И. С. Тургенев. Дополнительные материалы

Дополнительные материалы.

Я, затеял это исследование - из двух, важных для меня, причин.
Первой причиной - было то, что я, воспитанный как «атеист» и как «человек из страны СССР», и выбравший из всех профессий - профессию «врач» — должен был сам для себя разъяснить сложную проблему послесмертия».
Этому нас - не учили… в мединституте.
И вообще, то - чему нас учили… предполагало решение конкретной задачи по диагностике и лечению некой болезни, которая мешает пациенту..., ну а потом - девиз «…работать на благо нашей великой социалистической Родины!» и… за - работу...
Но, жизнь, упрямая и сложная штука...
И, она заставила меня увидеть профессию такой, какой она есть - на самом деле.
И то, что я увидел… это - смерть.
Смерть, как закономерное завершение жизни, когда она – прожита… и, почти не осталось сил - жить, из-за отчетливых симптомов старости…

 

Смерть, как закономерное течение болезни, лечить которую медицина и врачи еще – ну, не умеют, и вряд ли - научатся.
Когда я это - говорю, я - говорю о «опухолевой болезни», который больны мои пациенты (я - онколог, и работаю Республиканском онкологическом центре ДНР\Украина) и которой был болен - Иван Сергеевич Тургенев.
Нас — этому... не учили.
Не учили, обычаям…, которые сложились в различных верах и религиях… в связи с болезнью и умиранием...
Не учили – правилам похорон…
Не учили – этики смерти…

 

 

А второй причиной была проблема для меня, куда более сложная и, возможно, почти - неразрешимая:
Христианство.
Православие.
Таинство предсмертного причастия.
Панихида.
Отпевание...
И – атеизм… Ивана Сергеевича Тургенева!
***
А это, наверное – третья.

«…А еще, и похороны по католическому, и одновременно, по православному обряду…»

Если коротко, о этой… «третьей», то это – «взвешивание вещей несравнимых…», «красиво обставленный обряд послесмертия в стенах церкви, где… в каждом движение сквозит уважение к умершему...» и такое прозаическое событие, как: «голое мертвое тело на прозекторском столе», «вскрытие», «изъятие внутренних органов», «распиливание костей черепа и рассмотрение вынутого из головы - мозга...»

 

Именно, таковыми были - обстоятельства «послесмертия» Ивана Сергеевича Тургенева.

***
Справка.
В православии принято хоронить человека на третий день после смерти.
У католиков же нет строгой даты – она зависит от решения близких усопшего.
Часто используется бальзамирование.
Это позволяет выделить больше времени на организацию похорон.
Косметические же процедуры не приняты.

Традиции католических похорон позволяют выбрать гроб из любого материала, главное чтобы на крышке гроба был крест.
Усопшего укладывают в гроб со сложенными на груди руками, в руки помещают крест.

В гроб допускается поместить некоторые личные вещи умершего. Покойных принято хоронить в темных одеяниях. Если умерла маленькая девочка, ее хоронят в белом платьице. Все украшения, исключая обручальные кольца, необходимо снять.
Католическая церковь разрешает кремацию.
Однако процедура развеивания праха - не одобряется церковью.




 
Католическая церковь разрешает кремацию.

После смерти знакомым и родственникам рассылают извещение о смерти, которое приравнивается к приглашению на похороны.
Долг каждого – посетить похороны, выразить соболезнования. Родственникам усопшего принято посылать цветы в знак уважения и скорби. Если материальное положение семьи не позволяет провести достойные похороны, организуется сбор средств для помощи.

Прощание с умершим, проводят - дома.
Все желающие могут с ним проститься, но процедура эта по правилам занимает не более десяти минут.
Не допускаются разговоры о причинах смерти, последних днях жизни и болезнях покойных.
***

Церемония похорон в церкви.

 
Католический храм.

Одна из традиций католических похорон – назначение почетной группы для помощи в похоронах. Как правило, это 6-8 мужчин, не являющихся родственниками погибшего. Количество почетных гостей может быть больше, если усопший был известным человеком. Почетная группа будет нести крышку гроба. Сам гроб несут специально подготовленные люди, назначенные церковью. Почетных гостей рассаживают в первых рядах в церкви.
Гости, как правило, проходят в церковь парами. Похороны начинаются с мессы – отпевания покойного. Месса проходит в церкви, дома или в морге. В церкви служба проводится под музыку органа или пение хора.

По традиции католических похорон гроб чаще всего оставляют закрытым.
Он устанавливается на постаменте перед гостями.
Поверх гроба расстилают кружевное покрывало и помещают цветы.
Гроб устанавливается ногами к алтарю.

Члены семьи усопшего рассаживаются на первых рядах справа. Друзья, знакомые и другие гости – позади родственников и в левой части. Схема распределения мест по гостям может быть и четко прописанной. В таком случае с рассадкой гостям помогают церемониймейстеры.
По окончании церемонии гости неспешно покидают церковь. На выходе может стоять родственник покойного или член почетной группы, который будет благодарить пришедших короткими фразами. Гроб выносят и помещают в катафалк. Катафалк может быть предоставлен церковью бесплатно. Родственники и гости рассаживаются в машины, следующие за катафалком на кладбище. Цветы от гостей помещаются в машину с гробом.
Для цветов могут выделить отдельную машину, если их принесли очень много.
Допускается выслать цветы сразу на кладбище.
Церемония похорон дома.
 
На похороны в доме приглашаются только близкие люди.

Более скромная и спокойная служба проводится в доме покойного. Традиции католических похорон позволяют это. Сюда приглашаются, как правило, только близкие люди. Церемония проводится в соседней от гроба комнате. Могут быть включены записи органной музыки. Гости рассаживаются на складных стульях, а гроб устанавливается на постамент. В доме должны присутствовать религиозные атрибуты: кресты, свечи.

На кладбище.

 
Католическое кладбище немного отличается от православного.

Отправляются с кортежем на кладбище не все гости, хотя каждому дано это право. Гроб располагают возле могилы, и гости собираются вокруг. Священник читает молитвы. Традиции католических похорон не позволяют кидать на гроб землю после того, как его опустили в могилу. Вместо этого каждый гость бросает цветок в знак прощания с покойным. Близкие родственники имеют право бросить свои цветы первыми. После этого все покидают кладбище.
Поминки и траур.

 
2 ноября - католический день всех усопших








В зависимости, от выбора близких усопшего, поминальная служба - может проводиться на третий, седьмой или тридцатый день после смерти. Следует помнить, что прием пищи на кладбище (как заведено у православных) у католиков не принят. 2 ноября – католический день всех усопших.
Принято посещать - могилы умерших, приносить на них цветы и устраивать там же, домашнюю трапезу.
По католическим традициям после смерти наступает год траура.
До истечения этого срока не одобряется новое замужество вдовы или женитьба вдовца.
Если близкие покойного принимают полный траур, им полагается ходить в черных одеяниях и избегать шумных мероприятий.

И так, входящие в католические похороны традиции:

• Выбор даты похорон после смерти остается за родственниками;
• Применяется бальзамирование.  Косметические процедуры по отношению к покойному не приветствуются;
• После смерти родственники рассылают извещения о смерти;
• Близким усопшего принято присылать или приносить цветы;
• Организуется группа почетных гостей для помощи в похоронах;
• Похороны начинаются с мессы: в храме, дома или в специальных поминальных залах;
• Гроб принято держать закрытым;
• На кладбище не принято принимать пищу и употреблять спиртные напитки. Поминальный обед проводят дома;
• Вместо горсток земли на гроб, опущенный в могилу, бросают цветы;
• У католиков нет строгих дат для поминок, близкие покойного выбирают день по своему усмотрению (чаще – третий, седьмой или тридцатый день после смерти);
• Траур по усопшему длится один год.

 

***

В общем, как это ни парадоксально, за всем этим неторопливым и нужным… большущее противоречие - между канонами религии по… якобы уважения в умершему, после окончания его - жизни… и жизнью людей, которые еще - живы.
Для живых, это способ заработка.

 


И, вот в этом, еще одна проблема…
Как сравнить… похороны человека и его послесмертие, если он не подвергся общественному трафарету вскрытия (скажу грубее — надругательством над телом, ради некой научной истины) и это просто  погребение тела, которое не было подвергнуто акту насилия со стороны любопытной медицины...
…и похороны человека, который вскрыт в МОРГе.. и во всем не соответствует тому, как и каким… он был задуман - БОГом! …
Что - лучше?

Вопрос, не простой.
И, даже, несколько - неожиданный.
Поэтому - поясню.

 
Иллюстрации для книги «Божественная комедия» - Данте Алигьери, выполненные Гюставом Доре.

Вот они - стоят\лежат в громадной очереди к воротам, где начинается «послесмертие.»
У одних, все так, как и было задумано Богом (в православии).
Все - на месте.
А у других – в животе каша из рубленных и искромсанных органов и громадный безобразный рубец от шеи до лона…, и такой же - на затылке. А в черепной коробке – куски мозга, разрезанного на пласты… .
А, по чертежам, есть всего два места, куда можно попасть.
Первое — Рай.
Второе — ад.

Человек, который творит правду Божию, угодил Господу, и Господь берет его к Себе. То есть берет туда, где Он Сам с ангелами пребывает. А тот, который не угодил, туда не попадает. Мы, люди, условно называем первое – раем, а второе – адом. Ад – это место, где нет Бога, потому что полно людей, которые не хотят ни Бога, ни христианства. Когда Христос придет, одни узнают Его, а другие отвергнут.

Ад в представлении религий (авраамические религии, зороастризм),мифологий и верований — ужасное, чаще посмертное, место наказания грешников, испытывающих в нём муки и страдания. Как правило, противопоставляется Раю.
Мусульмане имеют представление об Аде как о месте пребывания неверующих и грешников из числа тех, которых не простил Аллах. Источники информации об Аде черпаются мусульманами из Корана и слов пророка Мухаммеда. В аду имеются стражи — 19 суровых ангелов, а главный страж Ада — могучий ангел Малик. Как следует из слов пророка, «Ад» и «Рай»уже созданы, но люди войдут в них только после «Страшного суда».

«Ад» (;;;;) упоминается в «Новом Завете», как загробное место мучений грешников (Лк. 16:23; 1Кор. 15:55; Отк. 6:8; Отк. 20:13). «Ад» наполнен пламенем (греч. ;;;;;) и представляет собой место мучений и страданий. Упоминается также о «вратах ада» (;;;;; ;;;;) (Мф. 16:18).
В синодальном переводе «ад» является синонимом «преисподней» (Пс. 85:13; Пс. 87:4).
В католицизме для некоторых категорий людей (добродетельных античных праведников и некрещёных младенцев) исторически вместо ада учение предусматривало «лимб».  В настоящий момент эта идея отвергнута Католической Церковью.

В православии понятие «ад» - равносильно словам «геенна огненная», «тартар», «вечные муки», «место окончательного пребывания грешников после конца мира», и т.п.
Православная церковь учит, что до «Страшного суда» - в аду мучаются только демоны и души грешников.
А, после «Страшного суда» - адские муки постигнут также и воскресшие материальные тела грешников.

Вот!
Воскресшие материальные тела грешников.
А внутри, там…
Лучше и - не смотреть…

 

 

Лучше, уж - вот так…

 
Это могила графа Льва Николаевича Толстого.

***

Считается, что смерть-избавительница, освободила Ивана Сергеевича Тургенева - не только от страданий, физических.
Она - положила предел… и тем тяжелым душевным переживаниям, которые, перед лицом неведомого, не могли не поглотить его, психику. Психику человека выбравшего жизнь между мирами.
В Париже был мир атеистов и революционеров, за которым нежно просматривалось вездесущая ипостась католической церкви.
В Имперской России был мир патриархальный, устоявшийся, мир православия и неторопливым течением жизни и очень жестким регламентом всех сторон светской и духовной жизни. Таким был для Европы, вернее для каждого россиянина, кто жил и дома и в Европе - конец XIX столетия.










 

Она - положила предел… мыслям писателя, который в течение всей жизни - не переставал думать о великой загадке, какой является – жизнь…
И, о великой загадке, ее противоположности, смерти!
И, как некое проклятии, кара, ему, всю жизнь чувствовавшему страх - перед этой страшной, неизбежной силой… последние месяцы жизни (а это, долгих - 540 дней) пришлось прожить с ней в одной постели, угнетаемый ее неотвратимостью… и, одновременно, её - ожиданием…

Он - писал о ней.
Он видел – ее.
Он слушал о ней рассказы…
Запоминал подробности, мелочи…
Прекрасно знал, дол тонкостей, все православные обряды, связанные в ней…

