Как меня не награждали орденом.
Из сборника "Афганистан 1979-1982.Воспоминания связиста".
Честь ценят не по словам, а по орденам.
пословица
Орденами и медалями никто из офицеров, прапорщиков, солдат и сержантов узла связи главного военного советника (УС ГВС), попавших в Демократическую республику Афганистан ещё в мае 1978 года, на момент моего туда прибытия в начале декабря 1979г, насколько мне было известно, не был награжден.
Хотя все задачи по организации непрерывной устойчивой связи командованию выполнялись безупречно, а условия службы были связаны с риском для жизни, например, из состава узла связи незадолго до моего туда прибытия, погибли прапорщик и один солдат.
Видимо считалось, что наши военнослужащие находились в обычной командировке за границей, но просто с трудными условиями. Им поэтому предоставлялись существенные льготы: двойной оклад (в местной валюте и в рублях в Союзе,) льготная выслуга лет (год за два), в случае гибели – денежное содержание детям до совершеннолетия. Награждать ещё орденами и медалями, видимо считали, будет уже слишком.
Из всех предоставленных начальникам прав по поощрению, у нас использовали только одно – награждение грамотой, как всегда приурочивая это к какому-нибудь празднику. Так меня за два года поощрили грамотами дважды: одной за подписью главного военного советника, генерала-армии Майорова, другая – его заместителя генерал-лейтенанта Черемных.
В конце декабря 1979 г., правда, маршал войск связи А.И. Белов обещал наградить орденом Красной звезды начальника нашего узла Назарова за своевременную организацию засекреченной связи гарантированной стойкости между аэродромом в Баграме (60 км от Кабула) и Генштабом в Москве, транзитом через Кабул* накануне ввода войск в страну и массового прибытия туда транспортных самолетов. Это я случайно узнал от одного из его заместителей. Но получил ли он этот орден, осталось неизвестным. Через несколько месяцев полковник по состоянию здоровья улетел в Союз, а спустя некоторое время умер. Мне же, как непосредственному исполнителю той задачи, никто даже устной благодарности не объявил.
Чисто случайно узнал я и о том, что начальника солдатской столовой прапорщика представили к медали «За боевые заслуги». Он носил в кабинет главному военному советнику чай с бутербродами в ночь с 27 на 28 декабря 79 года, когда все все наши солдаты, прапорщики и офицеры обеспечивали связь аппарату ГВС и обороняли пункт управления и узел связи, лёжа за мешками с цементом по его периметру со стороны Радио Кабула, где до утра шёл бой. Ребята показали мне черновик представления, который видимо впопыхах забыл уничтожить замполит узла. Правда получил ли прапорщик медаль, мы тоже не узнали.
После ввода в страну ограниченного воинского контингента, связь его командованию с генеральным штабом обеспечивали связисты армейского узла связи (позывной «Опера»). Он был развернут недалеко от штаба 40 армии, туда же была прикомандирована и моя станция Т222ПУ с экипажем: лейтенантом Русол и тремя солдатами.
Она стояла рядом с армейскими станциями Т222П, выполняя аналогичные задачи - обеспечения засекреченной связи штабу армии. Узел связи «Опера» за два года моей службы не менял места расположения, а станции ЗАС гарантированной стойкости никуда за все время больше не перемещались. Я часто бывал там и хорошо знал начальника армейской станции – капитана и других офицеров узла связи. Они жили недалеко от самого узла сначала в палатках, а позже в одноэтажных модулях*.
Сам узел связи и городок для личного состава располагался рядом с бывшим дворцом Амина, в котором после ремонта разместился штаб 40 армии, а его офицеры жили в том же городке, что и офицеры-связисты полка связи. Штаб армии, узел связи и городок для личного состава, естественно, хорошо охранялись, так как вокруг располагались многочисленные армейские части и подразделения и, хотя теоретически возможность нападения душманов в этом месте не исключалась, понятно, что им нужно было бы быть совсем безмозглыми, чтобы на это решиться. И, на мой взгляд, это место тогда в Афганистане было, наверное, самым безопасным.
