По опустевшим улицам Французского Квартала, в сторону моста над рекой Миссисипи, унылой шаркающей походкой, плелся старый негр. Его болезненная худоба, грязные, засаленные кудряшки давно немытых волос, покрытая мелкими трещинами, высохшая, на руках и на пятках ног, кожа не оставляли сомнений, что этот чернокожий старик – бездомный. Одет он был в старье: поношенные рваные шорты, грязная выцветшая майка и, залепленные местами клейкой лентой, сандалии дополняли портрет несчастного. Но все бы было понятно, если бы не один, совсем не вписывающийся в общую картину, предмет – сверкающий золотом, висящий на кожанном шнурке, болтающийся на худющей груди старика, саксофон. За ним плелась, хромающая на заднюю лапу, дворняжка, такая же замызганная, как и ее хозяин, с такими же кудряшками черной немытой шерсти, что придавало удивительное сходство со стариком.
Старый Том обернулся, присвистнул, подзывая к себе отстающую собаку, улыбнулся почти беззубым ртом и подумал, не зря он все же назвал ее “Sis” (сестренка).
Сегодня день больших и малых приготовлений: завтра Страстная пятница… В этом году это особая пятница… Боже! Как же та роковая пятница перевернула его жизнь, вывернув его душу наизнанку! После тех страшных событий, старому Тому не хотелось жить, да и как? Ради кого? Как соскрести, выпотрошить из своей памяти тот день? Но…
Сегодня он зайдет к брадобрею, старому другу Сэму. Вечером каждого четверга тот дает Тому огрызки мыла, оставшиеся от клиентов, не очень тупую бритву и почти пустой флакон одеколона, всего на пару брызгов. Ведь пятница, это день встречи с семьей.
Дядя Том (так называли его все, кто знали в Новом Орлеане) живет в потрепанной ветром и зноем, сыростью и пылью старой палатке, прохудившейся до дыр – это его дом. Над палаткой, закрепленной кое-как алюминиевой проволокой, красуется кусок сломанной доски с надписью, нанесенной зеленой краской – “ Хижина дяди Тома”.
Там же, под мостом, хранится весь его скарб: большая стопка сложенных картонных коробок, банки из под Coca Col- ы и пустые стеклянные бутылки ( н. з. на случай, если не подадут милостыню), потрепанный половик Sis (или то, что от него осталось) и… главное сокровище – футляр от саксофона, в котором хранилось все самое дорогое, что осталось от его перекошенной жизни. Именно в нем он хранит самое бесценное – память о жизни, наполненной любовью, память о Ней и о Нем. От той счастливой поры осталось только одно живое существо, с которым он не расстается ни на минуту – его друг- Дольфо (по имени создателя саксофона Адольфа Сакса). Именно он, Дольфо, помог ему не сойти с ума и остаться жить, чтобы было кому навещать и радовать его родных…
Сначала, как всегда, старый Том искупает Sis в грязных водах Миссисипи. И, пока не совсем темно, побреется, вглядываясь в Дольфо на собственное искаженное отражение. А когда стемнеет, дядя Том полезет в воду, чтобы самому искупаться:
во-первых, его не видно с моста, а во-вторых, ночное небо Нового Орлеана скрывает мутные воды реки, наполненные болотистой гнилью.
А рано утром, в пятницу дядя Том откроет футляр Дольфо и… приступит к любимому ритуалу: ведь уже 8 лет, и в зной и в холод, и в дождь, и в ветер, он играет для них.
Из футляра Дольфо он достанет черные кожанные брюки и жилет, ярко фиолетовую рубашку и бело-черные лаковые туфли-штиблеты, подарок хозяина известного джаз-клуба “VASO” , в котором дядя Том любил играть. Да! А вот фиолетовую бабочку наденет Sis – это ее аксессуар, она выступает первой…
Затем они пустятся в путь, им идти пешком до кладбища #3, самого старого в Новом Орлеане, почти полтора часа.
Они с Sis дойдут к 8-и часам, пока полящее светило еще не разбудило удушающую влажность. Дядя Том сделает глубокий вдох, относительно прохладный воздух с вельветовой нежностью вольется необходимым кислородом в легкие дяди Тома и начнется выступление для них, для самых родных. А еще, он поговорит, расскажет, поделиться невыносимой тягучестью одиночества.