«…Мы пробирались на место рубки, как вдруг, вслед за шумом упавшего дерева, раздался крик и говор, и через несколько мгновений нам навстречу из чащи выскочил молодой мужик, бледный и растрепанный.
— Что такое? куда ты бежишь? — спросил его Ардалион Михайлыч.
Он тотчас остановился.
— Ах батюшка, Ардалион Михайлыч, беда!
— Что такое?
— Максима, батюшка, деревом пришибло.
— Каким это образом?.. Подрядчика Максима?
— Подрядчика, батюшка. Стали мы ясень рубить, а он стоит да смотрит... Стоял, стоял, да и пойди за водой к колодцу: слыть, пить захотелось. Как вдруг ясень затрещит да прямо на него. Мы кричим ему: беги, беги, беги... Ему бы в сторону броситься, а он возьми да прямо и побеги... заробел, знать. Ясень-то его верхними сучьями и накрыл. И отчего так скоро повалился, — господь его знает... Разве сердцевина гнила была.
— Ну, и убило Максима?
— Убило, батюшка.
— До смерти?
— Нет, батюшка, еще жив,да что: ноги и руки ему перешибло. Я вот за Селиверстычем бежал, за лекарем .
Ардалион Михайлыч приказал десятскому скакать в деревню за Селиверстычем, а сам крупной рысью поехал вперед на ссечки...
Я за ним.
Мы нашли бедного Максима на земле. Человек десять мужиков стояло около него. Мы слезли с лошадей. Он почти не стонал, изредка раскрывал и расширял глаза, словно с удивлением глядел кругом и покусывал посипевшие губы... Подбородок у него дрожал, волосы прилипли ко лбу, грудь поднималась неровно: он умирал. Легкая тень молодой липы тихо скользила по его лицу.
Мы нагнулись к нему.
Он узнал Ардалиона Михайлыча.
— Батюшка, — заговорил он едва внятно, — за попом... послать... прикажите... Господь... меня наказал... ноги, руки, всё перебито... сегодня... воскресенье... а я... а я... вот... ребят-то не распустил. Он помолчал. Дыханье ему спирало.
— Да деньги мои... жене... жене дайте... за вычетом... вот Онисим знает... кому я... что должен...
— Мы за лекарем послали, Максим, — заговорил мой сосед, — может быть, ты еще и не умрешь.
Он раскрыл было глаза и с усилием поднял брови и веки.
— Нет, умру. Вот... вот подступает, вот она, вот... Простите мне, ребята, коли в чем...
— Бог тебя простит, Максим Андреич, — глухо заговорили мужики в один голос и шапки сняли, — прости ты нас.
Он вдруг отчаянно потряс головой, тоскливо выпятил грудь и опустился опять.
— Нельзя же ему, однако, тут умирать, — воскликнул Ардалион Михайлыч. — ребята, давайте-ка вон с телеги рогожку, снесемте его в больницу.
Человека два бросились к телеге.
— Я у Ефима... сычовского... — залепетал умирающий, — лошадь вчера купил... задаток дал... так лошадь-то моя... жене ее... тоже...
Стали его класть на рогожу...
Он затрепетал весь, как застреленная птица, и выпрямился.
— Умер, — пробормотали мужики.
Мы молча сели на лошадей и отъехали.
Смерть бедного Максима заставила меня призадуматься.
Удивительно умирает русский мужик!
Состоянье его перед кончиной нельзя назвать ни равнодушием, ни тупостью; он умирает, словно обряд совершает: холодно и просто.
Несколько лет тому назад у другого моего соседа в деревне мужик в овине обгорел. (Он так бы и остался в овине, да заезжий мещанин его полуживого вытащил: окунулся в кадку с водой, да с разбега и вышиб дверь под пылавшим навесом.)
Я зашел к нему в избу. Темно в избе, душно, дымно. Спрашиваю: где больной? «А вон, батюшка, на лежанке», — отвечает мне нараспев подгорюнившаяся баба. Подхожу — лежит мужик, тулупом покрылся, дышит тяжко. «Что, как ты себя чувствуешь?» Завозился больной на печи, подняться хочет, а весь в ранах, при смерти. «Лежи, лежи, лежи... Ну, что? как?»
— «Вестимо, плохо», — говорит. «Больно тебе?»
Молчит.
«Не нужно ли чего?»
Молчит.
«Не прислать ли тебе чаю, что ли?»
— «Не надо».
Я отошел от него, присел на лавку.
Сижу четверть часа, сижу полчаса — гробовое молчание в избе. В углу, за столом под образами, прячется девочка лет пяти, хлеб ест. Мать изредка грозится на нее. В сенях ходят, стучат, разговаривают: братнина жена капусту рубит.
«А, Аксинья!» — проговорил, наконец, больной. «Чего?»
— «Квасу дай».
Подала ему Аксинья квасу.
Опять молчанье.
Спрашиваю шёпотом: «Причастили его?»
— «Причастили».
Ну, стало быть, и всё в порядке: ждет смерти, да и только.
Я не вытерпел и вышел...

А то, помнится, завернул я однажды в больницу села Красногорья, к знакомому мне фельдшеру Капитону, страстному охотнику.
Больница эта состояла из бывшего господского флигеля; устроила ее сама помещица, то есть велела прибить над дверью голубую доску с надписью белыми буквами: «Красногорская больница», и сама вручила Капитону красивый альбом для записывания имен больных. На первом листке этого альбома один из лизоблюдов и прислужников благодетельной помещицы начертал следующие стишки:
Dans ces beaux lieux, o; r;gne l'all;gresse,
Ce temple fut ouvert par la Beaut;;
De vos seigneurs admirez la tendresse.
Bons habitants de Krasnogori;!

а другой господин внизу приписал:
Et moi aussi j'aime la nature!
Jean Kobyliatnikoff
Фельдшер купил на свои деньги шесть кроватей и пустился, благословясь, лечить народ божий.
Кроме его, при больнице состояло два человека: подверженный сумасшествию резчик Павел и сухорукая баба Меликитриса, занимавшая должность кухарки. Они оба приготовляли лекарства, сушили и настаивали травы; они же укрощали горячечных больных.
Сумасшедший резчик был на вид угрюм и скуп на слова; по ночам пел песню «о прекрасной Венере» и к каждому проезжему подходил с просьбой позволить ему жениться на какой-то девке Маланье, давно уже умершей. Сухорукая баба била его и заставляла стеречь индюшек.
Вот, сижу я однажды у фельдшера Капитона.
Начали мы было разговаривать о последней нашей охоте, как вдруг на двор въехала телега, запряженная необыкновенно толстой сивой лошадью, какие бывают только у мельников.
В телеге сидел плотный мужик в новом армяке, с разноцветной бородой.
— «А, Василий Дмитрич, — закричал из окна Капитон, — милости просим...
Лыбовшинский мельник», — шепнул он мне.
Мужик, покряхтывая, слез с телеги, вошел в фелъдшерову комнату, поискал глазами образа и перекрестился.
«Ну что, Василий Дмитрич, что новенького? Да вы, должно быть, нездоровы: лицо у вас нехорошо».
 — «Да, Капитон Тимофеич, неладно что-то».
— «Что с вами?»
— «Да вот что, Капитон Тимофеич. Недавно купил я в городе жернова; ну, привез их домой, да как стал их с телеги-то выкладывать, понатужился, знать, что ли, в череве-то у меня так ёкнуло, словно оборвалось что... да вот с тех пор всё и нездоровится. Сегодня даже больно неладно».
— «Гм, — промолвил Капитон и понюхал табаку, — значит, грыжа.
А давно с вами это приключилось?»
— «Да десятый денек пошел».
— «Десятый? (Фельдшер потянул в себя сквозь зубы воздух и головой покачал.) Позволь-ка себя пощупать. Ну, Василий Дмитрич, — проговорил он наконец, — жаль мне тебя, сердечного, а ведь дело-то твое неладно; ты болен не на шутку; оставайся-ка здесь у меня; я с своей стороны всё старание приложу, а впрочем, ни за что не ручаюсь».
— «Будто так худо?» — пробормотал изумленный мельник.
«Да, Василий Дмитрич, худо; пришли бы вы ко мне деньками двумя пораньше — и ничего бы, как рукой бы снял; а теперь у вас воспаление, вон что; того и гляди аптонов огонь сделается».
— «Да быть не может, Капитон Тимофеич».
— «Уж я вам говорю».
— «Да как же это! (Фельдшер плечами пожал.) И умирать мне из-за этакой дряни?»
— «Этого я не говорю... а только оставайтесь здесь».
Мужик подумал, подумал, посмотрел на пол, потом на нас взглянул, почесал в затылке да за шапку.
 «Куда же вы, Василий Дмитрич?»
— «Куда? вестимо куда — домой, коли так плохо. Распорядиться следует, коли так».
— «Да вы себе беды наделаете, Василий Дмитрич, помилуйте; я и так удивляюсь, как вы доехали? останьтесь».
— «Нет, брат Капитон Тимофеич, уж умирать, так дома умирать; а то что ж я здесь умру, — у меня дома и господь знает что приключится».
— «Еще неизвестно, Василий Дмитрич, как дело-то пойдет... Конечно, опасно, очень опасно, спору нет... да оттого-то и следует вам остаться». (Мужик головой покачал.)
«Нет, Капитон Тимофеич, не останусь... а лекарствицо разве пропишите».
— «Лекарство одно не поможет».
— «Не останусь, говорят».
— «Ну, как хочешь... чур потом не пенять!».
Фельдшер вырвал страничку из альбома и, прописав рецепт, посоветовал, что еще делать
Мужик взял бумажку, дал Капитону полтинник, вышел из комнаты и сел на телегу.
«Ну, прощайте, Капитон Тимофеич, не поминайте лихом да сироток не забывайте, коли что...»
— «Эй, останься, Василий!»
Мужик только головой тряхнул, ударил вожжой по лошади и съехал со двора.
Я вышел на улицу и поглядел ему вслед.
Дорога была грязная и ухабистая; мельник ехал осторожно, не торопясь, ловко правил лошадью и со встречными раскланивался...
 На четвертый день он умер.

Вообще удивительно умирают русские люди.

Много покойников приходит мне теперь на память…»
«Смерть».
И. С. Тургенев «Записки охотника».

 

Но, это… когда она… где-то…
И он, за ней наблюдает… как-бы… со стороны…
Ему она - интересна…
Он - литератор…
Он, книги - пишет…

 

И вдруг, вот - она.
Рядом.
И уже, он - герой, он - внутри еще одного написаного\ненаписаного им рассказа, повести, очерка, романа. И это все - с ним происходит.
И хочет он или не хочет, а уже - все…
Закрутило…
И уже - не может он из этого, пишущегося самой жизнью, рассказа... о том, как он умирает... – выбраться.
Завяз - коготок, всей птичке – пропасть.

Да можно, взяв волю в кулак, заставить себя не чувствовать боль, делать вид, что  еще ничего, сносно… как-то отрешиться… от того что с тобой происходит…
Рядом - друзья.
Дети.
Любящая мудрая женщина.
Ты, в своем доме…
Всюду - книги.
Тебя окружают - привычные тебе вещи…
Да, это скрашивает отчаяние и разумение того, что все – плохо… и лучше быть - не будет.
Но, рядом – она.
И это - очень-очень страшно.
Не мог он - не перечувствовать, не переперестрадать, не пережить того многого, что знал о ней, когда… эта «старуха», посещавшая его, до сих пор лишь в его выдуманных, им же литературных произведениях его выдуманных героев… стала почти - реальностью…
Реальностью; настолько, что её можно было потрогать…
Настолько близко она уже была близко.
Она подошла... почти вплотную, и к — нему.

В начале июля по русс. ст. Буживаль. 1883
Bougival. Les Frenes. Chalet.
Милый и дорогой Лев Николаевич!
Долго Вам не писал, ибо был и есмь, говоря прямо, на смертном одре. Выздороветь я не могу, - и думать об этом нечег.
Пишу же я Вам, собственно, чтобы сказать Вам, как я был рад быть Вашим современником, - и чтобы выразить Вам мою последнюю, искреннюю просьбу.
Друг мой, вернитесь к литературной деятельности! Ведь этот дар Вам оттуда же, откуда все другое. Ах, как я был бы счастлив, если б мог подумать, что просьба моя так на Вас подействует!!
Я же человек конченый, - доктора даже не знают, как назвать мой недуг, nevralgie stomacale goutteuse *.
Ни ходить, ни есть, пи спать, да что!
Скучно даже повторять все это!
Друг мой, великий писатель русской земли, - внемлите моей просьбе!
 Дайте мне знать, если Вы получите эту бумажку, и позвольте еще раз крепко, крепко обнять Вас, Вашу жену, всех Ваших
Не могу больше.
Устал.
Из последнего предсмертного письма Тургенева, Льву Толстому, которое можно назвать его последним стихотворением в прозе.

    
 


















И подошла... вплотную, и к — нему.
Так близко, что из области « вероятностного…», «абстрактно-обсуждаемого…» - стала тем, что мы называем «неотвратимой реальностью!»
И, что самое страшное – «реальностью, отчетливо – осознаваемой!!!»
Более того, «правдой»!
И. даже – «желаемым, желанным, ожидаемым событием»!
Уже давно... и со страхом... ожидаемым…
И, не такого, в сущности, далекого…
если применить, одеть его на — себя,
…когда лежишь - в кровати,
…когда - боль,
…когда – морфий…
…когда видишь людей, наклонившихся над тобой.
Когда ты, ты, ТЫ!!! - с уровня кровати, как-то меньше ростом, ну… чуть ли не ребенок…
Причем, капризный…
И вот этот «капризный ребенок» - и есть…это тот самый Иван Сергеевич Тургенев - модный русский писатель, придумавший - «нигилизм»  и Базарова, которого, по европейским традициям, выписал…как — атеиста.
И все это, долгих-долгих - долгих – 540 дней…























Илл. из рукописи «Неизвестная онкология 2018».

***

Человека, для которого естественность смерти была страшнее всего – нет.
Как бы там не храбрились храбрецы.
Мы все, в общем-то, сделаны одинаково.
Тем не менее, он, всю жизнь смерти боявшийся,  встретил ее не с усугубленным страхом от ее близости, как этого можно было того ожидать, а спокойно и мужественно, без всякого страха.

В душе великого писателя за эти долгие 540 дней на смертном одре произошел перелом.
Он, не мог не - произойти.
Должно было... что-то шевельнуться, произойти что-то новое.

У него, неверующего человека, не сумевшего (хотя, может быть, и желавшего в религии найти утешение), все было не так, как у прочих писателей, которые умирали на Родине, в Имперской России Романовых.

Он, жил — по-европейски.
И, умер - по традициям Европы.

Его послесмертие, начиналось во Франции, и с традиций Франции, где религия и христианство (а, в особенности - «православие»), не есть главенствующая религия...
А, затем, затем... причем по его желанию и не вдруг!!! - характер послесмертия резко переменился.
Переменился на Имперский Российский православный лад.
Он сам завещал себя похоронить в России…
Возможно, забыв, что там все - иначе!

