ПОД ПЯТОЮ ГЛУПОСТИ
Автор Игорь Бестужев-Лада
Игорь Васильевич Бестужев-Лада(1927-2015), советский и российский учёный, историк, социолог и футуролог, специалист
в области социального прогнозирования и глобалистики. Доктор исторических наук, профессор. Заслуженный деятель науки РСФСР. Лауреат золотой медали Н. Д. Кондратьева 2001 года «за выдающийся вклад в развитие общественных наук».
Автор нескольких десятков монографий и брошюр, свыше двух тысяч статей в периодических изданиях.
https://ru.wikipedia.org/wiki/ Бестужев-Лада, Игорь Васильевич
Продолжение 8 романа.
Продолжение 7 http://www.proza.ru/2019/05/31/364
НАКЛИКАНИЕ БЕДЫ
«Историческая ответственность, лежащая на Силе Терентьевиче Пузанове и Фимке Сладком, единственной интеллигенции города Глупова, тем более тяжка, что им приходилось коптить небо в условиях глуповской цивилизации, со всеми её глуповскими традициями и особенностями глуповской психологии, как общественной, так и индивидуальной.
Миф о том, будто третью по счету от Солнца планету населяет якобы какое-то человечество, образовавшее будто бы мировую цивилизацию, является вздорною и зловредною сказкою. На самом деле эту несчастную планету населяет не одно, а целых четыре человечества, создавшие соответственно целых четыре цивилизации, отличающихся друг от друга гораздо сильнее, чем клоп от таракана или круглое от красного.
Одна цивилизация, назовём ее условно думштадтской (она же фултаунская), сводится к тому, что, когда человека секут розгами, он не вопиёт, а только вопрошает, согласно какому параграфу какого закона производится сечение. И если ответ представляется ему удовлетворительным, начинает терпеливо считать удары, искомым параграфом предусмотренные. А если нет, скандалит и требует, чтобы его переложили на скамью повыше, где задаёт тот же вопрос с тем же результатом. В конечном итоге его спина оказывается исполосованной, как и у всех, но строго по закону.
Другая цивилизация, назовем её столь же условно полу-думштадтская, отличается тем, что секомый ни о каких параграфах не спрашивает, а скандалит до тех пор, пока секущему не надоест и он, врезав своему подопечному напоследок как следует, переходит к другому. В итоге спина наказуемого оказывается исполосованной гораздо сильнее, чем в первом случае, зато он отмучивается гораздо быстрее.
Третья цивилизация, назовем её, скажем, караван-сарайской, имеет то отличие, что секомый в ней лежит под розгами безропотно и тем самым делает процесс сечения неинтересным для секущего. Здесь секут не по закону и не со зла, а так, по привычке и для порядка, с древнейших времён и до наших дней. Все, и секомые, и секущие, притерпелись, приноровились, зевают от скуки во время экзекуции. Зато спина меньше исполосована, чем в предыдущем случае. Хотя из оного правила бывают и исключения.
Наконец, четвёртая цивилизация, полукараван-сарайская, или собственно глуповская, поражает воображение тем, что секомый не спрашивает про законы, не скандалит и не сносит безропотно порку, а именно ропщет, но так, что у секущего голова от этого ропота идёт кругом. Например, прямо под розгами, всхлипывая от огорчения и вскрикивая от боли, он начинает рассуждать о том, что все люди – братья: и секущие, и секомые. Мало того, секущему при порке приходится якобы гораздо хуже, чем секомому, потому что ему якобы жалко последнего и ввиду того мучает совесть, тогда как последнему не жалко даже самого себя и совесть спокойна. Наконец, постанывая, секомый задаётся вопросом, не сводится ли к порке загадка жизни на земле и смысл мироздания. Не всякий палач выдержит такую ахинею долее минуты. Иной сам спустит штаны и поменяется местами с жертвою.
Помудрствовав под розгами вдоволь, представитель четвёртой цивилизации, в отличие от прочих секомых, вдруг ни с того, ни с сего теряет терпение, вскакивает с лавки, разносит всех и вся вокруг, включая лавку, розги, секущего, надзирающего за поркою квартального, а порою и саму пытошную камеру, где происходит экзекуция. После чего успокаивается, сам вновь спускает штаны, смущённо ложится на лавку и терпеливо ждёт, пока его снова начнут пороть. Тут важно не дать секомому прийти в неистовство, поддерживая разговор о всеобщем братстве, всеобщей жертвенности, тайнах мироздания и прочих глуповских материях (разумеется, продолжая порку). Если же секомый всё же вскакивает, готовый разнести в прах всё вокруг, важно отвлечь его внимание, в принципе безразлично чем: хоть обещанием высечь соседа (это любого глуповца обрадует несомненно), хоть самою малою поблажкою. И через секунду, взбеленившись было, он снова смиренно ляжет на скамью. Никодим, точнее, его квартальные, упустил минуту, когда толпу ещё можно было отвлечь какой-нибудь дешевою приманкою (преемники Никодима оказались гораздо искуснее в этом ремесле), и навлёк на Глупов бедствие.