Хотя полностью и там расслабиться, и совсем ничего не опасаться, очевидно, тоже было нельзя. Даже мне как-то раз на узле "Опера" пришлось основательно понервничать. Посещая своих подчиненных, я вынужден был остаться у них на ночь. Спать мы с лейтенантом отправились в одну из многочисленных офицерских палаток полка связи. В них всегда были свободные места, т.к. часть офицеров всегда находилась на ночном дежурстве. Они представляли из себя обычные армейские палатки с вертикальными стенками, в которых стояли стандартные железные армейские кровати с сетками и тумбочки.
Мы еще не успели раздеться и лечь, как где-то рядом поднялась интенсивная громкая стрельба. Выскочив наружу, увидели в метрах пятистах в расположении другой части горящие палатки. Я даже подумал, что туда прорвались душманы. С трудом удалось разобраться, что произошло. Оказалось, из-за неосторожного курения в постели, вспыхнула одна из палаток. Офицеры едва успели выбежать оттуда в одних трусах. А поскольку под кроватями все обычно хранили боеприпасы, то начали рваться патроны, а потом и гранаты. Подробности мы узнали лишь на следующее утро, а тогда в темноте неопределённость ситуации заставила сильно понервничать.
К моим армейским коллегам очевидно их командование относилось более заботливо, чем наше начальство к нам. Уже в начале 81 года, (то есть через полтора года службы в ДРА) все офицеры на узле связи «Опера» (возможно кроме самых недисциплинированных) были награждены орденами Красной звезды, некоторые даже дважды.
Как-то меня вызвал начальник нашего узла подполковник Шапошников и после моего доклада о прибытии, протянул бумагу. На стандартном листе на имя начальника УС ГВС начальником узла связи 40 армии было написано ходатайство о представлении к ордену Красной звезды моего подчиненного - лейтенанта Русол. Подробно описывались его достоинства и заслуги.
- Что скажите, Жданов? Ваш починенный. Если вы считаете целесообразным, поставьте свою резолюцию и распишитесь.
Я был очень удивлен. Начальник телефонного центра узла связи «Опера», на котором была развернута моя станция и который на время её прикомандирования был непосредственным начальником лейтенанта, неоднократно наоборот обращался ко мне с серьёзными претензиями к Русолу. А тут такая резкая смена отношения. Были очень серьёзные замечания по выполнению служебных обязанностей к моему заместителю и у меня.
Даже спустя годы не стану уточнять их суть, но они были настолько существенными, что я отказался поставить на рапорте свою подпись, а этот эпизод в очередной раз заставил задуматься.
Еще в раннем детстве, лет с 9 я полюбил читать военные мемуары. С моим одноклассником и другом с 1 класса Сашей Тарасенко мы сильно увлеклись книгами этой книжной серии*, покупали их при любой возможности и брали читать в библиотеке Киевского дома офицеров. Особенно первое время любили воспоминания моряков, а среди них - подводников.
В старших классах, уже учась в Суворовском военном училище, перечитывая любимые книги, я обратил внимание на интересную деталь.
Сравнивая результаты деятельности отдельных наших командиров подводных лодок по уничтожению кораблей противника, я заметил, что количество их наград не всегда соответствовало количеству и общему тоннажу потопленных и повреждённых вражеских судов. Больше наград имел иногда почему-то тот, у кого на боевом счету было меньше побед.
То же можно было сказать и об оценке деятельности военнослужащих других видов вооруженных сил и родов войск. Сведений же о существовании каких-то четких положений, или правил награждения нигде не попадались.
Разве что для лётчиков, хотя в открытом доступе информация об этом отсутствовала, существовали, как известно, правила. Например, с 1941 года истребителям за 10 сбитых самолётов давали звание Героя Советского Союза.
Естественно, было очень интересно, кто и как определяет в Советской армии кого и чем награждать в каждом конкретном случае.
Видимо ещё в детстве во мне начало проявляться острое чувство справедливости, особенно когда речь шла о самоотверженном ратном труде, связанном в военное время с опасностями для жизни, тяжелыми испытаниями и лишениями.
