Соло на барабане
Соло на барабане
(рассказ)
Зимою на Колыме не поймёшь: то ли уже утро, то ли - ещё ночь.
- Эй, Митрошкин! Здесь ты, что ли? - Диспетчерша вгляделась в пыльный полумрак каптёрки, чертыхнулась и крикнула погромче: - Митрошкин!
В темноте кто-то завозился. Послышался шорох брезента. Луч света, проникающий через открытую дверь, наполнился крутящимися пылинками.
- Спишь всё? - спросила диспетчерша вышедшего на свет круглолицего парня с рыжеватыми растрёпанными волосами. - Завгар распорядился, чтоб ты ехал на Малач. Повезёшь школьный концерт.
- На чём ехать-то? Ты бы его спросила, тёть Лиз, когда он на мою коломбину диски сцепления достанет?..
- А мне начхать на твои диски и на твою коломбину! У меня делов, только о тебе беспокоиться… На терёхинском «пазике» поедешь, понял! Смотри, не угробь чужую машину.
Вправив мозги Митрошкину, диспетчерша грузной походкой удалилась в свою дежурку в конце гаража. Митрошкин по-кошачьи тонко чихнул. «В общем-то, - задумался он, - удачно складывается ситуация. Может быть, завгар раза два доверит автобус Терёхина, а потом и совсем пересадит на этот «ПАЗик». Машина не старая, ухоженная. А Терёхин, говорят, на материк вскорости уезжать собрался. Поднакопил уже северных деньжат - теперь будет на тёплом солнышке пузо греть… Ситуация, возможно, складывается удачно».
Митрошкин вот уже два месяца только ремонтом и занимался. Точнее, ремонтировать уже нечего: что можно было отладить, он сделал, а что нельзя - выбросил. Требуется диск сцепления на его «Зил»-каркаску, но диска нет. Эту «коломбину» со скрипящей фанерной будкой на кузове отогнали в холодный гараж, и стоит она там грудой металлолома на колёсах.
Митрошкин ошивался без дела и спал в гаражной каптёрке на куче брезента и обивочного войлока. И хотя почти в антисанитарных условиях - но в спокойствие и тишине, не то, что в консервной банке поселковой общаги. И какие тут «северные деньжата» на свадьбу со Светкой, когда на сберкнижке за год работы уже при двух северных надбавках всего одна единичка с тремя нулями… А Светка ждёт за околицей деревни своего солдатика, как та женщина в фильме «Белое солнце пустыни». Эту киношку им на памирской пограничной заставе крутили чуть ли не каждую неделю. Там на Памире, по горным серпантинам Митрошкин на своём 66-м «газоне» столько километров накрутил, и вот была машина - отлаженная, как швейцарские часы… А тут - диск сцепления! И Светка грустит за околицей деревни.
В разговоры приисковых шоферов, ходивших по трассе до самого Магадана, по зимникам - до Усть-Неры и Зырянки, Митрошкин не вступал: нечего ему было рассказать о своих «смертельных приключениях». И хоть «первый класс» шофёрского мастерства у него ещё с армии, и дисциплина - на уровне, но на своей скрипучей «коломбине» в ближних рейсах больших денег не заработаешь.
Когда Митрошкин выехал из гаража, на улице было туманно от усилившегося к вечеру мороза. В окнах домов горел свет, из труб вертикально поднимались дымки. Он остановил жёлтенький «Пазик» у поселкового клуба и длинно просигналил. Прямо на него со щита у входа смотрел красноносый и краснощёкий Дед Мороз с огромным мешком подарков, на котором было написано: «Дорогим горнякам», а к левому валенку Деда Мороза было приклеено объявление о новогоднем бале.
Никто из клуба не появлялся. Оставив двигатель включённым, Митрошкин сам направился в клуб. В кинозале уже в тулупчиках и шубах сидела школьная бригада самодеятельности: человек пять-шесть старшеклассников и человек пять малышни - класса четвёртого.
- Ну, чего ждём? - спросил Митрошкин. - Машина подана.
Обернувшись, кто-то из малышни пискнул
- Сопровождающего какого-то нету.
