Би-жутерия свободы 61

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 61
 
Неотложные обстоятельства и окружающие пейзажи менялись в моём обширном любовном списке с мультипликационной быстротой. Одно примечательное явление запечатлелось на всю жизнь – жена моя (в достаточной степени крупнокалиберная дама с запасом слов карманного словаря карманника) оставила меня голым на разорванной лежанке неудавшегося брака. А я-то, дурак, думал, что женщина-вамп индивидуального пользования, со всех точек зрения уважавшая материальные це-це... и расставлявшая их при каждом удобном случае, не является всеобщим достоянием!
Преодолевая влечение сделать напоследок что-нибудь приятное, она нашёптывала неприемлемые сахарозные слова. Внимая елейному, я изрыгал загустевшую патоку приторных словоизлияний, пытаясь ответить ей тем же. Через час, порядком отрезвев, я вдруг осознал на полуфразе, что не находить в этой пустышке запоздалого отклика, значит отрицать наличие эха как такового, а в испытании низменных чувств заложена определённая степень риска – боязнь попасть дротиком в пастеризованное молоко утреннего тумана. Я не пытался прерывать Басиного ледникового периода заиндевевшей фригидности, которую она неосмотрительно подарила в порыве влюблённости какому-то занюханному парикмахеру, стригшему всех под одну вшивую гребёнку, не опуская черепахового изделия в дезинфицирующий раствор, дабы избежать педикулёза (до этого он подрабатывал почтовыми переводами с бурильной установки уйгурского языка на все остальные).
Эта глава не была бы полной, если бы я (в какой-то степени Jack The Potz) не посвятил Басю в то, что переживу через двадцать лет нашего с ней знакомства в далёкой от иллюзий Гомерике:
«Я дышал на бордвоке глубоко и безмятежно, глядя в затуманенную океанскую даль. Нос щекотала смесь запаха камфары и водорослей. Неожиданно от стены отделилась фигура. На голове её поблескивало нечто среднее между абажуром времён позолоченных часов моей молодости и помятым оцинкованным ведром с пирамидой фруктов (результат травмированного менталитета?) По-кошачьи трясогузкой приблизился ко мне силуэт первобытного обитателя каменных джунглей в национальном костюме и наколкой в волосах, не подлежащей вытравливанию и напоминавшей карикатуру на японца Отто Натуги Согласитесь. Мне, лоху из общества «дуремаров», не к лицу обзывать кого-либо тёмной личностью или политической приживалкой. Наступали сумерки, природа вершила свой вечерний туалет. Прущий на меня увитый плющом старик, непочтительно сорвал поблёскивающую шляпу. На первый взгляд доходяга походил на участника чемпионата «В погоне за деньгами», и если я о мужика ушибся, значит ошибся. А на ошибках учатся – век живи, как говорится...
Так и со мной, давно забывшим о повстанческом движении в супружеской постели, и при ограблении магазина оптики не набирающим очки, но ограничивающимся дорогостоящей оправой.
Бродягу с горящими глазами можно было принять за поджигателя, столько было в нём гипнотического. Глядя на таких,  понимаешь, что высокие материи лежат на потолочных полках не разграбленных магазинов «Ткани», и хочется безоперационно примкнуть к пестикам, с некоторых пор называющимися тычинками.
Сморкаясь в оренбургский платок, я впервые пожалел, что на мне нет кольчуги пуленепробиваемого жилета. За какую-то минуту чудак выдал с дюжину скоропалительных фраз. Вот одна из них: «Гомерика – сахарная страна, со временем растает». Создавалось впечатление, что его первомочальные намыливания в виде заверений производили должный эффект, а извергавшийся потоком афро-гомериканский джазовый сленг (джайв) слюняво брызгал водопадом Викторией в моё лицо, поросшее бурьяном волос.
Это заставило меня задуматься, достаточно ли хлорофилла в показной зелёной молодости нахального типа, напоминавшего вора-домушника, явно побывавшего ни в одном оконном переплёте.
– Что может быть непристойней голых стен, – загадочно предположил он, и я ощутил его неровное астматическое дыхание с выбоинами (прошу во избежание недоразумений правильно выговаривать слово вы-бо-и-ны и не менять местами два средних слога).
