ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Азиатский роман
Ночью Сайгон предстаёт во всей своей экзотической красе. Повсюду что-то продают. Деревенские женщины из окрестностей, приплывшие на перегруженных лодчонках по многочисленным протокам и каналам, сидят перед большими корзинами, горой наполненными разноцветием фруктов и овощей. Маленькие шустрые старушонки расположились рядами прямо на земле, продают сигареты, бутылки с кока-колой, баночки с пивом, американскую военную форму и всякую дребедень. По мелочи, втихую, меняют валюту, хотя сделки с валютой, золотом и драгоценными камнями новой властью запрещены.
Наглые своры мальчишек-попрошаек пристают к прохожим, выклянчивают сигарету, деньги или, что не жалко. Посмевшего отказать, сорванцы награждают отборной руганью на французском, английском, китайском, вьетском и, даже на только-только введённом в обиход, русском. Только тем, что ты грёбаный номер десять, не отделаешься. Они помянут твою мать, пройдутся по всем отверстиям твоего тела и пообещают утопить в сортире, если ещё попадёшься на глаза.
Пятидесятитысячная орда проституток, обслуживавшая американскую и южновьетнамскую армии, осталась без работы. В многолюдных местах, возле сияющих неоновыми огнями баров, ресторанов и магазинов, ярко накрашенные девушки наперебой стараются, хоть недорого, продать своё тело. Они что-то изображают, неприлично двигая бёдрами, и на пальцах показывают цену. Другие цепляются за руки, умоляя купить выпивку, и обещают взамен неописуемое блаженство. Поначалу я принял их за спившихся алкоголичек, но оказалось, они работают совместно с продавцами напитков и, кроме заработка по основной профессии, имеют от них свой процент. Напиток-то, обыкновенный холодный зелёный чай, но по неописуемо заоблачной цене. Рассчёт на то, что обуреваемый «жаждой» клиент не поскупится, оправдывается почти всегда.
Повсюду французские и китайские бордели, вьетнамские бум-бум дома, сутенёры, притоны и прочие прелести западного образа жизни на восточный лад. В наркопритонах вошёл в моду героин и любители ширнуться могут недорого, за пару долларов, получить это удовольствие. Встречаются заведения, типа небольших кабаре, в которых лягушатники, так мы зовём французских колонистов, проводят вечера за ужином, танцами и трубкой опия.
Тайно, по своим понятиям, живёт преступный мир. Здесь легко сделаться добычей грабителей, карманников или мошенников.
Рядом пристроился и едет велорикша, принявший меня за потенциального клиента. Воровато оглядываясь по сторонам, он приглушенным голосом предлагает: «Льенсо! * Э, льенсо! Ехать мой, пум-буам, девочка номер один, дорого нет, болеть нет. Ух ты, хоросо!» И когда только по-русски наловчился, даже «ух ты!» знает, косорылый. Без переводчика всё понятно: «Эй, советский! Поехали бум-бум, девочка высшего класса почти даром, никакой заразы, кайф по высшему разряду». Я уже стал привыкать к их выражениям. Номер один, у них означает самый высший сорт, класс или разряд, а номер десять – самый-самый низший. Ну, а бум-бум… на любом языке одно и то же.
– Спасибо, не интересуюсь, – отмахиваюсь от него.
– Льенсо номер десять! – изрекает рикша, награждая меня презрительным взглядом чёрных раскосых глаз. Это означает, что я в этих глазах: импотент, запредельный жмот и распоследняя дешёвка. Сопровождающий меня Ван Ту Зунг что-то резко, со злостью, говорит ему. Физиономия рикши мгновенно меняет злобное выражение на перепугано-подобострастное, он стремительно раскручивает педали и исчезает.
– Что ты ему сказал? – заинтересовался я.
– Я сказал, что скоро мы их всех соберём, поставим к стене и расстреляем, – ответил Зунг.
– Шуточки у тебя! Зачем так пугать людей?
– Какие там шутки? Ты не знаешь эту публику! – возмущается Зунг. – Если сесть к этому своднику в коляску, наверняка повезёт к своей малолетней дочери. У них такой бизнес запросто, когда отец дочь или старший брат сестру, насиловали, а затем сдавали её америкосам или АРВинцам за деньги. Много и таких, которые берут в семью девочек-сирот, превращают в сексуальных рабынь, и всей семьёй эксплуатируют, как вздумается. По дороге, кроме платы за девочку, ещё и на выпивку раскрутит.
– Вот это нравы у местной буржуазии! – присвистнул я.
Похоже, они ещё не поняли разницы между янки и льенсо. Откуда им знать, что нам замполит даже на рикшах ездить запретил, чего уж там об остальном говорить. Вообще-то, я не уверен, что все скрупулёзно соблюдают эти запреты. А то, что Чупраков не соблюдает, мне известно из достоверных источников.
