Би-жутерия свободы 60

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 60
 
Я любитель, и больше всего склонен, облокотившись на свинку стула, снимать сливки (фотографии расплывчатые, но правдивые при натурных съёмках в будуаре, магний вспыхивал от смущения).
В период неряшливого становления на голову у облезшей стены немаловажные факторы биографии вынудили меня подружиться с людьми и начать жить с женщинами по самую рукоятку, отдалённо напоминавшими «Чёрный Кондрат» Умалевича, чтобы открыть для себя Плодотворное Время, где меня не дёргают руками и звонками, просящими к телефону древнегреческого царя Мидаса.
С появлением «Плейбоев», а за ними перебоев в сердце я заработал вполнакала и меньше прислушивался к бездонной прорве советов, сыпавшихся на меня, как из приобретённых в ходе супружества рогов в изобилии. В трилогию это не вписалось, но легло в основу моего гротескного эссе «Ваза с фруктами» – откусишь и сок брызжет. В нём, по-кошачьему опущенные в шипящий «кот Лаван» подробности, представлялись детальными, в частности, предстоящая женитьба на премилой мартышке из местного зоопарка, которую всякая здравомыслящая инфузория при поРаблекрушении с радостью посадила бы к себе в лодку, чтобы та своей зубастой улыбкой в два ряда отпугивала акул в человеческом океане или наповал сражала сомневающихся перегаром, поправляя подёрнутые изморозью виски в стакане.
Разузнав, что у меня, не гнушавшегося любовной тренировкой на муляже, высокие цели и что живу я не для сподвижничества мебели в целлофановых пакетах, какие-то тёмные личности с подсветом по-приятельски сообщили мне, что дегустатору прелестниц сверху, спереди и сзади фруктологу Гарри Сексотти, занятому несколько часов в день сексом, претило моё кровосмешение с мартышкой. Правда информаторы не рассчитали невозможность подвести подо мной конкретную национальную черту с женой фруктолога Гвате Малой (очковой змеёй от Гуччи), пугавшейся беременности из-за секса на предельной скорости. Муженёк её, Гарри, превысив свои полномочия на семь сантиметров, не учитывал, что (по данным журнала «Дознание и насилие») любого можно вывести из себя. Но он будет не человеком, а абортом в законе или полезным ископаемым. Причём поголовье скота от этого не увеличится, в особенности если разводить руками, а на улицы выпускать подвыпивших демон-срантов, скандирующих беспартийные лозунги мозолистыми голосами заслуженные наказания типа:

«Пчеловодов в правительство!» 
«Пасечника обратно в мэры!»
 
Кстати, на дачный колодец жёнушка Гарри ходила с наглым видом, раскачивая расписным коромыслом с наколками на левом ведре, напевая гимн безлюдному переулку, в котором обольстительница-ночь разбирает обывателей по спальням.
Гвате Мала (баба с норовом и назревающим нарывом на мочке уха, дышавшая на его головку, имитируя глобальное потепление) болтала с соседкой через два забора Мартой Октябрьской. Марта приторговывала на станции бутылками с зажигательной танцевальной смесью для возгорания желания, которые ей притаскивал махровый антисемит муж-прораб со старостройки «Эдипового комплекса». У колодца женщины обменивались секретными данными о соседях, к которым «ума не приложишь (не уточняйте к чему). Так что, друзья и недруги, убедитесь воочию – я оказался космомиксажем без предубеждений, но с группой голубеющих кровей ещё до оформления отношений с мартышкой. Итальянец небольшого формата дегустатор-фруктолог Сексотти, известный туалетным работникам в офисе под кликухой «Поливальная машина», занимал не своё место в министерстве Назидательств и Здравозахоранения «По делам... Европе!». На стене его кабинета висели авторитарный режим дня и коллаж из галош на случай дождя (когда ему приносили поздравления, он смотрел во что они обёрнуты). Там он икал и горбатил, на страну, постившую с постной физиономией, и не брал в голову преимущество отгулов, над обменом взглядов “один к двум” в отделе заиндевевшей Британии. Неизвестно по какой причине он был переведен ниже (в довольно деликатные места), кажется, за растление малолетних растений в коридорах власти после посещения рыболовецкого кафешантана «Бур Леск» сообразно со статистическими выкладками, но вполне возможно, что и за расточительные стратегические планы построения КенТаврического дворца. Стоит заметить, что Боженька (точная репродукция своей матери) давно уже критически посматривал на Гарри не из поднебесья, а исподлобья, потому что на курсах по повышению полового влечения Сексотти не смог ответить на вопрос: «Пьеха – это фамилия или сам процесс?» По окончании заковыристого теста вид у фруктолога, закончившего Школу музыкальной комедии по классу контрабандистов, был сильно надломлен, как у ветки после магнитной бури, притягивающей к себе женщине (куда бы Сексотти ни подавался всюду его преследовал неВезувий). Таким образом, потеряв хлебную должность, он, как бы между прочим, стал пописывать шахматные этюды в журнал «Слегка опешив» и рекомендации в ежемесячник «Ротозеи в стоматологии». Под влиянием сиюминутных импульсов я старался действовать соответственно создавшейся обстановке, но пелёнки не давали  развернуться в полную силу, они меня больше не удовлетворяли – я требовал завернуть меня в полотнище. Мне с раннего детства невезло – выгоняли отовсюду, а когда Верховодам под руку не попадало ничего подходящего, то у меня возникало ощущение, что им ничего не стоит забить в меня кол, гол, гвоздь или тревогу.