Вынув руки из карманов, я поспешил согласиться и почувствовал себя деталью, попавшей под пресс, перебивающий беспокойные мысли, затопившие мой первый этаж чувств о земном шаре, теряющем уважение к населяющим его семи миллиардам несчастных. Не отпускало похмельное ощущение, что в разговоре шустрила чего-то недопонимает, хотя в мелодике его голоса присутствовал каллиграфический почерк. Моя недурная собой уступчивость, граничившая с иллюзорной сговорчивостью, приглянулась ему.
Его ораторский талант продолжал превосходить все мои ожидания. Самое смешное, что он меня не слышал – с таким же успехом я мог разговаривать со спинкой стула. Такие раздосадованные хваты – с их шимпанзешными ужимками умудряются пить из всего, даже из вафельных стаканчиков или из стопки бумаги, причём любят крепкое словцо и растворимый «Nescafe».
Со стороны наша мирная сцена напоминала ухаживание дворового пса за комнатной собачкой сидячей Анны Ванны, и пустынный пляж это вполне устраивало.
– А вы обратили внимание, – густо прошепелявил он, – что когда жена президента Мишель, будучи с мужем и визитом в Англии, крутой приставучей лестницей обхватила зону от спины до талии английской королевы, создалось впечатление, что она вот-вот забросит её величество в баскетбольное кольцо. И это когда в Гомерике инфляция! Закрываются сумасшедшие дома! И никто не знает какую новую певичку свободы выберут в следующие президенты, которые как правило остаются на местах, когда их предают огласке не в той последовательности. Не то получится как во Франции – дай безответственному лицу соломинку в руки и за этим последует лягушачье надувание, а пока, сказал он, заманчиво улыбаясь, купите у меня кастрированного кота, он не принесёт вам хлопот и потомства.
– У меня аллергия на кошерный продукт общества, – уклонился я, отметив, что он вполне доходчиво излагает свои мысли и чаяния.
Толкатель живности (он же толкователь снов) игнорировал моё замечание, как не относящееся к нашему предстоящему соглашению и торжественно сообщил, что его брату-сапожнику, неумело обустроившему свой быт, приснилась шустрая богатая клиентка-сороконожка со всеми вытекающими последствиями. В связи с этой радостной информацией я не замедлил передать поздравления его семье, участвовавшей в столь нерукописном создании. Я сообразил, что если притворюсь глухонемым, вслушиваясь в астматическое дыхание прокуренных пальцев, это мне ничего не даст и поэтому осторожно спросил, как давно, по его мнению, наши интересы совпадают.
Могу только догадываться, повлияло ли моё вежливое обращение с ним на перспективы нашей сделки, ибо он незамедлительно начал краснеть, зеленеть, лиловеть. Эти подозрительные признаки помогали осознавать, что я имею дело с хамелеоном, меняющим окраску от силы и высоты модуляции голосовых связок, но не отличающего усердие от предсердия. Казалось смоляное лицо пылкого юноши с факелом за ширинкой (не путать с Надеждой, которую юноши пытали) приняло просторечивое выражение со всеми почестями. Оно почему-то напомнило мне о цене, которую заломил хапуга-стоматолог, что сделало мой мост неподъёмным, в период ухода от меня жены, познакомившейся с домовладельцем с видом на Атлантический океан.
Ускорению развода способствовал зубник Луиджи Бананофф, нашедший в моём рту запущенную молочницу, в то время как у меня кроме жены отродясь никого не было. К счастью, ничто не смогло остановить сквозное движение её неконтролируемого замысла, лишний раз доказывающего, что существует категория женщин, которым невозможно раскрыть глаза на жизнь без хирургического вмешательства.
С той поры врождённая мужская подозрительность, которую некоторые специалисты-медики ошибочно классифицируют как врождённую импотенцию с задними мыслями, не давала мне покоя (хотелось говорить о высоких предметах до которых невозможно дотянуться). Между прочим, в сочельник домовладелец неудачно занимался выпуском подарочных водочных стаканов в форме истуканов острова Пасхи и по наущению очередного Дона Карлеоне записался в итальянские рефери с уникальной специализацией – разводить самок и самцов... по разным углам ринга в цирке шапито.