......
***
......
......
***
.........
В семьдесят пятом, после захвата северянами, Сайгон, словно клубок змей, кишит разведками со всего мира. Перевербованный ЦРУ США, китайский резидент Чен Софу сразу понял, что проверка персонала его отеля всего лишь предлог. Это именно его стараются прощупать и взять за жабры. Он никак не может понять: у американцев произошла утечка или сам где-то прокололся. Его начали обкладывать, как зверя, и этот русский появился здесь неспроста. Не исключено, что советский агент обосновался в Центре, в Пекине и утечка идёт оттуда.
Конечно, он найдёт выход. Вначале нужно попытаться скомпрометировать русского и, возможно, его на этом завербовать. В конце концов, он может сам предложить русским сотрудничество, как предложил американцам, когда они взяли его за задницу. У него найдётся, что предложить и русским. Нет, старого лиса Чена Софу, они не возьмут голыми руками.
Первым делом нужно подложить под русского самку, красивую и обаятельную, чтобы не устоял. Таких в КГБ СССР, на профессиональном жаргоне, называют «Ласточками» *. Их обучают в специальной школе и часто используют в агентурной работе. Будет вам "Ласточка" и от Чена Софу! Поразмыслив, он потянул ручку звонка.
Через несколько минут вошла Лиен и смиренно склонила голову.
– Подойди! – сказал Софу. – Ты видела русского, который приходит сюда?
– Да, мой господин.
– Я должен знать о нем всё. Всё, что он думает, что делает, каждый его шаг.
– Но как я узнаю это?
– Ты сделаешь так, чтобы он влюбился в тебя. Ты станешь для него вулле, цугао *, кем угодно. Ты будешь делать всё, что он захочет!
– Да, мой господин, – покорно соглашается Лиен.
– Я слышу в твоём голосе радость? – с недобрым ехидством сказал Софу.
– Мой господин, я сделаю всё, как Вы скажете.
– Когда русский придёт, я приставлю тебя помогать ему. Можешь называть меня: Господин Чен.
Так называть себя Софу позволяет лишь тем из своего двора, кому оказывает доверие. Это означает, что теперь Лиен может выходить в город по делам без сопровождающего и не испрашивая специального разрешения Софу. Перед ней, где-то вдали, замаячил свет свободы.
Глава тридцать четвертая
Вначале, по прибытию во Вьетнам, местные женщины показались мне "на одно лицо", какими-то одинаково некрасивыми: тёмные, скуластые, раскосые, худосочные. Возможно, такому впечатлению способствовал Северный Вьетнам с его аскетическими, суровыми военными порядками. Там на Севере особо не разгуляешься, женщинам запрещено не по работе общаться с иностранцами, даже с союзниками, за это их отдают под суд.
Сказалось и то, что перед отправкой, при прохождении курса в Ташкенте, нас основательно накачали страстями о гуляющих здесь, неизлечимых венерических заболеваниях.
Со временем, то ли первое впечатление прошло, то ли стал сказываться дефицит общения с противоположным полом, я вдруг стал замечать, что они очень разные и среди них есть довольно прехорошенькие. А Сайгон!.. Это же город красавиц, глаза разбегаются. Вот и сейчас, спешу по служебным делам, но попутно разглядываю проходящих женщин, оцениваю их внешние данные, достоинства и недостатки.
Из магазинчика справа вышла девушка и пошла впереди. Довольно рослая для вьетки, наверное, китаянка подумал я, их часто можно встретить здесь в Шолоне . Вьетки носят обычно аодзай*, а эта в лёгком платье нежно-сиреневого цвета. Свернув за угол, в сторону отеля Шанхай, девушка оглянулась и, увидев, что иду следом, одарила меня такой очаровательной улыбкой, даже как-то ёкнуло внутри. Какая красавица! На голове белоснежный нон*, из-под которого ниспадают на плечи пышные локоны чёрных волос. С ними так гармонируют губы цвета спелой вишни, приоткрывающие ровный жемчуг зубов и, неожиданно, зелёные глаза. Ко всему, стройная фигурка с округлыми формами, с такими живописными изгибами – в жизни подобного не встречал.
Я удивился и обрадовался, когда увидел, что она заходит в "Шанхай" и последовал за ней. У входа столкнулся с полицейским лейтенантом. Он нагло прёт прямо на меня и, во избежание скандала, пришлось сделать шаг в сторону. Не узнать этот зловеще краснеющий глаз, с пересекающим скулу уродливым шрамом, невозможно. Поравнявшись со мной, он как бы приостановился, словно припоминая что-то, и последовал дальше. Это главарь банды, захватившей меня и Косачёва во время рейда за семнадцатую параллель. Недоумению моему нет предела: бандит, преспокойно разгуливает в форме офицера полиции!
