоронить.
Он подумал.
- Вот Гречко, к которому мы едем, ту войну от начала до конца прошёл. Он больше расскажет.
- А кем он там был? - спросил Виктор.
- Военфельдшером, - ответил Вайсберг, - отец сказывал, что на Шипке ему руку в двух частях пробило. Его в родной госпиталь забрали, а он истерику закатил как кисейная барышня.
- Зачем истерику? - не понял Виктор.
Вайсберг усмехнулся.
- На передовую обратно просился, - ответил он, - а начальник его не пускал. Так говорят, Гречко самому Скобелеву пожаловался.
- А что Скобелев? - спросил Виктор.
- А что Скобелев? - словно равнодушно ответил Вайсберг, - начальнику ничего, Гречко к Георгию, но на передовую не пустил.
- Значит Гречко ещё тот вояка? - усмехнулся Виктор.
- Да, из старых, про которых говорят «Были люди в наше время!», - посмотрел Вайсберг на Виктора покачав головой, - да сами увидите, господин полковник, - улыбнулся Вайсберг.

Кузьма Демьянович Гречко, седой, но моложавый человек с быстрыми глазами и большим орлиным носом, скорее здоровый телом, чем грузный, пребывал в чине подполковника. Сказать, что он был молчалив — нельзя. Скорее задумчив. И сказать что он был улыбчив, тоже было нельзя. Скорее он старался показать, что он дружелюбен. Хотя, его таковым не считали.
Гречко был немногословен и постоянно соглашался со всем что ему говорили собеседники. Но всегда делал так как считал нужным.
Когда к порогу его имения подъехали сани, в которых он увидел Виктора и Вайсберга, двух офицеров, Гречко в начале немного опешил, но потом взял себя в руки чтобы не показать своего удивления.
- Ожидай нас, милейший, - махнул Виктор извозчику и направился к Кузьме Демьяновичу. Вайсберг последовал за Виктором в двух шагах позади.
- Кузьма Демьянович, - Виктор кивнул Гречко и приложив руку к козырьку фуражки, подал руку, - наслышан про Вас, господин подполковник.
- Да уж, здравия желаю, - пожал ему руку Гречко, - полковой врач 10-го гусарского Ингерманландского полка, - подполковник Гречко.
- Полковник Виктор фон Готт, - представился Виктор, - военная разведка Морского генерального штаба. И мой сопровождающий, - кивнул он на Вайсберга, - штабс-капитан Иван Дмитриевич Вайсберг, полковая разведка 10-го гусарского Ингерманландского полка.
Вайсберг, просто, по военному отдал честь.
- Знакомы, господин подполковник, - сказал он.
- Отобедаете, господа офицеры? - улыбнулся Гречко.
- Отчего же не отобедать? - сказал в ответ Виктор.
- Тогда пожалуйте в дом? - уступил Гречко дорогу Виктору, - живём не богато, но такие гости у нас частые. Прошу…
За обедом разговоры шли ни о чём. Жена и дочка Кузьмы Демьяновича были полными противоположностями своего мужа и отца. Их интересовало всё. И что нового в Харькове, и что нового в Чугуеве, и особенно, что нового было в Петербурге.
- Ждём Императора ближе к лету, - окончил свой рассказ Виктор, предварительно поведав все светские новости Харькова, - а вот Чугуев… - он помолчал, - Чугуев, он как всегда.
- Часто у нас бываете? - вежливо улыбнулась ему супруга Кузьмы Демьяновича.
- Часто, - спокойно ответил Виктор, - последние пару лет, я практически через каждые полгода живу в Харькове и в Чугуев заезжаю по мере необходимости. Знаете, мне тут даже больше нравится. У вас и воздух иной, - посмотрел он на супругу Кузьмы Демьяновича.
- Воздух тут действительно превосходный, - сказала она, - Купянка не хуже Чугуева, даже во многом лучше. И жизнь здесь пошла совершенно по иному когда построили станцию. Кстати, отчего вы не прибыли паровозом?
Виктор улыбнулся.
- Ну разве мы могли потерять чудесные мгновения пейзажей русской зимы?
- Недаром у нас родились художники Рашевский, Чаплыгин и его воспитанник Репин, - ответила жена Кузьмы Демьяновича, - я даже не хочу возвращаться в Чугуев. Репин ведь тоже не хочет? Не правда ли, Виктор Иосифович?
- Да, - кивнул Виктор, - но у него на это совершенно иные причины. Я имею честь быть знакомым с Ильёй Ефимовичем. Когда я первый раз в своей жизни прибыл в Петербург, то первым делом направился к нему в Финляндию. Благо не далеко. Просто, чтобы познакомиться с ним. С той поры мы дружны. Хотя, как я наслышан, он скоро должен прибыть в гости к своей родне.
- А правда, что они простые крестьяне? - послышался голос дочери Кузьмы Демьяновича.
- Гррр… - посмотрел на неё Гречко.
Девушка виновато опустила глаза.
- Ну почему же простые крестьяне, Феодосья Кузьминишна? - подумал Виктор ответив ей, - Репины состоятельные люди. Матушка его из духовного сословия, а братья подались в купцы. Илья Ефимович владеет огромным имением в Финляндии. Недавно к нему приезжали из Харькова его друзья и привезли весточку о том, что он собирается открыть в Чугуеве собственную школу искусств.
- В Чугуеве? Школа искусств? - чуть не рассмеялся Гречко, - в нашем Чугуеве опасно открывать даже конюшню, - он быстро изменился в лице, - не то что конюшню! Стойло для лошадей! - посмотрел Гречко на Виктора, - разворуют — это одно. Но вот образ мышления наших чугуевских людей — это совершенно другое.
- А что чугуевские люди? - спросил Вайсберг, - люди как люди. Тоже стремятся к прекрасному, хотят улучшить свой быт и жить не хуже чем в Париже.
- Ой, как Вы молоды, мой мальчик! - рассмеялся Гречко, - я прожил в Чугуеве всю свою жизнь и скажу честно, что за прекрасными декорациями зелёных садочков и беленьких домиков, прячется ужасный, страшный монстр. От него я сбежал в деревню. Где, поверьте, просто счастлив. И я меняюсь душой, едва мне опять приходится приближаться к тем садочкам и домикам.
Гречко помолчал.
- Искусство… - проговорил он, - несчастный Илья Ефимович! Он старается сделать этих людишек лучше, а у них каждая их мысль - извращена, они выворачивают наизнанку всё, даже себя самих. Знаете почему?
- Почему? - кивнул ему Виктор.
- У них в душах грязь, - ответил Гречко, - жуткая грязь. И они, естественно, видят вокруг только грязь. А едва появляется что-то большое и светлое, будь то мысль, порыв, даже душа, как они начинают клеймить её грязью, потому что себя считают чистотой. Ищут подвох. Стремятся опорочить и охаять. Они просто не могут по другому. Они не умеют по другому думать. И они не виноваты в том, что они такие.
- Но ведь они такими не родились? - сказал Виктор.
- О нет, Боже упаси! - ответил Гречко, - детки рождаются миленькими, славненькими, добрыми ангелочками. У них души как сказочные феи, порхают, стремятся к свету. И вот, едва дитя подлетает к этому свету, как бежит мамка, привыкшая к тому что она уличная девка. Хрясь этого ангелочка! «Ты куда!? Не видишь, оно не похоже на твою мамку!» А мамка-то для дитя, это идеал и образец подражания? И дитя начинает думать, что свет и добро — это плохое, а уличная девка это хорошо. А всё почему? Они не видят ничего кроме кабаков, распутниц, пьяниц и не слышат ничего кроме огульной кабацкой брани. И для них это хорошо. Это их рай. Рай нищих и духовных калек. И когда кто-то пытается переубедить их, построить в городе что-то непохожее, непонятное для них, против него ополчается весь город. И все ищут грязь. Втаптывают в грязь этого наивного. Исправляют, так сказать.
Гречко снова помолчал.
- Знаете как я называю этот город? Не иначе как «Оно»!
Обед подошёл к концу.
Гречко помолчал, потом бросил взгляд на супругу и чуть улыбнувшись кивнул.
- С вашего позволения, мы покинем вас и удалимся в библиотеку, - тихо сказал он, - не думаю, что господа офицеры прибыли послушать моё мнение о наших земляках.
- Дамы, - поднялся Виктор, - было приятно провести с вами время, но знаете, дела.
- Приезжайте почаще, полковник, - ответила супруга Кузьмы Демьяновича, - и Вы, господин штабс-капитан, - посмотрела она на вставшего вслед за Виктором Вайсберга, - я слышала Вы местный?
- Всенепременно, - чуть улыбнулся ей Вайсберг, - будете в Чугуеве, я тоже буду рад встречи с Вами.
- Думаю, к Пасхе мы приедем проведать родных, - ответила дочка Кузьмы Демьяновича.
- В этом случае, буду рад сопровождать Вас, мадмуазель Гречко, - посмотрев на неё, слегка кивнул головой Вайсберг.
- Ну полно, увидитесь, - встал Гречко и позвал офицеров за собой…
- Я так понимаю, - зайдя в библиотеку Гречко присел в своё привычное кресло-качалку и бросил взгляд на Виктора, - разведку Морского генерального штаба мало интересуют вопросы строительства Делового Двора? Присаживайтесь, господа, - указал он на стоящие неподалёку стул и табурет, - если интересуетесь, у меня есть интересные экземпляры в этом собрании.
- Интересует, - взял Виктор с полки одну из книг, а Ваня послушно присел, наблюдая за тем как Виктор перелистывает страницу за страницей.
- Шекспир, в оригинале? - посмотрел Виктор на Гречко, отложив книгу, - восемнадцатый век, бесценный фолиант! Знаете, мне с детства нравился шестьдесят шестой сонет! Помнится, ещё мальчонкой, в школе на уроке я зачитал его с выражением, вслух. За что был нещадно бит одноклассниками.
- Хе! - усмехнулся Гречко, - «Зову я смерть! Я досмерти устал от гордости, идущей в приживалки...», - произнёс он выразительно, глядя в сторону, - кому же понравится правда в глаза! - и перевёл взгляд на Виктора, - а Вы учились не в гимназии? Я думал, что барон должен бы был как минимум окончить именно гимназию, если не лицей?
- Мне было девять лет, - ответил Виктор присев на стул, - а в десять со мной уже занимался лучший гувернёр штата Нью-Джерси.
- Вы жили в Североамериканских Соединённых Штатах? - удивился Гречко.
- Можно сказать, что я там вырос, - кивнул Виктор, - а родом из Могилёва, - он улыбнулся и вздохнул, - если Вы не против, мы можем перейти к делу?
- Конечно, господа, - сказал Гречко, - так чем интересна моя личность Адмиралтейству?
- Вам знаком некто Георгий Полежаев, инженер, изобретатель и немного странный человек? - спросил Виктор.
- Сразу прямо? - улыбнулся Гречко, - значит вам известно больше чем Вы говорите, полковник! Ну что ж, тогда скрывать, как я понимаю, нечего?
Виктор молча покрутил головой глядя на Гречко.
- Мне он знаком, - продолжил Гречко, - и я думаю, Вы прекрасно, и даже лучше меня знаете, что никакой он не странный, и даже не немного. Он гениальный и достойный сын Отечества нашего. Я думаю, что Вы вполне разделяете моё мнение касательно него. Вас интересуют его разработки?
- Интересуют, - кивнул Виктор.
Гречко подумал.
- Вы верите в то, что вокруг не только нашей планеты, но и вокруг каждого предмета и существа, существует магнитное поле?
- Вращающееся магнитное поле, которое может служить так же средством передачи информации, - ответил Виктор, - а так же, данные магнитные поля, при определённых условиях, могут вызывать эффект «кротовых нор», туннелей пространства-времени. А при определённых температурных условиях, существует возможность так называемой «заморозки информации хронополя и измерения».
Гречко удивлённо посмотрел на Виктора.
- Последнее, - сказал Виктор, - изобретение инженера Полежаева.
- О том, что вращающееся магнитное поле вовсе не теория, знает только один человек на Земле, - проговорил тихо Гречко, - это Никола Тесла.
- Нет, - покрутил головой Виктор, - знают двое. Ещё есть инженер Гудвин. Хотя, знаете так же Вы, Полежаев и как видите, мы с господином Вайсбергом.
- Хорошо, - пришёл в себя Гречко, - значит Морской генеральный штаб заинтересовался работой Георгия Полежаева?
- Я бы сказал, - поправил его Виктор, - разведка имеет интерес, чтобы изобретение это служило России, но…
- Чтобы о нём знал только определённый круг лиц, включая Государя Императора? - спросил Гречко прервав его.
- Именно, - кивнул Виктор, - и нам очень хотелось бы знать, делился ли Георгий Полежаев своими планами с Вами.
- Был он у меня две недели назад и планами делился, - встал Гречко, подошёл полкам с книгами, взял с неё две толстые тетради и протянул их Виктору, - вот то что он оставил мне на сохранение. И сразу предупреждаю, что это копии его записей.
Он присел обратно в кресло.
- А оригиналы? - посмотрел на него Виктор.
- Полежаев говорил, что отправил их мадам Кюри, - ответил Гречко.
- Марии Кюри? - посмотрел на него Виктор бегло листая тетради.
- Не знаю зачем, но Полежаев очень спешно покинул Чугуев, - ответил Гречко.
- А куда мог отправиться Полежаев, господин подполковник? - спросил у него Вайсберг.
- Он не говорил, - подумал Гречко, - сказал только, что у него есть информация о прибытии людей от некоего Олендорфа.
- Олендорфа? - удивился Виктор, - но как такое возможно?
- Вы знаете кто это? - посмотрел на Виктора Вайсберг.
- В том-то и дело, что знаю, - ответил ему Виктор.
- Я понимаю так, что это ваши коллеги из Германии? - глянул на них Гречко, - дело идёт к войне, если я не ошибаюсь?
- Не ошибаетесь, - вздохнул Виктор, - нам пора, с Вашего позволения.
- Ну, не смею задерживать господ разведчиков, - ударил себя ладонями по коленям Гречко и встал.
- Будете в Купянке просто так, не обязательно по службе, всегда будем рады Вам, господа, - сказал он, - а найдёте инженера Полежаева, то кланяйтесь от меня. Знаете, таких людей беречь надо как зеницу ока, а не вынуждать их прятаться от белого света. А ведь мог бы быть гордостью России…

- Вы меня удивляете своими познаниями, господин полковник, - сказал Вайсберг, когда уже вышли на улицу и сани тронулись в обратный путь, - неужели этому всему учат наших разведчиков?
- Этому учат в Сорбонне, - ответил Виктор.
- Вы окончили Сорбонну? - спросил Вайсберг.
- Мой родной отец был физиком, - посмотрел на него Виктор, - а я очень хотел быть похожим на отца.
- Думаю у Вас получилось! - усмехнулся Вайсберг.
- Сын обязан превзойти своего родителя, - так же усмехнувшись в ответ, сказал Виктор и посмотрел на Вайсберга, - иначе зачем отцу нужен сын..?


Глава 10

Земский врач, Фридрих Францевич Файст, был из тех людей, которые непонятно каким образом вообще оказывались в очень глухой провинции. Всегда аккуратный, даже чопорный, всегда в строгом костюме, поверх которого сейчас было накинуто серое пальто с чёрным меховым воротником, в шляпе-котелке и всегда с тросточкой, он сильно выделялся из общей толпы жителей Чугуева. Поверх его жилета сразу бросалась в глаза золотая цепочка дорогих часов. «Хронометр», - как их называл Фридрих Францевич, произнося это слово с едва-ли заметным грубым немецким акцентом.
Высокий, худой, с гордым взглядом и пышными усами, лихо закрученными и седыми, когда-то чёрными, глядя на всё вокруг сквозь пенсне, он всегда важно шёл путь от своего небогатого но чистенького домика на Харьковской улице, в новую Земскую Больницу.
Подойдя к ней, Фридрих Францевич остановился, окинул взглядом фасад дома, окна, словно он искал двери, и словно найдя эти двери, направился к ним.
Двери были окрашены в зелёный цвет. Фридрих Францевич взялся за ручку, потянул её на себя, потом снова закрыл, снова приоткрыл и так несколько раз, слушая скрип дверных петель. Немного постояв, он вошёл…
Фридрих Францевич был родом из Курляндии, хотя детство и юность, да и зрелые годы провёл в Баварии. Он уже не помнил как оказался в Чугуеве, но прекрасно помнил, что собирался все свои силы и возможности подарить жителям этого города, так сказать — облагодетельствовать сирых да убогих своим врачеванием. Но едва прибыв сюда, он очень скоро понял, что облагодетельствовать всех не сможет. Не потому что люди не хотели. Он был единственный врач на весь уезд, который вообще что-то мог делать из того, что хотел бы делать сам, а не из того что ему дозволяли.
Метель на улице намела много снега. Фридрих Францевич только что снял с печурки горячий чайник, залил кипятком малиновое варенье и уже собирался было отведать сладкого напитка, как вдруг заметил в окно, что к нему направляется очень важный посетитель.
- Ужель Иван Алексеевич? - удивился Фридрих Францевич, поправив пенсне, - но напиток всё-таки решил выпить.
- Здравствуйте, Фридрих Францевич, - открылась дверь кабинета и к Фридриху Францевичу вошёл невысокий господин в тёплом тулупе, высокой шапке и валенках. Его лицо украшали такие же пышные усы как и у Фридриха Францевича, но смотрящие вниз, как было принято у местных малороссиян, и пышная седая борода.
- Проходите, Иван Алексеевич, - не вставая с места, продолжал пить свой отвар Фридрих Францевич, - не желаете ли отведать кипятку с малиной? - спросил Фридрих Францевич, оборачиваясь к посетителю.
Иван Алексеевич снял шапку, тулуп, повесил вещи на вешалку стоящую у дверей и пройдя к столу, сел напротив Фридриха Францевича, как обычный посетитель перед доктором.
- Заболели? - кивнул чуть улыбнувшись, Фридрих Францевич.
- Не спрашивайте, - вздохнул Иван Алексеевич, - ни здоровья, ни сил, ни… - подумал он, - ни желания быть градоначальником!
- Эх, батеньнка, - усмехнулся Фридрих Францевич, - в ваши годы не градоначальником быть, а внуков няньчить надо.
Иван Алексеевич Лубенцов уже давно правил этим городом. За это время, он уже много раз пожалел о том, что вообще согласился на авантюру предложенную ему когда-то, как почётному гражданину Чугуева. Город на глазах превращался в чужой и какой-то непонятный ему. И Лубенцов много раз хотел отказаться, и отказывался, от своей должности и намеревался уехать, например, в Польшу, где поселиться со своей престарелой супругой на каком-нибудь хуторе и заняться, например, садоводством.
- Как только покойный Лизогубов мог это всё терпеть? - вздохнул Лубенцов, - сердце у меня ночью прихватило. Еле дошёл к Вам, милостивый государь. На гору знаете ли, тяжко подыматься. А экипажем своим не обзавёлся.
- Да по такой погоде и экипаж не поможет, - согласился Файст, - скидывайте рубаху, батеньнка, послушаем Вас…
Лубенцову было стыдно смотреть вокруг. Обшарпанные стены, с которых то и дело сыпалась краска. Кроме того, было слышно как в приёмном покое скрипят половицы, а старый истопник переговаривается о том да о сём с повитухой, денно и нощно дежурящей в клинике. Она же была и нянечкой пятерым больным детишкам, лежащим в палате напротив кабинета Фридриха Францевича.
Щели в окнах были аккуратно заклеены самим Файстом старыми газетами, чтобы не дуло.
Лубенцов слышал, как повитуха вежливо ругала его, заседателей, стараясь подбирать слова, а истопник журил её и приговаривал что-то, заступаясь за градоначальника.
Лубенцов вздохнул, а Файст в этот момент, закончил слушать его сердце.
- Не переживайте Вы так, Иван Алексеевич, - сказал Файст, - Вам надо меньше нервничать. Сердце у Вас нездоровое, поэтому настоятельно рекомендую пить капли валерианы. И тёплое молоко с мёдом. Но причин для волнения я не вижу.
- А я вижу, - одел рубаху и заправился за ширмой Лубенцов, - и даже слышу!
- Вы про Пелагею Матвеевну? - усмехнулся Файст, - или про Никифора Никаноровича? - он присел на своё место, за стол, - бросьте, милостивый государь, - посмотрел он на Лубенцова, - не думаю что было бы лучше, если бы мы продолжали принимать больных в лазарете по Харьковскому Тракту. У нас детки болящие. А там солдатики, а они разные бывают. И чахоточные, и чесоточные, и даже сифилисом хворают.
- Чем я могу помочь? - присел напротив и кивнул Файсту Лубенцов.
Файст посмотрел на Лубенцова.
- В нашей аптеке совершенно нет обезболивающих, - тихо проговорил он, - не могли бы Вы ходатайствовать от городской думы, чтобы военные пожертвовали горожанам хоть что-то? Вы же сами понимаете, что переломы, ушибы и больные зубы в мороз, это распространённое явление. А по весне так эпидемия часто случается.
- Понимаю, - кивнул Лубенцов, - я поговорю с Фиалковским.
- Только чтобы, - Файст приложил палец к губам.
- Понимаю, - кивнул Лубенцов.
Когда Лубенцов ушёл, Файст долго провожал его, глядя в окно. Встав, он собирался было позвать истопника, но в дверь снова постучали.
- Да? - спросил Файст, остановившись посреди кабинета.
- Можно? - в кабинет вошёл военный.
- Господин полковник? - удивился Файст.
Виктор закрыл за собой двери.
- Вот, решил наведаться, - сказал он, - да вижу, градоначальник у Вас. Решил не мешать.
- Проходите, присаживайтесь, - вернулся на место Файст, - на что жалуетесь? - улыбнулся он Виктору.
Виктор пододвинул стул и не снимая шинели присел рядом.
- На всё, - улыбнулся он, - намедни вернулись из Купянки и привёз Вам поклон от Кузьмы Демьяновича.
- О, как приятно! - обрадовался Файст, - и как там устроился господин Гречко?
- Врачует, возвращаться до Пасхи не намерен, но шлёт Вам поклон, - ответил Виктор.
Он подумал.
- В дороге начало ноги крутить, будто застудил, - сказал он, - что скажете?
Файст вздохнул.
- В сапогах, поди, ездили? Извозчиком? - посмотрел он на Виктора, качая головой.
- В сапогах, извозчиком, - кивнул Виктор в ответ.
- Вот как всегда, господин полковник! - поправил пенсне Файст, - если не хотите ходить с костылём, то прошу Вас соблюдать устав внутренней службы! Вашему чину не дозволено ездить на телегах, да ещё зимой! Для чего покойный градоначальник Лизогубов, поставил железнодорожную станцию в нашем городе?
Файст встал, подошёл к шкафу, взял с полки небольшой бутыль и вернувшись на место поставил на стол перед Виктором.
- Прошу Вас, господин полковник, - сказал он.
- Что это? - кивнул на бутыль Виктор.
- Настойка, на мяте и самогоне, - ответил Файст, - можем начать лечиться прямо тут путём принятия внутрь по тридцать грамм, пока не опустошим бутылёк. А можете забрать с собой, и недельку-другую растирать ноги, - он посмотрел на Виктора, - эффект будет тот же, уверяю Вас. Обмерзали ноги раньше?
- Было дело, - кивнул Виктор.
- Давно? - спросил Файст.
- В детстве, мне лет девять было, - ответил Виктор.
- Как обморозили? - кивнул ему Файст, - на морозе, в проруби?
- В воде, - посмотрел на него Виктор.
- И сколько пробыли в воде? - спросил Файст.
- Трудно сказать, - вздохнул Виктор, - около получаса.
- Зимой? - удивился Файст.
- Почти зимой, - ответил Виктор, - а разве это имеет значение?
- Имеет, - кивнул Файст, - дети в таком возрасте не могут прожить в ледяной воде и нескольких минут. Это чудо, что Вы обморозили только ноги.
- А… - подумал Виктор, - эта смерть, в ледяной воде, она…
- Вы хотите спросить о том, что человек переживает в такие минуты? - усмехнулся Файст.
- Да, - кивнул, опустив глаза Виктор.
- Не один, поди, тонули? Кто-то не смог спастись? - спросил Файст.
- Не смог, - вздохнул Виткор.
- И этот кто-то, был очень близок Вам, - вздохнул Файст.
Он посмотрел на стол, потом в окно, потом снова глянул на Виктора.
- Больно только в самом начале, - тихо ответил он Виктору, - потом становится всё безразлично, даже тепло. И человек начинает переживать галлюцинации. Такие, как будто бы он живёт свою жизнь, часто другую, иную, совсем не похожую на ту что была у него. Или даже, ему кажется что жизнь продолжается и никакой ледяной воды нет. И боли от холода не было и нет. Будто бы он дома, в тёплой постели. Или пьёт чай со своей семьёй. Или с кем-то мило беседует, например, о своих больных ногах, что-то вспоминая.
Виктор помолчал, глянул на Файста.
- Так может это я… умираю?
- Да ну бросьте, Виктор Иосифович, - улыбнулся Файст, - так долго никто не умирает. Только наш город! Но Вы ведь не за этим пришли, господин полковник?
- Да уж, не только за этим, - согласился Виктор и посмотрел на Файста, - скажите мне, любезный, как оказалось, что земская клиника, да ещё и детская, находится в этой… - он подумал.
- Лачуге? - усмехнулся Файст.
- Именно, в хибаре на базаре, - кивнул Виктор.
- А как? - печально улыбнулся Файст, посмотрев в сторону, - покойный Иван Лизогубов, предыдущий градоначальник, выделил нам под строительство новой больницы местечко в центре города, у городской думы, напротив полицейского участка. Мы тогда находились в военном лазарете. Уважаемый Кузьма Демьянович сжалился над больными детишками да приказал разместить нас в нескольких палатах, в своём госпитале. Ну, а сам добился в городской думе, чтобы город выкупил для нас землю возле Думской площади. Даже деньги вложил в это предприятие, сколько мог.
- А почему Вы тут, на Базарной, а не на Думской? - спросил Виктор.
- Ну бросьте, - рассмеялся Файст, - опекать строительство взялось наше дворянство, в лице купчихи Минаевой. И едва Лубенцов представился, а Кузьма Демьянович убыл в своё имение в Купянку, как оказалось, что землица принадлежит не городу, а Минаевой. И уже подарена, на законных основаниях, купчишке Зайцеву.
- И там сейчас красуется особняк купца Зайцева, - кивнул Виктор.
- Именно, стоимостью одна тысяча шестьсот рублей золотом, - улыбнулся Файст посмотрев на Виктора, - ровно те деньги, которые Кузьма Демьянович выделил из личных средств, на строительство детской земской клиники.
- А суд? - спросил Виктор.
- Наш-то суд? - усмехнулся Файст, - он примет то решение, которое нужно Минаевой. Это Чугуев, понимаете?
- Понимаю, - кивнул Виктор, - а что Калашников?
- О, господин полковник, - покачал головой Виктор, - он спрашивал о том же что и Вы, даже ставил задачу своим филёрам и исправникам, чтобы те нашли хоть какую-то бумагу подписанную покойным Лизогубовым, что та земля наша. Ну хоть не бумагу, а двух человек готовых свидетельствовать в суде в нашу пользу. Но, люди запуганы, документы вдруг сгорели, а одного Гречко было ой как мало для свидетельствования в суде…
- Когда? - не понял Виктор, - когда они успели сгореть?
- Вот вы слышали о том, что в городском архиве вдруг случился пожар? - посмотрел сквозь пенсне на Виктора Файст.
- Впервые слышу, - покрутил головой Викор.
- А он был, и госпожа Минаева его лично тушили, - кивнул Файст, - и спасли всё. Всё кроме документов, которые им невыгодны…


Глава 11

Солнце как раз взошло над заснеженными лугами, когда на опушке леса появился взвод солдат и два офицера. Среди солдат был один человек в штатском, в длинном пальто и меховой шапке, седой старик, как-то не вписывавшийся в общую толпу.
Солдаты постояли, посмотрели вокруг и зашли в лес.
- Всем собраться! - негромко крикнул полковник с чисто выбритым лицом.
Взвод построился. Человек в штатском и второй офицер, с погонами капитана, встали рядом с полковником.
- До Чугуева менее пяти вёрст, господа, - начал полковник, поправив портупею, - сейчас всем разбиться на небольшие группы и местом встречи назначаю съезжий двор около местного лазарета. Вы все местные. И все должны помнить, что в этом году его недавно начали называть «Кошкин Дом». И кто такая Маруся Кошка тоже все помнят.
В строю раздались редкие смешки.
- Отставит смеяться! - приказал полковник, - у вас у всех, в карманах предписания «явиться в гарнизон по назначению». Если встретите военные патрули, или разъезды, не вздумайте вступать в перепалки. И, упаси вас Боже, в перестрелки! Вы все сейчас служите здесь. Некоторые просто живут здесь. Точнее, не вы, а другие вы, из этого времени. Поэтому, солдатам держаться своих унтер-офицеров и чётко выполнять приказы! Я следую вместе с оберфюрером… - Штейфон помолчал, - в настоящий момент — капитаном Ленбергом и профессором Подольским. Встречаемся после захода солнца в «Кошкином Доме». У вас пятнадцать минут чтобы оправиться и покурить. По готовности, группы могут выдвигаться без предупреждения остальных. Хайль Гитлер! Разойдись!
- Хайль! - вскинули руки солдаты.
Профессор вздрогнул от выкрика.
- Не отходите от меня, профессор, - посмотрел на него Штейфон и дружески хлопнул старика по плечу…
Ближе к полудню, гусарский разъезд заметил бредущих вдоль берега реки Уды трёх военных с карабинами наперевес и погнал к ним коней.
- Стой! - окликнул унтер-офицер солдат и те остановились.
- Далеко путь держите, служивые? - оставил он коня.
Гусары окружили солдат, сдерживая коней.
- В гарнизон. У нас предписание из Харькова, явиться местному военному начальству, - протянул ефрейтор бумагу унтеру.
Унтер наклонился, взял бумагу, развернул её и бегло прочтя вернул ефрейтору.
- Удачи, - усмехнулся унтер, - за мной, гусары, - приказал он всадникам и те погнали коней дальше.
Солдаты, немного постояв, закурили и пошли следом.
- Господин унтер-офицер, - нагнал унтера один из гусар и тихо шепнул ему, - карабины-то немецкие? Сами понимаете, у нас секрет на секрете. Может следует доставить в штаб и там пусть разбираются?
- Вот чего тебе не сидится в седле? - выругался унтер и развернул коня обратно к солдатам.
- А ну-ка стой, хлопцы, - снова окружили гусары солдат и унтер вытащил саблю, - а чего это у вас оружие не уставное? Карабины сдать и следовать за нами, - приказал он солдатам.
- Господин унтер офицер, - растерялся ефрейтор, - да какие выдали, такие и носим! У нас даже бумаги на них имеются!
- А ну покаж эти бумаги? - кивнул недоверчиво унтер.
Ефрейтор полез в шинель за документами. В этот миг, воспользовавшись замешательством, один из солдат вскинул карабин.
- Господи, спас таки свою душу грешную! - выдохнул солдат и раздался выстрел.
Гусар,  бывший ближе к унтеру, упал с коня, а солдат, вспыхнув ярким светом растворился в воздухе.
Кони испугались вспышки и понесли. Поднялся шум и крики.
- Это черти! Гони в полк, хлопцы! - закричал унтер-офицер и гусары помчали прочь, и без того несущихся галопом, перепугавшихся вспышки, коней...
- Кто стрелял! - закричал ефрейтор, но увидел, что рядом стоит лишь один из его бойцов, в недоумении глядя на то что осталось от второго. Там где стоял стрелявший, лежали только вещи и оружие.
- Куда он делся? - спросил ефрейтор.
- Он выстрелил и просто исчез, - ответил солдат.
- Я уже ничему не удивляюсь, - тихо сказал ефрейтор - забери оружие, а шмотки забросаем снегом. И пошли к Марусе на хату. Замерзаю уже! Только больше никого не убивать без приказа! Видишь, что с этим? - кивнул он на валявшиеся под ногами вещи.
- А с этим что делать? - указал солдат на убитого гусара.
Ефрейтор подошёл к убитому, перевернул его на спину и отступил.
- Погляди-ка сюда, - подозвал он солдата.
Солдат подошёл и замер.
- Он себя самого застрелил, - сказал ефрейтор.
- Зачем? - спросил солдат.
- Душу он свою спас, перед Господом, - ответил и перекрестился ефрейтор, - не хотел он душегубам служить, понимаешь?
- Может это? - кивнул в сторону солдат, - Россия большая! До переворота ещё далеко! Успеем где-то затеряться в Сибири?
- Надо понять где этот чёртов радиомаяк, а потом успевать, - проворчал  в ответ ефрейтор…

Едва не снеся на своём пути зазевавшихся караульных, с криком - «Сторонись!», - разъезд влетел в ворота полковой части.
- Ваше высокоблагородие! - закричал ещё со двора унтер-офицер, едва соскочил с коня.
Он оставил коня перед входом, со всех ног бросившись в штаб.
Гусары остались на входе.
- Ваше высокоблагородие! - влетел унтер-офицер к командиру полка, - черти! Истинные черти!
Командир полка, полковник Максимовский, удивлённо глянул на унтер-офицера.
- Что с тобой, унтер? - кивнул он унтер-офицеру.
- Черти на Удах, солдатами переодетые! С ружьями! Стреляли по нам, вот святой истинный, ваше высокоблагородие! Нелюдь это! - перекрестился унтер, - полк подымать надо! Боевую тревогу трубить! Уйдут же демоны!
- Я тебе что, протоиерей, что ты тут мне о демонах расскзываешь? - ответил Максимовский.
- Убит наш гусар, Иван Ливенцов, чертями убит, - не унимался унтер, - ну хоть с разъездом поговорите, коли мне не верите!
Максимовский присел за стол и посмотрев в сторону, снова глянул на унтера.
- А вот с этого и надо было начинать, а не с чертей, - сказал Максимовский, - где убитый? - кивнул он унтер-офицеру.
- Там, на месте остался, - ответил унтер, - и конь его там же… забёг куда-то с перепугу.
- И оружие, - кивнул Максимовский.
- Так точно, ваше высокоблагородие, - ответил унтер, - не имели возможности забрать. Они огонь по нам открыли…
- Кто? Кто они? - пристально посмотрел Максимовский на унтер-офицера.
- Ведомо кто, черти переодетые солдатами, - стоял на своём унтер.
Макскимовский отвернулся и не-то прорычал, не-то проворчал в сторону, после чего глянул на унтера.
- Черти не стреляют, господин унтер-офицер, - сказал он, - чертям ружья ни к чему.
- Ну так это, - немного успокоил унтера взгляд Максимовского, - трое их было. Один прошептал что-то про душу в Бога и в Мать, и выстрелил в нашего Ливенцова. А сам тут же вспыхнул так ярко, как огонь, и пропал! Совсем пропал! Будто и не было его…
Максимовский помолчал глядя на унтера.
- К Марусе Кошке заглядывали перед разъездом? - проговорил мрачно он.
- Никак нет, ваше высокоблагородие! - козырнул унтер, - даже стопки не нюхали, святой истинный!
Максимовский передёрнул лицом, глянул в сторону и вздохнул. Потом, немного помолчал.
- Давай сюда остальных, - приказал он унтеру.
- Есть, ваше высокоблагородие, - снова козырнул унтер и бросился во двор за гусарами.
- Этого мне ещё не хватало, - встал Максимовский и подошёл к окну.
В штаб направлялись четверо гусар...
Молча выслушав их рапорта, Максимовский понял, что произошло действительно нечто такое, что серьёзно напугало гусар. Он бросил на них взгляд и выдавил из себя вопрос, больше похожий на ворчание.
- Ну и почему вы там бросили Ливенцова? - прорычал он.
- Они стрелять начали, ваше высокоблагородие! - ответил унтер.
- И сиять, синим пламенем! - наперебой начали перечислять гусары, - как ангела с неба спустились! Будто светопредставление! Аж ослепли мы! Да и кони перепугались!
- Да, кони, - кивнул унтер, - они и без нас дёрнули, что едва сдержали мы их. Понесло коней, ваше высокоблагородие!
- Чего кони перепугались? - кивнул Максимовский.
- Сияния, ваше высокоблагородие, - ответил унтер.
- А убийца, говоришь, в воздухе растворился? - с ухмылкой посмотрел Максимовский на унтера, но глянув на гусар, молча присел и помолчал.
- Ну… все сразу вы сойти с ума не могли, - подумал Максимовский и снова бросил взгляд на унтер-офицера, - берёшь двоих и отправляешься обратно на то место, где вы этих чертей в солдатских мундирах видели.
- Но… ваше высокоблагородие, там эскадрон нужон! - возразил унтер, - эти черти так нас всех перестреляют и снова исчезнут, и лови их как ветер в поле!
Максимовский строго глянул на него
- Прекратить пререкаться, - выдавил он из себя, - целым эскадроном я жертвовать не буду, пока всё не увижу сам. А тело охранять и ничего там не трогать до прибытия офицеров и священника. Вопросы есть?
- Никак нет, ваше высокоблагородие! - козырнул унтер, - разрешите сразу батюшку взять?
- Не трогать без дела батюшку. Выполнять приказ, - проворчал Максимовский и указал на одного из гусар.
- Это ты обратил внимание на то, что у них немецкие карабины?
- Так точно, ваше высокоблагородие! - ответил гусар.
- Вот теперь ты хватаешь коня и галопом мчишь в комендатуру, - приказал Максимовский гусару, - там сейчас полковник из Петербурга. Тащишь его правдами и неправдами туда, где всё это случилось. Он расследует какую-то похожую чертовщину в городе. Так и доложишь ему, что у нас в полку ещё один пропал. Немецкий шпион. Засиял и растворился. Только при этом ещё и убил одного из твоих товарищей…

Виктор только что проснулся и готовился к завтраку, когда вошёл дежурный офицер
- Господин полковник, - кивнул ему, заглянув в двери, офицер, - там гусар Вас спрашивает.
- Ну так давай сюда этого гусара? - ответил Виктор.
- Сию минуту, - закрыл дверь офицер.
Виктор выглянул в окно.
Прямо перед окном, топтался привязанный к столбу гусарский конь, громко фыркая и мотая головой.
Виктор усмехнулся коню и посмотрел на двери, за которыми раздался топот сапог.
Вошёл гусар.
- Разрешите, ваше высокоблагородие! - встал смирно гусар.
- Да разрешил уже, - отойдя от окна, налил себе чай Виктор, - чай будете, господин гусар?
- Недосуг, ваше высокоблагородие, - ответил гусар, - чрезвычайное происшествие у нас в полку и господин полковник Максимовский приказал немедленно вызвать Вас. А перед этим, доложить всё как было Вам, ваше высокоблагородие.
Виктор вздохнул, глянув на гусара.
- Давайте так договоримся, - присел он на стул, - если Вы будете через каждые два слова напоминать мне, что я «высокоблагородие», то рассказывать Вы будете до вечера. Расскажите мне без реверансов, - он глянул на гусара, - и присядьте, расслабьтесь и всё-таки выпейте чаю.
Гусар благодарно кивнул и присел напротив Виктора.
- Ну? - посмотрел на него Виктор, подав гусару чашку горячего чая, - угощайтесь и рассказывайте, что за происшествие у вас в полку?
- Спасибо, - улыбнулся гусар взяв чай, - были мы сегодня в разъездах. Достался нам маршрут вдоль Уд, как на Старую Покровку следовать. Прошли мы вдоль железной дороги и вышли на луг, к реке, напротив той деревни. Видим, бредут трое солдат и ефрейтор. Вроде наши. Ну и как положено, направили коней к ним, остановили, документы проверили и вроде полный порядок. К нам на Чугуев брели солдатики.
- Зачем брели и почему пешком? - спросил Виктор.
- Ну, а кто же их знает, чего им взбрело в голову шаблится? - пожал плечами гусар, - мало ли, может к кому из них домой заходили, проведать там родню свою, погреться да переночевать. Бывает такое. И тут, даже если дезертиры, то ответ всегда готов у них. Какой смысл спрашивать, коли знаешь чего скажут? В общем, потому мы и не спросили. Только когда уже отъехали, обратил я внимание господина унтер-офицера, начальника разъезда, что карабины у них немецкие.
- Немецкие? - переспросил Виктор.
- Да, немецкие, - кивнул гусар глянув на Виктора, - с виду вроде манлихеры, только не такие какие-то, не видел я таких раньше.
- Увлекаетесь оружием? - спросил Виктор.
- Есть немного, - ответил гусар.
- Ну то есть, немецкий карабин от русского отличить можете? - уточнил Виктор.
- Ещё бы! - усмехнулся гусар, - да и к чему пехоте кавалерийские карабины? Хотя бы этот вопрос! Но унтер наш, внимания на это не обратил. И когда я сказал ему о немецких карабинах, приказал он заворачивать коней и снова помчали к солдатам.
- А те что? - кивнул Виктор.
- А что те? - ответил гусар, - те даже не перепугались. Слово за слово, вдруг один вскидывает свой карабин и стреляет в нашего гусара.
- Гм, - нахмурился Виктор, - в общем, непонятными солдатами убит гусар?
- Если бы только это! - усмехнулся гусар, - убийца вспыхнул таким светом ярким, что даже кони понесли с перепугу! Еле сдержали их!
- Понятно, - остановил его рассказ Виктор, как раз допив чай, - я тебе верю и можешь ничего больше не рассказывать. Твой товарищ был убит. Убийца исчез на месте, вспыхнув ярким сиянием. Я правильно понял?
- Так точно, ваше высокоблагородие, - удивлённо ответил гусар, - Вы мне верите?
- Верю, - кивнул Виктор накидывая шинель.
- Прошу Вас, убедите его высокоблагородие полковника Максимовского, что мы не были пьяны и не заезжали к Кошке! Он лютует!
- Не будет лютовать, - ответил спокойно Виктор накинул шинель и позвал гусара за собой…

Когда прибыли на место убийства, там уже было всё оцеплено. Гусары старались не приближаться ни к убитому, ни тем более к вещам убийцы. Они только поглядывая на них со стороны, тайком крестясь. Вокруг стоял тихий шёпот. Все говорили о произошедшем, как будто боясь разбудить покойника, или ожидали, что его убийца проснётся и восстанет из вороха мёрзлой одежды и вещей в снегу.
- Командир 10-го гусарского Ингерманландского полка… - представляясь, подошёл к Виктору офицер.
- Отставить, - махнул Виктор.
Он просто подал ему руку.
- Мы знакомы. Воевали вместе в Японскую. Здравствуй, Коля.
- Витя? - удивился Максимовский, - да ты не изменился за десять лет. Вот, - указал он на тело гусара лежащее на снегу, - что мне отцу его сказать? Войны нет, а гусарика в гробу домой повезут.
- Полно, не ты виноват, - спокойно ответил Виктор.
Офицеры подошли к убитому.
- Точно в сердце, - присел Виктор, - случайно так не стреляют, - он кивнул на вещи в снегу.
- А это, как я понимаю, растворившийся в воздухе чёрт?
- Засиявший ярким светом, - как-то грустно усмехнулся Максимовский, - я, честно говоря, подумал что мои гусары перепились конопляной настойки у Кошки. Но тут… - он покачал головой, - сейчас верю, что он действительно засиял и пропал.
Виктор подошёл к вещам, разворошил их и достал из белья серебристый жетон на толстой цепочке.
- Что это? - удивился Максимовский.
- Жетон, с данными стрелявшего солдата, - ответил Виктор, - он разломан. Его вторую часть, где было указано имя, забрали с собой те кто был с убийцей.
- Так немцы делают, - усмехнулся Максимовский, - как я понимаю, чтобы передать начальству?
- Да, чтобы передать начальству, сообщить что их солдат погиб, - подумал Виктор, - это плохой знак. Значит есть кто-то, кому надо этот жетон передать. И этот кто-то совсем рядом.
- Значит в городе германская боевая группа, - проговорил Максимовский.
- Ждём развития событий, - встал Виктор держа в руках жетон, - а как звали погибшего гусара?
- Иван Ливенцов, - ответил командир полка, - он из местных. Отцу с матерью уже сообщили.
- Хочешь прочитать, что на жетоне? - протянул Виктор Максимовскому жетон.
Тот взял жетон в ладонь, посмотрел на надпись и глянул на Виктора.
- 154678, «Айнзатцгруппа D»? Это что за цифры и что подразделение какое-то странное? Я впервые слышу про айнзатцгруппы с литерной маркировкой.
- Цифры, это личный номер бойца. А айнзатцгруппа, это диверсанты, - ответил Виктор.
- Ты хочешь сказать, - посмотрел на Виктора Максимовский, - что за тысячу вёрст от границы с германцами, под самым штабом трёх военных округов, немцы высадили диверсионную группу?
- Именно это я и хочу сказать, - кивнул ему Виктор, - так что поздравляю тебя, Коля. И себя заодно. В Чугуеве немецкие диверсанты. И они уже начали убивать наших военных.
- Даже не спрашиваю, что им тут надо, - Максимовский вернул жетон Виктору, - а почему он сам исчез, а вещи остались?
- Я тоже хочу это знать. Но мне многое и тебе надо объяснить, дружище, - ответил Виктор…

Штейфон молча выслушал рассказ о том, как погиб один из бойцов.
- Он сам выбрал свою судьбу, - сказал он в ответ ефрейтору и посмотрел на Подольского, - что скажете, Александр Сергеевич? Почему так могло произойти?
- Видите ли, Борис Александрович, - спокойно ответил Подольский, - согласно теории пространства-времени, если мы попадаем в прошлое, мы продолжаем быть часть нашего времени. И вот, мы встречаем себя и убиваем. Или убиваем одного из своих родителей до своего рождения. Или, любого из предков. Таким образом мы убиваем и себя соответственно. И просто стираемся из истории. Он стёр себя из истории после 1912 года.
Он бросил взгляд на Штейфона.
- Знаете, что меня пугает, Борис Александрович? - спросил Подольский.
- Что? - кивнул Штейфон.
- Мы должны были бы забыть о погибшем. Но мы о нём помним. Причём помним все, - ответил Подольский.
- Как забыть, профессор? - не понял Штейфон.
- Полностью, - сказал Подольский, - ведь он тоже прибыл с нами из 1942года?
- Ну, - кивнул Штейфон.
- Но он погиб в 1912 году! - ответил Подольский, - и соответственно, прибыть с нами он уже не мог!
- Чертовщина какая-то, - подумал вслух Штейфон и посмотрел на ефрейтора.
- Без надобности не стрелять, - сказал ефрейтору Штейфон, - а то мы тут все сотрём себя из истории.
- Каковы распоряжения? - кивнул ефрейтор.
- Прошу командиров собраться в моей комнате через полчаса, - ответил Штейфон, - доложи оберфюреру о случившемся и будьте готовы выдвинуться в город.

Через пятнадцать минут все были в сборе.
Штейфон молча посмотрел на командиров и кивнул.
- Хорошо, нас на одного меньше, но эта потеря невелика. Надеюсь у остальных нервы в порядке?
В ответ все молчали.
- Я понимаю так, это молчание является положительным ответом, - сказал Штейфон, - и так, слухи о непонятном явлении с нашим участием уже наверняка разошлись по Чугуеву. Поэтому, прошу тех кто услышит о происшествии, либо делать вид что удивлены, либо просто смеяться над теми кто будет рассказывать. Агрессии не проявлять. Нам нужно слиться с местным населением.
Он посмотрел на Подольского.
- В этот день, чем Вы были заняты, Александр Сергеевич? - спросил Штейфон, - насколько мне известно, Вы имели отношение к расследованию исчезновения инженера Полежаева и полковник фон Готт тесно с Вами общался?
- Ну я бы не назвал это тесным общением, - ответил Подольский, - разумеется, он захаживал ко мне, потому что речь шла о физике и просил у меня некоторые консультации. Я их давал, - Подольский посмотрел на Штейфона.
- Это было всё Ваше участие в расследовании? - спросил Штейфон.
- Но я не был сыщиком, - развёл руками Подольский.
- Я спрошу, - поднял вверх палец Ленберг, - о чём именно консультировался с Вами барон фон Готт, Александр Сергеевич?
- Это было много лет назад, но я помню, - кивнул в ответ Подольский, - он просил помочь ему с расшифровкой некоторых терминов и формул из записей инженера Полежаева. Собственно, какое ещё содействие я мог оказать? Влияния на начальника училища я не имел, да и не было надобности ему в моей помощи.
- Фон Готт напрямую работал со становым приставом Калашниковым, - глянул на Штейфона Ленберг, - а полковник Фиалковский предоставлял ему юнкеров для оцепления и конвоя.
- Почему юнкеров? - спросил Штейфон.
- Не думаю, что это русская безалаберность, - усмехнулся Ленберг, - подземный ход, это единственное самое надёжно место, куда нет доступа посторонним лицам. Ход имеет три выхода и один из них находится в училище. И единственная охрана, которую можно привлечь к делу, не поднимая лишнего шума и слухов, это только юнкера. То что происходило в училище, очень редко становилось достоянием общественности. А военные мероприятия внутри училища, никогда не разглашались.
- Да, - подумал Штейфон, - подземный ход, или как мы называли его — подземелье, у нас всегда вызывал некий суеверный страх.
- Зачем он нужен фон Готту? Как Вы думаете? - глянул на Подольского Ленберг.
- Это же понятно, господа, - подумал Подольский, - там мы хранили боевые знамёна, оружие, боеприпасы, провизию и всё что не могли хранить в самом училище. А вы думаете, куда были доставлены изъятые в доме Полежаева улики?
- Не думаем, - ответил Штейфон, - а что сейчас происходит в доме инженера Полежаева?
Подольский опустил глаза что-то вспоминая.
- Ничего, - сказал он, - там не было выставлено даже караула, - он глянул на Штейфона, - и я не думаю, что там осталось хоть что-то, что могло бы вызвать какой-то интерес.
- Это мы сами решим, Александр Сергеевич, - ответил Штейфон.
Он вздохнул и окинул взглядом группу.
- В дом Полежаева можно даже не соваться, - сказал Штейфон, - просто нет смысла. Если там что-то и было, то наверняка всё что могло бы показаться странным, уже  находится под охраной в училище. Другого места, у фон Готта, просто нет. В решении этого вопроса, надо сосредоточиться на самом училище.
- Училище, это самая настоящая крепость, - ответил Ленберг, - неужели Вы думаете, что мы сможем, силами одного взвода, взять его штурмом?
- У вас совершенно отсутствует эстетический вкус, Ленберг, - улыбнулся Штейфон, - я думаю, без надобности пока устраивать баталии в центре города. Едва мы попытаемся сунуться в училище, примкнув штыки, нас с тыла расстреляет казачья батарея. А если не расстреляют казаки, то порубят гусары. Вы забыли, что город кишит солдатами и тут самый мощный гарнизон в губернии?
- Не забыл, - ответил Ленберг, - поэтому предлагаю сосредоточиться на разведке и сборе информации. И не устраивать лагерь под носом у военного начальства. Через тракт, находится военный лазарет и это меня очень настораживает. Какой-нибудь прапорщик, обязательно проявит интерес к взводу солдат отдыхающих в этом притоне.
- Лагерь устраивать я здесь не собираюсь, - ответил Штейфон, - тут остаётся только профессор, и то, чтобы не маячить в городе. Даже в этом году он слишком известная среди местных жителей личность. И он без труда может быть узнан, например, кем-нибудь из юнкеров или офицеров училища. Этого нам не надо. Сейчас, взвод разбить на пятёрки и выдвигаемся в город. Явку, для командиров пятёрок, я устанавливаю в гостинице, которая находятся на железнодорожной станции.
- А кого там спросить? - уточнил один из солдат.
- Спросить нас, - ответил Штейфон, - только не притесь всей толпой. Приходит только один человек. Договоритесь, кто и когда там появляется. Задерживаться мы и там не будем, - он глянул на ефрейтора, - переночуете в номере до утра и выдвигайтесь на место сбора. Для опоздавших, если таковые будут, оставите вот эту карту, - Штейфон вытащил из полевой сумки толстый конверт, - спрячете, традиционно, на самом видном месте. Кто захочет найти, тот найдёт. И двери в номер не ломать. Деликатно попросить отпереть номер. Сказать, что будете ожидать меня и дело служебное.
Он отдал конверт ефрейтору.
- Это карта 1941 года. Всё равно ни один современный топограф с ней не разберётся, даже если она попадёт им в руки. На карте отмечен пункт нашего сбора, в районе одного маленького села недалеко от города. Головоломка заключается в том, что разгадка её понятна только вам, господа.
- Слушаюсь, - ответил ефрейтор.
- Место сбора надёжное? - кивнул Штейфону Ленберг.
- Надёжное, - ответил Штейфон, - там находится наш человек. И там достаточно места, чтобы разместить подразделение до полуроты. Местность была выкуплена специально, в качестве организации там лагеря, по типу партизанского, - он глянул на Ленберга, - вас что-то удивляет, господин оберфюрер?
- Откуда тут могут быть наши люди? - спросил Ленберг.
- Вы думаете мы первые? - ответил Штейфон, - наши люди есть всегда и везде. Ранее был заброшен человек, который подготовил и хорошо законспирировал базу. Потом он сообщил, когда именно мы можем сюда прибыть, чтобы не привлекать внимания на фоне солдат прибывшего сегодня маршевого полка.. И только потом сюда забросили нас.
- Нас наверняка уже ищут, - сказал в ответ Ленберг, - я понимаю, что мы прибыли не на пустое место. Но сыщиков, надо хотя бы попытаться нейтрализовать, хотя бы пока мы не выведем людей из города, чтобы они не пошли по нашим следам. А лучше, если бы они нам просто не мешали делать своё дело.
Штейфон подумал.
- Скорее всего, этим будет заниматься либо полевая жандармерия, либо разведка этого гусарского полка.
Он глянул на ефрейтора.
- Уходя, заминируйте номер и передадите записочку на имя командира полка. В записке укажите, что интересующие его лица находятся в том самом номере. Только сделайте так, чтобы  жандармы взорвались. Заодно, так вы уничтожите и карту.
- Вопросы есть? - посмотрел на всех Штейфон.
Вопросов не было.
- Отлично, - кивнул Штейфон, - выполняйте. Сюда больше не возвращается никто. Прошу остаться оберфюрера Ленберга и профессора. Остальные могут быть свободны и выдвигаться в город.
Когда остались втроём, Штейфон достал из полевой сумки небольшую плоскую коробку, размером почти с саму сумку. Он поставил её на стол перед Подольским и открыл.
- Как я понимаю, Вы единственный, кто умеет пользоваться этим предметом? - спросил Штейфон.
На внутренней стороне крышки был экран, а под ним клавиатура.
- Да, это машина «Энигма-Х», что-то вроде печатной машинки и рации, - ответил Подольский глядя на клавиатуру, - обеспечивает беспроводную связь. «Энигма» создана на основе разработкок доктора Теслы.
- И вы знаете как связаться с базой? - спросил Ленберг.
Подольский посмотрел на него.
- Господин Олендорф мне сообщил позывные, которые я должен ввести.
- Вводите, - кивнул Штейфон.
Подольский включил машину.
Экран засветился зеленоватым светом.
Профессор ввёл пароль.
- Связь установлена, господа, - сказал Подольский посмотрев на Штейфона и Ленберга.
- Передавайте, - кивнул Штейфон, - Дуэт — Композитору: прибыли на место. Потерян один человек. Приступили к выполнению задания...


Глава 12

Вайсберг зашёл в околоток, обметая с шинели снег.
- Однако метель, господа, - поздоровался он со всеми с порога, - уж извиняйте, доставили вам наши гусары работы!
Виктор обернулся к нему.
- Пешком шли, господин штабс-капитан?
- Да, - прошёл в околоток Вайсберг, - решил пройтись, послушать что говорят и знаете, город почти спокоен. Никаких тебе сплетен, никаких новых слухов. Заехал маршевый полк и появилось много новых солдат.
- Чем заняты солдаты? - спросил Виктор.
- Пьянствуют, куралесят, - присел на свободный стул и пожал плечами Вайсберг, - отдыхают, одним словом. Офицеры остановились в гостинице.
- На базаре? - уточнил Калашников.
- На вокзале, - ответил Вайсберг и посмотрел на Виктора, - а что по нашему гусару?
- Ну что можно сказать? - вздохнул Виктор, глянув на собранные на месте смерти гусара улики, разложенные на столе: стрелянную гильзу и ломаный жетон на цепочке, - гильза не наша, опять с ободочком, как и та, которую Вы, Константин Васильевич, подобрали в доме у Полежаева, - глянул Виктор на Калашникова, - жетон немецкий и что за айнзатцгруппа D мы скоро узнаем. Гусар был убит одним единственным выстрелом, прицельным. И убийца, в чём я уверен, сам принял решение стрелять. Они на гусар нападать не собирались.
- Почему Вы так думаете? - спросил Калашников, - а если они запаниковали и решили вступить в бой?
- Диверсионные группы до последнего не вступают в бой, - ответил Виктор, - им нужно было в Чугуев, куда их и предложили сопроводить. Даже если бы их доставили в комендатуру, то документы у них были в порядке. Как сообщают гусары, бывшие вместе с убитым Ливенцовым на разъезде, ефрейтор, из диверсионной группы, не отдавал команды стрелять. А ведь судя по всему, он был старший этой группы? Разговаривал с унтер-офицером только он. Солдат выстрелил самовольно. Вы много видели диверсантов, у которых при виде противника сдают нервы? - посмотрел Виктор на Вайсберга.
- Ни одного, - покрутил головой Васберг глядя на гильзу, - и ещё, я ни разу не видел подобных патронов.
Он взял гильзу в руки и стал её рассматривать.
- Номер партии 5, страна производства Германия. А вот год… 1839-й? - усмехнулся Вайсберг, дав гильзу в руки Калашникову.
- Не хотите глянуть на найденную мной? - спросил Калашников.
- Извольте, - кивнул Вайсберг.
- Вот, - достал из стола и подал Вайсбергу гильзу Калашников.
- Матерь Божья, - проговорил Вайсберг глянув на Виктора, - одна тысяча девятьсот!? Немцы дружно сошли с ума, считают нас за идиотов, или они действительно из будущего, Виктор?
- Боюсь показаться сумасшедшим, но не исключаю что мы имеем дело с чем-то, что не можем объяснить ввиду того, что столкнулись с превосходящим наши технические возможности, - ответил Виктор.
- Не исключаете, или имеем дело? - уточнил Вайсберг.
- Это гильзы из под патронов для оружия с автоматической перезарядкой, - сказал Виктор, - у нас имеется в наличие такое, но не в том количестве, чтобы просто так раздать его, хотя бы трём солдатам, для прогулок по полям, в тылу армии чужой страны.  Не думаю, что у немцев ситуация отличается от нашей. Но даже если и отличается в лучшую сторону, и даже если все диверсанты местные, по крайней мере русские, оружие надо было где-то собрать. Собрать его возможно только в заводских условиях. И одних инженеров мало. Это ещё и токари, оружейники, испытания, десятки рабочих, военных в конце-концов, даже если они сделали и сотню таких винтовок. Меньше изготавливать просто нет смысла. Это бы не осталось незамеченным. Оружие нужно доставить сюда. Ну ладно, его можно провезти контрабандой через границу. Но его надо раздать людям где-то здесь. Я не думаю, что эта тройка маршировала с германской границы. Она бы в любом случае где-то засветилась, даже если бы шла хотя бы из под Харькова. Это егерские кордоны, жандармские посты и казачьи разъезды. Да просто, бдительные местные бабы! Ведь верно? А раз раздали винтовки тут, то людей где-то обучали этим оружием пользоваться, хотя бы на уровне простого стрелка. То есть, где-то должны были быть не только стрельбы, но и сборка, разборка, чистка. Если боец не умеет обращаться с оружием, то единственный идиот которого оно убьёт, будет он сам!
- Совершенно согласен, - кивнул Калашников, - нелегальных стрельб поблизости не было.
Он задумался.
- Извозчики сообщают о том, что в Кошкин Дом сегодня заехало подозрительно много гостей. Все военные. Про солдат ничего не могут сказать, но вот два офицера точно не из наших полков. И ещё, с офицерами был какой-то штатский, пожилой мужчина, явно нервничающий и слегка подавленный.
- Ну, это славное место! У Кошки постоянно пьянки и разврат царят, - ответил Вайсберг и глянул на Виктора, - офицеры должны бы были отметиться в комендатуре?
- Отметятся, - кивнул Виктор в ответ, - если мы имеем дело с диверсантами, а не залётными бандитами, то сегодня они должны явиться в коменданту, - он глянул на Вайсберга, - проблема только в том, что сегодня в город прибыло два десятка офицеров и четыре маршевых батальона следующих на Дальний Восток. И все они явились в комендатуру.
- Судя по всему, - подумал Калашников, - диверсанты знали когда надо появиться. И искать их по горячим следам, это всё одно что иголку в стоге сена…

Ученик второго класса Чугуевской мужской гимназии Артемий Знаменский, уже возвращался домой, как вдруг внезапно для себя самого вышел на свою любимую горку, прямо на спуске на слободу Осиновую. Путь на горку лежал в стороне от пути домой, но мальчик ничуть не расстроился, а лихо скинул большой ранец, бросил его на раскатанную горку и весело засвистев поехал вниз, всё быстрее и быстрее, пока его не закружило и он не плюхнулся в сугроб на углу Подгорной улицы.
- Давай ещё! - услышал он голос катившегося следом, почти летящего за ним друга, Володьки. Володька жил на слободке Успенка и вообще нигде не учился. В гимназию его не приняли и Володька теперь мог кататься на горке целыми днями, как казалось Артемию.
Мальчик побежал наверх, готовый снова испытать чувство полёта на снегу и уже представлял, как он лихо влетит в этот самый сугроб, потом снова разбежится, прыгнет на свой ранец и поедет дальше, въедет в ворота церковного двора, раскинувшегося ещё в старину под этим самым спуском на слободу. В душе смеялся, представляя, как вредный и злющий дьячок, дед Сашка Пономарёв, на него будет ругаться, хвататься за метлу, но не сможет поймать. Он снова лихо бросил на снег ранец, прыгнул сверху и… тут его кто-то схватил за ворот шинели.
- Эй! - возмущённо закричал Артемий, - ты это брось! Знаешь кто мой папенька!?
- Знаю, - услышал он в ответ чей-то спокойный голос и увидел что Володька, издали приметив что Артемия поймали, остановился, подумал и бросился наутёк.
Артемий, посмотрел на того кто схватил его за ворот.
- Ой, - опомнился мальчик, увидев над собой офицера, - вы уж простите господин капитан мою бестактность, но мальчика из моего сословия не положено хватать на улицах за вороты и таскать как простых мальчишек! - стараясь выглядеть как можно более важным, проговорил Артемий.
- Вы мне ещё спасибо скажете, юный князь Знаменский, - ответил капитан отпустив Артемия, - что же Вы, Артемий Семёнович, из гимназии не домой пошли, а на горку кататься? Маменька с папенькой поди переживают об Вас?
- Гм, - ухмыльнулся Артемий и гордо глянул в сторону, - вот ещё! Что бы такого случилось, если бы я полчасика покатался с горки? Или ранца жалко? То папенька мне новый купили уже!
- С коричневыми застёжками, - улыбнулся капитан, - и в потайном отделении, папенька для Вас оставили долгожданный Вами подарок, журнал «За Океаном», новый номер. И когда Вы его нашли, то поцеловали папеньку и обещались быть самым послушным мальчиком на белом свете. Отчего же решили не выполнять своё обещание?
Артемий опешил, хотел было сделать шаг назад, но вдруг почувствовал, что ноги подкашиваются сами собой, а коленки дрожат.
- А Вы откуда это знаете? Вам папенька рассказал?
- Нет, - вздохнул капитан, - Вы ведь, после того как въедете в сугроб, очень захотите снова разогнаться и на полной скорости, под свист, влететь на ранце в церковный двор?
- И это Вы знаете? - удивился мальчик, - Вы кто? Вы читаете мысли?
- Нет, - без тени эмоций ответил капитан, - там, прямо за воротами, на церковном дворе, куда Вы хотели весело влететь на своём ранце, есть старая могила. Она разбита, но из неё торчит длинный железный прут. Могилу недавно разбил какой-то мужик. Он хотел выдернуть прут, чтобы даже побить кого-то, но не смог и бросил эту затею. И Вы бы на него налетели. Конечно Вы бы не погибли, но прут пронзил бы Вас насквозь. А Ваш папенька умер бы от разрыва сердца. Потому что Ваш друг, Володя Алексеев, немедленно прибежал бы к вам и сказал бы ему, что Вы убились насмерть на этой горке. Он бы умер. А Вы целый год пролежал бы без движения, дома. Прут повредил бы Вам что-то внутри. И доктор Файст, Фридрих Францевич, не смог бы ничего сделать. А Вы больше никогда бы не могли улыбаться, даже когда очень бы хотели этого. И потому, всем казались бы злым и суровым мальчиком. А маменька над Вами плакала бы каждую ночь.
Артемий заплакал и смахнул рукавом покатившиеся из глаз слёзы.
- Мне надо домой! - сквозь слёзы выдавил из себя мальчик, - я не буду больше кататься на этой горке. Тут страшно.
Он взял ранец в руку и поплёлся домой.
Капитан окликнул его.
- Артемий, скажи маменьке, чтобы не раздумывала больше с отъездом. Так будет лучше. Так будет лучше всем. Иначе, потом вы уже не уедете.
- Почему? - удивился мальчик, - тут так здорово!
- Только не в Германию… Это будет большой ошибкой… - проговорил капитан.
Мальчик поплёлся по улице, время от времени оборачиваясь на стоящего над горкой и смотрящего ему вслед капитана.
Капитан махнул ему рукой, подождал пока мальчик скроется из виду и убедившись, что на горку он точно больше не вернётся, направился вниз, на слободу, к большой деревянной церкви стоящей прямо под этой горой…
Подойдя к церковному двору он остановился, помедлил и зашёл в него. Там капитан встал у кучи снега, у самой дорожки за воротами. Капитан разворошил сапогом снег. Обнажился разбитый могильный столб, из середины которого торчал острый прут, согнутый в сторону ворот. Капитан молча взялся за прут руками и простонав, набравшись сил, выдернул его и отшвырнул в сторону, куда-то в снег…
Капитан снова постоял и хотел было уйти, но глянув на купол над церковью он остановился, снял фуражку и перекрестился.
- Вам что-то угодно? - услышал голос позади себя капитан.
Он обернулся.
Сзади стоял священник.
- Исповедуйте меня, отче Александр, - проговорил капитан.
- Извольте, пройдёмте в храм, - развёл руками священник, - я никогда ранее не видел Вас.
- Я очень давно не был тут, - ответил капитан, - и мне очень нужно с кем-то поговорить, отче Александр...