Стоит обратить внимание, что в процессе общения моего собеседника взволновал вопрос, подлежит ли образный белый язык налогообложению без налёта, и чтобы побыстрей разрешить его, он предложил мне купить очаровательный картонный домик-коробку из-под плоского телевизора со складным столиком. Причём в солончаке перенасыщенного раствора односторонней беседы на скользкую тему, давали о себе знать его профессионально непригодные для употребления губы, окаймлённые рыжей порослью и упрямое колено, упиравшееся в мой живот, не поддававшееся уговорам. Только не убеждайте меня, что убийцы отменные сопроводители в лучшую жизнь где нас поджидает конгломарат вежливости. Сами посудите, разве мог я отказать просителю, когда наблюдал с каким умением и искусством субъект с лощёной внешностью обрезает обоюдоострым ножом пеньковую веревку, предназначенную для котёнка, проснувшегося в мягком чресле?
Перед глазами пронеслась (троекратная!) дыра моего безбедного существования, когда я услышал его самоубийственный рашпильный голос: «Извините, сэр, но мне показалось, что у нас родственные души, им просто суждено вместе витать в небесах».
В этот момент, если бы мне соизволили показать женщину-архитектора, клянусь, я бы без промедления поселился в её доме, к тому же на небо выкатила беременная луна с привычным не стираемым пятном узора.
Конечно, я догадывался, что даже в такой ипостаси женщина, не раскроившая мне голову национальным блюдом, призвана доставлять удовольствие с нарочным. Но в моём случае доставка фамильных ценностей запаздывала. Я работал над собой, улучшив момент, а ведь раньше он казался таким неказистым.
Да, это тебе не какая-нибудь там Норма Ибсена с её нормандскими закидонами и запеканкой болячек на губах. Хотя я знавал одну норвежку, думающую, что коленкор – это корреспондент по коленям. Её следовало простить – она перенесла гитлеровскую оккупацию, убедившую её, что стрельчатые окна – те, в которых побывала шальная шрапнель.
Архитекторши в общем особи серьёзные, не то что фланирующие пляжные ундины солнечного копчения с рыболовными сетями на голове – передвижная выставка бижутерии, в полуразвалившихся «хибарных» семьях, в которых назревают порочные динамитные отношения из-за теории затяжного поцелуя небывальщины, не выдерживающего успешного испытания их энтузиазма временем.
Ох уж эти размеренные шажистки по кромке воды, открывающие свои потайные ходы конём вперемешку с офицерами. Они не теряют время даром, нашедшему его приходится расплачиваться чеканутой монетой. Нравящимся мне женщинам я дарю белые флаги в случае, если им вздумается капитулировать передо мной. Мне хотелось, чтобы этот лирик океанского побережья с его многогранным не до конца раскрытым талантом скупердяя поскорее разочаровал меня и ушёл, тогда бы мне не пришлось прибегать к разливанному морю желчи критики его предложений и опираться на столб пыли, оставленный им после себя. Ах, если бы в моей кровоточащей душе имелись подходящие сосуды, я смог бы пережать их, и как-то пережить блаженные минуты общения с этим штымпом, накатавшим царственный фельетон «Про пажа»!
Признаюсь, когда меня интенсивно берут за жабры, а в математике я плох и заслуживаю взбучки, то прошу глоток минеральной воды, приговаривая: «Хотите вращаться вокруг моей оси? Платите денежки». Но тут на меня снизошло, что с хамами выгоднее быть по-джентельменски сговорчивым.
Ветер разгонял овечьи стада облаков.
С носа умасливающего меня экземпляра закапало – вот она утечка мозгов на Диком Западе, несмотря на то, что дело происходит на Восточном побережье. Заметив, сгущающиеся тучи, весь в заботах, чтобы скандал с грозой не разразились одновременно, я поспешил скрыться в доме напротив, в котором проживал последние годы (я избегал неудобств – черта характера, перечеркнуть которую мне не удавалось). Пережив не самые приятные минуты, я пребывал в состоянии не то ступора, не то забытья. В квартире никого не было. Спотыкаясь, я прошёл в спальню, напялил на себя халат и задумался, чего не хватает в жизни человеку не клюющему на абрикосовые предложения, для которого крохотный мир представляется  отапливаемым унитазом. Обычно я не афиширую свои отношения с вещами, боясь нагативной рекламы.