Ван Ту Зунг уже на месте и что-то увлечённо рассказывает двум смешливым девушкам, они то и дело хихикают, прикрываясь широкими рукавами.
– Послушай Зунг! – перебил я его. – Сейчас сюда вошла девушка, спроси у девчонок, кто она.
– Понимаю твой интерес! – хитро ухмыльнувшись, он задал вопрос девушкам. Они переглянулись, и стали неохотно отвечать. Зунг несколько раз что-то снова говорил им, вероятно, задавал уточняющие вопросы.
– Ну, что? – с нетерпением спросил я.
– Говорят, она администратор этой гостиницы, живёт здесь же, зовут её Лиен. По-моему, они чего-то не договаривают, хозяин запретил им общаться с посторонними без его разрешения. Возможно, она, как и эти девушки, наложница Софу.
Таким ответом я был очень разочарован, просто обескуражен. Заметив это, Ван Ту Зунг попытался меня приободрить:
– Не отчаивайся, ещё не вечер, ведь так русские говорят.
В этот момент подошёл Чен Софу, следом за ним Лиен. Я чувствую удары своего сердца высоко, у самого горла.
– Чуон Сенг! – с поклоном обратился ко мне Софу и разразился длинной тирадой. Я ответил кивком головы на его поклон, поняв только два слова: «господин Сенг» и, что он говорит о Лиен. Зунг, видя, что я плохо понял, перевёл:
– Он бывает очень занят. Поэтому, для решения возникающих вопросов, отдаёт нам в помощь, вернее, он сказал: "Вам господин Сенг", свою помощницу Лиен. Она может говорить на французском и английском, и полностью в Вашем распоряжении, – Зунг заговорщически подмигнул. Кажется, сам Бог, в образе доброго китайца, протягивает мне моё счастье.
Софу заметил, что русский готов заглотить наживку и, довольный собой, удалился.
Я повернулся к Лиен, по-вьетнамски сложил ладони у груди, сделал лёгкий поклон, и попросил Зунга:
– Переведи! Я увидел Вас ещё на улице и был сражён Вашей красотой. Очень рад, что у меня будет такая очаровательная помощница.
Зунг перевёл, щеки её слегка зарделись, она поклонилась в ответ и сказала:
– Камён бан! Той хе ту.
– Спасибо! Она будет очень стараться, – вновь перевёл Зунг.
– Давай её сегодня отпустим, есть очень важное дело! – предложил я Зунгу, Красноглазый не выходит из головы. Ван Ту Зунг сказал Лиен несколько слов. Она повернулась ко мне:
– Та бьет! *
– Тай бан сом! * – щегольнул я своими познаниями во вьетском.
***
......
......
***
............
В полумраке комнаты отчётливо высвечиваются колени Лиен. Мне нравятся женщины именно с такими, ослепительно круглыми, словно церковные купола, коленями. Едва угадывающиеся восточные черты, придают красоте Лиен особую пикантность, она прекрасна. Мохнатая южная звезда, подсматривая в окно, отражается в её потемневших бездонных глазах и кажется, сама королева любви ночь утонула в них.
Лиен накладывает на мою грудь прохладное влажное полотенце, её волосы накрывают волной аромата каких-то экзотических растений, и во мне вскипает встречная волна неистребимого желания. «Той се чонг пхан бойбан иеу»* – тихо и страстно повторяет Лиен на своём щебечущем языке. Я не понимаю смысла слов, но её голос звучит умиротворяющей музыкой.
Встроенный природой биологический будильник поднял меня в пять утра, в шесть ноль-ноль нужно быть у шефа. Лиен спит, но только я шевельнулся, сразу проснулась. Она оделась быстрее меня и молча, как-то сиротливо, стоит у двери.
– Мне нужно идти! – подошёл я к ней.
– Ты придёшь? – спросила она, не подозревая, как мне не хочется уходить и, что я готов на крыльях прилететь, как только выдастся немного свободного времени.
– Обязательно!
– Я буду всё время ждать.
Я поцеловал её и выскочил за дверь.
На выходе из отеля лихо подкатил один из постоянно пасущихся здесь рикш. До нашей резиденции около трёх километров, кое-как разъяснил куда везти и спросил:
– Сколько?
– Нам доля*, – не моргнув глазом, попытался меня надуть рикша. Эти аборигены считают европейцев глупее себя, с ними нужно обязательно торговаться. Если заплатишь не торгуясь, заплатишь лишнее, да ещё будешь в их глазах последним лохом.
– Хватит одного! – категорично заявил я, протягивая долларовую бумажку.