Глава 13

Съезжий двор Марии Никифоровны Кошки, именуемой в простонародье просто Марусей Кошкой, так же в простонародье носил название Кошкин Дом. Это был не большой, но и далеко не маленький двор с несколькими хатами, одна из которых была каменной, длинной постройкой вдоль крутого берега широкой речки Чуговки. За речкой начиналась слобода Зачугуевская. Местные называли эту слободу проще, Зачуговка.
На этой слободе сверкала маковками церковь Большого Николы на Красной Площади. Её колокольный звон, по воскресным дням и праздникам, очень рано будил постояльцев Кошкиного Дома, обитавших в этом самом длинном каменном здании.
Ещё была кухня, размещавшаяся в саманной хате, белёной, но ветхой. Там постоянно что-то варили, жарили, парили и вокруг этой саманной хаты, постоянно крутились все местные коты. Хозяйка, средних лет миловидная молодица, никогда не бывшая замужем и не знавшая что такое настоящая жизнь семейная, прикармливала их. И коты, словно понимая смысл названия съезжего двора, никуда не собирались уходить. Старые пропадали. Но на их место приходили всё новые и новые шумные и беспокойные коты, кошки и котята.
В третьем, аккуратном домике линейной постройки, обитала сама хозяйка съезжего двора, владелица этого увеселительного заведения. С ней жили пятеро её «компаньонш», как она величала девиц явно лёгкого и вульгарного поведения. Собственно, эти девицы приносили Кошке основной доход. К ним тайком приезжали офицеры и юнкера. Они же, девицы помогали коротать время случайным заезжим посетителям. И они же управлялись и по хозяйству, и на кухне, и в кабачке.
Кабачок, небольшой деревянный домишко, через который, собственно, и попадали гости на съезжий двор, стоял возле ворот. Но, воротами редко пользовались.
Гостей, как правило привозили извозчики, которые предпочитали не гнать свои линейки и брички назад в город. Они тут и оставались, перед кабачком, потому что в этом месте всегда можно было отыскать пассажиров, в любое время дня и ночи. Но самое главное, тут можно было и погреться, и выпить, и сытно покушать.
В этот вечер, старый профессор Подольский уже собирался отходить ко сну, и даже лёг в кровать, на всякий случай не раздеваясь. Он пытался заснуть, но шум доносившийся из кабака не давал ему даже задремать. Шум больше раздражал, чем просто не давал отдыха. Звон гитары, пьяные крики, которые надо было понимать как подобие песни, и вопли то одной, то другой из девиц, то сразу всё вместе.
Подольский попытался накрыться подушкой, но это мало помогло.
Он встал, обулся, прошёлся по комнате и глянул в окно.
Во дворе никого не было. Даже кошки, обычно крутящиеся возле кухни, куда-то попрятались. В небе ярко светила луна и где-то совсем рядом выла замерзшая собака.
- Хорошая ночь, - подумал вслух Подольский, - прям воровская.
Тут он увидел, что из кабака выскользнула одна из девиц и бегом побежала в сторону дома для гостей.
- Куда это она? Тут кроме меня никого и нет! - снова подумал Подольский глядя за девицей.
Пока он размышлял и смотрел в окно, девица уже забежала в дом и заколотила в двери его комнаты.
- Тятенька, тятенька отворяй, скореича, - не-то закричала, не-то тревожно заговорила девица.
- Я почиваю уже, - ответил Подольский.
- Отворяй, не до почивания, - судорожным голосом заговорила та и Подольский, нехотя открыл двери и впустил её.
- Бежать тебе надо, тятенька, - тяжело дыша, не дала ему опомниться девица, - жандармы нагрянули, их в кабаке полно и сам становой налетели!
- Жандармы? - удивился Подольский, - но мне нет причины опасаться жандармов! При чём здесь я?
- Так про вас всех и спрашивают, к стенке всех поставили и допытывают, - ответила девица с явным волнением в голосе, - мол знают, что тут куча солдат, два офицера и старик с ними.
- Вот как? - подумал Подольский почуяв неладное, - и как же уйти отсюда незамеченным?
- Идёмте, я выведу, - схватила его пальто и шапку девица и помогла Подольскому одеться, - там есть чёрный ход, он выводит на тропку, что ведёт на Зачугуевку. По ней, через деревянный мосток выйдете прямо на Кладбищенскую. А подле церкви уже можно и извозчика нанять, чтобы до города добраться.
Она потянула Подольского за собой и выведя из дома через чёрный ход, буквально вытолкала его в маленькую калитку, за которой сразу начиналась узенькая тропинка. Внизу  Подольский рассмотрел деревянный мостик.
- Благодарствую, барышня, - тихо проговорил девице Подольский, - буду молиться за Вас.
- Идите, тятенька, спасайтесь, - махнула девица рукой и Подольский, медленно ступая по заметённой снегом тропинке, пошёл к мосту…
Перейдя через мост, он поднялся на Зачугуевскую слободу и выйдя на Кладбищенскую улицу, главную и самую большую улицу на этой слободе, тут же окликнул стоящего неподалёку извозчика.
- А довезёшь до железнодорожной станции, милейший? - подойдя к извозчику спросил Подольский.
- Копейку, барин, - усмехнулся извозчик.
- С утра иные три просили, - удивлённо ответил ему Подольский.
- Так то с утра было, а нынче барин, как я вижу, замёрзли? - снова усмехнулся извозчик, приглашая Подольского в бричку.
Подольский сел в бричку и извозчик погнал лошадку.
Бричка тронулась. Поначалу медленно, но потом лошадка пошла более резво. Уже съезжали к городу, когда Подольский вдруг вздохнул и окликнул извозчика.
- Я вот что думаю, милейший, а отвези-ка ты меня не на станцию, а к военному училищу?
- Ну как скажете барин? - ответил равнодушно извозчик, - моё дело малое. Надо везти, то и везу куда скажут…
Медленно, даже не спеша, они спустились с Зачугуевской слободы и повернули на город…
Когда Подольский увидел свет в окошке на цокольном этаже, он слегка заволновался. Едва бричка остановилась перед самым входом в училище, он слез с неё, достал из кармана медную монету и протянул извозчику.
- Держи пятак, милейший, - улыбнулся Подольский, - нет у меня копейки.
- Ну нет, так и нет, и на том спасибо, - улыбнулся извозчик, - я обожду барина?
- Не стоит мёрзнуть, милейший, - вздохнул Подольский и поднявшись по ступенькам, потянул на себя тяжёлые дубовые двери…
В парадной училища не было никого. Подольский удивился и даже подождал дневального. Но ни дежурного офицера, ни юнкера на тумбе не было.
- Есть тут кто? - окликнул Подольский хоть кого нибудь, но кроме эха ему никто не отозвался.
Он постоял и направился вниз.
Войдя в лабораторию он увидел сидящего за столом, склонившегося над тетрадями себя молодого.
- Здравствуй, Саша… - дрожа в голосе произнёс Подольский.
Капитан Подольский обернулся и замер.
- Это я, - сказал Подольский, - то есть ты, только старше, на тридцать лет. Ты не узнаёшь меня?
Капитан Подольский покрутил головой и продолжал молчать.
- Ты ведь сейчас, именно сейчас проверяешь конспект юнкера Злотникова? А только что, отложил в сторону тетрадь Матвея Григорьева, правда?
- Да, - кивнул капитан Подольский.
- И Григорьев, вместо конспекта урока, анализировал выступление Кропоткина, - продолжал Подольский.
- Верно… - не мог прийти в себя капитан Подольский, - но… но как это возможно? Это не розыгрыш… нет… и…. у меня нет родственника, так похожего на меня!
- Я присяду? - спросил Подольский.
- Конечно, - заволновался капитан, - прошу прощения, я…
- Такой рассеянный, - усмехнулся Подольский присев на стул, - не нужно чаю. Он доведёт тебя до бессонницы и сделает ещё более рассеянным. Потом, ты без него ничего не сможешь делать.
Подольский улыбнулся, посмотрел вокруг и вздохнул.
- Даже не верится, что мне довелось вернуться сюда, - он улыбнулся и глянул на капитана, - я ведь по делу. По очень важному делу и мне столько надо тебе сказать! Ты не представляешь, но я даже не знаю сколько мне отпущено времени…
Подольский подумал.
- Те ящики и бочонок, контейнер, там, - кивнул он в сторону подземелья, - они из очень далёкого будущего, Саша. Это оружие и, как бы тебе объяснить, - снова подумал Подольский и помолчал, - это самое ценное что есть из того, что принесли из дома инженера Полежаева. Но сейчас тут враги. Страшные, опасные враги. И они в городе и пришли за этими находками. Им нужны тетради Полежаева. Там тайна перемещения во времени, Саша… Важная для России тайна. И если они получат хотя бы эти тетради, и не дай Бог этот контейнер, то они сотрут Россию и миллионы людей не только с лица Земли! Из самой памяти, Саша! Не только мы, но и даже предки наших предков никогда не родятся!
Капитан подумал, посмотрел на Подольского, на подземный ход, потом снова на Подольского.
- Что за враги? - спросил он, - ты говоришь, что они в городе?
- Да, - кивнул Подольский опустив глаза, - они привезли меня с собой. Они не знают, что всё спрятано тут. Мне удалось бежать!
- Кто это? - снова спросил капитан.
- Нацисты, - ответил Подольский, - тут группа из бывших русских. И самое страшное, что все они отсюда, и один из них, самый главный у них, это Боря Штейфон! Тот самый Боря! Тот, который будучи юнкером, был твоим... - он подумал, - моим лаборантом и ему не трудно будет меня найти.
- Кто такие нацисты? - не понял капитан.
- Они появятся через несколько лет, в Германии, - посмотрел в пол Подольский, - это будут ужасные, отвратительные люди, которые захотят уничтожить всех вокруг ради идеи господства своего, выдуманного в больном воображении их вождя, некоего идеального сверхчеловека! А эти сверхлюди, по их мнению, это только немцы...
Он помолчал.
- Славяне, и прежде всего евреи, даже такие как мы, - Подольский посмотрел на капитана, - крещёные и забывшие родство, должны быть уничтожены. И они начнут уничтожать. Они захватят всю Европу, создадут лагеря, где будут травить тысячи неповинных людей газом, сжигать их в печах и пойдут войной на Россию…
Подольский замолчал.
- Что будет дальше? - тихо спросил капитан.
- Будет страшная война, - посмотрел на него Подольский, - когда нас забросили сюда, бои уже шли под самой Москвой. И я не слышал о победах русской армии. Только о миллионах пленённых солдат…
Он закрыл глаза рукой, чтобы капитан не видел его слёз.
- На свою беду, ты увезёшь жену в Германию после революции, - проговорил Подольский, - это будет в восемнадцатом году.
- Какой революции? - удивился капитан.
- Прости, я забываюсь, - опомнился профессор, - Государю осталось очень недолго, - продолжил он, - через два года случится война, в которой мы… - подумал он, - мы не выйдем победителями и к власти придут большевики.
- Но… как такое возможно? - удивился капитан, - они же просто кучка террористов и безграмотных мужиков!
- Как раз эти безграмотные мужики, - покачал головой Подольский и поднял палец, настойчиво указав куда-то вверх, - сделают то для России, чего не сделал даже Пётр Великий!
- Ты сказал… жену, - задумался капитан, - но разве…
- Миша? О нет, нет, - поднял ладонь Подольский, - прежде всего я хотел бы увидеть полковника Виктора фон Готта, а потом уже… потом уже скажу то что обязан был сказать сразу...
Капитан посмотрел на профессора.
- Что-то плохое? - растерялся капитан, но потом опомнился, - я понимаю, - кивнул он, - но как… за ним некого отправить…
- Не стоит, - послышался голос Виктора из-за дверей, - я тут и давно Вас слушаю.
Он отбросил мужицкий тулуп, шапку, прошёл и присев напротив Подольского положил на стол пятак.
- Благодарю за щедрость. И надобно сказать, что я верил в Вас, профессор, - улыбнулся Виктор, - и знал что Вы не предатель и не будете служить врагам Отечества.
- Полковник, - вздохнул облегчённо Подольский, - я очень виновен перед…
- Вы ни в чём не повинны, - успокаивая его, ответил Виктор и глянул на капитана.
- Капитан не в курсе нашей операции и я хочу попросить у него прощения.
- Не извиняйтесь, полковник, - ответил, побледнев капитан, - я очень рад и очень растерян и думаю, что мне кто-то объяснит… как такое возможно вообще и что происходит?
- Поставьте чайку, Александр Сергеевич, - сказал в ответ Виктор и снова посмотрел на Подольского.
- Мы знаем кто Вы, откуда, и где находятся те, кто вашу группу прислал в город. Сейчас Вы пришли к своим и можете здесь ничего не опасаться. Здание оцеплено гусарами. Извозчиком был я. Барышня, которая Вас вывела из Кошкиного Дома, сделала это с ведома станового пристава. Ей ничего не угрожает.
- Вы не понимаете, - вздохнул Подольский, - на мне радиомаяк. Это такой маленький прибор, который вам тут ещё неизвестен. И Штейфон может меня в любой момент…
- Телепортировать в 1942 год? - улыбнулся Виктор.
- Именно… - удивлённо проговорил Подольский, - я не думал, что Вы настолько осведомлены!
Он глянул на капитана. Тот растерянно разливал чай по кружкам.
- Я… я не помню, чтобы кто-то знал о путешествиях во времени сейчас, в этом году! Тем более о них не могли знать Вы, и я, - указал он на капитана, - я понял что они возможны, решив наконец не просто прочитать, а проанализировать дневники Полежаева. Но это случится аж в 1922 году, уже в Берлине! Я тогда уже получил учёную степень и моим компаньоном был сам Альберт Эйнштейн! К сожалению, с нами отказалась работать мадам Мария Кюри, сказав, что работа потеряла всякий смысл после трагической гибели доктора Гудвина. А она произойдёт очень скоро, в этом году.
Он снова задумался.
- Его надо предупредить, чтобы он даже и близко не приближался к тому пароходу! - посмотрел профессор на Виктора.
- К «Титанику»? - кивнул Виктор.
- Откуда Вы знаете? - удивился профессор.
- Я приложу все усилия, профессор, - ответил Виктор, - Мария Кюри отказалась работать с Вами?
 - Да, - продолжил профессор, - а вот от доктора Теслы, мы так и не дождались ответа. С его помощью, нам бы удались кое какие эксперименты, но мы не располагали возможностью создания даже прототипа машины времени.
- А вот Полежаев, смог собрать конденсатор квантов временного поля, - ответил Виктор, - и поэтому Вы не помните этих эпизодов из своей жизни. Этот прибор, даёт возможность Вам находиться сразу в двух и более измерениях. Это что-то вроде турбины, только гораздо меньшего размера. Правда, господа юнкера отметили, что он уж больно тяжёлый на вес.
- Вы изучили дневники Полежаева? Восхитительно! - воскликнул Подольский, - Вы обязаны, просто непременно обязаны, посвятить свою жизнь науке, а не армии, барон! И я очень рад, что Вы мне верите…
Виктор улыбнулся.
- Я знаком не только с дневниками Полежаева, но и лично с Николой Теслой и Фредериком Гудвином.
- Доктором Теслой и доктором Гудвином? - удивился Подольский, - я Вам искренне завидую!
- Так что за прибор, немцы выдали Вам в 1942 году?
- Кроме радиомаяка, у Штейфона, в полевой сумке находится прибор, - сказал Подольский, - «Энигма-Х», это что-то вроде рации Маркони, но с её помощью можно передавать напрямую текст, даже не шифруя его. Она настроена на связь между разными временными эпохами. Ключ доступа сообщён только мне.
- Хорошо, - кивнул Виктор, - значит у Штейфона этот прибор просто лишний груз. Хотя, я не думаю, что ему так же не сообщены ключи доступа к вашей «Энигме-Х». А что по поводу радиомаяка, о котором Вы упоминали?
- Одежда моя, - подумал Подольский, - разве что мне выдали новую рубашку. Старая, знаете ли, поизносилась в лагере.
- Что за рубашка? - кивнул Виктор.
- Да вот, - встал и снял пальто и следом пиджак Подольский, - правда у господина Олендорфа не нашлось обычной и он распорядился мне выдать парадную, словно мы собирались в театр, - грустно усмехнулся он.
- На запонках? - глянул на рукава Виктор и подойдя сорвал запонки.
- Что Вы делаете, барон? - не понял Подольский.
Виктор положил одну запонку на стол, взял пресс-папье и с размаху ударил по ней. Стекло разлетелось по столу. Из сломанной запонки, на стол вывалилась маленькая мигающая лампочка, которую Виктор тут же разбил.
- Что это было? - кивнул на лампочку капитан Подольский.
- Радиомаяк, - ответил Виктор, - но не думаю, что теперь он кому-то может угрожать...

Купец местной гильдии и владелец лесопилки, Артемий Левченко, был человеком внешне незаметным, в меру скромным и даже тихим. Он редко появлялся в городе, но если появлялся, то всегда оставался в выигрыше. Интуиция его подводила редко. Виной всему была его наблюдательность и желание быть первым во всём. Это можно было бы записать ему в качества нужные, полезные и они даже могли бы являться предметом подражания, если бы не одно большое «но». За чопорной и франтоватой персоной, скрывалась скандальная, даже истеричная натура.
Он не умел проигрывать. Не потому что упорно стремился к победе, а потому что любой проигрыш воспринимал оскорблением, а встречал истерикой, достойной вульгарной девицы. И когда кому-то удавалось обойти Артемия Левченко, оказаться проворнее, грамотнее, смышлёней или просто перечить ему, или, не дай Бог не спросить его «высочайшего благоволения», Левченко начинал беспорядочно бросаться из стороны в сторону, доставать всех своими кляузами и рассказывать налево-направо о том, как его страшно обидели.
Впервые, его паршивый девичий характер проявился ещё в гимназии.
Чугуевские гимназисты имели традицию интеллектуальных состязаний. В основном они касались истории или естественных наук. Левченко считал себя интеллектуалом и своими познаниями любил хвастаться перед ровесниками. Особенно его радовало, когда он выставлял своего соперника полным неучем, желательно опозорив его публично. Это придавало ему сил и доставляло много удовольствия. Когда интеллектуальные состязания вошли в моду, он радостью принимал в них участие. Это длилось долго. Много раз он выходил победителем, обретая лавры самого умного и самого неподражаемого в гимназии. Он даже гордился сам собой. Со временем, Левченко начал искренне считать, что лучше него, в городе истории не знает никто. Он начал смотреть на всех свысока, словно учитель на учеников, то и дело поучая всех кого считал нужным. В области истории, конечно же.
Один раз, в гимназию прибыл новый гимназист, который мало знал кто такой Левченко. Сын ротмистра Миргородского появился в классе как-то внезапно, в старом потёртом гимназическом кителе, такой же старенькой фуражке и залатанных башмаках, в связи с чем, моментально стал объектом насмешек своих одноклассников. Левченко принял в этом самое активное участие, то и дело стараясь выставить «нищеброда» тупейшей натурой и неспособным ни к чему, что касалось бы любых наук.
Мальчик и не блистал какими-либо знаниями в арифметике, да и не проявлял особой активности на занятиях. Он скромно сидел на самой задней парте, в углу, один и просто учился, терпеливо перенося все обиды и притеснения со стороны своего обидчика. А обидчик, он же Левченко, уже задумал над ним саму коварную и позорную расправу, какую можно было придумать. Он вызвал его на интеллектуальный поединок по истории.
Сын ротмистра Миргородского, внешне мало понимая о чём идёт речь, пожал плечами и вынужден был принять вызов соперника.
Состязания состоялись в актовом зале гимназии, традиционно перед Рождеством. Проблема была в том, что приглашены были барышни из гимназии женской, кое-какие юнкера, были так же все преподаватели обоих гимназий, местные дворяне и даже градоначальник.
В первом же интеллектуальном поединке, сын ротмистра Миргородского не просто одержал верх над Левченко, но и что называется, сам выставил его полным профаном и дилетантом перед всеми. Мальчик оказался просто гением, по сравнению со своим соперником.
Левченко был опозорен. Градоначальник торжественно вручил почётную грамоту не ему, а «нищеброду в рваных башмаках». сыну ротмистра Миргородского.
Именно тогда у Левченко случилась первая истерика. Он собирался стреляться, вешаться, бросаться с моста, вскрывать себе вены, но у него, не хватило духа даже на то, чтобы просто удариться головой об стену. Левченко ограничился тем, что много дней громко кричал и обвинял соперника то в подкупе судей, то в родстве с градоначальником, то даже заподозрил в содомском грехе. Однако, все прекрасно понимали, что Левченко просто обиделся как кисейная барышня, потому что в центре внимания теперь не он, а кто-то другой.
Друзья от него отвернулись не потому что он проиграл поединок, а потому что просто всем надоел своей истерикой.
Второй удар Левченко хватил тогда, когда этот сын ротмистра Миргородского, поступая с ним одновременно в университет, был принят на учёбу. А Левченко, тогда же, провалил экзамен по своей любимой истории…
Оставив затею стать студентом, Левченко решил стать репортёром. Однако, для этого не хватило умения общаться с людьми. Но увлечение историей он не оставлял. Занявшись активным самообразованием, он вдруг понял, что мог бы попробовать себя в качестве писателя. И на первой же своей книге, Левченко попался на плагиате. С трудом его отцу, бывшему становому приставу, удалось убедить отставного поручика Хлебникова, книгу которого его сынок попытался издать от своего имени в Петербурге, хотя бы не судиться. Компенсацию пришлось, всё одно, заплатить не малую. И становой пристав, которому надоели к тому времени выходки сына, отправил сына работать. Точнее, зарабатывать. Коммерция у Левченко получалась лучше всего. Выгодно приобретя кусок леса, Артемий Левченко поставил лесопилку.
Левченко уже собирался ложиться спать, когда настойчивый стук в дверь его даже напугал. Открыв дверь, Левченко увидел офицера и трёх солдат.
Офицер молча прошёл в дом, кивком головы сурово поздоровавшись с хозяином. Солдаты зашли следом.
Встав посреди прихожей, офицер обернулся к оторопевшему Левченко и глянул на него.
- Левченко? - спросил офицер.
- Да, - кивнул тот, глядя на офицера.
- Я Штейфон. От композитора.
- О… - выдохнул Левченко и закрыл двери, - какая честь, господин Штейфон, - попытался он сделать шаг вперёд, но вдруг почувствовал, что ноги словно каменные вросли в пол, - я право, уж думал что и не дождусь вас.
- Да перестаньте Вы поясничать, господин Левченко, - ответил Штейфон, и пройдя, уселся за стол повернувшись к Левченко, - двери не запирать, скоро подтянутся остальные.
- Да, да, конечно, у меня всё готово, - заговорил и засуетился Левченко, - в бараке тепло, готова баня и всё что нужно. Можете распоряжаться всем.
Солдаты бросили вещмешки у стены и расположились кто где.
- Ну рассказывай, - Штейфон кивнул Левченко.
- Да что рассказывать? - пожал плечами, стоя перед Штейфоном, Левченко, - в город прибыл полк. Заправляет тут всеми делами Капитолина Николаевна Минаева. Не скажу, что люди сильно довольны ею, но помалкивают.
- Это которая вдруг предводительницей себя возомнила? - спросил Штейфон.
- Да, она, - ответил Левченко, - но отчего же возомнила? Она сейчас самая влиятельная дама в городе, и даже в уезде, я бы сказал. Мы с ней дружим, иначе этой лесопилки просто бы не существовало.
- Да я и не спорю, - сказал Штейфон, - а что ты слышал о странных происшествиях за последнее время?
Левченко подумал.
- Люди говорят, - ответил он, - будто гласный городской думы сильно уж интересуется делами Капитолины Николаевны и ведёт своё следствие. Был он и здесь. Я бы его на лесопилку и не пустил, да уже в бараке его поймал. Он, как ни странно, ничего не спрашивал, только вокруг да около. Только ничего я ему не сказал и культурно выпроводил.
- А есть что сказать? - посмотрел на Левченко Штейфон.
- Про каждого есть что сказать, - ответил Левченко, - хорошего только, в данном случае, мало.
- Понятно, - кивнул Штейфон, - в бараке, говоришь? Раз не спрашивал, то спрашивать было нечего. Или уже нечего было спрашивать, потому что всё понятно и без слов. Или непонятно ничего. А гласный, это кто, напомни-ка?
- Николай Петрович Агнивцев, - улыбнулся Левченко, - надворный советник, достойный человек и дотошный.
- Помню его, - улыбнулся Штейфон, - ну этот докопается, если захочет.
Он подумал.
- Хорошего мало, говоришь? - посмотрел он на Левченко, - ну посмотрим, чего на самом деле стоит ваша предводительница. А что сообщено тебе о том, что делаем  тут мы?
Левченко улыбнулся.
- Тот который был до вас, с которым я общался, он рассказал мне о будущей войне, о большевиках и про то что они учинят в России. Они одержат временную победу в начале 20-х годов, если я не ошибаюсь. Вы продолжили борьбу, не сложив оружия и в своём времени наносите поражения большевикам, в борьбе за новую Россию, которая будет лучше той что есть даже сейчас. Союз русского и германского оружия принесёт процветание обоим империям. И я знаю, что вы пришли из того времени, где Москва практически взята.
Он посмотрел на Штейфона.
- Мне тот человек много рассказывал о Вас. Про то что Вы герой войны против большевиков, о том что в 1919-м Харьков будет встречать ваш Белозерский полк с цветами оркестром. И больше всего добровольцев поступит именно к Вам. Я с нетерпением жду тех времён, чтобы увидеть всё своими глазами. И даже составил кое-какую монографию, ежели интересуетесь.
Штейфон улыбнулся, потом усмехнулся.
- Ну я с удовольствием прочту Вашу монографию, господин Левченко. И мне приятно слышать такие слова именно от Вас. Я рад, что потомки меня не забудут, и именно благодаря Вам. Да, наша борьба будет тяжёлой и будет пролито много крови. Жаль, что генерал Романовский допустит грубейшую ошибку в своём патриотическом порыве и погубит всю наступательную операцию в 1919-м. Но, иначе мы бы тут не сидели сейчас с Вами, - он глянул на Левченко, - Германия придёт на помощь России. Ну не смешно ли? Я думаю, только слепец не увидит истинного врага, перед которым нужно будет объединиться всем, чтобы выжила Россия. Но слепцов не меньше, чем истинных патриотов. И я рад, что такие люди как Вы, во все времена, с нами.
- Я рад служить под Вашим командованием, ваше превосходительство, - ответил Левченко.
- Вот это я понимаю, - вздохнул Штейфон...



Глава 14

- А вот вам король пикей и король бубей! - рассмеялся Семён Петрович Знаменский и швырнул на стол обе карты по очереди.
- Ну Вы право тираните меня, Семён Петрович, -  Агнивцев отложил остававшиеся в руках карты.
- Николай Петрович? - улыбнулся Знаменский, - а я ведь Вас предупреждал, что со мной лучше не рисковать?
Время уже перевалило за полночь, а друзья засиделись за картами.
- Ну? Почивать у нас будете, или желаете к себе отправиться? - спросил Знаменский и Агнивцев тяжело вздохнул.
- Да уж, наверное поеду к себе. Путь, оно конечно не близкий, но всё одно дома лучше.
- Как знаете, как знаете, - ответил Знаменский, - но как я могу Вас отпустить без кофея и проводов?
Он взял со стола колокольчик и позвонил вызывая прислугу.
Появилась заспанная кухарка.
- Анфиса, душенька, не разбудил Вас? - посмотрел на неё Знаменский, - я вижу Вы решили почивать на лавке?
- Простите, барин, - ответила смутившись кухарка, - даже если и желала бы, то уснуть не могу.
- Отчего же, милая? - удивился Знаменский ответу кухарки.
- Сынок Ваш, Артемий Семёнович сегодня так напужали меня, так напужали, - схватилась за сердце Анфиса, пытаясь показать насколько ей страшно, - сказывали мне, что человека-диавола видели на Генеральской горке и тот ему страшные вещи сказывал.
- Да ну? - удивился Знаменский, - то поди принеси нам кофею в заварнике и расскажи всё как было.
Кухарка ушла, а Знаменский посмотрел на Агнивцева.
- Ну что, Николай Петрович? - спокойно спросил он и улыбнулся, - ещё желаете домой ехать?
- Да уж поди останусь, - кивнул Агнивцев зевая, - послушаю про человека-диавола на Генеральской горке!
Анфиса принесла кофе и Семён Петрович кивнул ей, чтобы та начала рассказывать. Девушка перекрестилась, охнула и время от времени прерывая пересказ того, что рассказал ей по возвращению из гимназии Артемий, чтобы вставить то «Господи, помилуй!», то «Спаси и Сохрани!». Потом она снова крестилась и продолжала рассказывать. Наконец, молча слушавший всё это Знаменский, прервал её.
- Хорошо, Анфисушка, - спокойно отпивая кофе из чашки, кивнул он, - спасибо тебе за то, что так переживаешь за Артемия. А почему он решил, что это непременно был диавол?
- А кто же ещё? - взмахнула руками Анфиса, - лицо каменное, говорит аки мертвец восставший! Офицер, а сам чисто выбрит! Наши-то усачи все, оно ведомо! А этот не похож на наших офицеров! Глядит словно в душу тебе смотрит, а на руках перчатки чёрные! Наши-то в белых ходят? Верно ведь? А тут чёрные! И на пальце у него, прямо на перчатке, перстень серебряный!
- Какой такой перстень? - спросил Агнивцев.
- Ой, Николай Петрович, и не спрашивайте! - перекрестилась Анфиса, - серебряный! Голова Адама, только страшная ликом!
- Спасибо, Анфиса, - проговорил задумавшись Знаменский, - можешь почивать. Мы тут сами управимся.
- Покойной ночи, барин, - кивнула Анфиса и перекрестившись, ушла.
- Ну, что скажете? - посмотрел на Агнивцева Знаменский.
- А что тут говорить? - ответил Знаменский, - этот диавол, Вашему сыну сегодня жизнь спас, и за Вас душой волновался. С чего бы это диаволу, вдруг да спасать не одну, а три души?
Знаменский снова отпил кофе и подумал.
- Ну нам ведомы основные приметы офицера? Ведь верно же, Николай Петрович?
- Бритое лицо, словно каменное, - начал перечислять Ангивцев, - как я понимаю, без всяких эмоций и выражения. Чёрные перчатки и перстень с головой Адама!
- Может Александрийский полк? - посмотрел на него Знаменский.
- А может и полк! - усмехнулся Агнивцев в ответ, - кто у нас в полку этом служил, или служит?
- Не припоминаю я ни одного гусара из того полка, которого бы хоть раз доводилось бы видеть в Чугуеве, - ответил Знаменский продолжая пить кофе.
Утром, Калашников выслушал их рассказ, тяжело вздохнул и не подав виду, что понял, что половина пересказанного была не чем иным как домыслами самой Анфисы, сочувственно кивнул Знаменскому, потом Агнивцеву.
- Господа дорогие, - будто на выдохе сказал Калашников, - самый важный вопрос.
- Извольте? - посмотрел на него Знаменский.
- А почему я не вижу тут Артемия Знаменского?
- А к чему он? - не понял Знаменский, - он в гимназии и более того, вы же имеете приметы офицера?
- Чёрные перчатки, бритое лицо, странный перстень и отсутствие выражения, это не приметы, господа, - сказал Калашников, словно пытаясь пояснить им что-то, - белые перчатки прописаны уставом только для парадов. И с чего Анфиса взяла, что все офицеры, всенепременно обязаны быть усачами? Ну разве только гусары, и те в дань своей традиции! - усмехнулся Калашников, - каменное лицо? А если у человека случилась беда и ему было не до реверансов с Вашим сыном, господин Знаменский? Ну шёл он по Генеральской горке? Да мы с неё сами устали мальчишек прогонять! Помните, в позапрошлом годе на ней расшибся сынишка Костомахина?
- Тимофея Захарьевича? - ответил Знаменский, - ну как же не помнить! Горе-то какое было! Благо хоть ноги сломал, а не шею! Матушка его убивалась… - покачал головой Знаменский.
- Вот! - кивнул Калашников, - а недавно? Мальчик со слободы Осиновой расшибся об эту же могилу, о которой офицер тот говорил, ежели Анфисе верить! Так он без чувств лежит уж который день! И выживет, или нет, то доктор Файст сказать не может!
- Да, - кивнул в такт Агнивцев, - а десять лет назад там насмерть двое убились! Прямо под копыта коня влетели, так конь с перепугу их и потоптал ещё! Могли бы и живы остаться, если бы не конь.
- Ну полно, - махнул ему Калашников, - по этим приметам, офицера в нашем городе не сыщешь!
- А перстень? - посмотрел на него Знаменский, - перстень-то особенный!
- Ну перстень, это уже кое-что, - согласился Калашников, - когда я смогу увидеть Вашего сына?
- Да хоть сегодня, во втором часу можете заглянуть к нам домой, - ответил Знаменский, - супруга распорядится насчёт чая, а Артемий к тому времени уже явиться должен, - Знаменский подумал, - если не надумает где-нибудь снова нашалить.
Выйдя из участка, Знаменский с Агнивцевым раскланялись и каждый пошёл своей дорогой.
По дороге домой, идя мимо женской гимназии, Агнивцев обратил внимание на гладко выбритого немолодого офицера, идущего ему навстречу. Офицер, что бросилось Агнивцеву в глаза, был в чине полковника. У самого его воротника красовался красный крест Святого Станислава, а шинель была просто одета поверх мундира, без портупеи, нараспашку, как водится обычно у генералов.
Агнивцев поравнялся с офицером, остановился, тихонько развернулся и пристроился позади него, идя следом.
Полковник шёл быстро и Агнивцеву порой приходилось за ним даже бежать, чтобы не потерять его из виду.
Тот свернул на Старую Николаевскую, проследовал мимо полицейского участка и пройдя переулок, повернул на Думскую.
Агнивцев свернул следом за ним, но вдруг увидел, что офицера нет.
Агнивцев растерялся, постоял, поискал офицера глазами и заметил, что его шинель промелькнула за воротами станции, где извозчики обычно ставили свои брички и сани на ночь, когда уходили домой. Он бросился туда, но двор оказался пуст. Край шинели промелькнул уже в конюшне.
Зайдя в конюшню, Агнивцев осмотрелся и ему стало жутко. Там никого не было, ни конюха, ни работников, ни полковника за которым он шёл следом. Агнивцев развернулся чтобы выйти, но лицом к лицу, прямо перед ним, стоял полковник.
- Спешите куда-то, милостивый государь? - улыбнулся полковник.
- Я? - растерялся Агнивцев, - а разве вы меня не узнаёте, господин Штейфон? Мы с Вами знакомились в прошлом годе, в Петербурге, на приёме у Петра Аркадьевича...
- Да, помню, - кивнул Штейфон, - у Столыпина! Как же! - улыбнулся он, - Вас ещё очень интересовали его идеи, по поводу реформы деревни! Здравствуйте, Николай Петрович!
- Весьма польщён, что Вы меня узнали, Борис Александрович, - кивнул Штейфону, как-то растерянно Агнивцев.
- Николай Петрович, - улыбнулся Штейфон в ответ, - ну негоже гласному городской думы так дрожать от страха!
- Нет, нет, - возразил Агнивцев, - я, знаете ли, не ожидал встретить Вас тут, просто так… А по делам, или просто прибыли в гости? - спросил он.
- По делам, - кивнул Штейфон, - но к сожалению, я не могу позволить себе удовольствие далее продолжать общение с Вами.
Он указал взглядом вниз.
Агнивцев посмотрел, и увидел прямо перед собой, ровный клинок длинного кинжала.
Штейфон резко ударил им Агнивцева в живот. Агнивцев хотел было вскрикнуть, но не смог, а только медленно опустился на колени и упал набок.

Глава 15

- У нас убиенный, - не вошёл, а влетел в кабинет к Калашникову городовой и Калашников встрепенулся.
- Где? - кивнул Калашников.
- Сразу за кутузкой, напротив архива, в конюшне станции, - указал на двери городовой.
- Ну вот тебе бабушка и Юрьев День, - усмехнулся, сожалея, Калашников и  накинув шинель и фуражку пошёл следом за городовым.
Когда Калашников вошёл в конюшню и увидел Агнивцева в луже крови, лежащего на боку, он только горько вздохнул.
- Это как же так? - сказал сам себе Калашников, - полчаса тому назад он у меня был и тут, на тебе…
- Кто его обнаружил? - посмотрел на городового Калашников.
- Конюх, Матвей Арефьев, - ответил городовой, - он тут недалече живёт, на Думской. Говорит, что отлучился домой на четверть часа, вернулся, а тут такое!
- Гласный городской думы, - проговорил Калашников и глянул на городовых, - выставить стражу и никого не пущать. Никаких посторонних! Сообщите градоначальнику о происшествии! И срочно найти полковника фон Готта! Так и скажите, что убит второй человек в городе!
Виктор прибыл сразу, как только его нашёл посланный Калашниковым городовой.
- Что, Константин Васильевич? - кивнул Виктор на труп Агнивцева, - не похоже на то, чтобы его порешили конюх, или какие случайные грабители. Так что успокойте своего холмса и подзовите-ка сюда этого Арефьева.
Неподалёку, околоточный пытался разговорить конюха, но тот только умолял и клятвенно божился, что его тут и близко не было.
Виктор прислушался к их разговору, перевернув труп на спину и разглядывал рану на животе Агнивцева.
- Вашбродь, - чуть не падал на колени конюх, - да меня тут и не было! По нужде, бес попутал, животом заболел, отлучился домой… Да я вон тут живу. Меня и супружница, и деток четверо видели. И соседка такая, что не скроешься от неё даже ночью. Вот, святой истинный! - крестился конюх.
- Да кроме тебя кто мог видеть, что сюда господин гласный зашёл? Кроме тебя, следом никто и не заходил! - давил на него околоточный, - говори, вот этим багром его заколол? - схватил околоточный красный от крови багор, стоящий рядом.
- Господь свидетель! Я горобца жизни не могу лишить! - снова крестился конюх, - а то, мы буйного приструмить утром пробовали, да поранили его нечаянно. К ветеринару повёл Филька.
- Какой ещё Филька? - усмехнулся околоточный.
- Мальчишка, Филька Сутурин. Работает тут. Как батька помер, так и нанялся, - пытался пояснить что-то конюх, но околоточный тут же его прервал.
- Понятно, что конюх и зарезал его багром, - обернулся околоточный к Калашникову, - вон, багор весь в крови! Ну что тут доказывать?
- Эй! - крикнул Калашников на околоточного, - не рви душу этому убогому! Давай его сюда!
- Иди, - толкнул к Калашникову околоточный конюха.
Конюх виновато подошёл, переминаясь с ноги на ногу и опустил глаза.
- Ну чего ты мнёшься, как девица на выданье? - проворчал конюху Калашников.
- Я только хотел объяснить его благородию, что по нужде отлучился домой, - не глядя в глаза сказал конюх, - животом схватило.
- Облегчился? - ухмыльнулся Калашников.
- Ну облегчился, - вздохнул конюх дрожа голосом.
- А теперь говори, - приказал Калашников, - про Фильку мы поняли. И про понос твой уже весь околоток знает. Пришёл ты сюда. Тут убиенный лежит. Ты что видел и слышал?
- Вроде как заходил кто сюда, - посмотрел на него конюх, - у барина калоши без каблуков, а вот тут, - показал конюх на следы возле трупа, - кто-то ещё стоял, в сапогах. Он и порешил барина! И сапоги у него кованые. Не такие как у наших офицеров и солдат. А со странной подошвой, рехлёной! И гвозди в подковах квадратные.
- Подошва рифлёная, понятно. А почем знаешь, что гвозди в подковах квадратные? - спросил Калашников.
- Так я это, вашбродь, - усмехнулся конюх, - столько лет и коней подковываю, и обувку солдатам. Часто и офицеры приходят. И мне ли не знать, что гвоздики в следах от сапог не наши? Шпиён его порешил, германский!
Конюх даже улыбнулся в лицо Калашникову.
- Он не врёт, - встал Виктор, - это следы от немецких офицерских сапог. У них рифлёная подошва и особенный метод подбивки. Да и гвоздики слишком большие и квадратные.
- Вот видите! - обрадовался конюх, - а я что говорил? А тот мне - «Багром! Багром!» Да у меня детишек четверо! Мне ли охота на каторгу? Шпиён это!
- Ладно, - успокоил его Виктор, - ты слышал выстрел, или что-то похожее?
- Выстрела не слышал, ваше высокоблагородие, - покрутил головой конюх, - сегодня на станции тихо как-то. Я даже и не подумал, что грех какой приключится. Вот вам святой истинный, - перекрестился конюх, - ну, думаю, чего может статься? А оно вот чего, - глянул он на труп Агнивцева и снова перекрестился, - Царствие Небесное Николаю Петровичу.
- А напротив, и рядом кто живёт? - кивнул ему Виктор.
- Напротив барыня, Воронова Анна Николаевна уж век проживают, - ответил конюх, - сестра покойной Веры Николаевны. Но она старая да глухая. Ей хоть в колокола под ухом звони, она ухом этим и не поведёт. А рядом бабушка да малой внук. Но вряд ли, они что видали да слыхали.
- Тоже глухие? - усмехнулся Виктор.
- Не глухие, Бог миловал, - ответил конюх, - бабушка зимой из дому мало выходит. А внучик… - он подумал, - да малый он ещё. Мамка померла ему ещё и года не было. А тятька, прошлым Рождеством в лесу замёрз.
- Храмцовы, - кивнул Виктору Калашников, - там нечего и спрашивать. Старуха дверь не откроет, а малец без неё даже на улицу не выходит. Бережёт она его.
- Ну с этим всё ясно, - ответил Виктор и махнул конюху, что тот может быть свободен.
- Благодарствую, ваше высокоблагородие, - поклонился конюх и победоносно глянув на околоточного, вышел из конюшни.
- Но господин пристав! - хотел было броситься вслед за конюхом околоточный с багром в руке, - багор! Вот он, в крови! - показывал он багор, чуть не размахивая им перед лицом Калашникова.
- Да поставь ты его на место! - наконец не выдержал Калашников, - он твой, что ты его прихватил? Не багром убили гласного! Не багром!
Околоточный смутился и аккуратно приставил багор к стенке.
Появился Лубенцов. Он почти вбежал в конюшню и замер над трупом Агнивцева.
- Не говорите мне, господа, ничего! - замахал он руками и встав над Агнивцевым смахнул слезу, - он завтра должен был делать доклад в городской думе, в котором должно было прозвучать то, что некоторые не хотели бы слышать! Его только за это и могли жизни лишить, душегубы…
- Можно ли поподробнее, Иван Алексеевич? - посмотрел на Лубенцова Виктор, - о каких душегубах идёт речь? Убитому кто-то угрожал?
- Можно! И нужно! - ответил твёрдо Лубенцов, - Николай Петрович, упокой Господи его душу, хотел прекратить в городе творящийся уже несколько лет подряд произвол! Разве вы, господа, не видите, что вокруг только несправедливость и гнусная циничность, - он оглянулся и продолжил тише, - которые выгодны жалкой кучке обнаглевших от своей безнаказанности купчишек, возомнивших себя хозяевами нашего города! Они оседлали нашу думу со всех сторон и распоряжаются тут по своему произволу, а не по закону и совести!
- Вы про купчиху Минаеву? - спросил Виктор, - а мне она показалась просто выскочкой.
- Да что уже говорить, - махнул Лубенцов и уже направился к выходу.
- Иван Алексеевич, - остановил его Виктор, - а где бы можно было ознакомиться с тем докладом, который должен был читать в думе убиенный?
- Уже нигде, - покачал головой Лубенцов, - вам не понять, но он был оратор подобный Цицерону. Местный Цицерон и Сенека! И всё умерло вместе с ним…
Лубенцов снова махнул рукой и ушел, оставив офицеров стоящими над убитым Агнивцевым…
Калашников и Виктор переглянулись.
- Сдаётся мне, Константин Васильевич, - сказал Виктор, - что градоначальник прав. Убит надворный советник Агнивцев был не просто так. И вряд ли его убили потому, что он зашёл не туда и не в то время. Скорее всего его заманили сюда.
Калашников посмотрел вслед Лубенцову.
- Везти в мертвецкую? - кивнул он на Агнивцева.
- Нет, - ответил Виктор, - везём в клинику доктора Файста.
- Думаете, он скажет что-то новое? - спросил Калашников.
- Да, по крайней мере, если мы объясним ему, что именно мы хотим узнать - ответил Виктор, - били явно снизу вверх. И удар был один-единственный. То есть, зарезал его тот кто умеет убивать. Скорее всего это был пехотный офицер, опытный и побывавший в боях. Ведь умер он не мучаясь? - Виктор кивнул на Агнивцева, на лице которого застыло спокойствие и удивление.
- Почему именно пехотный офицер, а не кавалерист, например? - спросил Калашников, посмотрев на Агнивцева.
- Если не обращать внимания на следы от пехотных немецких сапог, - ответил Виктор, - то смею заметить, что кавалеристы хорошие рубаки.  Удар кавалериста был бы сверху, по крайней мере прямой. Хотя бы потому, что рубящий удар у них отработан и для них более надёжен, как метод немедленного убийства. А это удар того, кто хорошо орудует штыком, но не саблей.
- Или не штыком, а палашом, - кивнул Калашников.
- Или палашом, - согласился Виктор.
Калашников подумал и окликнул городовых.
- Заканчиваем здесь! Грузим тело и везём на клинику!
Прошло около получаса...
- Батюшки! - вышел к приехавшим Виктору и Калашникову Файст, - это покойник? Но его надобно не сюда, а в мертвецкую, господа!
Он с удивлением смотрел на то, как городовые, не обращая внимания на его замечания, заносят на носилках укрытое простынёй тело и укладывают на стол.
- Нет, именно к Вам, доктор, - ответил погодя Виктор.
- Но что я могу сделать? Ему уже не помочь! - подошёл ближе Файст.
Калашников откинул простыню и показал Файсту лицо покойного.
- Но это же… - опешил Файст и перевёл взгляд на Калашникова, - это гласный городской думы! Николай Петрович Агнивцев! Когда?
Он глянул на Виктора.
- Около часа назад, на станции, за околотком, - ответил Виктор и кивнул Калашникову.
- Нам нужно знать, чем был убит гласный, - сказал Калашников, обратно накрывая лицо Агнивцева простынёй, - нож, кинжал, сабля, палаш. Ножницы, в конце-концов. О его смерти уже знают и надобно поторопиться, Фридрих Францевич. Скоро город будет гудеть от такой новости. И нам не хотелось бы, чтобы местные суеверные жители нам помешали провести исследование трупа и установить истину о смерти Николая Петровича.
- Да, отче Иоанн не похвалит за вскрытие, - согласился Файст, глядя на труп укрытый простынёй, - да простит меня Николай Петрович. Вы могли бы нас оставить наедине? - глянул он на офицеров.
- Сколько вам нужно времени? - кивнул Виктор.
- Часа три, - ответил Файст, - может четыре.
- Хорошо, - согласился Калашников, - мы зайдём после обеда. Тело можете сразу отправлять на мертвецкую, пусть готовят к отпеванию.
Выйдя на улицу, Калашников покачал головой и посмотрел на Виктора.
- Чем он мог мешать этим немцам?
- Скорее всего просто кого-то узнал, - подумал Виктор, - или узнал какую-то примету, уже примелькавшуюся в городе. Не мог гласный городской думы, просто так взять и зайти на конюшню.
- Кстати, о приметах, - закурил Калашников и выдохнул дым, - этот Агнивцев, два часа назад был у меня в участке вместе с князем Знаменским. И я должен проведать, во втором часу, Знаменских, чтобы побеседовать с его малолетним сыном.
- А что сын? - спросил Виктор, - набедокурил, или попал в нехорошее приключение?
- Скорее в приключение, - ответил Калашников, - вчера на Генеральской горке он видел офицера. Этот офицер настолько запугал мальчика, что маленький Артемий просто расплакался и убежал с горки.
- Пьяный? - усмехнулся Виктор.
- В том-то и дело что нет, - ответил, задумавшись, Калашников, - мальчонка запомнил некоторые его приметы, о которых я хотел тебе сказать, да тут убиенный Агнивцев помешал. Если не обращать внимание на чёрные неуставные перчатки, будто каменное лицо без всяких эмоций, и не учитывать что Артемий просто напугался, и имея буйную фантазию и темперамент, напридумал себе сам кучу того чего и не могло быть, так самое важное, что запомнил мальчик, это серебряный перстень. Он был надет прямо поверх перчатки. Наши, обычно так не носят.
- Какой перстень? - посмотрел на Калашникова Виктор.
- Голова Адама, - ответил Калашников.
Виктор подумал и поправил фуражку.
- Мальчик дома? - спросил он.
- В гимназии, ученик второго класса, - ответил Калашников.
- Поехали, - позвал Виктор.
- Куда? - не понял Калашников.
- Едва только мальчик вернётся из гимназии, необходимо взять его и дом под скрытую охрану, - ответил Виктор, - семья Знаменских, либо как-то связана с тем офицером, либо она в большой опасности. Мальчика надо опросить очень срочно, деликатно и желательно не выпускать на улицу до конца расследования. По крайней мере без наших людей.
- Думаешь, они могут покуситься на жизнь малолетнего князя Знаменского? - удивился Калашников.
- Ни в коем случае! - усмехнулся Виктор, - ведь понятно же, что если этот офицер прогал мальчика с Генеральской горки, значит эта горка чем-то опасна этому мальчику. Ведь вряд-ли диверсанты вдруг стали благодетелями, и решили спасать детей на улице? Беспокоились бы про случайного мальчишку? Вопрос даже не в том, кто был этот офицер, а кто этот мальчик. Потому что меня ведь тоже есть новости! - Виктор улыбнулся.
- Надеюсь они хорошие? - спросил Калашников.
- Сегодня ночью от них бежал один человек, - ответил Виктор, - сейчас он в безопасном месте и его охраняет весь гусарский полк. Но знаешь, кто это?
- Кто? - кивнул Калашников.
- Александр Сергеевич Подольский, - улыбнулся Виктор, - только старше того, которого мы с тобой знаем, на тридцать лет!
Калашников набрал в грудь воздуха и выдохнул.
- Значит, всё-таки из будущего…


Глава 16

Прапорщик Козубенко выбросил окурок и хлопнул в ладоши, стараясь согреться. Двое солдат ходивших за ним в патруле, как и сам Козубенко, порядком замёрзли, прочёсывая Базарную площадь от одних ворот к другим воротам. Одновременно они скучали и только наблюдали за тем, как торгаши, словно дразня их, показывали солдатам и прапорщику то колбасу, то сало, то предлагая стакан горячего чая с бубликами.
Рядом с базаром расположились кабаки и большой трактир. На трактире красовалась огромная вывеска, с такими же огромными красными буквами - «Гостиница Савинскаго». Однако, кроме как трактиром, эту гостиницу никто не называл. Оттуда несло брагой, перегаром, и если очень хотелось выпить, то ноги сами по себе вели именно к трактиру.
- Так, - сказал Козубенко, - делать нам тут нечего хлопцы. Пошли, что ли, погреемся? - посмотрел он на солдат и понял, что солдаты абсолютно не возражают, - только чтоб один чай, - пригрозил Козубенко.
- Да ну что Вы, вашбродь, - пожали плечами солдаты и патруль направился к трактиру…
В трактире, уже битый час пытались угомонить подвыпившего унтера.
- Порубаю! - безуспешно пытался вытащить шашку усатый, пьяный унтер, но не никак не мог этого сделать.
Унтер был очень пьян и не узнавал никого вокруг, бросаясь в драку к каждому, кто пытался его успокоить. Двое солдат повисли на нём как мешки, но он, едва присев, тут же вскочил и сбросил их с себя.
- Порубаю, самураи! - закричал унтер и снова потянулся за шашкой, но снова не смог её вытащить. Он только резко повернулся, поймал мутным взглядом застывших на входе прапорщика Козубенко и двух патрульных, что-то пробормотал и упал на лавку. В начале вроде сел, но тут же опрокинулся на пол и захрапел.
- Это что было? - спокойно спросил Козубенко посмотрев на посетителей трактира и глянул на трактирщика застывшего у стойки.
- Слава Богу вы зашли, ваше благородие! - с облегчением в голосе ответил трактирщик, - это унтер Дмитриев, он как выпьет, так снова Японскую воюет. Никого не узнаёт и буянить начинает. Раньше мы его сами успокаивали, сковородкой по голове. А тут он с шашкой заявился. Ну я как шашку увидал, то думаю всё, конец! Эн-нет, Бог вас прислал!
- Мда, - подошёл ближе прапорщик Козубенко и встал над храпящим Дмитриевым.
Рассмотрев его, Козубенко глянул на стоящих рядом по стойке смирно, солдат.
- Вольно, - скомандовал он и указал на Дмитриева, - ваш дружок?
- Никак нет, вашбродь! - в голос ответили солдаты, - зашли чаю хлебнуть, зябко нынче. А тут этот иконостас гуляет.
- Чего иконостас? - не понял Козубенко.
- Дык у него вся грудь в крестах, кавалер он, Георгиевский, - ответил другой солдат.
- Правда, чтоль? - удивился Козубенко, наклонился и откинул борт шинели Дмитриева.
- Мать честная! - встал он и глянул на патрульных, - давайте-ка сюда извозчика, грузите его и везите в комендатуру. Пусть там отсыпается. Неровён час, ещё какой бродяга кресты у него умыкнёт. Так этот унтер точно шашкой кого-нибудь порубает.
Патрульные подняли Дмитриева, выволокли на улицу, и погрузив на стоящую рядом с трактиром бричку, увезли в комендатуру.
Козубенко присел за свободный столик и кликнул трактирщика.
- Принеси-ка чаю, мил человек?
- Сию минуту, ваше благородие! - обрадовался трактирщик и налив кипятку и заварки в стакан, подал чай Козубенко, присев рядом.
- Ищите чего? - кивнул ему трактирщик, спросив в пол голоса.
- Да может и ищем, - усмехнулся Козубенко, наклонившись ближе к трактирщику, - захаживал кто незнакомый? - подмигнул он.
- Вон сидит, - указал глазами трактирщик на одиноко сидящего в углу солдата, - я бы сказал случайный, да шибко часто он тут крутится. Нумер у меня не снимает. Не знаю где ночует, поэтому сказать не могу ничего. Вина не берёт, только чай да кофей. Говорит только с одними и теми же, тоже с солдатами, да всё тихо и шёпотом.
- Может сам по себе таков? - спросил Козубенко.
- Да нет, ваше благородие, - улыбнулся трактирщик, - народ разный у меня крутится, всякие бывают. И я точно знаю, кто из них просто пьянь, кто люди серьёзные, а кто бандит. Так вот на бандита он не похож. Это и пугает, - трактирщик снова улыбнулся, встал и направился к стойке.
Козубенко выпил чай, отставил стакан поглядывая на одиноко сидящего в углу солдата, поднялся и направился к нему.
- А-ну-ка покажи свои документы, служивый? - крикнул солдату Козубенко.
Тот вскочил и бросился к выходу, но рванув на себя двери увидел возвращающихся патрульных.
- Стой! - крикнул Козубенко выхватив наган.
Посетители трактира начали разбегаться.
Солдат попытался спрятаться в толпе, но люди волокли его на улицу. Он вырвался, перепрыгнул через стойку, сбил с ног трактирщика и забежал в кухню.
Козубенко побежал за ним, так же сиганув через стойку.
Забежав на кухню он выстрелил. Солдат упал на спину…
Патрульные услышали стрельбу ещё с улицы. Пока они прорывались сквозь толпу выбегающих, Козубенко уже подошёл к солдату и понял что убил его.
- Вашбродь! - крикнул от двери патрульный.
- Да на кухне он, дезертира какого-то порешил, - поднялся трактирщик.
Патрульные бросились на кухню.
Козубенко сидел над убитым солдатам, разглядывая в руке что-то блестящее.
- Никого не пускать, - обернулся Козубенко к ним, - вызвать штабс-капитана Вайсберга. Так и есть, это был немецкий диверсант…
Трактирщик, едва появившись за спинами патрульных, на этих словах охнул и почти что отбежал обратно к стойке.
Штейфон стоял возле пекарни и делая вид, что его совершенно не интересуют люди выбегающие из трактира, курил папиросу и поглядывая на всё происходящие.
- Ко мне, солдат! - окликнул он пробегавшего мимо солдата, - что там происходит?
- Какой-то прапорщик дезертира поймал, ваше высокоблагородие! - вытянулся перед ним солдат.
- Ну поймал, и? - посмотрел на него строго Штейфон.
- Так тот удирать начал, а прапорщик за наганом полез, ваше высокоблагородие! - словно отчеканил солдат.
- А отчего бежишь, а не кинулся на помощь офицеру? - ещё строже глянул на него Штейфон.
- Виноват, ваше высокоблагородие, - ответил солдат, - только выпимши я в увольнении, а кто же с патрульными связываться станет?
- Ладно, - прохрипел Штейфон, - явиться к командиру и доложить о своём поведении, - приказал Штейфон.
- Слушаюсь, ваше высокоблагородие, - козырнул Штейфону солдат, - разрешите идти?
- Иди, - махнул рукой Штейфон.
Солдат развернулся, сделал несколько шагов и пустился наутёк.
Штейфон вздохнул глядя ему вслед, и стал наблюдать за тем что происходит возле трактира.
Через полчаса подъехал экипаж с офицерами.
Штейфон закурил, немного постоял, швырнул окурок и быстро скрылся в переулке ведущем на Старую Николаевскую улицу…

- Ну и что тут, Козубенко? - вошёл в трактир и прошёл на кухню Вайсберг, окликнув прапорщика.
- Вот, - Козубенко протянул Вайсбергу жетон убитого солдата.
Вайсберг взял жетон, рассмотрел его и глянул на Максимовского.
- Полюбуйтесь, господин полковник, - сказал Вайсберг, - ещё один, на сей раз не исчезнувший, а вполне лежащий убитым.
Максимовский глянул на труп.
- Документы его смотрели, господин прапорщик? - кивнул он Козубенко.
- Нет, господин полковник, - ответил Козубенко.
- Почему? - спросил Максимовский.
- А при нём нет документов, - ответил Козубенко, - и оружия у него тоже не было. Только это, - показал он на жетон, - видать потому он и начал убегать от меня. Не убегал бы, то был бы жив.
- Видать жетон и есть документом, - вернул Вайсбергу жетон Максимовский, - труп доставить в лазарет и осмотреть, - приказал он, - обо всём докладывать мне. И покажите это, - показал он пальцем на жетон, - фон Готту. Я наконец-то хочу знать что здесь происходит и кто это такие. Только правду!
Максимовский вышел.
- Грузите его, - кивнул на труп Вайсберг, - я думаю, что тут нечего делать. Жил-то он не здесь, надеюсь? - посмотрел он на перепуганного трактирщика.
- Да ну что Вы, ваше благородие, - замялся трактирщик опустив глаза, - а вот ночевал тут за столом уже две ночи, будто ему и идти некуда…





Глава 17

Доктор Файст возился недолго. Когда Виктор и Калашников вернулись, он вышел из операционной и вручил Виктору несколько рисунков и лист бумаги исписанный мелким почерком.
- Признаюсь честно, господа, - сказал Файст, подошёл к умывальнику и начал мыть руки, - Николай Петрович мог бы остаться живым. Но нож, которым он был зарезан, был очень длинным, как для простого ножа. Чем-то сродни черкесскому кинжалу. В руках дилетанта он лишь слегка поранил бы Николая Петровича, но он находился в руках опытного убийцы.
Виктор посмотрел на рисунки и дал их Калашникову.
- Это мог быть черкес, или терский казак? - удивился Калашников рассматривая рисунки.
- Нет, - определённо ответил Файст, отошёл от умывальника вытерев руки и присел за стол, - это германский офицерский нож, нечто вроде палаша, только короткий. Это я знаю точно. Там я всё описал, как можно подробнее и понятнее, избегая лишней медицинской терминологии.
- А это что? - Калашников показал Файсту один из рисунков.
- Клеймо мастера, - ответил Файст.
Виктор взял рисунок и посмотрел на него.
- «Tauff R.D.G.», - прочёл Виктор, - это инициалы мастера?
- Совершенно верно, - улыбнулся Файст, - Тауфен. Его фамилия Тауфен. Убийца, очевидно сильно брезглив и допустил одну ошибку, что указывает на то, что он аккуратен и брезглив. Он тщательно протер лезвие клинка об одежду Николая Петровича. Мороз сделал своё дело, кровь быстро замёрзла и контуры клейма превосходно отпечатались на сукне.  У мастера Тауфена я заказывал себе набор хирургических инструментов, когда направлялся из Германии в Россию. Ими я и вскрывал покойного Николая Петровича, - он задумался, - поразительно. Он был убит клинком мастера Тауфена. И скальпели мастера Тауфена указали на убийцу.
Файст вздохнул и глянул на офицеров.
- Дело в том, господа, что я знаю семью Тауфен очень давно и хорошо, - подумал Файст, - но тут такое дело. Мастера Тауфена зовут Фридрих Карл Людвиг, - он встал, достал с полки кожаную коробку и показал её Виктору, - вот, такое же точно клеймо, но тут, как вы видите, стоят литеры «F.K.L.»
- А это не может быть другой мастер, но с такой же фамилией? - спросил Калашников.
- И с одинаковым клеймом? - усмехнулся Файст, - милостивый государь! - сказал он, - Германия не Россия и семейная символика там имеет более сакральное значение! Клеймо мастера-оружейника в Германии, это как дворянский герб! Не может быть двух одинаковых клейм! Только у отца и сына!
Файст вздохнул, посмотрел в сторону и снова перевёл взгляд на офицеров.
- Это клеймо Рихарда Дитриха Гюнтера Тауфена, - снова покачал головой Файст и подумал.
- Ну уже кое-что, - сказал Виктор, - по крайней мере теперь мы точно знаем, что убийца — германский офицер.
- Да, - кивнул Файст, - только не всё так просто, господа. Рихарду Дитриху Гюнтеру Тауфену, пока что, всего двенадцать лет и он ещё не создал своими руками ни одного клинка!
Виктор нахмурился и глянул на Калашникова.
- Надо бы обыскать дом Агнивцева. Градоначальник Лубенцов упоминал о том, что покойный Агнивцев собирался делать интересный доклад в городской думе. Ну не может у него не быть,  хотя бы конспектов и заметок, если он вёл расследование.
- Знать до чего-то докопался покойный Николай Петрович, - согласился Калашников.
Он указал кивком головы в сторону Файста.
- Фридрих Францевич не дадут соврать. Чертовщина в городе начала происходить, как только дорвалась до кормушки Минаева. Раньше жизнь шла своим чередом. И хотя не райская была жизнь в Чугуеве, но всё же справедливости можно было добиться.
- А сейчас, стало быть нет? - спросил Виктор.
- А как Вы думаете, Виктор Иосифович? - усмехнулся Калашников, - украсть бублик на базаре сложнее, чем половину города с молотка спустить. Ты такого вора хватаешь за руку и волочёшь в суд. А он там тебе, нагло бумажку под нос сунет и с видом Христа на ослице выйдет. А ты стоишь, как будто тебя мало того что помоями облили с ног до головы, так ещё и рейтузы на площади стащили, при всём честном народе. Это Чугуев, Виктор Иосифович.
- Мерзкая порода, - вздохнул, сидя за столом Файст, глядя куда-то в стену, - мерзкая, лакейская порода. Врут в глаза нагло, бесстыдно, зная при этом, что врут. И ведь даже не краснеют, продолжают лгать.
Он снова вздохнул.
- Украсть клинику у детишек, которую не ты строила, не ты задумала, не ты о ней хлопотала, а потом, зашвырнув больных детей в этот сарай, рассказывать о том какой ты благодетель, может только конченый мерзавец, или отпетый негодяй, или жулик. Вор на такое не способен, Константин Васильевич, - посмотрел он на Калашникова, - поэтому я больше уважаю воров, чем лакеев.
Файст подумал, усмехнулся и снова глянул на офицеров.
- Моему отцу довелось знавать графа Аракчеева, когда он уже был стар и готовился отходить в мир иной. Алексей Андреевич любили подмечать со всем негодованием в душе, что в Чугуеве офицеры спиваются, нравы становятся дурными, а люди на глазах развращаются. Потом мне, словно убеждая меня не ехать на Чугуев, это же самое говорил покойный мой батюшка, когда я только собирался сюда, строя планы и чая надежды. Но когда я сюда прибыл, я понял почему в самом Чугуеве не любят и не чтут память великого сына Земли Российской, графа Аракчеева. Его не любят за то, что он называл чугуевских владетелей теми кем они есть, прямо, не стесняясь в выражениях, в глаза. Мошенниками!
Файст подумал.
- Есть тут люди честные и порядочные, но скорее, как исключение, или просто не искушённые властью над своими соседями. И знаете, Алексей Андреевич был абсолютно прав. Министры, царь, священный синод во многом лучше тех лакеев, которые не служат Отечеству, а выслуживаются перед ними. А что до Чугуева, то хочется сделать этому городу добро. Но добро твоё украдут, на твоих же глазах начнут его продавать, а когда поймут, что уличены, то выволокут на свет всю грязь о тебе, в которую даже сами не поверят.
Он помолчал.
- Бегите отсюда, господа, - посмотрел он на офицеров, - ежели в стране случится несчастье и падёт власть, они первые пойдут громить и убивать тех, кто о них слишком много знает. И врагами их революции окажемся мы с вами, те которые всего лишь хотели закона и порядка, и справедливости для несчастных...