Когда вдали покажутся очертания крыш сероватых склепов, Sis, прихрамывая, пустится бежать.
Он подобрал ее ночью, совсем маленькой, два года тому назад, когда трамвай прошелся по ее лапке, застрявшей в желобке рельса. Дядю Тома разбудили странные звуки, от которых тело покрылось мурашками: он услышал душещипательную арию. Казалось, кто-то поет о состоянии его собственной души. Он пошел на звуки и обомлел… Маленькая собаченка не выла и не скулила… Она пела слезами – слезами одиночества, слезами безвыходности и отчаяния. Он осторожно высвободил изуродаванную лапку собаченки, и под ярким светом круглоликой луны увидел сверкающие слезы несчастного животного – это были слезы надежды. Тогда он отдал ветеринару весь свой капитал, все $800, которые берег для починки склепа. Ветеринар не обманул, а дядя Том ни разу не пожалел.
Sis обычно подбегает к склепу, прерывисто дыша, с нетерпением перебирая передними лапами – она готовится к выступлению. Дядя Том достает две белые розы из чрева Дольфо, кладет их на первую ступеньку склепа, целует имена родных, садится и начинает рассказывать все с самого начала.
Затем он начинает играть…
Когда Sis впервые услышала песню Карлоса Сантаны “EUROPA” в исполнении Гато Барбиери, доносящуюся из настеж открытых окон французского ресторана, она остановилась, как вкопанная, затаила дыхание и… запела. Именно запела, протяжной нежностью собачьего воу-воу, попадая точно в тональность мясистого тембра саксофона, остановив в оцепенении прохожих, и привлекая внимание всех, кто отдыхал в ресторане. Это случилось через три дня после операции, ветеринар еще не обещал ей полного выздоровления. Старый Том заплакал, значит она выживет! Именно тогда он назвал ее Sis, признав в ней свою половинку, данную провидением в утешение.
С тех самых пор, каждую пятницу, Sis открывает концерт первой.
Как-только зазвучит первый протяжный аккорд “EUROPA”, она закрывает свои глазки-угольки, и растопырив лохматые ушки, вкладывает всю собачью душу в волшебный дуэт с дядей Томом.
Затем дядя Том сыграет “Michelle” – трогательную песню ливерпульской четверки, которую он исполнял на каждый день рождения своей единственной и обожаемой жены Мишель. Он слегка прикрывает свои морщинистые веки и смотрит на раскачивающийся бархат свисающего с тропических деревьев испанского мха, вспоминая божественные руки Мишель. Если бы не тот проходимец, второразрядный танцовщик кордебалета, оставивший ее одну, беременную, на произвол судьбы, то предсказание руководителя “Нью-Йорк Сити балет” Питера Мартинса “скоро родится новая звезда балета по имени Мишель”, стало бы реальностью. Но с другой стороны, если бы этого не случилось, не пришлось бы Тому подойти к девушке, стоявшей на самом краю Бруклинского моста, намерения которой не оставляли сомнений.
Он схватил ее в самый последний момент, она рухнула в его объятия и потеряла сознание. Том привел ее в свою комнату, где он жил со своим дедушкой, который после гибели родителей, стал для него всем.
А потом Мишель родила мальчика, такого же прекрасного, как и она сама. Том полюбил его с первого взгляда, точно так, как полюбил Мишель.
Том обожал Мишель и малыша, названного Джорджем в честь талантливого танцовщика и балетмейстера Джорджа Баланчина. Он и не мечтал, что когда-нибудь красавица Мишель, белая француженка, ответит ему взаимностью. Ему было вполне достаточно того, что приходя с дневной работы официанта, он видел улыбающуюся маму с сыном, и счастливое лицо дедушки. Вечером Том уходил на вторую работу в джаз-клуб, куда приходили любители и знатоки джаза, чтобы послушать виртуозную игру молодого саксофониста. Он работал без устали, с наслаждением, лишь бы не нарушалось понятие самого ценного для него – семьи, которой у него не было до судьбоносной встречи с Мишель.