Из детского садика  меня вытурили за попытку на Новый Год без карьерной лестницы взобраться на ёлку в трогательном мешковатом костюме троглодита, после того как улизнул от воспитательницы в туалете между её ног. В последующие школьные годы мои отношения с учителями смахивали на затяжной прыжок с верёвкой из двоек на шее. У меня стали проявляться гастрономические наклонности, выдававшие изысканного гурмана с тягой к капусте, картошке и соленьям, включая недозволенные подростковые желания вроде сдувания пылинок с девчонок повышенного спроса с кукольными мордочками, шествующих по подиуму (в этом мне помогал намётанный стишками глаз, цитировавший: «Женщина, что ненадёванная одежда»). А пока к власти подобрались перекупщики счастья Яромир Пучина и Фахид Скукаед, обещавшие переименовать Министерство финансов в Министерство фанеры.
Тогда я, привыкший доводить дело до конца, пока оно не падало в изнеможении (что-то стряслось с ртутным термометром), почувствовал, что вокруг заплетаются языковые интриги из расчёта – материал наш, оплата почасовая. Не стоит искать поэзии у языка, взятого в плен в пяточном блеске у кромки ледяной воды, от которой дух захватывает). Дабы не посинеть и не задохнуться от ярости, я понял, что по порочной стезе пошёл беспутник, придумывающий сумасшедшие сказки вроде этой:
«Когда-то Раю Всегдаоколо – девушку из хорошо обеспеченной коньяком семьи, ловившую на себе блохи взглядов нескромных прохожих, уволили из мужского культурологического кабинета: «Как несправившуюся с эмоциями». После представленного ею отчёта о проделанной работе указательным пальцем в разделительной занавеске и лобзаниях, как разновидности дыхательной гимнастики, её выделяли особо. До этого  в кулинарном техникуме она провалила тест по сдобному тесту и перешла на вечернее травматическое отделение от государства, где и познакомилась с поэтом Феликсом Тугоплавки, у которого при виде Раи Всегдадаоколо (белоручки в лайковых перчатках) нестройный ряд зубов судорожно сомкнулся оттого что она одарила его лучезарной улыбкой как Мерседесом по доверенности. В процессе чествования поэтического честолюбия он зарабатывал на жизнь выбиванием денег из ковров богатеньких лентяев и переводами... старушек через дорогу. По натуре Феликс был мелиоратором – осушил фужер в пивной, и в бильярдной свернувшегося на столе в клубок котёнка принял за пробный шар, размышляя, о том как это прекрасно, когда тебе спину трёт опытный бара-банщик.
Сторонники орального кекса, в противовес анальному, Феликс Тугоплавки, появившийся на свет в бушлате, и Рая Всегдаоколо, у которой  из-за ущемления интересов грыжи за обеденным столом возникали пищеторги с матерью, никак не могли договориться, где им встретиться – то ли  в баре «Ноги вверх», то ли в ночном кафе «Уютное подспорье». И всё из-за того, что отец Раи, отставной полковник авиации и участник пипинг-шоу «Мне сверху видно всё, ты так и знай!», распознававший людей в первом прочтении по глазам, поливал мать грязью и чахлые грядки пулемётным огнём.
Другой причиной было непризнание матерью, папиного заявления, что природа ничего не придумала лучше его члена, выступавшего в роли серсо в любовных играх, или аппарата ночного предвиденья, когда учётная ставка слушает, не обращая внимания на хрестоматийные ситуации в любви. Знавшая, что идти напролом – это тебе не ломиться в открытые двери, и что лучше слёз для влажной уборки помещения ничего нет, мать относилась к его мужскому достоинству, как к внутреннему раздражителю, считая что творческий простой не бывает сложным и её полковнику стоит ввернуть лампочку в его глинобитную голову, чтобы просветлело в мозгу, в моменты, когда она набрасывала прозрачный намёк на голое тело или чистила зубы, стоя на цыпочках.