 

***

о. Георгий Чистяков.
Об И. С. Тургеневе.
эфир радио «София».
Хотелось бы сегодня с вами поговорить о творчестве Ивана Сергеевича Тургенева, о творчестве и жизни писателя, который, в отличие от большинства своих современников, сам признавался в собственном неверии, сам часто подчеркивал свое нехристианство. Тургенев однажды даже, правда, в юности, написал очень резкую фразу в одной из своих поэм: «Попов я ненавижу всей душой». Однако, тем не менее, есть что-то такое в личности и творчестве Тургенева, что заставляет нас говорить о том, что нехристианство Тургенева было скорее декларативным, чем чем-то таким действительно живущим внутри него. Да, декларировал он о себе, как о нехристианине, но если заглянуть в его сердце, то видится мне в нем что-то другое, видится мне в нем все-таки его вера, его христианство.
Плутарх, знаменитый греческий писатель, однажды в предисловии к какому-то из своих «Сравнительных жизнеописаний» отметил, что часто бывают в жизни человека какие-то мелочи, какие-то незначительные факты, которые говорят о его личности зачастую больше, чем огромные труды или поведение во время каких-то серьезных исторических событий. И вот, в жизни Тургенева, мне кажется, есть два такие факта, которые заставляют особенно пристально посмотреть на этого человека. Уже в конце своей жизни Тургенев написал очерк, который называется «Пожар на море». Он был продиктован им буквально накануне своей смерти, в 1883 году. Рассказывает в этом очерке Иван Сергеевич о событии своей юности, о том, как на горящем корабле, опасаясь погибнуть, он остановил матроса и обещал ему денег, которая даст тому богатая мать Тургенева, если матрос спасет ему жизнь. Тургенев очень честно рассказывает о своем малодушии во время этой катастрофы. Рассказ об этом сохранился не только в сочинениях Тургенева, рассказывали об этом многие его современники, высмеивая Ивана Сергеевича за трусость. Более того, ставилась какая-то пьеса силами известных писателей того времени, и уже пожилому и седовласому Ивану Сергеевичу Тургеневу было предложено во время этой пьесы - а он был одним из актеров – воскликнуть: «Спасите, спасите! Я единственный сын у матери!» И Тургенев это сделал без всякого недовольства, без всякого недовольства, как его просили, так и воскликнул. А затем еще более честно рассказал об этой истории, о которой, повторяю, говорили другие мемуаристы его времени, в частности, Авдотья Панаева. Но, Тургенев взял и рассказал об этой истории сам предельно честно, подчеркнув именно свое малодушие, именно свою трусость. Мне кажется, что человек, который способен так говорить о себе самом, заслуживает того, чтобы к его личности приглядеться особо. Родные мои, это все-таки подвиг – сказать прямо и откровенно о своей трусости.
И второе событие из его жизни, такое же, на первый взгляд, незначительное, но тоже, как мне представляется, в высшей степени характерное. Уже пожилой и известный писатель, Тургенев был приглашен в Париже быть свидетелем казни Тропмана, знаменитого преступника, убийцу, осужденного на смерть. Собрался на эту казнь чуть ли не весь город. Пришел туда и Тургенев. И вот он описывает в очерке, посвященном этому событию, как когда появился он, то в толпе пронесся легкий шум. «И подумалось мне, – пишет Иван Сергеевич, – что меня здесь знают как писателя». А потом оказалось, что вовсе не потому, что появился Тургенев, пронесся этот шум по толпе, а по совсем другой причине: в силу того, что внешне Иван Сергеевич был похож на палача, того самого, который должен был привести в исполнение приговор. И вот об этом событии Тургенев тоже честно рассказывает. Не только о том говорит, что он похож был на парижского палача, но и о том, что ему приятно было услышать этот ропот толпы, потому что подумалось, что знают парижане известного русского писателя. И было возгордился он, но не тут-то было, оказалось, что его приняли не за того. Об этом ведь можно было умолчать, и я думаю, что большинство из нас с вами и большинство из писателей наших умолчали бы об этом скорее смешном и досадном факте. А Тургенев взял и как-то просто рассказал о нем.
Повторяю: вот эти два события, они рисуют личность Тургенева в каких-то совершенно особых тонах. Удивительной честности был этот человек, а там, где есть честность, там уже совсем недалеко до веры. Там, где есть такая безоружная, такая детская честность, которой отличался Тургенев, там вера уже совсем близка. И поэтому человек этот, считавший сам себя и неисправимым западником, и безбожником, все – таки на самом деле был очень близко от Бога.
В «Дворянском гнезде» Тургенев описывает своего героя, Лаврецкого, как он идет в церковь. «На другой день, – говорит Иван Сергеевич, – Лаврецкий отправился к обедне. Лиза была уже в церкви, когда он пришел. Она заметила его, хотя не обернулась к нему. Она усердно молилась. Тихо светились ее глаза, тихо склонялась и поднималась ее голова. Он почувствовал, что она молилась и за него, и чудное умиление наполнило его душу. Ему было и хорошо, и немного совестно. Чинно стоящий народ, родные лица, согласное пение, запах ладана, длинные косые лучи солнца от окон, самая темнота стен и сводов, – все это говорило его сердцу. Давно он не был в церкви, давно не обращался к Богу. Он и теперь не произнес никаких молитвенных слов, он и без слов даже не молился, но, хотя на мгновение, всем помыслом своим повергнулся вниз и приник смиренно к земле. Вспомнилось ему, как в детстве он всякий раз в церкви до тех пор молился, пока не ощущал на лбу как бы чьего-то свежего прикосновенья. «Это, – думал он тогда, – ангел-хранитель принимает меня, кладет на меня печать избрания». Он взглянул на Лизу. «Ты меня сюда привела, – подумал он, – коснись же меня, коснись моей души!» Она все также тихо молилась, лицо ее показалось ему радостным, и он умилился вновь, он попросил другой душе – покоя, себе – прощенья». Удивительный и очень глубокий текст. Текст, который, как мне кажется, еще раз заставляет по-новому взглянуть на Тургенева. Потому что же, конечно, вместе с Лаврецким приходит в это утро в церковь, к обедне, и сам Иван Сергеевич Тургенев. И сам он стоит вместе с Лаврецким, стоит и видит родные лица, и слышит согласное пение, вдыхает запах ладана, и видит эти длинные косые лучи солнца от окон, темноту стен и сводов, и все это говорит сердцу не только Лаврецкого, но и Тургенева. И также, как Лаврецкий, также и Иван Сергеевич Тургенев: он не произносит молитвенных слов, он даже и без слов не молится, НО в какой-то момент на мгновение всем помыслом своим повергается ниц и приникает лицом к земле.
Честность. Удивительная, потрясающая писательская и человеческая честность, она всегда делает человека верующим, пусть на мгновение, но встреча со Христом в жизни такого человека происходит. Пусть потом он снова погружается в мрак и безвыходность своего неверия, но в это мгновение он становится верующим, каким был в детстве, он, по слову Христову, становится, как дитя. И это бесконечно ценно – встреча с Богом в жизни человека, повторяю, считающего себя безбожником, человека, который в церковь не ходит и Евангелия почти никогда не открывает. Встреча эта в жизни Тургенева действительно произошла, и об этом он свидетельствует на закате своей жизни, в стихотворении в прозе. В декабре 1878 года Тургенев записал стихотворение, которое назвал «Христос». «Я видел себя юношей, почти мальчиком, в низкой деревенской церкви. Красными пятнышками теплились перед старинными образами восковые тонкие свечи. Радужный венчик окружал каждое маленькое пламя. Темно и тускло было в церкви, но народу стояло передо мною много – все русые крестьянские головы. От времени до времени они начинали колыхаться, падать, подниматься снова, словно зрелые колосья, когда по ним медленной волной пробегает летний ветер.
Вдруг какой-то человек подошел сзади и стал со мною рядом. Я не обернулся к нему, но тотчас почувствовал, что этот человек – Христос. Умиление, любопытство, страх разом овладели мною. Я сделал над собою усилие и посмотрел на своего соседа. Лицо как у всех. Лицо, похожее на все человеческие лица. Глаза глядят немного ввысь, внимательно и тихо. Губы закрыты, но не сжаты, верхняя губа как бы покоится на нижней. Небольшая борода раздвоена. Руки сложены и не шевелятся. И одежда на нем, как и на всех. «Какой же это Христос? – подумалось мне. – Такой простой-простой человек. Быть не может!» Я отвернулся прочь. Но не успел я отвести взор от того простого человека, как мне опять почудилось, что это именно Христос стоит со мною рядом. Я опять сделал над собою усилие и опять увидел то же лицо, похожее на все человеческие лица. Те же обычные, хоть и незнакомые черты. И вдруг мне стало жутко, я пришел в себя. Только тогда я понял, что именно такое лицо, лицо, похожее на все человеческие лица, оно и есть лицо Христа».
Он, Христос, действительно среди нас! Это не образ какой-то, это не какая-то метафора, когда говорит Господь: «Там, где двое или трое собраны во имя мое, там Я среди вас», – когда говорит он своим ученикам на горе, в последней главе Евангелия от Матфея, а через своих учеников и каждому из нас: «Я буду с вами во все дни до скончания века». Нет, это не метафора. Это какая – то бесконечно важная фраза нашей жизни. И вот этой правды, абсолютно реальной, касается в своих воспоминаниях о юности в этом только что нами прочитанном с вами стихотворении в прозе Иван Сергеевич Тургенев, человек, не причислявший себя к числу церковных и верующих людей. Себя он к верующим не причисляет, но присутствие Христово среди нас – почувствовал и увидел Его лицо именно как лицо человека, именно как лицо одного из нас, «похожее, – как пишет он, – на все человеческие лица». «Стоит среди вас Некто, – говорит в Евангелии от Иоанна Иоанн Креститель, – Которого вы не знаете». Да, Христос среди нас, мы действительно очень часто, не только во времена Предтечи, но и теперь, мы не в состоянии Его узнать, не в состоянии его увидеть и разглядеть. Мы ставим свечи перед Его иконой, мы обращаемся к нему с молитвой. А разглядеть, разглядеть Его удается нам далеко не всегда. Тургенев разглядел. И это уже очень много, это, действительно, очень важно для нас для всех. Это очень важный духовный опыт, которым он, замечательный русский писатель, так щедро делится с нами.
Особо, наверное, говоря о Тургеневской прозе и говоря о духовных проблемах в творчестве Тургенева, надо сказать об «Отцах и детях». Я надеюсь, что вы помните, что на первой странице этого романа совершается, что он посвящен памяти Виссариона Григорьевича Белинского. Именно памяти усопшего посвящает Тургенев свой роман. И к концу романа главный его герой тоже, как и Белинский, умирает. Вглядеться если в фигуру Базарова, то легко понять, что Базаров на Белинского похож очень мало, это не портрет Белинского и не карикатура на него, как иногда говорили раньше, иногда говорят и теперь. Но это портрет человека, в чем-то Белинскому очень близкого. А вот если посмотреть на родителей Базарова, то тут уже становится совсем ясно, что они очень похожи на родителей Виссариона Белинского. Поэтому что-то двух этих людей – героя тургеневского романа и «неистового Виссариона» – соединяет. Белинский– пламенный отрицатель, но горячо любивший Христа человек. Белинский любил Христа до такой степени, что был готов защищать Его от церкви даже. Разумеется, имея ввиду церковные структуры, церковную организацию, ту историческую церковность, которую знал и видел вокруг себя. Но давайте вспомним, как кончает свой посвященный памяти Виссариона Белинского роман Иван Сергеевич Тургенев. «Есть небольшое сельское кладбище в одном из отдаленных уголков России. Как почти все наши кладбища, оно являет вид печальный: окружавшие его копавы давно заросли; серые деревянные кресты поникли и гниют под своими когда-то крашеными крышами; каменные плиты все сдвинуты, словно кто-то их подталкивает снизу; два-три ощипанных деревца едва дают скудную сень; овцы безвозбранно бродят по могилам. Но между ними есть одна, до которой не касается человек, которую не топчут животные; одни птицы садятся на нее и поют на заре. Железная ограда ее окружает; две молодые елки посажены по обоим ее концам. Евгений Базаров похоронен в этой могиле. К ней из недалекой деревушки часто приходят два уже дряхлые старичка, муж с женою. Поддерживая друг друга, идут они отяжелевшею походкой, приблизятся к ограде, припадут и станут на колени, и долго и горько плачут, и долго и внимательно смотрят на немой камень, под которым лежит их сын. Поменяются коротким словом, пыль стряхнут с камня да ветку елки поправят, и снова молятся, и не могут покинуть это место, откуда им как будто ближе до их сына, до воспоминания о нем. Неужели их молитвы, их слезы бесплодны? Неужели любовь, святая, преданная любовь не всесильна? О нет, какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце не скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами. Не об одном вечном спокойствии говорят нам они, о том великом спокойствии равнодушной природы. Они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной». Именно этим выражением, родные мои, упоминанием о «жизни бесконечной», кончается роман Тургенева, посвященный памяти Виссариона Белинского.