Глава 18

Штейфон прошёл почти всю Старую Николаевскую и свернул в один из дворов. Там он зашёл на крыльцо дома, осмотрелся и постучал в двери.
- Здравствуйте, - улыбнулся он открывшему двери человеку в сером гражданском мундире, - если не ошибаюсь, Вы и есть архивариус Бучастый?
- К Вашим услугам господин полковник, - кивнул Бучастый, - я и архивариус, и нотариус, и регистратор. Чем обязан?
- Мне хотелось бы переговорить с Вами об одном очень важном деле, - улыбнулся Штейфон.
- Извольте, - уступил ему дорогу Бучастый и Штейфон прошёл в дом.
- Ну так чем же обязан, - улыбнулся Бучастый, проведя Штейфона в гостиную и присев в кресло.
Штейфон скинул шинель, повесил её на вешалку у двери и присел в кресло напротив.
- Скромно живут архивариусы, - покачал он головой, - не жалует Вас городское начальство?
- Да ну что Вы, господин полковник, - ответил равнодушно архивариус, - за что жаловать-то? Моё дело малое, - улыбнулся он, - собирать и раскладывать по полкам документы, записи, книги и всё что прикажут. А с кем имею честь, если не секрет?
- Не секрет, - ответил Штейфон посмотрев на архивариуса, - как Вы сами увидели, полковник Борис Александрович Штейфон. Но Вы же не будете интересоваться подробностями моей службы и чем я занимаюсь в военном ведомстве, которое имею честь представлять тут? - улыбнулся он.
- О, ну что Вы! Борис Александрович! - махнул рукой Бучастый, - отродясь государственной тайной не интересовался, хотя имею к ней непосредственный доступ! - он рассмеялся, - моё дело сидеть и писать то что прикажут и правильно написать то, что хотят увидеть.
- Или хотели бы, - снова улыбнулся Штейфон, - имею интерес к семье Кузьминых-Караваевых. Что имеется у Вас на эту почтенную семью?
- Кузьмины-Караваевы? Князья? - удивился Бучастый, - да почти что всё, разумеется из того что связано с нашим уездом, - кивнул он, - родовые записи, купчие грамоты, даже план их имения в нашем городе. А Вас интересует что-то конкретное, или может желаете получить нужную Вам справку? А то, знаете ли, порой одна единая буковка в любом старинном документе, ох как играет роль в том, что нынче в городе происходит! Прибывает, знаете ли, смутьян какой. И сей смутьян заявляет, что мол его прадед тут в полку служил и землёй владел! И следовательно, сам может претензии предъявить неровен час. Но предъявит он, или не предъявит, это другой вопрос. Однако некоторые господа очень нервничают и не хотели бы, чтобы такие смутьяны в городе шибко права свои качали, как выражаются. Приходится, знаете ли, делишки ой какие старые подымать!
- И были такие делишки? - посмотрел на Бучастого Штейфон.
- А то! - усмехнулся Бучастый, - в прошлом годе заявился к нам некий Ганжа!
- Уж не Пётр ли Андреевич? - удивился Штейфон.
У Бучастого испугано блеснули глаза.
- Ну что Вы, - моментально опомнился он, - его Николаем звали и был он, пусть Господь простит мою память, не то из Курляндии, не то из Лифляндии. Говорил, что тут служил его прапрадедушка, герой Очакова да Измаила. Да лесом тут владели. И он хотел бы получить сей лес обратно в своё владение, на правах наследства.
- А Вы что? - спросил Штейфон.
- Да я-то ничего, - улыбнулся Бучастый, - лесок тот давно уж переписал на себя купец Левченко.
- Прежний становой пристав? - спросил Штейфон.
- Нет, - ответил Бучастый, - сынок его, Артемий. Тот что некогда газетчиком служил, да не потянул. Умишка не хватило. Ранее, батюшка его в студенты отправил. Выучился ли то, то вопрос иной. Важно ведь иметь правильные связи и водить дружбу с нужными людьми? И купчихи Минаевой нынче он на подхвате!
- Да, без таких грамотеев ни одна купчиха Минаева не проживёт, - усмехнулся Штейфон, - уж не тот ли это, который книгу поручика Хлебникова напечатал, да за свою пытался выдать в Петербурге? Помнится он был пойман на плагиате, отставным унтер-офицером Харьковским?
- Вы помните сию историю? Занимательная была ситуация, знаете ли! - улыбнулся Бучастый.
Штейфон рассмеялся.
- Помню, помню! Наглый молодой человек! Попадись он мне в своё время, то выпорол бы я его на конюшне! Ну и как Вы решили проблему Ганжой? - посмотрел он на Бучастого.
- А как? - ответил с улыбкой Бучастый, - старинный документ, ясное дело, этому Ганже никто не дал бы в руки. Я копию сделал и печатью архива заверил. Правда изменил одну буковку в благородной фамилии «Ганжа». Был дворянин Георгий Кириллович Ганжа, а стал турок «Гаджа».
- Хитро, - согласился Штейфон, - Вам бы в тайной канцелярии служить. Цены бы Вам не было.
- Да ну что Вы, господин полковник, - улыбаясь проговорил Бучастый, - в провинции, знаете ли, спокойнее.
- И то верно, - ответил Штейфон, - а меня интересует не правленая, а подлинная информация. Да и справочка мне не нужна на бумаге. Достаточно Ваших слов.
- Что вызывает Ваш интерес? - спросил Бучастый.
- Кузьмины-Караваевы у нас, стало быть, местные? - спросил Штейфон, - я слышал, что сын княгини Кузьминой-Караваевой не так давно покинул сей грешный мир? Верно ли?
- А как же, - покачал головой Бучастый, - тяжкая утрата для старой княгини. Единственный сын был и того потеряла.
- Что, и родни нет больше? - спросил Штейфон, - совсем одна осталась на старости лет?
- Насколько мне известно, - ответил Бучастый, - из родственников у неё никого нет. По крайней мере, если судить по тем родовым записям, которые у меня имеются, то представителей их рода в Российской Империи не осталось. Она последняя кто носит фамилию после смерти мужа и сына.
- А сын был женат? - спросил Штейфон.
Бучастый подумал.
- Был, - кивнул он, - только супруга его давно уже почивает в могиле. Болезная была. Не буду врать, но фамилии мужа она не принимала.
- Отчего же? - удивился Штейфон.
- А поставьте себя на её место? - улыбнулся Бучастый, - носить фамилию Волконская, или Кузьмина-Караваева?
- Логично, - кивнул с улыбкой Штейфон, - а могу ли я увидеть записи об этой семье, скажем, за последние десять лет?
- Отчего же нет? - удивился Бучастый и встал, - следуйте за мной, господин Штейфон, - бумага помнит всё. Бумага сохраняет всё, если конечно, вовремя не случается пожара, - усмехнулся он.
В подвале у Бучастного ровными рядами стояли полки. Он с гордостью показывал папки, коробки, книги стоящие рядом, то и дело оборачивался на Штейфона и расхваливая не то себя, не то архив.
- Никто и никогда не узнает того, что здесь! - говорил Бучастый усмехаясь. Он остановился, обернулся на Штейфона и подмигнул.
- Вы думаете, архивариус Бучастый серая мышь Чугуева? Нет, - кивнул он, - я храню прошлое и город знает только то прошлое, которое удобно мне, или Капитолине Минаевой, или тому же Артемию Левченко!
Он двинулся дальше.
- Это сокровище, и как его трактуют, таковым выглядит и наше сегодня, и даже завтра. То есть, - снова обернулся он на Штейфона, - будущее строим мы, ваше высокоблагородие. И если мы захотим чтобы какого-то Ганжи не было в будущем, нам достаточно подправить одну буковку, червячка, в прошлом их семьи.
Бучастый остановился и глянул на Штейфона.
- И заезжий Ганжа уже иной, другой, не благородный потомок последнего капитан-командора Готии, а мошенник, сумасшедший возомнивший себя кем-то великим, по крайней мере именно так город будет относиться к его претензиям, если мы захотим. Разве не верно, ваше высокоблагородие?
- Верно, - согласился Штейфон, - вот и покажите мне, где нужно найти нужного мне червячка.
- Хе! - усмехнулся Бучастый, - вот они, Кузьмины-Караваевы! - достал он книгу и открыв её, разложил на полке, - вот они все, на виду у меня, - проговорил он листая страницы.
Штейфон остановил его на одной из записей.
- Генваря, восемнадцатого дня, лета одна тысяча девятисотого от Рождества Христова, в хуторе Граковом Области Войска Донского, был крещён младенец… - он на миг замолчал, - младенец Димитрий Кузьмин-Караваев? - посмотрел он на Бучастого и продолжил, - тут же есть записи о смерти его родителей. Интересно? - снова глянул он на Бучастого.
- А что тут может быть интересного? - удивился Бучастый, - у старой княгини, должно быть есть внук?
- Вы это знали? - спросил Штейфон.
- Мать его умерла через год после рождения мальчика, а отец пару годов назад, трагически погиб на охоте, - сказал, глядя в книгу, Бучастый.
- Но куда делся мальчик? - спросил Штейфон.
Бучастый подумал.
- Он не поступал в нашу гимназию, соответственно записей о нём тут больше быть не может. Мальчик, словно пропал после своего рождения. Учитывая, что родственников нет, - посмотрел он на Штейфона, - если мальчик не умер, то его забрала бабушка, княгиня Елизавета Григорьевна Кузьмина-Караваева. И находится он тут, в Чугуеве, в имении княгини.
- А ведь это было бы логичнее всего? - посмотрел на Бучастного Штейфон.
- Это их родословная книга, ваше высокоблагородие, - закрыл книгу и указал на обложку Бучастый, - всё что касается чугуевского дворянства, вписываю в родословные книги я, - усмехнулся он, - сами-то много чего могут понаписать, верно? - он даже рассмеялся, - посему, вести книги такого уровня им не положено.
- Благодарю за службу, - улыбнулся Штейфон и сунул Бучастому несколько купюр, - приобретите новый замок на хранилище, - сказал он, - чтобы неровен час никто не докопался до ваших червячков, - улыбнулся Штейфон и молча направился к выходу из подвала.

Глава 19

- А замочек-то взломан, - толкнул Калашников дверь в дом Агнивцева и прошёл в прихожую.
Виктор остановился и понюхал воздух.
- Холодно тут, - посмотрел он вокруг и прошёл дальше.
Следом зашли городовые и исправник.
Раскиданные вещи валялись по всему дому, опрокинутое зеркало было разбито, а ковры сорваны со стен.
- Чего-то мне не верится, господа, что гласный городской думы не прибирался и жил таким образом, - проворчал Калашников и глянул на исправника, - не ждите приказа, Омельяненко, - сказал Калашников, - осмотрите здесь всё, в особенности те места где покойный мог хранить бумаги. И напоминаю, что речь идёт о важных бумагах!
- Искать тайник? - переспросил исправник.
- Омельяненко, - усмехнулся Калашников, - где бы Вы прятали от супруги заветную чекушку?
- Не употребляем, Константин Васильевич, - улыбнулся исправник, - но коли употреблял бы, то известно, там где искать не будет!
- Вот и ищите на самом видном месте, - ответил Калашников.
Жандармы разбрелись по дому.
Калашников присел на стоящий посреди комнаты стул.
Виктор прошёл к окну и посмотрел в сад.
- Двери не ломали, - сказал Виктор, - залезли через окно и закрыли его за собой. А уходили через двери, причём наверняка открытые ключами, но специально сбили замок, чтобы мы подумали на ограбление.
- Ты думаешь, нас намеренно хотели ввести в заблуждение? - посмотрел на него Калашников.
- Сбить со следа, - указал Виктор, - на подоконнике мусор, осыпавшаяся с оконной рамы краска и даже засохшая муха.
Калашников встал и подошёл к окну.
Он посмотрел в окно и усмехнулся.
- Боюсь, барон, мы тут ничего не найдём, - сказал Калашников, - ну разве то, что Николай Петрович очень хорошо спрятал. Видите, к сараю ведут следы на снегу.
От окна, к дверям сарая вели слегка припорошенные снегом следы.
- Они скорее всего зашли через двери, отворили окно, взяли лестницу в сарае и снова полезли в это окно, - продолжал Калашников, - а после всего, аккуратно поставили лестницу на место. Окошко не разбито, а открыто изнутри, как мы видим.
Он дёрнул за ручку, створки окна открылись. Толкнув наружную раму, Калашников открыл окно в сад.
- Что и требовалось доказать, - сказал Виктор, - тот кто тут побывал, тот и убил Агнивцева. Видать, убийца не только вытер кровь об одежду убитого, но ещё и похитил с трупа ключи, которыми спокойно открыл замок, вошёл в дом, взял то что нужно и немного запутал тут следы.
- Вот и я о том же, - ответил Калашников, - к чему ещё было возвращать лестницу в сарай?
- Если это не сам Агнивцев, - подумал Виктор, - то только его убийца. Отсюда можно сделать вывод, что Николай Петрович был убит намеренно. И убит за своё расследование, Константин Васильевич.
- Что же он такого нарыл? - усмехнулся Калашников, - и ведь как получается? От убийства выигрывает только один человек, Капитолина Минаева. Агнивцева убивает германский шпион! Первом делом, неизвестные проникают в его дом и что-то ищут. Дверь не взломана, вскрыта ключами. Значит это сделал тот, кто Агнивцева убил. Но иных ценных документов, кроме записей его расследования, касавшегося преступной деятельности Минаевой, у Агнивцева не было. Значит, Минаева или наняла убийцу, или сама… - посмотрел Калашников на Виктора.
- Германская шпионка… - Виктор кивнул Калашникову, - по крайней мере, немецкая агентура её по какой-то причине покрывает.
- Причина ясная, - ответил Калашников, - Минаеву есть за что зацепить, чтобы держать на поводке. Если иметь на руках веские доказательства её мошенничества и хороший компромат на неё саму. Видать, покойный Агнивцев этот компромат нашёл. Он непреклонный был человек. Благородный. Да только слишком правильный и не умел врать, Царство ему Небесное. Будь он судьёй, засудил бы воровку на каторгу, где ей и место.
Калашников глянул на гостиную.
- Зачем только всё было громить? - тихо сказал он, - тут одни ковры целого состояния стоят. Николай Петрович был человеком не бедным, надворный советник, как-никак. В своё время был приближённым самого Петра Аркадьевича Столыпина.
- А чего же оказался в Чугуеве? - присел на подоконник Виктор.
- Видите-ли, Виктор, - подумал Калашников, - сам-то он местный, вырос тут, служил в нашем гусарском полку, был командиром эскадрона, воевал. А когда вышел в отставку, получил приглашение в Петербург. Но, со смертью Столыпина, всех его приближённых попросили убраться подальше от столицы.
- Политика? - кивнул Виктор.
- Политика, - подумал Калашников, - князь Юсупов, наш Николай Петрович Агнивцев, князь Львов впали в немилость и вовремя уехали. А вот генерал Бонч-Бруевич даже подвергался преследованию.
Он посмотрел вокруг.
- Не ограбление это. Воры унесли бы с собой половину из того, что под ногами валяется, - усмехнулся Калашников.
В гостиную вернулся исправник.
- Деньги, золото, всё на месте, - сообщил он, - но в секретере ничего нет. Ни одной бумаги, ни одной записи. Зато, в диване мы нашли вот это, - сунул он Калашникову записную книжку.
Калашников открыл её, посмотрел и отдал Виктору.
- Имена, фамилии, заметки.
- Это и есть конспект, - сказал Виктор, - однако ушёл компромат, который хранился в секретере.
- На кого ещё мог быть компромат? - посмотрел на него Калашников.
- На этих людей, - улыбнулся Виктор, показывая ему записную книжку Агнивцева, - не просто же так он хранил её в диване, а не с остальными бумагами? К сожалению мы не узнаем, о чём хотел доложить Николай Петрович в думе, но общую картину мы понять сможем.
Он глянул на исправника.
- Скажите, выпивка в баре тронута? Я знаю, что Николай Петрович был заядлый игрок и любил дорогие напитки?
- Да, - кивнул исправник, - он был гурман в отношении выпивки. Но вы удивитесь, господа. Не тронут даже самогон на кухне!
- Это не грабёж, - улыбнулся, посмотрев на Виктора, Калашников, - уж самогон бы жулики точно забрали.
Калашников вздохнул и махнул исправнику.
- Собираемся. У дома распорядись выставить охрану и вызывай нотариуса. Надобно тут всё описать и начни искать родственников. Иначе всё разнесут по кирпичику… - глянул он вокруг.

Глава 20

Купчиха Минаева проснулась поздно и собиралась завтракать, когда в дверях зазвонил колокольчик и она услышала незнакомый голос обращавшийся к горничной.
- Капитолина Николаевна сегодня не принимают посетителей, - сказала кому-то горничная.
- Передайте ей, что к ней полковник Борис Штейфон, - ответил грубый голос и Минаева не стала дожидаться ответа горничной.
- Пусть заходят господин Штейфон, - громко приказала она горничной.
Та отступила, пропуская Штейфона.
- Здравствуйте, - спустилась вниз Минаева, - очень рада Вам, господин полковник Штейфон.
- Моё почтение, сударыня, - улыбнулся Штейфон.
- Присаживайтесь, - указала она на кресло у журнального столика в гостиной.
Штейфон присел.
Минаева важно села в кресло напротив.
- Чем обязана Вашему визиту? - спросила она и махнула горничной, чтобы та удалилась.
- Мне кажется, - усмехнулся Штейфон, - у нас есть общие интересы в этом городе, Капитолина Николаевна. А Вы, насколько мне докладывают мои подчинённые, человек влиятельный и против Вас тут воевать может либо самоубийца, либо сумасшедший.
- Что верно, то верно, - подумала Минаева, - и в чём же проявлены наши общие интересы?
Штейфон расстегнул шинель и достал из-за пазухи папку, положив её на столик.
- Я это заберу с собой, - сказал он, - и я уже ознакомился с этими материалами, прежде чем навестить Вас. Тут идёт речь о том, как купец Зайцев получил во владение участок земли на Харьковской улице, рядом с городской думой. Оно-то ничего, противозаконного ничего нет, кроме того, что данный участок был выкуплен подполковником Гречко, и подарен городу для строительства новой детской больницы. Опекаться проектом взялись Вы.
- Но… - начала было Минаева.
- Это ещё не всё, Капитолина Николаевна, - по документам, мужская гимназия получила новую мебель для классов, и рояль, белый. Но ни рояля, ни новой мебели обнаружено не было. Поставками занимались Вы и Вы же брали деньги у родителей гимназистов и попечительского совета, на покупку мебели.
- Там было поставлено кое-что! - воскликнула Минаева, - не в полном объёме, но где можно купить мебели на всю гимназию сразу? - она даже улыбнулась от своих мыслей.
- Я Вас уверяю, - ответил ей Штейфон, - дворник Пётр Трофимович Суворов сообщает, что без ведома Ильи Николаевича Низовцева, директора гимназии, по Вашему распоряжению он погрузил всю поставленную мебель на телеги и доставил в город Харьков, в один из Ваших магазинов. Его жена Марфа подтвердила показания.
Штейфон подумал.
- Вам интересно послушать о схеме вашей благотворительности в городе? О том, как благотворительная помощь продаётся на Благовещенском базаре, а директора местных церковно-приходских школ, содержатели приюта и богадельни, а заодно и директор ремесленного училища, подписывают бумаги о получении помощи не видя её в глаза?
Штейфон улыбнулся глядя в лицо Минаевой.
- Что Вы хотите? - побледнела Минаева.
- Не надо так переживать, - забрал со столика и спрятал за пазуху папку Штейфон, - Вы умный человек, Капитолина Николаевна, и Ваша история внушает восхищение. Я люблю умных людей. Эта папка принадлежала не мне, а господину Агнивцеву, который сейчас немножко неживой, как Вы знаете.
- Да, наслышана, - ответила Минаева, - откуда она у Вас?
- Из его дома, Капитолина Николаевна, - улыбнувшись ответил Штейфон, - догадываетесь, кто его убил?
- Это были Вы? - удивилась Минаева.
- Это был я, - кивнул Штейфон, - у меня здесь взвод солдат, два офицера и несколько унтеров, которые готовы выполнить любой мой приказ. Мне нужно нейтрализовать станового пристава и барона фон Готта. Их смерть мне не нужна. Мне нужен доступ к тому, что было найдено в доме у инженера Полежаева. Имеется информация о том, что они увезли это в военное училище.
- Что же в найденном такого интересного? - успокоилась Минаева.
- Ничего, - ответил Штейфон, - ничего из того, что можно было бы продать, Капитолина Николаевна. Но это то, что может в корне изменить историю. Даже сделать Вас губернатором, если не государыней императрицей. Но чтобы такое случилось, этим надо уметь воспользоваться правильно. Вы не умеете, - улыбнулся он.
Минаева подумала и глянула на Штейфона.
- А Вы, умеете? - спросила она.
- Тот который послал меня, и тот кому я служу, знают точно что с этим всем делать, - ответил Штейфон, - но ведь лучше, когда мы будем первыми, верно?
- Верно, - улыбнулась Минаева, - а Вы определённо мне нравитесь, ваше высокоблагородие. Поэтому я предлагаю Вам встречную сделку.
- Гм, - усмехнулся Штейфон, - я весь во внимании, Капитолина Николаевна.
- Вы тут упоминали про сиротский приют, - сказала Минаева, - ну так вот, - кивнула она, - я хотела бы закрыть этот вопрос раз и навсегда.
- Пожалуй, присвоенные Вами шесть тысяч червонцев золотом, Вас беспокоят меньше чем земля отобранная Вами у сирот и проданная своим людям? - спросил Штейфон, - ну и чего именно Вы от меня ожидаете?
Минаева улыбнулась.
- Шесть тысяч золотых червонцев, я могу с лихвой возвратить графу Квитке. Он мне ещё и должен останется. А вот сироты могут вырасти и спросить о своей земле. И самое главное, доказать, что отнятая земля действительно их. Слишком много свидетелей может оказаться на их стороне. Мне нужно, чтобы либо свидетелей не было, либо, чтобы сироты не выросли.
- Гм, - Штейфон посмотрел на Минаеву, - Вы мне предлагаете избавиться от детей?
- Совершенно верно, - кивнула Минаева, - избавить город от этих детей. Они лишняя обуза и в будущем могут нарушить спокойствие его обывателей своими тяжбами.
- Спокойствие Ваших слуг, а не обывателей, Капитолина Николаевна, - ответил Штейфон, - и как Вы предлагаете мне это сделать?
- У вас же взвод солдат? - ответила Минаева, - вот и решите, по военному, как подобает. А в обмен на оказанную услугу я подумаю, как можно организовать получение Вами того, что вас интересует.
Когда Штейфон ушёл, Минаева махнула рукой.
Из своего укрытия вышел Чумак.
- А об этом что Вы можете сказать? - глядя вслед Штейфону прошипела Минаева.
- Серьёзный человек, - покачал головой Чумак, - как бы не пожалеть о том, что он вообще тут появился.
- У него компромат на меня, - ответила Минаева, - мне нужен компромат на него, - посмотрела она на Чумака, - хоть из-под земли, но найди хоть что-нибудь о том, кто это такой на самом деле.
- Сделаем, Капитолина Николаевна, - ответил ей Чумак.


Глава 21

Подпоручик Юрий Неклюдов прибыл в Чугуев поздно вечером, совершенно неожиданно даже для своих отца и матери, Алексея Михайловича и Марии Григорьевны. Когда горничная ему открыла двери, он вместо привычного шумного приветствия, только улыбнулся и приложил палец к губам.
- Тссс, Ксения, - улыбнулся Неклюдов, - маменька почивают?
- Да уж поздно, - растерялась Ксения, - а разве Вы не в Тифлисе?
- Прибыл на несколько дней по служебным вопросам и решил проведать, - прошёл Неклюдов, - а что папенька? - обернулся он к Ксении.
Та закрыла двери.
- У себя в библиотеке, - тихо ответила Ксения, - так может сразу и отужинали бы, Юрий Алексеевич?
- Пожалуй, чай и что-нибудь к чаю, - ответил Неклюдов, скинул шинель и кивнув Ксении направился в библиотеку.
Алексей Михайлович даже удивился увидев сына.
- Это позвольте, - встал Алексей Михайлович, - а мы думали, что раньше Покровы и не увидим тебя, Юра?
Он бросился обнимать сына, улыбаясь взял его за плечи и потряс.
- Ну, офицер! Ты же получил направление в Тифлис, насколько я знаю? Ну как там Кавказские горы? Не присмотрел ещё себе черкешенку, дочку какого-нибудь князя?
Неклюдов рассмеялся.
- Да папенька, недосуг по княжеским дочкам бегать! - сказал он, - я на несколько деньков, по службе. Ну и привёз вам с маменькой поклон от Марии Карловны. Собственно, это она настояла на моём прибытии и выхлопотала для меня командировку в Чугуев.
- Ай уж эта Мария Карловна, - махнул радостный Алексей Михайлович, присаживаясь в кресло-качалку, - и как графиня? Хотя стой, - снова махнул он рукой, - наверняка приглашала нас в гости по какому-нибудь важному случаю, верно?
- Верно, - кивнул Неклюдов и сел напротив отца, - и просила меня уладить некоторые вопросы в Чугуеве.
- Да тут много чего надо улаживать, - ответил Алексей Михайлович, - не переулаживаешь, сынок.
Он любовался сыном.
- И что думаешь дальше? Не хотел бы быть ближе к родительскому дому? Мать каждый день вспоминает о тебе, даже захворала сердцем. И ждёт не дождётся внуков.
Неклюдов опустил глаза.
- Всему свой черёд, папенька, - сказал он, - думаю завтра обрадовать маменьку, - улыбнулся он.
- Значит, Мария Карловна просила уладить кое-какие вопросы у нас? - спросил Алексей Михайлович.
- Просила, - кивнул Неклюдов.
- Если графиня Квитка просит уладить вопросы, - подумал Алексей Михайлович, - стало быть, дела тут происходят очень серьёзные и очень нехорошие, - он глянул на сына, - и с чего думаете начать, господин сыщик? Я-то знаю, что своим «Шерлоком Холмсом» Вы ещё в детстве зачитывались? Вам бы в охранное отделение служить, а не в армию!
- Её беспокоит репутация дворянства в нашем городе, - ответил Неклюдов, подумал и добавил, - и задаёт вопрос, почему эта репутация не беспокоит местное собрание.
Алексей Михайлович нахмурился, подумал и глянул на сына.
- А есть ли оно, местное собрание, сынок? - сказал он, - помнишь, ты ещё мальчонкой был, когда с сестрами Сидгам вы устраивали спектакли в их домашнем театре?
- Помню, - ответил Неклюдов, - Шурочка и Октавия, двойняшки, - он улыбнулся, что-то вспоминая, - я ведь семь лет их не видел!
- Так проведай по утру, - усмехнулся радостно Алексей Михайлович, - Матвей Семёнович ушли в мир иной, следом за своей супругой, а девочки опекаются домом сирот. Они тебе многое расскажут, да и ты своими глазами всё увидишь, - он помолчал, - но прежде, матушку почти. А сейчас, - усмехнулся он, - пошли пить чай с твоими любимыми пряниками и осмелюсь предложить Вам, господин подпоручик, замечательную наливку из караваевских запасов!

Утром, Мария Григорьевна, увидев сына долго не хотела его отпускать. Она готова была тотчас требовать, у военного начальства, перевода Юрия в Чугуев, но услышав что на Кавказе хорошо, тепло и зимы не такие суровые как в Харьковской губернии, Мария Григорьевна успокоилась и приказала подавать завтрак.
- А вечером будем принимать гостей, - добавила она, держа сына за руку словно маленького.
- Ну полно Вам, маменька, - обнял её Неклюдов, - Вы лучше скажите, зачем Вы так переживаете за меня? Вот по осени приеду, да буду целый месяц гостить, а может и похлопочу о том, чтобы меня сюда перевели!
- Уж похлопочи, Юрочка, - всплакнула Мария Григорьевна, - чует моё сердце, что недолго осталось на белый свет смотреть. Хочу тебя тут чаще видеть.
Мария Григорьевна заплакала.
- Ну что Вы, маменька, - снова обнял её Неклюдов, - обещаю Вам, что войны в ближайшее время не ожидается, - улыбнулся он глядя на мать, - вот увидите, будем в Чугуеве ещё в век поживать, да добра наживать!
- Вот потому что ты обещаешь, я и волнуюсь, - ответила Мария Григорьевна, обняв сына, - пошли трапезничать, Юра.
 После завтрака, Неклюдов пешком отправился в особняк, стоящий немного в стороне от Старой Николаевской улицы.
Дом был в переулке, недалеко от мужской гимназии. За ним, сразу начинались белые хатки местных обывателей, в основном отставных солдат и овдовевших солдаток. А через дорогу, в том же переулке, раскинулся скверик. Одним краем он выходил на Старую Николаевскую, а другим упирался в старинное кладбище, с деревянной часовенкой и покосившимися крестами.
Ночью это было жуткое место. Неклюдов постоял, посмотрел, вспомнил как он и сестры Сидгам, к которым он шёл, в детстве боялись этого кладбища, особенно по ночам, рассказывая друг другу страшные истории о мертвецах, оживших покойниках и привидениях. Вообще-то, именно так и родился домашний театр, в этих детских фантазиях. Однажды, Октавия нашла где-то пьесу о привидениях. Тогда ещё маленький Юра, за один день переписал её и теперь все события происходили на этом самом кладбище, в этом самом городе. Дети пригласили друзей, долго репетировали, ссорились, мирились и очень скоро показали представление мамам, папам и гостям. Всем очень понравилось. И с той поры, детский театр стал традицией. На каждый праздник готовили новое выступление. Но потом дети выросли. Юра поступил в военное училище, друзья разъехались кто куда, театр забылся и остались только воспоминания.
- Потерялись? - услышал Неклюдов знакомый голос и обернулся.
На пороге стояла Октавия Сидгам, накинув на себя пуховый платок.
- Здравствуйте, Октавия, - улыбнулся Неклюдов, - вот, первым делом к вам.
- Я Вас в окне заметила и сразу узнала, - Октавия вздохнула, так же улыбнулась, подав ему руку, - ну так пройдёте, или будем как всегда, на сквер любоваться?
- Ежели Вам будет угодно, Октавия Матвеевна, то можно и на сквер, - ответил шутя Неклюдов.
- Ой Юра, - покачала головой Октавия, - мы уже взрослые, да и папеньки с маменькой давно нет. А Шура-то как обрадуется! Она по тебе скучает! Так что сквер оставим на майские ночи, - улыбнулась Октавия, приглашая Неклюдова в дом.
Дом семейства Сидгам, который Неклюдов помнил большим и светлым, показался ему каким-то серым и тёмным, даже унылым и потухшим, зато полный детских голосов.
Александра вышла навстречу, обмотавшись в серую тёплую шаль.
В доме стоял лёгкий запах дыма.
- Шурочка, - снял фуражку Неклюдов.
Шурочка подошла и тихонько обняла Неклюдова.
- Простите за такой приём, Юра, - проговорила она.
- А почему Вы шепчете? - спросил Неклюдов, - почему так мрачно и тихо? Я, право, не узнаю вас, милые мои!
- Дети услышат, - ответила Октавия, - поэтому поговорить мы сможем только на кухне, - она улыбнулась и легонько подтолкнула его и Шуру, - ну вы воркуйте тут, голубки, а я пойду поставлю чайник. Не думаю, что вы тут простоите весь день.
Октавия ушла.
- Вот так, Юра, - развела руками Шура, - у нас нет больше горничной, и кухарки тоже нет. Остался только дворник Семён, да и тот только потому, что старенький и больной, и идти ему некуда. Вот и старается показать, что не зря свой хлеб ест.
- Семён? Он жив? - радостно удивился Неклюдов, - это ему поди уже за девяносто лет!
- Девяносто семь, - посмотрела на Неклюдова Шура, - дети его любят, называют Дедом Морозом. Ну так пойдёмте, я познакомлю Вас с нашими детьми? - она улыбнулась, - может и Вас как-нибудь назовут? Вы не подумайте, они милые, правда немного шумные. Вы наверное уже наслышаны, что мы с Октавией теперь содержим сиротский приют?
- Папенька сказывал, - кивнул Неклюдов, - я совершенно не понимаю, как вы сами управляетесь, Шура?
Шура вздохнула и опустила глаза.
- Да оно ничего. Только спим меньше и сами всё теперь делаем, будто и не ходили в дворянском сословии, - посмотрел она на Неклюдова и улыбнулась.
Детей было семеро. Три девочки, младшей из которой можно было дать лет шесть, а старшей что-то около четырнадцати, и трое мальчиков самого шумного и самого неугомонного возраста.
Когда Шура привела Неклюдова в детскую, дети очень шумно играли, и каждый из них, пытался при этом, что-то рассказать другому. Это конечно не получалось, приходилось кричать громче, потом ещё громче, и в результате никто никого не слышал.
Едва Шура хлопнула в ладоши, шум стих. Дети словно по команде замолчали, подскочили и построились в ряд. Неклюдов наконец рассмотрел их. Мальчики были одеты в одинаковые серые матроски с тёплыми кальсонами, а девочки, в такие же точно серые платья, больше напоминавшие одежду сестёр милосердия, разве что не было белых косынок и сумок с красным крестом.
- Вот наши дети, - сказала Шура Неклюдову и улыбнулась детям, - Юрий Алексеевич приехали к нам в гости, - объявила Шура, - что нужно сказать, дети? - Шура на мгновение замолчала, - ну? Как я вас учила?
- Здравствуйте Юрий Алексеевич! - нестройно, но очень уверенно поздоровались дети с Неклюдовым.
- Мы очень рады вас видеть, - договорил один единственный, самый младший из мальчиков и тут же выбежал вперёд рассматривая кобуру с наганом, - ой, а он стреляет? - посмотрел малыш на Неклюдова.
- Стреляет, но не посмотреть не дам, - рассмеялся Неклюдов, - вот когда подрастёшь, то обещаю, что даже свожу тебя в тир!
- Здорово! - радостно топнул ногой малыш и быстро забежал обратно в ряд.
- Ну теперь, хотя бы полчаса будет покой и тишина, - улыбнулась Шура глядя на Неклюдова, - пойдёмте чай пить?
С кухни вышла Октавия.
- Поразительно, что я слышу? - рассмеялась она, - я слышу даже ваши голоса!
В доме стояла тишина...
На кухне был только маленький стол и несколько табуреток. Чистая посуда стояла не на полках, а просто была составлена в шкафу без дверей. Там же стояли и кружки, лежали ложки, вилки и ножи. Мойка была серой от времени. Вода смыла эмаль, сквозь которую проступала ржавчина и местами даже виднелись дыры.
- Ну, где-то так, - вздохнула Октавия Неклюдову, приглашая за стол.
- Не извольте печалиться, Октавия Матвеевна, - успокоил её Неклюдов, - чем я могу помочь? Хотя, - тут же осёкся он, - дурацкий вопрос. Почему так случилось?
- Видите-ли, Юра, - ответила Октавия, - когда папенька умер следом за матушкой, нам ничего не оставалось делать для того, чтобы быть полезными нашему городу. Ведь никаких перспектив у нас не было. Ну тогда мы и решили открыть дом сирот. Но как оказалось, несмотря на все обещания местных благотворителей нас поддерживать, мы тянем его сами. Деньги начали очень быстро уходить и пришлось продавать всё что было ненужным и лишним, чтобы купить что-то нужное и полезное.
- А отчего так печка дымит? - посмотрел на Шуру Неклюдов.
- Это дрова, - проговорила Шура.
- Заказывали дрова, - поправила её Октавия, - а Левченко, со своей лесопилки поставил нам гнилушки. Как же им не дымить? Ими хорошо комаров летом прогонять, а не печку зимой топить. Уж дворник Семён шибко ругался. Спасибо ему, перебрал гниль. Хоть есть чем согреться теперь.
- Левченко, это сын старого станового пристава? - спросил Неклюдов.
- Тот самый, - горько усмехнулась Шура, - такой обходительный и такой негодяй.
- Так, а что ваши благотворители на это сказали? - спросил Неклюдов.
- Благотворительница, - поправила его Октавия, - без предводительницы местного дворянства, Минаевой, тут ни одна благотворительность не может произойти. Всё должно быть только через неё. Знаете, что она нам сказала на наши жалобы?
- Что? - кивнул Неклюдов.
- Что нам поставлены были лучшие поленья,  - ответила ему Шура, - уже рубленные и готовые к топке. А мы сами их плохо хранили и они сгнили.
- Что??? - возмутился Неклюдов, - это как можно гнилушки хорошими поленьями назвать?
- А как? - пожала плечами Октавия, - Минаева главный акционер у Левченко, а архивариус Бучастый напишет то, что скажет Минаева. Они Вам ломаную табуретку отдадут, а напишут, что Вы взяли у них дубовый стол из Версаля. Разве Вы не в курсе что город опустился на дно?
- Да уж наслышан, - вздохнул Неклюдов, - как я понимаю, Минаева предоставила Вам широкие возможности с домом сирот?
- Да уж, - вздохнула Шура, - с той же канцелярией, так унизительно было. Обязала нас купить, а сама приехала дарить детям книжки, тетрадки и наборы для гимназии, которые нами же и были куплены знаете у кого?
- У кого? - кивнул Неклюдов.
- У купца Зайцева, - ответила Октавия, - которому она помогла отобрать землю у доктора Файста. Ему гусары подарили её под больницу, а Зайцев на этой земле свой особняк построил.
Октавия подумала.
- Кстати, об особняках, - посмотрел она на Неклюдова, - тот малыш, которому Вы очень понравились, мальчик из Зарожного. Данила его зовут. Его матушка и батюшка сгорели на пожаре. А мальчика, люди успели вытащить из горящего дома. Он сильно был напуган, даже когда его сюда привезли добрые люди.
- Я сочувствую, - покачал головой Неклюдов, глядя на Октавию.
- Ну так вот, - продолжала Октавия, - по закону, и земля и сгоревший дом, это его владения. А распоряжается всем опекунский совет при нашем земстве, пока сироте не исполнится шестнадцать годов. Совет не может ни продать землю, ни отдать её, ни подарить. А осенью, к нам приехал мужик из Зарожного, проведать Данилу. Так он рассказал, что земля Данилы продана и там строит новый дом знаете кто?
- И кто же? - спросил Неклюдов.
- Дезертировавший городовой Ковтуненко! - воскликнула Октавия, - только он уже с иной фамилией, именем и вроде как никого не узнаёт. Только его все узнали! А знаете кто председательствует в опекунском совете?
- Дайте снова угадаю? - снова улыбнулся Неклюдов, - Капитолина Минаева, предводительница местного дворянства.
- Вот, - кивнула Октавия.
- Канцелярию и дрова, мы и сами можем достать, - вздохнула Шура, - но те домики, которые она отобрала у наших деток, мы же не вернём их, и не построим им новые. Куда им идти после приюта? - посмотрела она на Неклюдова, - ну могут и тут жить, но ведь другие сироты появятся. А они появятся! Не изгонять же этих детей в ночь, в мороз?
Шура заплакала.
- И разве Данила один, Октавия? - глянула она на сестру, - у Васи отобран сад в том же Зарожном. Дом не забрали, потому что он стоит на обрыве, но разнесли по брёвнышку. Сад спилили и увезли на ту же лесопилку. А у Фроси, в Малиновке огромный двор отобрали, прямо рядом с Малиновым Бором. Тоже случайность разве?
- Успокойся, - посмотрела на сестру Октавия и перевела взгляд на Неклюдова.
- Мы написали Государыне, - сказала она, - мы узнавали, опекой над сиротами в России ведает она. Мы очень хотим, чтобы до неё дошли сведения о том, что Минаева грабит наших детей.
- А почему Вы не оформите опеку на себя? - спросил Неклюдов, - я поговорю с папенькой, он похлопочет о вас в Харькове. Ведь законными опекунами сирот, являются те кто их содержит.
- В том-то и дело, - вздохнула Шура, - что по всем бумагам Бучастого, содержит этих детей она, а мы лишь наняты ею!
- Бред, - покрутил головой Неклюдов, - похоже, Минаева неплохо устроилась в нашем городе!
- Уж как неплохо! - воскликнула Октавия, - окружила себя подружками, подхалимами, лакеями которые готовы делать всё она прикажет. А она приказывает! По ней каторга плачет, и сидеть она должна в околотке, а не в кресле на собрании.
- Мы туда уже и не ходим, - посмотрела на Неклюдова Шура, - и батюшка Ваш не ходит. Ни один дворянин из города и уезда, уважающий себя, не посещает ассамблеи Минаевой.
Из детской вновь послышался шум и смех.
- Скоро время обеда, - вздохнул, улыбнувшись Неклюдов, - а давайте я схожу в лавку и принесу детишкам гостинцев? Чай ведь не каждый день у вас гости, милые вы мои барышни?


Глава 22

Почтовая станция, это такое место где знают и видят всё. Старый почтовый служащий, почтмейстер Август Генрихович Лиманский, уже почти час помогал писать письмо престарелой Авдотье Никаноровне. А раввин местной синагоги, Самуил Викнельсон, важно слушал их почти задушевную беседу, время от времени кивая головой и вставляя реплики.
Август Генрихович, после каждой реплики Викнельсона поправлял очки, и пространно отвечал ему, чаще задавая вопрос. Тот же в свою очередь, начинал отвечать Августу Генриховичу и таким образом, получалась весьма занимательное времяпровождение, больше похожее на обмен свежими новостями.
Авдотья Никаноровна диктовала письмо своему сыну, в Петербург. И Викнельсон, и Лиманский прекрасно знали, что уехал он давно, писал редко, а старая матушка сильно волновалась. Но читать и писать не умела. Поэтому, и чтецом и писарем у неё, традиционно был Август Генрихович.
Диктовала она, прерываясь на долгие и замысловатые рассуждения обо всём что говорила перед этим. А Лиманский с Викнельсоном внимательно её выслушивали, после чего принимались обсуждать, тут же при Авдотье Никаноровне, всё что она рассказывала.
Собственно, других развлечений на почтовой станции и не было.
- И напиши, - говорила Авдотья Никаноровна, - что приехал бы ты милок на Светлое Христово Воскресение, замаялась я вся и уж проглядела все очи выглядывая на тракт. Коровёнка наша, Мурёна, уж пала, - вздохнула она и помолчала.
- Как пала? - удивился Лиманский, - ужель недавно мычала у тебя в сарае, Авдотья?
- Да вот, отмычалась бедолага, - запричитала Авдотья Никаноровна, - отмучилась бедная.
- Таки и померла? - поинтересовался Викнельсон, - или-таки, забойщика позвали?
- Да где там забойщик у них на Долине, - посмотрел на Викнельсона Лиманский, - там три домика, да сами бабы с детворой, - он сочувственно глянул на Авдотью Никаноровну, - Ваську Подгорного звали поди, чтобы бурёнку твою добил?
- Так Ваську ж и звали, - вздохнула старушка, - куда уж на бойню бежать?
- Да и кто побежит, - покачал головой Викнельсон, - у нас вот тоже своего шохета нет.
- Это который обрезание вашим делает? - спросил у Викнельсона Лиманский.
- Он самый, - покачал в ответ головой Викнельсон, - в Харьков посылаем.
- Эдак что же? - удивился Лиманский, - у Наймарков двойня, что неделю назад родилась уже, будет теперь не вашей, а нашей веры? - Лиманский улыбнулся, - все сроки-то пропущены, милостивый государь?
- Ой Август Генрихович! - махнул рукой Викнельсон, - вашей, нашей! Мы не люди, мы чугуевцы! Когда Зося Кагановская за Давида Наймарка замуж выходила, то… - хотел было что-то сказать Викнельсон, но Авдотья Никаноровна перебила его.
- Точно! Замуж! - вспомнила вдруг Авдотья Никаноровна.
- Что, Авдотья? Ты что ль, замуж собралась? - усмехнулся Лиманский, переглянувшись с Викнельсоном.
- Да Бог с тобой, - охнула старушка, - вспомнила! Пиши! Машка Божчиха вышла замуж!
Лиманский записал и посмотрел на Авдотью Никаноровну.
- А за кого, писать будете? - спросил он тихо, как бы невзначай.
- И за кого, тоже пиши, - ответила Авдотья Никаноровна, - за Митяя Фирсова, что из Кочетка приезжал сено продавать. Да у них, Божков, на сеновале и останавливался!
- Вот тебе и французский роман, получается, - записал улыбнувшись и посмотрел куда-то вверх Лиманский. Затем снова глянул на Викнельсона.
- Вот видите, Самуил Яковлевич? Сена накосит, на телегу заскирдует, и под этим безвинным предлогом к Петру Божку, на сеновал ночевать. А там девка славная! Грех не затащить! - подмигнул он, - сам видел! Знаем мы их, - вздохнул он, - обрюхатил небось, Машку-то? - посмотрел он на Авдотью Никаноровну.
- Ой Август Генрихович, - покачала головой старушка, - а вот это я и не знаю. Вроде парень справный, деловой.
- Значит по расчёту, - подумал Лиманский.
- По расчёту, - сказал Викнельсон, - если это тот Митяй, то обрюхатить не мог. Петро Севастьянович он мужик грозный, сам ростом мал, да кулаком гвозди забивает. Он бы ем потом так обрюхатил бы, что летел бы Фирсов до самого Кочетка, и даже дальше за Кицевку.
Он посмотрел на Авдотью Никаноровну.
- Слышали? Терентий Кулак, сказывали, сына женил на дочери какого-то мануфактурщика из Богодухова?
- Мануфактурщика? - удивился Лиманский, - это ж что, теперь, стало быть Терентий Прокопьевич в купеческом сословии?
- Стало быть, - покачал головой Викнельсон, - приданное большое взял. Молодые собрались дом строить новый, повыше дома Суханеков, где Малая Офицерская зачинается, прямо на углу напротив Манежа.
- А я то думаю, - поправил очки Лиманский, - что там всё прибирают, да рыть начали? А оно вот что! Кулаки значит, строиться собрались? Ну, земли там много.
- И вся уж куплена! - ответил Викнельсон, - грех усадьбу там не поставить.
- Доброго здоровья, господа, - послышался голос в дверях.
На пороге стоял Чумак.
- Здравствуйте, Терентий Свиридович, - посмотрел на него Лиманский, - с чем пожаловали к нам? Телефонограмму отправить, или письмо?
- Да скорее уж телефонограмму, - присел Чумак скромно, в углу у печки, - холодно нонече, господа.
Он глянул на Авдотью Никаноровну, Викнельсона и снова посмотрел на Лиманского.
- Я вижу, вы тут заняты делом? Не помешаю? - улыбнулся Чумак, - я с удовольствием обожду, пока вы завершите оказание помощи сей престарелой женщине.
- Ой, ну что Вы, Терентий Свиридович! - встал Лиманский, - Авдотья Никаноровна всё одно надолго. Мы и беседуем, и письмо пишем между делом, в Питер, сыночку ея.
- Митроше моему, младшенькому, - тихо сказала Авдотья Никаноровна, - старшого схоронила год назад, от чахотки слёг. Так что, Митрошенька у меня последняя надеждушка осталась, - посмотрела старушка на Чумака.
Чумак покачал головой.
- Ай-я-яй, - вздохнул он, - и как же Вы справляетесь, милая?
- Да вот пишу, что коровёнка наша пала на прошлой неделе, - ответила старушка.
- Помогает сынок-то? - спросил Чумак.
- Помогает, барин, помогает, - закивала старушка, - бывает, что и деньги шлёт, а бывает и сам наведывается, а бывает и просто пишет. Только вот ни читать, ни писать я не умею. Спасибо Августу Генриховичу, дай Бог ему здоровья, пишет за меня.
- Похвально, - улыбнулся Чумак, - ну уж простите, отыму я у Вас Августа Гениховича на четверть часа?
- Как изволите, барин, - вздохнула Авдотья Никаноровна.
Чумак посмотрел на застывшего в ожидании Лиманского.
- Мне бы телефонограмму отбить в Петербург. Но только текст, - он подумал, - строго конфиденциальный.
- Конфиденциальный? - удивился Лиманский, - и куда посылать будете, Терентий Свиридович?
- Ведомо куда, - глянул на него с улыбкой Чумак, - Государыне Императрице! Срочно!
Авдотья Никаноровна перекрестилась, Викнельсон сделал вид, что ничего не услышал, а Лиманский упал обратно на стул, на котором только что сидел…

ПЕТЕРБУРГ; ФЕВРАЛЬ 1912 ГОДА
Адмирал Иван Григорович, теребил в руках доставленную ему сегодня телефонограмму и нервно поглядывал в окно.
- Разрешите? - показался в дверях контр-адмирал.
- Заходите, Василий Михайлович, - кивнул Григорович, - присаживайтесь.
Контр-адмирал прошёл и сел на стул.
- Полюбуйтесь, - положил перед ним на стол телефонограмму Григорович, - и прочтите, будьте добры, вслух.
- Ваше Величество Государыня Императрица! - взял телефонограмму и громко начал читать контр-адмирал, - доводим до сведения Вашего Величества, и просим защиты от военщины и произвола учиняемого, жителям и лучшим людям нашего города Чугуева, неким бароном Виктором фон Готтом! Сей барон прибыл в город в военном мундире драгунского полка, и именуюет себя не иначе как полковником.  Однако заявляет, что подчиняется он морскому ведомству и иные власти ему не имеют права приказывать! Город наш военный, и без того беспокойный. А барон сей, учинил военные патрули, производит обыски у достойных людей нашего города и безо всяких основаних хватает честной люд на улицах. И помогает ему в беспределе сем возмутительном, наш становой пристав Калашников и гусарские офицеры 10-го полка его Светлости. Просим защиты и прекращения произвола и беззакония, ибо не можем больше терпеть всех пакостей и подступных следствий барона фон Готта. Верный слуга государев, надворный советник Чумак, гласный уездного дворянства.
Контр-адмирал посмотрел на Григоровича.
- И что это было? - спросил он удивлённо.
- Да это я хотел бы у Вас спросить, господин Альтфатер, - ответил Григорович, - как я понимаю, офицер в драгунском мундире подчинённый нашему ведомству, это наша разведка? - обернулся он к Альтфатеру.
- Так точно, Иван Константинович, - ответил Альтфатер, - капитан первого ранга, он же полковник, барон Виктор фон Готт, это наш офицер особых поручений. Он возглавляет особую следственную комиссию и направлен в Чугуев по распоряжению Его Императорского Величества.
- Ну, Его Императорское Величество уже в курсе этой телефонограммы, - ответил Григорович, - его повеселило возмущение сего Чумака патрулями в военном городе. Государь незамедлительно передал телефонограмму мне и просит разобраться, хотя не особо удивлён её содержанием.
- Ясно, что отправивший телефонограмму имеет рыло в пуху, - улыбнулся Альтфатер.
- Николай Александрович так и подумали, - кивнул Григорович, - а чем там занимается фон Готт?
- Видите ли, - подумал Альтфатер, - отправлен он был не мной, а ещё Александром Васильевичем Колчаком. И командирован был не в Чугуев, а в Харьков, на розыск и задержание дезертировавшего из Адмиралтейства инженер-поручика Полежаева. Проблема в том, что инженер-поручик исчез не сам, а прихватил с собой кое-какие ценные бумаги.
- Какие бумаги? - посмотрел на Альтфатера Григорович.
- Очень ценные и имеющие секретность, - кивнул Альтфатер, - но обстоятельства дела сложились так, что Полежаеву пришлось наведаться в Чугуев.
- И поэтому в Чугуеве и фон Готт? - уточнил Григорович.
- Именно, потому что Чугуев, - ответил Альтфатер, - был последним местом, где Полежаев был замечен. По крайней мере живым.
- Ну, Колчак это любитель следственных комиссий и разбирательств, - улыбнулся Григорович, - но идиотом Колчак никогда не был, - он подумал, - как Вы думаете, стоит-ли фон Готту там ещё будоражить город?
- Судя по телефонограмме, стоит, - кивнул Альтфатер, - раз в Чугуеве так зашевелились местные вши, то гребень гребёт в нужном направлении, Иван Константинович.
- А этот фон Готт, что из себя представляет? - посмотрел на Альтфатера Григорович.
Альтфатер подумал.
- Я его знаю по войне с Японией, - сказал он, - вместе были в Порт-Артуре, вместе ходили на «Бобре» и на флагмане Балтфлота, - Альтфатер улыбнулся, - вы понимаете, что это наклёп и попытка опорочить честь морского офицера? - указал он на телефонограмму, - он что-то нашёл! Я более чем уверен, что он вышел на кого-то более важного, чем был Полежаев. И зашевелился не Чумак. Судя по всему, Чумак это так, мелкая блоха. Зашевелился тот, кто стоит за Чумаком. Или тот, кто стоит за теми, кто попросил Чумака этот наклёп отправить.
Григорович усмехнулся, взял телеграмму, сложил её вчетверо и бросил в стол.
- А что он искал кроме Полежаева?
- Кроме пропавшего инженера? - ответил Альтфатер, - отвечу только назвав одну фамилию: Тесла!
- Да уж, не удивительно, что Полежаев пропал, - подумал Григорович и посмотрел на Альтфатера, - скажите, Василий Михайлович? Как можно организовать, чтобы не разворошив осиное гнездо на которое уже наступил наш офицер, немного ему подсобить? Только, чтобы осы поуспокоились и не выпустили жала.
Альтфатер усмехнулся, подумал и глянул на Григоровича.
- Я слышал, начальник разведки Ингерманландского гусарского полка, обращался в охранное отделение с просьбой, прислать ему человека, чтобы тот помог разобраться с одним деликатным делом?
- Да ну? - удивился Григорович, - а причём тут флот?
- Ну как же? - улыбнувшись Григоровичу, ответил Альтфатер, - единственный подходящий офицер, к тому же родом из Чугуева, в настоящий момент находится как раз в Харькове.
- Это наш офицер? - спросил Григорович.
- Пожалуй, нет, - улыбнулся Альтфатер, - но ведь оно и к лучшему?

Глава 23
ФЕВРАЛЬ 1912 ГОДА; ЧУГУЕВ
Директор мужской гимназии, Илья Николаевич Низовцев, был человеком несмелым, но старавшимся выглядеть, всё-таки в соответствии своего чина коллежского советника. Даже будучи заседателем городской думы, он не решался за что-то отвечать сам, обязательно поглядывая на то, что думают по тому, или иному поводу те, кого он считал своими друзьями и покровителями. Он понимал, что это не к лицу коллежскому советнику и заседателю, но тяжело вздыхая, Низовцев всё-таки предпочитал делать так как ему говорили, а не так как считал нужным.
В иные времена он «показал бы всем!», но иные времена то не наступали, то давно прошли и Илья Николаевич вёл жизнь обыкновенного обывателя. Каждую пятницу банька и задушевные разговоры за рюмкой холодного коньяку, между понедельником и той же пятницей он в поте лица трудился у себя в кабинете, часто прохаживаясь по гимназии и журя иного гимназиста за внешний вид, или за шумные игры в коридорах. А в воскресенье, каждое утро, Низовцев, со своей супругой спешил в собор на площади, где послушно выстаивал всю службу до конца, по всем правилам исповедовался и занимал очередь на причастие.
Со стороны он казался человеком солидным, даже интересным, будучи в душе некоей серенькой мышкой, немногословной и незаметной на фоне чугуевских обывателей.
Илья Николаевич, в этот день пришёл на службу раньше обычного, находясь в каком-то приподнятом настроении. Он вежливо поздоровался даже с дворником Петром Трофимовичем и проследовал в свой кабинет, улыбаясь всем кого встречал в коридоре.
Отперев замок и затворив за собой двери кабинета, он скинул шинель, повесил на крючок вешалки фуражку и уже собирался заказать себе кофе, как в двери  настойчиво постучали.
- Да, проходите, прошу! - громко объявил Илья Николаевич и в дверях тут же выросла фигура в военной форме.
- Чем обязан? - удивлённо кивнул Илья Николаевич молодому офицеру с саблей наперевес и лихо закрученными усами.
- Подпоручик Юрий Алексеевич Неклюдов, - представился офицер, как-то не по военному.
- О! Какая честь! - развёл руками Низовцев, -  вы сын Алексея Михайловича Некюдова и многоуважаемой Марии Григорьевны? Так отчего же Вы стоите в дверях? Проходите, прошу Вас, присаживайтесь!
Низовцев выдвинул стул, приглашая Неклюдова присесть.
Тот кивнул благодаря Низовцева, и присел на предлагаемый ему стул.
- Так чем обязан, Юрий Алексеевич? - повторил свой вопрос Низовцев.
- Я к Вам, Илья Николаевич, - ответил Низовцев, - по предписанию военного жандармского управления. И обязан ревизовать результаты недавнего ремонта здания гимназии.
Неклюдов улыбнулся.
- Но… - не понял Низовцев, - ремонт сделан, будьте уверены, - проговорил он, - гимназисты довольны. И родители довольны, - он подумал, - может желаете кофею? А может чай? - Низовцев посмотрел вопросительно на Неклюдова.
- Материал брался с военных складов, Илья Николаевич, - снова улыбнулся Неклюдов, - теперь понимаете, что я просто обязан задать Вам вопросы и осмотреть здание.
- Да, понимаю, - закивал Низовцев Неклюдову, - ну так что же? Сразу к делу?
- Здание я уже осмотрел, - улыбнулся Неклюдов, - а сейчас, распорядитесь доставить сюда всю приходно-расходную документацию и приступим к её изучению, - Неклюдов снял перчатки и положил их на стол.
Низовцев не вышел, а вылетел из кабинета, едва не налетев на стол секретаря.
- Ну-ка, быстро, - махал руками Низовцев на секретаря, - всё, всё по ремонту господину подпоручику!
Секретарь, недоумевающе смотрел на директора гимназии.
- Но… - удивился секретарь.
- Давай, давай, - подогнал жестом руки секретаря Низовцев и выбежал в коридор.
Секретарь немного поразмыслил, открыл сейф, достал из сейфа небольшую папку с бумагами и молча направился в кабинет к Низовцеву.
Низовцев влетел в учительскую, где застал только учителя арифметики собирающегося на урок.
- Евстафий Пантелеймонович… - как-то непривычно тихо и обеспокоенно произнёс Низовцев, почти хватая учителя за руки, - у Вас есть деньги?
- Деньги? - опешил Евстафий Пантелеймонович, - ну два рубля с копейками…
- Нет, не эти, - ответил с волнением Низовцев, - я знаю, что Вы собирали на экскурсию для пятого класса. Отдайте их мне.
- С какой стати, Илья Николаевич? - Евстафий Пантелеймонович пристально, сквозь очки посмотрел на Низовцева.
- Я попал… я совершенно попал в пренепреятнейшую ситуацию, - заговорил Низовцев, - там военный… подпоручик… сын надворной советницы Неклюдовой.
Евстафий Пантелеймонович прокашлялся и убрал со своего плеча руку Низовцева.
- Но причём тут Юра, сын Марии Григорьевны? - не понял Евстафий Пантелеймонович, - вы уже задолжали даже нашему бывшему гимназисту? Снова проигрались в карты, или просто должны денег?
- Это не важно, - отмахнулся Низовцев.
- Нет уж простите, милостивый государь, - посмотрел с усмешкой на Низовцева Евстафий Пантелеймонович, - Вы значит, кому-то должны, а мои ученики должны рассчитываться за Вас? Извольте! Мне-то какое дело, Илья Николаевич! - громко сказал он, - это Ваши проблемы! Сами попали в неприятности, сами и выпутывайтесь из них! И этих денег я Вам не дам! Я сказал, два рубля и только до завтра!
- Он из военной жандармерии, - ответил Низовцев.
- Ах вот оно что! - будто довольно усмехнулся Евстафий Пантелеймонович, - ну так разве там не сошлись расчёты? Или может чего-то нет из того, что указано в отчётных ведомостях? - прищурив глаз он посмотрел на Низовцева.
Низовцев раздражённо махнул рукой, хотел было выйти но обернулся уже от входа и снова подошёл к Евстафию Пантелеймоновичу.
- Давайте их сюда, - быстро произнёс он.
Забрав деньги у учителя арифметики, Низовцев, так же быстро пошёл, почти побежал, в дворницкую.
Там он застал только дворничиху. Самого дворника на месте не было.
- Где Пётр Трофимович? - с порога спросил Низовцев у дворничихи.
Та, как-то равнодушно обернувшись в пол оборота, кивнула ему.
- Чего хотел-то? Я вместо него!
- Мне нужен твой супруг, - ответил Низовцев, остановившись в дверях.
- Ну коли нужен, то приходи когда будет! - ответила дворничиха.
Она пила чай и всем видом показывала, что присутствие Низовцева её заметно раздражает.
- Ты, Марфа, не балуй, - пригрозил ей пальцем Низовцев, - добаловались уже. Жандарм у меня в кабинете сидит! Ты тут даже не служишь, а так, при супруге своём койку занимаешь. Сколько мебели вывезла? Кому продала? Сразу говори мне и дуркуй!
- Чего? - рассмеялась, снова обернувшись к нему в пол оборота, дворничиха, - жандарм нагрянул? Испужался поди? А я-то думаю, чего это лица на нём нет? Моё дело малое. У тебя товар, а у меня купец! Какой с меня спрос? Иди отсюда, натоптал в дверях, а мне убирать.
Низовцев потупил взгляд, постоял и вышел.
Он медленно направился к себе в кабинет, сжимая в кармане сюртука две рублёвые купюры отобранные у учителя арифметики, в душе проклиная дворничиху и думая о том, что же могло заставить Неклюдова объявиться в гимназии.
Неклюдов, едва Низовцев вошёл в кабинет, захлопнул папку и посмотрел на Илью Николаевича.
- Ну что же, милостивый государь, - улыбнулся Неклюдов глядя в глаза Низовцеву, - вроде как вопросов по ведомостям нет.
- Вопросов нет? - удивился Низовцев.
- Абсолютно, - пожал плечами Неклюдов, - ну, правда… - подумал он.
- Что? Что там такое? - прошёл Низовцев присев напротив Неклюдова, глядя то на него, то на папку.
- Я забираю папку с собой, - с улыбкой на лице сказал Неклюдов.
- Да зачем она вам? - ответил Низовцев, - тут вон, в сейфе, под замком, куда она денется?
- Да ну что Вы, Илья Николаевич, - кивнул Неклюдов, - мне не в тягость.
Низовцев вздохнул и посмотрел в пол, потом снова глянул на Неклюдова.
- Так может чаю? - попытался улыбнуться он, но не смог.
- Нет, - встал Неклюдов, забирая папку, - пойду, дела знаете ли. И внимательнее рассмотрю ваши ведомости. Честь имею! - кивнул он, выйдя из-за стола.
- Да, да, конечно, - не отставал от него Низовцев, - я провожу Вас, Юрий Алексеевич?
- Не утруждайте себя, - ответил Неклюдов, - пейте чай. Вы же хотели чаю?
- Да, пожалуй чаю… - растерялся Низовцев.
Неклюдов кивнул ему и вышел унося папку.
- Что же делать… - сказал сам себе Низовцев, - это катастрофа, - проговорил он, взял со стола колокольчик и позвонил. На звон вошёл секретарь.
- Чего изволите, Илья Николаевич? - спросил секретарь остановившись в дверях.
- Пожалуй, - подумал Низовцев и глянул на секретаря, - отправляйся к господину Чумаку. Пусть сообщит госпоже Минаевой, что у нас проверка, из военной жандармерии. Так и скажи, что был сын Марии Григорьевны Неклюдовой, который забрал все ведомости касающиеся ремонта здания. А там ведь идёт и про поставки мебели.
- Слушаюсь, Илья Николаевич, - ответил секретарь.
Когда он вышел, Низовцев сел на своё место и задумался.
- С чего это вдруг именно военные? - подумал он, - не иначе как донёс кто-то?
Низовцев встал, прошёлся по кабинету и сорвавшись с места снова побежал в коридор.