Однажды, тихо отворив дверь после ночной работы, Том, забывший о своем дне рождении, войдя, увидел сияющую Мишель, которая протянула ему большую коробку. Это был клубничный торт, который навсегда перевернул его жизнь одним лишь посланием на маленькой открытке – “Том! Я люблю тебя! Женись на мне!” Он никогда не забудет того чувства беспредельного счастья – никогда не испытанного, никогда не прочувствованного, а самое главное, неожиданного. Ключ от счастья – заветная открытка, нашла свое место в маленькой перламутровой шкатулке, единственной памяти о маме.
Все эти 8 лет гнетущего одиночества, в свой день рождения Том испытывал боль, ноющую, сверлящую его душу чувством покинутости… а перед глазами, за колышущейся завесой кружевного испанского мха вставал образ танцующей Мишель с клубничным тортом в руках.
Вот и сегодня, в Страстную Пятницу – его 60-и летний юбилей, хотя выглядит он глубоким стариком. Как же ему хочется к ним, к своим родным.
Пока он играет “Michelle”, Sis не вмешивается в исполнение: эти минуты только его, дяди Тома, он остается один на один со своей любовью. Sis, распластавшись всем туловищем, ляжет на траву, как-бы приуменьшая свое присутствие, понимая всю тоску сердца своего хозяина. А потом, он переведет дыхание и сыграет любимую песню сына – “Georgia on my mind” гениального Рэя Чарльза. С самых младых ногтей малыш-Джордж засыпал под тишайшие звуки этой песни, исполняемой отцом. Она стала вначале колыбельной, а позже любимой песней для повзрослевшего сына. Она радовала Джорджа всегда. Он считал, что только его любимый отец, Том, может так проникновенно играть эту восхитительную мелодию.
Раньше дядя Том с наслаждением играл для сына. А теперь, вот уже 8 лет, горькие слезы молчаливым ручьем лились из пожелтевших глаз несчастного отца, оставляя влажные ручейки на боках Дольфо. Sis всегда дополняла эмоций в эту мелодию, пользуясь одной буквой – “U-u-u”.
Таким образом, каждую неделю, в пятницу, старик-негр с дворняжкой, ранним утром начинали свое посвящение. Жители окрестности ждали их: одни, сидя у склепа родных, приходили послушать прекрасную музыку; другие приносили еду; некоторые даже просили сыграть на похоронах своих близких – для таких дядя Том играл бесплатно, лишь просил помолиться у склепа Мишель и Джорджа.
Сегодня дядя Том останется подольше, все же юбилей, и ему захочется справить эту дату наедине с родными, без Метью, который часто сопровождал дядю Тома на кладбище, внося свою лепту, играя на Дольфо.
Метью появился в жизни дяди Тома почти сразу же после Sis.
Он сразу же рассказал Мишель и Джорджу о 17-летнем талантливом парне, из богатой семьи из Техаса. Впервые увидев крутой изгиб золотого инструмента, и услышав завораживающие звуки саксофона, юноша навсегда “попал в рабство очарования металлического босса”, как он сам говорил. Отец Метью несерьезно отнесся к увлечению сына, списывая страсти по саксофону к подростковой блажи. Целых два года отец терпел “вой” отвратительного инструмента, в надежде, что сын окончив элитную школу, продолжит учебу в одном из престижных университетов, чтобы впоследствии возглавить нефтяную империю. Заявление сына о том, что тот собирается посвятить себя музыке, саксофону, взбесило отца до такой степени, что родитель, в порыве бешенства грохнул восхитительным инструментом об пол… Рассказывая свою историю, Метью сказал, что в тот вечер отец стал убийцей в его глазах – он убил заветную мечту единственного сына. В тот же день, запертому в своей комнате 15-и летнему сыну удалось сбежать из родительского дома под покровом ночи. Не было ни денег, ни документов, однако Метью знал, куда он держит путь – в Новый Орлеан, в царство джаза. Ехал автостопом, по ходу исполняя всякую грязную работу – от мойщика машин до уборщика. Ему удалось все же добраться до “земли обетованной”. Время было летнее, он мог спать либо во дворе церкви, либо на пристани, пока не заработает на инструмент. У него была одна мечта, и он упорно шел к ней. Ему даже посчастливилось сыграть в одном баре, где Метью предложили постоянную работу: днем он работал посудомойщиком, а вечером подыгрывал джаз-банде. Экономил на всем, перебирался объедками со столов ресторана, спал в подсобке, где под шатающейся доской подпола он хранил все заработанные деньги. Так продолжалось 10 месяцев, пока не нагрянула полиция и не арестовала одного из официантов за продажу наркотиков: в отсутствии Метью, тот хранил свою отраву в подсобке. Конфискация не только наркотиков, но и заработанных таким тяжким трудом денег, поставили жирную точку на заветной мечте юноши. Хозяин не поверил в невиновность Метью и вышвырнул его из бара. В тот же вечер Метью присоединился к армии бездомных, изрядно накурившись марихуаной… душой овладело безразличие ко всему, он сломался...