- Значит, не поедем? Отменяется концерт? - Митрошкину никто не ответил, и он присел на ручку кресла в некотором расстройстве от нарушения своих придуманных планов, насчёт автобуса Терёхина.
На освещённой сцене кинозала показалась завклубом Мария Ивановна в блестящем парчовом платье, с перекинутой через плечо песцовой шкуркой.
- А вот и товарищ водитель уже здесь. Вы… ты, как твоя фамилия, зовут как? - замахала она рукой Митрошкину.
- Митрошкин! - крикнул Митрошкин издалека и подошёл поближе к сцене. - Серёга Митрошкин…
- Вот, ребята, вас повезёт Серёжка-Митрошка! Будете его слушаться?.. Так, так, подойди сюда, помоги мне сойти, - завклубом со сцены протянула Митрошкину руку. Потом добавила: - Поедете без сопровождающего.
Малышня в зале засмеялась, выкрикивая: «Митрошка-Серёжка!.. Серёга-Митроха!».
- Не-е, я не согласен, Марья Ивановна, - возразил Митрошкин и остановился, будто передумал снимать её о сцены. - Без сопровождающего… Потом отвечай за что-нибудь…
- Во-первых, я тебе не «Марья», а Мария Ивановна. Во-вторых, мой милый, это устное распоряжение твоего начальника… Ну, помоги же мне… О, господи, такая крутая лестница, такие высоченные каблуки. Свалился этот концерт на мою голову - а меня гости дома ждут.
- Я же всё-таки не пионервожатый, - пробурчал Митрошкин. - Они у меня все поразбегаются … Как я за ними усмотрю?
- Об этом не беспокойся, - сказала Мария Ивановна и позвала кого-то из зала: - Юра! Юрочка!.. Вот, Юра, - сказала она подошедшему старшекласснику, черноволосому парню, с тонкими чертами лица, с барабанными палочками в одной руке, - ты будешь старшим концертной бригады. Смотри, чтобы… Сам понимаешь.
- Будь сделано! – чётко ответил Юра и крикнул в зал: - За малейшее неповиновение - смерть! Вперёд, коршуны! Нас ждут сокровища Рима!
Мальчишки-старшеклассники, пересмеиваясь, потащили в автобус усилители, гитары, ударную установку. Их одноклассницы, запахнувшись в шубки, побежали к автобусу, прикрывая носы рукавичками. Все расселись на задних сиденьях. После них в автобус запрыгнула малышня.
- Всё? - спросил Митрошкин с водительского сиденья. - Поехали?
- Поехали, шеф! - крикнул Юрка и обнял за плечи сидящую рядом девчонку с распущенными по воротнику шубы белокурыми волосами. - Жми во все лошадиные! Командовать парадом буду я!
«Пазик» выехал из посёлка, повернул на трассу, разрезая морозный туман лимонно-ядовитыми лучами фар. Митрошкин прикинул: по расстоянию - около семи часов вечера они прибудут на Малач.
Старшеклассники смеялись без устали. После каждой Юркиной реплики смех усиливался, слышался то басовитый хохот парней, то девичье повизгивание. «И не надоело им ржать? - удивлялся, ухмыляясь своим мыслям Митрошкин. - И откуда столько энергии берётся? Ни забот, ни хлопот. Салажата… Вот в армию заберут - узнают, салажата…».
- Эй, вы, артисты доморощенные! - крикнул он в салон. - Хватит глотки надрывать… Автобус развалится…
- Ты рули, рули! - отозвался кто-то из парней. - Артисты - люди эмоциональные. Тебе, Митроха, не понять…
К словам этого парня что-то добавил Юра, и заднее сиденье снова затряслось от смеха. Митрошкин обернулся и посмотрел на них, насколько позволяла дорога, долгим взглядом.
- Эх, артисты. Мелочь пузатые - вот вы кто. Что вы в жизни-то видели?
- А сам-то ты, что в жизни видел? - отозвался Юрий. - Кроме лопуха, никаких цветов не нюхал. Сидишь тут в глуши, пыль колымскую глотаешь, ящики да кастрюли перевозишь с места на место.