Глава 24

- Не говорите, милок «сердце болит»! - наставлял доктор Файст своего очередного пациента грозя ему пальцем, - а то ишь, подались все в лекари да в знахари! Сами себя доводите своим самолечением, а потом забот да хлопот мне добавляете! Говорите «тут болит», или «там болит»!
Пациент, бородатый мужичок с голым торсом, виновато опустил глаза и стоял перед Файстом словно нашкодивший мальчишка.
- Не слышу я у вас ничего в сердце такого, что могло бы вызвать озабоченности, - добавил Файст, поправил очки и присел на стул, - так что одевайтесь! И впредь теплее одевайтесь, - пригрозил он мужичку пальцем, -  да меньше нервничайте, чтобы в груди не было болей. Могу прописать вам обезболивающие мази, - посмотрел на него Файст, - но ежели Вы будете, милок, их втирать через раз, а не как положено, то намазать себе ими можете дверной косяк. Результат будет тот же! То есть, никакой!
- Поди дорогие те мази? - вздохнул мужичок, - я уж и так перехожу, как-нибудь.
- Э-н нет, милок, - вздохнул Файст, - как-нибудь не получится. А мази те полкопейки стоят, за коробочку. Подите в аптеку и немедля купите их. А купив, мне принесите да покажите.
- Слушаюсь, барин, - послушно кивнул мужичок.
- Да ну что вы за народ такой, болящие, - улыбнулся, покачав головой Файст.
Мужичок продолжал виновато глядеть на него.
- Денег нет? - кивнул ему Файст.
- Нетути, барин, - опустил глаза мужичок.
- Нетути, - усмехнулся Файст.
Он взял перо, макнул его в чернильницу и что-то написал на маленьком листке бумаги.
- Вот, держи, - протянул он листок мужичку.
- Дык, я читать не умею, барин, - вздохнул мужичок, взяв листок и повертев его в руке.
- А тебе и не надобно читать, милок, - ответил Файст, - отнесёшь это в аптеку и скажешь там брату милосердия, что доктор Файст велит выдать тебе тут то, что тут написано. Понял?
- Понял, барин, - кивнул благодарно мужичок, - и сразу к Вам принести?
- И сразу домой, - махнул Файст, - и с постели не вставать до самой весны, пока не потеплеет. И мази! Мази растирать там где болит у тебя!
- Благодарствую, барин, - поклонился мужичок.
- Ой полно тебе! - махнул Файст, - иди с Богом!
Выходя, мужичок столкнулся в дверях с вошедшим Виктором.
- Он всё равно сделает по своему, - вздохнул, посмотрев на Виктора Файст.
Виктор оглянулся на двери.
- Постоянный пациент? - глянул он на Файста, указав вслед мужичку.
- Да, - протёр очки Файст, - не то слово постоянный. У бедняги боли в области левой лопатки. Всё больше от нервов. Работа у него такая. Он главным в артели бурлаков.
Файст одел очки и посмотрел на Виктора.
- Возомнил себе, что у него больное сердце. Хотя это обыкновенный прострел. А вот будет орать, шуметь да кричать с нервами, то и на погост отправится с таким-то диагнозом.
- Я как раз по поводу пациентов, - ответил Файсту Виктор и присел на табурет посреди кабинета, - скажите, на Генеральской горке действительно так опасно кататься, как сказывают местные?
- Вы хотите спросить, сколько ко мне поступало малолетних пациентов с этой горки? - посмотрел на Виктора Файст.
- Именно, - кивнул Виктор.
- Да вот и сейчас один лежит в палате, - указал кивком головы на стенку Файст, - только поговорить с ним можно будет не скоро. Разве, когда в сознание вернётся.
- А что с ним такое? - спросил Виктор.
- Бедолага решил прокатиться на санках и с разгону въехать в церковный двор, - глянул на Виктора Файст, - это у местных мальчишек развлечение такое, раздражать дьячка Пономарёва.
- Кто таков? - кивнув, спросил Виктор.
- Яшка Чернокалов, - ответил Файст, - ученик ремесленного училища. Отец с ними, пятью детьми, один еле управляется. А мать, - подумал доктор, - умерла от чахотки два года назад. Думаю, что если мальчик помрёт, то мужик только перекрестится.
Виктор горько усмехнулся.
- Так что с ним случилось?
- Ну в ворота-то он влетел на своих санках, - ответил Файст, - и разбился, ударился головой о памятник, могилу протоиерея. Она сразу за церковью находится, прямо напротив этих самых ворот.
Файст подумал.
- В принципе, это самый тяжёлый случай. Ломанные ноги и затоптанные конями дети, это не более чем местные базарные сплетни, господин полковник. Вовка Чернокалов, отец Яшки, эту могилу с горя разбил кувалдой. Его хотели даже судить, но в чём его винить, сами подумайте? За кощунствование? Так присяжные все на его сторону встали, как один...
- Да, тяжело обвинить отца, который почти что потерял сына, - согласился, подумав, Виктор, - а отчего ворота не закроют? - посмотрел он на Файста.
- А как закрыть то, чего в принципе и нет? - глянул на него Файст в ответ.
Файст вздохнул и усмехнувшись, кивнул Виктору.
- Вы бы поговорили с отставным есаулом Муравлёвым, Виктор Иосифович. А заодно, передайте ему от меня обещанный подарок.
- А кто такой есаул Муравлёв? - не понял Виктор.
- Он, до недавнего времени замещал директора ремесленного училища, пока тот был в отъезде. Училище находится прямо подле той самой церкви Рождества Пресвятой Богородицы, - ответил Файст, встал и достав из шкафа бутылку коньяка, поставил её перед Виктором, - вот, настоящий, французский, - сел на место Файст, - Георгий Иванович ценитель дорогих и крепких напитков. Думаю он расскажет больше чем я, про ту историю с мальчиком Чернокаловым. Как-никак, Яшка всё-таки его любимый ученик? - улыбнулся Файст.

Артемий пришёл из гимназии, как всегда немного опоздав.
- Маменька! Папенька! Я пришёл! - громко, с порога огласил мальчик своё возвращение и бросил ранец прямо на пол, тут же скинув шинель и фуражку.
- Анфиса! Помоги мне убраться! - крикнул мальчик и направился прямо в столовую.
Он остановился в дверях, увидев сидящих за столом станового пристава, военного и папеньку. У папеньки, почему-то было очень строгое лицо. Маменька стояла тут же, испугано глядя на то как зашёл Артемий и не смела произнести ни слова. Папенька глядел на Артемия молча и мальчику стало страшно.
- Папенька… это не… я… - пролепетал мальчик едва не заплакав.
- А ну-ка поди сюда, маленький хулигэн, - строго сказал папенька, - ну, рассказывай, где ты был вчера днём после гимназии? И почему не пошёл сразу домой? Видишь, уже полиция с жандармами к нам пожаловали из-за твоих проделок?
- Я не виноват… - заплакал мальчик и хотел было броситься к маме, но строгий окрик отца его остановил.
- А ну стоять, негодник! - отец так громко ударил кулаком по столу, что маменька аж вздрогнула.
Артемий тут же прекратил плакать и широко открыв глаза, посмотрел на папеньку.
- Я честно клянусь, папенька! Маменька! - пролепетал Артемий, - я больше никогда не буду кататься на той горке!
- Это ты про какую горку говоришь, баловень эдакий? - строго проговорил папенька, страшно глянув на Артемия, - уж часом не про Генеральскую ли?
У Артемия душа ушла в пятки. Он совсем прекратил плакать и только тихо ныл, при этом глядя в глаза отцу.
- Да… - тихонько ответил, кивнув, мальчик.
- Вот, господа, - посмотрел Знаменский на Виктора и Калашникова, указав на сына, - по другому его не разговоришь на предмет того, о чём он говорить не сам хочет. Теперь можете задавать ему вопросы и будем решать как его наказывать.
Он глянул на жену.
- Это только Ваше упущение, Розалия Оттовна, - вздохнул Знаменский, - тут полностью согласен с Вашим отцом, многоуважаемым Отто Вольфганговичем. Мы очень балуем сына. Он пригрозил мальчику, - сейчас всё расскажешь господам офицерам, без своих фантазий и предположений. Как было, а не так как поведал Анфисе.
- Ну? - кивнул Артемию Калашников, - давайте, Артемий Семёнович, всё по порядку.
Мальчик тяжело вздохнул, надул губы и потупил взгляд.
- Ты часто так, из гимназии не домой, а прогуляться ходишь? - спросил Калашников.
- Часто и искренне раскаиваюсь в содеянном, - виновато всхлипнул Артемий.
- И стало быть, гуляете по городу без надзору, шалите? Жалуются на Вас обыватели, да на друга Вашего, - сказал Калашников.
- А? - сквозь слёзы посмотрел на Калашникова мальчик, - а я говорил ему! Я говорил, чтобы не лазил в лавку к булочнице Матвеевой, пока та отлучилась! А он заладил, мол вкусные у неё булочки да рогалики! И про окошко разбитое в магазине у Зотовой,  тоже говорил, чтобы он снежками туда не кидался! Откуда мы знали, что нельзя? Вот подумайте? А если Вы и про то знаете, что это мы обстреляли теми снежками бричку извозчику Курину, то я вину признаю и обещаю, что больше не будем! Мы это из шалости, а вовсе не потому, что хотели ему досадить!
- Ну вот, сразу во всём признался, - усмехнулся Калашников и подмигнул Виктору, - а не помните ли, Виктор Иосифович, что у юного князя приключилось на самой горке?
- Помню, - улыбнулся Виктор и посмотрел на мальчика, - расскажите, Артемий Семёнович, кто Вас так напугал вчера?
Артемий понял, что всё что он только что наговорил, можно было и не рассказывать. И теперь ему влетит по самые уши ещё и за то, о чём папенька вообще даже и не знал. Он разочарованно посмотрел на Виктора, глянул на папеньку, потом снова на Виктора, переминаясь с ноги на ногу.
- Офицер… - ответил мальчик.
- Какой офицер? Каким он был? В каком чине пребывал и что ты запомнил? - спросил Виктор.
- Капитан, - ответил мальчик, вытирая слёзы, - без башлыка и без сабли. На поясе у него кинжал красивый был, - воскликнул он, - и вовсе не черкесский! И на руке перстень из серебра! А на перстне том череп был, - мальчик посмотрел на Виктора прищурив глаз.
- А что, шпион? Да? Так я его не знаю, ваше высокоблагородие!
- Что ещё тебе показалось странным? - кивнул мальчику Виктор.
- Он не улыбался, и не злился. У него лицо было будто недвижимое, только губами шевелил. И глядел на меня, будто бы в душу смотрел! - выдохнул Артемий последнюю фразу.
Виктор вздохнул и посмотрел на Знаменского.
- Благодарствуем, Семён Петрович, - сказал Виктор.
- Ну и кто напугал моего сына, вы можете сказать, господа офицеры? - спросил Знаменский.
- Определённо иностранный шпион, Семён Петрович, - ответил Калашников, - и мы думаем, что некоторое время вашему сыну стоит посидеть дома и не выходить на улицу.
- Но папенька! - возмущённо вскричал Артемий.
Знаменский снова стукнул кулаком по столу.
- А ну молчать, когда старшие разговаривают!
Мальчик виновато опустил глаза.
- Заберите Артемия, Розалия Оттовна, - сказал Знаменский жене.
Розалия Оттовна подошла к сыну, обняла его и увела с собой.
- Неизвестно где и когда может появится этот человек, - сказал Виктор, - он, несомненно оказал услугу вашей семье. И если он подошёл к вашему сыну один раз, то появится и второй раз.
- Вы собираетесь его арестовать? - спросил Знаменский.
- Это будет зависеть от того, что он тут делает, Семён Петрович, - ответил Виктор, - мы не думаем, что он опасен Артемию, или Вам. Ему ничего не стоило тогда похитить мальчика и начать Вас шантажировать. Но этого он не сделал.
- Для чего же он тогда его предостерёг от трагедии, которая едва не случилась, по его словам? - не понял Знаменский.
- Ну случилась бы она, или не случилась, это ещё вопрос, - ответил Виктор, - я сегодня был у доктора Файста. Там зимой часто бьются дети, но не настолько часто как говорят. Большинство случаев придуманы самими родителями, чтобы мальчишки не катались на крутой горке. Но на днях, там действительно расшибся мальчик с Осиновой слободы. Сейчас он лежит в клинике, в бессознательном состоянии. И вряд-ли придёт в себя, по крайней мере в ближайшее время. И могила действительно была в сердцах разбита его отцом. Об этом в городе знают. И тот человек, который подходил к Вашему сыну, наверняка в курсе этих событий и говорил правду, а вовсе не пугал.
- Стало быть, тот офицер ожидал на горке именно Артемия? - спросил Знаменский.
- Я думаю, - ответил Калашников, - что Артемий может ему помешал чем-то.
- Может и помешал, - согласился с ним Виктор.
В этот момент вернулась Розалия Оттовна, ведя за собой заплаканного Артемия.
- Что-то случилось? - посмотрел на неё Знаменский.
- Артемий вспомнил нечто важное, - сказала Розалия Оттовна и присела на корточки рядом с Артемием, - ну, Артемий, скажи, что он ещё сказал?
Артемий набрал в грудь воздуха, чтобы сдержать слёзы.
- Он сказал такое! - выдохнул мальчик, - он сказал, чтобы я передал маменьке, чтобы та не раздумывала с отъездом! - будто огласил мальчик, - и добавил, что ехать надо не в Германию! Вот!
- А почему? - уточнил Виктор.
- Он сказал, - снова выдохнул мальчик, - что там будет ещё хуже! И поэтому я подумал, что он дьявол!
- Ну, - посмотрел Знаменский на жену и махнул ей рукой, чтобы та увела мальчика.
Розалия Оттовна снова увела Артемия.
Знаменский глянул на офицеров.
- Мы, конечно собирались навестить родителей моей супруги, в Кёльне. Но разговор об этом у нас состоялся только утром. В связи с этими самыми событиями. Уже после нашего, с Николаем Петровичем, визита к Вам, господин Калашников. И мой сын об это не знал.
- Это значительно меняет дело, - посмотрел Виктор на Калашникова.
- Николай Петрович был убит, - сказал Знаменскому Калашников, - сразу после вашего визита, Семён Петрович.
- Как? - удивился Знаменский, - где его убили?
- На станции, за околотком, - ответил Калашников.
- И убийца, однозначно военный, - добавил Виктор, - Ваш сын упоминал про странный кинжал.
Виктор достал рисунки, сделанные Файстом и положил их на стол перед Знаменским.
- А это рисунок того самого кинжала, которым был убит Николай Петрович. Доктор Файст нарисовал его со следов оставшихся на одежде убитого. Убийца стёр с кинжала кровь и клинок отлично отпечатался на сукне.
Он указал на один из рисунков.
- На кинжале офицера должно быть такое клеймо.
- Мне знакомом это клеймо, - взял рисунок Знаменский, - только… - подумал он.
- Только литеры другие, верно? - уточнил Виктор.
- Именно, господин полковник, - кивнул Знаменский, - мастер Тауфен имеет свою мастерскую в Кёльне.
- Он из Кёльна? - спросил Калашников.
- Нет, - покрутил головой Знаменский, - Тауфены, отец и малолетний сын, живут под Мюнхеном, земляки нашего доктора. Отец делает ножи, сувениры, шкатулки, медицинские инструменты. Он, вроде как ювелир и кузнец в одном лице. А в Кёльне у Тауфена оружейная мастерская, которая работает на одного единственного заказчика.
Знаменский положил рисунок и посмотрел на Виктора.
- Он куёт рыцарские мечи и кинжалы германским офицерам элитных полков, господа. Но странно, что тут вензель не отца, а сына…


Глава 25

Иван Степанович, старый повар военного училища, кряхтя перебирал картошку сваленную просто на каменный пол. Гнилая уходила в другую кучу, которая была уже не маленькой, и текла и воняла возле самого выхода во двор. Целую, годную, Иван Степанович, с хозяйским видом складывал в ящик стоящий рядом. Таких ящиков уже было два десятка. Его помощник, вертлявый и говорливый мужичок Гришка, лет тридцати от роду, едва Иван Степанович его подзывал, тут же забирал ящик, ставил его у стены, и снова принимался за свои дела.
- Вот я и говорю, вот и говорю, - трещал Гришка, - а он графином хрясь ему по голове, юнкер этот! Слава Богу офицер в меховой шапке был! А то голова треснула бы насмерть! Сам видел!
- Да что ты тарахтишь, - посмотрел на него спокойно Иван Степанович, - у меня у самого сейчас голова от тебя треснет.
- Вот те крест, Иван Степанович! - выпучил глаза, повернувшись к Иван Степановичу, Гришка, - ото сыскари и приехали!
- Сыскари, - отмахнулся Иван Степанович, - Кыцивка… поди лучше картошку унеси на кухню, - указал Иван Степанович на ящики с картошкой, откладывая нож.
- Сию минуту, Иван Степанович, - быстро проговорил Гришка и прихватив один из ящиков, убежал.
Иван Степанович медленно поднялся и подойдя к широким складским воротам, начал их закрывать.
- Иван Степанович! - окликнули его со двора.
- Юрий Алексеевич? - удивился Иван Степанович, - отчего такая честь?
- Решил проведать человека, который знавал самого Квитку-Основьяненко, - подошёл Неклюдов, - здравствуйте, дорогой!
- Очень рад, ваше благородие, - бросил ворота Иван Степанович, - только откуда же мне знать Григория Фёдоровича? То мой тятька у него в кучерах ходил. А я графа так, мельком да со стороны видывал.
- Да ну оставьте, - усмехнулся Неклюдов, - какой я вам благородие?
Неклюдов улыбнулся и прошёл на склад.
- Ой и холодно тут у Вас, - бросил взгляд на кучу картошки и на ящики Неклюдов.
- Да уж, поспешаю к весне, - ответил Иван Степанович и кряхтя присел на скамейку около кучи картошки, - потеплеет, то вонь будет стоять несусветная. А господа юнкера сейчас такие, что раньше были! Они, видите ли, рученьки берегут для защиты Отечества, - развёл руками Иван Степанович, - будто те, кто учился до них, этих рученек не имели, раз картошки да капусту не брезговали перебирать! В общем, картошки по ящикам разложить, так пальчики у них нежные, благородные. А как кушать в столовую, то где там то благородство девается! Мы, конечно не дворяне, но и то за столом себя приличнее вели. Будь тут мой покойный тятька, то со лбов у них бы шишки не сходили!
- Какие шишки? - усмехнулся Неклюдов.
- А какие, Юрий Алексеевич? - ответил Иван Степанович, - как сейчас помню, хотя мальцом тогда был! Отбираешь хлеб у соседа за столом, или руки грязные, или ведёшь себя как хряк у корыта, или кричишь, другим мешаешь, или вперёд старшего полез, или в тарелку к кому, то тятька — хрясь ложкой по лбу! И сразу вспоминаешь, как тут выражаются господа юнкера, культуру!
- Хе! - усмехнулся Неклюдов, - ужель и мы такие были?
- Да ваши то ничего, - махнул Иван Степанович рукой, - а этих, даже боюсь. Без Бога в душе да без царя в голове. И царь им не царь, и Бог у них не Бог. Считают себя лучше всех! Думают, что коли они современные, то умнее тех кто был до них! Вы ведь на отцов равнялись. А этим, отцы только помеха… - он подумал, - может это я стар, и не понимаю, что хряк у корыта, это прекрасно?
- Да полно Вам, Иван Степанович, - присел рядом и улыбнулся Неклюдов, - образумятся, повзрослеют. И будут так же как и Вы рассуждать.
- Понимаю, - вздохнул Иван Степанович, - только я рассуждаю о том что есть. Как бы им не пришлось рассуждать о том, что было, - посмотрел он на Неклюдова.

Этим утром, отставной есаул Муравлёв встал раньше обычного. Напившись крепкого чаю со свежими булками, которые только что достала из печи его супруга, Нина Ивановна, он направился в эскадрон на утреннюю поверку. Вот уже двадцать восемь лет, как он каждое утро следовал одной и той же улицей, в расположение 3-й Донской казачьей батареи. И даже выйдя в отставку, есаул Муравлёв всё-одно не переставал являться и прибывать к положенному часу.
Блестящие на солнце сапоги были не в чести у донских казаков. Сапоги должны были быть чёрными, потёртыми, зашитыми-перешитыми, что указывало на настоящего казака, знавшего походы и бои. А на «лакированые штеблеты» казаки глядели с презрением и усмешкой. Но и пыль на сапогах говорила про «мамкиного сынка».
Юрий Иванович был не из этих мест. Детство и отрочество он провёл в станице Вёшенской. Отрочество затерялось в Новочеркасском кадетском корпусе, а юность сгорела в боях Русско-Турецкой войны. На зрелых годах поставила точку Маньчжурия, где боевому есаулу перебил ногу осколок японской шрапнели. В Чугуев он попал именно тогда, когда после ранения и лазарета, был направлен сюда как начальник штаба казачьей батареи.
Тут он добыл до отставки. И внезапно для себя понял, что родной станицы ему, скорее всего, больше не видать.
Слегка прихрамывая, опираясь на изящную белую трость, есаул Муравлёв зашёл в ворота казарм своего родного эскадрона.
- Здравия желаю ваше благородие! - вытянулся перед ним казак, стоящий на часах, возле засыпанной снегом караульной будки.
- Здорово ночевали, брат казак, - ответил есаул Муравлёв привычно улыбнувшись, - эх молодёжь! Али батька не учил как положено казаку с казаком здоровкаться?
- Виноват, ваше благородие, - словно повинился казак.
- Да ладно, - похлопал его по плечу, всё с той же улыбкой, Муравлёв, - у себя уже господин атаман?
- Так точно, ваше благородие! - снова вытянулся казак перед Муравлёвым, - только Вас и дожидаемся!
- Хвалю, - усмехнулся Муравлёв и вошёл в ворота.
Пройдя через двор, убранный от снега для поверки, Муравлёв вошёл в штаб и войдя по обыкновению в кабинет начальника батареи, громко огласил о своём прибытии.
- Здорово ночевали, братцы казаки! - поздоровался со всеми офицерами есаул Муравлёв.
- Слава Богу! - встали офицеры.
Пожав каждому руку, Муравлёв присел на стул стоящий перед огромным портретом императора Николая.
- Ну? - бросил он взгляд на всех, - чем порадуете старика?
«Старику» было немногим более пятидесяти лет. С чисто выбритым подбородком и лихо закрученными усами, он казался ещё довольно молодым и бравым.
- Да чем порадовать, Юрий Иванович? - ответил ему атаман, - ждём вот человека из комендатуры и будем начинать.
- Есть что инспектировать? - спросил прищурив глаз Муравлёв, глянув на атамана, - или решили, что есть?
- Какой-то барон фон Готт соизволил нас досмотреть, - спокойно сказал атаман, - он недавно в городе, насколько я знаю, временно.
- Кто таков? Почему не знаю? - спросил Муравлёв.
- Да мы и сами его не знаем, - вздохнул сидевший возле печурки сотник Сухомлинов.
Сухомлинов грел руки и поглядывал то в окно, то на атамана, то на Муравлёва.
- Говорят, что будто из Петербурга, - сказал Сухомлинов, - человек морского министра.
- Хе! - рассмеялся Муравлёв, - где мы, а где море! Моряк, что ли?
- Драгунский офицер, полковник, - ответил Сухомлинов, - я его видел мельком. Носит мундир Сибирского драгунского полка.
Он посмотрел на Муравлёва.
- Говорят, превосходный стрелок и в Японскую не кланялся пулям.
- Посмотрим, что за барон такой, - усмехнулся Муравлёв и потянувшись полез в сапог за небольшой плоской фляжкой…
Виктор явился меньше чем через четверть часа.
- Здравия желаем господин полковник, - встал атаман, а за ним поднялся Сухомлинов.
- Здравия желаю, господа офицеры, - ответил Виктор, - прошу прощения за задержку.
- Нет нужды извиняться, господин полковник, - поднялся Муравлёв.
- Отчего же нет? - посмотрел на него Виктор, - а Вы, стало быть, есаул Муравлёв?
- Отставной есаул, - поправил его Муравлёв, - считаю своим долгом быть при родном эскадроне, пока есть такая возможность.
- Похвально, есаул, - ответил Виктор, - ну так не будем заставлять казаков дожидаться, господа? - глянул он на атамана, - после построения проведём ревизию орудий. Мне хотелось бы увидеть, прежде всего батарею…

Построение и инспекция прошли быстро.
Виктор попрощался с атаманом и подошёл к Муравлёву.
- А меня к Вам подарок и поклон от доктора Файста, господин есаул, - протянул Виктор Муравлёву бутылку коньяка, - Фридрих Францевич извиняется за то, что не может сам вручить Вам его. Но настоятельно рекомендовал пообщаться именно с Вами по одному вопросу, - улыбнулся Виктор.
- Хе! - усмехнулся Муравлёв взяв коньяк.
Он рассмотрел бутылку со всей серьёзностью и глянул на Викора.
- Грешно от такого подарка отказываться! - рассмеялся он, - и конечно же, господин полковник его совершенно случайно прихватил с собой на инспекцию! Ладно, верю, - махнул он пряча коньяк в карман шинели, - а поехали ко мне, полковник? Пешком долго идти на Думскую. Прихватим экипаж, по пути заедем к бабе Клаве за наливочкой, а это, - указал он на коньяк в кармане, - я спрячу до Пасхи! Сегодня моя Нина Ивановна, по случаю праздника, пирогов спекла! Надеюсь, ваше высокоблагородие, окажете честь моей супружнице, отведаете её пирожка?
Виктор усмехнулся.
- А поехали, Юрий Иванович! За столом, под наливочку, и говорить веселее!
- Наш человек! - обрадовался Муравлёв, - даром что драгун! Дутылочка наливочки, оно же пыль для казака!

Вайсберг сегодня немного припоздал на построение, и постарался незаметно проскользнуть мимо беседовавших на плацу офицеров.
- Штабс-капитан! - окликнули его.
Вайсберг остановился и медленно обернулся на голос.
На Вайсберга смотрел начальник штаба полка, штаб-ротмистр Булацель.
- Это от чего же Вы, Ваня, мимо проходите? - спросил Булацель с некоей иронией в голосе, - подойдите, будьте добры и поприветствуйте товарищей.
Офицеры, молча улыбаясь, смотрели на Вайсберга.
- Виноват господа, - подошёл Вайсберг и встал перед Булацелем отворачивая взгляд, - исправлюсь и обещаюсь больше не опаздывать. Долго искал извозчика и решал квартирные вопросы подпоручика Слёзкина. Вот и задержался в городе.
- Да уж, - усмехнулся Булацель, - матушка подпоручика Слёзкина, кого угодно запряжёт и заставит тянуть свою тележку! Даже нашу доблесную разведку!
Раздался смех.
Вайсберг покраснел и отвернулся.
- Зайдите к Максимовскому, - успокоился Булацель, - он желал Вас видеть и прихватите с собой всё что касается вашей поездки к подполковнику Гречко.
- Он требует рапорт? - удивился Вайсберг.
- Рапорта я требую, - ответил Булацель, - а Максимовский просто хочет Вас видеть, Иван Дмитриевич.
Максимовский встретил Вайсберга в хорошем настроении и даже какой-то воодушевлённый.
- Ну? - кивнул он Вайсбергу, едва тот зашёл в кабинет, - что Кузьма Демьянович?
- Сообщил с виду немного, - прошёл Вайсберг, - но из того что он сообщил, следует выделить несколько вещей.
Максимовский указал Вайсбергу на стул стоящий перед столом.
- С нетерпением ожидаю вашего доклада, Иван Дмитриевич.
Вайсберг присел.
Максимовский сел за стол, посмотрел на него и кивнул.
- Ну не томите, штабс-капитан!
Вайсбер выложил на стол блокнот и открыл его.
- Подполковник Гречко и инженер Полежаев были знакомы, - начал он, - и инженер Полежаев передал Гречко свои записи, перед своим исчезновением.
- И где эти записи? - кивнул Максимовский.
- У барона фон Готта, - ответил Вайсберг, - надобно сказать, в них ничего особенного. Полусумасшедшие идеи одиозного доктора Теслы и не более.
- Мы знаем, - кивнул снова Максимовский, - и как Вы думаете? Убийство гусара Ливенцова как-то связано с Полежаевым и его записями?
- Я думаю, - ответил Вайсберг, - что убивший Ливенцова диверсант, если верить тому что написано у Полежаева, сделал это намеренно.
- Ну я догадываюсь, Иван Дмитриевич, - усмехнулся Максимовский, - что Вы сами вряд ли верите в то, что идеи доктора Теслы, как Вы изволили выразиться, «полусусмсшедшие»!
- Я не о том, - ответил Вайсберг, - он знал об эффекте, который должен произойти и поэтому… - подумал он и глянул на Максимовского, - убийца гусара Ливенцова — и есть гусар Ливеноцов, только прибывший из будущего.
- Логично, - вздохнул Максимовский, - патроны отштампованные в 1939-м и 1969-м годах у станового пристава Калашникова! Кроме того, не подходящие ни к одному стрелковому оружию! Да ещё и исчезновение убийцы, который, скорее всего убивает самого себя. А зачем он это сделал? - кивнул Максимовский Вайсбергу.
- Для того, чтобы знать зачем он это сделал, надо знать откуда они пришли и кто их прислал, - ответил Вайсберг, - возможно, смею предположить, гусар Ливенцов, который бывший, из будущего, таким образом очистил своё честное имя. Видимо там, он не совсем достойный человек.
- Или служит не совсем достойным правителям, Иван Дмитриевич, - посмотрел на Вайсберга Максимовский, - и дела этих правителей настолько недостойны, что он предпочёл просто стереть себя из истории, заметьте.
Максимовский встал, подошёл к окну и глянул во двор.
- Что ещё произошло за эти дни?
- Убит гласный городской думы Агнивцев, - ответил Вайсберг.
- Это мы знаем, - кивнул, глядя в окно, Максимовский.
- Становой пристав и барон фон Готт предполагают, что убийца германский офицер, - сказал Вайсберг, - гласный был убит немецким рыцарским кинжалом.
- Рыцарским? - обернулся Максимовский, - значит у нас под носом,  прямо под штабом нашего полка, в центре России, спокойно гуляют тевтонские рыцари из будущего?
- Стало быть так, - кивнул Вайсберг, закрыл блокнот и спрятал его в карман шинели.
Максимовский прошёл на своё место, и присел на стул, глядя на Вайсберга.
- Это несколько дополнит то, что рассказывает профессор Подольский. Скорее, даже объясняет некоторые причины произошедшего на разъезде.
- Профессор Подольский? - удивился Вайсберг, - это родственник капитана Александра Сергеевича Подольского?
- Нет, - посмотрел на него Максимовский, - это и есть Александр Сергеевич Подольский.
- Но разве он профессор? - спросил Вайсберг, - когда он успел получить учёную степень?
- Получит, - улыбнулся Максимовский, - в начале 20-х годов, в Берлине. Вы можете пообщаться с ним. И я настаиваю на Вашем общении. Он у нас, под охраной, до конца расследования.
- Подольский из будущего? - удивился Вайсберг.
- Тот Подольский, который прибыл из будущего, - поправил его Максимовский, - а ещё, управляющий гостиницы, что на железнодорожной станции, сообщат, что среди расквартировавшихся у него офицеров, двое не являются офицерами маршевого полка прибывшего в город. Капитан и полковник.
- Это он лично говорит? - спросил Вайсберг.
- Нет, принесли записку, - ответил Максимовский, - проверьте, что это за высокие чины и заодно и гляньте, чем заняты остальные.
- Это в двух шагах от нас, - подумал Вайсберг.
- Поэтому, можете не спешить, - сказал Максимовский, - прежде поговорите с Подольский. Он Вам расскажет много интересного…

Жена Муравлёва, охая и ахая от неожиданного гостя такого высокого чина, быстро накрыла на стол и всё не могла успокоиться, что дома беспорядок, как ей казалось. Но, есаул, по деловому усадив Виктора на почётное место, разгладил усы и подмигнул ей.
- Господин полковник не на подушки пришёл любоваться, - усмехнулся он усаживаясь рядом с Виктором.
- Ну, так а где-то, чем гостей встречают? - ответила Нина Ивановна, не-то шутя, не пожурив мужа.
- Обижаете, матушка, - выставил на стол наливку Муравлёв и поставил рядом две стопки, - ну так что, поехали, что ли? - кивнул он Виктору.
Потянув чарку наливки и закусив солёным огурчиком, есаул снова расправил ус.
- Ну, так чем же могу послужить господину полковнику? - спросил он, наливая по второй.
Нина Ивановна хлопотала у печи, время от времени прерывая мужа, чтобы добавить какую-нибудь реплику к его словам.
- Да чем ты уж послужить можешь? - обернулась и добродушно произнесла Нина Ивановна, - с Японской ещё хромой!
Она отставила ухват, которым поправляла в печи горшок щей и подойдя к столу присела, посмотрев на Виктора.
- Его-то и в эскадрон пускают разве что из уважения к Георгиям, - вздохнула Нина Ивановна, - каждый божий день ему твержу, что полно уж туда ходить, отслужил своё. А он всё одно, как смотр, или сбор, так раньше всех на первом месте.
- Так, не смущай, Нина Ивановна, - улыбнулся есаул Муравлёв, - на станицах так спокон веков заведено! Старики всегда первые, да всегда на первом месте!
- Ты не на станице, - махнула Нина Ивановна и встала, чтобы отойти назад к печи, - Вы не слушайте его сильно, ваше высокородие, - посмотрела она на Виктора, - он ещё на коня норовит запрыгнуть, а сам то «ох», то «ах»!
- Да ну что Вы, Нина Ивановна, - усмехнулся Виктор, - мы с Георгием Ивановичем сейчас вроде как ровня, в гордом одиночестве, за порядком присматриваем да ладу офицерам даём.
- Вот! - обрадовался есаул Муравлёв, - правильно говоришь, господин полковник! - он рассмеялся, - эх, ну давай по второй, что ли?
- А давай, - махнул Виктор, поднимая стопку.
Выпив по второй, есаул Муравлёв откинулся в кресле и посмотрел на Виктора.
- А всё же, через тебя, полковник, доктор ен-тот, немчура, не просто так ведь подарок передал?
- Не просто так, - согласился Виктор и облокотился на стол, - ты вот скажи, Георгий Иванович. Слыхивал я от того же доктора Файста, что доводилось тебе быть директором ремесленного училища?
- Отчего же не доводилось? - усмехнулся есаул Муравлёв, - было дело. А зачем господин полковник интересуется? Стряслось что? Или директор Залевский турецким шпионом оказался?
- Нет, не оказался, - ответил Виктор, - не так давно, ученик Яшка Чернокалов катался на горке и разбил голову об могилу протоиерея, что за церковью, подле ремесленного училища.
- Гррр… - нахмурился и махнул головой Муравлёв, - жив хоть? - глянул он на Виктора.
- Жив, - кивнул Виктор, - у Файста лежит. Фридрих Францевич говорит, что встанет не скоро.
- Яшенька? - охнула Нина Ивановна, - такой хороший мальчик! Их же пятеро у отца, а мамки нет! Ой не следит он за ними, ой чуяло моё сердце, что рано или поздно этим и закончится!
- Непутёвый отец, что-ли? Или настолько опасно кататься там? - посмотрел Виктор на Нину Ивановну.
- Кататься было бы не опасно, - вздохнула Нина Ивановна, - если бы ворота стояли как положено, а не как заведено. Да и отец их путящий. Да вот только разве уследит он за хлопцами, у которых возраст такой, что на месте усидеть даже если и хочется, то просто невозможно!?
- Путящий! - усмехнулся ей Муравлёв, - половину коморы у меня вынес, этот путящий! - он снова глянул на Виктора, - Яшка там может и не разбился бы, если бы его тятька ворота вовремя поставил. А поставил бы, коли бы не пропил лес. А лес бы не пропил, коли бы Залевский им дырку не заткнул.
- Дырку? - не понял Виктор.
- Да, - кивнул Муравлёв, - мальчонка его у нас учился. Дельный хлопчик, ничего не скажу. Пошти казачок! Руки, как говорят, из того места, что надо, не так как у тятьки его! А Вовка, он сторожем да дворником при училище ходит. Только не оформлен как следует. И получал он при мне аж восемь рублей с копейками.
- Но это же гроши? - удивился Виктор.
- А больше нельзя, - кивнул Муравлёв, - потому что сторожем он только ходит. А значится сторожем там, какой-то человечек от купчихи Минаевой. Инспектор Залевскому приказал его принять по бумагам, и тот принял его на службу. Место занято, - развёл руками Муравлёв, - человека нет. Вот Залевский и позвал Чернокалова дворничать да сторожевать. А за то что покрывает купчишкиного человечка, Залевскому доплачивают пятнадцать рублей. А тот восемь рублей Чернокалову отдаёт.
- Так отчего же не выгнали, когда он пропил ворота? - спросил Виктор.
- Да не пропивал он ворота, - махнул Муравлёв, - он по мелочи мог вынести что. Ну рубанок, ну долото продать, ну фунт гвоздей за бутылку. То, чего даже я не спохватился бы, коли бы ревизию там не устроил. Я ж оно как? Порядок люблю, чтобы всё на месте лежало и чётко! И Вовка со мной, знаешь ли, согласен. Так пропить можно больше, и законно, - улыбнулся Муравлёв, - а ворот тех мы и не видали. Залевский их на бумаге принял. Чернокалов, шибко бранился ещё, - сказал Муравлёв, - будто чуяло отцовское сердце, - помолчав, добавил он.
- А настоящий сторож кто? - кивнул Виктор.
- Не знаю, - развёл руками Муравлёв, - это надобно спросить у Низовцева, в мужской гимназии. Он ведь у нас в городе и есть инспектор народных училищ…
Когда Виктор, выпив «на коня» и распрощавшись со всеми ушёл, есаул Муравлёв, изменившись в лице нахмурился, долго ходил по дому и о чём-то думал. Потом он молча одел шинель, фуражку и перевязав накрест башлык, взял спрятанные за иконой деньги, которые собирал на переезд в станицу. Там ровно хватило бы на новый дом, небольшое хозяйство и несколько десятин земли, прямо над Доном, как он мечтал. Он медленно пересчитал банкноты, насчитав пятьсот рублей.
Спрятав деньги во внутренний карман шинели, он окликнул Нину Ивановну.
- Матушка, ты это, - подумал Муравлёв, - я скоро прибуду.
- Чего надумал-то? - спохватилась Нина Ивановна.
- В общем, - опустил глаза Муравлёв, - ты права. И тут поживём. Сколько того веку осталось? Не в наши годы, на станице всё по новой зачинать…
Есаул Муравлёв ещё постоял и молча вышел из дому, оставив Нину Ивановну стоять на пороге…
Придя к доктору Файсту, он остановился прямо в дверях.
- Где Яшка? - грозно, по казачьи, кивнул он Файсту.
- В палате, - ответил Файст и встал.
- Покаж, - хмуро произнёс Муравлёв.
Файст повёл его за собой, в палату.
В палате, теснясь, стояли несколько коек, на которых грелись, укутавшись в одеяла и прижимаясь друг к другу, дети разного возраста, от совсем маленьких до подростков.
Муравлёв посмотрел на палату, на детей, выдохнул пар и покачал головой.
Файст молча указал на лежащего в стороне от всех мальчика с перебинтованной головой.
Мальчик вроде как спал лёжа на спине, а другие дети боязно поглядывали на него, словно боясь разбудить.
Муравлёв присел на табурет у кровати и долго смотрел на Яшку.
- Жить-то будет? - наконец глянул он на Файста.
- Определённо будет, - кивнул Файст.
- Дурачком не станет? - спросил Муравлёв.
- Да ну что Вы такое говорите? - ответил Файст, - ему бы год лежать, чтобы я мог лечить его, да чтобы не подниматься и не исходить нервами. Тогда и здоровьем поправиться. Да разве это возможно…
- Невозможно, - прервал Файста Муравлёв и протянул ему пачку банкнот, - держи.
- Да ну, что Вы, Георгий Иванович… - опешил Файст.
- Держи, я говорю, Францевич, - ответил Муравлёв, - и чтобы подлечил его как следует. А придёт в себя, скажешь, что я заберу его. Нечего ему к бутылке у своего тятьки привыкать, раньше времени…
Файст взял деньги.
Муравлёв подумал и посмотрел на других детей в палате.
- И этих чтоб тоже не обидел, доктор… - добавил Муравлёв.

Профессор Подольский только что проснулся, умылся и собирался завтракать, когда двери в камеру открылись и в них вошёл Вайсберг.
- Ванечка? - встал Подольский и радостно обнял Вайсберга, - я настолько рад видеть тебя живым и здоровым!
Вайсберг, в недоумении и растерянности смотрел на Подольского, не веря своим глазам.
Он опустился на табурет посреди камеры.
Подольский присел на койку.
- Как я понимаю, - проговорил Вайсберг, - Вы… Вам довелось увидеть меня вовсе и не живым?
- Тому мне, который там, в училище, да, - кивнул Подольский посмотрев на Вайсберга, - ещё доведётся. Только, как теперь я понял, жизнь и смерть понятия относительные. И не всё что мы считаем умершим, или не родившимся, действительно от нас настолько далеко, как нам кажется. И самое главное, вовсе не настолько недосягаемо, как бы того хотелось.
- Я даже боюсь спрашивать, когда и при каких обстоятельствах это произойдёт, - вздохнул Вайсберг, - с другой стороны я понимаю, что обязан задать этот вопрос, - он посмотрел на Подольского, - ведь Вам же известен ответ на него? Верно?
- Ну, конечно же, - сказал Подольский, - и даже более того, вот этими самыми руками, - показал он ладони, - я опускал Вас в могилу. Вы не против, если я… - указал он на завтрак.
- Конечно, - кивнул Вайсберг, - мне даже неудобно, что я помешал Вам.
- О, ну что Вы, Ванечка, - принялся завтракать Подольский, - там, откуда я прибыл, за это не принято извиняться.
- Люди станут настолько бестактны? - спросил Вайсберг.
- Очевидно, - ответил Подольский, - а может быть, такт станет неким пороком. А может быть, он был им изначально. Но Вам, думаю, не будет интересно обсуждать проблемы общества, которое для вас, тут, ещё даже не существует? - глянул он на Вайсберга.
- Ну почему же, - улыбнулся Вайсберг, - мне очень интересно, как оно там, в будущем!
- Милый юноша, - улыбнулся Вайсбергу Подольский, - там нет ничего интересного. Но ужасного там гораздо больше, чем того, что может вас удивить.
Он продолжил завтрак.
- Вы не представляете, какое выпадет Вам счастье, не увидеть того что в будущем…
Он подумал, отставил завтрак и повернулся к Вайсбергу.
- Оно не заслуживает тех, кто его не увидит, поверьте.
Вайсберг опустил голову.
- Не стоит печалиться, - сказал Подольский на это, - существует два мифа, в которые все безусловно верят, но которые мы просто обязаны для себя прояснить и понимать что это всего лишь мифы. И понимать это, мы обязаны всю нашу жизнь. Первый миф, это миф о том, что наша судьба предначертана свыше, Богом, высшими силами, или даже Вселенским Разумом, как выражается мадам Блаватская.
Подольский подумал, встал и прошёлся по камере.
- Но существует и второй миф, не менее опаснее первого.
- Какой? - посмотрел на него Вайсберг.
- Это миф о том, что мы хозяева своей судьбы, - улыбнулся Подольский, - на самом деле мы не можем даже предвидеть где и когда, и самое главное с кем, мы окажемся рядом в любую из минут. И какая минута для нас есть наше будущее, а какая, это уже наше прошлое. То же самое и с людьми. Мы не можем с уверенностью утверждать, кто из нас, по отношению к кому, из реального, а кто из ушедшего, или ещё не состоявшегося мира. Или из мира, который никогда не состоится. И таким образом, всё что мы видим с Вами, это всего лишь борьба этих миров между собой и продукт этой борьбы. Будущее, невидимо, всегда вторгается в прошлое, в надежде его изменить. И вы даже не предполагаете, что происходит совсем рядом и что из происходящего вокруг есть истинная ваша жизнь, а что есть плод борьбы против вас же самих. Событие, которое вам кажется обыденным, скучным, и скоро забывается, там в будущем настолько же важно, насколько было важно рождение, например, Христа! Только в будущем, слишком много тех кто хочет изменить собственное прошлое по собственному видению этого прошлого. Одни жаждут мессий из этого мира, а другие очень хотят, чтобы этих мессий просто не было, никогда, даже в зародыше, в утробе матери! Чтобы и самой матери этой не было! Потому и трудно сказать, существуем ли мы сейчас, или мы просто появившийся только тут, на одно лишь мгновение, никому не нужный и лишний мусор, рождённый в борьбе двух, вполне реальных, миров. И появились мы лишь потому, что кому-то захотелось, чтобы мы были. А может как издержка, или как грязь на чьих-то сапогах. И он усиленно стирает нас из памяти, из самой жизни, чтобы нас никогда не существовало.
- Но та же мадам Блаватская говорит… - подумал Вайсберг и глянул на Подольского, - что каждая жизнь это Вселенная, бесценное сокровище рождённое мириадами столетий. Разве каждый из нас не имеет своё предназначение? Жизнь, даже кота, или собаки, да даже муравья, это неповторимое явление. И любая букашка, это почти что бог для своей Вселенной!
- Да, Ванечка, - кивнул Подольский присев обратно на койку, - и не только для своей, - сказал он вздохнув, - но и для тех кто его окружает, и вовсе не обязательно находится рядом. Вы слышали, про эффект бабочки?
- Простите, чего? - не понял Вайсберг.
- Бабочки, юноша, простой бабочки! - ответил Подольский.
- Нет, - покрутил Вайсберг головой.
- Ну вот видите, - улыбнулся Подольский, - а тем не менее, именно о нём и говорит мадам Блаватская. Только, она так и не поняла его важности, важности простой бабочки. И этими бабочками мы являемся, и не только мы.
- Но как мы можем являться бабочками? - усмехнулся Вайсберг, - человек властелин мира, судеб и даже посягнул на право природы решать, чему быть, а чему не быть. Я думаю. Что очень скоро мы покорим природные стихии и Ваше появление тут, тому прямое доказательство. Люди покорили время и… - он задумался.
- И объявили войну прошлому, - сказал Подольский, - только это равнозначно тому, если бы дерево объявило войну собственным корням.
Подольский подумал.
- Когда мы, с многоуважаемым Альбертом Эйнштейном написали доктору Тесле, и он нам не ответил, я долго думал, почему же он предпочёл молчание в наш адрес. И вот сейчас я понимаю почему, - посмотрел он на Вайсберга, - предположим, что Вы, Ванечка, вдруг проникаете на две тысячи лет назад, зная всё что произойдёт и, даже совершенно случайно, помогаете Симону Бар Кохбе отстоять Иерусалим. Благородное дело, величайший и восхитительный подвиг, спасший сотни тысяч жизней тогда в прошлом и в будущем! Ведь нет никакого изгнания, погромов, костров инквизиции и евреи становятся народом равным среди равных, а не изгоями Европы и Азии. Но… - он посмотрел на Вайсберга и помолчал, - нет никакого Эйнштейна, Нострадамуса, нет Талмуда и нет Вас, Ванечка. Я уж не говорю про Христофора Колумба и Никейский Собор, утвердивший Символ Веры. Всё это исчезает из истории вместе с Вами. И если бы Вы вернулись, то увидели бы вокруг совершенно иной мир, без России, Америки и Европы. И Вам в нём не было бы места. Но с другой стороны, Иеруалим бы пал.
- Я понимаю... - тихо сказал Вайсберг, - потому что спаситель Иерусалима никогда не оказал бы помощь Симону Бар Кохбе…
- Именно! - улыбнулся Подольский.
- Но ведь тогда история бы состоялась? - посмотрел на него Вайсберг.
Подольский кивнул.
- Без Вас, Ванечка, - ответил Подольский, - порой, чтобы стереть из истории совершенно незаметного человека, нужно очень сильно постараться. Иерусалим спасти, например. А для того чтобы уничтожить великое, так повлиять на историю, чтобы она в корне перевернулась и изменилась до неузнаваемости, чтобы исчезли целые народы и государства, нужно, всего-навсего раздавить какую-нибудь бабочку сидящую на цветке.
- Поэтому мы их и не видим! - усмехнулся Вайсберг, - они не ищут дневников Полежаева! Они давят бабочек, - он снова усмехнулся, - никому незаметных обывателей!
- Знаете ли, - кивнул ему с усмешкой Подольский, - я такой же как и Вы военный человек, хотя был просто инженером. Мы строили мосты, прокладывали дороги, - подумал он, - а ещё мы запускали воздушные шары и наблюдали за врагом. Даже стреляли в них с этих шаров и убивали кого попало. Так вот, Ванечка, - усмехнулся Подольский, - воздушный шар мы запускали только с одной целью. Убедить неприятеля в том, что воздушный шар и есть наша, например, разведка. И поэтому, когда я услышал о том, что Штейфон со взводом солдат направляется сюда ради дневников инженера Полежаева, и готов даже ради них брать штурмом наше училище, - он пристально посмотрел на Вайсберга, - я в это не поверил...

Глава 26

Максимовский только что отправил Вайсберга к Подольскому и готовился прочесть сегодняшние газеты, как в дверь постучали.
Он бросил взгляд на двери и произнёс привычную фразу.
- Извольте, господа!
Дверь открылась.
В кабинет вошёл молодой офицер в белой папахе, тулупе подпоясанном портупеей.
Он снял перчатки и встал перед Максимовским.
- Разрешите отрекомендоваться, господин полковник!
Максимовский встал.
- Извольте, господин поручик, - сказал он.
- Поручик охранного отделения Николай Фёдорович де Роберти де Кастро де ла Серна, - словно выстрелил офицер, - можно просто де Роберти. Прибыл из Харькова и имею поручение от морского военного министра, разобраться с деятельностью, и принять отчёт, полковника Виктора фон Готта.
- Гм, - подумал Максимовский и посмотрел на де Роберти, - присаживайтесь, господин поручик. Может сняли бы тулуп, выпили бы чаю? Я только что отправил начальника разведки. Он работает вместе с фон Готтом и рассказал бы о деле гораздо больше, нежели я. Так что придётся обождать, пока он вернётся..
- Обождём, - кивнул де Роберти, скинул тулуп и повесил его на вешалку.
- Ну так что, - спросил де Роберти, присаживаясь напротив Максимовского, - хоть введёте меня в курс дела, что тут происходит, что сам морской министр присылает меня инкогнито? - он усмехнулся, - городок  у вас, я вижу маленький, вроде спокойный и кажется, что само время тут стоит на месте.
- В том-то и  дело, поручик, что тут всё стоит на месте, - вздохнул Максимовский и отложил газеты.
Он позвонил в звонок.
Вошёл ординарец.
- Организуйте чаю да покрепче, - приказал ему Максимовский, - и сообщите Вайбергу, когда выйдет от Подольского, что его дожидаются, - Максимовский посмотрел на де Роберти, - он на гауптвахте, беседует с охраняемой персоной. Так что скоро будет.
- Сию минуту ваше высокоблагородие, - ответил ординарец и вышел.
Максимовский помолчал.
- Да, тут время стоит, - тихо проговорил он посмотрев на стену своего кабинета, - замуровали меня, старого солдата, этими стенами. Вроде как и служба, - глянул он на де Роберти, - да только чувствуешь себя кротом в норе.
- Отчего же кротом? - спросил де Роберти, - вроде бы дело важное, обороняете святая-святых нашей армии.
- Да ну бросьте, - улыбнулся Максимовский, - святая-святых уже меркнет. Нам-то видно лучше, господин поручик.
Он снова помолчал.
- Я уже десять лет в командных чинах, - сказал Максимовский, - и как только Вы вошли и представились, я понял, что Вы явились по душу Виктора фон Готта.
- И как Вы определили? - улыбнулся де Роберти.
- В городе только один морской офицер, - ответил Максимовский, - и он тоже инженер и тоже носит пехотный мундир, как и Вы. Совпадения, конечно, бывают. Но скажу Вам честно, что на наш город, где до ближайшего порта триста вёрст, двух моряков слишком много. А Ваш визит, это закономерное последствие его расследования. Смею Вас заверить, я всё это время наблюдаю за ним и скажу, что сожалею о том, что не могу участвовать, ввиду занимаемой должности, в том что делает сейчас Виктор фон Готт.
Принесли чай.
Ординарец что-то шепнул Максимовскому.
- Спасибо, Данила, - кивнул ему в ответ Максимовский и посмотрел на де Роберти.
- Вайсберг уже освободился. Просит его обязательно дождаться. Так что, спокойно пьём чай и в курс дела введёт Вас уже он.
- А в чём, собственно, проблемы? - спросил де Роберти.
- А проблема, поручик, - вздохнул Максимовский, - что есть кое-что, что сразу так и не объяснишь. Дабы не прослыть умалишённым. С одной стороны, у тебя много свидетелей. А с другой стороны есть начальство, которое ни за что не поверит тебе, даже если увидит всё собственными глазами.
- И что же оно должно увидеть? - не понял де Роберти.
- Да в том-то и дело, что мы не можем осознать сами, всей серьёзности происходящего, господин поручик, - ответил Максимовский, - с уверенностью могу сказать только то, чо это не обычные диверсанты, - он откинулся на стуле и посмотрел на де Роберти, - если бы вдруг, на Ваших глазах, человек вспыхнул ярким светом и исчез, что бы Вы подумали?
- Даже не знаю, - усмехнулся де Роберти, - наверное бы подумал, что имею дело с необъяснимым явлением?
Максимовский задумался.
- Знаете, а пожалуй тогда Вас не удивит та чертовщина, которая тут происходит...

Вернулся Вайсберг.
- Вы взволнованы, господин штабс-капитан? - встретил его не вставая Максимовский, - на Вас лица нет!
- Да нет, всё в порядке, - глядел Вайсберг в сторону.
- Ну, тогда знакомьтесь с господином поручиком, - Максимовский представил ему де Роберти.
- Поручик Николай де Роберти, охранное отделение, - де Роберти поднялся и повернулся к Вайсбергу.
- Для меня честь с Вами познакомиться, - кивнул ему Вайсберг, чуть улыбнувшись.
- Вот как? - удивился де Роберти, - а мне казалось, что мы страшные! - он усмехнулся, - не расскажите мне, зачем меня отозвали из отпуска и сюда пригнали?
Вайсберг кивнул Максимовскому.
- Господин полковник, разрешите доложить поручику о происходящем?
- Приступайте, штабс-капитан, - кивнул в ответ Макимовский, - а заодно, займитесь размещением господина поручика на квартиру. Думаю, Слёзкин прибудет не ранее осени?
- К концу лета, - кивнул Вайсберг.
- Ну вот и решили, - Максимовский допил чай, - прошу простить, господа офицеры, - поднялся он, - и меня, и вас, ждут дела…

В кабинете Вайсберга было тесновато, но светло по своему уютно. Толстые решётки на узеньких окошках, два стола и три стула. Да ещё, огромный кованый сейф.
- Ну, вот тут службу несу я и прапорщик Козубенко, - посмотрел вокруг Вайсберг, рассказывая де Роберти про кабинет, - раньше тут гауптвахта была, но потом поставили новое здание. Там сейчас под охраной профессор Подольский.
- Арестованный? - не понял де Роберти.
- Нет, - посмотрел на него Вайсберг, - скорее, прячем его от тех за кем гоняемся. Но Вам. Прежде чем с ним говорить, надо бы кое-что увидеть.
Он пригасил де Роберти присесть на место Козубенко и достал свой блокнот.
- Меня Вы уже знаете, - сказал он де Роберти, - полковника фон Готта, как я понимаю, тоже. В один день, у нас появилась диверсионная группа, германская, с современным вооружением и убийство ими первого же нашего гусара, сопровождалось странным явлением. Последовала яркая вспышка и исчезновение убийцы.
- Как, исчезновение? - не понял де Роберти.
- Самое настоящее, - ответил Вайсберг, - убийца просто исчез, чем насмерть перепугал не только гусарских коней, но и гусар бывших на разъезде. Остались только личные вещи. Даже нижнее бельё.
Де Роберти подумал.
- Может немцы изобрели новый метод психической атаки? - спросил он.
- Можно было бы подумать и так, - ответил Вайсберг, - на месте исчезновения убийцы, был обнаружен жетон германской армии, с маркировкой айнзацгруппы D.
- Никогда не слышал о такой группе, - ответил де Роберти, - но это дело десятое.
- Да, - согласился Вайсберг, - на то они и диверсионные группы, чтобы противник об их существовании меньше знал. Но, на месте убийства, и в доме исчезнувшего инженера Полежаева, были обнаружены очень странные гильзы. В настоящее время они у фон Готта.
- Что за гильзы? - кивнул де Роберти в ответ.
- Кроме того, что они под автоматическое оружие, хотя убийца стрелял из карабина, - ответил Вайсберг, - на них проставлена маркировка 1939-го и 1969-го годов.
Де Роберти удивился.
- Может ошибка? Ну бывает же, что на целых партиях не о что гильз, даже на партиях оружия, ставят клеймо с ошибками?
- Я тоже так подумал, - вздохнул Вайсберг, - если бы не бежавший от них профессор Подольский, который пояснил очень многое из того что происходит.
- Профессор Подольский? Родственник наших Подольских? - спросил де Роберти.
- Нет, Александр Сергеевич, собственной персоной, - ответил Вайсберг, - только на тридцать лет старше того, который коптит сейчас над конспектами юнкеров у себя в лаборатории.
- Сон какой-то, - проговорил де Роберти, - и что он сообщает? - глянул он на Вайсберга.
- Дело началось с того, - встал Вайсберг и подумал, пройдясь по кабинету, - что тут пропал, самый первый из пропавших, некий инженер Полежаев. И всё бы ничего, если бы не те явления, о которых я рассказал. У него в доме были изъяты бумаги, оружие заслуживающее внимания, и очень странный аппарат. Точнее, разных штучек там было много, но настоящий интерес может вызвать только одна.
- Какая? - посмотрел на него де Роберти.
- Контейнер, плотно загерметизированный, буквально наполненный жидким азотом, который существует пока что только теоретически, - ответил Вайсберг, - да и сам контейнер, это не бочонок, а аппарат полный лампочек, стекляшек и разных прочих приспособлений, названий которым мы и не знаем. Он буквально источает из себя холод.
Де Роберти подумал, что-то хотел спросить, но потом снова задумался и глянул на Вайсберга.
- А где на всё это можно глянуть? - спросил де Роберти, - этому же должно быть объяснение?
- В училище, но это ещё не всё, господин поручик, - посмотрел на него Вайсберг, - прапорщику Козубенко удалось подстрелить одного из тех диверсантов. На нём так же был жетон айнзацгруппы D и сейчас труп лежит в мертвецкой. Не хотите на него взглянуть?
- А что в трупе особенного? - кивнул де Роберти.
- Татуировка на подмышке, - улыбнулся Вайсберг, - татуировка в виде одной буквы и шести цифр, - он открыл блокнот, - F567856.
- Смею предположить, что это личный номер бойца, - вздохнул де Роберти, - но нам он ничего не даст, кроме убеждения лишний раз в том, что это диверсанты. А зацепки по делу есть какие?
- Есть, - ответил Вайсберг, - имеются данные о том, что группа переодета в мундиры нашей армии. Командуют два офицера. Первый — полковник, Борис Александрович Штейфон.
- Штейфон? - чуть не рассмеялся де Роберти, - но он же…
- Нет, - покрутил головой Вайсберг, - тоже, на тридцать лет старше. Одетый в мундир полковника, но пребывающий уже в генеральском чине германской армии, - он глянул в блокнот, - в чине группенфюрера СС. И второй, некто оберфюрер Артур фон Ленберг, вроде бы из местных, но кто такой, сказать мы не можем. Профессор Подольский убеждён, что задача перехвата бумаг инженера Полежаева, у них второстепенная, если не сообщена для отвода глаз. И что их истинной целью является что-то другое, менее примечательное нам, но важное для них.
- Или кто-то, - подумал де Роберти, - и что по этим офицерам? - спросил он.
- Сегодня принесли записку из гостиницы на железнодорожной станции, где остановились офицеры маршевого полка, - ответил Вайсберг, - вроде как, там замечены два офицера, похожие на тех, кого мы ищем.
- Записку, говоришь? - посмотрел на него де Роберти, - чует моё сердце, что там их нет. Но они очень хотят, чтобы мы туда наведались, - де Роберти улыбнулся, - ну так не будем расстраивать господ офицеров из сопутствующего ведомства, штабс-капитан?