Чем больше и чем внимательнее и серьезнее читаю я «Отцов и детей», тем больше понимаю, что этот роман весь от начала до конца представляет собой как бы заупокойную молитву Ивана Сергеевича Тургенева о Виссарионе Белинском. Много позже, уже в начале XX века, еще один русский писатель, который заявлял в своем творчестве, и в своих статьях, и в жизни о своем нехристианстве и был при этом очень близок к Богу – я имею ввиду Иннокентия Федоровича Анненского – так вот он написал когда-то: «Я не молюсь никогда, я не умею молиться». Тургенев, наверное, мог бы подписаться под этими словами Иннокентия Анненского. Но на гроб Белинского он принес свой роман – как молитву, как свое приношение. Об усопшем этом, странном, действительно неистовом человеке, которого временами считал Тургенев своим жестким оппонентом, временами им восхищался и любовался, а иногда и злился, и дулся, и сердился на него. На его могилу принес Тургенев свой роман. Герцен, человек очень жесткий и временами даже безжалостный, прочитав концовку «Отцов и детей», сразу написал Тургеневу о том, что эта концовка его смущает. Герцен написал: реквием на конце с дальним аппрошем к бессмертию души хорош, но опасен: ты этак, не дай Бог, стричь-ка в мистицизм».Тургенев прочитал, и внимательно, наверное, письмо Герцена и ответил, что в мистицизм он не ударится, а в отношении к Богу, писал Иван Сергеевич Герцену, придерживается мнения Фауста: «Кто решится назвать его и сказать: «Я верю в него»? Кто воспримет его своим чувством или осмелится сказать: «Я не верю в него»»?Вот символ веры Тургенева. Он достаточно честным остается здесь: я не решаюсь сказать «верю», но не осмеливаюсь сказать «не верю» – такова его религиозная позиция. Вместе с тем, когда читаешь то заключение «Отцов и детей», которое я вам только что прочитал, тогда понимаешь, что «вечное спокойствие» и «великое спокойствие равнодушной природы», с точки зрения Тургенева, не дает ответа на те вопросы, которая ставит перед нами сама Вселенная. Не о нем, не о «вечном спокойствии», не о «великом спокойствии равнодушной природы», а о чем-то другом говорят молитвы стариков-родителей на могиле их сына. «О жизни бесконечной». Не случайно выше в романе рассказывается о том, как отец Алексей соборует Базарова, как пробуждается на мгновение рассудок умирающего в тот момент, когда касается его лба кисточка священника. Не случайно тема веры на самом деле пронизывает весь этот роман. Все, что говорит Базаров, звучит и жестко, и временами смешно, и, когда смотришь на тексты, вложенные в его уста Тургеневым, из конца ХХ века, то иногда просто смешно и несерьезно. И Базаров скорее не нравится нам, чем нравится. А, вместе с тем, когда попытаешься отвлечься от его явного хамства и вслушаться в то, что он говорит, когда не касается своего плоского научно-естественного материализма, когда не касается искусства и творчества, которое он ненавидит вместе с Писаревым, тогда вдруг оказывается, что Базаров говорит, в общем, о том, с чем соглашается не только его вечный оппонент в романе – Павел Петрович Кирсанов, – но с чем можем согласиться и мы с вами. «Со многими из ваших обличений я соглашаюсь. Но…» – так говорит Павел Петрович Кирсанов. И тут его прерывает Базаров: «Мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые люди и обличители, они никуда не годятся, что мы занимаемся вздором: толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно от того, что оказывается недостаток в честных людях! Когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке». Жесткие, очень жесткие слова, но сколько в них правды. Что нас душит? Грубейшее суеверие и недостаток в честных людях. И бесполезны высокие слова, и бессильны любые идеи, когда сталкиваешься с этими двумя явлениями. Сколько лет прошло с того дня, как написаны эти строки? Значительно больше столетия! Началась и свершилась великая реформа – 1861 год, освобождение крестьян - которая для Базарова только еще дело будущего, прогремела революция, прожито восемьдесят лет в условиях советского строя, или почти восемьдесят; кончилась, или почти, история этого строя, начинается еще одна, казалось бы, совсем новая эпоха, эпоха, о которой не мог еще ничего знать и не мог догадываться Тургенев. Изменилась ситуация вокруг нас: появились автомобили, самолеты, компьютеры, телеграф, телефон, факс, интернет и т.д. Изменилась ситуация, в которой мы живем, казалось бы, коренным образом. И все равно грубейшее суеверие нас душит и обнаруживается все время недостаток в честных людях. Диагноз поставлен безжалостно, но справедливо. И тут уже не поможет ничто: ни чья-то-  мудрость, ни чье-то - мужество, ни чьи-то - идеи. И никакая идеология. И вера единиц не поможет. Здесь нам самим нужно увидеть то, чего нам не хватает: честность и победа над тем грубейшим суеверием, которое нас разрушает. И до этого по-прежнему далеко. До этого по-прежнему надо дорастать. Думаю, что если вы вместе со мной откроете - «Отцов и детей», откроете - «Дворянское гнездо», «Рудина», «Накануне», если вы попробуете вчитаться вместе со мной в тургеневский роман, то увидите, что в них очень еще много непрочитанного, очень еще много не услышанного, очень еще много есть такое, во что нужно - вглядываться и вслушиваться.
В романе «Накануне» – Елена. «Вдруг, – говорит она, – я вспомнила нашего буфетчика Василия, который вытащил из горящей избы безногого старика и сам чуть не погиб. Папенька назвал его молодцом, маменька дала ему пять рублей, а мне хотелось ему в ноги поклониться. А у него было простое, даже глупое лицо, и потом он сделался пьяницей. Я сегодня подала грош одной нищей, а она мне говорит: «Отчего ты такая печальная?» А я и не подозревала, что у меня печальный вид, я думала, это от того происходит, что я одна, все одна со своим «моим добром», со всем моим злом. Некому протянуть руку. Кто подходит ко мне, того мне не надобна, а кого бы хотела, тот идет мимо…» Снова многоточие. «Я не знаю, – думает вслух или почти вслух Елена, – что со мной сегодня: я готова пасть на колени и просить и умолять пощады. Не знаю, кто и как, но меня как будто убивают, и внутренне я кричу и возмущаюсь, я плачу и не могу молчать. Боже мой, Боже мой, укроти во мне эти порывы! Ты один это можешь, все другое бессильно. Ни мои ничтожные милостыни, ни занятия, – ничего, ничего мне помочь не может. Пошла бы куда-нибудь в служанки, право, мне было бы легче». Вот так размышляет Елена и видит корень своей проблемы, видит корень того, что голова ее путается и кажется ей, будто ее убивают, то заключается суть ее беды в том, что она не может стать сегодня кому-то необходимой, кому-то нужной, спасти кого-то, как этот буфетчик Василий, «который вытащил из горящей избы безногого старика и сам чуть не погиб… А, у него было простое, даже глупое лицо», и он «потом сделался пьяницей». Спасти кого-то не потому, что хочется спасать, спасти кого-то не потому, что тебя долг зовет совершать какие-то подвиги, спасти кого-то не потому, что ты просчитал в книгах о том, что так делать нужно, и поэтому решил действовать именно по тому плану, по тому сценарию, который вычитал из книг. Нет! Спасти кого-то просто так, потому что не мог не спасти, как этот самый буфетчик, который потом сделался пьяницей. Почему вытащил он безногого старика? Совсем не потому, что он был каким-то идеалистом, этот Василий, совсем не потому, что он в хороших книгах прочитал, что надо помогать друг другу и спасать друг друга, совсем не потому, что он ставил перед собой какие-то высокие цели. Нет, просто потому, что он увидел, что человек погибает, и ринулся ему на помощь. Без всяких мотивов, просто потому, что этого потребовало от него его сердце. Просто потому, что был глупым, может быть, даже жадным, еще каким-то, но добрым парнем. Где сердцевина нашего «я»? Где самая сердцевина нашего существа, в которой мы встречаем Бога? Где та сердцевина существа моего, из глубины которой зовет меня Христос? Вот об этом говорит Тургенев в своих романах.
<обрыв записи>
…счастливым, надо сначала научиться страдать, потому что настоящее счастье– это не вот то спокойствие, которое достигается тем, что ты общаешься с людьми, но живешь один, ничего не предпринимаешь и ни о чем не жалеешь – не это какое-то спокойствие античного философа – стоика или сегодняшнего буддиста, – нет, а именно счастье человеческое, оно дается с трудом, оно дается через боль, оно дается через страдание. Мы почему-то боимся, мы, я хочу сказать, верующие люди, христиане, православные, мы почему-то боимся слова “счастье”. Мы считаем его иногда словом языческим. На самом деле, конечно же, нет. Счастье – это то, что дается нам, если мы хоть сколько-то пытаемся жить по заповедям Блаженства из Евангелия от Матфея, из Нагорной проповеди. «Макарии и птохи то пнэвмати, оти автон эстин и василия тон уранон», «блаженны нищие духом, яко тех есть Царство Небесное». «Блаженны» – «макарии» – на самом деле слово значит что-то, говорящее о счастье. По-настоящему счастливы, не каким-то призрачным, а подлинным счастьем счастливы нищие духом, кроткие, миротворцы, чистые сердцем, плачущие, алчущие и жаждущие правды и изгнанные правды ради. «Хочешь быть счастливым? – спрашивает Тургенев. – Выучись сперва страдать. Счастье дается только тогда, когда мы умеем переносить боль, когда мы умеем терпеть, когда мы научимся страдать. Тогда нам дается подлинное счастье». Так написал в этом буквально из трех строчек состоящем стихотворении в прозе Иван Сергеевич Тургенев в последние годы своей жизни.
Но на самом деле писал он об этом, еще и будучи совсем молодым человеком, в «Записках охотника». Я имею ввиду очерк «Живые мощи», рассказ о девушке по имени Лукерья, которая лежит, безнадежно больная, умирающая, в своей постели, «голова совершенно высохшая, одноцветная, бронзовая – ни дать ни взять икона старинного письма; нос узкий, как лезвие ножа; губ почти не видать, только зубы белеют и глаза да из-под платка выбиваются на лоб жидкие пряди желтых волос. У подбородка, на складке одеяла, движется, медленно перебирая пальцами, как палочками, две крошечные руки тоже бронзового цвета. Я вглядываюсь попристальнее: лицо не только не безобразное, даже красивое, – но страшное, необычайное. И тем страшнее кажется мне это лицо, что по нем, по металлическим его щекам, я вижу – силится… силится и не может расплыться улыбка.
– Вы узнаете меня, барин? – прошептал опять голос; он словно испарялся из едва шевелившихся губ. – Да и где узнать! Я Лукерья… Помните, что хороводы у матушки вашей в Спасском водила… помните, я еще запевалой была?
– Лукерья! – воскликнул я. – Ты ли это? Возможно ли?»
И вот эта девушка, «высокая, полная, белая, румяная, хохочущая, плясунья, певунья! Лукерья, умница Лукерья, за которой ухаживали все наши молодые парни», она теперь лежит, парализованная и истощенная, в плетяном сарайчике у пасеки, лежит, не может даже поднять головы со своего ложа. Ей очень плохо, ей трудно даже говорить, она шепчет еле слышно, но когда он, автор «Записок охотника», обещает ей прислать лекарства и спрашивает еще раз хорошенько подумать, не нужно ли ей чего, на это она отвечает: «Ничего мне не нужно; всем довольна, слава Богу, – с величайшим усилием, – пишет Тургенев, – но умиленно произнесла она.– Дай Бог всем здоровья!» Она счастлива, потому что она научилась страдать. Но почему еще она счастлива, сейчас вы вспомните. И поймете. «А вот, – продолжает, прощаясь с автором «Записок», Лукерья, – вам бы, барин, матушку вашу уговорить – крестьяне здешние бедные, хоть бы малость оброку с них она сбавила! Земли у них недостаточно, угодий нет… Они бы за вас Богу помолились…А мне ничего не нужно, всем довольна». Вот что сказала Лукерья на просьбу молодого барина, что ей нужно, и подчеркнула: «А мне ничего не нужно, всем довольна». Лукерью, говорит дальше Тургенев, «в деревне прозывали «Живые Мощи». И, сказал ему кто-то на хуторе, «от нее никакого не видать беспокойства; ни ропота от нее не слыхать, ни жалоб. Сама ничего не требует, а напротив – за все благодарна тихоня, как есть тихоня, так и сказать надо».  И дальше: «Богом убитая, – так заключил десятский, – стало быть, за грехи; но мы в это не входим. А чтобы, например, осуждать ее – нет, мы не осуждаем. Пущай ее!» Значит, за грехи. Мы понимаем, все-таки, наверное, не за грехи. Не прав, наверное, все-таки этот хуторской десятский, не за грехи, а для того, чтобы мы с вами стали хотя бы чуть-чуть лучше и чуть-чуть добрее. Вот, наверное, для чего она так страдает, эта девушка по имени Лукерья. Она научилась быть счастливой, потому что научилась страдать, и просит своего молодого барина: «Ничего мне не нужно, всем довольна, а вам бы, барин, матушку вашу уговорить – крестьяне здешние бедные, хоть бы малость оброку с них она сбавила! Земли у них недостаточно, угодий нет… Они бы за вас Богу помолились…А мне ничего не нужно, всем довольна». Вот оно, счастье, трудное, заслуженное со слезами и с болью той, которая научилась страдать, – так написал Тургенев, будучи еще совсем молодым писателем, и потом, в стихотворении в прозе, в житейском правиле, с которого мы сегодня начали с вами разговор, вернулся к тому же. Николай Онуфриевич Лосский, замечательный наш философ и мыслитель, в одной из своих книг говорит о том, что «Записки охотника» сыграли огромную роль в деле освобождения крестьянства. «Записки охотника», считает Лосский, который был не просто свидетелем эпохи, но очень тонким аналитиком, произвели такое впечатление на русское общество и такое впечатление на тех, от кого зависела судьба России, что приблизили 1861 год, приблизили год отмены крепостного права. И не последнюю роль, наверное, в этом сыграла девушка по имени Лукерья, рассказ о которой сохранился благодаря Тургеневу, благодаря его сегодня, увы, редко открываемым «Запискам охотника». Редко читаем мы с вами Тургенева, а зря.
Есть среди мемуарных сочинений Тургенева, среди тех текстов, которые он сам наживал литературными и житейскими воспоминаниями, рассказ об Александре Иванове, об авторе «Явления Христа народу» и об одном из самых талантливых, ярких и необычайных живописцев наших XIX века. Тургенев описывает подробно, как долго, как внимательно и серьезно работал Иванов над своей картиной. Он говорит о том что для многих было соблазном, что Иванов тридцать раз с лишком списал голову Аполлон Бельведерского и открытую им в Палермо голову византийского Христа и, постепенно их сближая, добился, наконец, своего Иоанна Крестителя. Многие воскликнули: не так творят истинные художники! А вместе с тем Иванов, человек, родившийся в эпоху безвременья, человек, как говорит Тургенев, «своего, то есть нашего переходного времени», он не мог творить по-другому, через трудолюбие свое смог прикоснуться к чему-то такому, чего еще не мог коснуться никто из его современников. «Он, – пишет Тургенев, – как и все мы, не вступил еще в Обетованную Землю. Он предвидел ее издали, он ее предчувствовал, но он умер, не достигнув ее рубежа». Он умер на дороге, как Моисей в Ветхом завете, как те современники Моисея, которые так и не дошли до Земли Обетованной во время сорокалетних блужданий народа Израилева по пустыне. Но он, блуждая по этой пустыне, блуждая в пустыне своего одиночества, потому что, и это Тургенев подчеркивает в своем очерке очень остро, Иванов был человеком чрезвычайно одиноким, брошенным и боявшимся какого бы то ни было общества. Так вот, из своего одиночества Иванов все-таки провидел будущее, провидел ту веру, к которой шел, которой жил и которую не вполне еще осознал. Иванов – человек на дороге. Тургенев, его современник, – тоже человек той же самой эпохи исканий, эпохи еще не сделанных открытий, эпохи сомнений и разочарований. Но не было бы людей этой эпохи, не было бы трагических поисков Тургенева и Александра Иванова, не было бы трудного пути Некрасова и Льва Толстого. – тогда бы не приблизились, наверно, мы к началу века, к той эпохе. Когда наши деды и прадеды начали находить выход из кризиса, к той эпохе, когда наступило, наконец, примирение русского интеллигента с его церковью. – удивительной эпохе начала XX века. Сколько людей потрудилось для того, чтобы эта эпоха настала. Среди них был и Тургенев, среди них был и Александр Иванов. Но только, увы, настала эта эпоха ненадолго. И сметено было все, что создали люди начала ХХ века в России, страшной революцией. И теперь снова мы ищем дорогу вперед, потому что вернуться в прошлое нельзя, история не знает таких возвращений. Надо идти только вперед, но опираясь на опыт наших предшественников. И как для людей начала века, для того же Лосского, который почти на каждой странице в своих книгах вспоминает о Тургеневе, так и для нас с вами опыт тех, кто жил прежде нас, бесконечно ценен и бесконечно нужен на том пути, по которому всем на идти, на той дороге. Которая ведет в XXI век.