В церковь я не ходил и поэтому ощущал крайнюю необходимость исповедоваться, не стремился стать душой общества, точнее, не желал стать его членом – единственным сообщающимся сосудом, наполняющимся эмоционально. Я нуждался в пассивном слушателе россказней, не относящегося ко мне предвзято, в глазах которого я смог бы найти сочувствие, не граничащее с жалостью и... смело открыл дверь в ванную. На меня смотрело лицо обитое полинявшей кожей. Создавалось впечатление, что оно не прочь войти со мной в непосредственный контакт. Приблизившись к нему вплотную я криво улыбнулся. Оно ответило взаимностью, тем самым подготовившись к абстрактному разговору, со стороны кажущемуся абсурдным.
– Здравствуй, страдалец, – поприветствовал его я,  невольно почувствовав себя участником принудзабот чемпионата «Кумира по летающим велосипедам».
Так как я обращался непосредственно к зеркалу, из которого на меня предосудительно смотрело до боли знакомое лицо, то поймал себя на любопытной мысли – есть во мне нечто преступное от вольнонаемного сожителя. А когда запасённое терпение лопнет, то и зеркало, не приведи Господи, треснет, хотя по ходу гляделок предстояло задать кучу идиотских вопросов. К счастью, сверкающее и блестящее оно проявило не только меня как перспективу, но и взяло на себя инициативу.
– Хочешь пооткровенничать? – спросило зеркало, привыкшее прогибаться в радуге досуга переполненной паром ванной комнаты.
– Знаешь, среди индусов не бывает доносчиков, зато они поголовно являются подробными рассказчиками на ухо о других просветителях, увлекающихся пучкообразным освещением событий. Взять, к примеру, меня, увлекающегося сбивчатой чечёткой готтентотов. Я совсем не против обмена секретной информацией, в частной беседе с тобой. Вот если бы тебя звали Людвиг Кувалда – существовала такая историческая личность с носом набекрень, которого невозможно было ни при каких обстоятельствах заставить стоять на месте, тогда другое дело, – обрадовался я, – Людвиг держал преуспевающий бизнес «Жена напрокат», в котором от клиентов отбоя не предвиделось.
– Надеюсь ты ему не завидовал, а пока, давай раскрывайся, благо что имя моё Зеркало. Но предупреждаю, когда составишь о себе окончательное филигранное мнение, спрячь его подальше в досье и никому не показывай. Начиная правдивую страницу жизни, постарайся не загибать её и не затеряться в кустарнике «Несовершеннолетняя свобода», наблюдая за спариванием стрекоз в пруду.
– Мне не свойственны хитрость и увёртки флорентийского купечества.  Будучи отходчивым не по собственной воле, я перенёс клиническую смерть из одного конца операционной в другой, причём душа без сожаления расставалась с телом. Врачам стоило огромных усилий забыть грызню с ними, касающуюся материальной задолженности, приводя меня в себя, не травмируя подаваемый медсёстрами хирургический инструмент.
– Прости за любопытство, не бился же ты над выведением породы собак с хвостовым оперением?!
– Поразительное дело – во всём виноват мой избыточный компостер накопленных знаний. Время от времени жизнь встряхивала меня, как ртутный термометр, и я попал в умственно разносторонний любовный треугольник, когда акт прервался в результате разгерметизации. По ходу дела проявились маленькие слабости – когда заставал жену с любовником, то не мог оставаться сторонним наблюдателем и нехотя присоединялся. Скоро малина кончилась. Кто-то из завистниц надоумил супругу, что красная цена минимальная для женщины, и она с горя завела манеру пудриться, не подозревая, что у меня аллергия на всё пушистое. И всё-таки меня притягивала к себе её распущенность волос и нравов.
– Обстановка проясняется по мере того, как с неё сбрасывается покрывало. Жизнь – костюмированный бал – кто-то на нём принц, а кто и оборванец. Тебе, поклоннику биатлона, стоит приобрести надёжную дрейфующую льдину в Ледовитом океане, добиться для неё государственного статуса, предварительно купив финские лыжи и винтовку с оптическим прицелом, и... зарегистрироваться.
