ЧАСТЬ СТО ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ (1933-1935)
Глава 126.8. КРАСНОЗНАМЕНЕЦ…
Сначала вспоминается давнее и до сих пор незабываемое, первое отроческое удивление и потрясение гримасами жизни, душевное расстройство и моральная царапина на всю глубину детского сердца - голод 1933 года на Дону. Кубани и Южной Украине, - голод в той степени, какую, не испытавшие вряд ли могут себе вообразить.
Наша семья жила в однокомнатной квартире бывшего "кулацкого дома" а райцентре Нехаево Сталинградской области, отец работал каким-то мелким служащим а райпотребсоюзе, мать - портниха - день и ночь строчила на машинке "Зингер", вводя во гнев фининспектора. И таким образом семья кое-как сводила концы с концами.
Люди вокруг пухли от голода, ждали весны и первой зелени - крапивы и щавеля, из которых тоже можно варить щи... Помню, наша семьи спаслась тем, что отец собрал кое-какие пожитки (оставался в доме еще его конармейский полушубок и не очень поношенные военные сапоги с высокими голенищами и "козырьками") и отправился в ближние воронежские слободы Верхний Мамон и Бутурлиновку менять на продукты. В Центрально-Черноземной области положение было куда лучше.
Именно в это время, когда стало по-вешнему пригревать солнце и, как сказано у М.А. Шолохова, "хорошо пахли вишневые сады", из летней кухни-овчарни в том же бывшем кулацком дворе, где мы жили, вылезал на солнцегрев и молча сидел на завалинке какой-то живой скелет.
Не очень старый, но изможденный, слабый и бледный ликом, в бабьей дубленой шубе внапашку, в черной островерхой папахе искусственного каракуля, в опорках на босу ногу. Он "доходил" на наших глазах то ли от какой-то болезни, то ли от военных ран с гражданской войны.
Звали по фамилии этого человека Булах, и был у него сынишка, мой ровесник, в ту весну мы с ним "выливали сусликов" - была такая забава-повинность по пионерской части, дабы сохранять будущий урожай зерновых от грызунов. Шкурки же от сусликов принимали по хорошей цене Заготживсырье, а мясо кое-кто употреблял в пищу.
И вот однажды Ванька Булах, когда шли мы уже с поля с добычей, вдруг предложил мне своего рода услугу: пересвежевать и моих сусликов, а шкурки, понятно, отдать мне. Только рогулек на пялила, у него, мол, не хватит...
Видимо, были какие-то у него расчеты, или просто он хотел по-дружески отблагодарить за то, что я иногда рисовал для него и давал цветные карандаши - в одиннадцать лет бывает такая дружба, самая искренняя и до самопожертвования! И я, скорее всего из-за лени, тут же переложил ему в ведерко своих сусликов.
Мама заметила, конечно, что явился я с пустыми руками, спросила, была ли добыча. Я объяснил все, как есть. Она задумалась, потом взяла глубокую эмалированную миску, больше похожую на тазик, зачерпнула с верхом из мешка ржаных отрубей (тех самых, "драгоценных", из Бутурлиновки) и сказала каким-то "мокрым" голосом:
- Отнеси, Толя, Булахам, прямо в руки Ванюшкиной матери. Пускай - без отдачи.
Я удивился, не понимая, какая в том нужда. Она только прикрикнула:
- Не понимаешь, что ли? Да ведь они их едят! Теперь многие едят то сусликов, то ракушек из речки! Гос-споди, что де-ется!..
Я чем-то прикрыл миску, помчался...
И лучше бы не ходил с теми отрубями. Мать Ванюшкина, увидя этот неожиданный дар, - а они никогда не знались с моей мамой, - вдруг залилась такими горючими слезами, запричитала навзрыд, что весь порядок по улице подняла на ноги. "Спасибо, спасибо!" - твердила бедная женщина, а я пятился к двери и чуть ли не дрожал, переживая этот плач, похожий на вой.
Спустя некоторое время больной Булах умер.
И каково же было удивление на улице, когда похороны этого несчастного больного и как будто никому не нужного человека в старой шубе вдруг превратились в некое грандиозное шествие, в огромный митинг сначала около халупы-овчарни, в которой он жил, а потом и на кладбище, недалеко от МТС…
Приехал из окружной станицы Урюпинской духовой оркестр, появилось какое-то большое начальство и, повязав на рукава красно-черные ленты, говорили над гробом речи. Милиция салютовала над свежей могилой из ружей и наганов.
Оказалось, что умерший И.А. Булах - орденоносец гражданской войны или, как тогда говорили, "краснознаменец...".
- Но ведь он был в красных? И - партизан, если у него орден? - пытался я расспрашивать мать и отца. Они отвечали невразумительно, так я и не смог ничего понять. Да и кто бы мог разобраться в моем возрасте?..
1979 г.
Анатолий Знаменский