- Пыль колымская, между прочим, наполовину с золотом! - выкрикнул Митрошкин и порадовался, какая красивая фраза у него получилась. - Это тебя родители каждое лето на курорты вывозят… Ах-ах, как бы Юрочка без витаминчиков не остался. Вон, какой вымахал… акселерат. - Митрошкин выговорил «акселерат» как ругательство. Он почувствовал, что начинает злиться.
- Красиво жить, если средства позволяют, не запрещено! - крикнул Юрка, сверкая улыбкой. Он потянул за руку девчонку, сидевшую впереди, и усадил её к себе на колени. Девчонка без малейшей неловкости пристроилась поудобней на Юркиных коленях, поправила, видимо, материну, шапку из чернобурки и приоткрыла подкрашенные пухлые губы в готовности смеяться дальше.
Митрошкин сосредоточился на бегущей под лучами фар дороге, успокоился и больше не обращал внимания на заднее сиденье. А та компания вскоре, кажется, тоже устала от беспричинного смеха. Сидящая на коленях Юрки Татьяна Трубина затянула в чересчур жалостливом тоне романс о любви. Ребятня из младших классов, разморённая теплом из автобусной масляной печки, свесив головы с чубчиками и косичками, дремала. Когда Митрошкин оглядывался на них, что-то похожее на отцовское чувство шевелилось в душе. И Митрошкин старался вести автобус поаккуратней.
- Вы когда обратно? Сегодня? - спросил он, обернувшись.
- Сегодня, - ответил Юрий. - А что?
- Да, ничего, - нейтрально ответил Митрошкин. - Как вам удобней, мне без разницы, - потом добавил, чувствуя себя "публикой": - Спели бы, девчонки, ещё что-нибудь. Хорошо у вас получается.
- Какую? - спросила Трубина.
Митрошкин открыл рот, но на ум никакой песни не приходило. Трубина предложила сама:
- Давай «Диск-жокея».
- Давай «Жокея», - согласился Митрошкин.
Трубина пересела с колен Юрки на своё место, закинула ногу на ногу, блистая экзотическим для зимы капроном.
- Нет, давайте «Чёрную ночь», - сказал Юрий, пододвигая к себе один из барабанчиков ударной установки. - Убьём народ талантом, а? - Он щёлкнул ногтём по коже барабанчика.
- Это цыганскую, что ли? - осведомился Митрошкин.
Старшеклассники дружно рассмеялись, а сам Юрий покрутил презрительно головой.
- Цыганскую, ага!.. Сейчас услышишь, темнота. Вы, товарищ Митрошкин, разницу между граммофоном и электрогитарой улавливаете?.. Начали! - Юрка поднял руку для команды. – Татьяна, Илья - в унисон, раз – два…
Пухлощекий высокий парень в меховой куртке и Трубина одновременно взяли высокую ноту и повели в согласованном звучании протяжную мелодию. Слов песни Митрошкин не разобрал, потом догадался, что поют по-иностранному. Юрий выбивал ритм, то пришлёпывая плашмя ладонью по барабанной коже, то постукивая по коже костяшками пальцев. На лице у Юрки застыл экстаз.
- Ничего песняк, - сказал Митрошкин, когда «Чёрная ночь» кончилась.
- Ничего - это ничего. А поконкретней можешь ты выразить свои чувства? - со злостью спросил Юрка.
- Ну-у, нормально в общем…
- Нам интересно знать, что испытывает публика? Какие чувства у неё возникают?.. Усекаешь?.. Ты вот, что почувствовал?
- Что – что. Чувства разные… И что ты ко мне привязался, в конце концов! - Митрошкин опять разозлился и, одновременно, расстроился, замолчал, вцепился крепче в баранку руля, уставился взглядом в линию дороги перед лучом фар.
Через несколько минут, выехав на прямой участок дороги, поискал в зеркале заднего вида Юркино лицо и, уже примирительно, сказал:
- Чувствую, что талантливо, это самое… звучит песня. Это сразу чувствуется. Да… А ты, значит, после десятилетки хочешь связать свою жизнь с барабаном?