– Картина была бы не полной, если не упомянуть, что когда-то я был вхож в рестораны, с условием, что буду вынесен оттуда. После четвёртого стакана водки меня можно было назвать самостоятельным. Признаюсь, иногда я не мог отказаться от искушения как следует напиться и оказывался на четвереньках. Никто словечка за меня не замолвил, а ведь я с некоторыми я водил дружбу за нос. Но некоторые приятельницы, такие как Резинка Перекладина поддерживали меня, возвращавшегося из пивной, в хорошем расположении духа по ту сторону её тела.
– Вижу, ты не высокого мнения о подругах.
– Угадали, в свои 65 с гаком приходишь к любопытному выводу – не все женщины, обладающие неиссякаемым запасом лучезарной энергии и декоративностью внешне проявляемых ими чувств, поражают наповал. Хотя иные отдаются под водочным углом в 40°, а те, с кем меня связывала мумифицированная любовь в постбальзаковском расцвете лет, сорваны не мной.
– Мне нравится твой подход к тревожным проблемам, и что ты, как юркие воздушные змеи, не витаешь в небесах.
– Вам известно подавно больше чем знаю я. Что касается её, то многое меня в ней не устраивало. Моя живописная развалюха плохо разбиралась в политике, и дальше жиров, белков и углеводов её знания не распространялись. Она не знала, что политика не общественный транспорт, где места уступают. Самые умные существа муравьи и пчёлы, но не можем же мы на них жениться?!
– Что же произошло дальше?
– Нам не суждено было ужиться. У неё развилась аллергия на собственное отражение в зеркале, притом, что её Советское шампанское и моя проспиртованная печень оказались несовместимыми, а что касается внутренней политики – то ей пришлось узнать, что её требования и капризы мне не по карману.
– Как я тебя понимаю! Запросы у меня большие, да зарплата smallянистая поменялась, видно неприхотливые повывелись. Определённо артистическая уборная Мольера находилась во дворе.
– Ага, значит, вы со мной солидарны. В этой жизни «через свою голову не перепрыгнешь, если чужое плечо не подставят».
– Ну, не скажи. А как же петух, бегающий после соответствующей процедуры резника во дворе? – продолжал он наносить свои точечные удары по моей психике.
– Долго без башки не поносится – заляжет на безвкусно оформленное зеленью блюдо, как в дупель пьяный – в папоротник.
– У тебя имеется поздний ребёнок от первого брака?
– Спасибо напомнили, Исаака непременно назовут математиком века. Встречаются разрозненные дети, но этот копия его мать, хотя, я недолюбливаю женщин, которые лыка моим крючком не вяжут. В пять лет наш Изя доказал New tone Бинома. Надеюсь вы ничего не имеете против этой перефразировки?
– Ни в коем случае, но советую поосторожнее обращаться с малышом, нет совершеннее доильных аппаратов, чем дети, вышедшие из грудного возраста. В наше хамбургерное время они просто невыносимы – их невозможно изгнать из родительского дома, мешает крошащаяся стена взаимонепонимания.
– Спасибо, за предупреждение. Я не из тех кто жалуется на ревматизм в партийную организацию. И как говорил мой маклер Шмуклер – довольно породистый бык: «Удар между передних ног – это ещё не удар по яйцам», а если у вас турецкое раздвоение личности ятаганом, не сводите счёты между собой – пользуйтесь калькулятором и чаще вглядывайтесь в Ваше Величество Зеркало.
– Смотришься ты хорошо,  корректировать тебя не стоит. Этим ты в меня видно пошёл. Имеешь дело с эрудированным человеком.
– Вы мне льстите. Ну что я могу добавить о моей тяге к знаниям? Я с детства боролся с этим низменным инстинктом, прогуливая школу, бобиком на верёвочке. Теперь позвольте, пару слов о себе. Смешайте кровь аристократки с быдлом, и вы получите революцию в семье, где жена писательница в унитаз, пишущая короткими фразами, хотя и относится к карликам с недоверием. Загадочные улыбки лежат в основе женских иронических детективов, да сопутствуют им удача и тяжкие испытания, туго связанные с ними.