Я даже тогда обратился с этим вопросом к отчиму, генерал-майору Свительскому Лаврентию Константиновичу, который прошёл Великую отечественную войну от первого до последнего дня и имел огромное количество не только советских, но и польских наград, так как воевал и в составе Войска Польского. То есть имел опыт награждения ещё и в иностранной армии союзников.
Он объяснил тогда, что представление к наградам в каждом конкретном случае зависело от многих факторов:
конкретных обстоятельств совершения подвига, личности самого награждаемого (кого-то обходили из-за его характера, или каких-либо его поступков в быту и по службе), а также, во многом от инициативы командования, которое не только принимало решение, но и было инициатором представления.
Статуты наград, за исключением тех, у которых уже названия обозначают, за что можно и даже нужно ими наградить (например, «За взятие Берлина», или «За оборону Сталинграда»), всего лишь определяют условия, при которых награждение возможно, но не обязательно. А, следовательно, награждение имеет чисто субъективный характер, часто случайный. Проявил командир, или политработник заботу о своём подчиненном, написал представление - героя отметили наградой, не проявил, забыл, или не захотел по какой-то причине- не отметили. Особенно это часто происходило, когда статут награды не определял чётко за что конкретно поощряется отличившийся, за какой поступок. Например, орденом Красной звезды согласно статуту награждают в том числе за «БОЛЬШИЕ заслуги в поддержании высокой боевой готовности войск, отличные показатели в боевой и политической подготовке, овладении новой боевой техникой и другие заслуги в укреплении оборонной мощи СССР». Но понятно, что слово «большие» здесь каждый может понимать по-своему, так же, как и слово «другие» заслуги.
И вот в Афганистане я уже сам столкнулся с ситуацией, когда на двух одинаковых по выполняемым задачам узлах связи, со сходными условиями (хотя на мой взгляд условия службы с точки зрения безопасности были сложнее у нас, чем у связистов штаба армии), в одном случае военнослужащих отмечали наградами, а в другом нет. "Почему, - задавал я себе вопрос. - Командование аппарата главного военного советника, которому мы были подчинены, игнорировали такой важный метод поощрения отличившихся офицеров, прапорщиков, сержантов и солдат, а армейское начальство наоборот использовало его в полной мере?"
Конечно, получить за отличную работу грамоту от самогО главного военного советника, или его заместителя было очень почетно, но её ведь на грудь не повесишь. Да и дома вывешивать грамоты и обращать как бы невзначай на них внимание гостей как-то тогда, да и сейчас, не было особенно принято.
Понятно, что всё зависело от отношения к этому руководства аппарата главного военного советника и в первую очередь его заместителя по политической работе генерал-лейтенанта Самойленко. Но у него видимо были более важные задачи, чем вспоминать о поощрении связистов (см. мой рассказ «Генерал, он и в Кабуле генерал!» http://www.proza.ru/2018/07/12/1618 )
Да и, кроме того, всем ведь известно, что о связистах в армии вспоминали только, если связи не было. А когда она работала бесперебойно, без замечаний, считалось, что так и должно быть. Не даром существовала в те годы даже такая байка;
Командующий, подводя итоги учения:
- Всех поощрить! Связистов можно не наказывать!
Но если со стороны общевойсковых командиров другого отношения ожидать не приходилось, куда же смотрел наш политработник? У нас ведь был целый заместитель начальника узла связи по политической части майор Щукин. Он не ходил на сутки в смену дежурным по узлу связи, не проверял несение службы личным составом на боевых дежурствах ночью, как, впрочем, и днем. Не летал по афганским гарнизонам посмотреть, как служится нашим ребятам на точках*. В основном его бурная деятельность была сопряжена с организацией досуга личного состава узла, то есть с показом ему, а позднее и нашему генералу Кот, художественных кинофильмов с помощью киноустановки, которая имелась на узле, проведением комсомольских и партийных собраний, изредка политинформаций, и политзанятий (т.к. их проведение в целом он возложил на начальников станций).