- Имеешь в виду - стану профессиональным музыкантом?- серьёзно спросил Юрка.
- Музыкантом?.. Барабанщики что - тоже музыкантами считаются?..
- Во, даёт! – Юрка переглянулся со своими. - Ну и тундра!.. Эта штука, - он хлопнул по барабану, - ни чем не хуже какой-нибудь писклявой скрипки. Тем более, в современной музыке. Если хочешь знать, толковый музыкант на нём такое выстучит - обалдеешь!
- Ума, что ли, много надо: бам-бам, бум-бум… И вся музыка, - хмыкнул Митрошкин.
- Сам ты, Митроха, ни бум-бум… - Юрка завёлся не на шутку.
Для него этот Митрошкин, вечно улыбающийся, неизвестно чем довольный парняга, которого могут заставить работать за копейки, который, видимо, никогда не уедет из этого далёкого от щедрот цивилизации посёлка. Этот Митроха берётся судить о таких вещах, как музыка…
Издеваясь, зная, что Митрошкин всё равно ни черта не поймёт, Юрка принялся «жонглировать» музыкальными терминами и именами:
- … В сольной партии на ударнике в стиле соул, фанк или просто бит талантливый музыкант может создать такой мощный драйв, доходящий почти до альфа-звука, что слушатели просто будут падать в шоковом состоянии… Барабан - очень сложный инструмент, играть на нём соло может только большой талант!
Митрошкин скептически молчал, но от непонятных слов почувствовал какое-то уважение к Юрию и его барабану.
Двигатель автобуса вдруг громко зачихал. «Пазик» резко сбросил скорость, задёргался, будто ему вставили палки в колёса. Митрошкин подрулил к обочине, затормозил. Натянув шапку, выскочил наружу. Через открытую дверь вползло облако холодного пара. Малышня проснулась и зашевелилась. Один из мальчишек в наступившей тишине с чего-то весело затянул:
- Митрошка-Митрошка, пошли копать картошку…
Другая малышня тут же хором подхватила:
- Митрошка-Митрошка, сыграй нам на гармошке!
Минут через пять двигатель завёлся. Митрошкин потирая покрасневшие руки, оправдывающе сказал:
- Сегодня такая мерзлятина, что система подачи топлива промерзает. Теперь всё путём. Можете спокойно петь свои песни.
Митрошкин врубил скорость и сосредоточился на дороге. Вот-вот должен быть поворот с основной трассы на Малач, малюсенький посёлок, где базировался второй карьер прииска. Поворот с трассы ничем не обозначался, местность однообразная - никакого ориентира. Запросто можно было проскочить заметённый снегом поворот. Если уже не проскочили…
Митрошкин подосадовал на себя, что не засёк по спидометру километраж. Безотрывно следя за дорожной обочиной через квадрат стекла на пластилиновых нашлёпках, он никак не мог решиться повернуть автобус обратно. Представил, каким лопухом будет выглядеть в глазах артистов: толковые люди на барабанах вон что выделывают, а тут…
- Чёрт бы побрал вашу «Чёрную ночь», - сказал угрюмо Митрошкин, - заслушался - вот и мимо поворота проскочил.
Заднее сиденье затряслось от смеха, кто-то выкрикнул:
- Вот она - сила искусства!
Со своего места поднялся десятиклассник Мишка Павлевич, с которым прошедшим летом у Митрошкина случился конфликт на дискотеке в клубе, чуть не перешедший в явную драку. Павлевич посмотрел через водительское окно на дорогу и успокоил:
- Не-е, ещё до поворота не доехали… Я тут недавно проезжал с отцом.
Митрошкин засмущался и, не зная для чего, произнёс:
- Кому скажи - не поверят. Это надо же.
И вот дорога на Малач, узкая, как тропинка, полезла в сопку. Митрошкин переключил скорость, и автобус, подвывая, пополз, чуть накренясь, по глубокой колее. Вершина сопки в морозном тумане сливалась с чёрным небом. Казалось, что взобравшись на вершину, «Пазик» помчится прямо по облакам.
