Ты, чувствовал, как замерзаешь? Как покидаешь теплоту, созданную нарочно, так трепетно и ненавязчиво? В холоде сразу же появлялось новое чувство. Неприятное, будто созданное кем-то посторонним. В мире, наполненном трагедиями, ты поначалу казался настоящим. Пока не понял. Пока не осознал. Какова цена честности. Какова цена искренности по отношению к себе.
Тебя такое волновать не должно. Было. Прошло. И холод пройдет. Ему положено исчезать, как только проскользнет тепло, чужое или твое – особой разницы нет. И никогда не будет. Холодно – это не навечно, слышишь? Ты обязан слышать, потому что еще жив. И видеть тебе положено. И чувствовать, даже если сейчас невыносимо холодно.
Я могу пообещать. Могу, но не буду. Не имею ни права, ни столько наглости. Не смогу тебя накрыть теплыми, но недолгими обещаниями. Не смогу позволить умирать, думая о спасении. Я могу только сказать, как тогда, в нашу первую встречу: «все пройдет так быстро, что ты не успеешь использовать этот опыт, как предсмертную записку».
Когда люди сгорают заживо, когда им плохо, когда невыносимо больно, они вспоминают о тех временах, что давно стерты и записаны заново. Подменены догадками. И когда нестерпимо и одиноко, люди вспоминают чужие руки на плечах, чужие пальцы на запястьях и чужое дыхание под ухом в теплой постели.
Ты, чувствовал, что замерзаешь? И оглядывался по сторонам в надежде найти источник холода. И оставался в такой непроглядной темноте, что звуки обретали реальные очертания? И ты был на грани готов упасть, но не падал?
Потому что холод.
Потому что твой личный Чернобыль.