Но может быть он обращался с этим вопросом к начальству, а ему отказывали? К сожалению к этому времени замполит, отслужив у нас два года, уехал в Союз и спросить было не у кого.
До окончания моей командировки оставалось уже полгода, когда на смену майору прибыл новый замполит, капитан Анатолий Б. С ним мы вместе служили в одном телефонном центре на 14 полевом узле связи генерального штаба. Я был тогда начальником станции в 9 отделении, а он был замполитом 8-го. Естественно, мы постоянно общались по служебным вопросам и, на мой взгляд, он был хорошим политработником. Вдумчивый, общительный, простой и доступный, он, мне казалось, был как раз на своем месте. Незадолго до командировки я в течение года вынуждено выполнял по совместительству обязанности замполита отделения и получил определенное представление о труде политработника подразделения, чтоб судить об этом.
Поэтому, когда некоторое время спустя, мы в неслужебной обстановке пообщались за рюмкой коньяка, я поделился с ним своими наблюдениями по поводу награждений и посоветовал проявить в этом деле настойчивость.
Не знаю, помогли ли ему мои соображения, или он тоже уже пришёл к этому сам, но буквально через месяц у нас на узле большую группу офицеров представили к наградам. Понятно, что без замполита это случиться не могло.
Узнал об этом я, правда, в несколько необычной обстановке. И вот почему.
В начале января 1981 года, в связи с окончанием срока моей командировки, как положено, мне на смену прибыл из Москвы с нашего 14 ПУСа сменщик – старший лейтенант Виталий Мурашков. Он служил там на такой же должности, что и я перед отправкой в ДРА в 79 году, но в другом подразделении, хотя мы часто работали вместе на учениях и полевых занятиях и поддерживали дружеские отношения.
Согласно установленному прядку, для передачи дел нам давалась ровно одна неделя. Все военнослужащие аппарата главного военного советника на замену из Союза и обратно, в отпуска и по другим причинам летали регулярными рейсами аэрофлота только раз в неделю. Обратные билеты, то есть из Кабула в Москву, обычно заказывались кадровиками штаба ГВС задолго до отлета.
Поэтому за неделю я должен был передать все дела, в том числе и числящиеся за мной технику и имущество. Задержки с передачей должности и переносы отлёта на следующую неделю без веской объективной причины не допускались.
Напомню, что отправка моей станции в ДРА в декабре 1979 г., была внезапной и стремительной (подробно я описал это в рассказе «8 декабря 1979-го. Дорога в Афганистан»).
Тогда ни у меня, ни у моих подчиненных совершенно не было времени для тщательной, как положено, по описи проверки комплектации станции. Меня всё время дёргали различные начальники и сам я этим заниматься не мог. Поэтому по совету начальника нашего отделения капитана Петрик С.Н. поручил проверку наличия имущества и комплектации станции своему заместителю лейтенанту Русол. Но и у него для этого времени, судя по всему, оказалось немного. Нас постоянно отвлекали другими вопросами и я всерьез опасался, что по прибытию на место назначения в станции смогут обнаружится серьезные недостачи. Так оно и получилось.
Накануне инженер подразделения старший лейтенант Г. Шевелев приказал для плановой проверки собрать со всех станций отделения измерительные приборы – тестеры.
А так как дело происходило в субботу, должностного лица, у которого они находились, на службе не было и получить их обратно мы не смогли. Об этом лейтенант мне сообщил только в Кабуле, когда сделать что-то было уже невозможно. Конечно, я сразу же принял меры: позвонил капитану Петрику и попросил, как только будет возможность, передать приборы с оказией. Случаи замены офицеров и прапорщиков с нашего полевого узла бывали часто и с ними всегда можно было передать небольших два прибора. Но прошло полгода и мне их так и не передали. Тогда я попросил прапорщика Володю Москаленко, который возвращался в часть в связи с окончанием срока командировки весной 80-го, лично поговорить с нашим бывшим начальником и объяснить ситуацию ему ещё раз. Ведь приборы должны были быть получены инженером отделения после их проверки и поскольку они числятся за моей станцией, должны быть отправлены мне. Если же по какой –то причине они пропали (я не исключал и такой вариант), то я просил достать новые. Это были обычные измерительные приборы общего назначения, которые можно было купить даже в обычном городском магазине для радиолюбителей, разумеется за мой счёт.
