Однажды, когда я еще учился в школе, в классе, кажется, втором или третьем, принесла старшая сестра цыпленка. Она у нас пианистка, и вот на одном из концертов, где она выступила, придумали такой смешной приз.
Цыпленок красивый, желто-пушистый, как маленькое солнышко, только вот на месте ему не сидится: все чего-то мельтешит, бегает, то под стол понесется, то под шкаф, то крылышками машет, словно напоминает себе, что они у него есть.
Задумались дома: куда девать этого живчика? Вытащили с антресолей коробку большую, пшена насыпали в блюдечко, и стал цыпленок жить-поживать. А назвали цыпленка Зиной. Потому что курица. Курица, не орел же.
Хорошо Зине у нас жилось. Мы с братом Витькой с ней играли. Она у нас и партизанкой была, и разведчицей, и даже собакой-подрывником. Правда, взорвать вражеские доки мы не успели – папа с работы пришел.
А еще пробовали мы Зину трюкам разным выучить, чтобы потом ее в театр Дурова отдать, но Зина, наверное, хитрость нашу раскусила, потому что учиться ничему не пожелала.
– Ты пойми, – втолковывал ей мой брат Витька, – ты растешь, вон уже какая вымахала. А куда нам тебя девать? Ну, не в суп же. В актрисах-то лучше. Ты сначала книксен разучи. Это очень просто. Так, крылья в стороны. Одну ногу, то есть лапу, то есть… отставляешь назад, а на второй приседаешь. Смотри! – и Витька попробовал показать, но чуть не упал. А Зина глянула на него презрительно, а сама и вида не подала, что поняла.
А потом нам Зину на балкон пришлось поселить – в коробке ей тесно стало. Жили мы под самой крышей, на девятом этаже. Но балкон был остеклен, и Зина там неплохо устроилась.
Правда, оказалось, что с нами живет не Зина, а Зиновий. Такой себе образовался рыжий петушок с красным гребешком. Ранним-ранним утром, когда народ еще спит без задних ног, Зиновий учился кукарекать. Сначала тихонечко, робко, почти шепотом. Но с каждым днем все увереннее голос набирал. И однажды часов в пять утра такое «кукареку» выдал – мощное, заливистое, оперное. И пошли каждое утро арии. Папа не выдержал на третье выступление, приподнялся и сказал грозно в сторону балкона: «Имей в виду, Зиновий, если не прекратишь, тебя ждут крупные неприятности!»
А на другой день мы пришли из школы, а Зинки нет. Ни на балконе, ни в доме. Стали искать повсюду – нет. В шкаф полезли, на антресоли, под ванну – нет! И тут увидел я открытую форточку. Все ясно. Улетел наш Зиновий.
– Курицы не летают, - буркнул Витька, роясь в груде старых игрушек. – Не выдумывай.
– Как же, - возразил я. – Вот представь: голос у тебя, как у какой-нибудь Монтсеррат Кабалье, и ты хочешь спеть буквально от всей души, от всего сердца. Нас всех порадовать. И тут вылезает какой-то злой мужик и обещает тебе крупные неприятности… Понятно, обиделся Зинка и улетел. Подумаешь, крылья! Вот я читал, что от огорчения, как и от радости, в организме могут всякие способности появиться… Необыкновенные…
Потом мы еще во дворе искали, в подвалы и на чердаки лазили, объявления по двору расклеивали: пропал, мол, петух и все такое. Только над нами почему-то смеялись.
А я думал тогда: Зинка еще вернется. Вот налетается, напоется вдоволь и назад. Холодно на улице. Осень уже в разгаре…