Однако, было и ещё одно обстоятельство, осложнившее положение градоначальника. Дело в том, что глуповец ведёт себя описанным выше образом, только когда находится в здравом уме и твёрдой памяти. А толпа, ринувшаяся к Управе Благочиния, была уже серьезно заражена бациллами самой ужасной болезни в мире – краснобубенной (или просто красной) чумы, зародившейся в спёртом воздухе клоповников умоскопатов. Эта разновидность чумы, в отличие от чёрной чумы, хорошо изученной врачами, нашедшими способы избавления от её эпидемий, осталась совершенно вне поля зрения Пастера и Мечникова, в силу чего противоядия от неё не найдено и по сию пору. Протекает болезнь в манере, совершенно непохожей на общеизвестную. Обычно кучки наиболее заражённых ее бациллами кидаются на окружающих, словно бешеные (не зря их бешеными в народе и называют), впиваются им, как вурдалаки, в шею и начинают высасывать кровь. Упившись кровью, они впадают в прострацию, бормоча или выкрикивая что-то несусветное. Тут-то на них, беззащитных, накидывается следующая партия поражённых бациллами вурдалаков, и кровопийство происходит заново в бОльших масштабах. Этот цикл повторяется вновь и вновь, пока количество жертв не начинает исчисляться тысячами и даже миллионами, когда первые красночумные, давно уж убиенные, сгнили в могилах.
Вообще-то при любых масштабах эпидемии общее число вурдалаков составляет относительно ничтожный процент населения, ибо подавляющее большинство – практически все нормальные люди, не поражённые какими-либо комплексами психопатии, сохраняют в отношении красной чумы устойчивый иммунитет. Но, во-первых, число безвинных жертв вурдалаков, не имеющих никакого отношения к чумному кровопийству, во много раз превосходит число самих кровопивцев, во всяком случае, отнюдь не последние составляют упомянутые миллионы жертв. Во-вторых, во времена эпидемий красной чумы верховодят обычно именно чумные вурдалаки, и нетрудно вообразить, что они делают с обществом.
Действительно, в условиях красной чумы чудовищно извращаются отношения между людьми, и общество начинает напоминать сумасшедший дом, управляемый буйнопомешанными. Чтобы выжить в таком бедламе, надо как-то приноравливаться к сумасшествию вокруг, выкрикивать те же лозунги, что и помешанные на них, даже если не веришь в эту ахинею. Надо успеть перекусить другому горло, пока не перекусили тебе самому, даже если абсолютно не заражён никакою чумою. Надо угодливо приспосабливаться к вурдалакам, ползать у них в ногах, исполнять любые их прихоти, лишь бы они не вцепились тебе в горло или вцепились позднее, чем в горло твоего соседа. Вот что такое красная чума, поразившая в столетии, о котором идет речь, целую треть человечества и еще в той или иной мере почти треть людей в оставшихся двух третях. И надвигавшаяся именно с города Глупова.
Вообще-то впервые бациллы красной чумы обнаружились в Фултауне много лет назад. Но скаредный и практичный фултаунец ни за что не даст пить свою кровь просто так. Поэтому там эта болезнь не привилась и перекинулась в Бетецию. Однако легкомысленные бетецианцы, упиваясь своим бетецианским вином и своими бетецианскими женщинами, сумели вовремя учредить сильный карантин для поражённых красною чумою и даже не поленились отстрелять у себя наиболее опасных для общества вурдалаков, как бешеных собак. Тогда болезнь перекинулась в Думштадт, где обыватели, известные своим филистерством, педантизмом и вообще занудством, сочинили про неё такие заумные трактаты, что чумные бациллы скисли от тоски и превратились в своего рода противочумную вакцину, отчего эпидемия приобрела вялотекущий характер и постепенно сошла на уровень чего-то среднего между насморком и поносом. Тем не менее, и в Думштадте с появившимися вурдалаками обошлись как с бешеными собаками.
И только в Глупове бациллы красной чумы нашли благодатную для себя почву. Здесь чумных вурдалаков, как правило, не отстреливали сразу, как во всех цивилизованных странах мира, а романтизировали, снабжали средствами, окружали пресловутой «любовью к ближнему» (вурдалак в качестве «ближнего», сосущего твою кровь, мягко говоря, явление специфическое). В худшем же случае сажали в холодную, где снабжали бумагою, пером и чернилами, дабы они могли донести свои вурдалачьи вожделения до возможно более широкого круга вурдалаков потенциальных или начинающих.
Словом, толпа, ринувшаяся к подворью Никодима, практически была уже во власти красной чумы со всеми выше описанными симптомами, только мало кто подозревал это. И даже сами законченные чумные вурдалаки ещё не помышляли о том, что им скоро будет предоставлена безнаказанная, лёгкая возможность впиться в горло окружающим и начать сосать из них кровь, превращая Глупов в Бедлам. Меньше всего думали об эпидемии красной чумы, хотя достаточно жуткий опыт других градов и весей мира имелся, Пузанов, Сладкий, квартальные. И ещё меньше – сам Никодим, когда, можно сказать, добровольно отдал толпе на растерзание самого себя.
Так обстояли дела в минуты, когда толпа волокла Никодима в холодную. Было ещё время одуматься, вернуться в первобытное состояние, обязав градоначальника пообещать отсрочку взыскания недоимок, краткий перерыв в сечении недоимщиков,
а главное, пообещать послать в губернию депешу с запросом о том, нельзя ли забирать невесть куда не всех мужиков с подводами, а хотя бы только половину.
Да чудес бы не произошло. Просто Глупов, побушевав, снова поплёлся бы в хвосте прочих по торной дороге человечества. Куда там одуматься! Это, повторим ещё раз, была уже не просто толпа, а толпа, поражённая красною чумою. Для такой толпы нет иного исхода, как в любом чумном бараке, кроме как излечиваться в страшных мучениях, неизбежно нагромождая горы трупов.
Туча, мираж которой виделся ещё Угрюм-Бурчееву, когда один только мираж унёс его в небытие, вплотную надвинулась на город Глупов, удушая спёртым воздухом, поражая громом и молниями. Чудовищный смерч взметнулся разом с земли и неба, закрутил, завихрил, разметал в щепки избы и заборы, покосил, как траву, людей.
Наступила Эпоха Великого Очумения».
Продолжение романа в следующей публикации.
31.05.2019