ОСНОВНАЯ СТАТЬЯ
http://proza.ru/2023/09/21/489
1. Русский и французский богатыри Льва Николаевича -- это идеальные образы. И не нужно думать, что только игра писательского воображения, фантазия, не имеющая никакого отношения к реальности. Идеализация Льва Толстого заключается в том, что он философскую идею насыщает деталями, то определенным образом подобранными фактами, или, наоборот, так подбирает и компонует детали, что они раскрывают исповедуемую им излюбленную философскую идею: о том, что интеграл события (ход истории) определяют не отдельные великие личности, а сумма бесконечных дифференциалов (совокупная деятельность всех людей, каждого со своими намерениями и желаниями).
Разница между Кутузовым и Наполеоном в том, что русский полководец понимает это и не лезет со своими приказами и распоряжениями, а француз наш пострел везде поспел, все-то он понимает, все-то он видит и всем-то он руководит.
"Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке... Он не делал никаких распоряжений, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
...
Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что-то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти".
Заметим, что Кутузов не бездействует: он плывет по течению, но не безвольно, куда вынесет кривая, а слегка подруливая веслом, чтобы случайно не пронесло мимо или не напороло на корягу. Нелишне при описании такой линии поведения вспомнить уже упоминавшееся нами gelassen. Кутузов именно отдается на волю течения, встраивая в нее свою волю, а не противодействуя общему потоку. Не могу не привести конкретного примера такого руководства событий. Как раз перед тем, как отправиться к красивой попадье, с нетерпением ожидавшей его, он получает бумаги от одного из своих генералов.
Речь в этих бумагах шла, если кто читал весь роман, о том, что русские воины грабили помещиков и мещан, попросту говоря, мародерствовали на родной земле. Вот и направлялись жалобы на этих "защитников" к главнокомандующему. И что прикажете делать Кутузову? Конечно, мародерствовать нехорошо, но и он понимал, что при традиционном русском бардаке, если запретить солдатам брать силой то, что им нужно, они будут просто раздеты, разуты, необогреты, а их кони будут некормлены. И Кутузов не колеблясь отдает жалобы на третейский суд огня.
"В печку... в огонь! И раз навсегда тебе говорю... все эти дела в огонь. Пускай косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу".
2. А Наполеон? Все, что делалось, делалось и без его приказания, "и он распоряжался только потому, что думал, что от него ждали приказаний. [Он жил] в своем искусственном миру призраков какого-то величия, и (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что-то делает для себя) покорно исполнял ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена".
В результате Наполеона несет то же течение, что и Кутузова, но он барахтается, пытается переть против, и в результате все делается не так, как он хотел, и он попадает все равно не туда, куда он стремился. Вот как описывается деятельность французского полководца в Бородинском сражении:
"Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et ;nergique, он сам был тот же...
[Но] все те прежние приемы, бывало неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батареи на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer -- все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух-трех распоряжений, двух-трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d’aigles ennemis, и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что-то странное происходило с его войсками".
Такие идеализированные фигуры полководцев, очищенные от запутанных и запутывающего наплыва многочисленных, противоречивых фактов, гораздо больше дают понимания жизни и войны, чем самое скрупулезное и дотошное следование фактам. Тем более, что вопрос об отношении нарисованных персонажей к реальным историческим личностям -- это вообще вопрос потусторонний для искусства. "Правда" художественной литературы -- это не правда каждодневного опыта, а правда "жизни" -- тех отношений, которую служат моделью для ее понимания людьми и правильной ориентации их в этом сложном и непонятном мире.
3. Кроме русского и французского в романе есть еще несколько богатырей, на одном из которых "богатыре немецком" тоже хотелось бы остановиться. Если русский богатырь (заметим очень идеализированный не в том смысле идеализации, о которой мы тут ведем речь, а в смысле выдавания желаемого за действительное: увы! толстовско-кутузовская мудрость в реальной России может только сниться) пытается побеждать, отдавшись течению, а французский повелевать этим течением, то немецкий думает, что можно вывести теорию этого течения и по этой теории побеждать всех.
Хорошо этого богатыря просек Андрей Болконский. "Пфуль был один из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми только бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи -- науки, то есть мнимого знания совершенной истины...
Пфуль был один из тех теоретиков, которые так любят свою теорию, что забывают цель теории -- приложение ее к практике; он в любви к теории ненавидел всякую практику и знать ее не хотел. Он даже радовался неуспеху, потому что неуспех, происходивший от отступления в практике от теории, доказывал ему только справедливость его теории...
В 1806-м году Пфуль был одним из составителей плана войны, кончившейся Иеной и Ауерштетом; но в исходе этой войны он не видел ни малейшего доказательства неправильности своей теории. Напротив, сделанные отступления от его теории, по его понятиям, были единственной причиной всей неудачи, и он с свойственной ему радостной иронией говорил: 'Ich sagte ja, da; die ganze Geschichte zum Teufel gehen wird'"
Любопытна и оценка, данная Болконским этому богатырю:
"Из всех лиц [бывших в штабе русской армии] более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково-самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного -- приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее".
"ВОЙНА И МИР". ПРОБЛЕМА ИСТОЧНИКОВ
http://proza.ru/2023/09/21/489