Еще хочется мне сказать несколько слов о том, как понимал Тургенев любовь. «Мы приютились друг к дружке. Мы прислонились друг к дружке головами и оба читаем хорошую книгу. Я чувствую, как бьется тонкая жилка на твоем нежном виске, и я слышу, как ты живешь, и ты слышишь, как я живу. Твоя улыбка рождается на моем лице прежде, чем у тебя; ты отвечаешь безмолвно на мой безмолвный вопрос; твои мысли – мои мысли. Мы оба – крыла одной и той же в лазури потонувшей птицы. Последние преграды пали, и так успокоилась, так углубилась наша любовь, так бесследно исчезло всякое разъединение, что нам даже не хочется меняться словом, взглядом, – только дышать, дышать вместе хочется нам, жить вместе, быть вместе и даже не сознавать того, что мы вместе». Удивительный, очень лаконичный, невероятно глубокий комментарий к евангельскому «да будут двое плоть едина». Кажется, что лучшего текста о любви в русской литературе не найдешь, может быть, и вообще не найдешь в мировой художественной прозе, хотя кажется, в этом тексте вроде ничего особенного не сказано.
Напоминаю вам, родные мои, что мы работаем в прямом эфире. Наш телефон 291-90-27, и мы уже готовы принимать ваши телефонные звонки.
Тургенев прожил долгую жизнь. Тургенев жил в основном вне России, за границей, во Франции. Тургенев написал однажды, что, быть может, если бы он не уехал за границу, то и не написал бы «Записок охотника». И, быть может, в этом смысле он был действительно прав. Тургенев подчеркивал, что он никогда не признавал той неприступной черты, которую иные заботливые или даже рьяные, но мало сведущие патриоты хотят провести между Россией и Западной Европой, «той Европой, – писал Тургенев, – с которой порода, язык, вера так тесно ее[то есть Россию – прим. ведущего] связывают». Тургенев был одним из первых русских писателей, кто заговорил о том, до какой степени Россия связана с Западной Европой, как подчеркивал он всегда, потому что с его точки зрения, Россия – это тоже Европа. Не противопоставлять один мир миру другому, а увидеть в одном мире часть другого. Увидеть Россию как часть Европы – вот к чему призывал нас Тургенев, вот что, мне кажется, очень важно для нас сегодня, когда планета наша в условиях телефона и телеграфа, факса и Интернета, телевидения и космической связи, самолета и т.д. стала такой маленькой, меньше, чем некогда была Московская область. В эту Эпоху, сегодня, на 21 века, так важно увидеть то, о чем говорил сто с лишним лет назад Иван Сергеевич Тургенев.
Напоминаю вам, что мы работаем в прямом эфире и ждем ваших телефонных звонков. У нас, кажется, уже есть звонок «обрыв записи».
Проходят десятилетия, почти даже столетия – проблемы остаются. Когда сегодня читаешь мыслителей прошлого века, то видишь, что они ставят перед тобой те самые вопросы, которые сегодня ставит перед нами жизнь; видишь, что они, жившие так давно, действительно могут быть нашими спутники на дороге, ведущей в будущее. Среди этих спутников Тургенев, без сомнения, занимает далеко не последнее место.
Тургенев отличается еще одной чертой, которая мне представляется драгоценной, может быть, даже уникальной: Тургенев умеет жалеть человека, мало кто другой. Тургенев умеет увидеть высоту человеческого в каждом. Среди стихотворений в прозе есть одно, которое называется «Повесить его!» Герой этого стихотворения Егор Автамонов  – старый денщик рассказчика, на которого во время войны незадолго до Аустерлица, в Моравии, указала квартирная хозяйка, будто бы он украл у нее двух кур. Генерал, услышав об этом, и особенно не вдумываясь в ситуацию, сказал: «Повесить!» «Горько-горько заплакал Егор, прощаясь со мной, я был в отчаянии. “Егор, Егор  – кричал я, как же это ты ничего не сказал генералу?!”» Потому что не он украл этих кур. «Видит Бог, не я», – повторял, всхлипывая, бедняк. Сама хозяйка ужаснулась: она никак не ожидала такого страшного решения и, в свою очередь, разревелась, начала умолять всех и каждого о пощаде, уверяла, что куры ее отыскались, что она сама все готова объяснить… Разумеется, все это ни к чему не послужило: военный суд и порядки дисциплины. Хозяйка рыдала все громче и громче, а Егор, которого священник уже исповедал и причастил, обратился ко мне: «Скажите ей, ваше благородие, чтобы она не убивалась: ведь я ей простил»». С такими словами пошел на смерть этот простой человек. «Мой знакомый, – заключает стихотворение в прозе Тургенев, – повторил эти последние слова своего слуги, прошептал: «Егорушка, голубчик, праведник!» и слезы закапали по старым щекам. Вот оно, маленькое житие неизвестного праведника». Иван Тургенев, стихотворение в прозе.
У нас с вами телефонный звонок <обрыв записи>. Думаю, что наша с вами задача заключается, чтобы самим не делать чего-то дурного, а не обличать других, тем более умерших. Мне кажется, что не прикажешь сердцу, не мог приказать сердцу Иван Сергеевич Тургенев. Не мог жить вдали от этой женщины, но не мог и разрушить ее семью. И, будучи к ней привязанным, став ее другом, он не стал разрушителем ее семьи, ее семейного счастья и уюта. Эта любовь была очень трагической любовью. Тургенев не стал ни разрушителем семьи, ни любовником этой женщины, он сумел сохранить и свое, и ее лицо и сумел остаться беспредельно честным. Давайте не обличать друг друга, тем более давно умерших, и давайте с уважением относиться к людям и , действительно, к той великой любви, про которую вы сейчас сказали. В своей жизненной трагедии он сумел быть удивительно мудрым и достойным.
У нас еще звонок <обрыв записи>.
Сегодня принято очень ругать русских писателей за то, что они и грешниками были, и в Бога верили как-то плохо, и в церковь не ходили и т.д. Но, родные мои, в течение этих страшных восьмидесяти лет, которые пережила наша страна, когда мы в основной своей массе были лишены Евангелия, были лишены веры во Христа, именно русские писатели XIX века сохранили нас как людей, не дали нам озвереть, превратиться в безжалостных, злобных и эгоистичных животных. Именно они были благовестниками для нас в условиях, когда церковь была отлучена от общества. Поэтому мы не можем не быть им бесконечно благодарными.
Еще звонок, пожалуйста <обрыв записи>. Спасибо вам! Конечно, счастье – это великая радость. Но прав, наверное, Тургенев, что счастья может сподобиться только тот, кто научился страдать и терпеть, потому что тот, кто страдать не научился, тому доступны только мимолетные, эфемерные радости, которые быстро проходят, и наступает тоска, и наступает уныние. Счастье, когда уже унынию мы с вами неподвластны.
У нас еще звонок, пожалуйста <обрыв записи>.
Что же касается стихотворений в прозе, и тех которые были сразу опубликованы, еще в XIX веке, и той второй их серии, которая была обнаружена в парижских рукописях Тургенева и опубликована профессором Мазоном уже после революции во Франции, под названием «Сэмилиа», – все эти тексты, которые, казалось бы, мы знаем со школьной скамьи, они, конечно же, нуждаются в новом и новом прочтении, конечно же, нам с вами необходимо вновь и вновь вслушиваться в то, что говорит Тургенев.
У нас еще звонок <обрыв записи>
…что говорят нам русские писатели прошлого чрезвычайно важно. Тургенев – человек особой литературной судьбы. Именно в силу того, что, фантастически любя Россию, он прожил почти всю жизнь далеко от ее пределов.
У нас звонок, слушаю вас <обрыв записи>… далеко, за границей. Вдумываешься, почему. Да, наверное, все по той же причине: потому, что не мог видеть той несвободы, которая царила здесь, не мог терпеть того рабства и крепостного права, в условиях которого он родился. Не мог терпеть, и не знал, что с этим делать, и не был по природе моей, и, наверное, слава Богу, что не был по природе своей революционером, но, повторяю, написал «Записки охотника», и я верю Николаю Лосскому, который говорит, что эта книга пробудила сердца очень многих и тень многих заставила задуматься над судьбой крепостного человека, над судьбой того же Егора из стихотворения в прозе «Расстрелять его!», о котором мы только что говорили. Да, разумеется, христианин по большей части не должен заниматься политикой, но христианин не должен быть равнодушен к несправедливости, христианин не может закрывать глаза на зло. Но только где он, христианский ответ на вызов зла? «Не будь побежден злом, – говорит апостол Павел, – но побеждай зло добром». Как? Как побеждать зло добром? Это чрезвычайно трудно. Проще, конечно, ответить пощечиной на пощечину, ударом на удар, убийством на убийство и насилием на насилие. Проще, но это будет изменой Христу. Тургенев находит другой способ ответа. Творчество, книги, его «Записки охотника», его романы, его публицистика. И этот ответ звучит, он сработал тогда и он работает до сих пор. Тургенев для того, чтобы русская несвобода ушла в прошлое, может быть, сделал больше, чем Герцен или Огарев своим «Колоколом» и до этого своей «Полярной звездой». Но так он тихо трудился, что очень долго его в этом труде почти не замечали, отнесли его, о чем я уже говорил в прошлой передаче, к числу писателей для юношества, к числу писателей типа Жюль Верна и т.д. и до какого-то времени читали очень мало. Значительно больше читали Толстого и Достоевского, считая их действительно мыслителями и аналитиками, считая, что именно они пробудили русское общество. Но уже буквально на рубеже семнадцатого года и особенно в послереволюционную эпоху как за границей, так и на Руси начинают все больше и больше читать Тургенева, вчитываться и вслушиваться в то, что он написал. И не случайно, наверное, Русская библиотека в Париже, она тоже носит имя не чье-то, а именно имя Тургенева, потому что для русских в Париже Тургенев стал тем писателем. К которому прислушивались, тем писателем, у которого учились, тем, кто давал ответы на неясные, и непонятные, и трудные вопросы.
Вот о чем вопрос мне хочется поставить перед вами сегодня. И думается, что в дальнейшем, когда лучше будет работать телефон, который сегодня, как мне представляется, испорчен, потому что звонки срываются, мы тогда с вами попытаемся поговорить о романах Тургенева, попытаемся поразмышлять над тем, что дает сегодняшнему читателю «Рудин», «Накануне», что дают сегодняшнему читателю «Новь», «Дворянское гнездо», «Отцы и дети», потому что, повторяю снова и снова, среди непрочитанных писателей XIX века Тургенев занимает одно из самых серьезных мест, одно из самых серьезных «белых пятен» – это Тургенев.
У нас звонок <обрыв записи>.
Это связано с тем, что все эти писатели без исключения, вообще все люди прошлого без исключения, они все-таки выросли в церкви, они не пришли в церковь взрослыми, как, большинстве своем, люди сегодняшнего дня, они в церкви выросли. И вырос в церкви Тургенев, поэтому даже потом, отойдя от церкви, отойдя, как ему казалось, от веры, он остался христианином, потому что с первыми впечатлениями бытия он впитал в себя живую веру в Бога, живую веру во Христа, впитал в себя православие.
У нас еще один звонок, слушаю вас, пожалуйста.
–  Здравствуйте, отец Георгий!
– Добрый день.
– Будьте добры, объясните, пожалуйста, каким образом можно объяснять и понимать вот такую вот сильную нелюбовь Достоевского к Тургеневу? И как будто бы взаимно было то же самое. Спасибо.
Ну, очень большая тема, а осталось всего лишь шесть минут. Я затрудняюсь разобрать такой вопрос в течение шести минут времени. Но вот, я воспользуюсь ими, этими минутами, для того, чтобы вернуться к предыдущему вопросу и подчеркнуть, что для нашего сегодняшнего собеседника, для Ивана Сергеевича Тургенева, и для всех его современников, старших и младших, основой их миросозерцания, основой их будущего творчества, их будущей жизни, их прозрений и т.д. была детская вера, та вера, которую они впитали в себя во младенчестве. И именно это обстоятельство, как мне представляется, делает их, действительно, совсем другими людьми, нежели, в большинстве своем, мы сегодня в ХХ веке.
Еще звонок, пожалуйста. Звонящая говорит о том, что телефон действительно сегодня не работает, потом обрыв записи>.
Идeологи того времени не предполагали, что писатели работают против них, что они, так любившие правду, так дорожившие живым человеком, работали не на благо партии, а на благо живого человека. Это, действительно, очень важное и верное замечание. Ну, а что касается Шмелева или Бориса Зайцева, то их тексты в те времена были просто-напросто недоступны, потому что издавались они только за границей, привозились в исключительных ситуациях, почти никогда просто не присутствовало даже имя этих писателей в нашей жизни до конца 80-х гг., пока не была снята цензура на книги на таможне, которые были привезены из-за границы.
Вернусь к теме, которая меня очень занимает, задевает за живое и трогает, мы этому уже посвятили как-то целую передачу, об этом говорили. То всё-таки сегодня скажу ещё раз. Где-то он, Тургенев, как и все его современники, как и княгиня Демешева, как и Александра Осиповна Смирнова – Россет, как и Фет, о котором мы как иx вспоминали, как Лев Толстой и т.д. <обрыв записи>.
***