– Нет, нет, это невозможно! – замахал он руками.
– Ты не один здесь желающий! – я решительно повернулся в сторону других рикш, с интересом наблюдающих наш торг.
– Э, льенсо, подождите, три доллара! – загородил он мне дорогу, выставляя три пальца.
– Один! – протянул я долларовую бумажку. Он выхватил у меня доллар, стал бегать и кричать, убеждая добавить ещё немного. Я нашарил в кармане несколько донгов мелочи и не считая сунул ему. Судя по радостной улыбке, он остался страшно доволен.
Советским военным специалистам запрещено ездить на рикшах. Замполит сказал, если кого-то сфотографируют и снимок появится в мировой прессе с подписью: «Советские рабовладельцы оседлали порабощённый вьетнамский народ», сразу вышибут из органов и под суд. Но я так измотался за последние дни, плевать.
По дороге размышляю: докладывать шефу о сегодняшней ночи, или нет. Приказ Председателя КГБ СССР, номер которого начинается с двух нулей*, требует немедленно докладывать рапортом обо всех неслужебных контактах с иностранцами. Чувствую всеми потрохами, что здесь могут быть неприятности.
Во-первых, мне очень не хочется официально втягивать Лиен в дела нашей конторы. Во-вторых, я знаю, что на Севере, за любую связь с иностранцем, вьетнамку могут отдать под суд, обвинить в измене родине и, по законам военного времени, приговорить к смерти. Хотя на юг до Сайгона это вроде бы ещё не дошло, да и война закончилась, но всё равно опасаюсь: чёрт поймёт этих азиатов.
Да что там азиатов, своих здесь разучился понимать. На днях поинтересовался у шефа:
– Александр Андреевич! Почему русским не разрешают жениться на вьетнамках?
– Таковы их законы, мы обязаны соблюдать! – полковник Шульга поднял голову от бумаг, во взгляде сквозит раздражение. – А ты чего спрашиваешь, жениться собрался?
– Не собрался, но мало-ли…
– Что мало-ли? – не дав мне договорить взорвался шеф. – Совсем распоясались! Какая-то вьетнамская шлюха кажется им лучше нашей скромной русской девушки! Запомни, я через год выхожу в отставку, и уйти хочу нормально, без сюрпризов! Ты, по долгу службы, обязан других контролировать на предмет неслужебных связей с иностранцами. Смотри, замечу что, сразу в Союз отправлю, вылетишь из органов!
– Сразу под трибунал! – добавил замполит майор Чупраков, незаметно вошедший следом за мной. Похоже, Чупраков пошёл на поправку, а то последние дни был поразительно сдержан.
Меня распирает желание ударить полковника, а Чупракова долго-долго рвать на мелкие кусочки. Боже, как же я её люблю, каждой клеточкой тела так, что готов убить за неё, готов сам умереть за неё. Но я с детства тренировал силу воли и умею подавлять прихоти тела, а если надо, то и духа.
– Товарищ полковник, да у меня и в мыслях ничего такого, – внешне спокойно ответил я. – Разрешите идти?
Выйдя за дверь, стал поджидать Чупракова. Начальник нашей небольшой санчасти лейтенант Зозуля, с которым у меня по долгу службы установлены самые доверительные отношения, под большим секретом поведал:
– Чупраков-то наш с гонореей ходит.
– Лев Ильич? Не может быть!
– Точно говорю, роскошный такой трипперок подхватил. Самолечением занимался, подзапустил.
– И где умудрился?
– Не колется, гад. Я и так, и эдак, говорю ему: вдруг это диверсия, она же может боеспособность всего полка подорвать! Молчит, как партизан.
– Ты хоть полечи его подольше и побольнее.
– А то я не знаю! Специально назначил пенициллин, минимальную дозу. Будет вместо трёх дней, неделю бегать на уколы, через каждые четыре часа. Больной-то старательный, такой пунктуальный, дисциплинированный, не нарадуешься.
Наконец, замполит вышел из кабинета шефа.
– Лев Ильич! – обратился я к нему.
– Чего тебе, давай быстрее, я спешу! – не останавливаясь, на ходу говорит он. Меня так и подмывает спросить: на уколы? Но, чтобы не навлечь гнев замполита на лейтенанта Зозулю, преодолеваю это желание и говорю:
– На улице Куен Тю До, Свободы по-нашему, есть отличный бордель. Правда, медицинский контроль местный, но америкосы их хорошо обучили, так что девки там чистые.
Т-ты это к-к чему? – сменившись в лице спросил Чупраков.
– Обязательно к чему? Делюсь информацией, Вы, как замполит, должны всё знать. Где, что, как и почём.
«Даже заикаться стал, трус. И это у них называется высокая идейная закалка. Какое ханжество!» – размышляю я.