Глава 27

- Прошу всех оставаться на своих местах, - Вайсберг вошёл в вестибюль гостиницы  первый, а за ним прошли прапорщик Козубенко и несколько солдат.
- Ваше благородие? - поднялся за секретером управляющий, а швейцар в дверях вытянулся перед офицерами по стойке смирно.
- Не стоит пугаться, - спокойно успокоил управляющего, жестом руки Вайсберг, - обычная проверка документов. Обыватели жаловались на пьянки и постоянный шум, создаваемый господами офицерами по ночам, - будьте добры, возьмите ключи от номеров и проследуйте за нами.
- Слушаюсь, ваше благородие, - тихо ответил управляющий и достал из ящика секретера связку ключей.
Поднявшись на второй этаж гостиницы, проследовав мимо нескольких номеров не заглядывая в них, Вайсберг остановился возле одной из дверей.
- Отворяйте! - указал он управляющему на дверь.
- Но тут уже несколько дней никто не появлялся, - удивился управляющий, – и тут явно никто не шумит!
- Отворяйте, я сказал! - уже приказал Вайсберг и управляющий, послушно, молча открыл двери.
Вайсберг с Козубенко прошли в номер.
Управляющий остановился в дверях.
Вайсберг осмотрел номер, бросил взгляд на аккуратно заправленные постели и подойдя к столу возле окна, взял в руки окурок из пепельницы.
- И кто снимал номер? - обернулся он к управляющему.
- Двое господ офицеров, - ответил управляющий, - один в чине полковника, благородный такой, неразговорчивый. А второй пребывал в чине капитана. Так тот вообще страшный лицом!
- Почему страшный? - рассматривал окурок Вайсберг.
- Ну, не то чтобы страшный, - оговорился управляющий, - лицо у него, безо всякого выражения, странное такое, понимаете.
- Понимаю, - кивнул ему Вайсберг и глянул на Козубенко, - распорядитесь выставить караул в коридоре. Господин управляющий могут быть свободны.
- Слушаюсь, господин штабс-капитан, - ответил прапорщик и вытолкал управляющего в коридор.
Вайсберг снова посмотрел на окурок.
- Это что за мундштук такой? - спросил себя самого Вайсберг, - не иначе как войлоком забит?
Он положил окурок в спичечный коробок и спрятал его в карман шинели.
В номере, явно давно никто не появлялся. Вайсберг заглянул в тумбочку, но ничего там не обнаружив встал и посмотрел в окно. Окно выходило прямо на ворота полковых казарм.
Вайсберг усмехнулся.
- Ты гляди, - сказал он сам себе, - они видели всё, получается?
Он глянул на двери.
- Прапорщик Козубенко!
Вошёл прапорщик.
- Срочно направляйтесь в часть, - сказал Вайсберг, - и доложите поручику де Роберти, что всё это время полк находился под пристальным наблюдением неприятеля.
- Слушаюсь, - коротко ответил прапорщик и вышел.
Вайсберг остался один. Он снова посмотрел вокруг и его внимание привлёк абажур настольной лампы...

Управляющий гостиницы спустился на первый этаж и заняв своё место за секретером, глянул на молча стоящего в дверях швейцара.
- Шёл бы ты, Петрович, распорядился бы насчёт чайку, - сказал ему управляющий.
Петрович, бородатый швейцар в ливрее и унтер-офицерской фуражке, немного подумал.
- А чего им надобно? - кивнул он наверх.
В это время, со второго этажа почти сбежал Козубенко, который, не дожидаясь пока Петрович откроет перед ним двери, толкнул их сам и выйдя на улицу быстрыми шагами направился в полк.
- Ишь ты, как забегали? - усмехнулся швейцар, кивнув управляющему, - думаешь им господа офицеры с нужны, что с барышнями вино тут по ночам распивают?
- Не лез бы ты не в своё дело, Петрович, - ответил управляющий, - а то гляди, в неровен час, и по твою душу придут. Это тебе не становой пристав с его городовыми. Это господа оттуда! - указал он глазами вверх.
- Ой, тоже мне, - отмахнулся швейцар, - пойду лучше про чай распоряжусь.
- Вот и иди, - кивнул ему швейцар, - пущай Мотрона самовар поставит и скажет Анюте, чтобы та прямо сюда на подносе нам с тобой принесла.
Швейцар вздохнул и медленно поплёлся на кухню.
Управляющий, ещё немного постоял и глянул в окно.
Из ворот полка вышел тот же прапорщик. За ним шёл, почти бежал ещё один офицер. Оба шли в гостиницу.
- И что же они разбегались так с утра? Не иначе к войне дело? - усмехнулся управляющий и присел на стул.
Офицеры зашли в гостиницу.
Управляющий молча наблюдал за ними, сидя за секретером. Те проследовали на второй этаж, не глядя на управляющего.
С кухни вернулся швейцар.
- Мотрона поставила самовар, - с улыбкой на лице, громко сообщил он управляющему и посмотрел вслед офицерам на лестнице, - ты гляди, - шепнул он управляющему, - знать что-то серьёзное! Охранное отделение пожаловали!
- Ну пожаловали и слава Богу, - вздохнул управляющий, - наше дело малое. Будем пить чай!
В номер, где находился Вайсберг, де Роберти не просто вошёл, а влетел, и увидел, что Вайсберг скинул шинель и возился под абажуром лампы стоящей за одной из кроватей.
- Что здесь, Иван Дмитриевич? - спросил де Роберти, подойдя ближе.
- Здесь бомба, Николай Фёдорович, - ответил, не глядя на него, Вайсберг, - если бы мы явились ночью, или рано утром, как нам доставили записку, и надумали бы включить эту лампу, то динамита здесь столько, что разнесло бы половину этой гостиницы.
Он посмотрел на де Роберти.
- Как Вы думаете, поручик? Есть ли смысл закладывать бомбу в номер, где ничего нет?
- Я думаю, - ответил де Роберти, - взрывать собирались нас. Иначе зачем столько динамита? С другой стороны, это слишком большая честь и смысла во взрыве, несомненно нет. Дешевле пристрелить.  Следовательно, очевидно тут есть что-то ещё, что подлежит уничтожению в случае провала явки.
- Да вот и я о том же, - кивнул Вайсберг и вытащил из абажура патрон лампы, - теперь лампу можно включать. И можно вызывать сапёров, чтобы уносили динамит.
- Погодите с сапёрами, штабс-капитан, - остановил его де Роберти, - динамит мы и сами унесём. Прежде найдём тайник.
- Вам-таки не терпится узнать, что же они намеревались взорвать? - усмехнулся Вайсберг.
Де Роберти прошёлся по номеру, осмотрел стены и заглянул за шифоньер.
- Не трудитесь, Николай Фёдорович, - смотрел на него Вайсберг, - я тут уже всё осмотрел и смею Вас заверить, что тайника здесь нет.
- То есть, - ответил де Роберти, - Вы убеждены, что диверсанты жаждали отправить на тот свет первого попавшегося, который захочет включить электролампу на этом абажуре? - указал де Роберти на абажур, - не будьте таким наивным, штабс-капитан. Они террористы, а не маньяки.
Он присел на кровать.
- Вы не находите, Иван Дмитриевич, что здесь чего-то не хватает, или что-то лишнее?
Вайсберг осмотрел номер.
- И что Вас так смутило? - глянул он на де Роберти.
- Ну давайте отгадаем загадку, - усмехнулся он, - я, право, тоже не могу понять, чего именно здесь нет, или что тут есть то, чего не может быть. Но это определённо так.
- Умывальник, тумбочка, стол, два стула, - начал перечислять, глядя на мебель Вайсберг.
- Шифоньер, - поднялся де Роберти с кровати и заглянул внутрь шифоньера, - пустой, к слову, - закрыл он его.
Он прошёл к дверям.
- Вешалка на месте, и даже сортир за перегородкой, - усмехнулся де Роберти, - шикарная гостиница, право, - подошёл он к окну и открыв, выглянул в него.
- Тут канализация, Николай Фёдорович, - спохватился Вайсберг, - зачем тут умывальник?
Вайсберг встал и открыл крышку бака умывальника.
- Что и требовалось доказать, - усмехнулся он, доставая из бака толстый конверт.
- Блестяще! - воскликнул де Роберти.
- Признаться, я бы в жизни не стал там искать, - посмотрел Вайсберг на де Роберти.
- Это Вы, пока что плохо знаете революционеров, штабс-капитан, - ответил де Роберти, - а мне их приходилось вылавливать в Тифлисе. Покажите? Не откажете моему любопытству?
- О, конечно, простите, - опомнился Вайсберг и вскрыл конверт.
Там была карта.
- Какая прелесть! - воскликнул де Роберти, узнав окрестности города помеченные военными условными обозначениями.
- Ну флажки, ромбики, квадратики и прочая мелочь, как я понимаю это наши полки, батальоны, батареи, роты и командные пункты, - проговорил де Роберти, - а что за загадка с позициями и направлениями движения?
Он глянул на Вайсберга.
- Как я понимаю, именно эта карта должна была быть уничтожена взрывом? Верно?
- Я тоже так думаю, - ответил Вайсберг глядя на карту, - и признаться, я в замешательстве, Николай Фёдорович.
- Поясните, штабс-капитан? - спросил де Роберти.
- Это не наши полки, - посмотрел на него Вайсберг, - и батальоны, роты и штабы тоже не наши. Например, в селе Тетлега нет никакого штаба и подразделения нет уже почти сто лет, - указал Вайсберг на карту. А на карте отмечен полк. И между Тетлегой и Кочетком нет никаких позиций, никакой дивизии. Да и маркировка непонятная.
- Да, - вздохнул де Роберти и посмотрел на карту, - похоже, что на ней отмечено то, чего не существует. Или, пока что не существует, но должно появиться рано или поздно. И по какой-то причине, она не должна была попасть к нам в руки, Иван Дмитриевич?
- Не знаю, - думал Вайсберг, - видать не всё из того что мы видим, ещё не существует.
- Ну что же, - сложил де Роберти карту, - доставим её фон Готту. Пусть он разбирается. А мы с Вами, давайте-ка прихватим этих двух индюков в вестибюле и хорошенько общипаем их, допросим как следует, на предмет, что это за офицеры тут обитали.
Он подмигнул Вайсбергу.
Вайсберг улыбнулся, кивнул и посмотрел на двери.
- Прапорщик Козубенко! - крикнул Вайсберг.
- Слушаюсь, господин штабс-капитан, - вошёл Козубенко.
- Выставить караул тут и в вестибюле, - приказал Вайсберг, - и швейцара с управляющим волоки в полк.
- К вам? - спросил Козубенко.
- Пожалуй, сразу на гауптвахту, - подумал Вайсберг…

За окном слышался гогот и смех, чьи-то шаги и весёлые шутки.
Поглядывая на окошко, управляющий откровенно грустил, а швейцар только пытался держаться гордо, что у него плохо получалось.
- Нервничаете, господа? - то и дело усмехался, глядя на них де Роберти, - правильно делаете, что нервничаете! Штабс-капитан Вайсберг знаете какой? - улыбнулся он, глядя на них, - этот не будет шутить, - де Роберти сел в полоборота и закурил.
Управляющий закашлял.
- Что такое? Вы простужены, сударь? - усмехнулся де Роберти, - поди не нервничали так, когда взрывчатку в номер проносили, устанавливали, маскировали? - посмотрел он пристально, почти сердито, на управляющего.
- Ваше благородие, бес попутал, не видели ничего, - в один голос заговорили и управляющий, и почти плача, швейцар, - вот не припомним как оно там оказалось.
- Ой ли, - развёл руками, глядя на них, де Роберти, - это чай иголка? Или коробок спичек? Или может букет роз? Точно! Тротил пронесли замаскированный под букет роз! Да там его столько, что гостиницу вашу вместе с вокзалом рвануть можно, что кирпичики собирать бы пришлось до самой Фигуровки с Малиновкой! - спокойно сказал де Роберти.
Швейцар упал перед ним на колени, а управляющий, глядя на это, медленно опустился следом.
В этот момент вошёл Вайсберг.
- Я вижу, воспитательная беседа идёт полным ходом, Николай Фёдорович? - глянул на стоящих на коленях Вайсберг, - отчего же на горох их не поставили?
- Да вот думаю, - ответил шутя де Роберти, - надо их как мальчишек, на горох, в угол носом. То-то гусарам будет потеха. А что Вы думаете по этому поводу?
- Зачем же горох на эти жалкие создания переводить? - ответил де Роберти, - пропьют горох, пока стоять будут.
Он подошёл к ним.
- А ну встать! - приказал им Вайсберг, - встать, я сказал, когда с вами офицер разговаривает.
Те послушно поднялись.
- Домой хотите? - спросил Вайсберг.
- Хотим, ваше благородие, - проговорил швейцар.
- Тогда мне отвечать коротко, ясно и без ваших реверансов, - приказал Вайсбер и отойдя, присел на стул у входа.
Он посмотрел на швейцара и управляющего. Жалкий вид вызывал только усмешку.
- Ну, на революционеров вы точно не похожи, - сказал Вайсберг.
- Не похожи, - покрутил головой де Роберти.
- И на террористов не смахиваете, - сказал Вайсбер.
- Скорее на жертвы террора, - усмехнулся де Роберти.
- А жертвы террора сами разговаривать умеют? - спросил Вайсберг.
- Разве что «бес попутал», и «ничего не видели», - ответил в сторону де Роберти.
- Ну ещё они могут сказать, «не извольте сумневаться», - усмехнулся Вайсберг, так же посмотрев в сторону.
Он перевёл взгляд на швейцара и управляющего.
Их жалкий вид всё сильнее его раздражал.
- С какой целью записку отправили полковнику Максимовскому? - спросил Вайсберг, - убить его хотели?
- Бог с Вами, ваше благородие! - замахал руками швейцар.
- Не слышали мы ни о какой записке! - вторил ему управляющий, - да как можно жизни Николая Николаевича лишить? Он же кормилец наш!
- Мда… кто бы сомневался в другом ответе, - подумал Вайсберг и снова глянул на них, - кто снимал номер? Фамилия, имя, откуда прибыл и всё что помните, - спросил он.
- Господа офицеры, - проговорил швейцар, - как сейчас помню, два офицера и ординарец с ними.
- Да, - кивнул, соглашаясь с ним управляющий, - один в чине полковника, а другой в чине капитана.
- Как звали? - спросил Вайсберг.
- Кого? - не понял управляющий.
- Корову у соседки! - крикнул Вайсберг, - офицеров как звали!?
- Э… - подумал управляющий, - а разве его благородие не глядели журнал? Там всё записано!
- Там лист выдран, как раз впору с тем номером, - ответил Вайсберг, - это я заметил. А вот ты не заметил, дорогой наш! И если не вспомнишь, то в гостинице тебе не служить.
- Ваше благородие, - закивал головой управляющий, почти плача, - смилуйтесь! Да разве ж я упомню всех? Их цельный полк заехал на днях! Они и нумерами-то менялись, и ночевали где попало, пропили да прокурили всё. Небось и лист они же на самокрутки выдрали!
- Да, это так, - сказал швейцар, - я вот только мельком слышал. Вроде как один к другому обращался каким-то странным словом.
- Каким? - кивнул ему де Роберти.
- Вроде как «группы фюрер»! - сказал швейцар.
- Группенфюрер, - поправил его управляющий, - я тоже слышал, и ещё подумал, что может так положено? Ну мало ли чинов в армии? У вас то штабс, то ротмистр, то унтер.
- Молись, чтобы война не началась, - посмотрел на него де Роберти, прикуривая очередную папиросу.
- Война? Будет война? - испугался управляющий.
- Будет, то пушечным мясом у меня оба пойдёте, - ответил де Роберти, - я уж похлопочу, чтобы вас обоих ко мне определили. Там быстро научитесь русские чины от немецких отличать. Пшли проч! - крикнул он, и управляющий со швейцаром, почти наперегонки, едва догоняя друг друга, бросились в коридор.
- Ну что, - посмотрел де Роберти на Вайсберга, - поздравляю Ваня. У нас в городе немцы и придурки. И непонятно кто страшнее…
Он подумал, затянулся дымом, выдохнул и погасил папиросу.
- Динамит можно было и в вещмешке пронести, это не сложно, - сказал де Роберти, - и лист они выдрали. Поэтому в комендатуре узнавать фамилии, под которыми они тут встали на учёт, просто бесполезно. А что говорит Подольский?
- Подольский говорит, - подумал Вайсберг, - что командиром диверсантов является бывший русский полковник, а у них — немецкий генерал-лейтенант Борис Штейфон.
- Боря Штейфон, - подумал де Роберти, - никогда бы и не подумал, что такое может быть. А может совпадение? - посмотрел он на Вайсберга.
- Нет, - покрутил головой Вайсберг, - наш Боря, с которым мы вместе в лагерях были тут, в одних палатках спали и из одного котла кашу ели.
Де Роберти усмехнулся и глянул на Вайсберга.
- Понимаешь, если мы вызовем сюда Борю и пустим ему пулю в лоб, мы убьём неповинного, - сказал он, - нам точно известно, что если убить кого-нибудь из них нынешних, то исчезнет и тот кто пришёл. В принципе, труда не составляет их всех переловить и расстрелять. Только вот рука не подымется, понимаешь?
- Понимаю, - вздохнул Вайсберг, - вторым офицером прибыл некто Артур фон Ленберг, тоже русский, и тоже из наших местных.
- Никогда не слыша тут о такой семье, - произнёс уверенно де Роберти, - а варианты есть?
Вайсберг подумал.
- Знаешь, из евреев он быть не может.
- Почему? - спросил де Роберти.
- Ну, во-первых, как сообщает Подольский, евреев они уничтожают, всех, даже грудных младенцев.
- Что за звери они там в будущем? - удивился де Роберти, - нет, ну взрослые мужики, солдаты, повстанцы в конце-концов, но старики и дети…
- Да, - печально покачал головой Вайсберг, - они загоняют людей в какие-то газовые камеры, где травят газом, а потом сжигают тела в печах.
- Да у меня уже желание отправиться туда и спасать людей, - посмотрел на Вайсберга де Роберти, - поэтому, повторим для себя ранее заданный вопрос: так какого чёрта им здесь нужно?
- Инженер Полежаев и его бумаги отпадают как версия, - ответил Вайсберг, - ради одного только инженера и вороха его макулатуры, которые можно было бы без труда взять вполне мирным путём, забрасывать целую группу, на территорию где нет боевых действий, я бы не стал.
Он посмотрел на де Роберти.
- Группа диверсионная. Кто такие диверсанты? Это мастера взрывов, тайных убийств, налётов, пускания под откос железнодорожных эшелонов и так далее, список можно перечислять долго. Тут есть что-то, что эта группа должна уничтожить сейчас, чтобы не тратить на это время потом.
- Или кто-то, - поправил его де Роберти, - группа должна устранить препятствия на подходе. И если бы препятствием был мужик в лаптях и с дубиной, они бы прислали другого мужика с дубиной. Но прислали солдат, и эти солдаты намерены тут стрелять. И стреляют. И учитывая, что других солдат, кроме нас, тут нет, стрелять они собираются в нас, Ваня…
- Думаешь, что события начинаются? - спросил Вайсберг.
- Это только начало, - ответил де Роберти, - ничего больше такого в городе и окрестностях не происходило?
- Вроде нет, - подумал Вайсберг.
- Подождём - вновь закурил де Роберти, - я думаю, ждать очень даже не долго...


Глава 28

Особняк Кузьминых-Караваевых стоял над самой слободой Осиновой, на крутом склоне. Невысокий забор, огромный сад позади серого дома в два этажа и сразу начинающаяся за особняком Дворянская улица. За садом, через небольшой лужок, стояла деревянная церквушка и старинное кладбище, за которым виднелся Чугуев, сверкая на солнце шпилем юнкерского училища и куполами Покровского Собора. А внизу, за Осиновой слободой, сверкал серебристой лентой Донец. За Донцом чернел Малиновый бор. За тем бором, печурками дымила Малиновка. А через речку красовался новый, большой, длинный мост, по которому редко, но важно, со скрипом и свистом, ходили паровозы.
Когда собор начинал звонить в свои колокола, церковь на Осиновой слободе отвечала ему перезвоном с высокой колоколенки, и слобода, и бор, и поля наполнялись чудесным перезвоном.
Народ не захаживал сюда. Разве что мальчишки любили прокатиться с Генеральской горки. А по ночам, особенно зимой, тут было дико и одиноко. Старая княгиня Кузьмина-Караваева не ездила на базар и не посылала туда прислугу. Собственно, вся прислуга состояла из горничной да кухарки. Кухарка приходила утром и уходила вечером. Благо жила на Генеральской горке. А горничная, унтер-офицерская вдова, жила напротив особняка, рядом с той же кухаркой, в деревянном домике, вместе со своими четырьмя детишками.
Старая княгиня со всем привыкла управляться сама. Особенно когда овдовела. Раз в неделю к она посылала кухарку на базар. Та возвращалась с подводой. Подъезжали сани привозящие хлеб, крупу, чай, кофе, подарки, сладости да обновки маленькому внуку княгини. Он жил тут же, в особняке.
Мальчику было около десяти лет когда он трагически осиротел и уже второй год он жил со своей бабушкой, забравшей его из родового поместья. В гимназию он не ходил. Княгиня не считала полезным для внука общение со сверстниками и наняла  ему гувернёра. Вся работа этого гувернёра, заключалась в посещении Димы, так звали внука княгини, один раз в неделю перед воскресным днём. Потому, да и ввиду своего характера, Дима редко гулял и редко показывался на людях. Он усиленно зубрил всё что задавал ему учитель, и старался выучить даже больше чем от него ожидали.
На вопрос, как он живёт без друзей и знакомых, мальчик гордо отвечал, что не видит смысла в общении с теми, кто только лишь дурачится. Бабушка им гордилась, а соседи едва ли понимали и бабушку и внука.
Гости часто посещали старую княгиню. Но дом, в былые годы знавший пышные приёмы и важный гостей, чем старше становилась княгиня, всё больше пустел и всё чаще темнел окнами по вечерам.
В тот вечер, Дима прогулялся в саду, слепил снеговика и почистил от снега дорожку. Лопату, он лихо, по деловому положил себе на плечо и победным взглядом глянул на свой труд. Присвистнув, Дима поставил лопату у порога и зайдя в дом скинул тулуп, шапку, калоши и направился в столовую пить чай. Молча выпив чай, с улыбкой кивнув кухарке, мальчик отправился в гостиную, где бабушка сидела у камина читая вчерашнюю газету.
- Я убрал снег в саду и уже пил чай, - улыбнулся Дима бабушке присев в кресло рядом.
- Хорошо, - ответила бабушка, стараясь похвалить внука.
- Ты уже отпустила Машу? - посмотрел Дима на бабушку.
- Да пусть идёт, - ответила бабушка не отрываясь от газеты, - чего ей тут делать? Детки у неё одни.
- Груша сегодня ночует с нами? - спросил Дима.
Груша это была кухарка.
- Груша ночует? - улыбнулась бабушка, - это тоже хорошо. Завтра значит на базар собирается.
Она посмотрела на Диму.
- Австрийцы, пишут, сказывают, что с ночного неба идут какие-то лучи, - сказала бабушка, - и я вот думаю, а не опасно гулять под звёздами? Ты частенько в саду по ночам любишь прогуливаться!
- Ой бабушка! - усмехнулся Дима, - Виктор Франц Гесс говорит вовсе не о тех лучах, на которые ты подумала!
- А о чём же? - удивилась княгиня, - луч, он же светит? А раз не видно его, то может опасность какую таит? Луна вон, доводит до сумасшествия людей? Как полнолуние, так вся нечисть беснуется, а болящие встают и ходят как живые мертвецы, Димочка!
Дима усмехнулся, отмахнулся и снова посмотрел на бабушку.
- Вас послушать, бабушка, так и жить опасно!
- Ох уж, вырос, - рассмеялась княгиня, - шёл бы ты спать, Димочка. Я ещё посижу и тоже пойду почивать. Завтра Груша на базар поедет. Надобно рано вставать.
- Спокойной ночи, бабушка, - поднялся с кресла Дима.
- Почивай, - улыбнулась ему княгиня.
Дима ушёл. Княгиня снова посмотрела в газету и отложила её.
- Виктор Франц Гесс, - усмехнулась она глядя на огонь в камине, - подумать только! Ему двенадцать лет, а он уже знает кто такой Виктор Франц Гесс...
Поднявшись на второй этаж, Дима зашёл в свою комнату, переоделся ко сну и лёг на кровать укрывшись одеялом.
Спасть не хотелось. Он смотрел в потолок и о чём-то думал. Так прошло около получаса, мальчик задремал но проснулся от шума в гостиной.
Там были слышны грубые голоса и крики бабушки и Груши.
Дима встал, накинул куртку и тихонько вышел в коридор, спрятавшись за перилами лестницы ведущей в гостиную.
В гостиной были четверо солдат, двое из которых скрутили Груше руки, и незнакомый офицер. Дима рассмотрел погоны полковника.
- Где внук? Где твой внук, старуха! - не очень громко, но очень страшно, как показалось Диме, говорил полковник. Голос почти пронзил душу и показался ему до боли знакомым.
- Зачем вам мой внук! - кричала бабушка.
Двое других солдат держали её за плечи и не давали подняться из кресла.
- Он нам нужен, - отвечал полковник.
 - Что он кому сделал? Он просто осиротевший ребёнок! - возмущённо ответила бабушка.
Полковник ударил бабушку в грудь.
- Говори, иначе я из тебя душу выбью, старуха.
- Не смей её бить! - закричала Груша, - пошли прочь! Я буду звать людей!
- Да можешь хоть в колокола звонить, дура, - глянул на неё полковник и снова посмотрел на бабушку, - здесь мальчишка? Ну?
- Его здесь нет, - заговорила бабушка, - что тебе от него надо?
- Вот только не надо врать, княгиня, - усмехнулся полковник, - не к лицу. Вы дворяне гордые. Врать не умеете, даже если хотите лгать.
Он осмотрелся.
- Как же вы тут живёте, на отшибе, за кладбищем, - проговорил полковник, - сюда разве что на санях добираться зимой. И так до самого лета…
Он глянул на бабушку.
- Скажи где внук и останетесь живы.
- Не смей её трогать! - встал на лестнице Дима, - отпусти её!
- Ясно, - рассмеялся полковник, вытащил кинжал и всадил его старой княгине в живот.
- Бабушка! - закричал Дима.
- Убийцы! Убийцы! - завопила Груша, но полковник наотмашь ударил ей кинжалом в горло.
Груша захрипела, солдаты отпустили ей руки и она упала навзничь.
- Что вы стоите! Убейте его! - закричал полковник солдатам и выхватив пистолет выстрелил в Диму.
Пуля ударилась об стену, совсем рядом. Дима не успел напугаться, он хотел было забежать в коридор, но опомнился, спрыгнул с лестницы в гостиную, и бросился со всех ног на кухню.
- Не дайте ему уйти! Не ловите его! Стреляйте в него! - слышал Дима позади себя голос полковника.
Двое солдат, застряв на мгновение в дверях, вломились на кухню, с грохотом опрокинув полку с посудой.
Мальчик схватил тулуп и шапку, на ходу обул калоши и выбежал в сад.
Он уже бежал по дорожке, когда на пороге показались солдаты и начали палить ему вслед.
- Огонь! Огонь! - орал полковник, - за ним! Не догоняйте! Пристрелите его к чёртовой матери! - слышал позади Дима.
Мальчик понял, что если он остановится хотя бы отдышаться, то живым ему уйти не дадут.
Сад окончился. Дима перепрыгнул через забор и наконец остановился. Впереди был луг.
- Я там как на ладони, - испугался Дима и только сейчас почувствовал, что ему холодно.
Он пригнулся и начал пробираться вдоль забора к леску.
- Надо держаться ближе к улице, - подумал Дима, но луна, как назло, осветила и его и лужок. Через забор уже перелазили солдаты.
- Вон он! - услышал Дима голос одного из них и вскочив, снова бросился наутёк. Позади послышались выстрелы. Засвистели пули. Мальчик решил ни о чём не думать. «Мне бы только добежать до кладбища...», - решил Дима.
- Да кто вас стрелять учил! - перепрыгнул через забор Штейфон, глядя на убегающего по лужайке мальчика, - за ним! За ним! - начал толкать он солдат! Вы знаете кто это такой!? - первый раз заорал Штейфон, - живым его не брать! Он не должен уйти! Не должен!
Солдаты вскинули карабины и стреляя вслед убегающему мальчику, пустились вдогонку.
Дима забежал на кладбище.
Спрятавшись за первым попавшимся могильным крестом, он глянул на солдат. Те выстроились в ряд и приближались.
«Они потеряли меня», - понял Дима и глянул вокруг. Неподалёку он увидел деревянную часовенку.
Мальчик, пригнувшись как можно ниже, петляя между могилами, стараясь наступать на чужие следы, пополз к часовенке.
Он зашёл в часовню и закрыл за собой двери. Горели свечи. Дима по привычке перекрестился глянув на икону.
- Матушка Божья, за что? За что? Помоги, помоги мне, - прошептал мальчик и неожиданно для себя, посмотрел в пол.
- Ледник! - выдохнул радостно он и сдвинув крышку полез в подпол.
Тут лежал покойник…
Дима лёг рядом, задвинул крышку ледника и накрыл себя телом мертвого…
Прошло несколько минут. Дверь часовенки скрипнула.
- И здесь никого, господин группенфюрер, - услышал Дима голоса солдат.
- Ну не мог же он сквозь землю провалиться? - ответил голос полковника.
Мальчик от страха зажмурил глаза. Было холодно и он, первый раз за всё это время, испугался.
- И куда он мог деться? - снова спросил голос полковника.
- Да уж тут и не спрячешься, - ответил голос другого солдата, - разве что в могилу сам себя зарыл.
- Ладно, - ответил полковник, - всё равно найдём. Это ему не Париж. Тут в неглиже не побегаешь незаметно. Так что внимательно слушайте сплетниц и анализируйте слухи.
- Ясно, - ответил солдат, - а с теми что делать?
- С убитыми? - усмехнулся полковник, - да ничего, пусть нас пристав поищет! Возвращаемся на базу…
Половицы скрипнули. Двери закрылись. Дима облегчённо выдохнул и тихонько заплакал…


Глава 29

Директор ремесленного училища, Николай Сергеевич Залевский, абсолютно не верил улыбке молодого подпоручика, который, то глядя в ведомость, то посматривая на него, продолжал засыпать его вопросом за вопросом, часто не дослушивая ответ до конца.
- Ну я не знаю, что за негодяй мог такое наговорить, - пытался казаться невозмутимым Залевский, - дети у нас ухожены, все обеспечены мундирами и даже шинелями, чего нет в других ремесленных училищах. И в столовой, знаете ли, дважды в день мы их кормим…
- Да, я вижу, - смотрел на него Неклюдов, - вот, по ведомости, вы приняли десять фунтов курицы, верно?
- Совершенно верно, - кивал, то вскакивая из-за стола, то заново садясь на своё место, Залевский, - курочка, прямо с птичьего двора, знаете ли…
- Что, прямо с птичьего двора? - снова глядел на него Неклюдов, тут же переводя взгляд на ведомость.
- Капитолины Николаевны, дай Бог ей здоровья, - улыбался Залевский.
- Не припомню я, чего-то, чтобы Капитолина Николаевна птицу разводила, - посмотрел на него Неклюдов, - да и в столовой вашей вонь, вроде как тухлой селёдки, а не куриного бульона, не находите?
- Ну что Вы! Что Вы! - воскликнул Залевский, - это просто подгорело что-то…
- Ну пусть будет так, - успокоил его Неклюдов, - а отчего я не видел ворот у вас во дворе? - снова посмотрел он на ведомость.
- Каких таких ворот? - удивился Залевский.
- Ведомо каких, - ответил Неклюдов, - за церковью, ворот нет. А тут указано, что Вы лично принимали и распорядились установить ворота, кованые. Вы даже оплатили их кузнецу. И доставка оплачена.
Неклюдов вопросительно глянул на Залевского.
- Ах, да, - немного помолчал Залевский, слегка побледнев, - так это церковный двор. Помогли, так сказать, батюшке…
- Двор церковный? - усмехнулся Неклюдов, закрыв ведомость, - так а ворота где? - кивнул он, уже не улыбаясь, Залевскому.
- Почём мне знать, куда их отче Александр дели? - пожал плечами, улыбаясь, Залевский.
Неклюдов вздохнул.
- Земля выделена была под ремесленное училище и двор находится в ведении ремесленного училища, Николай Сергеевич, - проговорил он, - не так давно тут разбился ваш ученик. И ворота, за два дня до трагедии, должны были быть поставлены, как следует из ведомостей. Будь ворота на месте, то мальчик был бы цел и невредим. Вы не находите, что Вы лично, косвенно виновны в случившемся и пытаетесь уйти от ответственности?
- Какой ученик? - пожал плечами Залевский, - впервые слышу о том, чтобы кто-то из наших учеников, разбился! Какой ужас?
- Я вам напомню, - посмотрел на него Неклюдов, - Яков, Владимиров сын, Чернокалов, 11 лет. Отец его ещё тут сторожем служит.
- Отец? Чернокалов? - усмехнулся Залевский, - он отродясь у нас сторожем не служил! Это местный пьяница и вор…
- Странно, - усмехнулся Неклюдов, - а кто же у вас сторож?
- Ну так… - замялся Залевский, - Грынев. Александр Грынев. Уважаемый гражданин города нашего. Его рекомендовали нам сам инспектор народных училищ, и по совместительству директор нашей мужской гимназии, Илья Николаевич Низовцев, заседатель городской думы. И Яков, Владимиров сын, Чернокалов, у нас в училище никогда не учился!
- Да ну! - послышался в дверях голос Виктора.
Виктор вошёл и закрыл за собой двери.
Молча пройдя к столу, он сел на свободный стул напротив Неклюдова и бросил на стол полевую сумку.
- Так ли и не учился у вас Яков Чернокалов? - посмотрел он на Залевского.
- Никогда, - закрутил головой Залевский, побледнел и упал на стул, - что это всё значит, господа! Я требую объяснений!
- А это значит, - ответил Виктор, - что сейчас Вы, господин Залевский, можете отправиться со мной, прямиком в околоток. И обвинение Вам будет выдвинуто уже сегодня. Его суть, это Ваша деятельность, составляющая хищение имущества принадлежащего городу. Это привело к тяжким последствиям. И суд это тоже, обязательно, примет во внимание. Надеюсь, Вам очень понравится на каторге?
Виктор улыбнулся глядя на Залевского.
- А можете, - продолжил он, - остаток своих дней добросовестно выполнять обязанности директора училища. Ключевое слово, это добросовестно. Если прямо сейчас сдадите всех своих подельников. Какой вариант, из двух, Вас устраивает?
Залевский схватился за голову.
Виктор посмотрел на Неклюдова, который сидел напротив, не понимая что происходит.
- Здравствуйте, Юрий Алексеевич, - кивнул с улыбкой на лице Виктор, - я забыл отрекомендоваться, хотя Мария Карловна просила оказывать Вам содействие. Полковник разведки морского генерального штаба, инспектор особой следственной комиссии морского ведомства, офицер особых поручений Его Императорского Величества Государя Императора Николая Александровича, барон Виктор фон Готт.
- Меня подставили, господа… - послышался голос Залевского, - вы не представляете их возможности и насколько это страшные люди. Они способны на всё.
- Кто они? - кивнул ему Виктор.
- Купцы, - посмотрел на Виктора Залевский.
- Облегчите душу, - сказал Виктор, - назовите их имена и я даю Вам слово, что Вы не пострадаете.
Залевский глянул на Виктора, потом на Неклюдова, потом снова на Виктора.
- Не я один, - вздохнул он, - тут всё в городе сидит под ней. И тот же Низовцев ничего не скажет вам, а будет рассказывать о том, что всё хорошо, всё правильно и все довольны.
- Вы говорите о Минаевой? - спросил Неклюдов.
- Да я сразу понял, что Вы под неё копаете, господа офицеры, - ответил Залевский, - только эта женщина, прежде чем на что-то решиться, всё проведёт по закону, да по бумагам. Чтобы всё сошлось и невозможно было бы её в чём-то упрекнуть. Ну и своё окружение она не забывает. Кого прикроет, кого покроет, а кого и…
- А кого и прирежет? - кивнул Виктор, - верно?
- Если Вы про Агнивцева, то, - подумал Залевский, - он тут тоже был. И спрашивал меня обо всём. И я более чем уверен, что это её рук дело.
Он опустил глаза.
- А насчёт Чернокалова, - сказал Залевский, - едва он разбился, то явился сюда Чумак. Они понимают, что не доведи Бог мальчик умрёт, обвинят меня в том, что ворот нет. А я ведь молчать не стал бы. В общем, забрали они всё, что его касается. И даже лист из церковной книги о крещении вырвали. Подите, спросите у батюшки Александра, крестил ли он такого мальчика одиннадцать лет назад! - усмехнулся Залевский, - в общем, не было никогда у Чернокалова Вовки, никакого сына Якова.
- А почему бы ей просто не оплатить лечение мальчику? - удивился Неклюдов, - тогда все бы были довольны, а она прослыла бы благотворительницей!
Залевский посмотрел на Неклюдова.
- Ой, Юрий Алексеевич, - вздохнул он, - это Вы всё по чести да совести! А она по иному не умеет! Честь да совесть Минаевой неведомы! Она просто не знает, что это такое!
- В чём смысл этих деяний, Николай Сергеевич? - спросил Неклюдов, - ужели человек творит неблаговидные поступки просто ради интереса и удовольствия?
- Корысть, Юрий Алексеевич, - ответил Залевский, - корыстью тот и интерес, и удовольствие, зовутся. Позволите Вам объяснить, господа?
- Мы для этого и явились к Вам, господин Залевский, - ответил Виктор.
- Ну, тогда выслушайте меня до конца, - сказал Залевский, указав в потолок, - и прошу не глядеть на на меня не как на соучастника, а токмо как на жертву!
- Ну это уж не нам решать, - вздохнул Виктор, - а вот ежели расскажите всё по порядку, то может даже и не придётся что-то объяснять присяжным.
- Да все присяжные, это её люди, - ответил, чуть улыбнувшись, Залевский, - едва я что-то скажу, как они тот час меня уличат в клевете и лжи!
Он подумал.
- Оно у нас всегда так делается, в Чугуеве. Если чьё-то мнение не совпадает с мнением Минаевой, или мнением её подхалимов, то значит выражающий его есть никто иной, как клеветник и лжец. А мнение подхалимов минаевских, оно всегда токмо минаевское.
- Не ходите вокруг да около, Николай Сергеевич, - кивнул ему Виктор, - что Вы можете сообщить следствию по существу?
- По существу? - подумал Залевский, - по существу немного, но думаю, что оно будет интересным.
Залевский успокоился и тяжело вздохнул.
- Капитолина Николаевна, это, можно сказать, мадам удивительного склада ума. Она умеет делать цельныя состояния, можно сказать, из воздуха. Иной час мне кажется, что её патроном ходит сам дьявол, если не легион нечисти. Для чего ей было нужно усесться в кресло предводительницы дворянства, мы поняли слишком поздно, едва ли догадываясь о ея истинных намерениях, когда она, появилась в наших кругах, под руку с покойным супругом, Царствие ему Небесное. Душевнейший был человек и Капитолина Николаевна ему не ровня! Ой не ровня! - подумал Залевский, - ей нужна была не власть, и вовсе не чин, и даже не дворянское сословие, о котором она представления не имеет и иметь не хочет. Ея гнусной целью была благотворительность, господа!
- Разве на благотворительности возможно заработать? - удивился Неклюдов, - разве она не больше ущерба приносит благотворителю?
- Ну это по Вашему, Юрий Алексеевич, - ответил Неклюдову Залевский, - а по Минаевой, так выгоду. Мнимая благотворительность приносит исключительно выгоду, господа. Правда, в данном случае, грязную.
- Короче, - сказал Виктор, посмотрев в пол, - вы хотите сказать, что Минаева создаёт видимость бурной благотворительной деятельности и на этом занимается хищениями средств благотворителей?
- Именно! Бурной! - воскликнул Залевский, - Вы правильно выразились, барон! И хищения идут в таких размерах, что кабы об этом кто узнал, то она непременно была бы отдана под суд! Только местный суд ея не осудит ни за что!
- Ну это мы понимаем, Николай Сергеевич, - кивнул ему Виктор, - начнём с истории о воротах.
- А что тут рассказывать? - пожал плечами Залевский, - в один день, ко мне прибыли лакей от мадам Минаевой, который предложил мне очень выгодное дело, на котором можно было заработать. Лакея зовут Терентием Свиридовичем Чумаком. Он предложил мне доплату к моему учительскому жалованию, аж в пятнадцать рублей!
- Да уж! - воскликнул Неклюдов, - «аж в пятнадцатьь рублей!» И Вы, конечно же, согласились?
- А что поделать? - развёл руками Залевский, - у меня тяжело больна супруга, поймите, господа. А я человек не богатый, живу скромно и учительское жалование, понимаете сами… Эти пятнадцать рублей, для моей семьи были просто подарок от Господа.
Он подумал.
- Но, как оказалось, подарок был вовсе не от Господа. Терентий Свиридович сказали, что для этого я должен буду оказать небольшую услугу одному человеку. И человеком этим, оказалась никто иная, как мадам предводительница нашего собрания.
- Что же Вы должны были сделать? - спросил Виктор.
- Оформить дворником в нашем училище некоего Грынева, - вздохнул Залевский, - коего, к слову, господа, я и в глаза не видел никогда.
- Дворник, стало быть, распорядитель имущества? - спросил Неклюдов.
- Да, - кивнул Залевский, - дворник и есть распорядитель. И я даже не могу себе представить, сколько было украдено у училища, сколько обмануто честных людей, желавших помочь народному образованию, с помощью вот этого Грынева.
- И Вы согласились принять на службу человека, которого никогда и в глаза не видели? - посмотрел на Залевского Виктор.
- А что мне оставалось делать? - вздохнул Залевский, - кто я, по сравнению с Минаевой? Тем более, что господин инспектор народных училищ, Илья Николаевич Низовцев, письменно ручались за Грынева! Да и если бы знать, что она затевает, то…
- То Вы бы согласия не дали, я понял, - кивнул Виктор, - что было дальше?
- А дальше, мне приносили на подписи вот эти самые ведомости, - указал на лежащую на столе папку с бумагами Залевский, - в которых писалось то, чего и не было. А на вопросы, что же мне делать, Чумак отвечал - «Помалкивать!». Ну, я и помалкивал, потому что дела зашли слишком далеко и денежные суммы, которые, как я уже понимал, были украдены, крались с моей помощью, от моего имени, у моего училища. И виновным, в глазах судей, присяжных, исправников, был бы только я.
- А что с воротами? - спросил Неклюдов, - были ворота?
- Да вот точно так же и с воротами, - посмотрел на него Залевский, - Чумак прибыл, сунул мне бумагу, в которой я расписался. И уехал. А в следующий раз он приехал, когда несчастный Яшенька Чернокалов ещё в крови, за церковью лежал. А отец над ним криком кричал, проклиная и могилу, и училище и… - он вздохнул, - и меня.
Залевский помолчал.
- Грешно, но я сам послал к Минаевой прежде чем к доктору Файсту, чтобы сообщить о происшествии. Она просила, прежде чем уведомить остальных, уведомлять её о том, что происходит у нас. И я думал, что Минаева предложит помощь, деньги на лечение, или хотя бы даст свою бричку, чтобы мальчика до клиники довезти. А Чумак и думать не хотел о мальчике. Он бросился сходу изымать дело Яши, приказал вымарать все записи в журналах и направился в церковь. Потом я спросил у отца Александра, что же он делал там. Оказалось, что Чумак забрал лист из церковной книги, с записью о крещении Яши в этой церкви.
- Всё понятно, Николай Сергеевич, - после минутной паузы вздохнул Виктор, - он сделал всё, чтобы невозможно было даже доказать, что мальчик когда-либо тут учился и жил вообще.
Виктор задумался.
- Вы только подумайте, Юрий Алексеевич, - посмотрел он на Неклюдова, - и вроде как совесть у Минаевой чиста? Мальчика-то и не было никакого, верно получается?
- Да уж, - согласился Неклюдов, - не кради Минаева, то мальчонка был бы жив и здоров.
- Да он, слава Богу, жив, - ответил Виктор и глянул на Залевского, - если у Вас спросят, что мы тут делали, то можете всем говорить, что мы заходили, касательно участия ваших учеников в мероприятиях, посвящённых приезду Ильи Ефимовича Репина. Он ведь опекается училищем?
- Да, но у нас никакая благотворительность не делается иначе, разве что через Минаеву, - вздохнул Залевский.
- Ну вот, Вы сами ему и доложите о том, что помощь к вам не доходила, - ответил Виктор.
- А Илья Ефимович собираются быть? - удивился Залевский.
- На будущий год, - улыбнулся Виктор, - он передаёт Вам поклон и просит привести в порядок часовенку, в которой его крестили.
- О, какая неожиданность! Какое чудесное известие! - обрадовался Залевский, - ну так может глянете, часовенку-то?
Виктор улыбнулся и поднялся.
Неклюдов встал следом за ним.
- Иным разом, Николай Сергеевич, - кивнул Залевскому Виктор, - чтобы ваши ученики успели привести её в порядок, а мы могли бы доложить Репину о том, что Илья Ефимович может не беспокоиться о драгоценных его сердцу местах.
Виктор и Неклюдов вышли из училища.
- В город? - кивнул Виктор Неклюдову, приглашая в свою бричку.
- Да ну… - усмехнулся Неклюдов, - что скажут в полку?
- Скажут, что ехал в бричке с полковником, - ответил шутя Виктор.
Сели в бричку.
- Трогай, - приказал извозчику Виктор и едва бричка скрылась за поворотом, на улице ведущей на гору, Виктор рассмеялся.
- Нет, Вы только подумайте, Юрий Алексеевич, - посмотрел он на Неклюдова, - а цены бы нашей подопечной не было бы, служи она у нас в разведке! Живи она в Англии, то давно бы стала королевой!
- Не стала бы, жадность бы подвела, - усмехнулся Неклюдов в ответ.
- Тоже верно, - согласился Виктор, - а что Вы думаете по этому поводу?
- Ну мне понятна её схема, - подумал Неклюдов, - фактически, это банда шантажирующая весь наш город, всех его влиятельных и уважаемых людей. Этот же Залевский. Его даже жаль. По закону он преступник и подлежит преследованию, но судить его можно разве что за малодушие. А кто за это судит? Никто.
- Это хуже чем банда, - посмотрел на Неклюдова Виктор, - эта гниль называется коррупцией. Гангрена на теле города. А гангрену, чтобы она не убила тело, отрубают, без всякого сожаления. Вот Вы, рвёте больные зубы?
- Конечно, - ответил Неклюдов.
- А зубки у города болят настолько, что он скоро станет беззубым, - покачал головой Виктор.
- Как Вы меня нашли? - спросил Неклюдов, - ведь Мария Карловна не просила Вас о содействии?
- Конечно же нет, - усмехнулся Виктор, посмотрев на Неклюдова, - по долгу службы я знаю всех офицеров гарнизона, тем более командированных. А вы прибыли из Грузинского полка и встали, как полагается, у нас на учёт. А Мария Карловна сообщила только, что поручает дворянину Неклюдову расследование о деятельности местной предводительницы. Но я, право, думал, что это Ваш отец. И очень удивился увидев Вас у Залевского. А прибыл я к нему совершенно по иному делу. Но, как понимаю, наши расследования пересеклись и просто обязаны быть объединены в одно производство.
- Тот бедный мальчик, Яша Чернокалов, чем-то интересен военной разведке? - удивился Неклюдов.
- Не он, но близко, - кивнул Виктор.
- Но у меня не уголовное расследование, - сказал Неклюдов, - и его трудно назвать законным. Если становой пристав узнает о том, что я похитил обманом документы у Низовцева…
- Вы похитили в гимназии документы? - рассмеялся Виктор, - мой друг! Я Вами горжусь и думаю, что Вы подходите для участия в нашей группе! Поздравляю Вас. Теперь Вы участвуете в особой следственной комиссии!
- Той, которую направил сюда Император? - снова удивился Неклюдов.
- А это правда, - кивнул Виктор.
- А кто ещё участвует в комиссии? - поинтересовался Неклюдов.
- Становой пристав в том числе, - улыбнулся Виктор, - думаю, теперь Вы можете не бояться Калашникова. Низовцев сам его боится…

Глава 30

Бричка остановилась возле полицейского участка.
- Ну что, зайдём удивим станового пристава нашей беседой с господином Залевским? - кивнул Виктор Неклюдову.
- Ну как скажете, господин полковник, - спрыгнул на мостовую Неклюдов.
Виктор сошёл следом и махнул извозчику.
- Сильно далеко не отъезжай.
- Как прикажите, ваше высокоблагородие, - ответил извозчик и отогнал бричку на край дороги.
В участке сидел Калашников. В дверях стоял городовой, а какой-то мальчик в ночной сорочке, поверх которой был накинут тулуп, захлёбываясь от слёз пытался что-то объяснить.
- ...то я сразу так на Чугуев и побежал, - всхлипывая, заикаясь говорил мальчик, - что мне делать теперь? Что я буду делать? Кроме бабушки у меня больше нет никого, вообще, на всём белом свете… - заплакал мальчик.
Калашников охнул, взял чашку, налил воды и протянул мальчику.
- На вот, выпейте, Дмитрий Владимирович, успокойтесь, - сказал ему Калашников, - и давай-ка всё по порядку, - сколько их, говорите, было?
- Солдат четверо и полковник, с голосом таким страшным… - мальчик снова заплакал.
- Что случилось? - кивнул на мальчика Виктор.
- Это внук княгини Кузьминой-Караваевой, - ответил Калашников, - прибежал ещё ночью. Околоточный его до утра отогреть не мог.
- Он так и прибежал? В одной ночной сорочке? - удивился Виктор.
- Ну, в тулупе ещё, - ответил Калашников, - но мороз сильный.
- А что с княгиней? - не понял Виктор.
- Убили её сегодня ночью, - ответил Калашников.
- Убили? - обомлел Виктор.
- Говорит, что его искали, - кивнул на мальчика Калашников.
Виктор подошёл и наклонился к мальчику.
- Почему ты решил, что они тебя искали?
- Они больше ничего не спрашивали, - посмотрел мальчик на Виктора сквозь слёзы, - когда бабушку с Грушей били, то полковник тот больше ничего не спрашивал. И кричал солдатам, чтобы они меня не ловили, а убили сразу.
- Полковник? - спросил Виктор, - ты уверен, что это был полковник?
- Не знаю… - пожал плечами мальчик, - они его назвали «господин группенфюрер». Я лицо его не видел точно. Но голос я его запомнил и погоны, такие же как у Вас!
Виктор встал.
Калашников только пожал плечами.
- Надобно высылать патрули по городу, пока не поздно, - тихо сказал Калашников, - а Дима, ничего толком не может сказать. У нас в городе всего три полковника. Вы, полковник Максимовский, да полковник Фиалковский. Но он начальник училища и на имения налёты не устраивает. На кого хочешь, на того и думай. Только из того, что Дмитрий Владимирович рассказали, одно ясно. Были это люди военные и убийца офицер. Уж больно манеры командные, Виктор Иосифович.
- Да, манеры его и выдают, - согласился Виктор.
Виктор указал на Неклюдова.
- Подпоручик Неклюдов. Теперь работает вместе с нами. Краденые ворота ремесленного училища, привели его прямо туда где мы топчемся, господа. На Генеральскую горку.
Неклюдов козырнул Калашникову.
- Очень рад, - кивнул Калашников протянув руку Неклюдову, - знаком с Вашими родителями, Юрий Алексеевич. Ну так что же? Располагайтесь!
- Взаимно рад, Константин Васильевич, - пожал Неклюдов руку Калашникову и присел на стул, под стенку, - думаю, пригожусь?
- Да ещё бы, - усмехнулся Калашников, вернувшись на своё место, - вон, ещё две души погубленные за эти два дня! И судя по тому, что рассказывает мальчик, его бабушку и кухарку убили точно так же, как и гласного городской думы Агнивцева. Тем же самым кинжалом.
- Это были не все! У них ещё люди есть! - обернулся плачущий мальчик к Неклюдову, - я сам слышал! Тот, которого они назвали тем странным чином, так и сказал - «Возвращаемся на базу!»
- На базу, говоришь? - подумал Виктор и посмотрел на Калашникова, - сдаётся мне, Константин Васильевич, что лёжки у них в городе нет. Особняк базой не назовут. Усадьбу тоже. Стало быть… - он подумал.
- Стало быть за городом их кто-то прячет, - согласился Калашников.
- Да, только так, - сказал Виктор, - и этот кто-то, в состоянии разместить у себя и скрыть взвод солдат. И скорее всего он в курсе дела кто это такие и откуда они пришли.
- Да на кого же тут подумать? - задумался Калашников, - это разве что кто из богатых дворян или купцов может.
- Покойный Агнивцев, - достал блокнот Агнивцева Виктор, - кроме всех прочих местных хапуг, упоминает один единственный раз о лесопилке некоего Левченко. Что это за фрукт такой, Артемий Левченко?
- А что Левченко? - спросил Калашников, - Левченко торгует лесом.
- Да, - согласился Виктор, - только Агнивцев пишет, что лес он не вырубает, в округе лесопилки много сушняка, но дрова ему поставляются из окрестных деревень. Не логично как-то?
- Очень даже не логично, - кивнул Калашников, - ведь денежки у него идут, и крупные.
- А лесопилка, как раз подходяще место, - ответил Виктор и глянул на мальчика, - к Кузьминым-Караваевым выехали? - спросил он у Калашникова.
- Да, отправил нашего исправника Омельяненко, - ответил Калашников, - только вот на лесопилку наскочить с налёту мы не можем. Лучше этого не делать. Кроме всего прочего, этого Левченко я помню ещё мальцом. Скандальная натура, я бы сказал что бабская и подумал бы, что он девица, не будь он мужеского пола. Едва там появится хотя бы и один наш городовой, шума и истерики будет до самого Харькова. Обвинит он нас во всех смертных грехах и только лишнее внимание на себя обратим. Оно-то ничего, но за это время банда может десять раз сменить место и подчистить улики. А им ведь только и надо, чтобы проблемы были не у них, а у нас..
- И пока не надо налетать, - сказал ему Виктор, - смысла нет. Во-первых правильно, мы их только спугнём. А во-вторых, от города они всё-равно не отстанут, пока не сделают то, для чего пришли сюда. По крайней мере, как я понимаю, этот мальчик и есть их целью. По крайней мере, одной из них и очень важной.
- Может просто кто навёл на дом? - подумал Калашников, - ну, престарелая княгиня, маленький внук, прислуга приходит и уходит. Имение почти за городом, людей там мало по вечерам. Ну кто-то и решил, что дом лёгкая добыча и устроил маскарад с переодеванием? Ну должно же быть объяснение, почему столько напрасной крови?
- Какие есть версии? - спросил Виктор.
- Ну, первая, это наши господа диверсанты, - посмотрел на Виктора Калашников, - не знаю, чем им страшен мальчик, но если это были они, то они или отъявленные убийцы, или вообще нелюди без мозгов и привыкли всё решать с налёту. А вторая, - подумал он, - вторая, это обычные грабители. Слухи о том, что в городе орудует банда переодетая в военных, уже разошлись. Собственно, грабители из числа дезертиров не редкость. Ну вот, решили они взять, как выражаются воры, имение княгини. Но не ожидали, что прислуга задержится, старушка будет читать у камина, а мальчик плохо спать. Вот и решили всех убить, чтобы не опознали.
- А полковник? - кивнул Виктор.
- Шинель можно и украсть, а погоны и подавно, - подумал Калашников.
- Но это не объясняет, почему они гнались за мальчиком до самого кладбища, - ответил Виктор Калашникову, - и почему они пытали княгиню о нём.
- Могли на дом и навести, - пожал плечами Калашников, - мальчишки, осведомители, друг его, - указал он на мальчика, - какой-нибудь случайный. Ну, и им надо было удостоверится, что мальчик спит и не спрятался где-нибудь.
- Версия годная, - согласился Виктор и присел напротив мальчика.
- А скажи-ка мне, Дима, много ли у тебя друзей здесь в городе?
- Я никого не знаю здесь, - посмотрел на него мальчик сквозь слёзы, - а это имеет значение?
- Так уж и никого? - удивлённо глянул на него Виктор, - что, совсем ни с кем не дружишь?
- А чего с ними дружить? - ответил Дима, - дурачатся, кривляются, шумят. Это глупости какие-то, господин полковник? Вас же Виктором Иосифовичем зовут?
- Совершенно верно, - словно успокоил его Виктор, - барон Виктор фон Готт.
- Вы настоящий барон? - посмотрел Дима на него, - это правда?
- Правда, - кивнул Виктор, - но теперь Ваша очередь ответить на мой вопрос, князь?
- Друзей тут у меня нет и никогда не было, - важно произнёс Дима, - единственный мой друг, точнее подруга, живёт в Анапе. Её зовут Лиза. Но она ни в чём не виновата, господин полковник!
- Конечно не виновата, - кивнул в ответ Виктор, - и я не думаю, что ей может что-то угрожать. Но это очень важно!
- Что может быть в этом важного? - сказал Дима, - я Лизу видел всего один раз, когда жил с мамой и папой в нашем имении, под Анапой! Тогда они приезжали к нам в гости. И больше не видел ни разу! Теперь, наверное, они меня к себе заберут, - опустил глаза Дима, - а не хочу в Анапу. Что теперь с нашим домом будет?
- А может ты запомнил ещё кое-что? - снова спросил Виктор.
- Ну, если подумать, - кивнул Дима, - он кричал, что «Это ему не Париж!», про меня! Представляете? Он сумасшедший! Я никогда не бывал в Париже! Никогда!
- Мда, - вздохнул Виктор, - Париж. И что же ты сделал в Париже, дорогой друг?
- Ничего я ему не сделал, - надул губы Дима, чтобы снова заплакать.
- Ну, а что приметил ты в этом полковнике, которого они генералом называли? - посмотрел на него Виктор.
- У него шинель надета была не так как все офицеры носят, а нараспашку! - ответил Дима, - как будто немец, разве что разговаривает на русском.
- Что можешь сказать, Юрий Алексеевич? - посмотрел Виктор на Неклюдова.
Неклюдов подумал.
- Ну кое-что уже есть, - ответил он, - мальчика они однозначно будут искать. Я бы запустил слух, что Дима Кузьмин-Караваев где-то прячется. Или что мы его где-то спрятали. И навёл бы их на засаду.
- Это вариант, - согласился Виктор, - таким образом мы выманим хотя бы часть диверсантов из города. А есть у нас такие места?
 - Залкин, хутор Залкин, - ответил Калашников, - маленький хуторок между Чугуевом и деревней Кочеток. Местность хорошо простреливается из хутора. Неподалёку лес. Самое главное, есть свой проводной телеграф.
- Всё ясно, - кивнул ему Виктор, - связываемся с полковником Максимовским. Сегодня туда отправьте арестантский экипаж под охраной и постарайтесь всех убедить, что мальчик находится на хуторе Залкин. В районе хутора пусть чаще показываются разъезды, а на самом хуторе поставим отделение жандармов. Будем создавать видимость содержания там важной персоны под охраной.
Дима зарыдал.
- А мне куда?
Виктор подумал, глянул на Калашникова и вздохнул.
- Найдите ему одёжку как можно беднее, дайте в руки узелок, и отправьте с городовым, только пешком, к доктору Файсту. Так, чтобы все видели. Пока диверсанты тут, ему показываться на людях опасно. Пусть перебудет у доктора, как больной испанкой деревенский мальчик. Вряд ли они захотят рисковать, чтобы проверить. Ведь есть вероятность, что можно заразиться гриппом?
Он кивнул мальчику.
- Ты уж прости. Я не могу тебе разрешить проститься с бабушкой.
- Понимаю, - Дима опустил в ответ глаза…