- Ну и шеф нам достался, - сказал парень, сидевший в обнимку с электрогитарой, - То у него какая-то система перемерзает, то плутает на единственной дороге. Чую я, что не добраться нам живыми до места.
- Ну, тебя, Лёшк! - махнула рукой белокурая старшеклассница. - Накаркаешь ещё неприятности…
Под смех всей компании музыкантов Юрий по-вороньи несколько раз прокричал:
- Кар-кар, кар-р-р!
Только он произнёс последнее «кар-р», автобус дёрнулся и остановился, заглохнув. Все от этого сделалось ещё смешнее. Даже малышня на передних сиденьях захихикала.
- Докаркались! - оглянулся назад Митрошкин и стал искать за сиденьем шапку.
… Митрошкин уже который раз забирался в автобус отогреваться. Садился, склонив голову на баранку руля, и в молчании о чём-то размышлял. Вот она - чужая техника… Может, где-то всего-то какая-нибудь клеммочка отошла - а из-за этой клеммочки - там, за окнами автобуса, старуха-смерть гремит своими костями…
Опытные трассовики-дальнобойщики говорили: коли в дороге заглох движок и простоишь на крепком морозе больше пяти минут, оставляй все надежды завести двигатель, «сливай воду» - и топай куда поближе. А если нет чего «поближе», поджигай колёса и всё остальное, что горит. И молись богу, чёрту или кому сам пожелаешь. Проверено жизнью.
А прошло уже минут пятнадцать. Но Митрошкин решил ещё попробовать. Набрав полную рукавицу инструментов, вывалился в холодную мглу. Малыши позастёгивали свои шубейки и, ничего не понимая, не хныкали, только наблюдали напряжённо пятачками глаз за дяденькой-шофёром, когда он скажет: «Всё путём - поехали!».
Старшеклассники покрикивали на Митрошкина, торопили, советовали. Татьяна Трубина и белокурая девушка жаловались друг дружке, что теперь застудят горло.
- Никак, - с комком в горле сказал Митрошкин, забираясь в кабину и пряча глаза от пассажиров. - Никак! - он швырнул гаечные ключи под сиденье и скривил лицо, точно собираясь заплакать. - Чужая машина… Сливай воду, одним словом!
В автобусе сделалось тихо. Под кем-то скрипнуло сиденье, потом маленькая девчушка с выглядывающим из-под шубейки кружевным нарядом «снежинки» вежливым голосочком спросила:
- Когда мы поедем, дядечка? А то холодно очень…
- Приплы-ы-ы-ли. .. - протянул печально пухлощёкий парень.
Юрка энергично поднялся с места. Переступив через ударную установку, вышел на середину салона.
- Значит так, товарищи! - Он помахал рукой, призывая к вниманию. - Поскольку я - старший этой джаз-банды, принимаю следующее решение. Митрошкин топает на своих двоих в Малач за помощью. Мы остаёмся здесь, разжигаем костёр и ждём. Наша главная задача - спасти вот этих, - он показал на малюшню.
- До Малача почти тридцать километров, - угрюмо, но не возражая, сказал Митрошкин.
- Это часа три ходьбы! - крикнул Мишка Павлевич. - По такому морозу и полчаса не пройдёшь! Я знаю…
- А что ты предлагаешь ? - выкрикнул пухлощёкий парень по имени Илья. - Митрошкин должен идти. Он во всём виноват!.. Пусть идёт! Тем более, он самый старший и теплее всех одет… Ни попуток, ни встречных мы здесь не дождёмся!
- Верно! - выкрикнул Юрий.
Татьяна Трубина тоже высказалась за то, чтобы Митрошкин шёл. Мишка доказывал, что это верная погибель. Митрошкин подавленно молчал, одинаково согласный с любым вариантом. Своих предложений у него не было.
- Должны же с прииска позвонить на карьер. Нас же ждут, значит, будут волноваться, - убеждал всех Павлевич. - Подождут, подождут - и начнут искать…
- Холодно-о-о… - заплакала тут девочка на переднем сиденье. За нею следом захлюпали ещё две «снежинки».