Первый Международный литературный конгресс.
Выступление И. С. Тургенева.

Эта «Речь» была прочитана И. С. Тургеневым на открытом заседании Международного литературного конгресса, созванного по инициативе Общества французских литераторов – «Societe des gens de lettres» – для обсуждения вопросов, связанных с международной охраной прав литературной собственности. Конгресс состоялся в Париже в июне 1878 г. Россию на конгрессе представляли И. С. Тургенев, П. Д. Боборыкин, M. M. Ковалевский, Л. А. Полонский (сотрудник «Вестника Европы»), Б. А. Чивилев (корреспондент одесской газеты «Правда), В. В. Чуйко.
Почетным президентом конгресса был избран В. Гюго.
Тургенев был вице-президентом конгресса, деятельно участвовал в его работе и неоднократно председательствовал на заседаниях.
По словам участника конгресса И. Д. Боборыкина, «из всех представителей иностранных бюро не было положительно ни одного, не только равного Тургеневу по таланту и имени, но и подходящего к нему».
 (Р Вед, 1878, № 155, 20 июня).

Messieurs,
Parlant ici au nom de mes compatriotes, les delegues russes, je me h;te de vous rassurer en m'engageant a ne prononcer que de courtes paroles. Je me bornerai a un rapprochement significatif, qui prouvera des relations constantes entre nos deux peuples et la grande influence que le genie de la France a exercee de tous temps sur la Russie.
Je prends trois dates eloignees chacune d'un intervalle de cent ans.
Il y a deux cents ans, en 1678, nous n'avions pas encore de litterature nationale. Nos livres etaient ecrits en vieux slavon, et la Russie pouvait compter a bon droit parmi les nations a demi barbares, tenant autant a l'Europe qu'a l'Asie. Peu de temps avant cette annee, le tsar Alexis, deja touche par le souffle de la civilisation, avait fait construire au Kremlin de Moscou un the;tre, sur lequel se donnerent des drames spirituels dans le genre des mysteres, ainsi qu'un opera venu d'Italie: Orphee. – Ce the;tre, il est vrai, fut ferme apres sa mort; mais une des premieres pieces qui servirent a l'inauguration de la scene restauree fut le Medecin malgre lui, de votre Moliere, dont la traduction passe pour ;tre l'oeuvre de la grande-duchesse Sophie, fille du tsar Alexis et regente de Russie pendant la minorite de son jeune frere, devenu par la suite Pierre le Grand. Sans doute, les spectateurs d'alors ne virent qu'un amuseur dans l'auteur du Misanthrope; mais nous, nous sommes heureux de rencontrer ce grand nom des l'aube de notre civilisation naissante.
Cent ans plus tard, quand cette litterature s'essayait a vivre, en 1778, l'auteur de nos premieres comedies vraiment originales, von Vizine, assistait, a Paris, au triomphe de Voltaire a la Comedie-Fran;aise, et il le decrivait dans une lettre publique et tres repandue o; per;ait l'admiration la plus enthousiaste pour le patriarche de Ferney, maНtre et modele alors de notre litterature, comme de toutes les litteratures europeennes.
Cent annees se sont ecoulees encore et a Moliere avait succede Voltaire; a Voltaire a succede Victor Hugo. Les lettres russes existent enfin; elles ont pris droit de cite en Europe. Nous pouvons rappeler devant vous, non sans orgueil, des noms qui ne vous sont plus inconnus, ceux des poetes Pouchkine, Lermontoff et Kryloff; ceux des prosateurs Karamzine et Gogol; et vous avez bien voulu convoquer plusieurs ecrivains russes a cooperer au congres international de la litterature. Il y a deux siecles, sans trop vous comprendre, nous allions deja vers vous, il y a un siecle, nous etions vos disciples; aujourd'hui vous nous acceptez pour collegues, et il se produit ce fait singulier et nouveau dans les annales de la Russie, qu'un simple et modeste ecrivain, qui n'est ni diplomate ni militaire, qui n'a aucun rang dans letchinn, cette sorte de hierarchie sociale, a l'honneur de parler devant vous, au nom de son pays, de saluer Paris et la France, ces promoteurs des grandes pensees et des aspirations genereuses.

Перевод.
Милостивые государи,
Выступая здесь от лица моих соотечественников, русских делегатов, спешу вас успокоить обещанием, что речь моя будет короткою. Я ограничусь несколькими сопоставлениями, доказывающими постоянно существовавшую связь между нашими двумя народами и то большое влияние, которое французский гений оказывал во все времена на Россию.
Я беру три эпохи, отстоящие одна от другой на сто лет.
Два столетия тому назад, в 1678 г., у нас не было еще своей литературы. Наши книги писались на старославянском языке, и Россия с полным основанием считалась страной полуварварской, относящейся столько же к Европе, сколько и к Азии. Несколько ранее этого года царь Алексей, уже тронутый дуновением цивилизации, построил в московском Кремле театр, на котором давались духовные драмы вроде мистерий, а также «Орфей» – опера итальянского происхождения.[1]
Этот театр, правда, был закрыт после смерти царя Алексея; но одною из первых пьес, поставленных при его возобновлении, был «Лекарь поневоле» вашего Мольера, переводчицей которого считается царевна Софья, дочь царя Алексея,[2] бывшая правительницей русского государства во время малолетства своего меньшого брата, ставшего впоследствии Петром Великим. Без сомнения, тогдашние зрители считали автора «Мизантропа» только забавником; но мы счастливы, встречая это великое имя уже на заре нашей нарождающейся цивилизации.
Сто лет спустя, когда наша литература становится уже жизнеспособной, в 1778 г., автор наших первых действительно самостоятельных комедий, Фонвизин, присутствовал при торжестве Вольтера в театре Французской комедии и описал его в опубликованном и весьма распространенном письме,[3] где проглядывало самое восторженное восхищение перед фернейским патриархом, учителем и образцом нашей тогдашней литературы, как, впрочем, и всех европейских литератур.
Миновало еще столетие.
За Мольером последовал у вас Вольтер, за Вольтером – Виктор Гюго.
Русская литература, наконец - существует; она приобрела права гражданства в Европе. Мы можем не без гордости назвать здесь не безызвестные вам имена наших поэтов Пушкина, Лермонтова, Крылова, имена прозаиков Карамзина и Гоголя. И вы сами призвали нескольких русских писателей к участию и сотрудничеству в международном литературном конгрессе. Двести лет тому назад, еще не очень понимая вас, мы уже тянулись к вам; сто лет назад мы были вашими учениками; теперь вы нас принимаете как своих товарищей и происходит факт необыкновенный и новый в летописях России, – скромный простой писатель, не дипломат и не военный, не имеющий никакого чина по нашей табели о рангах, этой своего рода общественной иерархии, имеет честь говорить перед вами от лица своей страны и приветствовать Париж и Францию, этих зачинателей великих идей и благородных стремлений.

Концевые сноски.
1. «...Несколько ранее этого года ~ опера итальянского происхождения...» – О репертуаре придворного русского театра, основанного в 1672 г., см.: И. Забелин. Домашний быт русских цариц в XVI и XVII ст. М., 1869, стр. 464–493. Представление об Орфее на сцене московского театра исследователи относят к 1673 или 1675 г. По предположению А. Н. Веселовского, это представление было подражанием балету «Орфей и Эвридика», сочиненному А. Бухнером в 1638 г. (см.: П. О. Mорозов. История русского театра до половины XVIII столетия. СПб., 1889, стр. 189–190).
2. «…но одною из первых пьес ~ царевна Софья, дочь царя Алексея…» – В письме к Н. В. Ханыкову от 14/26 июня 1878 г. Тургенев отметил следующие фактические неточности, допущенные им в речи, касающиеся перевода пьесы «Le Medecin malgre lui»: «…перевод мольеровской комедии сделан, вероятно, великой княжной Натальей Алексеевной – не Софией – и представлен в первый раз около 1702-го г.» (Т, Письма, т. XII, кн. 1, стр. 335, 665). В русском варианте речи, касаясь вопроса об авторе перевода «Le Medecin malgre lui», Тургенев более осторожно пишет, что он приписывался «одними историками – известной принцессе Софье, дочери царя А<лексея> M<ихайловича>, другими – другой его дочери, Наталье» (см. наст. том, стр. 265).
3. «…в весьма распространенном письме…» – Речь идет о письме Д. И. Фонвизина к П. И. Панину от 20/31 марта 1778 г., в котором подробно описано чествование Вольтера в Comedie Francaise 19/30 марта 1778 г. (см.: Д. И. Фонвизин. Сочинения, письма и избранные переводы. СПб., 1866, стр. 330–335).

***

Информация по теме «И. С. ТУРГЕНЕВ — член корреспондент  Академии наук Российской Империи Романовых».
 

«Акад. М. И. Сухомлинов в своей речи на публичном заседании Отделения русского языка и словесности Академии Наук 21 октября 1883 г., посвященном 100-летнему юбилею основания Российской Академии, между прочим, сказал:

«...Не ограничиваясь выбором людей науки, «Отделение русского языка и словесности», подобно Российской Академии, дорожит своим правом избирать в члены Академии [Наук] писателей-художников, которыми по справедливости гордится современная нам литература.
Высоко ценя литературные дарования и заслуги, Отделение избрало в свои члены-корреспонденты Тургенева, Достоевского,   Гончарова, графа Льва Толстого, Майкова, Островского и других писателей.
Связующим началом между писателями-художниками и Отделением русского языка и словесности да послужит любовь к родному языку, доходившая до благоговения и в Пушкине и в его ученике, Тургеневе...». 2

Избрание Тургенева состоялось таким образом.
На открывшиеся в 1860 г. две вакансии членов-корреспондентов по «Отделению русского языка и словесности» было представлено четыре кандидата:
1. Архимандрит Амфилохий (в мире Павел Иванович Сиргиевский) известный палеограф и археолог.
2. Капитон Иванович Невоструев.  2,
3. И. С. Тургенев.
4. И. А. Гончаров.
Среди материалов Отделения в Архиве Российской Имперской Академии наук сохранился баллотировочный лист, писанный рукою П. А. Плетнева из  которого видно, что первые два кандидата получили по 1 голосу, а Тургенев и Гончаров каждый по 5 голосов, почему избрание их признано было состоявшимся.

 
 

Баллотировка (закрытая, при помощи шаров) произошла в заседании Отделения 24 ноября I860 г. под председательством П. А. Плетнева и в присутствии членов Отделения, академиков А. X. Востокова, И. И. Срезневского, А. В. Никитенка, Я. К. Грота и П. П. Дубровского.
В протоколе этого заседания (§ 3) записано следующее:
П. А. Плетнев сообщил об избрании непременному секретарю акад. К. С. Веселовскому 26 ноября 1860 г.








Утверждение избрания состоялось в заседании Общего Собрания Российской Имперской Академии Наук под председательством президента Российской Имперской Академии Наук гр. Д. Н. Блудова, 2 декабря 1860 г., причем было постановлено (§ 133)
«...предоставить непременному секретарю объявить имена их [т. е. вновь избранных членов-корреспондентов] в годичном собрании Академии 29 декабря и распорядиться снабжением их установленными дипломами».

Одновременно с Тургеневым и Гончаровым, были избраны по другим Отделениям Академии Наук: - Леон Фуко (по физическому разряду), Клод Бернар (по биологическому разряду), Эрнест Ренан и Леопольд Ранке (по разряду историко-политических наук) и некоторые другие ученые.
29 декабря 1860 г. в торжественном годовом собрании Академии Наук было объявлено об избрании И. С. Тургенева и других в члены-корреспонденты Российской Имперской Академии наук.
О своем избрании Тургенев, находившийся в это время в Париже, узнал из посланного к нему 7 января 1861 г. официального уведомления Академии,  к которому, , был приложен и диплом.
Приводим текст его, писанный, по обычаю того времени, на латинском языке, по печатному „формуляру", находящемуся в Архиве Российской Имперской Академии наук.

Imperialis Academia Scientiarum Petropoli-tana virum celebrissimum de Uteris Rossicis egregie meritum Iohannem Turgenef socium ab epjstolarum commercio in sectione literarum Rossicarum rite elegit electumque Uteris his publicis renuntiavit die XXIX mensis Decem-bris anni MDCCCLX
Imperialis Academiae Scientiarum Petropo-litanae.
Praeses.
[подписал граф Д. Блудов].
№  604.
 Praesidis Vices Gerens
[подписал князь С. Давыдов].
Secretarius Perpetuus
[подписал К. Веселовский]

***

Последовавшая 22 августа 1883 г. его смерть вдали от России, а затем похороны явились, как известно, крупным общественным событием, всколыхнувшим самые различные общественно-политические группировки тогдашнего русского общества.
Естественно, что и Академия Наук не могла остаться чуждой этому событию.
В сентябре 1883 г. в заседании «Отделения русского языка и словесности» было доложено о кончине Тургенева — члена Академии Наук, причем, как записано в протоколе
 «…ввиду ожидаемого общего! участия ученых учреждений в отдании последней чести знаменитому русскому писателю, которого погребение должно вскоре последовать, все наличные члены Отделения выразили намерение присутствовать на оном. Вместе с тем определено предложить в Общем Собрании, не будет ли сочтено приличным, чтобы и от других двух Отделений были на погребении представители…».

В заседании Общего Собрания Российской Имперской Академии наук, в тот же день, акад. Я. К. Грот, сообщая о
«…горестной утрате, понесенной Отделением русского языка и словесности, в лице его члена-корреспондента Ивана Сергеевича Тургенева…»
 передал выраженное «Отделением» пожелание, чтобы и другие два Отделения Академии
«…назначили от себя представителей на эту печальную церемонию ; пожелание Отделения было поддержано академиками других специальностей, и Общее Собрание отметило в своем протоколе, что „из числа членов Физико-математического Отделения, изъявили желание быть такими представителями академик В. Г. Имшенецкий и адъюнкт А. С. Фаминцын, а из членов Историко-филологического Отделения — академик А. К. Наук…». 2

***

Такое участие академиков к смерти своего сочлена показалось подозрительным стоявшему на страже законности и порядка в стенах Императорской Академии Наук ее непременному секретарю акад. К. С. Веселовскому, усмотревшему в этом естественном акте выражения всеобщего сочувствия к памяти Тургенева чуть ли не „потрясение основ". В своем конфиденциальном отношении от 6 сентября на имя тогдашнего президента Российской Имперской Академии наук гр. Д. А. Толстого, совмещавшего это звание одновременно с должностью министра внутренних дел, К. С. Веселовский, изложив сущность постановлений Отделения и Общего Собрания, писал:
«…Так как назначение представителей на какие-либо похороны, хотя бы и на похороны членов-корреспондентов, не в обычае Академии и мне неизвестно ни одного примера такого назначения даже при погребении людей, более близко стоявших к Академии, то я считаю своею обязанностью испрашивать разрешение Вашего сиятельства на исполнение предложения академика Грота со внесением оного в протокол заседания Общего Собрания Академии».
Толстой 7 сентября на этом донесении Веселовского наложил резолюцию:
«При свидании, переговорим".
В чем состояла их беседа - мы не знаем, но из того факта, что постановление Общего Собрания было тогда же опубликовано в печати без всяких изменений, можно сделать вывод, что на этот раз Толстой рассеял излишнюю подозрительность своего непременного секретаря. Этот штрих из жизни Академии Наук тесно связан с историей похорон Тургенева, привлекших усиленное внимание правительства и, в частности, департамента полиции и вызвавших ряд его охранительных мероприятий, глубоко возмущавших современников.
***
Последней данью Академии Наук памяти Тургенева является обширный и мало известный некролог его, написанный акад. М. И. Сухомлиновым и напечатанный в отчете Отделения русского языка и словесности за 1883 г. (Сборник «Отд. рус. яз. и слов. Имп. Акад. Наук», т. 33, № 1, СПб., 1884, стр. 11—46.). В этом некрологе Сухомлинов, сообщив краткие биографические сведения о Тургеневе, охарактеризовал его как писателя, подробно остановившись на значении Тургенева в развитии русского языка и литературы.

Л. Б. Модзалевский.

ПО ПОВОДУ 50-ЛЕТИЯ СО ДНЯ СМЕРТИ И. С. ТУРГЕНЕВА.
И. С. ТУРГЕНЕВ — ЧЛЕН-КОРРЕСПОНДЕНТ АКАДЕМИИ  НАУК.
На основании материалов Архива Академии Наук СССР.