Глава 31

- Ну Вы поймите, душенька, ему уже всё равно, - увещевала Минаева немолодую, но ещё и не старую женщину, сидя в своём привычном кресле в гостиной своего особняка, - он уж в могиле почивает, а Ковтуненко он молодой, у него семья, да дети малые будут. Ну как ему смотреть в глаза соседям?
- Но у нас тоже сын, - развела руками женщина, - как ему смотреть в глаза нашим соседям?
- Ой, ну что Вы тоже придумали, - рассмеялась Минаева, - он тогда мал был и несмышлён! Вы хорошо подумайте и придите ко мне, а я сообщу следователю Чмелю о том, что Вы согласны.
- Но, погодите, - хотела было сказать женщина, но Минаева грубо прервала её.
- Подите прочь! И придёте только тогда, когда дадите своё согласие.
Минаева встала. Чумак тут же подбежал к женщине и потащил её к выходу.
- Но сударыня! Вы не имеете права опорочить честь моего покойного мужа… - начала было протестовать женщина, но уже оказалась на улице.
Дверь особняка закрылась. Она постояла, посмотрела на двери. Слёзы, от обиды и унижения, подступили к глазам. Женщина медленно направилась на улицу, где встала под кирпичным забором, стараясь придерживаться рукой за небольшой выступ.
- Вам плохо, сударыня? - услышала она позади себя и обернулась.
На её смотрел подпоручик, в котором она узнала сына Алексея Михайловича Неклюдова.
- Да разве Вы можете мне помочь? - горько усмехнулась женщина и медленно пошла своей дорогой.
Неклюдов посмотрел на неё и направился следом.
Уже возле своего дома, женщина заметила, что Неклюдов не отстаёт.
- Ну что Вы преследуете меня, Юрий Алексеевич? - остановилась она почти на пороге, обернувшись к нему, - как видите, я дошла к дому и надеюсь всё будет в порядке.
- Я вижу, сударыня, - подошёл ближе Неклюдов, - но вижу и ваш бледный вид и смею предположить, что проблемы у Вас вовсе не со здоровьем. Иначе я бы послал за доктором, а не шёл бы за Вами сам.
- Тоже правда, - тяжело вздохнула женщина, посмотрев на Неклюдова, - и Вы готовы меня выслушать? - грустно усмехнулась она.
- Готов, сударыня, - ответил Неклюдов, - ведь Вы вышли из особняка купчихи Минаевой? А стало быть, причина Вашего расстройства не мигрень.
- Пройдите? - кивнула женщина на вход в дом.
- Благодарствую, сударыня, - ответил Неклюдов подав ей руку.
Иустина Адриановна Горленко, или, как её называли подруги и знакомые, Устинья Андреевна, была вдова отставного инженера-подполковника Илиодора Горленко. Несколько лет назад, её муж покинул этот мир оставив после себя много долгов, запущенную усадьбу на Малой Офицерской, огромную библиотеку и мастерскую, а так же сына, Николая. Это для семьи. А для Отечества и армии, которой отдал почти тридцать лет службы, понтонный мост. Мост этот возился интендантами следом за батальонами в походах. Разбирался, устанавливался там где было нужно, потом собирался и его везли дальше, к следующей переправе.
Когда Горленко вышел в отставку, его понтонный мост уже стоял на службе в армии не только русской. Имя Илиодора Горленко гремело как имя великого изобретателя, по всему миру. Его приглашали к себе англичане, немцы, австрийцы и даже американцы, сулили безбедную жизнь, почёт и уважение. Но старый подполковник никуда не хотел ехать. Он провёл остаток дней в этом самом доме, продолжая коротать время за новыми чертежами и собирая новые макеты.
После его смерти, чертежи были уложены в сундуки и спрятаны на чердаке. А макеты подарены малолетним племянникам, соседским мальчишкам, как простые игрушки. Самые ценные, вдова отнесла в гимназию, где они теперь украшали полки в классных комнатах.
- Мой супруг, выйдя в отставку, сильно запил, - говорила Устинья Андреевна, - это мало кто знает. Он не видел себя без армии, думал, что его хотя бы пригласят каким-нибудь инспектором, или преподавателем в училище. Но, Матушка-Россия не обратила внимания на исчезновение Горленко. Даже на похороны пришли только самые близкие друзья. Уже потом офицеры, когда узнали, то съехались те кто его помнил, чтобы положить фуражку на могилу и выпить за упокой. Как съехались, так и разъехались.
Она помолчала.
- Знаете, как его хоронили? Ведь мы не смогли найти его мундира! Его хоронили в цивильном, как простого… - Устинья Андреевна заплакала.
- Ну полно Вам, Устинья Андреевна, - начал успокаивать её Неклюдов и подал носовой платок, - так чем Вас так, довела до бледного вида купчиха Минаева?
- Вы правильно сказали, купчиха, - ответила Устинья Андреевна.
Вошёл сын Устиньи Андреевны.
- Проходи, Николя, - посмотрела на него Устинья Андреевна, - наконец-то есть человек, который хочет нам помочь.
- Я очень рад, матушка, - улыбнулся Николя пройдя в гостиную и присев рядом с матерью.
- Это подпоручик Неклюдов, сын Алексея Михайловича и Марии Григорьевны, - сказала ему Устинья Андреевна, - ты помнишь их?
- Конечно, - обрадовался Николя, - Ваш дом стоит по Харьковской, ближе к Соборной?
- Да, - кивнул Неклюдов, - только это дом моих родителей. Я живу в Тифлисе и тут бываю редко.
- Это самая старая часть города, - улыбнулся Николя.
- Николя любит копаться в истории, - вздохнула Устинья Андреевна, - только вот университета он не осилил. Уж больно неусидчивый и постоянно отвлекается на другие вопросы, благо хоть по исторической науке.
- Ну, возможно из него выйдет неплохой исследователь, - улыбнулся Неклюдов.
- Возможно, - вздохнула Устинья Андреевна и помолчала о чём-то вспоминая, - а Илиодор, выйдя в отставку, решил заняться коммерцией. На исследования были нужны деньги. В начале он продал всё, что можно было продать отсюда, - она обвела глазами гостиную, - а потом у него нашлись компаньоны.
- Учёные? - спросил Неклюдов.
- Если бы, - усмехнулась Устинья Андреевна, - было два городовых, ещё при старом приставе. Ковтуненко и Чмель. Ребята с виду неплохие, да не очень-то они мне и понравились сразу. Я говорила Илиодору, что он создан не для коммерции, а для науки. Но Илиодор меня не послушал. Ни меня, ни своего брата.
- А что брат? - спросил Неклюдов.
- А брат его, - ответила Устинья Андреевна, - отставной мичман, Сергей. Вернувшись с флота, поднимал тогда отцовское хозяйство в нашем имении. Ну и звал его к себе. Да и его, и всех нас. Но Вы плохо знаете Илиодора. Он если что-то решил, то сделал бы только по своему. Никто ему авторитетом не был, кроме тех кто ему пришёлся по душе. А по душе приходились те, кто восхищался талантом Илиодора. Но Сергей, человек с виду простой. Он мало говорил, однако неучем никогда не был.
- До мичмана надо дослужиться, - кивнул Неклюдов, - что же Ваш муж, так просто относился к людям?
- В том-то и дело что он был очень простой, даже наивный в некоторой степени, - ответила Устинья Андреевна, - с виду грозный офицер, а в душе как ребёнок. Ему говорили, а он верил. Ну, эти двое наговорили ему лести да восхищения, Илиодор даже расцвёл, бросил было пить. А один раз он пришёл и сказал мне, что Ковтуненко ему предлагает партию, от которой можно неплохо заработать, поднять усадьбу и поставить хорошую мастерскую.
- Что за партию предложил Ковтуненко? - спросил Неклюдов.
- А партия была несложная, - вздохнула Устинья Андреевна, - сталелитейный завод «Никополь», принимает, как вы знаете, старые чугунные пушки на переплавку. У нас здесь стоит артиллерийский дивизион, в котором Илиодор много лет служил. Ковтуненко предложил выпросить эти пушки у казаков, для завода. А вырученные деньги, разделить между казачьим начальством, нашей семьёй и, разумеется, его самого не обидеть. Сумма большая, поверьте, - посмотрела она на Неклюдова.
- «Никополь» это новый завод, который в Мариуполе? - уточнил Неклюдов.
- Он самый, - кивнула в ответ Устинья Андреевна, - только знать бы мне, что у Ковтуненко кто-то из родни там ведает плавильными печами! Казаки, разумеется, согласились. Новые пушки им уже были поставлены с тульских заводов, а старые простаивали в арсеналах. И когда пришло время отправки, Ковтуненко убедил Илиодора, что ему самому ехать на «Никополь» вовсе не обязательно.
- Это как же так? - удивился Неклюдов.
- А как? - пожала плечами Устинья Андреевна, - он начал убеждать, что Илиодор пожилой, не вынесет долгого пути, весь болен, - она усмехнулась, - ну и выпросил у него факсимиле подписи, для оформления бумаг.
- То есть, - уточнил Неклюдов, - на бумагах так появилась подпись вашего супруга?
- Именно так, - вздохнула Устинья Андреевна, - пушки были переплавлены. Но вот только ни денег, ни Ковтунеко, больше в городе не видели, до последнего дня.
- В смысле, до последнего дня? - спросил Неклюдов.
- Когда умер Илиодор, - ответила Устинья Андреевна, - он объявился. Только под другой фамилией, богатый и важный как индюк!
- Подло, - согласился Неклюдов.
- Честь наша была опорочена, - вздохнула Устинья Андреевна, - хоть беги из города. Муж был объявлен вором и негодяем. Потому он и не заслужил воинских почестей на похоронах. А до этого, хотел даже было бежать в родовое имение, но вдруг загрустил. Не представлял он себя среди бычков и овец. Несколько лет не выходил из дома, никого не принимал и ни с кем не общался. Только с бутылкой, - она помолчала, - но это половина беды.
- А вторая половина? - спросил Неклюдов.
- А вторая половина состоит в том, - ответила Устинья Андреевна, - что Николя, - посмотрела она на на сына, - влез в анархистский гимназический кружок.
- И такой есть? - удивился Неклюдов.
- Да, - махнула Устинья Андреевна, - им руководит какой-то юнкер Григорьев, собирает мальчишек и рассказывает им о свободе, равенстве и братстве. Ну, и мой дурачок…
- Ну маменька, - послышался голос Николя.
- Молчи! - строго приказала ему мать и продолжила, - и мой дурачок попался на недавней их акции. Я даже не знала, что он общается такой компанией, пока его не поймала полиция, а остальные разбежались. Даже отважный юнкер. Это жизненно, но сыграло свою роль в этом деле.
- Ну с этим легче всего разобраться, - ответил Неклюдов посмотрев на Николя, - если конечно, Николя больше не будет посещать их кружка. Тут я сегодня же всё устрою. Но что было дальше?
- А дальше, - ответила Устинья Андреевна, - вызывает меня, около недели назад судебный следователь из уезда. Я даже поразилась было, но все мои удивления развеялись, когда я увидела, что следователем этим является тот самый бывший городовой, Аполлинарий Чмель, нынче находящийся при высоком судейском чине. И опрашивает меня по делу моего покойного супруга. Я рассказала ему как было, всё что помнила и знала. А под конец, кладёт он передо мной на стол бумаги, и просит их подписать.
- Протоколы допроса? - уточнил Неклюдов.
- Они самые, - кивнула Устинья Андреевна, - только прежде чем подписывать, я решила прочесть их и поразилась. Там всё было точно, кроме двух очень важных моментов.
- Каких-же? - спросил Неклюдов.
- Я говорила ему, что Ковтуненко в городе, - ответила Устинья Андреевна, - а он записал, что я будто «видела человека, которого приняла за Ковтуненко». И наш разговор с Илиодором, его слова о том, что можно поставить хорошую мастерскую, превратились в «снять неплохой куш»! Это возмутительно! Какое пошлое слово! Мой муж никогда не произнёс бы такого непотребства!
Неклюдов вздохнул.
- Ну, а сам-то Чмель, он наверняка ведь знает о том, что Ковтуненко тут, в Чугуеве?
- Конечно же знает! - воскликнула Устинья Андреевна, - он прямо мне на допросе говорил, что знает о том, что Ковтуненко тут, уже давно тут и они продолжают общение с ним! А когда я отказалась подписать протоколы, он начал угрожать мне, что отправит Николя на каторгу за участие в анархистском кружке!
Она заплакала.
- Маменька, - обнял её Николя, до этого сидевший молча, - не плачьте, маменька. Ну что Вы такое надумали? Ну как можно отправить на каторгу человека который никого не убил и не покалечил?
- Ах Николя, - махнула Устинья Андреевна, - ничего ты не знаешь в жизни. Сильно мы заласкали тебя с отцом.
Неклюдов нахмурился.
- Как я понимаю, Минаева говорила то же самое, что и Чмель.
- Именно, - ответила сквозь слёзы Устинья Андреевна, - так и говорила.
- А в чём интерес Минаевой в этом деле? - спросил Неклюдов.
- А Вы не догадываетесь? - усмехнулась Устинья Андреевна, - эта змея недавно продала Ковтуненко дом, по явно подложным документам. Хотя знала кто перед ней. Ей ли не знать, кто в городе есть кто? Следствие, даже при жизни Илиодора не начиналось, ограничились судом офицерской чести. Пушки-то были списаны? Металлический лом, а не оружие! А тут вдруг начали следствие, и хотят обвинить мёртвого! Где видано такое, чтобы судили умерших? А почему? Да потому что люди знают кто вор! Ковтуненко очень нужно довести, что он не мошенник, а мошенник Илиодор. Вот он и обратился к Минаевой. Сам бы Чмель на такое не решился!
- И поэтому Вы пошли к Минаевой, в надежде убедить её оставить мёртвого мужа в покое? - спросил Неклюдов.
- Воззвать к её сердцу, - вздохнула Устинья Андреевна.
- Глупо взывать к тому, чего у человека нет, - сказал, покачав головой, Неклюдов, - как можно воззвать к совести, когда её отродясь в душе не было?
Он подумал.
- Этот Чмель заседает в уезде, или в самом городе?
- В Змиёве, - ответила Устинья Андреевна, - там же и живёт. Но принимает тут раз в неделю, по четвергам.
- Четверг уже завтра, - подумал Неклюдов, - он вызвал Вас?
- Да, - кивнула Устинья Андреевна, - завтра я обязана явиться чтобы подписать бумаги. Иначе он пришлёт городовых за Николя.
- Не пришлёт, - покрутил головой Неклюдов, - и никуда завтра не ходите. Я сам к нему схожу. Не думаю, что он захочет продолжать это дело. Мёртвые, порой не так безмолвны, как некоторым хочется.

Калашников внимательно выслушал рассказ Неклюдова, молча пожал плечами, подошёл к сейфу, открыл его и достав толстую папку бросил её на стол.
- Вот! - торжественно огласил он, - это то что у меня осталось от того дела. Скажу сразу, Юрий Алексеевич, что дело показалось тёмным, а уважаемый отставной подполковник Горленко, вполне приличным человеком, которого, почему-то захотели подставить.
Неклюдов открыл папку и полистал страницы.
- Как оно у Вас сохранилось? - посмотрел он на Калашникова.
- А как? Я взял и не отдал его в архив, - ответил Калашников присев за стол, - зачем интересные бумаги куда-то отдавать? Знаете, они там и потеряться могут? - усмехнулся он.
- Да это просто подвиг, Константин Васильевич! - воскликнул Неклюдов.
- Тоже мне, подвиг, - отмахнулся Калашников, - а по тому анархистскому кружку можете забыть. Родители Григорьева у меня побывали сразу и всё уладили.
- Уладили? - не понял Неклюдов.
- Да, уладили, - ответил Калашников, - отец Матвея Григорьева из наших, отставной жандарм. Мы поговорили с ним как свой со своим. Ну чего мальчишкам портить жизнь, из-за дурости его непутёвого сыночка? Хотя Минаева тогда бегала, била себя в пузо и кричала, что всех надобно на каторгу. Включая меня, как пособника. Написала донос моему губернскому начальству. Ну, а там подумали и решили оставить меня тут дослуживать.
- А могли бы не оставлять? - спросил Неклюдов.
- Могли бы, - кивнул ему Калашников, - я ведь, знаете ли, ждал направления в Полтаву, начальником полиции. Но мне и тут хорошо. Поехал бы, то не познакомился бы с такими чудесными людьми как вы с Виктором Иосифовичем, - усмехнулся он, - так что завершу это дело и подамся в отставку. В Новгородской губернии, у меня от покойных родителей домик остался, - Калашников улыбнулся о чём-то думая, - капуста там хорошо растёт, - добавил он.
Неклюдов полистал дело и закрыл его.
- А кто такой Помыткин? - спросил он.
- Ну, - подумал Калашников, - Помыткин у меня старшим над городовыми тогда был. Он ездил в Мариуполь с конвоем, на задержание Ковтуненко. Только никого не задержал, разумеется. Вернулся ни с чём. Но думаю, он вряд-ли простил Ковтуненко свой позор и даром потраченное время. Зол тогда был на него.
- А где найти этого Помыткина? - спросил Неклюдов.
- Найти его не сложно, - ответил Калашников, - поручик Александр Леонидович Помыткин ныне служит у нас в гусарском полку, вроде как командиром эскадрона.
- А Омельяненко, это ваш исправник? - спросил Неклюдов.
- Он самый, - ответил Калашников, - недавно у него родилась дочь. Назвали Наталией.
- Я могу это взят на пару дней? - указал на дело Неклюдов.
- Да хоть навсегда, - усмехнулся Калашников, - дела уже этого нет, а у Вас, Юрий Алексеевич, эта папка принесёт больше пользы, чем если бы её изъял у меня Чмель.



Глава 32

Исправник Омельяненко плюхнулся в кресло и молча выслушал Неклюдова.
- Не пойду я с вами, господа офицеры, - усмехнулся Омельяненко.
- Почему? - удивился Неклюдов.
- Сами подумайте, - посмотрел он на Виктора и Неклюдова, с какой-то улыбкой, - ну я появлюсь с Вами и он сразу же включит свой излюбленный метод из английских романов. И у вас всё прахом пойдёт, - он подумал, - Чмель считает себя по меньшей мере Холмсом, местного пошиба, правда. Хотя по уму он даже на Лестрейда не дотягивает.
- Почему у нас всё должно пойти прахом? - спросил Виктор, - или Вы боитесь его напугать?
- Нет, - махнул в ответ Омельяненко, - всё что там можно было напугать, уже напугано и давно. Я вам вот что скажу. Когда его возьмёте, не задавайте ему лишних вопросов по тем делам, которые он вёл, кроме дела Горленко, - Омельяненко улыбнулся, - а я ему кампанию привезу. Вот он обрадуется!
- Какую кампанию? - не понял Неклюдов.
- А вот этого, даже Вам не надо знать, господин подпоручик, - ответил Омельяненко, - вы искренне удивитесь господа, когда увидите столь почтенного подопечного в нашем околотке.
- Вы собираетесь кого-то арестовать? - спросил Виктор.
- Не-а, - покрутил головой Омельяненко, - Вы сами его арестуете, господин полковник. А я приглашу его на беседу по делу… - он подумал, например, по делу убиенной княгини Кузьминой-Караваевой.
Омельяненко улыбнулся посмотрев на Виктора и Неклюдова.
- Я Вас понял, - усмехнулся Виктор, - всё это время Вы наблюдали за своим бывшим сослуживцем. Достойно похвалы, господин исправник.
- Понимаете, - вздохнул Омельяненко, - то что некоторые чиновники сидят  не в кутузке, а в кабинетах, это не заслуга их достоинств, а недоработка наших филёров. Вот я и решил сам побыть, вроде как филёром.
Он глянул на Неклюдова и улыбнулся.
- Юрий Алексеевич, - как справимся, не почтите за наглость, если я приглашу Вас быть крёстным у моей дочери Наталии?

Аполлинарий Чмель посмотрел на провинившегося подростка сидящего на стуле у стены, и сделав как можно более строгий вид, почти рявкнул на него.
- Пошто поджёг двери мещанке Малёнкиной? Кто был с тобой? Чего взяли в амбаре?
- Да ничего мы не брали, - виновато, почти заплакал подросток, - Пашка сказал поговорить надо с Николкой, ну я и пошёл.
- Это среди ночи поговорить? Ты разве не знаешь, что значит слово «поговорить»? - грозно глянул на мальчишку Чмель и захлопнул папку, - сознавайся, всё одно я из тебя душу выбью!
- Ну дык, поговорить, то поболтать о том, о сём, - начал было подросток, но тут же глянул на Чмеля, - а отчего ж Вы, милостивый государь, Пашку не тираните? Отчего же меня виноватым делаете? Я у дороги железной постоял, пока он там шумел на хуторе!
- Замолчи! - ударил кулаком по столу Чмель, - как ты смеешь наговаривать на сына уважаемого коллежского регистратора? Какой он тебе Пашка?
- Да отакой! - заплакал мальчишка, - Пашка Абросимов себе и Пашка! И завсегда Пашкой был!
- Ах ты паршивец! - закричал Чмель, - ты хочешь меня убедить, что молодой человек из интеллигентной семьи, станет по ночам двери поджигать? Да я не то что душу из тебя выбью, я тебя в околоток засажу! В ссылку отправлю, чтоб не повадно было лучшие семьи города грязью поливать!
- Чего? - посмотрел удивлённо на него мальчишка, - да Вы это, милостивый государь, мине хоть не рассказывайте, какой он там «лучший»! Тятька с мамкой его может и лучшие, а он бублики на базаре тырит, и папиросы шмалит похлеще сапожника нашего!
- Ах, даже так? - встал Чмель.
Мальчишка сжался от испуга, но тут открылась дверь и без всякого приглашения в кабинет вошли военные.
Виктор посмотрел на перепуганного мальчишку и перевёл взгляд на Чмеля.
- Опасный преступник? - тихо спросил Виктор и не дожидаясь ответа, поднял мальчишку со стула за шиворот и молча выставил из кабинета в коридор, закрыв за собой двери.
- Вы что себе позволяете!? - закричал Чмель, - вы хоть представляете с кем имеете дело? Какое вы имеете право прерывать допрос?
Виктор подвинул стул ближе к столу и присел глядя на вставшего в возмущённой позе Чмеля.
- Представление мы имеем, - ответил ему Виктор, - и я думаю, что мещанка Малёнкина не имеет претензий именно к этому молодому человеку. А вот Вы, господин судебный следователь, кого сейчас ожидали?
- Какое Ваше дело, господин полковник? - резко ответил Чмель, - я представляю судебную власть империи и по рангу одинаков с Вами! И попрошу объяснений!
Виктор вздохнул.
- Объяснений? Хорошо, - кивнул он глядя на Чмеля, - я предоставлю Вам все объяснения своим действиям, как только Вы объясните мне, каким образом Вы собираетесь судить давно умершего офицера, инженера Горленко. Насколько я понимаю, он даже живой мог подлежать только военно-полевому суду. А следствие в отношение военных, как находящихся на службе, так и отставных, могу проводить в этом округе, в настоящее время, только я.
Он посмотрел на оторопевшего Чмеля.
- Ну не смотрите так на меня, господин Чмель, - смотрел Виктор, - потрудитесь незамедлительно передать мне все бумаги и улики, касающиеся дела Горленко.
- Но как… - развёл руками Чмель.
- Молча, судебный следователь, молча, - сказал Виктор.
Чмель присел, достал из стола папку с бумагами и молча протянул её Виктору.
Виктор взял папку, открыл и бегло прочёл несколько листов.
Он посмотрел на Чмеля.
- Так что Вас не устроило в показаниях госпожи Горленко? - спросил Виктор, - почему она отказалась подписать протокол допроса?
- Видите ли, - замялся Чмель, - она утверждает небылицы…
- Какие например? - усмехнулся Виктор, - о том, что её муж не мог выражаться воровским жаргоном?
Он глянул на офицеров.
- Капитан Подольский, сколько времени Вы были знакомы с подполковником Горленко? - спросил Виктор.
- Почти двадцать лет, - ответил Подольский, - и смею заверить, - глянул он на Чмеля, - подполковник Горленко был человек величайшего ума и прекрасного воспитания. Он всегда изъяснялся изыскано, как подобает офицеру и дворянину. И никогда не позволял себе непристойных выражений. Один раз, когда я ещё пребывал в чине подпоручика, находясь под его начальством, позволил себе неприлично выражение в адрес рядового солдата. Горленко обязал меня принести солдату извинения.
- Сотник Сухомлинов, - глянул Виктор на второго, казачьего офицера.
- Горленко? - усмехнулся Сухомлинов, - он при нашем дивизионе служил. И всегда приходил в ужас, от крепких словечек, которые позволяем между собой себе мы, казаки. А уж чтобы выражаться как вор то уж позвольте! Он атаману замечания не уставал делать, постоянно говоря - «Офицер обязан изъясняться подобающе!».
- Ну, думаю с «сорвать куш» мы разобрались? - глянул на Чмеля Виктор, - отчего же Вы, не вписали в протокол то, на чём настаивала вдова Илиодора Горленко?
- Но… - развёл руками Чмель.
- Понимаю, не положено, - снова посмотрел в дело Виктор, - а что такого страшного, записать в протоколе, что вдова видела в городе бывшего городового Ковтуненко? - глянул он на Чмеля.
- Но она не могла его видеть! - вскрикнул Чмель, - это не мог быть Ковтуненко! Он пропал несколько лет назад!
- Правильно, - кивнул ему Виктор, - с деньгами за чугунные пушки, а так же с факсимиле Горленко. Верно?
- Это не доказано! - ответил Чмель.
- Ну почему? - удивился Виктор, - Чугуев не стог сена, а Ковтуненко не иголка. Взять, да объявить розыск.
- Да здесь три десятка тысяч человек! - снова возмутился Чмель, - как можно найти того, кого нет!
- Или Вам приказано было засвидетельствовать, что его нет? - посмотрел на него Виктор и перевёл взгляд на Неклюдова, - Юрий Алексеевич? Сколько нам понадобилось, чтобы разыскать место жительство того, на кого указывала вдова Горленко, как на опознанного нею Ковтуненко?
- Полчаса, - ответил Неклюдов.
- Полчаса, - улыбнулся Чмелю Виктор, - мне кажется, господин судебный следователь, Вас кто-то попросил возбудить это дело? Мне бы хотелось знать кто и почему.
- Вы понимаете, что задаёте вопросы, на которые я не могу дать ответа, - усмехнулся Чмель.
- Ну что ж, - закрыл дело Виктор и отдал его Неклюдову, - Вы превысили свои полномочия, господин Чмель и я задерживаю Вас до выяснения обстоятельств. Господа офицеры сопроводят Вас на гауптвахту, где Вам предстоит давать уже официальные объяснения мне.
Виктор помолчал.
- Только не пытайтесь предлагать мне незаконные сделки, господин Чмель, - добавил он, - вдова Горленко, не подписав протоколы, спасла Вас от тюрьмы и от разжалования. Поэтому, Вы сейчас выступаете свидетелем по делу, которое веду я и подпоручик Неклюдов. Сегодня Вы вернётесь домой, как только дадите правдивые показания. А правду мы уже знаем.


Гусарский разъезд пронёсся мимо крайних изб села Зарожного, перепугав игравших на улице детишек и зазевавшихся баб.
- Не иначе как налёт? - послышалось селом, взвыли собаки, а народ высыпал на улицу глядя вслед гусарам.
- Ишь ты чего творят? - зашептались старики, - не иначе война?
- Да какая война! - уже громче отвечали им мужики, - красного значка нету, значит и нету войны!
- Так и будут они значок подымать! - кричал кто-то в ответ, - нынче всё тышком, да нышком делается!
Гусары, тем временем остановились возле новой избы, на самом повороте к виднеющейся за полем деревне Тетлега. Из Тетлеги послышался колокольный звон, извещающий о прибытии военных.
- Ты гляди! Ты гляди, туда где Бычковы погорели! К новосёлам пожаловали! - заговорили бабы.
- Да не с добром! - отвечали им тут же другие.
- А мальчонка-то у них остался! - заговорили люди, - видать шибко сироту обидели, раз военные налетели! А с чего бы это гусары? Разве покойный гусаром был?
- Да казаком он был! - прокряхтел старый дед, выйдя на самую дорогу и глядя как гусары уже колотили в двери.
- Открывай! - крикнул де Роберти хозяйке, которая ни за что не желала отпирать засов, - открывай, не-то вынесу дверь вместе с тобой!
Засов подвинулся. Гусары вломились в избу отпихнув хозяйку.
- Где хозяин? - с ходу крикнул де Роберти.
- Там, - указала хозяйка на закуток за печкой.
Вайсберг прошёл к закутку и выволок в гостиную перепуганного хозяина.
- А вот и наш новосёл, - рассмеялся Вайсберг, глядя на то, как мужик средних лет переминается с ноги на ногу, виновато глядя на гусар.
- Чего мнётесь, господин Ковтуненко? - улыбнулся Вайсберг.
- Это ошибка, - ещё больше испугался хозяин, - я не Ковтуненко. Я Половцев, Матвей Григорьев Половцев. У меня и документы имеются, - кивнул он головой в сторону.
- Ой да ладно, за такие деньги можно не только фамилию сменить, но и в барышню обратиться, - махнул де Роберти и крикнул в открытые двери, - Александр Леонидович! Извольте!
Улыбаясь всем вокруг, вошёл высокий седой гусар и сразу направился к хозяину.
- Привет, дружок! - рассмеялся он, - ну вот и встретились! Узнаёшь меня?
- Нет, - изменился в лице хозяин.
- Ну как же так, - вздохнул, продолжая улыбаться гусарский офицер, - я Саша Помыткин. Мы с тобой десять лет вместе на караулах стояли! И у меня к тебе плохая новость.
- Какая? - испуганно посмотрел на него хозяин.
- Зол я на тебя, Вовка, ой как зол! - ответил ему Помыткин.
Он покачал головой.
- Я два месяца тогда, за тобой по всему Дону гонялся! - Помыткин рассмеялся, - деньги где?
- Нет у меня денег, - развёл руками Ковтуненко.
- Да вижу, - осмотрелся Помыткин, - справная хата! Мальчонке Бычкову будет где жить, когда из приюта выйдет. А как ты купил землицу-то эту? - усмехнулся Помыткин, посмотрев на Ковтуненко.
- Да я… да что вы говорите такое, господа? - замешкался Ковтуненко, - я землю законно купил, вот купчая! - хотел было он потянуться к сундуку у печки, но Помыткин опередил его.
- Да не суетись, сами возьмём! - он глянул на стоящего рядом гусара, - а ну, братец, покажи-ка мне, чего он хотел подсунуть?
Гусар подошёл к сундуку, открыл его и достал сложенный вчетверо лист бумаги.
- Так, - взял лист Помыткин, - значит так и есть, сироту обворовал, негодяй!
Помыткин глянул на Ковтуненко.
- Ну что же ты так, Вовка? - снова усмехнулся он, - на землицу дитёнка осиротевшего позарился!
Ковтуненко стоял бледный и словно проглотил язык.
- Факсимиле подписи Горленко где хранишь? - проворчал де Роберти, ходя по гостиной. Гусары перерыли все комоды, ящики и полки.
Жена Ковтуненко только тихо причитала и всхлипывала, сидя на лавке.
- Какое факсимиле? - посмотрел на него Ковтуненко, - я впервые слышу о каком-то факсимиле какого-то Горленко!
- А вот тут снова врёшь! - рассмеялся Помыткин, - вор, да ещё и трус! И сам себе на каторгу наговариваешь! А ежели не найдём её, то тебе хуже будет. Кто знает, где она всплыла после смерти Горленко?
Помыткин глянул на де Роберти.
- Уж не Горленко ли, после своей смерти, подписывал прокламации анархистов в Мариуполе?
- А то! Вспомнил! - рассмеялся де Роберти, - я тогда всё голову ломал, как же можно себя похоронить, да живым из могилы выйти?
- Стойте! Я всё скажу! - развёл руками Ковтуненко, - заберите факсимиле! Только не лишайте меня имущества!
- Давай, - кивнул ему Вайсберг, подойдя сзади, - где факсимиле?
Ковтуненко, дрожа полез в карман пиджака. Достав оттуда печать, он отдал её Вайсбергу.
- «Дворянин Горленко», - прочёл Вайсберг и протянул печать Помыткину.
- Вот так-то лучше, - усмехнулся Помыткин, - вернём факсимиле его законному владельцу.
- А покойному подполковнику вернём честь, - глянул на Ковтуненко де Роберти и кивнул гусарам, - забирайте это… существо.
- Ой помилуйте! Люди добрые! - завопила жена Ковтуненко так, чтобы было слышно на улице, - мужа лишают!
Её крик отчётливо слышали крестьяне. Они молча наблюдали, как гусары выволокли Ковтуненко из избы, бросили на подъехавшие следом за разъездом сани и выйдя из избы, сели на коней и помчали в торону Харьковского тракта.
- Будет знать как сироток наших обижать! - с ухмылкой сказала какая-то баба, а остальные тут же подхватили её слова.
- Правильно, так ему и надо! Знать сильно обидел, раз гусарики налетели!
- А я слыхивал, будто угоревший на пожаре, в гусарском-таки полку служил! - почухал затылок старый дед и развернувшись, направился в кабак у дороги…

Чмель, то и дело бросал косые взгляды на коридор, где дежурный офицер перекидывался редкими репликами с явно рассерженным арестантом.
Неклюдов читал газету в углу, а Виктор стоял у окна глядя на улицу.
- По какому праву Вы меня тут держите? - наконец не выдержал Чмель, - я гражданский чиновник, а не военное лицо! И я требую пригласить сюда адвоката.
- А что, Дмитриев опять на гауптвахте? - не обращая внимание на крики Чмеля, спросил у Неклюдова Виктор.
- Да, с утра похмелился, нацепил Георгиевские кресты и взялся наводить порядок, - ответил Неклюдов отложив газету, - первым делом построил весь личный состав и раздолбал рядовых за небрежный вид и нечищеные сапоги. Потом доложился дежурному и сейчас проверяет состояние оружия.
- Почаще бы его сюда, - усмехнулся Виктор.
- Так завсегдатай, - улыбнулся Неклюдов, - ему даже камеру не запирают. Разговаривал с ним намедни, - подумал он, - душевный человек!
- Послушайте, вы, душевные офицеры! - раздался голос Чмеля, - я тут что, пустое место? Я тоже требую адвоката и напоминаю, что я государев служащий, а не лавочник с базара, и тем более не военное лицо! Более трёх часов вы не имеете право меня удерживать под стражей!
- Вы ещё не под стражей, - ответил Виктор и присел напротив, - но задержаны военной разведкой. Вас устроит обвинение в шпионаже, например?
- Что? - вскричал Чмель, - у меня грудь в крестах!
- Ну вот и отлично, - улыбнулся Виктор, - а говорили, что гражданский чиновник.
- Чёрт бы вас побрал, штабных крыс, - отвернулся Чмель.
- Главное, что не сухопутных, - снова улыбнулся Виктор.
В коридоре послышались шаги. Дверь открылась. В комнату, Омельяненко затолкал перепуганного архивариуса Бучастного.
- А вот и мы, - радостно сообщил Омельяненко, - знакомы? - посмотрел он на Бучастного, - ну что же Вы, господин Бучастый, проходите, располагайтесь.
- Я… - словно проглотил язык Бучастый, - я право не знаю, что я тут делаю, господа. И намерен немедленно покинуть сие заведение.
Он хотел было выйти, но Омельяненко ловко подхватил его под локоть и усадил на стул рядом с Чмелём.
- А вот этого не надо, господин Бучастый, - присел он рядом в Виктором, напротив Бучастого и Чмеля.
- Так Вы знакомы друг с другом? - улыбнулся он им.
- Не имею чести знать этого, уважаемого, господина, - ответил Бучастый, нервно глядя на Чмеля.
- Что? - возмутился Чмель, - да как ты… как Вы смеете, господин Бучастый!
- Ага! - развеселился ещё больше Омельяненко, - так всё-таки знакомы?
- Ну конечно же, - ухмыльнулся Чмель, - это меня держали из-за этой канцелярской… - он с презрением глянул на Бучастого, - канцелярского червя?
- Я попросил бы не оскорблять! - закричал Бучастый, - и требую объяснений, господа!
- Да успокойтесь, господин архивариус, - ответил Виктор, - Вы не в городской думе и не в дворянском собрании. Тут не принято кричать. А тех кто кричит, успокаивает унтер-офицер Дмитриев, - посмотрел он на Неклюдова, - к слову, Юрий Алексеевич, что там он? Закончил проверку состояния оружия у караульных? Может уже пригласить его сюда?
- Посмотрим на разговорчивость господ чиновников, - вздохнул Неклюдов, снова взял газету и принялся читать, - у него было очень плохое настроение сегодня.
- Не надо унтера, - огрызнулся Чмель, - знаю я этого Дмитриева. С него как с гуся вода потом. Что вам нужно, исправник? - он глянул на Омельяненка.
- Хорошо, - кивнул Омельяненко, достав из папки толстое дело, - узнаёте? - кивнул он Чмелю.
- Это дело по хищению средств выделенных на строительство здания дворянского собрания, что в Головинском переулке, - ответил Чмель.
- Здания чего? - переспросил Омельяненко.
- Дворянского собрания, - ответил Чмель.
- Или особняка и базарных складов одной персоны? - поправил его Омельяненко, переведя взгляд на Бучастого, - что скажут наши городские архивы?
- Никакого Головинского переулка не существует, - сказал Бучастый, - это ошибка наших топографов.
- Мне кажется, это Вы ошибка, господин Бучастый, - ответил Омельяненко.
- Я лично составлял план нашего города! Никакого переулка нет! - воскликнул возмущённо Бучастый.
- А почему его нет? - спросил Виктор.
- Там нет переулка, - упёрся Бучастый не желая говорить.
- Да потому что этот… - кивнул Чмель на Бучастого, - записал так, и выдал бумагу Минаевой, что весь Головинский переулок это всего лишь кусок земли и находится в частной собственности. Вот и нет переулка! Он есть. По нём ходят, ездят, дома там стоят. А его нет. Врывайся в домишко, вышвыривай хозяев, и ничего они не докажут. Хотя двести лет уже живут на этом переулке.
- Ладно, - махнул Омельяненко, - с переулком мы разберёмся. А что за история со зданием дворянского собрания произошла? - посмотрел он на Чмеля.
Чмель ухмыльнулся.
- Ну Вы же знаете, господин исправник? - кивнул он на дело.
- Я-то знаю, да от Вас хочу услышать, господин следователь, - ответил Омельяненко, - Вашу версию, так сказать.
- Короче, - вздохнул Чмель, - вот это вот, - указал он кивком головы на Бучастого, - вместе с предводительницей местного дворянства, Капитолиной Минаевой, получило на ремонт ветхого здания дворянского собрания шесть тысяч червонцев, золотом.
- Ого, - отложил газету Неклюдов, - а с этого места поподробнее.
- А куда подробнее? - ответил ему Чмель, - домишко был ветхий, крыша текла, стены валились. Там уже гусей держать страшно, не то что дворян собирать. Ну, и Семён Григорьевич граф Квитка, выделил эти деньги на то, чтобы наша предводительница решила вопросы с постройкой нового дома. Деньги не малые, как вы понимаете, господа офицеры. Червонцы везли к нам под военной охраной, а получали их, лично предводительница и Бучастый.
- Почему он? - спросил Виктор.
- Да потому, - ответил Чмель, - что он архивариус, и следовательно, ведает всей документацией нашего города.
- Верно? - кивнул Виктор Бучастому, - получал деньги?
- Получал, - ответил отвернувшись Бучастый, - но только это была просто передача денег от одного лица — другому лицу!
- Продолжайте, - сказал Виктор Чмелю.
- Продолжаю, - вздохнул Чмель, - Минаева получила деньги и очень быстро пустила их в оборот. Не знаю как, но она убедила градоначальника продать дворянскому собранию землю в Головинском переулке, под постройку нового здания.
- А что старое? - спросил Виктор.
- Как стояло, так и стоит, скоро завалится, - усмехнулся Чмель, - Лубенцов согласился. Дело ведь благородное! Акты составлял Бучастый, но только в них оказалось, что земличка была продана не дворянству, а лично Минаевой, на деньги дарёные графом Квиткой.
- На её личные деньги! Личные! - вскричал Бучастый.
- Помолчите, - глянул на него Виктор, - Вам предоставят слово, - он кивнул Чмелю, - продолжайте, следователь.
- Здание было построено, - сказал Чмель, - читали, господа, что англичане строят самый роскошный пароход в истории человечества?
- «Титаник»? - усмехнулся Неклюдов, - а как же! Плавучий дворец!
- Ну так вот, - вздохнул Чмель, - в Чугуеве был построен такой же точно дворец! Только не плавучий, а вполне наземный! Денег было вложено столько, что можно было бы свой «Титаник» построить тут, на Донце. И катать господ на Чёрное Море, в Одессу, и даже в Неаполь и саму Америку, и назад в Чугуев! Дубовые лестницы, красное дерево, зеркала, амурчики там, нимфы, ковры персидские, мрамор из Италии, хрусталь с Кавказа, стекло из Венеции, всё блестит, - он ухмыльнулся, - только когда всё было построено, оказалось, что наше собрание не имеет права даже подойти к этому дому. Новый дом оказался дажже не новым особняком госпожи Минаевой, а базарными складами, по документам, разумеется. И по тем же документом, на Дворянской здание было не просто отремонтировано. Их почитать, так там Версаль с Лувром стоят один на одном.
- Это и есть особняк Минаевой, - снова влез Бучастый, - по закону и по документам.
- Мы не сомневаемся, - перебил его Омельяненко, - что с документами у Вас полный порядок. А о совести сейчас сделаем выводы.
Он посмотрел на Чмеля.
- Ну, есть пострадавший, есть воры. И как же ты ничего не нашёл? - спросил Омельяненко, - у тебя, произошло хищение шести тысяч золотых червонцев! Все улики на лицо! Да ещё чьих червонцев? Самого графа Квитки! А ты ничего не нашёл? По твоему, предводитель губернского дворянства, врёт?
- Нашёл, - проговорил в ответ Чмель, - только в один день, меня пригласили к ней на беседу и показали бумаги, составленные вот этим вот человеком, - кивнул он на Бучастого, - и предложили вложить их в дело. А некоторые листики вырвать и уничтожить, - он подумал, - а чего мне, заштатному исправнику, было с ними спорить? Мне посулили чин следователя. Я согласился. Я всю жизнь мечтал отсюда вырваться. А тут, назначение в уезд и полковничий чин!
- Понятно, - кивнул Виктор, - следователем Вы стали сфальсифицировав доказательства в деле. По сути, помогли украсть шесть тысяч золотом у графа Квитки. Ну что же, - усмехнулся он, - а какова Ваша версия, господин Бучастый? - посмотрел он на архивариуса.
- Я пишу только то, что вижу и что происходит на самом деле! - ответил гордо Бучастый, - и незаконные бумаги я никогда не подпишу!
- Ну следовательно, Вы признаёте, факт своего соучастия? - улыбнулся Виктор.
- Какого ещё соучастия! Червонцы брались лучшими людьми нашего города! - заявил Бучастый.
- У лучшего человека Харькова, - сказал Виктор, - и он заявил о том, что их у него украли. А вы - сказочный идиот, господин Бучастый. Своим упёртым прислуживанием, вы только что сознались в преступлении. Служить, это не прислуживаться. Прислуживаться грех. Тех кто прислуживается, обычно пускают в расход первыми. Вот и сейчас, Ваша госпожа даже не спохватилась ни Вас, ни господина Чмеля…
Он подумал, встал и посмотрел на Омельяненка.
- Делайте всё что нужно, - сказал Виктор, - эти два господина остаются под стражей и от Вас зависит, останутся они свидетелями, или станут обвиняемыми.
- Но позвольте, - хотел было вскочить Бучастый, но взгляд Виктора остановил его.
- Я вот что думаю, - сказал Виктор, глядя на Бучастого, - а ведь землю на имя Ковтуненко, в Зарожном, тоже Вы оформляли?
- Какую землю? Какого Ковтуненко? - вскрикнул Бучастый.
- В каком Зарожном? - усмехнулся ему Неклюдов, - землю, на имя Ковтуненко! Кто купчую оформлял? - спросил он, отложив газету и встав над Бучастым.
- Ах… да, вспомнил, - кивнул Бучастый, чуть улыбнувшись, - но там всё законно, господа! Он купил эту землю и её надобно было оформить надлежащим образом.
- На краденные деньги? - прищурил Омельяненко глаз.
- Опять краденные деньги? - возмутился Бучастый, посмотрев на всех, - да вы издеваетесь, господа!
- Нет, - покрутил головой Виктор, - на деньги, мошенническим способом краденные у семьи Горленко и у казаков 3-й донской батареи. Вспоминайте, господин Бучастый. Нет смысла увиливать.
- Ах, да, припоминаю то дело, - улыбнулся Бучастый, - Горленко обворовал казаков…
- Кто оформлял сделку? - спросил Виктор.
- Я, - пожал плечами Бучастый, - он принял чугунные орудия для вывоза на переплавку, на новый завод в Мариуполе.
- И кто повёз? - кивнул Неклюдов.
- Горленко! Кто же ещё! - удивился Бучастый.
- Но ведь Горленко не выезжал из Чугуева, верно? - спросил Виктор, усмехнувшись.
- Но как же, не выезжал? - посмотрел на него Бучастый.
- Он был стар и болен, - ответил Бучастому Неклюдов, - кто повёз орудия на переплавку?
Бучастый опустил глаза.
- Ковтуненко, - выдохнул он, - и господин Чмель это прекрасно знает. К чему Вы меня допрашиваете?
- К тому, чтобы признались Вы, - сказал Виктор отойдя к окну и повернулся к Бучастому, - так кому и чью землю вы продали в Зарожном?
- Матвею Григорьевичу Половцеву, - посмотрел на него Бучастый, - под постройку дома. А земля принадлежала Минаевой. Там раньше и стояла усадьба, но случился пожар и хозяева погибли.
- Половцев это разыскиваемый Ковтуненко? - спросил Виктор.
- Да, - вздохнул Бучастый, опустив глаза, - но я не признал его сразу! Прошу отметить, господа! Много времени прошло и он изменился! - поднял он голову, - не признал! Каюсь!
- Не унижайтесь, господин Бучастый, - ответил Неклюдов, - как звалась семья, погибшая при пожаре дома?
- Бычковы… - чуть не заплакал Бучастый.
- Все погибли? - спросил Неклюдов.
- Все… то есть нет, - покрутил головой Бучастый, - остался мальчик, и опекуном его является госпожа Минаева.
- Мальчик находится в приюте, - усмехнулся Неклюдов, - и Минаева не опекун, а лишь распорядитель имущества. И непонятно как она им оказалась. Вот если бы он жил у госпожи Минаевой в том особняке, о котором мы тут говорили, то пожалуй бы разговора не было. Вы разве не знаете, что Высочайшее Повеление воспрещает продавать и сдавать в залог, землю сирот?
- Знаю, - заплакал Бучастый, - простите меня, господа.
- Прощать будет Государь, - ответил Виктор Бучастому и глянул на Омельяненко, - вот Вам и чистосердечное признание в ещё двух преступлениях, господин исправник. И никакого унтера Дмитриева нам не потребовалось. Жаль только, что оценят наше благородство, такие вот лакеи, слишком поздно...
Виктор вышел на порог комендатуры и закурил.
- Здравия желаю ваше высокоблагородие! - услышал он рядом с собой, обернулся и увидел вытянувшегося по стойке смирно, унтер-офицера Дмитриева.
- Здравствуйте, старина! - улыбнулся Виктор, - вижу Вы тут решили поселиться?
- Да как тут не поселишься? - кивнул, расслабившись, Дмитриев, - набрали сюда чижей желторотых! Винтовки не чищены, сапоги в грязи! Ходят, бродят, с арестантами курят. Ну не армия, а табор какой-то, - усмехнулся Дмитриев, - вот когда я тут после Японской заправлял, то плац у меня каждый день блестел, что сам Император отметил! А помнишь, ваше высокоблагородие, как мы под Мукденом самураям надрали? Я то Вас, ваше высокоблагородие, тогда ещё зауважал, как Вы наш батальон на японский пулемёт в атаку подняли, и сами, впереди нас, в полный рост пошли! А как Вы прибыли к нам, так и решил, что отходить не буду!
- И решил поселиться в комендатуре? - улыбнулся ему Виктор.
- Хоть на губе, а всё рядом с вашим высокоблагородием! - ответил Дмитриев, - вот как Вы отправитесь, так и я домой отправлюсь. Я солдат, и при своём командире.
- Ой, напохмелялся ты, дружище! - рассмеялся Виктор…
Дмитриев ещё что-то рассказывал, шутил и вспоминал.
На плац, въехал эскадрон гусар, отправившийся в Зарожное ещё с утра…



Глава 33

Четверг выдался на редкость тёплым и даже солнечным.
Неклюдов проснулся рано, когда ещё не всходило солнце и спешно позавтракав, отправился к сёстрам Сидгам.
По дороге он зашёл в лавку к игрушечнику и накупил их детям разных безделушек. Выходя из лавки, он приметил человека наблюдавшего за ним из-за угла.
Неклюдов остановился, пристально глянул на человека. А едва сделал шаг, тот спешно сорвался с места и быстро начал удаляться, даже бежать от Неклюдова.
- Стой! - крикнул Неклюдов ему вслед, но тот не останавливался.
Неклюдов, хотел было броситься за ним, но посмотрев вокруг увидел патруль из унтера и двух солдат.
- Унтер-офицер! Ко мне! - крикнул Неклюдов.
- По вашему приказанию прибыл, ваше благородие! - подбежал унтер.
- Задержать! - кивком головы указал Неклюдов на убегающего человека.
- Есть, ваше благородие! - громко ответил унтер и патруль бросился за убегающим.
Убегающий от Неклюдова человек, увидев что за ним бросился военный патруль, сделал рывок в сторону в надежде скрыться в проулке. Но подскользнулся на льду, не устоял и плюхнулся в лужу, откуда его тут же подняли нагнавшие солдаты.
Через пару минут, солдаты уже тянули человека к Неклюдову.
- По какому праву! - кричал он на всю улицу, - отпустите немедля! Вы понимаете кто я такой? Прекратить крутить мне руки! - продолжал почти визжать человек.
- Вот он, ваше благородие, - подтянули его солдаты.
- Кто таков? - кивнул ему строго Неклюдов.
- Я гласный дворянского собрания Чумак! - закричал человек, - по какому правы Вы приказали схватить меня этим… - посмотрел он на солдат, а потом перевёл взгляд на Неклюдова, - этим мужикам!
Чумак хотел было махнуть рукой, но злой взгляд унтера убедил его, что этого лучше не делать.
- Зачем следил за мной? - спокойно спросил у него Неклюдов.
- Это моё дело, - ответил Чумак, - это моё личное дело! За кем считаю нужным, за тем и наблюдаю, господин Неклюдов! А вот Вы, по какому праву хватаете людей на улицах, это ещё надобно разобраться!
- Ах, вот оно что? - усмехнулся Неклюдов в ответ, -  а ну-ка, волоките его на комендатуру, - вздохнул он, посмотрел на пакет с игрушками и свистнул извозчика.
- Эй, милок! Доставишь пакет? - позвал извозчика Неклюдов.
- Куда доставить? - ответил равнодушно извозчик.
- В дом сирот, - сказал Неклюдов, протянул ему пакет и серебряный рубль, - скажешь… - он подумал, - да ничего не говори. Скажи барышням, что от господ офицеров.
- Будет сделано, можете не сомневаться, ваше благородие, - усмехнулся извозчик.
Чумака потянули в комендатуру.
Упирался он недолго. Когда понял что солдат не остановить, то пошёл сам, спокойно и с гордым видом.
Зайдя в комендатуру, Чумак сам захлопнул за собой двери и бросил небрежный взгляд на сидевшего в коридоре дежурного офицера и конвоировавших его солдат.
- У себя барон фон Готт? - спросил Неклюдов у дежурного офицера.
- Да где же ему быть? - встал перед Неклюдовым дежурный офицер, - позвать прикажете?
- Позови и открой комнату для допросов, - ответил Неклюдов.
Он глянул на Чумака.
- Не извольте пужаться, Терентий Свиридович, - улыбнулся он, - давно с Вами хотел поговорить. А тут такой удобный случай!
- Вы ответите за всё! - наконец набрался смелости махнуть рукой, Чумак, но это получилось очень неубедительно и даже смешно.
Вышел Виктор.
- Па! Кого я вижу? - подошёл он и глянул на солдат.
- Можете быть свободны, господа, - приказал он солдатам, - благодарю за службу.
Виктор помолчал.
- Здравствуйте, Терентий Свиридович, - улыбнулся он Чумаку.
- Не ожидал барон, такой подлости и коварства с Вашей стороны! - запротестовал Чумак, едва ушли солдаты, - Вы немедля обязаны наказать господина подпоручика за самоуправство и произвол!
- Да, - улыбнулся Виктор и кивнул в ответ.
Он глянул на Неклюдова и вздохнул.
- Ну, господин подпоручик будет строго наказан, - Виктор снова посмотрел на Чумака, - я заставлю его слушать весь Ваш бред, господин Чумак.
- Комната для допроса открыта, господа офицеры, - вернулся дежурный офицер.
- Вот и хорошо, - кивнул в ответ Виктор, - сопроводите господина Чумака в комнату, а я прибуду незамедлительно, - посмотрел Виктор на Неклюдова.
Комната для допросов была маленькой, полутёмной и в ней жутко воняло табаком. Чумак постоянно закрывал нос, брезгливо глянул на табуретку предложенную ему и нехотя присел.
Неклюдов, про себя смеясь, с улыбкой наблюдал за ним.
- Ну так что же? - вошёл Виктор и присел напротив Чумака, - доносы на меня пишите, господин гласный местного дворянства?
- Это как понимать? - возмутился Чумак, - это кто посмел на меня, дворянина, навести такой позорный поклёп?
- Ну кто же? - усмехнулся Виктор, - отправляли донос Вы, с местной почтовой станции и подписались своим именем. Это говорит о том, что Вы готовы на всё ради своей хозяйки. Верно? - посмотрел он на Чумака, - и не надо подозревать почтового смотрителя. Вы не учли один момент, господин Чумак. Я прислан сюда Государем Императором. А Государь не очень любит доносчиков и стукачей. А Вы не оправдали его надежд.
- Вы понимаете, - посмотрел на него Чумак, - что меня спохватятся через четверть часа, если уже сюда не движется сама…
- Капитолина Николаевна? - улыбнулся Виктор, - умнейшая женщина. Ей бы в разведке служить, да больно жадная. Если придёт сама, то у нас к ней очень много вопросов.
- Это у кого «у нас»? - рассмеялся Чумак, - у вашей солдафонской банды? Вы имеете прав не больше чем я!
- Ну, уж прав у Вас больше чем лежащего в клинике мальчика Чернокалова, - ответил Виктор, - которого Вы вообще попытались из истории стереть, будто он и не рождался такой. Верно? Только вот только справедливость, которая существует, вам с вашей хозяйкой, оказалась не по зубам.
Он вздохнул.
- Ладно, если бы Вы не представляли из себя ничего, то господин Неклюдов не тянул бы Вас ко мне, - тихо сказал Виктор, - и разговор я с Вами веду не ради обмена любезностями. И врать мне не советую. То что Вы служите воровке и мошеннице, это отдельный разговор. Меня, и господина подпоручика, интересует, что общего у госпожи Минаевой с группой немецких диверсантов, действующих в этом городе под её прикрытием. И почему они появились именно тут, Терентий Свиридович.
Чумак замолчал, его глаза округлились, а дыхание спёрло.
- Это каких таких диверсантов? Что за оговоры и безосновательные, возмутительные, клеветнические обвинения в адрес предводительницы дворянства?
- Вот только не надо пафоса, Терентий Свиридович, - ответил Виктор, - нам достоверно известно, что надворный советник Николай Петрович Агнивцев, гласный городской думы, расследовал деятельность Вашей хозяйки. Он собрал достаточно доказательств, на основании которых Капитолину Николаевну можно было бы отправить, по меньшей мере в ссылку, лишив незаконно нажитого имущества и исключить из дворянского сословия. Агнивцев собирался выступить в городской думе и обличить Капитолину Николаевну в мошенничестве. Но он был убит. Убийца похитил ключи от его дома и проник в жилище Там он не взял ничего, за исключением материалов расследования, которое вёл Агнивцев. Ответьте сами на вопрос, кому была выгодна смерть Агнивцева, как раз перед его докладом? Только учтите такой момент. Убийца оставил следы. В конюшне станции, рядом с трупом Агнивцева, отпечатались следы сапог. Это немецкие военные сапоги. Они ничем не отличаются от наших, за исключением характерной подошвы и способа подбивки. А так же, на одежде Агнивцева, об которую убийца аккуратно вытер клинок, которым лишил жизни Николая Петровича, отпечаталось клеймо кинжала офицера германской армии, элитных её частей.
- Мне сейчас станет плохо сердцем… - проговорил он, - позовите доктора… срочно!
- Доктора? - усмехнулся Неклюдов, - доктора Файста можем позвать, у которого вы землю, купленную на деньги подполковника Гречко, отняли. А самого его, с больными детьми в холодный сарай заперли. Позвать его?
- Нет, - проворчал в ответ Чумак, - не надо Файста. Больно стыдно ему в глаза смотреть.
- Вот, уже лучше, - вздохнул Виктор, - и сердце прошло, когда совесть проснулась. На свободе оно лучше, чем на каторге или в ссылке, Терентий Свиридович. Вы ведь кто? Вы гласный, секретарь, человек подневольный и ничего сами не решали. Ну, по крайней мере так можно сказать. Разве, что верно служили той, которой верили. Ну, что Вы можете сообщить?
Чумак покачал головой и горько ухмыльнулся.
- Я говорил ей, что не стоит этого делать, - ответил он, - но только разве её убедишь в том, что она не правильно поступает всё это время? - он глянул на Виктора, - простая девица из народа, просто говорила, просто рассуждала и рассуждала правильно, господа! Но со временем я заметил, что ручонки стали у неё загребущие. Она бесстыдно забыла о благе страждущих и из народной любимицы, превратилась в эдакую Бабу Ягу из сказки, - криво усмехнулся Чумак, помолчал и снова глянул на Виктора, - она мечтает быть царицей маленького царства, своего, никому не заметного. И Чугуев, знаете ли, подошёл ей для построения своей собственной опричнины.
- А Вы, стало быть, опричник? - спросил Неклюдов, так же усмехнувшись.
- Да, - кивнул ему Чумак в ответ, - царицу делает свита, но в свите только  один я.  Разве Ваш батюшка служил бы ей верой и правдой? Кто я был? Учитель церковно-приходской школы, которого поп держал рядом с собой из милости! Ну, ещё детишки меня любили. А тут… - он подумал, - тут и о Боге не думаешь, - покачал Чумак головой.
Он помолчал и глянул на Виктора.
- К ней, одного раза, пришёл человек, не наш, не русский. Хотя говорил почти чисто, без акцента, понимаете ли. Но то что он не русский, я понял сразу, по манере держаться.
- Кто он был по Вашему? - спросил Виктор.
- Трудно казать, - кивнул Чумак, - скорее немец, или австриец. Он ей ткнул под нос те доказательства, которые собирал Агнивцев. И он сознался в убийстве.
- А она что? - спросил Виктор.
- Она не растерялась, - ответил Чумак, - впрочем, как и всегда. Просто пообещала содействие, сотрудничество, так сказать. Видать, почуяла выгоду для себя. А что? Целый взвод солдат под рукой! Ну, и сделала им встречное предложение!
- Какое предложение? - спросил Неклюдов.
- Она, - подумал Чумак, - попросила помочь разобраться ей с одним делом. Грядным делом, господа, - посмотрел он на Виктора, - ей мешает сиротский приют.
- И чем же он ей мешает? - удивился Неклюдов, - это же её золотое дно?
- Это обуза, которая рано или поздно потянет на дно, отнюдь не на золотое, - тихо ответил Чумак, - дети имеют особенность вырастать. Одно дело, если дитя из приюта пойдёт пахать землю, или катать тачки из шахты. А совсем другое дело, ежели это дитя надумает поступить в университет. А у сестёр Сидам они все гимназисты. Сёстры Сидгам, иначе и не видят их, кроме как образованными людьми, словно они свои, родные. Потому и забрала Минаева у сестёр право опекунства, чтобы больше не определяли детишек на учёбу в гимназию. Грамотный, он опасный.
Чумак подумал.
- Понимаете, о чём я говорю? - глянул он на Неклюдова.
- Мда, - подумал Виктор, - Минаева боится, что дети спросят, как так получилось, что родительская земля и дома, принадлежащие им по закону, вдруг проданы?
- Именно, - вздохнул Чумак, - чем безграмотнее человек, тем легче им помыкать и управлять.
- Ну я имею сомнения, что она попросила Бориса Штейфона провести детям лекцию о вреде образования? - спросил Неклюдов.
- Вы и его имя знаете? - посмотрел на него Чумак, - да, именно он беседовал с Капитолиной Николаевной. Его, прежде всего интересовал вопрос, как он мог бы получить доступ к бумагам этого сумасшедшего инженера, Полежаева…
- Он не сумасшедший, - ответил Виктор, - будь он сумасшедшим, Штейфона он бы не интересовал. Можно было бы и понять. Это всё? Больше ничего не просил, этот немец?
- Ничего, - словно вспомнил Чумак, - Капитолина Николаевна предложила ему услугу за услугу.
- Штейфон, - кивнул ему Виктор, - должен ей помочь разобраться с приютом, а она поможет ему получить доступ к бумагам Полежаева?
- Именно так - подумал Чумак, - он ещё говорил о том, что вместе с бумагами у Вас находится нечто такое, что может дать большую власть. Это правда, господа? - посмотрел на них Чумак.
- Да, это правда, - ответил Виктор, - что именно она хотела от Штейфона? - спросил он.
- Не вешайте на меня этот грех, господа! - перекрестился Чумак, - из всего что они говорили, я понял одно. Детям в приюте угрожает опасность. Она попросила их убить! Как иначе, можно понят фразу «избавить город от этих детей»?
- Что? - встал Неклюдов.
- То что слышали, - ответил Чумак, - почему я не побежал в полицию? А как Вы думаете, Юрий Алексеевич?
- Я кажется знаю почему, - ответил ему Виктору, - страх отличается от трусости тем, что страх спасает жизнь тому кто боится. А трусость, убивает тех кто рядом с трусом. Но не будем переливать из пустого в порожнее. По Вашему мнению, господин Чумак, Штейфон пойдёт на поводу у Минаевой?
- Когда он ушёл, - ответил Чумак, - она попросила меня узнать про него всё что можно.
- И что Вы? - спросил Виктор.
- Я начал собирать информацию, - ответил Чумак, - зная о том, чем Вы тут занимаетесь, я так и понял, что визит Штейфона не случайный. И что он как-то связан с Вашей персоной. По крайней мере, он видит в Вас своего конкурента. Следовательно, надо было копать в Вашем направлении, чтобы узнать, кто такой Штейфон. Мне хватило, поговорить с двумя подвыпившими гусарами, чтобы сделать вывод о том, что мне туда лучше не соваться. Потому что Борис Штейфон способен на всё, в том числе и на гнуснейшее убийство.
Виктор подумал, глянул на Чумака.
- Кто оформлял сделки по продаже земли сирот?
- Никаких сделок не было, - покрутил головой Чумак, - только договор между Минаевой и покупателем. А архивариус Бучастый, выдавал подложные акты о том, что земля была продана Минаевой задолго до того, как детки оказывались сиротами.
- Да это банда какая-то, - выругался Неклюдов, - вот что с ним делать? - кивнул он на Чумака, - едва господин Чумак выйдет отсюда, как тотчас отправится следом за Агнивцевым, на тот свет.
- Да, - подумав, ответил Виктор, - Минаева вряд ли узнает о том, что он нам сообщил. Но она уже поняла, что мы крепко сидим у неё на хвосте, - глянул он на Чумака, - Терентий Свиридович важный свидетель, и для суда и для следствия.
- Прошу Вас, - еле слышно проговорил Чумак, - спрячьте меня в камеру, пока эта змея ползает на воле. Я не хочу умирать. Я уеду из города, едва вы отправите её на каторгу. Это страшный человек…
- Мы знаем, что она страшный человек, - посмотрел на него Виктор, - она вообще понимает, что творит?
- Она? - удивился Чумак, - было бы легче на душе, если бы она не понимала!
- Согласен с Вами, - ответил Виктор, - это хорошо, что Вы поняли, наконец-то, что для неё нет человека, а есть материал, который она использует до той поры, пока из него можно что-то выжать, слепить, построить. А потом выбрасывает, хорошо если не в печь.
- Вот поэтому, я прошу Вашей защиты, господа, - опустил голову Чумак, - я понимал, что от меня она избавится едва я стану ненужен. И я старался быть нужным, - он посмотрел на Виктора, - но сейчас я ей опасен.
Виктор подумал и глянул на Неклюдова.
- Что думаете, подпоручик? Я вижу, Вы настроены решительно.
- Надо бы срочно эвакуировать детей, - ответил Неклюдов, - Бог ведает, на что решится Штейфон!
- Не думаю, что это хорошая мысль, Юрий Алексеевич, - ответил Виктор, - сейчас правила игры задаём мы. И мы не знаем точно, решится, или не решится  он на эту гнусность. Если у него нет общих с Минаевой интересов к приюту, то вряд ли он пойдёт на убийство детей. А если есть, то едва мы эвакуируем детей и сестёр Сидгам в другое место, он пойдёт за ними следом и тогда правила будет устанавливать он.
- Что тогда делать? - спросил Неклюдов.
- Пока не знаю, подпоручик, - ответил Виктор, - если они хоть что-то запланировали, то за приютом они наверняка наблюдают. Давайте дадим им знать, что мы знаем об их планах, но немного недооцениваем Штейфона.
- Я понял, - ответил Неклюдов, - отправим туда видимость очень плохой охраны. А что с Чумаком?
Виктор посмотрел на Чумака.
- Сейчас за Вами прибудет бронированный экипаж. Вы отправитесь в расположение гусарского полка, под охрану полковника Максимовского.
- Я буду заперт в камере с дезертирами? - испугался Чумак.
- Я Вас уверяю, - улыбнулся Виктор, - у Вас будет отличная и душевная компания.
- Кто? - сне понял Чумак.
- Профессор Александр Подольский… - ответил Виктор.


