- Все? – диким голосом заорал солдат, в набок посаженной кубанке, вытягивая и без того длинную жилистую шею.
- Да, все, все, - раздалось из толпы. – Чего глотку дерешь-то?
Посреди небольшой площади кругом стояли люди. Сзади необъятной громадой нависала обугленная церковь. В толпе: старики, женщины, дети. Были и мужики, но стояли они как-то сбоку, с краю, словно и не было их здесь.
В кругу несколько военных и простой деревенский мужик. Плечистый, рыжеватый, с крепко сбитым подбородком, он угрюмо смотрел в землю, хмурил кустистые брови и шевелил потрескавшимися губами. Военных было несколько: первый, что говорил в начале, двое других, что с винтовками охраняли мужика и надменный молодой офицер верхом на лошади. Было слышно, как вдалеке стрекотал пулемет.
- Ну, что, православные, - снова закричал солдат в кубанке; в руках его весело блестел черный маузер. – Чай, власть поменялась. Уже не то, другое время будет.
По толпе прокатился тяжелый вздох смирения.
- Что ж вздыхаете, правоверные? Али по душе пришлась жидорва кремлевская?. Так вы, выйдете. Скажите. Не стесняйтесь. Мы всех выслушаем.
Тишина.
- Что же, все довольны, вдруг, стали? Ну, тогда добро. Я, собственно, про что хотел речь толкать-то? – солдат почесал затылок; взгляд его упал на рыжеватого мужика. – Предатели, понимаешь ли. Предатели. Не дают покою нашей стране. Куда не плюнь – предатели. Куда не пойдешь – и тут предатели. Время у нас такое. Не хорошее. Вот, они и повылезли, как тараканы. А с тараканами, как надо поступать? Либо бить, либо травить. Ну травить – это отравы не напасешься. А вот, бить – это запросто. Виноват, сразу пулю. К чему сюсюкаться? Я правильно разумею?
Молчание.
- Ну, хорошо, хорошо, - глаза оратора лукаво заблестели. – В чем он виноват? – он указал на рыжего грязным пальцем. – Я отвечу. Он – предатель. Служил большевикам. Носил им воду. Помогал. Таким, как он, нет и не может быть никакой веры. Сегодня он воду им носит, а завтра что? Добровольцем пойдет? Нет, граждане. Так нельзя. Нельзя! – солдат отрицательно покачал головой.
- Василий Иваныч, ну-ка, иди сюда. Иди, иди. Не боись, - он поманил рукой старика из толпы. – Ставай сюда, чтобы все слышали. Так. Ну, что, говори. Видел, как Евсей воду носил раненым жидам красным?
Евсей, который по – прежнему смотрел себе под ноги, искоса глянул на старика.
- Видел, - сухо отрезал Василий Иваныч, и почему-то посмотрел в сторону.
Рыжий что-то пробормотал и громко сплюнул, когда бахнул неожиданный выстрел. Брызнула кровь. Мертвое тело старика с простреленной головой тяжело рухнуло навзничь. В толпе закричали. Бабы завыли. Детям стали закрывать глаза.
Евсей в ужасе шарахнулся куда-то назад, но его тут же вернули на место.
- Предатель, он и есть предатель. Предал своих, предаст и нас, - лениво растягивая каждое слово, продолжал солдат с дымящимся маузером. Он с отвращением посмотрел на труп сверху вниз. Кровь медленно разливалась вокруг головы красным нимбом. Он перевел взгляд на Евсея. И тут же грянул новый выстрел. Все вздрогнули. Раненый в живот Евсей корчился на земле от нестерпимой боли и орал благим матом. Солдат спокойно продолжал:
- Итак, будет с каждым. С каждым кто только будет заподозрен в связях с красными. Не зависимо от чина и возраста, звания и заслуг. Ну, а кто будет следующий, зависит только от вас, - он прищурил левый глаз и выстрелил. Пуля попала в лоб, и беспомощно дергавшийся в луже собственной крови, мужик, мгновенно затих. Скрюченные пальцы напоследок вцепились в сухую землю.
В толпе потрясенно молчали. Старухи пророчески трясли головами. Люди стали расходиться. Сразу куда-то пропали мужики.
Когда конный офицер, во время экзекуции не проронивший ни слова, направил лошадь вдоль кривой улочки, навстречу выбежала простоволосая, в растрепанном платье, молодая женщина, и чуть ли, не кинувшись под лошадь, так, что офицер вынужден был натянуть поводья, упала на колени и стала жалобно причитать:
- Ваше благородие. Голубчик, вы мой ненаглядный, помилосердствуйте Христа ради. Богом вас молю, - она потупила безумный взор, и умиленно улыбаясь, как блаженная, ласково зашептала, - А я свечечку за вас поставлю в церкви. Буду Божиньке за вас молиться. Божинька добрый, он все…
Офицер уже хотел ехать дальше, - он не любил, если его просили о чем-то, - когда женщина, яростно скаля зубы, закричала ему:
- Только тело, тело отдайте, ироды окаянные. Креста на вас нет, - подошли какие-то люди, стали оттаскивать ее; она зарыдала, - Да, за что же нам все это, Господи?
Офицер злобно усмехнулся:
- Тело, говоришь? Почему, нет? Иди, бери, коли рядом хочешь лежать, - он грубо стеганул лошадь, и поднимая пыль, помчался вперед.
Красный луч заходящего солнца полоснул по распухшим от слез глазам, когда бьющаяся в истерике, она увидела, как солдаты небрежно сваливают трупы в подъехавшую телегу, и как вокруг, трусливо поджав хвосты, кружат откормленные, с покатыми боками, окрестные псы.