Время шло, приезжали люди из нашей части, но вопрос не решался. Дозвониться до капитана Петрик не удавалось, а мои передаваемые ему записки, очевидно оказывались без внимания.
Почему он не сумел, или не захотел мне помочь, тем более, что имущество было моё, так мне и осталось непонятным. После возвращения из Афганистана я разбираться не стал, было уже поздно и не было никакого смысла- что-то изменить всё равно было уже нельзя.
Тем не менее, именно эти злосчастные приборы оказались причиной того, что произошло дальше и наложило отпечаток на мою дальнейшую службу.
При передаче должности и проверке комплектации станции Мурашковым конечно же были обнаружены и другие более мелкие недостатки, но отчего-то он обратил внимание в основном только на тестеры. Я объяснил, что несмотря на все попытки, вернуть их из части мне так и не удалось, а достать где-то ещё в Афганистане за два года, тем более было невозможно и предложил Виталию такой вариант.
Он подписывает акт приема- передачи имущества без замечаний, а я даю слово офицера, что вернувшись в Союз, передам недостающие приборы установленным порядком через инженерную службу нашей части. Виталий согласился, но что-то видимо в последний момент его смутило. Уже стоя перед дверью кабинета начальника узла Шапошникова, он засомневался видимо в моей честности и, решив подстраховаться, предложил всё же доложить подполковнику о недостатках.
Тут мне конечно нужно было попробовать уговорить Мурашкова не делать этого, взрывной, непредсказуемый характер начальника мне ведь был уже хорошо известен. Но я почему-то решил, что тот тоже должен согласится с моими доводами и предложением и разрешит передачу дел под моё честное слово.
Других вариантов всё равно ведь не могло быть. Отлёт был на следующий день и что-то изменить никто бы уже всё равно не смог.
За два годы службы я сильно устал, особенно утомила суета последней недели, связанная с передачей дел и подготовкой к отъезду. Мне вдруг всё стало безразлично, не было совершенно никакого желания настаивать и пытаться уговорить Мурашкова ещё раз и я согласился, совершив роковую ошибку.
Как только доложив о приёме-передаче дел, мы положили на стол рапорт и акт о передаче дел на стол начальнику узла, Виталий добавил, что есть недостатки и перечислил их, а я даже ещё не успел сказать ничего о нашей договоренности, Шапошников изменился в лице и, выгнав Мурашкова из кабинета, не дав мне и рта раскрыть, набросился на меня с криком и угрозами.
Затем достал из ящика стола какую-то бумагу, заявил, что он представил меня к ордену, но теперь в ответ на черную неблагодарность поступит так: и в бешенстве, демонстративно разорвал её передо мной на части.
Конечно, я был ошарашен. Пытаться объяснять что-то теперь было бессмысленно. Да, и, судя по всему, вопрос о возмещении недостатков уже его не интересовал. Из потока ругани стало ясно, что он собирается немедленно доложить обо всём генерал-майору Кот.
И, действительно, некоторое врем спустя меня вызвал генерал. По своей манере обращения с подчиненными он ничуть не отличался от Шапошникова. Та же грубость, крик и угрозы, которые тут же подавляли всякое желание что-то объяснить, попросить выслушать и разобраться. Судя по всему, его в этом вопросе совершенно не интересовали мои оправдания, их просто не могло быть. Слова Шапошникова были для него окончательным мне приговором. Кот обещал, что сделает всё, чтобы испортить мою жизнь, что на этом моя карьера закончена и ни о каких перспективах до конца службы мне и мечтать не придётся.