– Ценно то, что даётся с трудом. А ты никому не завидуешь?
– Числится за мной такое. Товарищ – законченный импотент, нашёл себе шлюшку, отстегнул ей бабки, и она сучка творит с его дилдо-пристегайчиком чудеса.  Фривольная деваха с трёхгрошово-оперной бертолетовой солью шуток и бертольдбрехтовской улыбкой жарится с кем попало на солнце и... под луной.
– Как я догадываюсь, ты без зазрения совести перескочил ко второму браку. Хорошо если она оказалась хорошенькой и поуже.
– Разве я похож на лентяя, который ждёт подвернувшегося случая? Я смело иду навстречу неизвестности, если на ней мини-юбка.
– Похоже ты не врёшь, невзирая на безотрадный вид. В тебе нелегко распознать однолюба и твою подлинную суть.
– Вот и я так думаю, хотя мне не советовали раскладывать пасьянс вместо женщины, к которой нельзя подступиться, – предупреждали, что она неправильно будет это трактовать. Но глядя на себя, извините на вас, в зеркало, я оставался бесстрашным.
– Ты, льстец, напоминаешь художника, жившего здесь до тебя. Он и письма до востребования писал масляными красками, не говоря уже о голубой картине, вставленной в позолоченную рюмку.
– Нисколечко, просто, стоя перед вами я отстаиваю голую правду от кем-то раздетой правду.
– Ладно, не будем полемизировать во избежание недоразумений в наших и без того конфликтных отношениях. Ты её любишь?
– Не то слово, но это было небесное создание, никак не хотевшее спускаться на землю. Более того, я готов отдать за неё половину жизни, учитывая, что первую половину я уже прожил, но меня брало сомнение – будет ли она навещать меня в Раю?
– Почему это тебя так волнует?
– Сами посудите, с любым в брюках она держалась раскованно, как цирковая лошадь, давая ему точную характеристику, правда, поиски слов зачастую продолжались слишком долго, чтобы те оценили это по достоинству. А что бы вы сказали  на всё это при таком раскладе? Обидно проигрывать в «пролётке» жизни под собственной фамилией, на этот случай у меня, аморфного участника вселенского кордебалета, припасено несколько псевдонимов.
– А ты осмотрителен. Ну что ж, если вы оба принимаете слабительное, уделите ему должное внимание и поговорите с Ним по душам. Безоговорочное соглашательство – неотъемлемое условие благополучия не сложившейся семьи, в которой хранятся тюремные ключи от дверцы, ведущей к приключениям, не окружённым вниманием и расшитыми кошечками подушками.
– И всё же, что тебя не устраивает во второй даме?
– Она купила сапёрную (знающую – итал.) лопату, чтобы докопаться до истины, почему я пишу для красного словца, пока оно не посинеет, и спала голой, не веря в ночную сорочинскую ярмарку, а также в то,  что у чёрных в крови белые кровяные тельца. Как вы считаете, испытываемое мной атмосферное давление на кв. см., как на жилплощади Пигаль, проявление диктатуры? Дама, разучивала гаммы, но они, к возмущению соседей, не поддавались обучению. По её сбитым каблукам, я определил, что женат на экземпляре с разными ногами в идентичных по длине колготках, которым неизмеримо приятно, когда их любит волейбольная команда скопом.
– А какие у неё к тебе претензии кроме обманутых ожиданий?
– Это пугало местного масштаба раздражал мой зловредный указательный палец, приходивший в неистовое замешательство, когда около чашечки кофе не оказывалось чайной ложечки. Кроме того, она назвала меня перебежчиком, когда я грациозно перекатился на противоположную сторону нашей трёхспальной кровати. Но эта бездушная тварь не учитывала смягчающий мою вину фактор – телемост, который мы смотрели с ней вдвоём, обрушился, и десятки тысяч пострадавших грозились завести судебный иск на корпорацию. Миллионное фиаско напоминало синдром выжатого лимона и испанскую цыганку, которой до всех было «Бильбао».
– Успокойся, я верю в совпадения. У тебя много отпрысков?