Юрка строго прикрикнул на них и с ненавистью посмотрел на Митрошкина, стоявшего, как столб.
- Э-эх, будь у меня сейчас ружьё… Пристрелил бы на месте… Дубина… Тупая!
Митрошкин что-то невнятно пробурчал, снял с себя полушубок и накинул его на плачущую девочку.
- Я пойду колёса размонтирую, - с покорностью сказал он, беря домкрат и балонный ключ.
Четыре положенных полукругом покрышки, облитые бензином, горели ярко-красным пламенем, выстреливая чёрными хлопьями копоти. Чумазый Митрошкин таскал из автобуса спинки и сиденья кресел, складывал их рядом с двумя запасными покрышками у костра. Вид у Митрошкина был виноватый, истерзанный, сосредоточенный, рубашка выбилась из-под свитера, руки - без рукавиц он отогревал, засовывая подмышки по пути в автобус.
Школьники сгрудились у костра, не обращая внимания на вонючий дым и летящую в лицо гарь. Ребята, обжигаясь, тянули к огню руки, точно хотели набрать тепла побольше, про запас. Десятиклассница с белокурыми волосами по-старушечьи повязала голову платком и всё всматривалась на дорогу в сторону трассы. Татьяна Трубина, попискивая, пыталась укрыть от морозных уколов голые, в капроне, коленки, приседала на корточки, укутывала коленки полами короткой шубки. Сидела так, пока ноги е затекали, потом снова мучительно поднималась, тёрла колени рукавичками, обводила всех жалобным, вопросительным взглядом.
Покрышки догорали. Кордовые нити краснели на куче золы, будто раскалённые электроспирали. Митрошкин навалил на ослабевающий огонь обломки кресел, плеснул из мятого ведра бензином. Огонь реактивно загудел. Сутулясь, держа руки под мышками, Митрошкин посмотрел на костёр, развернулся и ушёл в темноту. Утопая в сыпучем снегу, направился к ближайшей невысокой лиственнице, ударил по стволу ногой, сбивая иней, обхватил с каким-то диким остервенением ствол деревца и стал гнуть его книзу. Лиственница звонко, как стеклянная, хрустнула посередине.
Мишка Павлевич тоже направился к деревцам и тоже принялся ломать хрупкие стволы.
- Толку мало - сгорят, как спички…
Митрошкин молчал и с тем же остервенением ломал и ломал всё, что поддавалось под его искровавленными руками.
- И машина никакая тут не проедет, - продолжал Мишка. - Субботний вечер, никто по этой дороге сейчас не поедет… Ну, может быть, через час хватятся про нас. Пока поедут искать… Пока найдут… А тут уже десять обледенелых трупиков в кучку лежат…
Когда Митрошкин и Павлевич с охапками дров подошли к костру, в огне вовсю полыхали резервные покрышки.
- Дурачьё! - закричал Мишка. - Вы что, Ташкент тут захотели?.. А дальше чем огонь поддерживать будем, подумали? Автобус не горит - он железный, а это - так спички, - он пхнул ногой кучку дров. - Скоро задом на золу сядете, чтоб хоть чуть-чуть согреться. Попомните мои слова!
- Т-ты на нас н-не кричи, - проговорил с трудом бледнющий лицом Юрка, переминаясь с ноги на ногу в остроносых тонких сапожках. - Т-т-ты не кричи… Его заслуга, - Юрка кивком показал на Митрошкина.
В молчании, как с уже замёрзшими мозгами, Митрошкин присел на охапку наломанных лиственниц, негнущимися пальцами взялся расшнуровывать свои самодельные из оленьего камуса ботинки. Взял их в руки и в носках пошёл к Юрке.
- К-какой размер? - спросил Юрий, быстро стягивая свои сапожки и кидая их Митрошкину. Тот пытался натянуть Юркину обувь на себя, но она не налезала, и он отдал Юрке и толстые шерстяные носки. - Т-ты только благодетеля из себя не изображай, - добавил Юрка натягивая и носки. - Из-за тебя страдаем. От всех не откупишься… Вон видишь, что с Танькой делается…
Трубина продолжала пищать, приседать, подниматься, поворачиваясь к костру то передом, то задом.