Глава 34

Штейфон молча шёл вдоль Харьковской вниз, почти у самого спуска на железнодорожную станцию. Он остановился и обернулся на подъезжающий позади крытый экипаж. Когда тот поравнялся с ним, Штейфон, на ходу быстро запрыгнул на ступеньку, открыл дверцу и исчез в экипаже.
- Рискуете, Борис Александрович, - сказала Минаева глядя в окошко двери, не обращая внимания на Штейфона.
- Да уж не больше чем Вы, любезная, - ответил Штейфон.
Минаева посмотрела на него.
- Сегодня утром, фон Готт арестовал моего секретаря, - выдавила из себя Минаева, - и судебного следователя Чмеля так же задержали военные. И архивариуса Бучастого тоже.
Штейфон заложил ногу на ногу и посмотрев на Минаеву, вздохнул.
- Поражаюсь Вам, Галина Николаевна, - сказал Штейфон, - а чего Вы ожидали в конечном итоге? Вы взяли на себя роль вершительницы судеб этого города, натянули узду чуть ли ни на каждого чиновника, исправника, даже мелкого купчишку, правите по собственному произволу и сами решаете кто здесь прав, а кто имеет больше прав. И Вы хотели, чтобы фон Готт прибыл сюда объявлять Вам монаршее благоволение? - он усмехнулся, - в конце-концов он опричник государев, а не Ваш лакей. Как там лакея звали? Кажется Терентий Свиридович?
- Терентий Свиридович верой и правдой служили мне много лет! - посмотрела на Штейфона Минаева, - а сегодня утром, его солдаты волокли в луже и грязи, как паршивого щенка!
- Гм, - усмехнулся Штейфон и посмотрел в окно.
- Вам смешно? - удивилась Минаева.
- Да нет, - ответил Штейфон глянув на неё, - вспоминаю, как мы вышвыривали евреев из их домов в Париже, точно так же волокли их в лужах, по грязи, на «Вель д'Ив». Это такой небольшой велодром. Их там продержали несколько дней и евреи там начали дохнуть как тараканы в банке, и жутко вонять.
- Зная кто Вы на самом деле, возникает справедливый вопрос, - глянула на него Минаева, - вам не жалко было своих соплеменников?
- Нет, - ответил Штейфон, - каждому своё.
Он снова посмотрел в окно, потом на Минаеву.
- Он не был Вашей собачкой. И сомневаюсь, что до конца будет Вас защищать.
- Он был мне предан, - ответила Минаева.
- Лакей не может быть предан, Галина Николаевна, - сказал ей на  это Штейфон, - вы, за свою жизнь, так и не поняли, что лакей услужлив. Преданность этой породе не знакома. Вы солдатская дочка и дворянка, пусть и не по рождению. А он просто лакей, самая паршивая и самая продажная порода людей. Я думаю, что он уже даёт показания против Вас и мило беседует с фон Готтом, видя в нём более сильную партию для себя, которой готов служить тоже верой и правдой, до очередного, более могучего хозяина.
Штейфон подумал.
- Я потерял уже трёх человек, - посмотрел он на Минаеву, - если не считать идиота, который выстрелил в себя молодого, то арестован профессор Подольский, убит один из моих солдат и пропал оберфюрер Ленберг. И я не могу его запеленговать. Подольского, к слову, тоже.
- Не удивительно, - ухмыльнулась Минаева, - кто Вас надоумил, совершить налёт на особняк Кузминых-Караваевых, Штейфон? Сказали бы мне, я бы этого мальчишку приволокла Вам целёхонького и сияющего от счастья, что он видит Вас своими глазами!
- Кстати, о мальчике, - спросил Штейфон, - он же теперь круглый сирота? Вы говорили что-то про сиротский приют? Стало быть он там?
- Ну наконец-то! - усмехнулась Минаева, - как заговорили о сироте, то вспомнили, что Вам нужен сирота! В городе один сиротский приют. И вам, и мне, очень не нужны некоторые дети из этого приюта. Тем более, что гусары налетели на одну из усадеб проданную мной своему человеку. И в руки фон Готта попали кое-какие документы, которые не должны были к нему попасть. Мне нужно, чтобы земля была продана на законных основаниях. Для этого, в этом приюте не должно быть мальчишки-деревенщины по фамилии Бычков. Будь в моём распоряжении архивариус Бучастый, он постарался бы подчистить историю так, чтобы никакого сироты из Зарожного не существовало. Но теперь, чтобы уладить вопрос, нужно сами понимаете что!
- Куда уж не понять, - посмотрел на неё Штейфон, - вы хотите, чтобы мальчик умер.
- Именно, - кивнула Минаева в ответ, - тогда не будет претензий на землю.  Даже если лоб себе об дверь суда разобьют сестры Сидгам. А чтобы и разбивать не было кому, то… - она подумала, - город у нас маленький, тесный, домики деревянные. Пожары часто случаются, Штейфон.
Штейфон глянул на Минаеву и снова отвернулся.
- Я себя считал чудовищем, - задумчиво сказал он, снова посмотрел на Минаеву и поправил фуражку, - солдатики, штыки, пожар, предсмертные всхлипы детишек в матросочках и истощённые вопли, исколотых штыками барышень в белых передничках. Пусть местные привыкают, - проговорил тихо Штейфон, - скоро тут это станет обыденным и естественным, - он снова отвернулся в окно, - поразительно, - вздохнул он, - очень скоро придёт время, когда эти милые обыватели оденут на штыки таких как Вы. И если раньше я недоумевал за что, то сейчас я даже понимаю большевиков и не удивляюсь, почему они так будут нас ненавидеть. И таких как фон Готт. Хотя и здесь я не задаюсь вопросом, кто натравит, на подобных ему, толпу солдатни. И таких как Дима Кузьмин-Караваев и его бабушка, - он глянул на Минаеву, - а вот тут, я до сих пор не могу понять, почему же так получится, что и Вы, и фон Готт, и мальчик Дима, и его бабушка, станут для них одинаковым злом.
- Зная о том, что вы натворите после большевиков, - усмехнулась Минаева, - я даже понимаю почему они это сделают!

Розалия Оттовна Знаменская, уже скупилась в лавке и собиралась отправляться домой, когда вдруг решила заглянуть в кофейню на Дворянской улице.
Зайдя в зал, она нашла свободный кабинет и заняла мягкое кресло возле невысокого столика.
- Подайте чашечку кофе, - окликнула она официанта и принялась ждать.
Официант, вежливо раскланялся и ушёл за заказом.
Розалия Оттовна любовалась в окно на серебристый тополь, с веток которого причудливо свисали ледяные сосульки. Она даже задумалась, что неплохо было бы зарисовать такую красоту, не заметила как ей подали кофе и вдруг почувствовала, что рядом кто-то стоит.
Она обернулась и её взгляд остановился на серебряном перстне, голове Адама, надетом на палец поверх чёрной кожаной перчатки.
- Что Вам нужно? - тихо спросила, испугавшись, Розалия Оттовна, посмотрев верх.
Рядом с ней стоял человек в чёрном пальто, шляпе-котелке и смотрел на неё без малейших эмоций на лице.
- Простите, сударыня, не хотел напугать Вас, - сказал он в ответ, - полковник Артур фон Ленберг. Точнее, мой чин звучит иначе, но так для Вас будет привычнее.
Он помолчал.
- Разрешите присесть? - спросил Ленберг, - я имею намерение говорить с Вами с глазу на глаз.
- Присаживайтесь, - ответила Розалия Оттовна, наконец увидев, что принесли кофе.
- Благодарствую, - кивнул человек и присел напротив.
- Как Ваш сын? Я понимаю так, он испугался меня? - спросил Ленберг.
- Ну, а как Вы думаете, полковник? - улыбнулась Розалия Оттовна взяв чашку и начала неторопливо пить кофе, - высокий, страшный военный, без улыбки на лице, хватает мальчика в момент радости и счастья от предвкушения задорного развлечения!
Ленберг опустил глаза.
- Да, именно так и было, - покачал он головой и посмотрел на Розалию Оттовну, - не примите за флирт, Розалия Оттовна, но только ради Вашей улыбки, я готов вновь совершить весь путь что мне пришлось проделать, и повторить всё снова и снова.
Розалия Оттовна улыбнулась.
- Артемий наказан и обещался больше не ходить на ту горку. Так что, весь путь проделать не получится.
- Это правильно, - кивнул Леберг, - не надо туда ходить. Скажите ему, что я вовсе не страшный. А улыбаться не могу ввиду травмы, сильного ранения полученного…. - он задумался.
- На фронте? Вам довелось воевать? - удивилась Розалия Оттовна.
- Да, на фронте, - ответил Ленберг, - довелось воевать. Знаете ли, после того фронта остались не лучшие воспоминания и даже угрызения совести, которые проснулись только сейчас.
- Вы хотели поговорить? - спросила Розалия Оттовна, посмотрев на Ленберга.
- Простите, - вздохнул Ленберг, - я немного позволил себе отвлечься.
- Ничего, - улыбнулась Розалия Оттовна, - любой матери приятно, когда интересуются здоровьем сына. Так что Вы хотели сказать?
Ленберг подумал, подбирая слова.
- Там откуда мы прибыли, нам в мундир встроили такое приспособление, вроде маленького радио, - начал он, - оно позволяет определить место нахождения каждого из нас, где бы кто не находился, и найди дезертира. Я долго искал этот маяк, и я его нашёл.
Он посмотрел на Розалию Оттовну.
- К вам в дом приходил полковник фон Готт. Если есть такая возможность, передайте эти слова ему.
- А почему бы Вам самому не передать это фон Готту? - спросила Розалия Оттовна.
- Тогда я буду арестован, - ответил Ленберг, - поверьте, я не русский офицер. Но хотел бы остаток дней прожить не за решёткой, а принести пользу и исправить ошибки, которые допустил.
- Понимаю, - вежливо улыбнулась Розалия Оттовна, - а… Артемий что-то говорил, что Вы хотели…
- Я просил передать Вам, чтобы вы не мешкали с отъездом, но только не ехали в Германию, - сказал Ленберг, - там будет ещё хуже.
- Чем где? - удивилась Розалия Оттовна.
- Чем тут, - сказал Ленберг.
- Но тут, вроде бы, даже неплохо? - ответила Розалия Оттовна.
- Всё это скоро закончится, - сказал Ленберг, - скоро начнётся война, за ней последует революция, а потом ещё одна революция и война придёт сюда. А потом, один кошмар сменится другим. А потом снова будет война.
- Откуда Вам это может быть известно? - улыбнулась Розалия Оттовна и покачала головой, - разве что Вы иностранный шпион.
- Я и есть иностранный шпион, - ответил Ленберг, - германский офицер, но родился тут и сюда вернулся. А когда вернулся, то понял, что всё что я хотел бы, это посмотреть на улыбку своей мамы, увидеть улыбку, которой могло бы и не быть.
Он опустил глаза.
- Я знаю, что кроме братьев и сестёр в Германии, у Вас так же есть родня в Швеции.
- Вы хорошо знаете мою семью? - проговорила Розалия Оттовна, - откуда? Мы родственники?
- Очень близкие, - ответил Ленберг, - но Вам, не нужно пока знать кем я Вам прихожусь. Обещаю Вам, что Вы это узнаете тогда, когда всё будет в порядке.
- Хорошо, - прошептала Розалия Оттовна, - но мне пора идти, полковник.
Она встала.
Ленберг поднялся следом за ней и проводил её взглядом. У входа она обернулась и посмотрев на Ленберга, вышла и кофейни.
Ленберг присел на то место где и сидел и глянул в окно.
За окном пошёл снег…



Глава 35

Строй отделения юнкеров промаршировал от училища, через плац, Дворянской улицей, свернул на Старую Николаевскую и выйдя к мужской гимназии, завернул налево. Там он остановился возле особняка сестёр Сидгам.
- Стой! - приказал старший из юнкеров, - разойтись и не шляться по скверу!
Он зашёл на крыльцо и постучал в двери.
Дверь открыла Октавия.
- Здравствуйте сударыня! - громко поздоровался юнкер, - младший унтер-офицер Поддубный! Прибыли по приказу начальника училища, которого попросил подпоручик Неклюдов, чтобы взять ваше заведение под охрану!
Октавия удивлённо глянула на него, потом на остальных юнкеров.
- Под охрану? - спросила она, - но… ну пусть будет так. Разве нам угрожает опасность?
- Не могу знать, сударыня, - улыбнулся Поддубный, - мы тут потопчемся, ежели Вы не против.
- Не против, - пожала плечами Октавия, - как же вы будете на морозе-то?
- Да не переживайте, сударыня, - снова улыбнулся Поддубный, - через два часа этих сменят другие. Только я буду постоянно. А подпоручик, велел кланяться Вам и Вашей сестре от него, и передать, что будут вечером лично.
- Да уж, - снова глянула Октавия на юнкеров, - вы же нас охранять прибыли?
- Так точно, сударыня, - кинул Поддубный.
- Ну тогда вот что, - сказала Октавия,  - прикажу поставить чай и попрошу пятерых зайти. А через час пусть они сменят тех кто на улице. Но только чтоб не шумели в доме!
- Сию минуту, сударыня, - кивнул юнкер и сбежав с крыльца снова громко приказал строиться.
За юнкерами наблюдали солдаты сидящие в парке на лавочке.
- Ну вот, - отшвырнул окурок  ефрейтор и посмотрел на солдата, - давай к группенфюреру и доложи, что приют они взяли под охрану, - так что просто пару гранат в окно уже не получится.
Солдат кинул взгляд на возню возле приюта.
- Десять, одиннадцать, двенадцать. Пятеро зашли в дом. Я пошёл.
- Иди, я тут посижу, - ответил ему ефрейтор, - и пускай командир подумает нас сменить. И так уже примелькались.
Солдат быстро, не оглядываясь, ушёл.
Ефрейтор посидел, встал, надвинул на глаза папаху и хромая подошёл к юнкерам.
- Здравья желаю, господа юнкера! - громко огласил ефрейтор, - не подадите ли инвалиду войны огоньку?
- Держи, батя! - подал ефрейтору спички один из юнкеров.
Остальные обступили ефрейтора.
- А Вы с японцами воевали? - спросил кто-то.
- Да, и с японцами тоже, в Порт-Артуре ногу едва не потерял, - закурил ефрейтор, - вот и хромаю, господа юнкера! А чего тут, детворе что-ль подарки привезли? - глянул он на приют и словно опомнился, - вот я дурень! Масленица ж скоро!
- Да, Масленица! - рассмеялись юнкера, - а мы бандитов ловим!
- Это каких же бандитов? - удивился ефрейтор.
- Ведомо каких, вооружённых, - ответили юнкера, - информация пришла, что приют грабить собираются. Вот нас и прислали сюда.
- Ужель самих? Без господ офицеров? - удивился ефрейтор.
- Отчего же без офицеров? - ответил, усмехнувшись, Поддубный, - скоро прибудут и господа офицеры! Из военной разведки! Там один нашего отделения стоит!
- Это правильно, - довольно покачал головой ефрейтор, - детишек беречь надобно. А то вот душегубы уже, пошли! На сирот уж зарятся, нехристи! Ну, пошёл я, господа юнкера! - козырнул ефрейтор, - был бы цел, то подсобил бы хотя бы и дубьём!
- Счастливо, батя! - ответили весело юнкера и ефрейтор, хромая, скрылся за углом.
Штейфон, переодетый в солдатскую шинель, прибыл на место явки сразу же, как только о карауле юнкеров доложил вестовой. Ефрейтор ждал его в прокуренном кабаке на базаре, потягивая горячий бульон из большой металлической кружки.
- Ну? - кивнул Штейфон подсев напротив.
- Не узнал Вас, господин группенфюрер, в таком маскараде, - усмехнулся ефрейтор, - бульон будете, хотя бы для маскировки? Всё одно я один не осилю.
- Буду, - глянул на ефрейтора Штейфон.
Ефрейтор протянул ему кружку.
- В общем так, - начал тихо ефрейтор, - в приюте юнкера, двенадцать душ.
- Это я знаю, - сказал Штейфон.
- Ждут офицеров из полковой, или из окружной, разведки, - продолжил ефрейтор.
- Это хуже, - кивнул Штейфон потягивая бульон.
- Про то что мы туда собираемся, они уже знают, - сказал тихо ефрейтор.
- Догадываюсь откуда, - посмотрел на него Штейфон.
- А вот откуда знают, этого юнкера не сказали, - ответил ефрейтор.
- Ты что, говорил с ними? - удивился Штейфон.
- Я в разведке служу, Борис Александрович, - ефрейтор усмехнулся, - к красным в тыл, на маскарад, я много раз ходил. А болтун — находка для шпиона. Мальчишки все болтливы. И от большевиков, эти только кокардами и погонами отличаются.
- В этом большевики правы. И как ты их разговорил? - спросил Штейфон.
- Всего лишь огоньку попросил, и дальше слово за слово они сами всё рассказали, - солдат закурил, - им же хочется похвастаться, перед старым ветераном, тем какие они бравые вояки…

Ближе к вечеру ударил мороз. Подтаявший днём снег покрылся тонким покровом льда. Наверное, глядя на обледенелые улицы, да ещё на хмурые тучи собравшиеся на небе над городом и округой, жители попрятались по своим домам. Город быстро опустел и шумели только кабаки. Когда же стемнело, поднялся ветер. Он завывал в проводах и с пронзительным шумом раскачивал голые кроны деревьев в сквере. Поднялся свист и вой, как будто выли волки. И непогода вовсе распугала даже местных собак. Какая-то тишина встала вокруг. Только тусклые огоньки редких фонарей, и светящиеся жёлтым светом окошки, напоминали, что тут город и тут живут люди.
- «Ойся ты ойся, ты меня не бойся!» - доносилось  с улицы в зал пение юнкеров.
Юнкера разложили костёр на краю сквера, встали в круг, и припевая в такт, прихлопывая и притопывая, пытались так согреться.
Шура собрала детей у жаркого камина и нараспев читала им сказку.
- Засверкал глазами царь Тулпан, затряс рыжими усами, схватил игрушечную саблю и сел на картонного коня. Кричит царь Тулпан: за мной, солдатики-орлы, сотрём в порошок злодея Укуси-Ухо!
Тут Шура вдруг замолчала, послушала тишину и завывания ветра на улице.
- Там же наши ребята, - посмотрела она на Октавию, - мёрзнут ведь. Может позовём их в дом? Ну что такого может случится?
- Офицеры нам-то скажут спасибо, но не похвалят юнкеров, - ответила Октавия, - подставим мы их своей добротой.
Она взяла порвавшуюся по шву детскую сорочку и погладила ворот.
- Дети растут, - улыбнулась Октавия, посмотрев на сбившихся в кружок возле Шуры детей.
- Ну, что было дальше? - подёргал за рукав Шуру самый маленький, вертлявый непоседа Данила, - глупый царь Тулпан победил плохого царя Укуси-Ухо?
Остальные тут же подхватили его слова, умоляя Шуру читать сказку дальше.
- Ах ты ж мой шустрик! - рассмеялась Даниле Шура, - и всё ты хочешь знать раньше всех!
Данила хотел было ответить что-то весёлое и шутливое, но в этот миг в дверь постучали.
- Кто это так поздно? Ужели юнкера замёрзли?  - посмотрела Октавия на Шуру.
- Видать Юра! - встала Шура отложив книжку, - они же говорили, что Юра придёт. Пойду отворю.
- Будь с детьми, я открою, - остановила её Октавия.
Прихватив шитьё, она вышла в прихожую.
На пороге действительно стоял Неклюдов.
- Здравствуйте, Октавия, - тихо поздоровался Неклюдов.
- Юра, - развела руками Октавия, - право я не знаю что и говорить. Мы не ложимся спать и не знаем, как объяснить детям, почему у нас сегодня столько солдат. Дети думают, что началась война…
- Не вините вашего друга, Октавия Матвеевна, - прошёл следом за Неклюдовым Виктор, - это я приказал приставить к вашему дому наряд.
- Проходите, полковник, - пропустила их Октавия.
Следом за Виктором зашёл пристав Калашников, двое городовых и де Роберти с Вайсбергом.
- Ну, сегодня мы у вас погостим, - присел Виктор на стул в прихожей, - скажите, - глянул он на Октавию, - сколько окон у вас выходят во двор, и сколько на улицу?
- Три окна на улице, три во двор. И два окошка глядят на сторожку дворника, с торца, - ответила Октавия.
Виктор подумал и посмотрел на Калашникова.
- Занимайте позиции со двора, а мы возьмём под наблюдение торец и улицу.
Он глянул на де Роберти.
- Вам придётся командовать юнкерами. Если всё будет нормально, то через час мы вас сменим.
- Будет сделано, - кивнул де Роберти и вышел.
- Поручик, - Виктор окликнул де Роберти, когда тот уже стоял на пороге.
- Да, полковник? - обернулся де Роберти.
- И прикажите этим мальчишкам немедленно погасить костёр, - кивнул ему Виктор, - он мешает нам. Зато здорово помогает противнику.
Де Роберти усмехнулся и молча кивнув в ответ, вышел на улицу.
- Противнику? - испугалась Октавия, - какому противнику? Что тут происходит?
Офицеры уже разбрелись по дому. В прихожей сидел один Виктор. Он посмотрел на Октавию.
- Я думаю, что уже не испугаю Вас, если скажу, что нам поступила информация из очень достоверного источника. На ваш приют готовится нападение.
- Нападение? О Боже! - вскричала Октавия, - тут же дети! Кому, что плохого сделали эти дети?
- Это мы и хотим узнать, - покачал Виктор головой, - у вас есть место, куда бы вы могли увести детей на ночь?
- В подвале сыро, - не могла собраться мыслями Октавия, растерявшись,
- Только не подвал, - ответил Виктор.
- Да, пожалуй в чулане лучше, но там нет света, - посмотрела на него Шура.
- Вы можете уже уводить туда детей, - кивнул Виктор и встал, - не стоит бояться, Октавия Матвеевна. Тут или мы все поляжем, или все останемся живы и вместе встретим Масленицу, - улыбнулся он.
Октавия закрыла лицо руками и упав на грудь Виктору, тихо, почти неслышно, заплакала выронив шитьё.
Шура слышала всё. Побледнев, она позвала Неклюдова.
- Ну что приуныли? - подсел к детям Неклюдов, - а ну, что читаем? - взял он книжку, - «Царь Тулпан»?
- Помнишь, мы ставили её в нашем театре? - посмотрела на него Шура.
- Александра Матвеевна, да Вы бледнее лунного света, - улыбнулся ей Неклюдов.
Он хлопнул в ладоши глянув на детей.
- А ну, кто хочет поиграть в прятки?
- Я! Я! Я! - зашумели дети.
- А от кого прятаться? - спросил кто-то из них.
- В общем так, - кивнул шутя Неклюдов, - плохие мужики ходят по улицам и всех пугают!
- А они страшные? - удивлённо, широко открыл глаза Данила, посмотрев на Неклюдова.
- Очень! - шепнул Неклюдов, а Шура горько улыбнулась, - и мы с вами их напугаем.
- Как? - спросил кто-то из детей.
- Мы спрячемся за окошками, а вы в чулане. И будем их ждать! - сказал Неклюдов как-то таинственно.
Дети зашептались.
- Но там же темно и страшно, - проговорила одна из девочек.
- Вот поэтому там и надо спрятаться, - ответил ей Неклюдов, - оттуда они точно не будут ожидать нашей бесстрашной атаки, - шёпотом добавил он.
Он глянул на Виктора. Тот молча кивнул ему.
С улицы донеслась какая-то команда. Это был голос де Роберти…
- Пока спокойно, - посмотрел Виктор на стоящую рядом с ним Октавию, - укладывайте их. Вы поймёте, когда надо будет начинать бояться.
Время тянулось долго.
В чулане было тесно, темно, но по своему уютно.
- Это так интересно, спать в одежде, в чулане, всем вместе! - шутили дети, пока Шура их укладывала и каждого укрывала и пыталась успокоить.
Хихикая и смеясь друг над другом, дети явно не хотели спать.
- А почему мы сегодня как будто на войне? - не унимался Данила.
- Это игра такая, - пыталась угомонить его Шура.
- А почему у господ офицеров пистолеты настоящие? - не хотел успокаиваться Данила но понял, что на вопрос ему никто не ответит. Шура вышла из чулана и закрыла за собой двери.
В чулане стало совсем темно.
- Когда я выросту, я тоже буду играть с настоящим пистолетом! - сказал сам себе мальчик и повернувшись на бок, зажмурил глаза.
- Что, страшно? Да? Страшно? - легонько толкнул Данилу сосед.
Мальчик ничего не ответил.
- Раз, два, три, четыре…. Двадцать пять, двадцать шесть, - вместо ответа начал тихонько считать он.
- Да спи ты уже, - проворчал ему сосед, когда ему надоело слушать этот счёт, - из-за тебя только мыши могут заснуть в норке.
- Разве тут есть мыши? - тут же испугалась девочка лежащая позади мальчика, - мамочка, я боюсь, - чуть не заплакала она.
- Мышей нет. Тебе же сказали? Они заснули, - зевнул Данила и вздохнув, задремал.
Виктор ждал, прохаживаясь по залу.
Неклюдов пытался успокоить Шуру, а Октавия, стараясь казаться спокойной, молча стояла возле чулана.
- Охраняете? - подошёл к ней Виктор.
- Охраняю, - тихо ответила Октавия, - у них ведь больше никого нет. И у нас тоже никого кроме них нет.
- Юрий Александрович говорил, что у вас отобрали право быть опекунами? - остановился Виктор, посмотрев на Октавию.
- Да, это так, - сказала Октавия, - глупо? Правда? - горько усмехнулась она, - дама, которая больше всего у них отняла, решает их судьбу. Ведь вы из-за неё здесь? Что она надумала, полковник? - посмотрела она на Виктора.
- Я боюсь себе это представлять, - покачал головой Виктор, - и не хотел бы это озвучивать.
Он глянул на Октавию.
- Некоторые люди считают, что если дружить с вором, то он их не ограбит. А если помогать ему грабить других, то он обязательно за них вступится. А ежели покрывать вора, то он обязательно будет помнить добро, - Виктор помолчал, посмотрел в сторону и подумал, - сколько себя помню, куда их не целуй, у них везде грязный башмак.

На улице, де Роберти закурил, посмотрел вокруг и подошёл к юнкерам.
- Ну что, ребятки? Повоюем сегодня, говорят? - мрачно спросил он.
- Повоюем, ваше благородие! - рассмеялись юнкера в ответ.
Де Роберти присел и протянул руки к костру.
- Вот только костерок притушите, ребята, - сказал он.
- Почему? Помёрзнем ведь! - усмехнулся Поддубный.
- Не помёрзнем, - ответил ему юнкер Авилов, - забрасывайте огонь снегом.
- Ладно уж, - вздохнул Поддубный, - давайте, тушите.
Нехотя, юнкера начали разгребать горящие ветки.
- А ведь правду говорят, - спросил юнкер Авилов у де Роберти, - что Вы, господин поручик, раньше в охранном отделении служили, и бывший контрразведчик?
- Бывших не бывает, - ответил ему де Роберти.
- А я вот подошёл бы для контрразведки? - посмотрел Авилов на де Роберти как-то серьёзно и важно.
- Подошёл бы, - ответил де Роберти, встал и посмотрел на сквер, в сторону кладбища.
Прячась за деревьями и залегая за кустами, к юнкерам, медленно, перебежками приближались солдаты с оружием на изготовку.
- Юнкер Поддубный, - прошептал он тихо, - по моей команде занимаешь позицию в сквере. Остальные со мной…
- Уже? - встал Поддубный глядя в недоумении на де Роберти.
Де Роберти, тихо кивнул в ответ и стараясь не выдавать тревоги, глянул на юнкеров отшвырнув папиросу.
- К бою! Противник слева! - закричал де Роберти, - Первое отделение! Занять позицию в сквере! Остальные в строй! На колено!
- Первое отделение за мной! - закричал Поддубный и бросился в сквер, под укрытие темноты и деревьев, уводя за собой пятерых юнкеров.
- С колена! Готовсь! - скомандовал де Роберти, едва юнкера, построившись к бою перегородили узкий проезд, между сквером и приютом, ярко освещённый остатками костра.
- Началось, - услышал Виктор крики с улицы - все по местам! Барышни, в укрытие!
Виктор выхватил наган и встав за окном. Он разбил стекло и два раза выстрелил по приближающимся солдатам.
Ему в ответ раздались выстрелы, больше напоминающие короткие очереди из пулемёта.
Из окон полетело битое стекло.
По стенам застучали пули.
Октавия закричала.
Неклюдов схватил Шуру и затолкал их обеих в чулан.
- Что случилось? Там стреляют! Там кричат! - проснулись дети испугавшись стрельбы.
- Тихо! Тихо! Все ложитесь! Ложитесь! Не вставайте! - словно в истерике пытались успокоить их Октавия и Шура, но сами начали плакать вместе с детьми.
Двери чулана закрылись. Но в темноте оказалось ещё страшнее.
- Давайте молиться! - заплакал Данила и начал вспоминать слова первой же молитвы, которая ему пришла в голову.
- Богородице Дево, не презри мене грешнаго, требующа Твоея помощи и Твоего заступления, - почти закричал сквозь слёзы мальчик.
Его почти неслышная молитва успокоила остальных.
- … на Тя бо упова душа моя, и помилуй мя, - подхватили остальные, упав на пол.
Шура легла сверху, накрыв собой детей.
Октавия немного помедлила и подсев ближе к дверям, тоже легла, обняв Данилу.
Неклюдов бросился к окну.
Вайсберг уже перезаряжал наган. Из окна было видно, как сквером наступают солдаты. На улице раздался ровный ружейный залп… Это, по солдатам выстрелили юнкера.
- Не спешите, подпоручик, - сказал Неклюдову Вайсберг, - судя по всему тут каждому из нас хватит с лихвой настреляться.
- Матерь Божья, - прошептал Неклюдов, - я никогда не видел такой манеры воевать!
Он достал свой наган и несколько раз выстрелил в сквер.
Вайсберг оттолкнул его от окна, в котором тут же просвистели шесть пуль подряд. Пули ударились об стену. Одна из них попала в рояль. Рояль зазвенел.
- Мне кажется, господин Вайсберг, я Ваш должник, - глянул на рояль Неклюдов.
- Пустяки, - ответил спокойно Вайсберг, - я уже понял эту, как Вы выразились, манеру. Стрелять очередью туда, откуда стреляют одиночными.
Вайсберг резко развернулся к окну и высадил по наступающим барабан…
Вдруг что-то залетело в подворотню и повалил густой жёлтый дым, наполнивший всё вокруг.
- Что это ещё за коптильня? - закричал Вайсберг.
В этот миг, подворотней промелькнули три тени.
- Трое во дворе! - послышался в ответ голос Калашникова.
Калашников увидел, как тёмные фигуры метнулись к сторожке и залегли за ней.
- Бейте стёкла! Не стойте! - крикнул он городовым, замахнувшись наганом на окно. Раздался звон бьющегося стекла.
Городовые открыли огонь по солдатам во дворе. Те начали стрелять в ответ. Дом наполнился грохотом и дымом.
В чулане снова заплакали дети.
Один из солдат, лежащих за сторожкой, хотел перебежать к чёрному входу, но выстрел Калашникова повалил его на снег.
Второго, замешкавшегося, подстрелил городовой. Третий метнулся к выходу на улицу, но тут же был сбит с ног и оглушён лопатой дворника.
- Молодец, Семён! - закричал Калашников в окно, - вяжи его и волоки к себе! После боя разберёмся!
- Слушаюсь, ваше благородие! - раздался бас дворника Семёна.
- Одного взяли живым! - крикнул Калашников Виктору.
- Замечательно! - ответил Виктор, - бери своих людей, и приведите его в чувство! В бой не вступайте до последнего!
- Будет сделано, - улыбнулся Калашников и обернулся к городовым.
- За мной, ребятушки! - махнул он наганом и городовые бросились к чёрному входу…
На улице, юнкера снова приготовились к стрельбе.
- Пли! - скомандовал де Роберти.
Раздался второй залп…
- На колено! - скомандовал Поддубный, едва юнкера пересекли сквер, - к бою, готовсь!
Наступающие сквером солдаты, услышали его крики и открыли ним огонь.
Поддубный, увидев что по ним начали стрелять, заскочил за деревом и махнул остальным, чтобы те падали.
- К чертям строй! Залечь! В укрытие! - закричал он.
Вместе с живыми, упали убитые...
- За деревья! - поняв, что дело безнадёжно, встал на колено Поддубный и выстрелил наугад.
Авилов залёг рядом с ним, глядя на то, как солдаты окопались в нескольких шагах впереди.
- Чего делать будем, унтер хренов? - посмотрел Авилов на Поддубного, -  трёх троих наших убили.
Поддубный посмотрел на оставшихся лежать в сквере товарищей. Среди трёх убитых копошился, пытаясь выбраться один живой, но солдаты вели по нему прицельный огонь, стреляя, едва он шевелился.
- Пс! - махнул ему Поддубный, - пс! Не двигайся! - шепнул он и посмотрел на солдат.
- Ну и? - кивнул ему Авилов.
- Команды не ждать, - сказал Поддубный, - и строй к чертям собачьим. Стрелять по готовности.
- Во! - усмехнулся Авилов.
Он нашёл цель и сделал первый выстрел.
В ответ посыпался град пуль…
Солдаты рассыпали свой строй, разбежались поодиночке и продолжали надвигаться стреляя, прячась за деревьями и под лавочками.
- Что за тактика? - усмехнулся де Роберти и снова крикнул юнкерам, - заряжай! Огонь! Огонь!
Снова залп. Юнкера в темноте не могли отыскать солдат. Палили наугад, туда, откуда по ним, как им казалось, только что стреляли.
Град пуль накрыл строй юнкеров. Солдаты продолжали перебегать от дерева к дереву, приближаясь всё ближе и ближе.
Виктор горько усмехнулся глянув на Вайсберга.
- Ваня, они не удержатся! - крикнул Виктор Вайсбергу, - прикажите им немедленно отступать в сторону Старой Никольськой и уходить к мужской гимназии.
- Есть, - кивнул Вайсберг и бросился к дверям.
Открыв двери, он упал на дорогу и прокатился прямо под ноги к де Роберти.
Вокруг шёл бой.
Де Роберти продолжал стоять во весь рост за деревом и отстреливаться. Четыре юнкера уже лежали убитыми. Ещё двое, увидев что в приюте открыта дверь, схватили раненного товарища и попытались затащить его в дом, но тут же все трое упали скошенные пулями.
- Падай ты! - дёрнул де Роберти Вайсберг.
- Какого чёрта! - выругался, упав, де Роберти.
- Я, так между прочим, жизнь тебе спасаю, - сказал Вайсберг.
- Патроны есть? - кивнул ему де Роберти в ответ.
- Ну есть, - ответил Вайсберг.
- Ну так стреляй, - сказал де Роберти, расстреляв по солдатам барабан нагана.
Он глянул на залегшего под деревом Вайсберга, лёжа на боку заряжая наган.
- А ты какого лешего тут забыл, Ваня? - усмехнулся де Роберти.
- Пришёл сказать, чтобы вы отступали, - ответил Вайсберг.
- А некому отступать, Ваня, - вздохнул де Роберти, - он глянул на убитых юнкеров и выстрелив по солдатам, свистнул Поддубному.
- Ты там жив, Поддубный?
Поддубный и Авилов залегли в снегу и редко отстреливались. Третий юнкер попытался перебежать к ним, но пуля тут же догнала его.
- Пока жив! - послышался голос Поддубного.
- У меня всё! Кто ещё живой, ползите сюда и в дом! - крикнул де Роберти.
- Попробуем! - ответил Поддубный.
Они с Авиловым попытались сдвинуться с места, но их тут же прижали к земле выстрелы.
- Я вот чего думаю, Ваня, - усмехнулся де Роберти, - мы один раз стреляем, а эти пять раз подряд отвечают. Один за пятерых, понимаешь. Мы только два залпа дали. И вон все наши лежат, - кивнул он на убитых, - а эти лупят по нам словно у каждого по пулемёту. Как будто их там целый батальон наступает. И целёхоньки, не встают в шеренгу. А каждый сам себе и шеренга, и офицер, и Штейфон им не орёт «заряжай». Нечестно, конечно, но какая тактика замечательная!
Он посмотрел на солдат и снова выстрелил.
- Что за тактика, Ваня? - кивнул он Вайсбергу.
- Не знаю что за тактика, но если сейчас не перейдём в дом, то её некому будет вводить в войсках, - ответил Вайсберг.
Де Роберти глянул в сквер.
- Так ты жив или нет, юнкер? - снова крикнул он.
- Да жив, мать их так! Жив! - услышал он голос Поддубного.
- Рад слышать Вас, господин юнкер! Поспешай! Мы прикроем! - закричал де Роберти и кивнул, с улыбкой, Вайсбергу.
- На счёт «три».
Де Роберти помолчал, взял на прицел одного из солдат и громко скомандовал: - Три!
Они начали беспорядочно стрелять.
Де Роберти подстрелил того солдата, которого брал на прицел. Остальные обрушили на Вайсберга и де Роберти шквал огня.
Поддубный и Авилов вскочили и бросились из сквера.
Поддубный на миг остановился, вскинул винтовку и выстрелил наугад, но тут же упал отброшенный назад пулями.
- Дурак! - выругался Авилов, подбежал, поднял Поддубного и взвалил себе на плечо.
Он, с криком «Ура!», уже не обращая внимания на пули, бросился к входу в приют.
- Все убиты! - крикнул Авилов офицерам и понёс Поддубного к дому.
- Поспешай, юнкер! Поспешай! - встал де Роберти в полный рост и тоже начал отступать к дверям.
Едва Вайсберг скрылся за порогом, де Роберти расстрелял обойму и заскочив в прихожую, запер за собой дверь на засов.
- Раненного в сторожку к городовым, - не отходя от окна приказал Виктор, - туда же юнкер! Офицеры ко мне!
- Что за чертовщина, Виктор? - заряжая наган подошёл к нему де Роберти, - у них там что, арсенал тянут на подводах?
Виктор ничего не ответил, а только глянул на него.
- Если останемся живы, поручик, обязательно узнаем, - сказал Виктор.
Он снова посмотрел в окно.
- Вот они все выстроились, голубчики.
Солдаты засели за деревьями.
Де Роберти встал у окна напротив Виктора и глянул на солдат.
- Ну так что? Ждём команды, полковник, - кивнул он Виктору.
- Главное не запускайте их во двор, - ответил Виктор и кивнул Неклюдову, - что бы не происходило, постарайтесь удерживаться дольше всех, - сказал он, - вернётся Вайсберг, находитесь вместе.
- Понял, - ответил Неклюдов.
- Десять душ, - вернулся из сторожки, через чёрный вход, Вайсберг, - юнкер Поддубный доходит. Почитайте одиннадцать из двенадцати, господа.
- Повоевали, мальчишки, - сплюнул де Роберти, - чего ждём? - кивнул он снова Виктору.
- Погоди, поручик, - продолжал смотреть на солдат Виктор, - если бы они хотели брать дом штурмом, они бы уже его без труда взяли, со своими-то карабинами. Тут что-то не так.
- Что ты имеешь ввиду? - глянул на него де Роберти.
- Их двенадцать было, - ответил Виктор, - двоих положил Калашников во дворе, одного ты подстрелил, а ещё одного захватили живым. За ним сейчас городовые присматривают. Я тут вижу семерых. Нет командира и ещё двух бойцов, - он подумал и крикнул, - Неклюдов! Что у вас?
- У меня тихо, - ответил Неклюдов.
- Вот это меня и пугает, господа, - сказал Виктор.
- Ну, поиграем с ними в эту игру, - усмехнулся де Роберти, - мне чертовски интересно, что же они такое нам приготовили.
- Да ничего они нам не приготовили хорошего, Коля, - присел на стул в зале Васйберг.
- Что юнкера хоть? - спросил де Роберти в ответ.
- Помирает Поддубный, - опустил глаза Вайсберг, - бредит, мамку зовёт.
- Значит будет жить, - де Роберти помолчал и глянул в окно.
- Со стороны Николаевской, вроде возня какая начинается.
Виктор перебежал к де Роберти. Солдаты, которые залегли ближе к Николаевской, как по команде поднялись и отбежав назад, снова залегли. Потом опять сменили позицию.
- Нет, - бросил наблюдать за ними он, - они хотят, чтобы мы так подумали, - он помолчал, - Неклюдов! Что у вас? - спросил Виктор.
- Солдат, тащит не-то мешок, не то ящик с какой-то палкой, - присмотрелся Неклюдов.
- Где тащит? - обернулся Виктор к Неклюдову.
- Да с кладбища, быстро как-то, - Неклюдов снова присмотрелся, - палку достаёт, длинную такую…
- Это огнемёт! Неклюдов падай! Все на пол! В укрытие! - закричал Виктор…
Едва Неклюдов успел упасть и отползти, в зал через окно, ворвался длинный язык рыжевато-синего пламени. За ним последовал второй. Затем третий и четвёртый…
Очень быстро вспыхнула мебель, шторы, звеня струнами занялся рояль, а из окон посыпалось треснувшее от жара стекло.
- Уводите детей! - вскочив, закричал Виктор, - все во двор! К бою!
Дом быстро занялся пламенем и наполнился едким дымом.
Виктор что-то кричал, но его уже никто не слышал.
Дико закричали дети. Октавия и Шура пытались их успокоить и хоть кого-нибудь собрать, в начавшемся кошмаре и ужасе, но не могли.
Дети выбежали из чулана и начали разбегаться по горящему дому, где прячась от огня.
- Шура! - бросился к чулану Неклюдов.
Двери были открыты, а сам чулан уже пуст охвачен огнём.
- Шура! - закричал Неклюдов.
- Мы здесь! - услышал он сквозь крики, словно в ответ, голос Октавии.
Он ещё раз глянул в чулан, чтобы убедиться, что там никого нет и увидел, забившего в угол, прямо возле двери, ребёнка.
Неклюдов схватил мальчика. Сделав сквозь дым два шага в сторону, где, как ему казалось, он только что слышал голос Октавии, вдруг понял, что задыхается.
- Заберите… мальчика… - прохрипел Неклюдов и вытянув руки вперёд. Держа ребёнка, Неклюдов медленно опустился на колени и упал...
Во дворе послышались выстрелы. Кто-то выхватил мальчика из рук Неклюдова. А чьи-то руки подхватили его самого под плечи и куда-то потащили.
На улице послышался горн и поднялись крики.
- Заходи с тыла! - скомандовал громко Максимовский доставая саблю и направил коня к горящему дому, - прапорщик Козубенко! Не жалеть душегубов! Живыми не брать! Разве что офицера!
- Ежели хоть кто из детишек люто пострадал, то в капусту порубаю хоть бы и офицера, - достал саблю Козубенко и надвинул на глаза фуражку.
- За мной, гусарики! - крикнул он махнув саблей.
Гусары, со свистом и криком налетели на сквер, окружая и догоняя пытающихся отступать солдат.
Сквер наполнился криками и раздались одиночные выстрелы.
Максимовский повёл десяток гусар на переулок, к горящему дому.
Солдаты, те кто был на улице, отстреливаясь бросились к кладбищу.
- Изрубить сволочей, - махнул гусарам Максимовский.
Гусары обогнали своего командира и налетели на солдат.
Поднялся свист, крики и снова началась пальба. Над головами, то и дело сверкали сабли...
На пожарной каланче ударили в набат, которому ответил набат с колокольни собора на площади…
Максимовский посмотрел на то, как гусары с саблями наголо, верхом гоняются за пешими солдатами по скверу, и завернул коня в ворота приюта.
- Стой, кто идёт! - услышал Максимовский голос де Роберти.
- Де Роберти, я очень рад что Вы живы! - соскочил Максимовский с коня и взяв его под уздцы повёл за собой.
- Десять убитых юнкеров, - вышел ему навстречу де Роберти, - один ранен, тяжело.
- Я видел убитых, поручик, - проговорил Максимовский и окинул взглядом двор.
Во дворе стояли Вайсберг и Авилов, глядя на пылающую крышу.
- Где дети? - глянул Максимовский на де Роберти.
- В сторожке, - махнул де Роберти, - все живы, Слава Богу. Мальчонка один надышался дымом, но уже в порядке. Напуганы. Барышни Сидгам стараются держаться.
- Где полковник фон Готт? - спросил Максимовский.
- Вместе со становым приставом допрашивает пленного, - усмехнулся де Роберти
- Пленного? - удивился Максимовский, - вы смогли взять пленного?
- Так точно, - кивнул де Роберти, - правда не мы, а дворник Семён его лопатой по голове огрел.
- Лопатой, говоришь? - усмехнулся Максимовский, - вот это я понимаю бой!
Де Роберти помолчал.
- Прикажите послать за доктором, - сказал он, посмотрев на Максимовского, - юнкер Поддубный в бреду, а подпоручик Неклюдов…
- Что с ним? - кивнул Максимовский.
- Вместе с мальчонкой надышалисьдымом. Сейчас без чувств, - ответил де Роберти.
- Ох уж вы, - передёрнул лицом Максимовский, - давайте обождём с Неклюдовым. Отдышится! А гарнизонный врач прибудет с минут на минуту. Лучше покажите мне пленного.
- Извольте, полковник, - ответил де Роберти и свистнув Вайсбергу, чтобы тот сменил его на карауле, повёл Максимовского в сторожку.
Сбившись посреди сторожки в кучу, дети обнимали сидящую на полу, плачущую над Неклюдовым, Шуру. Неподалёку лежал раненый Поддубный, которого, накрывал подобием одеяла старый дворник.
Городовые сидели тут же, охраняя крышку погреба.
- А отчего детей в подвале не спрятали? - кивнул на погреб Максимовский.
- Если бы они были в подвале, - почти неслышно шепнул де Роберти, - то определённо погибли бы. Там нет ни второго выхода, ни нормальной вентиляции. А нападавшие использовали дымовую завесу и огнемёт.
Увидев вошедшего полковника, дворник вытянулся по стойке смирно. Городовые тоже встали.
- Вольно! - скомандовал Максимовский, кивнул им и подошёл к дворнику, - ты, что ли, пленного сумел взять?
- Так точно, ваше высокоблагородие! - вытянулся дворник, - лопатой по башке огрел и повязал, как приказали господа офицеры!
- Кто таков? - улыбнулся ему Максимовский.
- Отставной вахмистр вашего полка, Семён Снурников! - приложил ладонь к козырьку картуза дворник.
- Молодец вахмистр, - пожал ему плечи Максимовский, - доложу о тебе начальству, а пока что, пойду пообщаюсь с твоим пленным, - он обернулся к де Роберти, - ну, где ваш диверсант?
- В подвале, - указал Максимовскому, де Роберти пальцем вниз.
Пленный ефрейтор курил папиросу и брезгливо глянул на спустившегося в подвал Максимовского.
За Максимовским спустился де Роберти.
- Полковник Николай Николаевич Максимовский II-й, - усмехнулся пленный, - надо же! Вот уж не ожидал увидеть именно Вас! А где товарищ подполковник Козубенко?
Максимовский подошёл, глянул на пленного и посмотрел на Виктора.
- Околесицу несёт? - спросил он.
- Нет, - покрутил головой Виктор, - Константин Васильевич записывает его весьма занимательные слова, - он кивнул на Калашникова.
Калашников, что-то писал в блокноте карандашом.
- Понятно, - сел напротив пленного Максимовский, - ну о будущем мы с тобой поговорим, друг сердечный, - сказал он пленному, - зачем приют было жечь? Детей погубить хотели? Какой ирод вами командует и зачем губить самые безвинные души?
- Хех, - усмехнулся пленный и кивнул, - думаете, товарищ полковник, перед вами сидит душегуб, который хотел сжечь детишек живьём? Нет, - покрутил он головой, - есть вещи поважнее семи безвинных душ.
- Кто вам приказал напасть на приют и убить детей, - спросил Виктор, - этот человек вами командует? Его зовут Борис Штейфон?
Пленный посмотрел на Виктора.
- Господин полковник, - проговорил он, - если бы группенфюреру Штейфону приказали убить тут всех, включая Вас лично, мы бы с вами сейчас не разговаривали. Он не человек. Он демон, как и все офицеры СС. И он погибнет сам, но приказ выполнит. Именно поэтому он любимец фюрера.
- Что за СС? - спросил Максимовский.
- СС, - вздохнул пленный, - это такие войска. Я в них служу. И мы готовы беспрекословно выполнить любой приказ. Знаете в чём наше превосходство?
- И в чём же? - кивнул Максимовский.
- У нас не принято рассуждать, - ответил пленный, - за нас решают, что именно мы должны думать, как думать, и кто должен умереть. А кто жить. И если вы до сих пор живы, то это не потому, что мы плохо воевали. Просто фюрер решил, что это мы для чего-то должны умереть. Мы это знали, когда шли сюда.
- Послушай, ефрейтор, - вздохнул в ответ Максимовский, - просто скажи кто приказал и где его искать. А потом мы с тобой, с удовольствием побеседуем о тех войсках, в которых ты служишь. Интересная у вас философия, только она не русская, не наша. У нас голова на плечах у каждого своя. И душа у каждого своя. И поэтому, эти дети остались живы, а ты сидишь тут. А не потому, что так захотел фюрер, или решил его любимец Штейфон. И фюрер твой тебе не помог, не предусмотрел он лопаты у дворника. А у нас порой и лопата вместо сабли бывает. И даже лучше чем сабля, верно? Голова-то не болит?
- Спасибо, не болит, - ответил пленный, - только про лопату я знал. Не хотел бы, чтобы мне просто лопатой по голове Дед Мороз дал, то и не подставил бы. И кстати, не забудьте про него, товарищ полковник, - улыбнулся пленный, - а то пока вы господа, всё чаще забывчивы.
- Ты это о чём сейчас? - кивнул ему Максимовский, - и какие мы тебе товарищи?
- Да так, про лопату, - ответил пленный, - кроме товарищей, больше Вас ничего не удивило?
- Что нас должно удивить? - подошёл де Роберти, - свора иностранных военных, нападает на детский приют и сжигает его дотла, в надежде, что сгорят дети. Так?
- Не так, - улыбнулся пленный, - дети нам были не нужны. Мы вам дали время их вывести. И только потом он отдал команду запускать огнемётчика. Понимаешь, поручик?
- Тогда зачем было сжигать приют? - спросил Виктор.
Пленный посмотрел на Виктора.
- Господин полковник, - усмехнулся он, - я говорил группенфюреру, что не надо связываться с этой клушей из дворянского собрания.
- Минаевой? - переспросил Виктор.
- Минаевой, - кивнул пленный, - ну Вы же и так знаете, что она воровка и хапуга. Дешевле козлу доверить капусту охранять, чем с ней на дело пойти. Это она попросила сжечь приют и убить детей!
- Ну да, ну да, - закивал Максимовский, - как же! Минаева отдаёт приказы немецким диверсантам! - он глянул на пленного, - ты сам-то веришь себе, ефрейтор?
- Я, к слову, не ефрейтор, а унтерштурмфюрер, - поправил его пленный, - и у меня университетское и военное образование. Я такой же офицер и разведчик, как и господин… - он глянул на де Роберти, - как и Николай Фёдорович де Роберти.
- Да хоть какой-там фюрер, - ответил ему Виктор, - а вот с этого места, где Минаева попросила сжечь приют, поподробнее, унтерштурмфюрер.
Пленный усмехнулся.
- Мы планировали операцию на месте нашей постоянной явки, в гостинице Савинского. Тогда я убедил его, что не стоит идти на поводу у Минаевой и уговорил его дать вам возможность увести детей, - сказал он, - разыграть для неё спектакль, чтобы она поверила в то, что мы выполняем её команды. Иначе я бы не сидел сейчас перед вами. Он бы всё равно от неё избавился. Она уже стала слишком опасна. Легче было просто открыть двери и задушить одного из тех, кто мирно спал в одной из кроватей. И я даже знаю где именно. Никого и не надо было бы искать в потёмках. И никто бы ни о чём не догадался. Мало ли детей умирает во сне? А мальчик пережил трагедию. Вы бы подумали, что у него не выдержало сердце и всё!
- Кого намеревался убить Штейфон? - спросил Виктор.
- Диму Кузьмина-Караваева, - ответил пленный.
- Его здесь нет и не было никогда, - усмехнулся Максимовский.
- Как..? - опешил пленный, - но… я же сам помню, что…
- Что Вы помните? - тихо спросил его Виктор, - может расскажите, кто Вы, наконец-то, и перестанете играть в «отгадай загадку»?
- Почему здесь не было Кузьмина-Караваева? - глянул на него пленный.
- Потому что я определил его в совершенно другое место, - ответил Виктор, - там нет никакой охраны. Но Штейфон, никогда не догадается где мальчик. Скажите господам офицерам, что Вы помните, господин унтерштурмфюрер.
- Этого не может быть… - удивился пленный, - после того как Штейфон порешил его бабушку… - он посмотрел на Виктора, потом на Максимовского и перевёл взгляд на Калашникова.
Калашников глядел на него исподлобья.
- Ну хорошо, - спросил Калашников, - а чем престарелая княгиня Кузьмина-Караваева помешала Минаевой?
- Да ничем она не помешала, - ответил пленный, - просто оказалась у нас на пути.
- Ничего себе армия! - воскликнул де Роберти, - мне бы хоть батальон таких бойцов! Сметут на своём пути всё, что им встретится! Даже старушку…
- Сметали, - глянул на него пленный, - целые деревни таких вот старушек и детишек в Белоруссии и на Брянщине, да так, что и кости их никто не отыщет.
- Наслышаны, - кивнул ему де Роберти, - утешает только то, что до тех дней может нам и не придётся дожить. Это ведь будет лет через тридцать?
Пленный посмотрел на него.
- Я сейчас там, наверху. И мне десять лет… - опустил голову пленный, - мы лежали рядом с ним в том тёмном чулане, в который вы нас засунули. Я разговаривал с ним. Потом мы кричали. Потом молились, а когда всё занялось огнём, мы бежали взявшись за руки, рядом… Ведь если бы не он, то я бы никогда не нашёл выхода из этого дома... даже из задымлённого чулана… он меня спас… потому я и не дал Штейфону убить нас всех.
- Я понимаю, - кивнул Виктор, - но Вы были не против, чтобы погиб Ваш друг детства. И даже готовы были его задушить.
- Если бы я им пожертвовал, то… - подумал пленный, - то не нужен был бы огнемётчик.
- Мы всё знаем, - сказал Виктор, - и про то что Вы прибыли из 1942-го года, и кто Вы такие, и что второй Вашей задачей были бумаги инженера Полежаева и машина им уж собранная. Мы вас опередили. Они у нас. Только мы не можем понять, зачем Вам нужен мальчик? Фактически, половина вашей группы уничтожена нами. Но вы по прежнему жертвуете людьми, ради его захвата и убийства? Неужели, из-за одного единственного ребёнка, которому едва исполнилось двенадцать лет? И который всю свою жизнь просидел дома за книжками, ни с кем не общаясь? И который, с трудом принимает сейчас факт, что в мире существуют другие дети!
- Если вы всё равно уж всё знаете, - проговорил пленный, - то благодаря этому мальчику, только уже выросшему, через тридцать лет большевики уничтожат все наши диверсионные группы у себя в тылу. Будет ликвидирована целая сеть, будут арестованы и преданы трибуналу десятки наших агентов в их армии и на флоте, включая резидента в их Ставке Верховного Главнокомандующего. Дима Кузьмин-Караваев к тому времени будет высокопоставленным офицером в СС. Штейфон в начале даже не поверит в предательство. Потому что Кузьмин-Караваев, долгие годы будет иметь железную репутацию среди всех русских добровольцев, готовившихся двадцать лет к новой войне против большевиков. Сам Фюрер долго не будет верить в то, что Дмитрий Кузьмин-Караваев, штурмбанфюрер СС, окажется асом русской военной разведки, которого десять лет в Рейхе не могли вычислить! И даже более того, что это он координатор так называемого Движения Сопротивления в самом Париже, - он помолчал, -  осенью 1941 года, он, вместе со своим сыном, организует похищение и переброску к большевикам данных на всю нашу агентуру у них в тылу, и на всех членов РОВСа. Практически, он даже не выведет, а вышибет РОВС из войны и нам останется… - помолчал пленный и глянул на Максимовского, - нам останется разве что грязная работа. А тысячи наших разведчиков и подпольщиков отправятся в Сибирь, на каторгу, как вы сейчас выражаетесь.
Виктор посмотрел на него, переглянулся с Максимовским и усмехнулся.
- А знаете, - сказал Виктор, глянув с улыбкой, на пленного, - князя Дмитрия Кузьмина-Караваева можно понять. Большевики, меньшевики, монархисты. Они как наложницы в гаремах! Да Россия одна! И столица у неё не Берлин! И царь, в разные времена звался то вождём, то князем, то императором. Но никогда не звался фюрером!
Пленный вздохнул и даже горько усмехнулся.
- Некоторым из вас я даже не сочувствую, - ответил он, - некоторые из вас потом будут ходить с красными бантами на груди и называться товарищами. Я интересовался, я знаю, - посмотрел он на офицеров, - вот Вы, господин полковник Максимовский, так будете полком командовать. Только у красных, - он перевёл взгляд на де Роберти, - и Вас рад видеть, товарищ полпред Советского Правительства в Берлине, а по совместительству и резидент большевицкой разведки. Кого сменит на этой должности Кузьмин-Караваев? Догадайтесь сами!
Пленный вздохнул, посмотрел на Калашникова.
- Мне жаль, господин становой пристав, - усмехнулся он, - 1-го января 1920 года, Вас с почестями похоронит этот город, с армейским салютом и… рядом с вашими товарищами, красными милиционерами. На Манежной. Как начальника милиции, погибшего в бою с белобандитами. Таком же точно бою…
Он глянул на Виктора.
- А вот Вас я не понимаю, - улыбнулся пленный, - начальник разведки 1-го армейского корпуса, потом - правая рука генерала Врангеля окажется… агентом ЧК… Это Вы сами сообщите главнокомандующему Русской Армией уже тогда, когда откажитесь садится на последний пароход, отчаливающий из Крыма в Турцию.
- Ладно, - выдохнул де Роберти, - мы поняли, что ты знаешь про нас всё. Спасибо за предсказания, - усмехнулся он, - только скажи мне, милейший, - присел де Роберти на перекладину лестницы и закурил, - а когда ты выйдешь из этого приюта, то поди родительский дом тебе большевики наши, - де Роберти снова усмехнулся, - вернут? Не на улицу же тебя Октавия Матвеевна с Шурой выгонят, мол - «Вон Бог, а вон порог!»?
- Октавия Матвеевна умрёт через два года, от чахотки, - грустно сказал пленный, - во время войны. Строгая, справедливая и правильная Октавия Матвеевна…. А Шурочка, - он подумал, - сердце у неё не выдержит глядеть на то, как все будут убивать друг друга.
Пленный посмотрел на всех.
- А куда мне идти было? - опустил пленный глаза, - Минаиха мой дом продала, и землю, и когда вернулся я в свою деревню, как Шурочку схоронили, мне лет пятнадцать было. А мне на порог указали чужие мне люди. Просто ткнули под нос купчую, заверенную Минаевой. Я и вспомнил, что она тут уже не столбовая дворянка была, а товарищ Минаева! Под красными флагами митинговала и даже красный шарфик себе на шею повязала. Те кто ей сегодня верит, глубоко потом об этом, в семнадцатом, пожалеют! По её спискам разные устроители «новой мира» по домам пойдут, «контру» вычищать. Люди ведь тогда начнут семейные альбомы в печах палить, ордена царские в садах зарывать, чужими фамилиями называться. Только это не поможет. А знаете почему?
- Почему? - кивнул Максимовский.
- Потому что страшны не те кто к революциям призывает, а те кто к этим революционерам приспосабливается, - пленный помолчал, - вы вот о России, о Родине толкуете, пытаетесь переубедить меня, что я предал Отечество. А таким как она, на Отечество наплевать, господа. У них одна мысль, как бы при любой власти, да только у власти оставаться! Такие потом составляют расстрельные списки, по которым идём мы…- он опять помолчал, - ну, я в наймах до зимы побыл и прослышал, что юнкера наши к генералу Корнилову, в Новочеркасск уходят, что там он собирает против большевиков армию. И прибился к ним. Вспомнил я тогда, что господа офицеры и юнкера тут кровь за нас, сирот, пролили… - пленный подумал и глянул на офицеров, - потом уже узнал, что вы все к красным подались, кроме Ивана Дмитриевича Вайсберга и Шурочкиного возлюбленного, подпоручика Неклюдова.
- И Козубенко тоже? - спросил де Роберти.
- Веришь, поручик? - усмехнулся горько пленный, - почему я его подполковником назвал? Он подполковником у них и будет.
- Подполковником? - улыбнулся Максимовский, - какие офицеры в нашем полку! И что? Про него-то что знаешь?
- Извольте, полковник! - горько усмехнулся пленный, - наших он много порубит, под Вашим командованием, к слову. Будет начальником вашего штаба. У большевиков будет такой Орден, Красного Знамени. Это вроде Станислава, чтобы вам тут было понятно. Так вот у Козубенко их будет два! В Гражданской, он до последнего дня плечом к плечу с Вами пройдёт. Ну, служить останется. Командиром полка станет. А осенью 1941-го погибнет в бою. Где-то под Ржевом. Сам подымет свой полк в атаку, на немецкие танки.
- На что? - не понял Калашников.
- На танки, господин Калашников, - вздохнул пленный, - будут такие боевые машины, бронированные крепости, вроде бронепоездов. Только ходить они будут по земле, там где даже пехота пройти не может.
-  А из какой деревни Вы, господин немецкий диверсант? - спросил Виктор.
- Из Зарожного, - посмотрел на него пленный.
- Николай Николаевич, - обернулся Виктор к Максимовскому, - уж не в Зарожном ли был налёт ваших гусар, на усадьбу отнятую у сироты этого приюта, Данилы? Каков результат?
- Было дело, - кивнул Максимовский, - изъяли мы купчую и судья вчера вернул землю и дом мальчонке. Кабы не эти события, то мог бы и обрадовать барышень Сидгам. Да думаю, пусть беда эта уляжется.
- Как… вернул? - опешил пленный, - но… этого не было…
- Чего не было, Данил? Ведь Вы же и есть Данила Бычков? Не так ли? - улыбнулся пленному Виктор.
- Да… - проговорил пленный, - я не помню, чтобы мне вернули мой дом и мою землю.
- Думайте сами, почему Вы не помните того, что происходит, - ответил Виктор, - и думайте, почему происходят события, явно исправляющие некоторые моменты и Вашей жизни тоже. Очевидно, появившись тут, вы нарушили естественный ход истории. Вы же увлекаетесь историей, не так ли?
- Да, - покачал пленный головой, - у Неклюдовых будет очень хорошая библиотека.
- А причём тут библиотека Неклюдовых? - спросил де Роберти.
- Да так, - махнул пленный, - ни причём. Там я первый раз увижу книги. Не детские книжки-раскладушки с картинками и сказками, а настоящие книги. В кожаных переплётах, на старых полках до самого потолка. Это было восхитительно! Грандиозно! Монументально! Сокровища, которые я жадно начал глотать и проглотил всё, насколько меня хватило, - он замолчал, глянул на  Виктора и тяжело вздохнул, почти простонав, - только эти сокровища сгорят в семнадцатом, вместе домом Неклюдовых. Потому что забулдыгам и мелким лавочникам, такие сокровища не нужны ни в какие времена, а любой власти они опасны. Точнее не они сами, а те кто ими обладает тут… - он постучал пальцем по виску и снова помолчал, - благо, Мария Григорьевна не доживёт до того времени.
- Когда? - спросил де Роберти.
- Она умрёт через четыре года, - ответил пленный, глянув на де Роберти, - а Алексей Михайлович…
- Что Алексей Михайлович? - спросил Максимовский.
- А он будет доживать свой век в этой сторожке, - усмехнулся горько пленный, - Дед Мороз к тому времени уже представится, а другого места для дворянина Неклюдова в нашем городе не найдётся. Только в помойке, - огляделся он, - Чугуев, он всегда был Чугуевом, плохо помнящим своих благодетелей и достойных сынов. Ну, Шурочка и приютит старика. А как схоронит Алексей Михайлович Шурочку… - он помолчал, - без попа и креста, на санках, зимой под горку тащить будем, я, к тому времени самый старший из всех, и он, - пленный заплакал, вытер слёзы и посмотрел на всех, - а за нами дюжина малышни, мал, мала и меньше, в слезах идут и молчат. Аж гробовая тишина. Ни звука. Жуткая. Ветер завывает и снег метёт вокруг, а мы идём. А они за нами. Страшная тишина и ужас от того, что дети плачут не издавая ни звука. А где попа взять, коли последний поп на колокольне осквернённого безбожниками собора в петле болтается. А рядом попадья. И попята его развешаны вместо зазвонных. Как сейчас помню. А хоронить надо. Сердце у меня не от ужаса тогда сжалось, а от того, что дети только смотрят на старый ящик из под часов, который обозвали гробом, и не плачут. Просто понимают, что в нём их любимица, Шурочка… И для них это такое обыденное. Потому что уже привыкли к смертям. Для них это уже было чем-то обычным, - посмотрел пленный куда-то вверх, пытаясь сдержать слёзы, - и всё бы ничего, если бы не было им по пять, по восемь лет от роду, и если бы кроме смертей они хоть что-то в жизни бы видали… - пленный вздохнул и успокоился, - он, Алексей Михайлович, и станет нянчится с этими сиротами. Сирот ведь станет скоро гораздо больше. И кроме него, они никому не будут нужны. Кому нужны голодные оборванцы? - усмехнулся пленный, - гораздо удобнее всем встречным-поперечным подряд вещать о том, какими героями были их отцы! А дети… что они, дети? - усмехнулся пленный, - сегодня сын героя, а завтра уже - неудобные отпрыски, среди которых куча сыновей и дочек классовых врагов, разной контры, дворян, купцов…  лишь по воле божьей не заколотых штыками вместе со своими родителями в подворотнях, или расстрелянных тут недалеко, за плацем, под обрывом.  Папку с мамкой утащили, а пацан младшую сестрёнку схватил и на заднем дворе спрятался. И такое было. И блукали по городу голодные, и умирали, и убивали таких несчастных каждый день. А Неклюдов ходил и собирал их, где кого найдёт. Хотя понимал, что любой пьяный солдат мог бы и его самого просто пристрелить, без суда и следствия. Весь город знал, что он дворянин и офицер, и что его сын офицер… только эти дети его и спасли. А он спас их. Рука ни у анархистов, ни у большевиков, ни даже у простых бандитов не поднялась на них. Вот он и стал им всем дедушкой. А они стали его внуками. Правда, своих внуков он так и не дождётся. Чужих будет воспитывать, до последнего своего вздоха...
- Ну, так и примените свои знания с пользой, - ответил ему Максимовский, - у Вас, господин Бычков, есть преимущество даже перед нами. Вы знаете всё что будет вплоть да 1942-го года. Подумайте, сколько жизней Вы можете спасти, направив эти знания туда куда следует. Помогли бы своим братьям и сёстрам, многие из которых даже не догадываются о своей ужасной судьбе.
- Ну, уж теперь я точно знаю, что буду делать, - ответил пленный опустив глаза, чтобы офицеры не видели слёз.
- А что мы будем делать? - посмотрел на Виктора де Роберти.
- Я думаю, - ответил Виктор, - прежде всего надо арестовать Капитолину Минаеву. Есть свидетели, есть доказательства и есть сгоревший приют, в котором едва не погибли дети.
- Я подготовлю группу, - кивнул де Роберти и посмотрел на Калашникова, - запрягайте ваш бронированный экипаж, господин становой пристав.
- Для Минаевой он всегда готов, - ответил с улыбкой Калашников, - уж думал, что и не дождусь этого торжества, господа офицеры!
- Этого к нам? - кивнул Виктору Максимовский на пленного.
- Да, - ответил Виктор, - господина Бычкова мы изолируем до конца расследования. И выдайте ему новую одежду, - он встал и посмотрел на пленного, - сожалею, Данил, но о радиомаяках Олендорфа нам тоже известно. Я не могу Вас поместить вместе с профессором Подольским. Но Вам выдадут бумагу, карандаши, перо и чернила. Постарайтесь описать всё как можно подробнее. Нас интересует не только будущее, которое знаете Вы. Прежде всего, напишите всё что Вы знаете про СС. Это Вас спасёт от каторги. А учитывая ваше чистосердечное раскаяние и содействие нам, я думаю, трибунал не будет к Вам строг. Ведь именно Вы спасли детей, и пожалуй Вы единственный, кто имел мотив сорвать планы Штейфона.
- А профессор Подольский у Вас? - удивился пленный.
- Мы его задержали, в первый же день после Вашего прибытия, - ответил Виктор…