– Упаси Бог, многочисленная семья – это не тот товар, который легко сбыть с рук, когда на грешную землю опускаются сумерки, одетые в вечерние платья, и в личную жизнь вмешивается сводница-судорога по мнению несведущих людей, называемая оргазмом.
– Ух, куда тебя, романтика, занесло. Я так понимаю, ты не сильно богат, хотя я на все сто процентов уверен, что у таких как ты фужер для пива превышает вместительность черепной коробки, в которой проницательный ум – сквозная рана навылет.
– Не угадали, я уже год тризну по трезвенникам справляю. Поэт обязан умереть нищим. Но я не только пишу, но и читаю журнал «Сноб». Меня очень впечатляет его редакция-снобовязалка. И я не в одиночестве, вожу знакомство с  людьми, стоящими на противоположной точке зрения, переминаясь с ноги на ногу. И они не циркачи, как говорится, пока певец солирует, музыканты перчат.
– Судя по высказываниям, ты свободный подмастерье, вроде как Мушараф на шее Пакистана. Мусульмане мудрые люди, они водят водоворот вокруг святилища Каабы с мечетью Эль-Харам, где покоится Чёрный камень, причём движутся против часовой стрелки, потому что Мекка находится в Северном полушарии. Ты всё равно не сможешь понять, почему они другие? А объяснение элементарное – крещенских морозов у арабов не бывает.
– В правильном направлении мыслите и трезво, отражение вы моё, особенно когда кровь бросается в голову, и мои избитые в кровь ноги тянут в обратную сторону расплакавшейся луны.
– Оставим космос в покое. Тебе не мешали семейные узы ужесточать не в меру распущенные навыки? Ведь они часто стоят на пути добродетели, ограничивающейся пределами филантропии.
– Это проблемы олигархов, подбадривающих друг друга поощрительными пинками. Связанные золотыми цепями, они хуже девок на хозрасчёте в публичном доме Ритуальных услуг, которых   клиенты почитают завиагренным вставанием. Среди золотого пустозвонства трудно определить кому сколько звеньев принадлежит, да и бизнес нуворишей, как грязные ноги, приходится отмывать.
– Мне нравится твоё свободомыслие утробного периода и глинистая психика картофельного участка мозга, как результаты механизации лингвистических навыков. У меня также вызывает восхищение эскадрилья полёта твоего поэтического воображения.
– Несмотря на травмированный менталитет, я вывел правило – радость жизни обратно пропорциональна заработку, а в ресторане, где травяной хоккей относят к лечебным травам, говядина по-исландски в меню означает, что никакой говядины не подадут.
– Исходя из глубины твоих высказываний, тебе не грозило застрять в провинциальных кюветах Кембриджей и Оксфордов. Твой саморазвитой интеллект превышает природные способности усреднённой личности. А тебя не смущает, что твой талант недооценивается бездарями? Вопрос настырный и невольно напрашивается на язык. Скоро на дворе осень, а осенизаторов испокон веков интересовала канонизация канализационной системы вопросов и ответов.
– Вам не кажется, что вы излишне впечатлительны? Свою рыночную стоимость я знаю, поэтому выжидаю, когда мной начнут торговать за чистоган со скидкой, глядишь, и жизнь в исправности. Но каюсь, случается, пишу вдрызг пьяным.
– Грех небольшой, если учесть, что блевать на рукопись – это ещё не значит излагать свои соображения на бумаге.
– В ваших словах заложен глубокий смысл прореживающих ножниц действительности. Я думаю, что при рекогносцировке в хорошем расположении духа на пересечённой местности, мне как никакому писателю-юмористу, доступно поменять тротуар и асфальтировать репертуар. К тому же у меня имеются неоценимые заслуги перед родиной, за которые она со мной ещё не рассчиталась. Я также являюсь активным членом оборонительного медицинско-спортивного общества «Щитовидной железы и мяча». Неподвижное положение не приводит ни к чему хорошему.
Зеркало снова улыбнулось мне, как бы намекая, что нельзя поразить воображение человека, у которого оно полностью отсутствует, человека, публично отрицающего, что звёзды влетают в Чёрную дыру, как окурки, затягиваемые в прокашлявшийся унитаз.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #62)