Вспоминая эту историю подумал, что Зозулю всё-таки подвёл, Чупраков его обязательно заподозрит, и ненароком выругался вслух: «Грёбаная коммунячья действительность!» – рикша испуганно остановился.
– Езжай дальше! – махнул я рукой, и не пойму, откуда в голову могла втемяшиться страшная крамола про действительность.
В итоге нелёгких размышлений, решил представить шефу рапорт об установлении оперативного контакта с потенциальным кандидатом на вербовку из окружения Чена Софу. Но вместо Лиен указать одну из наложниц Софу, список которых есть у меня в деле. И которую, возможно, мне удастся завербовать, а не удастся… ну и Бог с ней.
***
***
.........
Проклиная Чупракова, спешу обычным ежедневным маршрутом по знакомой улице, вдоль прилепленных друг к другу домов. Впереди, какая-то женщина пытается поднять большой тяжёлый мешок. Не получается, тащит волоком пару метров и обессиленно бросает.
– Донгти льенсо! Товарись! – обратилась она ко мне. – Зюуп!*
– Куда? – вопросительно развёл я руками.
– Доао!* – показала она на открытую дверь дома и пошла впереди. В обширной комнате, напротив входной двери, другая приоткрытая дверь, видимо во внутренний двор. Женщина открывает дверь в комнату слева и показывает рукой: сюда. Вхожу, с облегчением сваливаю тяжеленный мешок на пол и столбенею. Из угла, выпученными глазами, на меня смотрит мёртвый вьет, с зияющим, вскрытым от уха до уха, горлом.
Выскакиваю из комнаты, женщина исчезла. Через дорогу, расшвыривая людей, коляски рикш и велосипеды, прорываются "Красноглазый" и несколько полицаев.
Бросаюсь назад во внутренний двор, выхода нет, он огорожен сплошным, высоким бетонным забором. На разбеге пронзила мысль: по верху заборов, для защиты от воров, часто вделывают в бетон торчащие, словно ножи, горлышки битых бутылок. На таком заборе запросто можно потроха или мужское достоинство оставить. Пронесло!
Уже перевалившись животом на другую сторону, краем глаза заметил в проёме двери вскинувшего пистолет Красноглазого. Пуля с запозданием хлобыстнула по верху, осыпав бетонными крошками.
Приземлился в таком же тесном огороженном дворе и, не раздумывая, махнул через забор ещё раз. Только, чтобы запутать преследователей, не прямо, а в правую сторону. Теперь оказался в каком-то заросшем неухоженном саду. Представил, как малорослые вьеты, подставляя друг другу спины, карабкаются через стену и порадовался, что в учебке, на полосе препятствий, брал забор лучше всех.
......
***
***
...........
Глава сорок первая
Я опоздал всего на несколько минут, на полу ещё дотлевает дымящийся окурок. Мороз прошёл по коже, когда увидел у окна изуродованное тело Лиен. Всё в кровоподтёках и ожогах от сигарет, в широко раскрытых глазах застыл ужас мучительной смерти.
Я бросился к ней, перерезал шнур и, подхватив тело, осторожно опустил на пол. «Девочка моя! Что сделали они с тобой!»
Она была единственным дорогим мне человеком, единственным светлым пятном, в этой захлёбывающейся кровью стране. Что-то сломалось у меня внутри. Мне кажется, что кричу во весь голос, вою на всю вселенную, но слез нет, и голоса нет, лишь из горла вырываются хриплые хлюпающие звуки, да плечи сотрясает крупная дрожь. Меня больше и больше переполняет клокочущее неукротимое чувство. Я хочу убивать, убивать и убивать. Это дело рук Куан Као Чанга, меня распирает желание убить это красноглазое чудовище.
На обратном пути к убежищу внезапно обожгла мысль: «Лиен не могла выдержать таких пыток, они знают где мы скрываемся. Вероятно, они схватили Тима, а меня ждёт засада». Со всеми мерами предосторожности, зашёл с другой стороны и подкрался к нашему схрону. Тимка, видимо, выбрался подышать, прогуливается возле лаза. Я приблизился к нему очень тихо, почти вплотную, и спросил:
– Здесь никто не появлялся?
От неожиданности Тим, разворачиваясь, отскочил в сторону, резко щёлкнул флажок предохранителя, сброшенный на автоматический огонь. Сейчас ливень горячего свинца превратит меня в решето.
– Тимка! – в ужасе воскликнул я. Но он уже узнал меня и зелёные глаза осветились улыбкой.
– Здесь тишина, никого не было, – ответил он, ставя свой АК на предохранитель. Мне стало мучительно стыдно и больно от того, что мог так подумать о моей Лиен.