- А сами-то вы о чём думали, куда наряжались, - вступился Мишка. - В гастроли по Европе? - Павлевич, бурча, протянул Трубиной свои большие овчинные рукавицы, взял её вязаные.
Митрошкин подошёл к закутанной в платок старшекласснице, снял с головы свою шапку и жестом, как немой, показал на шаль и на ноги Трубиной. Девушка сначала не поняла, потом размотала пуховый платок и передала его подруге, а сама глубоко натянула Митрошкинскую шапку.
- А как же ты? - жалеюче, с долгим взглядом спросила она.
В это время один из мальчишек-младшеклассников закричал:
- Едут! Едут!
У всех радостно заблестели глаза. Вглядываясь в темноту, пытались что-то рассмотреть.
- Кажется, грузовик, - насторожённо прислушиваясь, проговорил Илья. - У него в кабине всего два места найдётся… Ну, от силы четверо влезут, если с малышнёй…
- Чур, я! Чур, я! - затараторила Трубина и перестала закутывать ноги платком. - Я сильнее всех замёрзла. Так ведь, Юрик?
- Если там только на двоих места, - сказал уверенно Юрий, - поедем Трубина, я и двое малышей возьмём. Я быстро подниму всех по тревоге и организую помощь… Быстрее меня это всё равно никто не организует… А свою шубу, шапку и ботинки оставлю вам.
Митрошкин сидел на корточках у костра, ловил ладонями пламя и едва слышно шептал:
- Слава богу… Слава богу…
Малышня начала подпрыгивать на месте и выкрикивать пискляво: «Ща поедем… Ща поедем…».
- Тихо! - крикнул на всех Мишка Павлевич. Он сдвинул на затылок шапку, прислушался, приставив к уху ладонь «корабликом». Потом посмотрел злобно на Илью и сказал, оскалив зубы: - Чёрта с два! Нет никакой машины. Зря обрадовались.
- Да ясно же слышно было… Шумело там, - чуть не плача сказал Илья.
- Внизу в распадке ветер шумел. Показалось, э-эх…
Митрошкин поднялся. С перекошенной холодом спиной, пряча под мышки руки опять ушёл в темноту ночи. Послышался треск ломаемых стволов.
Прошло два часа, как застыл на склоне сопки ярко-оранжевый «Пазик». Бесколёсный, осевший по оси в снег, он время от времени высвечивался затухающим пламенем костра и напоминал замёрзшее на одном месте солнце. Школьники тесно сомкнулись кругом ближе к огню. Приносимые жалкие брёвнышки таяли в огне за одну секунду.
- Барабаны, что ли, бросим? - предложил Павлевич, кивнув на костёр, и посмотрел на Юрку.
- А, бросай… - с истерической интонацией ответил тот. - Может, нас в живых скоро не будет… Бросай!.. - Юрка оглянулся на подошедшего к костру Митрошкина и уже в явной истерии заорал - Ну чего тут корячишься! Мученика из себя строишь! Из-за тебя, ведь! У-у, забыли все про нас!.. - Юрка сжал кулаки, заскрипел зубами и замотал головой.
Юрка ещё несколько минут кричал, ругался, вспоминая все знакомые ему матерные выражения, но на него никто не обращал внимания, уставившись во всё своё внимание в догорающий костёр.
Татьяна Трубина, сидевшая обессиленно прямо на снегу, прижавшись к своей подруге, подняла голову, сонным взглядом посмотрела на Юрку и опять, не удержав, уронила её на грудь подруги.