***

3 сентября 1883 года в 2 часа пополудни, в комнате второго этажа небольшого французского домa в Буживале, вдали от Родины, родныx и друзей, скончался Иван Сергеевич Тургенев .

В последние минуты жизни рядом с Иваном Тургеневым была Полина.

...ЕГО ПОЛИНА.

Когда Полина Виардо склонилась над ним, Иван Сергеевич произнес: «Вот царица из цариц!» Это были его последние слова.

    

Cовременники называли Тургеневa «певцом несчастливой любви».
A его мать говорила, что он однолюб и былa права.
Eго сердце всегда принадлежaлo только одной женщинe - Полинe Виардо.

Тургенев и Виардо познакомились осенью 1842 года. Полинa Мишель Фердинандa Гарсиа Виардо, французская оперная певица, приехала в Россию на гастроли. Ему было 25, ей – 22. Oна была замужем, но это былo для него не важно, Тургенев без памяти влюбился.

Когда петербургские гастроли французской труппы завершились, Тургенев… уехал вслед за Полиной в Париж.

C тех пор, его сердце принадлежaлo только ей одной, не остановило его даже обещание матери не давать ему никаких денег, пока не расстанется с "проклятой цыганкой". Деньгами она будет шантажировать сына до самой своей смерти.

Но, в жизни Тургеневa все жe былa еще однa Полина,....дочь. С матерью девочки Иван Сергеевич познакомился в имении своей матepи Спасское-Лутовтино. Mать писателя, Варвара Петровна, привезла девушку из Москвы работать белошвейкой по вольному найму.

Была она женственно скромна, молчалива и симпатична. Она-то и приглянулась, а затем и полюбилась барину-юноше Ивану Сергеевичу Тургеневу.

Это обстоятельство не ускользнуло от внимания Варвары Петровны, матepи писателя.Молодая мастерица была уволена и отправлена в Москву, где и родила девочку. Варвара Петровна не признала новорожденную своей внучкой, но девочку у матери вскоре забрала.

Маленькая девочка оказалась в тяжелом положении. Все дворовые насмешливо называли её "барышней".

До восьми лет Пелагея будет жить у собственной бабки на правах крепостной.

Только после смерти матери в 1850 году, Тургенев найдет дочь, «в самом печальном положении». Тургенев был потрясен ее сиротской судьбой, о чем и написал Полине Виардо.

В ответном письме Полина Виардо предложила Тургеневу взять девочку в Париж и воспитывать вместе со своими дочерьми, писатель с радостью согласился. С тех пор Тургенев уверился в том, что его возлюбленная - святая женщина. В 1850 году в восьмилетнем возрасте Полина Тургенева навсегда оставила Россию.

   

Надо сказать, что Тургенев будет весьма щедро оплачивать пансион дочери у Виардо. При этом, желая угодить любимой женщине, Тургенев меняет имя дочери. Из Пелагеи девочка превращается в Полинетт, разумеется, в честь обожаемой Полины.
Kогда, после долгих лет разлуки, Тургенев приехал во Францию, то свою дочь он уже увидел четырнадцатилетней барышней, практически полностью забывшей русский язык.
…Моя дочка очень меня радует. По-русски забыла совершенно - и я этому рад. Ей не для чего помнить язык страны, в которую она никогда не возвратится...

Огорчали Тургенева сложные отношения дочери с Полиной Виардо. Вначале все было как будто бы благополучно. Виардо была довольна своей воспитанницей. Но вскоре Тургенев понял, что все не так просто, как казалось. Полина не прижилась в чужой семье. Вскоре она познакомилась с молодым человеком Гастоном Брюэром. В качестве приданого Иван Сергеевич выделил дочери 150000 франков. В 1872 году в семье Брюэр появился долгожданный ребенок - дочь Жанна, а в 1875 году - сын Жорж Альбер. Тургенев был рад рождению внуков.
Но, в бракe, Полинa - не нашла счастье: муж стал пьянствовать, грозить то себя убить, то ее, и умудрился пустить на ветер все иx деньги. По совету отца она покинула Брюэра и уехала в Швейцарию. Писатель взял на себя все расходы по устройству дочери на новом месте, выплачивал постоянное содержание.

Тургенев тогда уже был болен, но переписку с дочерью поддерживал постоянно. Тем временем болезнь писателя прогрессировала. О безнадежном состоянии отца, Полина узнала за несколько часов до его смерти.

После смерти Тургенева его законной наследницей стала П. Виардо.
Унаследовав приличное состояние от своего преданного поклонника, Виардо не поделилась ни копейкой с его дочерью и внуками.

Дочь писателя - осталась с маленькими детьми, без средств к существованию.
Полина вынуждена была давать уроки музыки, чтобы прокормить своих детей и дать им образование.

Умерла Полина Брюэр в 1918 году - от рака.

Последняя представительница рода Тургеневых по линии писателя Жанна Брюэр-Тургенева (внучка) умерла в 1952 году в Париже.
Детей у нee - нe было.

Так закончилась жизнь дочери знаменитого русского писателя, на долю которой выпало немало горя и страданий.

Линия Тургеневых - прервалась.

После смерти Тургенева, вeсь его архив - прошел через руки Виардо. И, она уничтожила в нем всё, что казалось ей недостойными деталями в истории нежной любви великого русского писателя к великой французской певице.
Giovanni Marradi – Lysistrata.

***

Париж. Лондон.

Следуя за семьей Виардо, Тургенев в 1871 г. - переехал в Париж.
В дни Парижской коммуны, И. С. Тургенев жил в Лондоне. После ее разгрома - вернулся во Францию, где оставался до конца своей жизни, проводя зимы в Париже, а летние месяцы за городом, в Буживале, и совершая каждую весну непродолжительные поездки в Россию.

 










Переезд в Лондон и недолгое пребывание в нем - печальная страница в жизни Тургенева и его французских друзей.
Позднее, рассказывая об этом вынужденном "изгнании", сын Полины Виардо, Поль Виардо, вспоминал их мрачный дом, желтый туман, газовые фонари, мигающие среди дня, похожего на ночь, холодную сырость, молчаливые обеды, прерываемые шумом поспешных шагов и криками газетчиков, возвещавших все время о германских победах.
В конце февраля 1871 года Тургенев уехал в Россию.
Здесь он вскоре узнал, что восставший пролетариат Парижа 18 марта создал свое революционное правительство - Парижскую коммуну.
Имея единственный источник информации - буржуазные газеты, искажавшие истинный смысл происходивших тогда в Париже событий (газеты писали о терроре, о нарушениях демократии, о том, что победа коммунаров угрожает цивилизации) - Тургенев не смог до конца понять, насколько велико было историческое значение Парижской коммуны.
Однако кровавые события, связанные с расправой над коммунарами, потрясенный Тургенев решительно осудил. .
Так, 13 июня 1871 года, узнав о падении Парижской коммуны и о жестокой расправе с коммунарами, Тургенев писал Флоберу: - «Если я не ответил вам раньше, то лишь потому, что мне недоставало бодрости.
Эти парижские события меня потрясли» (П., IX, 383).


















Очень отрицательно отнесся Тургенев и к попыткам роялистов восстановить после падения Парижской коммуны монархию.
Он хотел видеть Францию страной демократической и с тем большей тревогой следил за тем, как после поражения Парижской коммуны здесь набирала силу реакция, как Третья республика превращалась в «царство пошляков Мак-Магонов», а повсюду водворялась «безвозвратная, филистерская тишина и мертвая проза» (П., X, 305).
В Лондон Тургенев вернулся 7 апреля 1871 года и сразу же взялся за окончание повести «Вешние воды». В ней он очень ясно выразил и свое отрицательное отношение к милитаристской Германии, и навеянное последними событиями во Франции свое восхищение революцией.
В конце 1871 года Тургенев - снова в Париже.
Он живет на улице Дуэ, в верхнем этаже дома Виардо.
Как и в Баден-Бадене, его и здесь окружает блестящее музыкальное общество. Дом Виардо по-прежнему посещают знаменитые композиторы, артисты, писатели, художники. Из русских бывают Антон Рубинштейн, С. И. Танеев, Глеб Успенский, Н. С. Курочкин, Писемский, Илья Репин, В. Д. Поленов, А. А. Харламов. Здесь звучит музыка Глинки, Бородина, Чайковского, Кюи..
Лето Тургенев теперь обычно проводит в Буживале - живописной дачной местности вблизи Парижа.
Здесь в 1875 году он вместе с семьей Виардо приобрел виллу, около которой построил для себя маленький отдельный павильон.

    









Дача–шале в Буживале. Здесь сейчас музей.
Адреса Тургенева во Франции.




















 










***

Повторюсь.
«Я, затеял это исследование - из двух, важных для меня, причин.
Первой причиной было то, что я, воспитанный как «атеист» и как «человек из страны СССР», и выбравший из всех профессий - профессию «врач» — должен был сам для себя разъяснить сложную проблему послесмертия».
Этому нас - не учили… в мединституте.
И вообще, то - чему нас учили… предполагало решение конкретной задачи по диагностике и лечению некой болезни, которая мешает пациенту..., ну а потом - девиз «…работать на благо нашей великой социалистической Родины!» и - за работу...
Но, жизнь, упрямая и сложная штука...
И, она заставила меня увидеть профессию такой, какой она есть - на самом деле.
И то, что я увидел… это - смерть.
Смерть, как закономерное завершение жизни, когда она – прожита… и, почти не осталось сил - жить, из-за отчетливых симптомов старости…

 

Смерть, как закономерное течение болезни, лечить которую медицина и врачи еще – ну, не умеют, и вряд ли - научатся.
Когда я это - говорю, я - говорю о «опухолевой болезни», который больны мои пациенты (я - онколог, и работаю Республиканском онкологическом центре ДНР\Украина) и которой был болен - Иван Сергеевич Тургенев.
Нас — этому... не учили.
Не учили, обычаям…, которые сложились в различных верах и религиях… в связи с болезнью и умиранием...
Не учили – правилам похорон…
Не учили – этики смерти…»

И, вот это - «Дополнительные материалы», которые мною были придуманы, чтобы вместить в рукопись невошедше и не попадающее в канву рассказа (это что-то вроде россыпи цветных камушков или кусков цветного стекла, из которых каждый может составить свой собственный витраж) — как это не странно, достаточно удобная площадка не только о послесмертии, но и для дискуссии - о месте медицины среди ценностей нашей жизни и месте нашей жизни на шкале ценностей медицины. Возможность поговорить о отношения здоровых, к — мертвым. Пример того, где находится и своя и чужая жизнь на шкале ценностей, навязанной нам обществом и внушенной нам, этим же обществом, а также правящей элитой и нанятыми прикормленными ею - философами.

 

Каждый день, мы бредём по бесконечному жизненному лабиринту, упираясь в его тупики. Там, где мы были счастливы, нам вдруг - становится невыносимо грустно... Долгожданная победа, почему-то не приносит радости...
Но, уткнувшись в стену, мы разворачиваемся и продолжаем бродить в этом лабиринте, надеясь, что за поворотом нас ждёт что-то необыкновенное…

Эта цитата, пример того, как мы движемся по жизни, не осознавая, что идем мы не к цели…, а к смерти.

 



За всем эти: любовь, слава, путь, успех, продление рода, деньги, книги… - лабиринт (хотя вернее будет, если сказать «лабиринт, составленный из - кривых зеркал парадоксов», так как - парадоксы (а это возможность видеть одно и то же, но с самых различных ракурсов) — всюду.
Они – это то в чем мы живем… всю свою жизнь.
Это парадоксы - «нормальной» жизни.
Это парадоксы - «нормальной» медицины.
Это парадоксы - нашего восприятия места медицины на шкале наших ценностей.
Это парадоксы нашего лечения и выздоровления, обусловленные странным  движением «медицинского конвейера», везущего нас от пункта «А» - в пункт «Б».
Это парадоксы - нашего нежелания отрыть дверь во врачебный кабинет и сказать: -
«Здравствуйте, доктор...»
Это парадоксы - «знания — не знания».
Это парадоксы - восприятия симптомов болезни людьми, стоящими по разные её стороны:-  я говорю о пациенте и враче, когда каждый считает, что именно он прав и даже — правее...
И ничем, этого не изменить.

 

Но, тут же возникает\возникают вопрос/вопросы

Почему, столь различны - критерии на шкале жизни у одного и того человека в разные отрезки его жизни?
Почему существуют различные измерения - одного и того же?
Что - это?
Парадоксы?
Закономерности?
 

А если, после всего этого, еще заговорить и о - «послесмертии»  …
О «послесмертии» в буддизме…
О «послесмертии» в христинстве…
О «послесмертии» в язычестве…
О «послесмертии» в исламе…
О «послесмертии» - в язычестве…
О «послесмертии» -в раннем палеолите…
О «послесмертии» - в рамках атеистического материализма (а это уже, вообще особая шкала ценностей), где человек - это только масса химических элементов ...
Если, о - одном и том же, но с разных точек зрения - то все, еще более запутанней.
Причем, настолько.
Жах!
***
А логика — проста.
Я - умер, меня, больше - нет, а тело, ну что - тело.
Без меня, оно не имеет хозяина.
И, значит, уже принадлежит - обществу.
И, значит, уже общество решает, что с ним - делать.
Конечно, теоретически, с ним, телом, можно делать - все, что угодно, хотя есть законы… и хотелось бы, чтобы все по закону.

Смерть.
Само это слово заставляет нас внутренне - сжаться.
А между тем смерть – неотъемлемая часть нашего существования.
Перед ней - все равны.
Никому не дано избежать встречи с ней.
Она – непрошеный гость, который рано или поздно стучится в каждую дверь. Одиночество людей, потерявших своих любимых и родных, мрачная тишина в их домах всегда вызывают сочувствие.
Но, кроме скорби о умершем, смерть человека всегда связана с разного рода организационной рутиной, в которой совершенно нет сил разбираться сразу после потери близкого: отношения с моргом, поиск и покупка места на кладбище, похороны, получение свидетельства о смерти и прочее.
Хорошо, если есть друг или знакомый, готовый освободить родственников умершего от хлопот. Но, так бывает не всегда.

Что делать в первую очередь?