– Лиен больше нет. "Красноглазый" убил её, – сказал я и обнял враз поникшие плечи Тима.
– Я убью Као Чанга, – прорвался его голос сквозь слёзы.
– Наши планы меняются, я сам убью Красноглазого и тебе не нужно будет скрываться. Вернёшься в свой Куанса к матери или останешься здесь, в Сайгоне.
Тим поднял на меня мокрые глаза:
– Я должен отомстить, я помогу Вам, – упрашивает он.
– Даже не думай, если нас обоих схватят, тогда "Красноглазому" никто не отомстит.
***
...
........
***
............
На допрос меня привели через пять дней в небольшое подвальное помещение, со слабенькой тусклой лампочкой под потолком. Стол, шкаф и два табурета составляют всю обстановку. Вместо окна в толстой стене глубокая ниша, в ней моё внимание привлёк серый армейский, русский валенок. Здесь ведь не бывает зимы?! Почему-то один без пары? Сидящий за столом следователь заметил моё недоумение.
– Это подарка Советский Союз, – на ломаном русском языке с сильным акцентом, поясняет он. – Наверно, ошибка прислали. Мой досталась жребий валенки.
Следователь лейтенант Нгок Тхе Шон, предъявил мне обвинение в убийстве четырёх человек: того вьета с перерезанным горлом, его имя оказалось Гон Бьен Хо, Куан Као Чанга, Чена Софу и Ле Нго Лиен.
– Вы признаёте предъявленное обвинение? – спросил он.
– Я признаю, что убил Куан Као Чанга. Он подставил меня, чтобы обвинить в убийстве, которого я не совершал.
– Это не является основанием для убийства офицера полиции.
– Но он стрелял в меня, пытался убить. Это он убил Лиен и, возможно, Чена Софу.
– Вы видели это? «Возможно» в протокол не запишешь, это домыслы. Зато свидетели утверждают, что Вас видели на месте убийства Ле Нго Лиен.
– Я лично видел Као Чанга в банде, видел, как он расстреливал людей на плантации опийного мака.
– И опять это никто не может подтвердить?
– Может подтвердить капитан Хой, он тоже видел "Красноглазого" в банде.
– И это проверим, но пока все факты против Вас.
Подручный "Красноглазого" по кличке Чай (Устрица) и трое других его головорезов в «свидетельских» показаниях утверждали, что видели меня выходящим из комнаты Лиен, где они обнаружили её тело. Они объяснили и мотив преступления, показав, что я был близок с Лиен и, узнав о её интимной связи с Ченом Софу и Куан Као Чангом, всех убил. Подтвердили они это и на очных ставках, где моё отрицание вины, против четверых «свидетелей» выглядело жалко и неубедительно. Наложницы Софу и другие обитатели отеля «Шанхай» на вопрос, была ли Лиен в близких отношениях с Ченом Софу и со мной, отвечали утвердительно. Это не противоречит моим показаниям, но подкрепляет версию сообщников Красноглазого о «моём мотиве» убийства Софу, Као Чанга и Лиен. Располагая всеми этими «уликами», лейтенант Нгок не хочет даже слушать мои «фантазии».
Нгок молод, ему всего двадцать один год, но уже успел подвергнуться профессиональной деформации. Он фанатично уверен, что в тюрьме находятся лишь закоренелые враги и доказать их вину, дело времени и мастерства. Нгок не может понять, почему я упорствую, на что надеюсь, если у него неопровержимые "доказательства". Его бесит моя тупость.
А я признал бы все обвинения и подписал, финал в любом случае один – смерть, но взять на себя убийство Лиен для меня всё равно, что предать её. Требования следователя полностью признать обвинение становятся всё настойчивее.
– Я буду твой колоть! – в голосе Нгока появились злобные нотки. – Ты обязательно всё признавайся.
***
..
....
***
...........
...............
В гостинице тихо, как-то обыденно, как будто и не было тяжёлого кровавого пути на Юг. Ждём отправления нашего рейса. У меня ощущение, словно не год, а много-много лет прожил в этой стране. Я не чувствую радости от того, что возвращаюсь в Союз, домой. И не радует, что остался в живых.
***
.......
..........
***
...............
Мы приспособили большую кастрюлю. Кладём в неё кирпич и заливаем брагу, на кирпич ставим широкую чашу и закрываем кастрюлю тазиком с холодной водой. Доводим до слабого кипения, на дне тазика конденсируется и падает в чашу отменный напиток. Зверь!
Поставили стол во дворе, грядки с закусью рядом. Сообразительные куры, во главе с огромным ярко рыжим петухом, учуяли поживу, бродят поблизости. Петух, любимец матери, злющий, как собака, бросается только на меня, проходу не даёт, я для него чужой. Из-за того, что петух нападает незаметно подкравшись сзади, я прозвал его: «Фута Нгок», помощник Нгока. Изредка, бросаю петуху кусочек хлеба, он сам не клюёт, созывает кур: ко-о, ко-ко-ко-ко. Такой джентльмен!