Мишка Павлевич вынес по частям из автобуса громоздкую ударную установку. Через головы сидящих у костра бросил в огонь сначала большой барабан, потом два барабана меньшего размера. Взлетели зола и искры. Умирающий огонь жадно лизнул новую подачку и, оживляясь, накинулся на сухое дерево. В клубах взвившегося пламени плавно затихал медный звон…
Митрошкин обход ил по кругу школьников, и малышню, и старшеклассников - торкал сомлевших коленкой в спину и твердил, как заведённая игрушка: «Нельзя - не спать, нельзя - не спать…». Потом опять, шатаясь обмороженным туловищем, уходил в придорожную тайгу - и возвращался, волоча за собой два-три брёвнышка толщиной в руку. Один младшеклассник у костра уже не реагировал на толчки и уговоры. На его лице с закрытыми глазами застыла блаженная улыбка.
- Эй, солдатик, - Митрошкин потряс его за плечи, прижал к себе. - Солдатик, солдатик! - Митрошкин тёр ему лицо своими заскорузлыми пальцами, дул в лицо, целовал, плакал тут же замерзающими слезами.
Мальчонка открыл глаза, спросил вялым голоском: «Уже едем?».
- Скоро поедем, - тихо сказал ему Митрошкин. - Ты только не спи… А то на автобус опоздаешь…
Митрошкин стянул с себя свитер, обмотал им лицо пацанёнка - и опять двинулся в тайгу… Он плёлся, спотыкаясь, уже не пряча под мышки обмороженные кисти рук. И на его лице тоже выражалось блаженство успокоения, как и у того мальчонки у костра. Митрошкину казалось, что вокруг сделалось жарко-жарко, колышется пшеничное поле с синими васильками, в небе свиристят жаворонки, а от околицы деревни навстречу бежит Светка в коротких шортах и в короткой маечке чуть до пупка … И жарко-жарко, аж потом прошибает…
Он притащил к костру всего одно брёвнышко, кинул его с трудом в умирающий слабый огонь, увидел мальчонку, с обмотанным свитером лицом, уже уткнувшегося ничком в снег. Митрошкин схватил его, затряс что было сил.
- Не спать… Нельзя!.. Нельзя!.. Скоро поедем!
- Врёшь! - раздался рядом голос Юрки. - Все тут сдохнем! Все замёрзнем! Ты, гад - виноват… Ты!.. Ты, сволочь… - Юрка двигался с угрожающим видом, сжимая рукой в кожаной перчатке металлический поручень от автобусного кресла. У костра никто не пошевелился, будто находясь в состоянии гипноза. Удар металлической загогулиной пришёлся Митрошкину по ключице. Он даже не успел рефлексивно закрыться рукой. - Думаешь, ботинками откупился? - Юрка, крича, наносил удар за ударом. - Я жить хочу! Я не хочу тут замерзать!..
Заслоняясь руками, Митрошкин, не говоря ни слова, отступал, пятясь назад. По подбородку, по шее у него потекла кровь. Язык накололся на острые обломки зубов. Облизнув разбитые губы, Митрошкин посмотрел, как бы прощаясь, в сторону костра.
У костра творилось что-то непонятное: к школьникам бежали люди с тулупами и ватниками в руках, накидывали их на ребят и куда-то тащили с собой. Только тут, проведя дальше взглядом, Митрошкин заметил горящие автомобильные фары.
- Приехали… - улыбнулся он Юрке разбитым ртом и прошепелявил: - - Жа нами…
Объёмных размеров женщина, в овчинном тулупе которую Митрошкин хорошо знал, но не мог вспомнить, кто она и как её зовут, накинула ему на плечи свой тулуп, нахлобучила на голову свою шапку. Она повела его, поддерживая под руку, и что-то говорила. Митрошкин согласно кивал, ничего не понимая.
Он оглянулся на свой остающийся в темноте «пазик» и вдруг, вырвавшись из рук женщины, побежал, спотыкаясь, к нему. Что есть силы, с разбегу саданул ногой по автобусному передку. Круто развернулся, хотел ударить ещё раз, поскользнулся на высоких каблуках Юркиных сапожек, грохнулся навзничь. Приподнялся. Пополз на коленях, схватился негнущимися пальцами за решётку радиатора. Дёрнул эту решётку, ткнулся лбом в липкий от мороза металл - и заплакал, кусая отдающиеся болью губы.
==== «» ====