Однажды дядя Том увидел белого парнишку, лежащего в пыли, и обкуренного до чертиков. В тот день он на себе притащил ослабшего Метью до своей хижины. Накормил, чем мог, купил чистой бутилированной воды и уложил бедолагу в свою палатку. Несколько дней он приводил парня в чувство, пока тот поверил старому негру и поведал ему свою историю. Дядя Том обещал, что будет заниматься с Метью музыкой, взяв с него обещание, что на наркотики наложено табу.
Старик не мог забыть восторг парнишки, когда он протянул ему своего Дольфо:тот заплакал и приложился губами к инструменту. С тех пор они почти всегда выступали вместе, втроем – дядя Том, Метью и Sis. Сидя на тротуаре Французского Квартала они и тешили, и удивляли публику. Надпись на куске картона, “Спасибо музыке”, обеспечивала им какой-то доход, чтобы не голодать. Конечно же, ароматы ближайших ресторанов часто усиливали урчание желудка, разыгрывалась голодная фантазия. Однако, за годы лишений каждый бездомный привыкал к подавлению несбыточных желаний и к концентрации внимания на доступном. На обратной стороне картона, тоже была надпись – “Не суди, да не судим будешь”. Каждый раз, когда туристы, удивляясь мастерству дяди Тома спрашивали, почему он бомжует, вместо того, чтобы работать, он прекращал играть и медленно поворачивал кусок картона. Прочитав надпись, заявитель опускал глаза.
По воскресеньям они шли в собор Св. Людовика на мессу, а после шли к набережной, близ Caf; du Monde, где очереди не рядели ни днем, ни ночью и было много туристов.
В то воскресное утро Метью уже собирался подменить уставшего дядю Тома, как вдруг встрепенулся, задрожал и пустился наутек. Он появился поздно вечером, вкрадчиво оглядываясь по сторонам. Успокоившись, он попросил прощения у старика, и объяснил свой побег: в толпе он увидел начальника службы безопасности отца с двумя охранниками. Дядя Том просил Метью подумать и вернуться домой, ведь отец однозначно ищет его. А это значит, что он любит сына. Нельзя расставаться с теми, кого любишь, и кто любит тебя. Встречи может и не быть. Однако, юноша мотал головой и твердил, что никогда не простит отцу пережитого унижения.
Тогда дядя Том налил горячий чай в бумажные стаканчики, на обложку журнала выложил собранные недоеденные пончики из Caf; du Monde и впервые, заговорил о своей боли…
Они переехали из Нью-Йорка в Новый Орлеан, когда одна из подруг Мишель открыла собственную танцевальную студию и предложила ей работу.
Джордж всегда учился хорошо. После школы он окончил колледж и решил стать адвокатом. В то время Мишель пришлось уйти с работы по состоянию здоровья – ее доконала гипертония. Джордж подрабатывал, учась в колледже. Одного заработка дяди Тома не хватило бы на учебу. В тот день новость о том, что Джордж рекрутировался в армию, которая гарантирует контрактникам частичную оплату учебы после окончания службы, произвела эффект разорвавшейся бомбы. Родители впали в панику – ведь войны были и в Ираке, и в Афганистане?!
Но было уже поздно, контракт подписан.
После отъезда сына дядя Том большей частью видел выражение постоянного беспокойства в прекрасных глазах Мишель. Время от времени приходили письма от сына. А последнее письмо пришло из Афганистана, из военного госпиталя: недалеко от Джорджа взорвалась мина, он чудом уцелел, но ампутация левой ноги была неизбежна.