Для разнообразия, намочил хлеб в самогоне, бросил. Ко... начал было звать кур петух, но сразу заглох, с жадностью проглотил хлеб и, склонив голову на бок, уставился на меня злым глазом, не брошу ли ещё. Мне не жалко, бросил ещё, и ещё. Петух, расталкивая кур, всё сам сожрал. Через некоторое время его повело вбок, но удержался, упершись крылом в землю и, для большей устойчивости, плюхнулся на хвост. Так сидя на заднице, петух взмахнул крыльями и попытался запеть, но вырвалось лишь хриплое: кха-кху-у, он ткнулся головой в землю и заснул. Колька хохочет, веселится от души. А во мне, кажется навечно, поселилась и застыла какая-то огромная вселенская печаль.
Петух меня достал утром, когда, проснувшись в десять часов, вышел во двор. Он подкрался сзади, взлетел на спину, ударил шпорами в шею и больно долбанул клювом по макушке, в отметину, оставшуюся от осколка мины. Я смахнул петуха в сторону, схватился за голову, вся ладонь в крови. И тут на меня нашло затмение, из которого вывел голос выбежавшей матери.
– Ой, что же ты наделал, Серёжа! – причитает она. Рядом кувыркается подстреленный петух. Я не помню, как и почему в руках у меня оказалось ружьё. Мать от причитаний перешла в наступление:
– До чёртиков допились злыдни! Скоро людей стрелять начнёшь, бездельник, завтра же иди ищи работу!
– Поехали строить Коммунизм, завербуемся на БАМ или ещё какую-нибудь комсомольскую стройку! – предложил Колька. – Насточертело здесь, тоска.
– Езжай без меня, если хочешь, а я хлебнул этого коммунизма выше крыши, с меня хватит, – наотрез отказался я.
***
***
Гуляя по посёлку, встретил приятелей, Колю Пивоварова и Саньку Залёткина. Наскребли на пузырь и, удобно расположившись за поселковым клубом, на берегу Томи, обсуждаем свежие новости. Санька спустился с крутого берега и достал из какого-то тайника пару стаканов.
– Руки помой, чукча! – приказал ему Коля. – Разливать любишь, а руки чёрные, словно никогда не мыл.
Залёткин покорно спускается к воде и, с песком, трёт огромные мосластые руки.
– А ты, Серый, чего такой угрюмый? – спросил Пивоваров. – Всё молчишь, не улыбнёшься, раньше другой был.
– Если бы у тебя Толян красавицу жену увёл, ты веселился бы чё-ли? – отвечает ему Залёткин, явно пытаясь меня зацепить. Светло-карие с рыжиной глаза так и полыхают любопытством. Благодаря болтуну Саньке, каждое наше слово станет достоянием всего посёлка.
Я проявляю полное безразличие к приколам, и они меняют тему.
– Слыхали, Задорина разом четверых родила, правда или нет? – спросил Коля Пивоваров.
– А чё не правда-то, в первый раз чё-ли? – ответил всезнающий Залёткин, пронырливость которого никак не вяжется с внешностью громилы из американских гангстерских фильмов. – Было у ней уже четверо в позапрошлом году, только выжили двое.
– А я сомневался, думал не может баба, как крольчиха, – удивляется рассудительный Пивоваров.
– Это для вас здесь, в холодных краях, чудом света кажется! – ввязался незаметно подошедший Зелимхан Аликов. – У нас в горах женщины по восемь за раз рожают.
– Тебе налить стопарь, так они у вас в горах и по дюжине выстреливать станут! – не поверил разливающий Санька. – Чё пристроился?
– Матерью клянусь, был такой случай! – закипятился Аликов. – Налей, вот рваный!
Он нашарил в кармане смятый в комок рубль и расправил на ладони.
– Держи, чё мне отравы жалко! – Санька подал стакан Аликову.
– А у Зорина никто не был? – спросил Пивоваров. – Слышал, медведь его заломал, живой-ли?
– Живой, только ходит плохо, – со знанием дела заявил Санька. – Зато малая его, Глаша, шустра! Как я её ни клеил, куды там, недотрога. И чё бы вы думали? Недавно сгоняла в Междуреченск, аборт сделала!
– Только языком болтаешь, дело делать не можешь! – укорил Саньку Зелим.
– Можно подумать, твоя работа! – ответил Санька, презрительным взглядом ощупывая тщедушного Аликова.
– А то твоя? Можешь у Костяна Зарепина спросить, он видел на вокзале, как я её в Междуреченск отправлял, ещё пятёрку дал на дорогу.