Глава 36

- Никому карабины не отдавать и не показывать, - приказал Вайсберг Авилову и гусарам собравшим оружие убитых солдат, -  постарайтесь чтобы тут не осталось даже гильз. Всё грузите на подводы и доставьте в училище.
- Так точно, ваше благородие, - вздохнули Авилов и направился в сквер собирать гильзы.
Вайсберг рассматривал один из карабинов.
- Ну эта система проще, чем та, что была обнаружена в доме у Полежаева, - сказал Вайсберг подошедшему де Роберти. Я думаю, если наши оружейники, с ней разберутся, то через год мы сможем наладить выпуск нового вооружения для армии. А Государь будет рад таким результатам наших дел, - Вайсберг подумал, - я не понимаю, как они умудрялись даже не перезаряжать их.
- Нет ничего проще, - ответил де Роберти, - автоматическая подача патрона. Нашему солдату, чтобы перезарядить винтовку системы Мосина, нужно самому подать патрон в ствол при помощи затвора. Тут патрон вылетает автоматически, после выстрела. И подаётся новый. Всё делают две пружины, которые в наших винтовках не были предусмотрены. Две пружины, господин штабс-капитан!
- Поразительно, - усмехнулся Вайсберг, - и чего же наши господа военные инженеры, не додумались до этого лет десять назад?
- Не думаю, что до этого додумались немецкие, - показал де Роберти Вайсбергу, клеймо «1938» на стволе карабина, - это называется замкнутый круг, Иван Дмитриевич. Немецкий карабин из 1942-го года попадает в 1912-й, где его подбираем мы и создаём русский карабин собственной системы. Это точно, карабин будет! А потом, в 1938 году, немцы, на основе нашего русского карабина, создают свой, - он указал на клеймо, - карабин системы «Маузер», или иначе - «М38».
Де Роберти посмотрел на задумавшегося Вайсберга и улыбнулся.
- Мне кажется, мы ничего не изменим в будущем, Иван Дмитриевич, - сказал де Роберти, - замкнутый круг и есть история.
- Кольцо Времени, - поправил его Вайсберг.
- Правильно, именно Кольцо Времени, - согласился де Роберти.
Уже было совсем светло. Гусары оцепили сквер и отгоняли, от сгоревшего дома, зевак. Подошёл взвод юнкеров. Начальник училища, полковник Фиалковский, прибыл следом. Сочувственно посмотрев на догорающий приют, он покачал головой и, глянув на убитых юнкеров, прошёл во двор.
- Что тут произошло? - обратился он вышедшим из сторожки Максимовскому и Виктору.
- Бой, господин полковник, - коротко ответил Максимовский, - бандиты напали на приют и пытались убить детей.
- Матерь Божья, - снял Фиалковский фуражку и перекрестился, - надеюсь Бог был милосерден к сиротам? - посмотрел он на офицеров.
- Все живы, - вздохнул Виктор, - в бою с бандой погибли десять ваших воспитанников, трое гусар. Юнкер Авилов, под огнём вынес из боя раненного командира отделения, юнкера Поддубного. Банда была почти вся уничтожена. Оставшиеся ушли из города и сейчас мы решаем как их преследовать.
- Как они умудрились убить столько военных? - одел фуражку Фиалковский, - почему? В чём причина, господа офицеры? Они вас взяли на чаепитии?
- Разрешите, господин полковник, - подошёл де Роберти.
- Слушаю Вас, капитан, - обернулся к нему Фиалковский.
- Причина вот, - показал де Роберти карабин.
- Винтовки? - взял карабин Фиалковский, - что в них такого?
- Ничего. Просто пятизарядный карабин, - ответил де Роберти, - позволяет делать пять выстрелов подряд без перезарядки, и заряжается готовой обоймой с патронами. На перезарядку уходит несколько секунд, в то время как на перезарядку нашего нагана, или даже трёхлинейки, мы тратили почти минуту.
- Вы хотите сказать, что… - подумал Фиалковский и глянул на Виктора, - господин полковник, - сказал он, - мне кажется, если Вы отправляетесь в погоню за преступниками, Вам стоит подумать о том, чтобы вооружить свою группу и вверенных Вам бойцов тем оружием, которое было обнаружено в доме у того инженера, Полежаева. Судя по всему оно превосходит эти карабины. Думаю, именно сейчас оно придётся в пору. Я не уверен, что вся банда уничтожена.
Он протянул Виктору карту.
- Это копия с карты обнаруженной штабс-капитаном Вайсбергом и поручиком де Роберти, в гостинице, - сказал Фиалковский, - наши топографы расшифровали её. Понятное дело, что бандиты ушли не в голую степь среди зимы. На этой карте отмечено три десятка несуществующих объектов. Но один из объектов вполне реальный. Это новая лесопилка в районе хутора Малая Бабка. Думайте, господа, - указал  Фиалковский пальцем в небо и направился в сторожку.
- А всё-таки лесопилка? - кивнул Виктор де Роберти, - прав был покойный Николай Петрович. Что ж он нашёл там такого, кроме сушняка, что его убили?
- Времени и ресурсов на подготовку нет, и боезапас ограничен, как я понимаю? - улыбнулся де Роберти.
- Нет, - покрутил головой Виктор, - времени у нас нет.
- Мне тоже нравится эта интрига, Виктор! - усмехнулся стоящий рядом Максимовский.

У ворот приюта остановился экипаж, из которого выбежал Алексей Михайлович Неклюдов и сходу бросился во двор. Как раз в этот миг из сторожки, двое городовых несли тело его сына уложенное на носилки, как Алексею Михайловичу показалось, бездыханное.
Гарнизонный врач вышел следом поправляя очки и не глядя никому в глаза.
- Аккуратнее, господа! Аккуратнее! Несите на телегу! - услышал Алексей Михайлович слова врача и его душа оборвалась.
Он остановился и побледнел глядя на сына. А когда следом вышла плачущая Шура, он вообще схватился за голову и бросился к сыну, остановив городовых.
- Что с ним! Что с ним! - вскричал Алексей Михайлович, - что с моим мальчиком!?
- Да жив он, Алексей Михайлович, - ответил ему врач и кивнул городовым, чтобы те быстрее уносили Неклюдова.
- Господин подпоручик надышались гарью, - сказал врач, - но надобно сказать, что проявил себя геройски!
Алексей Михайлович успокоился, тяжело вздохнул и обнял стоящую на пороге Шуру.
- Куда его увезут? - посмотрел он на врача, - куда мне приходить, чтобы его проведывать? Что нужно, доктор?
- Известно куда, - посмотрел врач на Алексея Михайловича, - в местный лазарет. Хотя я думаю, можно бы его оставить и у доктора Файста, чтобы Вам было удобнее с ним видеться.
Врач подумал.
- Я не думаю, Алексей Михайлович, что Вам вообще придётся его навещать.
- Так безнадёжно? - снова испугался Алексей Михайлович.
- Нет, - посмотрел на него врач сквозь очки, - через пару часов отойдёт. Можете ожидать его к обеду. Хотя, как решит доктор Файст.
Врач взял под козырёк и пошёл нагонять городовых.
Алексей Михайлович прижал к себе Шуру и улыбнулся.
- Успокойся, милая, - сказал он, - скажи мне, все ли целы?
- Все, - продолжала плакать Шура, уткнувшись в плечо Алексея Михайловича, - Юра спас Димочку. Он за ним бросился в горящий чулан и почти вынес его на руках. Но упал без чувств и юнкер Авилов их так и нашёл. И вынес обоих на себе.
- Юнкера эти, бесстрашные молодые люди! - восхищённо сказал Алексей Михайлович и посмотрел на Шуру, - я вот что думаю, милая, - вздохнул он.
- Что? - кивнула ему сквозь слёзы Шура.
- Дом у нас большой, - сказал ей Алексей Михайлович, - состояние солидное и Мария Григорьевна уже в курсе вашего несчастья и вся испереживалась. Да и вообще я приехал за вами.
- Как? Вы пускаете нас к себе в дом? - вытерла слёзы Шура.
- Не пускаю, а настаиваю, чтобы на время восстановления вашей усадьбы, вы все жили у нас и пребывали на нашем содержании, - сказал Алексей Михайлович, - примите предложение, в память о нашей многолетней дружбе с вашими покойными родителями. Да и Бог ещё не дал нам внуков. А так хочется с ними нянчится на старости лет, - улыбнулся он Шуре.
- Дядя Лёша, - зарыдала Шура и снова упала ему на грудь…

Неклюдов пришёл в себя и увидел белый потолок.
- А! - подскочил он и хотел бежать, но голос Файста остановил его неожиданный порыв.
- А вот это лишнее, господин подпоручик, - присел Файст рядом и похлопал его по груди, - надышались Вы дыма, молодой человек,  ой надышались! На пожаре оно как? Главное реже дышать и закрывать нос и рот хоть чем нибудь! Не знали? - усмехнулся он Неклюдову.
- Я ранее не был на пожарах, - ответил ему Неклюдов и вдруг вспомнил события ночи.
- Дети! Шура! Что с ними? - почти подскочил он.
- Да живы все, - снова уложил его на койку Файст.
- Где они? - суматошно спросил Неклюдов, - я хочу их немедленно видеть!
- Ну, ничего сложного в этом нет, - ответил Файст, - напуганы, и это правда. Но Ваш батюшка, едва узнал о случившемся, сразу же забрал их в ваш дом. Всех! А Вам приказал передать, что он и Мария Григорьевна, очень гордятся Вами!
Файст помолчал.
- Город гудит. Десять юнкеров убиты, - покачал он головой, - трое гусар тоже. Юнкер Поддубный до сих пор не приходит в себя. Уже послали за его отцом и полковник Фиалковский не знает как смотреть в глаза матерям погибших, - Файст грустно покачал головой, встал и поставил чайник на печку.
- Будете чай, Юрий Алексеевич? - посмотрел он на Неклюдова.
- Не откажусь, - поднялся Неклюдов и сел на койку, - а когда меня отсюда выпустят? - кивнул он Файсту.
- Да собственно, Вас никто и не держит, - ответил Файст повернувшись к нему, - ну не пугать же Марию Григорьевну вашим бессознательным состоянием? Верно? Вот мы с гарнизонным врачом и решили, что лучше уж отлежитесь у меня в палате, чем на глазах у своей матушки. Я-то, насмотрелся за свою практику многих погорельцев. Так что Вы у меня далеко не первый, - улыбнулся он.
Неклюдов улыбнулся в ответ.
- А ведь мы выстояли, Фридрих Францевич, - проговорил он.
- Первый бой? - улыбнулся Файст.
Чайник закипел. Файст разливал чай по чашкам.
- Первый, - кивнул Неклюдов.
Файст подумал, подошёл к шкафу и достав пузырёк со спиртом и две стопки, поставил их на тумбочку перед койкой Неклюдова,
- С боевым крещением Вас, господин подпоручик, - улыбнулся Файст.
На колокольне только что отзвонили к утренней службе. Файст по привычке выглянул в окно, слушая колокола.
- Да к Вам посетители, Юрий Алексеевич, - улыбнулся он Неклюдову.
- Отец? - встал Неклюдов.
- Думаю он ждёт Вас к обеду, а вот Виктор Иосифович дождаться не могут, - ответил Файст, - с ним ещё тот жандармский офицер, испанец. Как его? Де Роберти де Кастро де ла Серна! - торжественно указал пальцем вверх Файст.
Он отошёл от окна и присел на стул возле койки Неклюдова.
- Как себя чувствуете? Рекомендовать Вас не тревожить, или снова в бой? - спросил он.
- Успеем отоспаться, - присел обратно на койку Неклюдов.
- Разрешите? - предварительно постучав, заглянул палату Виктор.
- Проходите, господин полковник, - встал Файст, - Юрий Алексеевич, как я и обещал, живой-здоровый и требует направить его на передовую.
Следом за Виктором прошёл де Роберти.
- Ох и напугал ты нас, дружище! - рассмеялся де Роберти, подсел к Неклюдову и по дружески обнял его. А мы за тобой! Без тебя тут не обойтись!
- Случилось снова что? - кивнул ему Неклюдов.
- Случилось, - ответил Виктор.
Неклюдов посмотрел на него.
- Только не говорите, что ещё один труп, господа офицеры, - сказал Неклюдов.
- Трупа нет, - ответил Виктор, - но если мы не поспешим, то скоро будет. Больше скажет поручик, - кивнул он на де Роберти.
- Ну, - усмехнулся де Роберти, - в результате героического удара в тыл противника, дворником Семёном по прозвищу Дед Мороз, он же вахмистр Снурников, при помощи снегоуборочной лопаты был оглушён и захвачен в плен унтерштурмфюрер Данил Бычков. В прошлом, воспитанник сиротского приюта барышень Сидгам. К слову, именно его Вы, Юрий Алексеевич, доблестно спасли из горящего чулана.
- Матерь Божья, - схватился за голову Неклюдов, - из этого милого ребёнка вырастет чудовище!
- Ну, чудовищем его сделают обстоятельства, которые мы должны предотвратить, - ответил ему де Роберти, - и процесс уже начался.
- Пленный дал показания, - сказал Виктор, - он не забыл кому он обязан жизнью и охотно согласился нам помочь.
- Ещё бы! - усмехнулся де Роберти, - мы ему вернули родительскую усадьбу! Точнее не ему, а тому, мальчонке. Но это сыграло свою роль. В общем, он выдал лёжку диверсантов. Правда, в обмен на свободу после их ликвидации. Обещает во всём помогать Вашему папеньке и готов даже служить у Вас привратником.
- Интересная биография, ничего не скажешь, - ответил Неклюдов, - а верить ему можно?
- И даже нужно, - сказал де Роберти и похлопал Неклюдова по плечу, - только теперь у Вас семеро детей, подпоручик!
Неклюдов рассмеялся.
- Ладно, я уж не допущу, чтобы он стал этим, унтерштурфюрером. Ну, так, а что делаем, господа? - посмотрел он на Виктора.
- Во-первых, ждём окончания утренней службы и сегодня мы сделаем то, ради чего всё это дело затеяли, - ответил Виктор.
- Неужели? - спросил Виктор.
- Сегодня у Чугуева знаменательный день, - улыбнулся Виктор Неклюдову, - госпожа Минаева исчезнет из его истории навсегда. Вы даже не можете представить, подпоручик, сколько бед не просто уйдут, а даже забудутся его жителями.
- А что второе? - посмотрел на него Неклюдов.
- Берём штурмом их базу, - ответил Виктор, - ту самую, о которой слышал Дима Караваев, когда прятался в леднике. Показания пленного полностью подтверждаются данными карты обнаруженной нашими офицерами на месте явки диверсантов, на железнодорожной станции.
- А Максимовский? - спросил Неклюдов.
- Готовится к бою, Юра, - снова хлопнул по плечу Неклюдова де Роберти, - так что подымайся. Надобно быть сразу и везде. Обещаю! Будет занимательно!
- Да уж куда занимательнее! - усмехнулся в ответ Неклюдов и потянулся за сапогами.
- Фридрих Францевич, - кивнул Файсту Виктор, - Вы тоже пригодитесь, скорее всего. Я думаю, держите наготове свой экипаж.

В соборе уже расходился народ.
Священник только что окончил читать панихиду по погибшим сегодня юнкерам и гусарам.
Калашников вышел на паперть и остановился напротив выхода, будто собираясь перекреститься.
Из собора показалась Минаева.
Калашников одел фуражку и посмотрел на неё.
- Чем обязана, Константин Васильевич? - остановилась Минаева.
- Далеко направляетесь, Галина Николаевна? - ответил Калашников, - я слышал, Вы в дорогу собираетесь?
- Откуда сведения у полиции, о планах предводительницы дворянства? - усмехнулась Минаева.
- На то я становой пристав, чтобы знать о планах жителей, - сказал Калашников, - а вот предводительница ли Вы, или мошенница, это вопрос, - и сделал шаг к Минаевой.
- Стойте где стоите! - почти закричала Минаева, - охрана!
К ней подбежали два молодых парня и встали между Минаевой и Калашниковым.
- Ну, - улыбнулся Калашников, - знать не чиста советь у нашей предводительницы, раз оказывает сопротивление городовым стражам?
Он махнул городовым.
- А ну, уберите этих мужиков!
Городовые, подбежав, с трудом отодвинули парней и спихнули их с паперти. Завязалась потасовка. Запричитали женщины. Закричали люди. Вокруг уже собирался народ.
- Одумайтесь! - выбежал из собора священник, - вы что творите у храма, ироды!
Под шум и причитания, городовые уложили парней лицом на землю и нацепили на них наручники, сев сверху.
- Изгоняем служителей дьявола, отче Иоанн, - послышался голос Виктора.
Народ расступился.
- Наденьте на неё наручники, господин становой пристав, - кивнул Виктор Калашникову.
- Есть-таки справедливость на свете! - подошёл к Минаевой Калашников и, под удивлённый ропот народа, нацепил на неё наручники.
- Исправник Омельяненко, - кивнул исправнику Виктор, - объявите народу, за что арестована Галина Николаева дочь Минаева.
Омельненко подошёл к Минаевой.
- Вы арестованы, госпожа Минаева, за присвоение общественных средств. Незаконные земельные устроения, связанные продажей частному лицу земли, которая была выделена подполковником Гречко для строительства детской благотворительной клиники в нашем городе. Так же, за незаконную торговлю землёй и другим имуществом, принадлежащим сиротам из приюта барышень Сидгам. Так же, за соучастие в хищении денежной выручки, полученной от сделки по переплавке старых орудий донской казачьей батареи, что повлекло безосновательное обвинение в мошенничестве инженера-подполковника Горленко. Так же, Вы обвиняетесь в многолетнем подкупе следствия и суда по данному делу. А так же, - добавил он, -  в соучастии преследования с целью убийства, малолетнего князя Дмитрия Кузьмина-Караваева, в соучастии в убийствах совершённых немецкими шпионами, княгини Кузьминой-Караваевой, гласного городской думы, надворного советника Николая Петровича Агнивцева, и покровительстве их убийцам, подстрекательстве и организации нападения на сиротский приют, с целью убийства обворованных Вами детей.
- Что за подлые обвинения и что за неуважение к дворянскому сословию! - закричала Минаева, - это произвол! Это публичное унижение! И Вы, полковник, будете отвечать за него лично перед Императором! Присяжные суда меня оправдают! Ваши слова, ничем не могут быть подкреплены и являются не более чем обыкновенной клеветой!
Виктор усмехнулся.
- Судить Вас будет особая коллегия, в Петербурге, а не суд присяжных. На правах начальника особой следственной комиссии, я обвиняю Вас, госпожа Минаева, в сотрудничестве с германской разведкой.
Вокруг послышался шёпот...
- Кроме того, - продолжал Виктор, - Вы уже лишены статуса предводителя дворянства, поскольку опорочили своё имя неблаговидными деяниями. Граф Квитка, коего имею честь хорошо знать и состоять в его собрании, Вас низложил. Выборы предводителя местного дворянства состоятся уже завтра, с моим участием.
- Я буду жаловаться самому Императору! - вскричала Минаева.
- Я хорошо знаком и с Государем Императором, - словно продолжал Виктор, -  и со всем Его Августейшим Семейством. Смею заверить, вопрос о лишении Вас дворянского титула уже рассматривается.
- Догадываюсь, кто будет очередным предводителем, - брезгливо глянула Минаева на Неклюдова, - хорошо ж ты всё устроил для своего папеньки, сопляк!
- Не очередным, а настоящим!  - ответил ей Неклюдов, - и предводителем будет настоящий дворянин, в отличие от Вас! Уведите её! - кивнул он Омельяненко.
- Куда прикажете сопроводить арестованную, господин полковник? - спросил у Виктора Омельяненко.
- В комендатуру, - махнул Виктор, - там с ней разберёмся.
Минаева гордо посмотрела на Виктора.
- А я в Вас ошибалась, барон, - сквозь зубы проговорила она, - связи у Вас есть! Одного ума мало, чтобы уничтожить империю, которая строилась годами!
- Связи тут ни причём, - ответил Виктор, - когда строишь империю, важно не заключать сделок с дьяволом. А Вы имели такую неосторожность. Но не учли, что дьявол любит чистые перчатки…
Виктор посмотрел вокруг.
- Это чтобы не было лишних сплетен и слухов, - обратился Виктор к людям.
Народ зашептался.
- Ишь как барынь-то берут…
- Военные… надо же! Шпионка оказалась! Всё к тому и шло...
- Да воровка она… туды ей и дорога…
Омельяненко подтолкнул Минаеву и потащил её в сторону комендатуры. Народ расступился пропуская их, продолжая обсуждать виденное. Виктор кивнул священнику и пошёл следом. Неклюдов направился за ними.
Охранников Минаевой наконец-то подняли из грязи.
Калашников подошёл к ним, посмотрел на их измазанные в грязи лица.
- Па! Да это же те, что уже год в розыске у меня! - он сбил с них шапки, - жульё местное. Ну, с вами мы поговорим позже, а пока посидите в околотке, дружочки…

Глава 37

Солдат отбросил недокуренную папиросу и кинулся в дом, увидев на опушке леса приближающийся гусарский разъезд.
Гусары, быстро и уверенно приближались к лесопилке, держа сабли наготове.
- Гусары, господин группенфюрер! - залетел солдат в дом.
- Не удивительно, - посмотрел на хозяина лесопилки, купца Артемия Левченко, Штейфон, - давай, собирай своих людей.
Левченко подскочил и почти побежал в барак, где жили рабочие.
Штейфон встал.
- Занять огневые позиции, - кивнул он солдату, - приготовиться к обороне и без команды не стрелять, - сказал он спокойно, - Максимовский, конечно гусар, но не идиот, чтобы бросать кавалерию на амбразуры.
Гусары дошли почти до лесопилки, но тут же развернули коней и галопом помчали назад.
- Там устроена целая крепость, - едва доехали до бивака гусары, соскочил с коня прапорщик Козубенко и подбежал к Максимовскому.
- Понятно, - ответил Максимовский и глянул на Виктора, - кавалерия там не нужна. Всадник это смертник.
- Совершенно верно, - согласился Виктор и глянул на Козубенко, - сколько, по Вашему мнению, там можно разместить стрелков?
- Да разместить-то можно и роту, - ответил Козубенко, - только вот огонь им вести ой как неудобно. Кругом лес. Стало быть, все стрелки будут ближе к воротам лежать. И если у них нет пулемёта, то продержаться они могут пару часов. Лесопилка окопана, против кавалерии стоят ежи. Явно, ребята нас ждали, раз устроили там настоящий форт.
- Штейфон понимал сразу, что придётся воевать, - глянул Виктор на офицеров, - поэтому подготовился. Знаем точно, что у них есть огнемёт, автоматические карабины и бойцы они хорошие.
Он открыл ящик.
- Прошу брать винтовки, господа, - указал Виктор на автоматы.
- Как с ними обращаться? - взял автомат де Роберти.
- Так же как и с пулемётом Льюиса, господа офицеры, - показал другой автомат Виктор, - имеет три режима. Не забудьте снять с предохранителя. Очередью бейте только в упор. Это будет эффект, как будто вы стреляете из ручного пулемёта. Ни в коем случае становитесь в цепь, огонь ведите из засады и прикрывайте друг друга. Воюйте перебежками, по принципу «упасть — окопаться».
Он помолчал.
- У Вас, у каждого, в распоряжении по шесть рожков на поясе, один в автомате, один запасной.
Виктор помолчал и глянул на всех.
- Полковник Максимовский и прапорщик Козубенко, берут трёх гусар и бьют в левый фланг противника, со стороны леса. Поручик де Роберти и штабс-капитан Вайсберг, вместе с Калашниковым наступают на ворота. Не надо подыматься в атаку до тех пор, пока казаки не вынесут ворота из орудия. Потом наступайте. Ну, а мы с Неклюдовым зайдём с тыла. Там будет самое интересное.
- Ну, за Веру, Царя и Отечество, - усмехнулся де Роберти скидывая шинель и цепляя на плечо автомат, - вот это я понимаю бой!
Он весело глянул на Неклюдова.
- Дом не подожги им в отместку, подпоручик!
Солдаты залегли под забором и приготовились к бою, наблюдая за гусарами из укрытия.
Штейфон ждал появления тех, с кем придётся воевать, так же лёжа под забором рядом с Левченко, глядя на дорогу.
- Чего они ждут? - спросил не-то себя, не-то у Левченко, Штейфон.
- Непохоже на гусар, - ответил Левченко, - медлят, тишина, как будто и не собираются воевать. Шёл бы гусарский полк, шум был бы на всю округу.
- Правильно, господин Левченко, - проговорил Штейфон, -  бояться надо того, что тихо ходит.
Со стороны леса, послышались знакомые Штейфону автоматные очереди.
- Вот Вам и горн, - улыбнулся он глянув на Левченко, - а это ещё откуда тут взялось?
- Противник справа! - закричал Штейфон солдатам, увидев приближающуюся группу с автоматами.
Автоматчики залегли за деревьями, прежде чем солдаты успели из увидеть, и открыли прицельный огонь выкашивая солдат одного за одним.
- Сменить позицию! - закричал Штейфон.
Прижимаясь к земле, прячась за брёвнами, солдаты начали перебираться на левый фланг.
- Ворота! Прикрывайте ворота! - скомандовал Штейфон, но в воротах раздался взрыв. Обе их половины разлетелись. Взрывом убило одного из солдат и накрыло Левченко.
В дыму, в воротах, показалась ещё одна группа автоматчиков, которая расстреливала всех кого видела во дворе.
- Мать твою, - выругался Штейфон глядя сквозь дым на офицеров, - как мы под Брестом. Но это уже становится интересным.
Он дёрнулся в сторону, и упав за бревно выстрелил в одного из офицеров. Тот, заметив что в него целятся, так же отскочил и залёг за другим бревном, выпустив очередь по Штейфону
Штейфон попятился назад, пытаясь отстреливаться.
- Чтоб тебя… перезарядил пистолет Штейфон, - откуда у вас автоматы, черти?
Он осмотрелся.
- Уходи к лесу! К лесу! - схватил он раненного Левченко и поволок за собой.
Дотянув Левченко почти до дома, Штейфон посмотрел на него.
- Прости друг, - улыбнулся он, приставив к его виску пистолет.
- Что Вы делаете? Не надо! - стал умолять Левченко.
- От имени фюрера, благодарю Вас за помощь оказанную Рейху, - улыбнулся Штейфон, - и подчищаю дерьмо оставленное за собой. Надеюсь, Ваши потомки напишут обо мне хвалебные оды и слёзные поэмы, господин Левченко. И даже поставят мне в этом городе памятник. Ну, хотя бы мемориальный стенд в музее. Только пусть не забудут при этом вспомнить, что я был верным рыцарем своего фюрера, шёл по трупам стариков, и ни слёзы матерей, ни даже мольбы детей меня не останавливали. Поняли, господин Левченко?
- Разве вы не за свободную Россию? - удивлённо посмотрел на него Левченко, - Вы же говорили, что воюете не за Германию, а против будущих большевиков, которые уничтожат лучших сынов нашего Отечества!
- Если бы не такие дураки как ты, то и воевать бы не пришлось, - покачал головой Штейфон, - ни сейчас, ни потом, ни через сто лет, - и выстрелил...
Отшвырнув труп Левченко, укрываясь от автоматных очередей, Штейфон подполз ближе к дому...
Солдаты бросились к лесу. Оттуда раздались короткие очереди. Один за одним падали убитые. Оставшиеся в живых, залегали кто где успевал, и отстреливались. Но и их косили прицельно, почти в упор…
Посмотрев на то, как гибнут  его последние солдаты, Штейфон бросился в дом…
Бой длился недолго...
- Десять минут с небольшим, господа! - наконец услышал Штейфон голоса со двора.
Он скинул шинель, нацепил на себя рваный тулуп и огромную меховую шапку.
Быстро затолкав за печку шинель и фуражку, Штейфон засунул пистолет в сапог и залез под печь.
Скоро двери открылись.
- Никого, господин поручик! - раздался голос Козубенко.
- Так уж и никого? - вошёл де Роберти.
Следом зашёл Вайсберг.
- Соберите убитых и оружие, - послышался приказ Максимовского.
- Выполняй, - кивнул де Роберти Козубенко.
- Есть, - ответил Козубенко и вышел.
Штейфон помедлил и вылез из своего укрытия.
- Помилуйте, господа охвицеры, - наклонился он низко, пряча лицо и поняв вверх руки, - не убивайте, не лишайте жизни, не губите душу окаянную.
- А ты ещё кто? - глянул на него Вайсберг.
- Митяй я, - проговорил, стараясь шепелявить и окать, Штейфон, - Митяй Охременков, лесорубом тут у господина Левченки, на зиму устроимши он меня, да сам энтих бандитов понавёл. Знал бы я, так стороной бы и прошёл, так нечистый меня сбил с путей истинных.
- Ладно, - усмехнулся де Роберти, - поди помоги господам офицерам.
- Спасибо, ваше благородие, подсоблю, подсоблю господам, - поклонился Штейфон и прихрамывая вышел во двор.
- Что-то не нравится он мне, - кивнул ему вслед Вайсберг.
Де Роберти посмотрел вокруг, осмотрел дом, заглянул на печь и напоследок глянул за печку. Там он увидел полковничью шинель и офицерскую фуражку.
Со всех ног де Роберти бросился во двор.
- Где он! Где? - крикнул де Роберти Неклюдову.
- Кто? - не понял Неклюдов.
- Мужик, в тулупе рваном и в шапке тут был только что! - закричал де Роберти.
- Да был тут такой, Митяй какой-то, достал всех своим нытьем, - ответил Неклюдов, - один труп приволок и за винтовками пошёл.
- Это Штейфон! - снова закричал де Роберти.
Он махнул рукой и побежал в сторону бивака к гусарам…

Артемий Знаменский очень любил рисовать. Но больше всего любил хвастаться своими рисунками. Особенно, ему нравилось хвастаться ими перед гостями.
Мальчик уже полчаса рассказывал зашедшему к ним офицеру, о том как он рисует, что уже рисовал и что вообще хочет нарисовать.
- Это гуашь, - важно говорил Артемий, стараясь не смотреть на офицера, - вот, правда понимаете, не хватило красной краски, поэтому я использовал жёлтую. Но папенька обещались мне заказать настоящую гуашь, не такую как здесь. А акварель, она похуже будет. Не такая яркая. Хотя художник Айвазовский со мной бы не согласился, - пустился в размышления мальчик, - а Вы, господин полковник, умеете рисовать?
- Умею, - улыбнулся полковник.
Мальчик улыбнулся в ответ.
- Вот видите, - вздохнул он, - только благородные люди наверное понимают моё увлечение, - он посмотрел на полковника, - а меня уже есть знакомый полковник, - важно сказал Артемий, - барон Виктор фон Готт. Вы знакомы с ним?
- Конечно, - улыбнулся полковник, - мы с ним вместе воевали.
- Вы воевали? - стараясь не выдавать удивления и восхитился мальчик, - когда я выросту, наверное тоже непременно буду воевать.
Он посмотрел на полковника.
- А Вы как думаете?
- Я думаю, на ваш век войн хватит, юный князь, - кивнул полковник.
Артемий вздохнул.
- Да, - покачал он головой, - мой папенька тоже в прошлом офицер. Он, знаете ли, генерал-майор! Наверное это в честь него наша горка называется Генеральской? Впрочем нет, - подумал мальчик, - это в честь генерал-майора Корнеенко. Я ужасно хвастлив и прошу меня простить.
Так шло время. Офицер слушал болтовню Артемия, а Артемий не замолкал.
В дверях зазвонил колокольчик.
- Хм! - возмутился мальчик, - где эта Анфиса!?
Он закричал.
- Анфиса! Ты что, не слышишь, что в дверь звонят!?
В ответ была тишина…
- Анфиса? - удивлёно проговорил мальчик глянув на пустой коридор, где увидел лежащее у дверей бездыханное тело  Анфисы…
- Ломайте двери! - услышал он с улицы знакомый голос и удары прикладами по дверям…
Штейфон встал и подошёл к Артемию.
Артемий вздрогнул...
В дом к Знаменским ввалились военные с оружием.
- Отпусти мальчика! - наставил на Штейфона автомат Виктор.
Штейфон обняв Артемия и крепко, почти больно, сжал мальчику плечо.
- Отлично! Я вас всех ждал! За медный пятак, газетчик сам известил тех кого нужно, - усмехнулся Штейфон, - это называется, вызвать огонь на себя, барон, - он посмотрел на мальчика и улыбнулся, - а разве я его держу? Мы мило беседовали о художествах, пока не вломились вы. И стоит тебе, фон Готт, или хоть кому-то из Вас, сделать шаг, я пристрелю его.
Штейфон достал пистолет и приставил к виску мальчика.
- Штейфон, вы разбиты и мы всё знаем, - ответил Виктор, - мы знаем кто вы, откуда и зачем сюда пришли. И ты никогда не найдёшь маленького Кузьмина-Караваева. И информация из Парижа всё равно уйдёт в 1941-м году в Москву. И ваши диверсионные группы, всё равно уничтожит контрразведка той армии, что будет после нас! И про революцию, и про Мировую Войну мы тоже  уже знаем!
- И примете в ней участие, - усмехнулся Штейфон, - просто я начал воевать против вас немного ранее, чем генерал Корнилов. Не стал дожидаться Ледяного Похода.
- Маменька… - заплакал мальчик.
В дом вбежала Розалия Оттовна. Она хотела было закричать, увидев как незнакомый офицер приставил пистолет к голове её перепуганного насмерть сына, но де Роберти схватил её, оттащил в коридор и крепко зажал ей рот.
- Тихо, тихо, - проговорил де Роберти, - не стоит Вам на это смотреть, сударыня.
Виктор, осторожно сделал шаг вперёд, держа под прицелом лоб Штейфона.
Следом за женой вошёл Знаменский.
- Отпусти моего сына, - глянул он на Штейфона.
- О, - посмотрел на Знаменского Штейфон, - генерал, князь Знаменский. А разве Вы не должны были умереть в этом месяце?
- Чего ты хочешь? - спросил Знаменский.
- Мальчишку, в обмен на мальчишку, - ответил Штейфон.
- Отпусти моего сына и мы поговорим, - глянул Знаменский ему в глаза, - того кого ты ищешь, тут всё равно нет! И вообще, причём здесь моя семья?
- Да ну, - усмехнулся Штефон, - Чугуев же большая деревня? Ну так скоро Вы поймёте, князь, причём тут ваша уважаемая семья.
Знаменский остановился.
- Если ты навредишь моему сыну, ты глубоко об этом пожалеешь, - проговорил он.
- Ой, не надо, генерал, - усмехнулся Штейфон, - лично Вы вообще не должны бы были жить. Просто кое-кто решил, - глянул он вниз, на Артеми, - что Ваша жизнь должна продлиться несколько дольше положенного. Ну так я исправлю этот парадокс времени.
Он сжал пальцами горло Артемию и вытащив и выстрелил в князя.
Артемий хотел было закричать, но не смог. Шейфон сильно сдавил ему горло.
Князь упал. Де Робери с трудом удерживал Розалию Оттовну, по прежнему зажимая ей рот. Вайсберг хотел было броситься к Знаменскому, но Штейфон наставил на него пистолет.
- Не двигаться, - приказал Штейфон Вайсбергу, - я исправляю временной парадокс, я же сказал всем, еврей! И вы все, должны бы были догадаться, что князь должен был умереть три недели назад,  если у вас были мозги, - он кивнул на мальчика, - из-за своего непослушного сыночка, к слову. Впрочем, он из-за него и умер только что. Был бы мальчик послушным и внимательным, он ни за что не впустил бы незнакомца в дом!
Виктор глянул на убитого Знаменского и ступил ещё шаг вперёд.
Штейфон, медленно оттянул мальчика назад.
- Пропустите! - послышалось из коридора.
Вошёл Ленберг и встал рядом с Виктором.
- Отпусти его, - приказал он Штейфону.
- Внезапно плохо себя почувствовал, оберфюрер? - усмехнулся Штейфон и кивнул Виктору, - знакомьтесь, барон! Вот последний член моей группы, оберфюрер Артур фон Ленберг, - усмехнулся Штейфон, - заметьте, барон! Как я понимаю, Ваш брат по крови? Немец? Или Вы тоже еврей? - Штейфон снова усмехнулся и посмотрел на Ленберга, - ловко ты меня обошёл. Маячок выбросил, мундирчик снял. Глядишь — франт! Ну и бежал бы себе, если бы было всё так просто? К чему околачиваться возле дома Знаменских и ждать меня? Без тебя Германия выстоит, недонемец-фольксдойче! Зачем было приходить? Не хочешь рассказать господам офицерам? А?
- Просто отпусти, - ответил Ленберг.
Штейфон посмотрел вниз на уже задыхающегося Артемия.
- А ты что, в штаны мочился в детстве, оберфюрер? Весь сапог мне обоссал, - рассмеялся Штейфон.
Ленберг глянул на Артемия. Глаза мальчика уже поплыли, а губы посинели. Руки безвольно повисли и он понял, что мальчик сейчас просто задохнётся.
- Ах ты мразь, Штейфон… - выдавил из себя он, - детей у тебя отлично убивать получается. Знать, каждый выбирает врага по себе?
Штейфон посмотрел на пистолет и отбросил его.
- Извини, последний патрон на князя потратил, - сказал он, - а ты дурак, фон Готт. Под прицелом меня держал.
Штейфон полез за кинжалом.
- Ну уж нет, - выдавил из себя Ленберг и бросился на Штейфона, схватив его за горло.
Штейфон отпустил мальчика и ударил Ленберга кинжалом в живот...
Яркая вспышка осветила комнату…
От яркого света, все кто был в доме, упали на пол.
- Твою ж мать! - выругался де Роберти, прикрывая собой Розалию Оттовну.
- Тёмушка! - вырвавшись, бросилась к сыну Розалия Оттовна.
- Врача! Зовит доктора! Скорее! - выскочил на улицу Вайсберг махая руками стоявшему неподалёку извозчику.
- Где он? - поднялся Виктор.
Следом за Розалией Оттовной в комнату вбежал де Роберти.
- Что это, чёрт побери было? - посмотрел он вокруг, - и где Штейфон? Куда он пропал? Он сквозь землю провалился, что ли?
- Тёма! - рыдала Розалия Оттовна над сыном, - Тёмушка! - тормошила она его что есть силы, убиваясь и не слыша никого вокруг.
- Погодите, сударыня, - присел рядом де Роберти.
Он взял мальчика на руки и приложил пальцы к горлу.
- Сударыня, - покрутил он головой.
- Боже! Боже! - забилась в слезах Розалия Оттовна.
- Он жив, - успокоил её де Роберти, - просто напуган и без чувств. А насчёт вашего супруга, я очень сожалею… - посмотрел он на Знаменского.
- Маменька… - прохрипел тут мальчик.
- Вот видите, он жив, - чуть не заплакал де Роберти, передав Артемия на руки Розалии Оттовне.
- Тёмушка, сынок, - не успокаивалась она, прижав к себе сына.
- Я так испугался, - проговорил Артемий, боясь открыть глаза, - он убил папеньку... Нет... Ну скажи, что нет… - бился в истерике, хрипя голосом мальчик, обнимая маму.
Виктор присел, над лежащим лицом вниз на полу, Ленбергом и перевернул его на спину.
Ленберг улыбался, держался за живот, а из живота торчала рукоять кинжала.
- Полковник фон Готт? Хотя, какой глупый вопрос, - улыбнулся Ленберг, сто лет Вас не видел, барон. Недосуг было поблагодарить Вас. Не будь Вас, я бы ничего сейчас не сделал.
- Штейфон Вас уже представил, - покачал головой Виктор и обернулся в коридор.
Вошёл Файст.
Файст только покачал головой глядя на убитого Знаменского и подошёл к Ленбергу.
- Его можно спасти, - сказал Файст.
- Не надо, Фридрих Францевич, - усмехнулся Ленберг, - всё кончено. Душу уже спас. Грехи уже отмолил, - он посмотрел на Розалию Оттовну, - помогите лучше ему.
Файст молча кивнул, присел возле Розалии Оттовны и приняв у неё из рук мальчика, уложил его на диван.
Ленберг глянул на Виктора.
- А Вас прошу, очень прошу, не зарывайте как собаку. Я ведь тоже, вроде, вроде бы, ещё офицер.
Виктор вздохнул.
- Слово офицера, - кивнул он Ленбергу.
Тот снял перстень.
- Мой кинжал и это, - вложил он Виктору перстень в руку, - отдайте мальчику. Это его…
Ленберг умер.
Розалия Оттовна успокоилась. Файст что-то говорил плачущему Артемию, а  де Роберти нервно закурил, встав у окна.
Розалия Оттовна глянула на Ленберга.
- Он умер? Как я сейчас хочу, чтобы он жил. Он спас Тёмушку. Он меня пытался предупредить, передать Вам, барон, что он германский шпион и ушёл от них, - вытирая слёзы проговорила она, - а дура, подумала, что он сумасшедший… Послушай я его тогда, может быть и… - глянула она на лежавшего рядом мужа.
- Порой, те кого мы принимаем за сумасшедших, оказываются нашими ангелами-хранителями, - ответил ей Виктор, - он был ангелом-хранителем вашего сына.
Виктор отцепил с пояса Ленберга кинжал и отдал его и перстень Розалии Оттовне.
- Это его, - сказал Виктор, - когда всё окончится, просто отдайте кинжал и перстень Артемию.
- Да, - кивнула она, - я слышала, это была его последняя воля, отдать их моему сыну.
- Не последняя, - сказал Виктор, - его воля жива. Он жив и он тут. Потому что этот немецкий офицер и есть Ваш сын Артемий…
Виктор встал и молча вышел на улицу.
У порога стоял Вайсберг и курил папиросу.
- Всё кончено? - спросил Вайсберг, - банда уничтожена, Штейфон исчез у всех на глазах. Может его тоже кто-то того? - посмотрел он на Виктора.
- Он не исчез, - ответил Виктор, - он ушёл, но задание провалил.
Виктор улыбнулся.
- Максимовский решил задержаться на той лесопилке, обыскать там всё. Завтра собирается к вдове Горленко, приносить извинения. Казачий атаман тоже. Дворяне ей хотят оказать помощь. Неклюдов с Калашниковым хотят задать пару вопросов Низовцеву, - вздохнул Вайсберг, - а как ты думаешь, Виктор, - потомки будут помнить нас? Положат, хотя бы цветочек на наши могилки? Ведь мы помогли им, что бы там не говорили. Воевали против врага, который на них пошёл войной. Пришли, получается, на помощь нашим внукам? Ты, подпоручик Неклюдов, поручик де Роберти, старый доктор Файст, юнкер Поддубный, юнкер Авилов, полковник Максимовский со своими гусарами, прапорщик Козубенко, становой пристав Калашников, полковник Фиалковский… Про себя помолчи, неприлично хвалить себя самого… И наши ребята, юнкера и гусары, городовые и князь Знаменский и даже гласный Городской Думы Агнивцев, пролили свою кровь и сложили свои головы, получается, в той войне, которая будет там, в далёком будущем? В той, где солдатами будут уже наши сыновья и внуки! - он посмотрел на Виктора, - как ты думаешь? Празднуя свою победу, они нас тоже будут вспоминать?
- Будут, - улыбнулся Виктор, - обязательно будут…


РОССИЯ; ХАРЬКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ; ЧУГУЕВ; ФЕВРАЛЬ 1912 ГОДА
Евстафий Пантелеймонович не обращал внимания на истеричные крики Низовцева, продолжая снимать стенды со стен.
Вокруг крутились любопытные гимназисты, шумно обсуждая всё что происходит и откровенно смеясь над директором и тут же кривляя его.
- Нет! Ну вы посмотрите! Посмотрите! - кричал Низовцев, стараясь привлечь всеобщее внимание, - это же грабёж среди бела дня! Учитель арифметики и геометрии грабит гимназию, господа!
Он попытался подозвать проходившего мимо учителя географии, но тот, глянув на происходящее, почему-то спешно удалился.
- Немедленно прекратите сей произвол! Что за самоуправство, милостивый государь! - тогда закричал Низовцев на Евстафия Пантелеймоновича и был готов броситься вырывать у него из рук снятые со стены стенды с формулами и решениями теорем.
- Да Бог с Вами, Илья Николаевич, - отошёл от стены Евстафий Пантелеймонович, сворачивая стенды в один рулон и укладывая их в огромный портфель, - эти стенды я сам рисовал, простите, - невозмутимо произнёс он, - и картон я на свои гроши покупал. А рисовать их мне, вон, - кивнул он на гимназистов, - мальчики помогали! А Вы, милейший, ни копейки не выделили на оформление кабинета арифметики. Ведь верно же, или я вру?
Он пристально глянул на Низовцева.
- Мне надоела постоянна ложь с Вашей стороны и Ваша бесхребетность и лизоблюдство даже перед наглой сторожихой! И увольняюсь, немедля! И единственная причина сего решения — только Вы, милейший!
Низовцев покраснел и хотел было что-то сказать, эдакое острое и лаконичное, но не смог подобрать слов от волнения. К тому же, смешки гимназистов за спиной явно раздражали. Низовцев отчётливо слышал, что смешочки и шуточки мальчишек были в его адрес.
- Но Вы же не можете грабить гимназию! - почти что не вскричал Низовцев и тут увидел, приближающихся коридором Неклюдова и станового пристава Калашникова.
- Господа! Тут грабёж! Остановите вора! - замахал руками Низовцев.
Офицеры подошли.
Неклюдов глянул на Низовцева.
- Он! Он крадёт среди бела дня наглядные пособия! - указал пальцем на Евстафия Пантелеймоновича Низовцев, - остановите его! Немедленно! Я требую!
- Где рояль? - глянул Неклюдов на Низовцева в ответ.
Гимназисты моментально затихли и с интересом, уже молча наблюдали за тем что происходит.
Евстафий Пантелеймонович даже отложил стенды и поправив пенсне усмехнулся. На его лице расплылась улыбка.
- Какой рояль? - испуганно проговорил Низовцев.
- Белый рояль, шкура ты эдакая! - ответил ему теперь Калашников, показав наручники…
- Мда, два рубля мне, похоже никто не вернёт, - вздохнул Евстафий Пантелеймонович глядя на то, как на Низовцева одели эти самые наручники и под радостное улюлюкание гимназистов увели коридором… - а вот об увольнении придётся забыть. Кто-то же должен выгнать сторожиху? - подумал он.

ГЕРМАНИЯ; СЕКРЕТНАЯ БАЗА РСХА; БРАНДЕНБУРГ; 1942 ГОД
Штейфон тянул вторую порцию коньяка.
- ...вот такая история, - покачал он головой, глядя на Олендорфа.
- Получается, ни до Полежаева, ни до его бумаг, ни даже до мальчишки вы не смогли и близко подобраться, - усмехнулся Олендорф, - да, недооценил я Вашего сослуживца, - посмотрел Олендорф на Штейфона, - бывшего, - добавил он.
- Такое ощущение, что они нас там ждали, - проговорил Штейфон.
Олендорф посмотрел на Штейфона, разглядывая его лицо.
- Кто это Вас так? - прищурил он глаз, - да нет, шишка будет, но синяк вряд ли.
- Ваш оберфюрер Ленберг! - ответил Штейфон, - я бы его к стенке поставил и расстрелял бы на месте. Если бы поймал...
- Кто такой Ленберг? - удивлённо посмотрел на Штейфона Олендорф.
- Ваш оберфюрер, которого Вы отправили вместе со мной, - ответил Штейфон.
- Я? - удивился ещё больше Олендорф, - Ленберга? Я впервые слышу эту фамилию, господин группенфюрер! Вы были единственным офицером в группе, на взвод бойцов, и я никого с Вами не отправлял, кроме профессора Подольского!
Штейфон выдохнул, глянул на Олендорфа исподлобья.
- То есть, никакого Ленберга нет и не было?
- Не было… - ответил Олендорф.
- Значит у него получилось подправить свою судьбу, - усмехнулся Штейфон, - работает машинка-то, меняет будущее!
- Ну конечно работает, - присел Олендорф напротив Штейфона, - а расскажите мне, что ещё я не помню?
- Да ну то что Вы не помните, это не должно пугать, - глянул на него Штейфон, - пугает то, что это помню я, - указал он на себя пальцем, - а значит здесь, а не там, работает машинка, которую собрал Полежаев! И судя по тому, что она не у нас, она у русских.
- Я думаю, вас там ждали, - сказал Олендорф.
- Почему? - кивнул Штейфон и налил себе третий бокал коньяка.
- Вот, - выложил Олендорф перед Штейфоном папку.
- Что это? - взял папку Олендорф.
- Дело фон Готта, - ответил Олендорф.
- Это я и сам вижу, - сказал Штейфон, - что в нём такого, что я не знаю?
Он открыл папку, полистал бумаги и отложив, пристально посмотрел на Олендорфа.
- Значит ждали? - сказал Штейфон, - Вы знали об этом, когда нас отправляли туда?
- Нет, - без всяких эмоций ответил Олендорф, - не знал. Бумаги мне доставили уже после вашей отправки в прошлое.
- Так значит, Виктор фон Готт, сам путешественник во времени? - усмехнулся Штейфон, - и неизвестно откуда он пришёл в 1912 год, а в самом 1912 году, аж два Виктора фон Готта? Только один из них Гарольд Виктор Гудвин, и ему всего девять лет? Верно? У меня уже нервный тик от слова «мальчик», господин Олендорф! Воюем против обоссавшихся от страха сопляков, выросшие оригиналы которых, следуют за нами во времени и бьют нам, пардон, лица! - показал он на шишку на лбу.
- Ну я бы не был таким пессимистичным, - вздохнул Олендорф, - вам противостояла элита Русской Армии того времени. На это мы не рассчитывали.
- Ну так рассчитайте в следующий раз! - Штейфон подумал, - а может… - подмигнул он Олендорфу, - пусть он утонет на «Титанике», как и должен? А мы всё повторим снова, с другой группой.
- Нет, - улыбнулся Олендорф,  - это проблемы не решит.
- Почему? - не понял Штейфон.
- Он, на «Титанике», точка отсчёта, без которой не будет никакой машины времени… - сказал, улыбнувшись, Олендорф.
- Ну вроде бы, машину изобрёл его отец? - ответил Штейфон.
- Здесь что-то не так, Борис… - шепнул Олендорф.

РОССИЯ; ХАРЬКОВСКАЯ ГУБЕРНИЯ; ОКРЕСТНОСТИ ЧУГУЕВА; ФЕВРАЛЬ 1912 ГОДА
Максимовский, после боя, ближе к вечеру собрал всё оружие на лесопилке и гусары грузили его и боеприпасы на сани, чтобы увезти в полк.
- Вроде во дворе закончили, ваше высокоблагородие, - подошёл Козубенко и посмотрел на Максимовского.
- Дом осмотрели? - кивнул ему Максимовский.
- В доме тоже всё собрали, всё что было, - ответил Козубенко, - остался барак. Но он пустой, только лавки и матрасы. Что прикажете?
Максимовский подумал, глянул на Козубенко и снова кивнул ему.
- Пошли, глянем для порядку.
Они зашли в барак.
Барак был пуст. Кроме ровного ряда лавок, сваленных на пол матрасо и одеял, разбросанных солдатских вещмешков с выпотрошенным содержимым, тут больше ничего не было.
Максимовский прошёл бараком, оглядел стены и глянул под ноги.
Он наклонился и поднял едва заметную крышку подвала.
- Давай сюда пару бойцов, - кивнул он Козубенко.
- Есть, - ответил Козубенко и направился во двор.
Когда он вернулся приведя двух гусар, Максимовский повёл всех вниз…
- Мать честная… - проговорил Максимовский глядя на подвал, - уж ни это ли обнаружил покойный Агнивцев, что Штейфон его первым делом жизни лишил…
Прямо перед ними, на огромной стене было натянуто красное знамя с белым кругом в середине. В круге чернела кривая свастика. На столе стоял странный прибор с зеленоватым экраном.
Максимовский подошёл и прочёл последнюю запись.
- В вашу сторону выдвинулось два эскадрона гусар. Приказываю отходить. Штейфон должен немедленно ликвидировать всю группу и возвращаться на базу. Временем вашей активации назначаю 2013 год. Инструкции получите по прибытию. Композитор.
- Нагнать бы того кто ушёл в тот 2013-й, да надеюсь там ещё остались настоящие гусары. Надо бы им весточку передать, чтобы не затуманили нашим правнукам разум такие как Штейфон да его прихлебатели, - глянул Максимовский на Козубенко и опустил глаза...

Железнодорожная станция редко принимала поезда. Тут чаще было тихо и скучно. Жизнь больше кипела за её пределами. В самом же вокзале, никогда никого не было. Нищих прогонял станционный смотритель, а богатые сюда заходили редко, разве что встречать или провожать. А вот уезжали, чаще насовсем, навсегда прощаясь с Чугуевом.
Новенький вокзал блестел и сиял. Белое, вычурное здание, с не менее вычурными башенками-зубьями под крышей, должно было напоминать, что Чугуев — город военный, город-крепость, что с него выхода нет…
Виктор прошёл через вокзал на перрон и подошёл к вагону, возле которого не было пассажиров. Возле ступенек уводящих в вагон, стоял только старый проводник и нарядно одетый мальчик лет двенадцати, под руку девочкой своего возраста.
- Здравствуйте, господин полковник, - улыбнулся Виктору мальчик, - а я знал что Вы обязательно придёте!
- Да Вас и не узнать, князь, - приветливо кивнул ему Виктор.
- Спасибо, - важно ответил мальчик, - и спасибо Вам за моё спасение! Познакомьтесь, это Лиза, - кивнул он на девочку.
- Очень приятно, сударыня, - улыбнулся девочке Виктор.
- И мне приятно видеть спасителя своего друга, - ответила Лиза, - страшно представить, что могло бы случиться с Димой, не будь Вас, и если бы Дима не был такой смелый! Маменька с папенькой, едва получили Вашу телефонограмму, сей же час выехали в Чугуев! Мы не можем себе представить, чтобы Димитрий остался один во всём мире!
- Теперь я буду жить в Анапе, - улыбаясь, вздохнул Дима, - Вы заезжайте к нам, а мы всегда будем рады Вас принять.
Он что-то вспомнил.
- Ой, какой же я забывчивый! Вот! - протянул Дима книжку Виктору, - это моя любимая книжка. Я её подписал и надеюсь, если у Вас когда-то будет сын, она ему тоже пригодиться!
- Спасибо, - взял книжку Виктор и глянул на обложку, - а Вы, Дмитрий, значит увлекаетесь физикой, раз читаете статьи доктора Теслы?
- Да! - гордо сказал мальчик, - и мне кажется, он совершенно прав насчёт магнитных полей и переменного тока! Вы не находите, что эти знания могут принести очень большую пользу в будущем?
- Конечно же, Дима, - улыбнулся Виктор, - и я буду с удовольствием наблюдать за Вашей карьерой и надеюсь, что Вы станете гордостью нашего Отечества!
Машинист дал сигнал к отправлению.
Виктор подсадил детей в вагон.
- Прощайте, полковник! - помахал Виктору на прощание Дима и поезд тронулся.
Виктор проводил поезд взглядом. Спрятав книжку за пазуху, он глянул на часы.
- В добрый путь, великий русский учёный, доктор Дмитрий Владимирович Кузьмин-Караваев, - вздохнул Виктор и скрылся в станции.

Профессор Подольский шёл по заснеженной улице, пряча лицо от случайных прохожих. Он шёл медленно, словно волнуясь, но совершенно не нервничая. Возле одного дома он остановился, осмотрелся и глубоко вздохнул, даже улыбнулся, посмотрев в небо. Потом, так же улыбаясь, покачал головой.
Медленно он открыл калитку и послушал скрип петель.
Собака во дворе хотела было залаять, но тут же замолчала, виляя хвостом.
- Ох ты ж моя родная, - подошёл к собаке и погладил её профессор Подольский.
Потом, подойдя к порогу, он поднялся по ступенькам, но на самой последней остановился и посмотрел на двор. Хотел было постучать в двери, но подумал и тихо их отворил, зайдя в дом.
- Папа? - услышал он из зала, - это ты, папа?
Профессор медленно прошёл в зал, снял шапку и посмотрел на черноволосого подростка застывшего в изумлении перед ним.
- Миша… сынок… - тихо заплакал профессор и обнял сына…

РОССИЯ, ХАРЬКОВ; ФЕВРАЛЬ 1912 ГОДА
Внимательно выслушав Виктора, Мария Карловна молча взяла перо и бумагу, встала возле секретера и что-то долго писала. Дописав, она сложила вчетверо лист, запечатала его в конверт и протянула конверт Виктору.
- Я слышала, что Вы собираетесь в Америку, Виктор Иосифович? - спросила она тихо.
- Да, Мария Карловна, в служебную поездку, - ответил Виктор.
- Прошу Вас, вряд ли Вы станете по Англии искать моего брата, Фредерика, - вздохнула, без малейших эмоций на лице, Мария Карловна, - он простой человек, - она помолчала, - да, да, я не всегда была графиней и выросла в очень простой семье. Но мой брат, который сейчас в Англии… он учёный. И я думаю, что только так можно передать ему это послание безопасно, через человека в Америке, который поймёт о чём тут написано.
- Что же будет сложного в том, если я передам это письмо Вашему брату прямо в руки? - спросил Виктор.
- Видите ли барон, - снова вздохнула графиня, - моя семья католическая. И появление военного из другой страны в доме у католиков может быть расценено как нелояльность к королевской семье. Вы ведь офицер разведки и прекрасно это понимаете.
- Понимаю, - кивнул Виктор.
- Доставьте это письмо в США, доктору Николе Тесле, лично в руки, - сказала графиня, - в нём, кроме всего, я прошу помочь убедить моего брата переехать в Россию, к нам в Харьков.
Она помолчала глянув в сторону, отошла, присела за стол и о чём-то подумав посмотрела на Виктора.
- Может быть, хоть так я увижу, наконец, своего младшего брата, его уставшую от всех лишений супругу и моих любимых племянников.
Виктор глянул на письмо, посмотрел на Марию Карловну и улыбнулся.
- Они ближе чем Вам кажется, дорогая Мария Карловна.
- Я верю в Вас, барон… - кивнула графиня и, грустно улыбнувшись, взглядом попросила оставить её одну…

1.06.2019