В завершении генерал вручил мне для ознакомления служебную характеристику. Прочитав её, я был ошеломлён. Такой чудовищной оценки моей работы и в страшном сне не мог себе представить. От неожиданности даже не смог найти слов, чтобы что-то возразить, или о чём-то спросить. Кот потребовал расписаться в ознакомлении. От волнения и чувства вопиющей несправедливости у меня дрожали руки и какими-то каракулями я написал, что с характеристикой категорически не согласен. Хотя, прекрасно уже тогда понимал, что в будущем это мало кого-то заинтересует - кто там и когда потом будет интересоваться моими оправданиями (в последствии так оно и получилось)?
О том, что лишь три месяца перед этим меня к годовщине Великой октябрьской социалистической революции наградил грамотой главный военный советник за отличное выполнение своих служебных обязанностей, что взысканий у меня за два года не было вообще и я два раза досрочно получал внеочередные воинские звания, а это никак не соответствует той грязи, которая была написана на меня в характеристике, я там, естественно, написать не мог.
На это и рассчитывал, очевидно, генерал, решив таким образом безжалостно со мной расправиться.
Дома до часу ночи корпел я над рапортом, в котором подробно описал суть претензий ко мне со стороны начальника узла и причину их появления. А рано утром, до отъезда в аэропорт, мне удалось поймать генерала возле его дома. К сожалению, выслушать, или хотя бы прочитать мои объяснения он не захотел, да и принять рапорт вообще отказался.
Так и улетел я тогда «поощрённый» за безупречную двухлетнюю службу таким оригинальным образом.
В 1989 году, через семь лет после описанных событий, я был избран делегатом первого всеармейского офицерского собрания * Советских Вооруженных сил от войск связи центрального подчинения. Нам, избранным от связистов Советской Армии четырем офицерам, было приказано прибыть на приём к начальнику связи ВС СССР, в дом связи на Арбате и, стоя в приёмной, ожидая вызова, я столкнулся с полковником Н. Ф. Жилюк. Мы были хорошо знакомы, т.к. ещё в конце 70-х он был у нас на узле связи заместителем командира по политической части, а, следовательно, ещё и моим прямым начальником, т.к. я в то время год выполнял по совместительству обязанности замполита отделения. Ему тогда так понравилась моя работа, что он даже предложил перейти на эту должность по штату, то есть поменять профессию, став не просто связистом, а ещё в первую очередь политработником, на что я был вынужден ответить отказом. Позже в 79 году он лично напутствовал наш экипаж, отправляя в Афганистан.
Увидев меня в приёмной, тем более ещё и делегатом от войск связи, Жилюк был удивлен и обрадован встрече. Теперь он занимал должность секретаря парткома управления начальника войск связи ВС СССР и, естественно, поинтересовавшись где служу, удивился, что я до сих пор майор. Я ответил, что уже почти год выполняю обязанности подполковника, а вопрос официального назначения на должность и присвоения очередного звания должен быть решён в самое ближайшее время.
Тем не менее Николай Феофанович обещал посмотреть, чем он может помочь в ускорении процесса, а во время нашей следующей встречи рассказал, что просмотрел моё личное дело у кадровиков и был очень удивлен, прочитав мою служебную характеристику, написанную в конце командировки в ДРА.
- Саша, чем ты мог так досадить своему начальнику там в Афганистане, что он тебя так облил грязью? Я не поверил своим глазам и, зная тебя, не верю в ней ни одному слову. Ты же был у нас на полевом узле связи всегда примерным офицером, я помню, что твой взвод и ваше отделение были всегда отличными.
Пришлось рассказать полковнику всю историю с Шапошниковым и Котом, о противоречивой их оценке моей службы в Кабуле: о грамотах и представлении на орден, о полученных досрочно воинских званиях и, наконец, о причинах недовольства генерала.
В заключении я попросил Н.Ф. Жилюка не беспокоится. Моя должность меня вполне устраивала, как и место службы, и пока помощь в дальнейшем продвижении мне была не нужна. Непосредственное начальство меня ценило, о чём свидетельствует как раз то, что я был выдвинут и избран делегатом от военных представительств НС ВС СССР на всеармейское офицерское собрание, наконец меня как раз перед этим наградили медалью «За отличие в воинской службе».