– Глашка девка видная, красивая, что не женишься? – спросил Пивоваров.
– От меня половина посёлка в Междуреченск ездили! – прихвастнул Аликов. – Я что, на каждой мочалке жениться должен?
– Тогда ты покойник! – припугнул Санька. – До Зорина обязательно дойдёт, шлёпнет он тебя без суда и следствия, по-тихому, на такие дела он мастак.
– Сперва пусть на ноги встанет, да ходить научится, тогда посмотрим, – голос Аликова потускнел. – А я, ещё до Нового Года, буду в Иристоне* араку пить.
Позже, наскребли ещё на пузырь, разговор пошёл о рыбалке и охоте, что соболевать в этом году не придётся из-за неурожая кедровой шишки. Белка ушла искать кормные места, и соболь за ней. Потом присоединились двое незнакомых мне ребят, у каждого бутылка «Московской». Общий разговор распался на отдельные ручейки и стало трудно улавливать ход мысли каждого. Санька с Зелимом чего-то не поделили и Аликов ударил его отвёрткой, метя в живот, но пропорол своевременно выставленную руку. В тот же момент, тяжёлый Санькин кулак отправил противника, с крутого бережка, в реку. Толпой бросились вылавливать бесчувственное тело Зелима и, подняв за ноги вниз головой, долго вытряхивали из него воду, пока не очухался. Его стошнило, мокрый и жалкий, стоя на четырёх костях, Зелимхан исторгает из себя остатки того, что послужило причиной ссоры. Все на стороне Залёткина и не только потому, что Аликов здесь пришлый, чужак. Он подло напал с отвёрткой на безоружного, подлости здесь не терпят.
***
***
Тесно мне в круге поселковых интересов. Ищу работу, какую-нибудь интеллигентную должность, не идти же в сучкорубы или лес грузить, с дипломом юриста.
– Тебя за что из органов попёрли? – спросил директор леспромхоза, чванливый толстяк с пухлыми ручками, из инструкторов райкома КПСС, сосланный в нашу глушь за какую-то провинность.
– Что значит попёрли? Сам ушёл! – покривил я душой.
– Сам? Из органов?! – круглые щёки изобразили недоверчивую гримасу. – Нет у меня ничего подходящего. Низкоквалифицированная работа пожалуйста, милости просим, даже обучаем на производстве.
В ОРСе нашлась вакансия юриста, но за девяносто рублей даже студенты не особо идут. Заняться охотой? Одичаю в тайге и станет любимым занятием, в свободное время, за бутылкой шмурдяка, с приятелями деревенские сплетни перетирать. Наконец, откинул все сомнения: начну жизнь с чистого листа, буду жить для себя, вернусь на Кавказ в Орджоникидзе, пойду пока в таксисты. Раньше разговаривал с ребятами, зарабатывают не хило. Да и работать с машиной проще, железо не мотает нервы, как люди.
Так я думал и ошибался. Вокруг железа тоже люди, куда от них убежишь?
Нижний Тагил
Август 2016
Продолжение: романы "Прокурорку надо любить": http://www.proza.ru/2019/07/10/805
и "Криминальная республика".
СНОСКИ:
_____________
*Льенсо – советский (вьет.).
*"Ласточка" – на профессиональном жаргоне, женщина, по заданию вступающая в интимные отношения с целью получения информации. Кроме женщин, подобным образом, разведслужбы используют и мужчин, в том числе гомосексуалистов, именуемых "Воронами" (прим. автора).
*Вулле, цугао – Наложница, любовница (вьет.).
*Шолон (Чолон) – крупный район Сайгона населённый, в основном, выходцами из Китая (прим. автора).
*Аодзай – Национальный костюм вьетов: у женщин короткий халат с боковыми разрезами до груди, с длинными брюками, касающимися пола. У незамужних девушек все снежно-белого цвета (прим. автора).
*Нон – лёгкая коническая широкополая шляпа, как правило, из специально обработанных листьев пальмы (прим. автора).
*Та бьет – До свидания (вьет).
*Тай бан сом – До скорого свидания (вьет).
*Той се чонг пхан бойбан иеу – Я не предам тебя, любимый (вьет).
*Нам доля – Пять долларов (вьет).
*С двух нулей - начинались номера документов с грифом «Совершенно секретно» (прим. автора).
*Зюуп – Помогите (вьет.).
*Доао – Туда (вьет.).
*Иристон – Осетия (осетинск.).
*Арака -- кукурузный самогон, традиционный осетинский напиток, с непривычки, на вкус довольно отвратителен (прим. автора).
Продолжение: романы "Прокурорку надо любить": http://www.proza.ru/2019/07/10/805
и "Криминальная республика".