Через некоторое время Джордж вернулся: некогда высокий статный красавец с огромными глазами цвета лазури передвигался, ковыляя на костылях. Вскоре ему выдали инвалидную коляску и дали пособие в связи с потерей ноги. Не только об учебе, но и о приличной работе пришлось забыть. Он впал в глубокую депрессию, не выходил из комнаты, внешне постарел и сник. Каждый вечер отец играл для сына любимые произведения. Только тогда можно было заметить легкое подрагивание губ, напоминающее улыбку. Том знал, Джордж окунулся в счастливые воспоминания прежней жизни. Случившееся с сыном, окончательно подкосило здоровье матери, и через месяц Мишель разбил паралич. Но Том не сдавался, он работал денно и нощно, покупая дорогущие лекарства, и оплачивая услуги известных специалистов. Состояние Мишель улучшилось: она стала медленно передвигаться, опираясь на трость и начала потихоньку говорить, хоть речь ее и не была внятной.
Как-то он встретил знакомого басиста, который зная нелегкое положение Тома, предложил ему поехать на хорошо оплачиваемые концерты в Чикаго. Том был счастлив – он заработает достаточно денег, чтобы вывести на отдых Мишель и сына. Перед его отъездом сын вкатил свою коляску в спальню родителей, нежно обнял отца и сказал слова, которые разорвали на миллионы счастливых частиц сердце Тома – “Ты самый прекрасный человек, которого я знаю! А я, самый счастливый сын, который безмерно любит тебя!”
Каждый день после их гибели, чтобы не забыть звучание голоса, тембр и чувственность произнесенных слов сына, Том воскрешал в своей памяти тот миг, те несколько секунд райского счастья.
Через несколько дней после отъезда случилось то, что сломало само понятие Жизнь – ураган Катрина. Он потушил неугасаемый оптимизм Тома, одной волной смыв все надежды. Опустошенное сердце Тома наполнилось вселенским равнодушием, оставив ему силы лишь на прозябание под открытым небом и визиты на кладбище.
Том похолодел, когда в новостях объявили о масштабной катастрофе. Его сердце перестало биться, когда на экране телевизора показался их домик, о стены которого бились грязные волны Миссисипи, кружа вокруг него обломки мебели, куски поломанных деревьев и прочий хлам.
Один Бог знает, как ему удалось вернуться в тот же вечер. Весь квартал был залит водой на высоте 8 футов. Большинство людей находились на крышах домов. Господи! Как там мои, кто поможет им взобраться на крышу? Она еле ходит, он – без ноги!
Над кварталом кружили вертолеты спасателей, по-одному перетаскивая людей в безопасную зону. Том старался не слышать крики людей о помощи, он думал только о спасении жены и сына.
Неожиданно кто-то окликнул его. Обернувшись, он увидел соседа, Пита, и вспомнил, что тот обслуживает туры на вертолете для туристов Нового Орлеана. Как только вертолет Пита поднял Тома в воздух, в его сердце затеплилась надежда.
Он увидел их на крыше дома: Она, скрючившись, держится здоровой рукой за инвалидное кресло сына; и Он, обеими руками обнимающий телевизионную антену, чтобы хоть как-то удержать скользящую коляску. Слава Богу, подумал Том, видимо кто-то помог им. Завидев отца в открытом проеме вертолета Джордж закричал от счастья – “Я знал, отец, ты спасешь нас!”
Всего лишь на полчаса надежда на спасение любимых согрело дрожащее ознобом жуткого страха, сердце Тома. Он помнит каждую секунду происшедшего. Целых 8 лет, оставаясь один на один с самим собой, он прокручивает в своей голове фильм-ужасов, в тысячный раз задавая себе один и тот же вопрос – что он сделал не так???
Вот они уже приближаются, Пит сбрасывает канат. Джорджу нелегко, он должен обмотать мать так, чтобы она не сорвалась – ведь она все еще слаба, и работает только одна рука. У Тома замирает сердце, ведь и сын без ноги. Мало того, болотная гниль, так обильно плещущаяся, и брызгающая во все стороны вонючей скользкой тиной, с каждой волной подбирается все выше и выше к кромке крыши. Том отчетливо видит, как мускулы Джорджа напряглись, изменив цвет. Вены на руках и на шее взбухли и налились кровью. Одно неловкое движение и мать полетит в воду: на крыше скользко, как на котке. Вот уже канат с Мишель медленно пополз вверх. Слава Богу, скоро и Джордж будет спасен!