Что же касается генеральской характеристики, то очевидно после моего возвращения из Кабула, она попала в личное дело, хранящееся в управлении кадров начальника связи Вооруженных сил СССР, естественно, мои непосредственные начальники в военном представительстве её никогда не видели, как и тот начальник отдела кадров НС ВС, полковник Ш., который меня направил в это военное представительство. К моменту моего назначения она видимо ещё даже не успела попасть в личное дело и поэтому никакого отрицательного влияния на службу оказать не могла.
Я успешно поступил в академию, пройдя перед направлением туда солидный конкурс среди всех желающих из других военных представительств начальника войск связи ВС СССР, получил должность военпреда и выполнял фактически уже год обязанности начальника группы - подполковника.
Что же касается ордена, то где-то через год после описанных событий, мне домой позвонил, а потом и подъехал Виктор Цыпкин, который вместе со мной ещё капитаном служил у нас на узле связи главного военного советника в Кабуле начальником станции космической связи. Оказалось, что после Афганистана он попал служить в Белоруссию, а вот теперь его вызвали в Москву для вручения ордена. По его словам, тогда Шапошников действительно представил к орденам группу офицеров нашего узла связи, а моё представление порвал в самый последний момент.
Уже на втором, или третьем курсе академии в Ленинграде я встретился там с В. Мурашковым. Он тоже поступив туда, но на год, или два позже.
Так это было, или нет, но ребята вернувшиеся позже меня из Афганистана, рассказывали. что тогда, несколько месяцев спустя, после моей замены и отъезда в Союз, Виталий за не выполнение приказа прострелил солдату ногу* и был отправлен досрочно домой. Об этом я не стал его расспрашивать, т.к. меня очень удивил вопрос, который он задал:
- Саша, но почему же ты тогда не сдержал своего слова и не прислал мне приборы?
- Ну, ты даёшь, Виталий! Ещё спрашиваешь! Моё слово потеряло свою силу, как только ты доложил Шапошникову о недостатках. В результате я один из всех ребят оказался без ордена, да ещё получил чёрную характеристику.
Он промолчал. Возразить было нечего.
Мы расстались друзьями.
____________________
На фото- экипаж станции Т222ПУ в расположении узла связи "Опера" 40 армии: прапорщик - техник станции (крайний слева) и трое солдат. Фотографировались так, чтобы не было видно секретных станций и аппаратных узла связи, которые находятся за спиной фотографа. Попади такая фотография в руки какому-нибудь слишком ретивому службисту, участникам фотосессии могли бы грозить большие неприятности.
____________________________
Примечания:
*- "этой книжной серии" - «Военные мемуары» - книжная серия Военного издательства Министерства обороны СССР (Воениздат). Издавалась с 1959 по 1993 годы. Было издано более 342 книг. Включает документы, воспоминания, мемуары участников революции, гражданской и Великой отечественной войн.
* - «транзитом через Кабул» - этот случай я описал в рассказе "8 декабря 1979-го. Дорога в Афганистан».
* - "модуль" - сборно-щитовой комплекс (одноэтажный барак) , предназначенный для размещения военнослужащих в полевых условиях
*- "всеармейское офицерское собрание" - 8 декабря 1989 года в Москве в Центральном театре Советской армии прошло первое Всеармейское офицерское собрание Советских вооруженных сил под председательством министра обороны СССР Дмитрия Язова. На совещании обсуждались "вопросы политической ситуации в стране и положение дел в армии". Делегаты собрания избирались от всех воинских частей, организаций и учреждений всех видов вооруженных сил и родов войск Министерства обороны СССР.
* "прострелил солдату ногу" - согласно дисциплинарному уставу ВС СССР, начальник был обязан принять все меры для выполнения приказа подчиненным вплоть до применения оружия в боевой обстановке. Что означало фактически расстрел на месте без суда. При этом командир (начальник) нёс ответственность, если не принимал мер против не выполнившего приказ подчинённого.