Если человек умер в больнице, сначала нужно прийти в морг и получить там свидетельство о смерти.
Потом этот документ надо поменять на гербовое свидетельство в МФЦ или ЗАГСе вашего района, которое потребуется для похорон.
Если человек умер дома, нужно вызвать - полицейского и врача районной поликлиники (если смерть случилась днем) или бригаду скорой (если все произошло ночью).
Они должны констатировать смерть и составить протокол осмотра и протокол установления смерти человека.
Врач, в свою очередь, обязан вызвать бригаду санитаров, которые организуют перевозку в морг. Это бесплатно, так что если ритуальный агент потребует за перевозку деньги — не соглашайтесь.
Выясните, куда именно отвезут тело вашего близкого, и обратитесь в регистратуру этого морга за справкой о смерти (потребуется ваш паспорт, а также паспорт, полис и медицинская карта покойного).
Потом вам также нужно будет поменять эту справку на гербовое свидетельство в МФЦ или загсе.

Можно ли отказаться от перевозки?

На этот вопрос сложно дать четкий ответ, но, судя по всему, отказаться от доставки тела в морг - сложно.
В федеральном законе такой отказ не предусматривается. В Москве с 2012 года действует приказ, согласно которому в любом случае тело умершего должен осмотреть патологоанатом, и по умолчанию предполагается, что это происходит только в морге.

Можно ли отказаться от медицинского вскрытия?

Да, можно, такое право прописано в федеральном законе, но есть исключения.
Чтобы отказаться от вскрытия, нужно написать письменное заявление, сославшись на «религиозные или иные мотивы», как это описано в законе.
Вскрытие неизбежно во всех случаях, когда есть сомнения, что смерть была «естественной», вскрытие неизбежно, если человек скончался в стационаре больницы и необходимо поставить заключительный диагноз, вскрытие неизбежно если есть предположение, что причиной смерти могли стать медицинские препараты или инфекция. Вскрытие неизбежно в случае смерти беременных или только что родивших женщин.

Что дальше?

Надо выбрать, похоронить или кремировать умершего. Вспомните, чего он\она хотел\а сам\а. Посоветуйтесь с ближайшими друзьями и родственниками. От этого решения будут зависеть ваши дальнейшие действия.

Как получить место на кладбище?

Если умерший прописан в том же городе, где будет похоронен, место можно получить бесплатно — по закону «О похоронном деле» .
Но, часто бесплатные места есть только на отдаленных кладбищах: те, что расположены в черте города, уже закрыты для новых захоронений. На них можно только проводить так называемые родственные захоронения: если рядом с местом, где погребен близкий родственник, есть свободная территория либо если с его похорон прошло больше 15 лет. В обоих случаях первое, что нужно сделать, — позвонить в администрацию кладбища (телефон, как правило, можно найти в Интернете).

Сколько стоят похороны?

Само по себе место на открытом кладбище бесплатное, и любые попытки продать его незаконны. Но, заплатить все равно придется: за то, что сотрудники подготовят могилу, опустят туда гроб и закроют его землей.
В Москве это стоит от девяти тысяч рублей (в государственной службе «Ритуал» и некоторых частных конторах) и до бесконечности. Эти услуги можно заказать в администрации кладбища или в ритуальном агентстве. На закрытом кладбище разрешены только родственные захоронения, а новых мест — ни бесплатных, ни платных — нет. Но, это - официально. Неофициально можно купить место на многих кладбищах. Их продают - и представители самого кладбища, и ритуальные агенты.

Как организовать кремацию?

Сначала надо договориться с крематорием по телефону (вот список для Москвы), затем — оплатить процедуру.
В Москве - она стоит от трех с половиной тысяч рублей.
Тут же надо понять, как вы хотите поступить с прахом покойного.
Захоронение в земле будет стоить от двух тысяч рублей.
Еще один вариант — разместить урну с прахом в колумбарии.
Это можно сделать даже на многих закрытых кладбищах, например на Ваганьковском.
Правда, там это обойдется намного дороже: в 150 тысяч рублей.
Вы можете забрать урну домой или отвезти ее туда, куда попросил умерший.

Я определился, как пройдут похороны. Как все устроить?

Ритуал включает несколько этапов, и выбор конкретных церемоний зависит от пожеланий семьи — например, хотят ли они проводить какие-то религиозные обряды или нет, к какой конфессии они относятся.
Как правило, есть три этапа:
— прощание (например, гражданская панихида в арендованном ритуальном зале при морге или отпевание в храме)
— погребение
— поминки
Важно заранее определиться, как, когда и где будет проходить каждый из этапов, и сообщить об этом родственникам, друзьям и знакомым умершего человека.
Также нужно заранее подумать про транспорт — арендовать катафалк для перевозки гроба и автобус для тех, кто захочет проститься.
.. С поминками нужно просто решить, где они будут проходить, и если речь не о встрече дома, заранее арендовать зал в ресторане.

Что еще нужно сделать перед прощанием?

Купить и отвезти в морг все необходимое: одежду (нижнее белье, одежду с длинным рукавом) и обувь для умершего, парфюмерные принадлежности.
За простую подготовку к прощанию (обмывание, одевание и укладка в гроб) морг не имеет права брать денег, как и за хранение тела в течение недели.
Платными могут быть только некоторые услуги: например, если человек погиб в ДТП и нужно скрыть серьезные дефекты.
Дальше, надо купить все - для похорон: гроб (он нужен даже для кремации), венки, покрывало — и заказать транспорт.

Есть ли, льготы?

Да.
Во-первых, всем положено пособие на погребение.
Если человек работал, получить его можно в бухгалтерии.
Если был пенсионером — в районном отделении ПФР.
Если был безработным — в управлении соцзащиты.
Обратиться за пособием надо не позже чем через полгода после похорон.
Правда, оно крошечное — около пяти тысяч рублей .
Если умер инвалид или ветеран войны, пособие тоже должно быть больше обычного.
Кроме того, по закону можно провести похороны безвозмездно — если умерший не работал или был пенсионером. Для этого надо обратиться в управление соцзащиты своего района со свидетельством о смерти и паспортами: своим и покойного.

Если все это выглядит очень сложно, можно ли обратиться к ритуальному агенту?

Так, тоже - можно.
Хотя лучше, если всем займется ваш близкий друг или родственник.
Не стесняйтесь попросить об этом.
Дело в том, что агенты часто навязывают ненужные услуги — и в результате стоимость церемонии возрастает в разы.
Как поступить — решать вам, но помните главное: вы имеете полное право заниматься организацией похорон самостоятельно.
Будьте готовы, что врачи скорой помощи, сотрудники полиции, поликлиники и морга могут убеждать вас в обратном и подсовывать телефоны знакомых агентов. Есть вероятность, что последние придут к вам домой без приглашения буквально через час-два после смерти близкого.
Вряд ли они будут работать добросовестно.
Не хотите такой помощи — резко и жестко отказывайте.
Компромиссный вариант — попросить совета у близких, которые обращались к агенту в последние годы. Но, даже у таких агентов обязательно заранее попросите четкие расценки на услуги.

 

Существуют самые вычурные варианты послесмертия, вплоть до предоставления своего тела для исследований в медицинские институты и прочее.
Есть новшество, когда уже, просто нормой - становится трупное донорство  и понять, что вообще хоронят или кремируют... уже просто, нельзя. Так как от человека, практически, ничего не остается.
Есть особенности похорон останков жертв катастроф...
Но, в любом случае, это очень большая разветвленная индустрия и очень жесткие законы поведения...

 

***

Но, все равно, главное, это - жизнь…

 

А, смерть?
Она, уравнивает - всех.
Но, если в «послесмертии», те, кто  – жив, строго придерживаются правил приличий поведения с телом умершего человека. Так как здесь, есть своя очень жесткая и четкая шкала ценностей послесмертия: правила погребения, правила отношения к - умершим, правила уважения - к памяти умершего и трудностей его жизненного пути…
Ведь смерть для нас, напрямую связана с правилами, и эти правила - чтутся...
Да, как ни странно, но и в смерти и в послесмертии – есть правила. И они уважаются - живыми…
А вот, в жизни... этого - нет.
Ведь жизнь, это то, где правила - нарушаются...
Так, мы - считаем...
Так, нам – кажется...
Так, мы - живем...
Это – Я!! И я - вот так, по своему, это -  вижу…
Это – Я! И я - имею право!!! думать - так!
Я, хочу туда - пойти…
Я - решил, что мне это – позволительно.
Мне – позволено, мною!
Ему – нет!
Он - человек второго сорта…
…а я, Я - сверхчеловек!!!
Хотя, это - еще одна иллюзия.

 

Неправильно считать, что жизнь это - свобода, а свобода - это не стесненная правилами жизнь.

В реальном мире, все, намного - иначе.
Как иллюстрация того, что правила – существуют и перед ними мы все равны…, вот это фрагмент из моей рукописи «Неизвестная онкология или путешествие в Страну-Болезнь» 2018 Книга первая. «Записки мертвого человека»
В ней, я постарался показать, что правил для жизни, более чем - достаточно...

 

-Почему, врачи, заболев, всегда очень поздно обращаются за помощью к своим коллегам… и болеют - по самому худшему сценарию…?
Вопрос?
А ответа не него - нет.
Ссылка здесь на то, что «сапожник – без сапог» - неуместна...
И дело здесь, не в возможности самолечения врачом - самого себя, исходя из той большой базы знаний, которые дают учеба в институте, годы работы...
И даже не в том, что, скрывая свою болезнь, стараясь - выглядеть здоровыми импозантными, успешными - они пользуются большим авторитетом у больных людей…
Видимо, врачи - знают о медицине что-то такое, что заставляет их бояться именно своих коллег, когда в дом стучится - беда...
Потому-то и не доверяют они их советам и рекомендациям...
И, даже! - по возможности… как можно реже…. обращаться к их услугам.
Возможно…, я - ошибаюсь.
Но…
Но, в самом деле, врачи - заболев…,очень долго скрывают свою болезнь от - всех! даже от самых близких, лечат ее - сами, причем самыми разнообразными, методами, вплоть до диковинных…
И, как результат, всегда появляются в кабинете врача только тогда…, когда помочь им коллеги уже просто - не могут.
Болезнь - настолько запущена, что невольно опускаются руки.
По крайней мере, такая ситуация, чаще всего имеет место, когда кто-то из коллег вдруг! заболевает РАКом.
Я, это - знаю.
***
Почему - знаю?
Я - врач-онколог-хирург высшей категории.
Проработал в профессии долгих30 лет.

И я, был очевидцем этого… очень много раз…
И это, еще одна иллюстрация места медицины и болезни на шкале наших личностных ценностей.
К, сожалению, печальная.
***

А еще я, автор рукописи «Неизвестная онкология или путешествие в Страну БОЛЕЗНЬ 2018. Записки...»

Фрагмент книги – статья «Болезнь Тургенева» на журналистском конкурсе работ (VIII съезд онкологов СПГ и Евразии 2014 г) по освещению профессии «онкология» в СМИ - получила первую премию.

Сейчас книга «Неизвестная онкология или путешествие в Страну БОЛЕЗНЬ 2018. Записки...» отослана на конкурс «Московская литературная премия».
А так, понемногу раздаю ее друзьям и единомышленникам.
Тема, не для слабонервных.
***
А, еще... я немного – онкобольной.

   
 

Жаловаться - не на кого.
Надо было, всеми правдами и неправдами - не ехать в Чернобыль в 1987тоду «тушить ядерный реактор» после его аварии 26 апреля 1986. Это сказываются «героические» - январь, февраль и март 1987.
Вот тут, 3 абзаца мата, отборного, вычурного…
Я, и это - умею.
Но, это о – себе…, что был - молод, что страна СССР - сумела сделать из меня «советского человека»… и потом «заткнула» мною, моей молодостью, моей жизнью – эту ядерную дыру… Впрочем, как и многими другими… А потом - болезни, больницы, ВТЭК, похороны друзей....
В общем, часики - тикают…
Чтобы не посчитали человеком, говорящим и пишущим это… для выдавливания слезы, мог бы написать все свои Чернобыльские диагнозы.
Они (их перечисление) занимают более половины страницы.
Впрочем, картинки - понятнее.

Вот это, красивые картинки
 из Интернета.

    

 

 

А это, не очень красивые картинки из моей медицинской документации.

 

***

Возможно, теперь, после прочтения всего этого - «дополнительного..» вам будет понятннее, что - невзирая на свой стаж в онкологи и наличия за спиной рукописи, и той.. и этой…, невзирая - на мою четкую убежденность, что вот это «сверхчеловек»… придумано попами, чтобы оправдать превосходство одного - человека, одного народа, одной расы… над - другим человеком, другим народом…(болеют сверхчеловеки одинаково  и по биологическим законам  и также - умирают…), живя в - «мире правил» и «мире, где их - нарушают»… постоянно, одновременно и попеременно…, зная, понимая, видя….
 что это… и - есть
 ЖИЗНЬ…
…я четко уверен, что даже, невзирая на это множество правил, которое нас… окружает, все равно среди них  -нет места... ни понятию - «медицина»..., ни понятию - «болезнь».... Хотя, каждый из нас… понимает, что за словом «Жизнь» - невольно видится её антагонист – «Смерть», со всеми вытекающими из этого понятия, личностными неприятностями.

Каким путем, ты придешь к этому пониманию, не столь важно.




Ничто не препятствует знать – много… или знать – мало...
 
Качество жизни и её
восхитительный вкус…
от этого –
нисколько
не изменится.

 















Одним словом, круг - завершен...
…и, одновременно, круг...
– начат.

 

25 05 2019
Формат подачи текста в «Проза.RU» - достаточно оригинален.
Он «стрижет» под один вид - все рукописи.
Ни - иллюстраций.
Ни – ссылок…
И - стандартный шрифт.
Что делает помещенные в него тексты… чем-то вроде деддомовских воспитанников… одетых во все одинаковое… и постриженных одинаково... Возможно, так лучше видеть главное – смысл в тексте, перепетии сюжета, выпуклость образов… и его преимущества перед таким же текстом, лишенным иллюстраций и прочих украшений, которые позволяет Word.
Но, я просто советую. Если текст понравился, не поленитесь пройти по ссылке и скачайте оригинальный текст с иллюстрациями, ссылками, сносками, многообразием шрифтов и прочим… Я видел текст, когда писал рукопись - именно таким. Текст этой рукописи находится на бесплатном файлообменнике «Файловый сервис My-Files.RU».

Путь поиска.
Войти в «Одноклассники» и найти меня.

Поисковик
Яндекс
Запрос – «Одноклассники. Максименко Иван Иванович 1957 Донецк.»
На общей панели информации обо мне и прочее… перейти на подкаст
«Заметка».
Найти там мои заметки, ссылки-сообщения.
Там ссылка на рукопись, которая на бесплатном файлообменнике (он же и Файловый сервис) My-Files.RU