Но, стоит Мишель поднять голову, чтобы взглянуть в глаза Тома, как раздастся треск, и часть кровли, с Джорджем на коляске, со скрежетом обессиленного метала, медленно сползет в болотную бездну…
Единственное, что успеет крикнуть Том –“Держись, сын!”, утонет в коллективном звуке вскриков соседей, которые наблюдают за ними. Коляска сразу же пойдет ко дну, но Джордж почти приземлится на, плывущую под ним, дверь шкафа, и сможет взобраться на нее. Этот, одиноко плавающий на поверхности воды плот, станет причиной радостных рукоплесканий для всех, кто следит за происходящим. Молодец! Молодец! – донесется со всех сторон. Надо быстрее поднять Мишель, подумает Том.
Вдруг, все возгласы сразу прекращаются… В глазах соседей застывает неподдельный ужас – к “плоту” Джорджа, волоча за собой огромный шлейф гнилых водорослей, запутавшихся на бугристой коже непересекающейся чешуи, медленно подплывает громадный… аллигатор. Джордж еще не замечает его, он смотрит лишь на канат, что поднимает его маму. Голос Тома пропал, он хочет крикнуть, но не может. В воздухе нависла ужасающая тишина, все затаили дыхание, изо рта Мишель доносятся хрипы. И только Джордж, раскачиваясь на двери, весело машет рукой родителям, не слыша звуков булькающего шлепания подплывающей гигансткой рептилии…Глаза Тома видят только ногу Джорджа, свисающую с плота. Том только успеет крикнуть – Нога!”, как бесшумно подплывший аллигатор, молниеносно схватит Джорджа за ногу. Зеленый убийца резко дернет в сторону своей пастью, от чего тело Джорджа сползет с плота. Он теряет сознание, когда его голова со страшной силой ударяется об столб электропередач. Будто наслаждаясь превосходством своего положения, аллигатор сначала обнажает уродливые ряды треугольных зубов, демонстрируя всю мощь своих челюстей. Он щюрит, светящиеся красным светом бугристые глаза, а потом медленно, тащит не сопротивляющееся тело Джорджа, в адскую пучину Миссисипи. Вслед за исчезающим в грязной воде реки Джорджем, раздастся истошный вопль матери, заглушивший все вокруг. На минуту она замирает, потом смотрит вверх на Тома, и улыбнувшись кричит – “Живи, Том!”
Дальше он видит все в замедленном действии: каким-то образом размотавшая себя Мишель, улыбаясь машет Тому рукой и воссоединяется с единственным сыном в мутных водах навечно.
Дальше тьма…
Их останки найдут через несколько дней, когда вода станет уходить.
Друг Джорджа скажет прощальную речь, и признается, что тот хотел сделать сюрприз отцу – взять его фамилию, Паркер. Дядя Том так и не смог дать свою фамилию сыну, которому он не отец по крови.
Еще целый год и один день прах Мишель был с Томом. Метью не знал, что возвышающиеся над землей бесконечные ряды мавзолеев и склепов на кладбищах Нового Орлеана это не экстравагантный вкус жителей города. Грунтовые воды и болотистая местность часто затапливали город. Поэтому, прах одного родственника подхоранивают к праху другого, но не раньше, чем через год и один день.
Дядя Том завершил свою исповедь словами из Библии – “прах ты, и в прах превратишься”.
Метью обнял дядю Тома: в этих объятиях была вся любовь к старику-негру. Он вдруг понял, что тот значит для него. Ведь именно Том не только не дал ему пропасть, но и все это время был ему и отцом, и другом, и учителем…
В тот вечер дядя Том взял с Метью обещание обязательно пересмотреть свое отношение к ситуации.
Ну, а сегодня, дядя Том и не подозревает, что по возвращении из кладбища его ждет сюрприз. Метью знает, что сегодня день рождения его кумира: недавно, он подобрал идентификационную карту дяди Тома, она валялась недалеко от “хижины” в пыли. Когда Метью взглянул на дату рождения, то был крайне удивлен, что через пару месяцев дяде Тому будет 60. Он бы дал ему все 80.
Уже вечерело, когда Sis с хозяином возвращались с кладбища. Огни костров под мостом, где они втроем проживали, привлекли внимание старика – он забеспокоился. Но, когда Sis, прихрамывая рванувшая вперед, примчалась обратно весело повизгивая, старик успокоился.
Вдруг раздался хор голосов: люди пели самую популярную песню во всем мире – “Happy Birthday to You”. Ноги дяди Тома предательски задрожали, когда Метью, с огромной коробкой в руках вышел ему навстречу со словами – “ клубничный торт от Мишель и Джорджа”. Впервые, со дня их встречи, юноша услышал громкий смех дяди Тома, в перемежку с рыданиями: мерцающий огонь двух свечей на торте, освятили кремовую надпись – “ Живи долго, наш любимый муж и отец!”
Вся бездомная братия почтила старика своим присутствием. Каждый что-то притащил с собой. Почти до самого восхода солнца, до ушей жителей Французского Квартала, со стороны моста, доносилась музыка…
Когда ранним утром, гости разошлись, Том обнял Метью и признался, что впервые, за последние 8 лет, его боль, кажется, отступила на шаг. А юноша ответил, что обязательно накопит денег и построит дяде Тому Новую Хижину.
Метью пошел спать в палатку, т.к. Тому захотелось докурить остаток подаренной сигары на берегу реки. Сегодня у него “выходной”, работать будут Метью с Sis.
Дядю Тома нашли вечером: облокотившись о ствол дерева, мягко улыбаясь, он казался счастливым…
В футляре Дольфо Метью нашел “завещание” дяди Тома – письмо для Метью. Собравшаяся бездомная братия, еще раз стала свидетелем благородства старого негра. Дядя Том завещал все свое имущество Метью: и Дольфо, и Sis, и свой сценический костюм, и перламутровую шкатулку матери с уцелевшими фотографиями и открыткой Мишель. В одном запечатанном конверте Том оставил деньги на свои похороны, а в другом – деньги на билет домой, для Метью.
Хоронили дядю Тома всем городом. Медовые звуки Дольфо лились на всю округу: одетый в концертный костюм дяди Тома, еле сдерживая слезы, шагал Метью и играл так, как никогда. Впереди процессии, с фиолетовой бабочкой на шее, важно хромала Sis, держа в зубах белую розу.
Через пару месяцев, посетители кладбища заметили, что началась основательная реконструкция склепа дяди Тома и его семьи. Склеп стал преображаться. Стены облачились в белоснежный мрамор, поверх которых спадали кружева испанского мха, покрывающие полностью склеп от самой кровли и до основания. Затем, на крыше склепа появился красивейший крест, сплетенный из трех букв – T, М и G. Бурю восторга вызвала последняя деталь: из-под белоснежного каскада мраморного кружева испанского мха, словно из-за прозрачной занавески, выглядывали морщинистые, покрытые взбухшими венами руки из черного гранита… В застывших, в гротеске вечного движения, пальцах “золотым” боком сверкал настоящий саксофон.
А однажды, ранним утром, Французский квартал проснулся под звуки саксофона. Они доносились с кладбища #3. Звучала “EUROPA”, а в унисон мелодии, на весь квартал, было слышно воу-воу поющей собаки. Глазам подбежавших предстала удивительная картина: красивый молодой человек в черном костюме, играл прекрасную музыку. Его белую рубашку украшала черная бабочка, ноги были обуты в бело-черные лакированные туфли-штиблеты. Рядом, сверкая чистым блеском черных кудряшек, сидела собака с фиолетовой бабочкой на шее. На самом красивом склепе кладбища красовалась надпись –“Новая Хижина дяди Тома”.
На последнюю ступеньку склепа, ляжет огромный венок со словами – “Спасибо тебе, Том, за Метью”, на траурной ленте. Над венком склонится седая голова мужчины. Слезы признательности счастливого отца будут капать на надгробную плиту с надписью – “Да не превратятся в прах, умеющие любить”.
Апрель 2019 Новый Орлеан