На работе здравомыслящий отец мурлыкал зажиточную песню «Что такое испанская инквизиция по сравнению с мучающей совестью?», не превращая преданных ставленников в саженцы. Он понимал, что время с его похудевшей славой и с глазами на выезде от страха не может быть суровей ниток, и зовёт то взад, то вперёд. Дома он не относил мамины, просыпавшиеся порывистой ланью дурализмы, на свой счёт, даже если таковой имелся в банке с проворовавшимися пауками». Не став зажиточным офтальмологом (мечта родителей), мне всё же оказалась под силу диссертация «Расслоение сетчатки и ногтей у невода», поднявшая шумиху в мире неподконтрольного нереста. Кстати, папа ради моей врачебной карьеры готов был угрохать годы на поиски дерева, на котором растут глазные яблоки. После неудачной защиты я не остепенился, налакавшись до такой диссертантской степени, что старый родительский дом покосился на меня, а когда приблизился к нему, меня как несостоявшегося глазника охватило ощущение пожара. Так внезапно случившееся отучило меня завязывать кроссовки бикфордовыми шнурками. Я с энтузиазмом принялся слепо нарушать глухонемое правило невмешательства в соседкин быт, когда на неё свалилась двойная беда – муж (почти Лобачевский) сменил свои супружеские функции на математические и ушёл от неё к другому (до неё он жил вчерашним днём и предстоящими ночами), оставив таинственную записку: «В холодильнике всё для вас, только сосиску с яйцами не трогайте».
Я унёс с собой неопровержимые вещественные доказательства своей бескорыстной любви, такие как: столовое серебро, содержимое платяного шкафа, обручальное отверстие от кольца самоварного золота и две мышеловки с программным управлением на долгие грызунам годы. Затем я очнулся в компании двух очаровательных сосулек, удобно расположившихся по обеим сторонам в форме сообщающихся сосудов, где я (шут фасолевый) полностью забыл, что страх является посредником между мозгом и ногами. На неискушённый взгляд наша любовная композиция смахивала на шестибедренный треугольник. В тот памятный день демонстрировали фильм моего года рождения «Обносимые ветром», а на радио звенели корабельные склянки со спиртом в романсе – «До чего докатилась слеза», пыхтя они набирали третью скорость. Влекущие звуки вызвали у меня композиторский прилив сил к мышцам Малого Таза, когда я наследственно предрасположенный к сексу рядился в тогу ломбардопоэта, отваживаясь на творческий шаг в пределах допустимого плагиата (я всегда пытался идти в ногу с достижениями технического прогресса, но они меня неизменно обгоняли).
Гризеткам, или, как теперь их принято называть, девушкам разностороннего пользования, это понравилось, хотя и смущали ятаганные кривотолки о постигшем меня семейном недоразумении. Философски расстроенный (уже давно ни шпаг, ни себя в этом подсолнечном мире ни с кем не скрещивал), я ограничился пассивно сложенными на бюсте руками. Помнится мне – подошло время ленча и скромно отступило под напором сметанковых войск.
Признаюсь, я во всём искал финансовую подоплёку, и если человек дышит на ладан, говорил я, значит, ему за это платят. Тогда же появилось стабильное ощущение, что меня раздели, предварительно обув, с тех пор часто снилась симпатичная обезьяна со связкой серповидных пальцев-бананов с трещащими по швам кастаньетами в одной руке и считалкой калорий в другой.
У меня не было личных врагов и сбережений, кроме тех, что достойны знакомства с унитазом, но имелся никому не передаваемый шарм, позволивший предсказать, что вскоре страна настругает богатеньких деревянных Буратино. Большинство из них поступит безмолвствующими бескровными статистами в анатомические театры и будет плавать в ваннах, наполненных формаль де’гидом, а кому очень повезёт, тот развалится на резекционных столах, наслаждая хищные взгляды студентов-медициников.
Воскрешаю в голове нафталиновые воспоминания.
После того как мне пришёл непомерный счёт за газ, который я немедленно опротестовал, я здорово надрался в тёплой компании «нецелесобразных» отказников, проматывая паническое состояние здоровья и поднимая тост за очаровательную хозяйку интересного для органов безопасности положения: «Я снова и снова пью за вас. Ещё бокал и вас будет двое, а это мне не под силу и придётся пить, Прекрасная Елена, в Трое больше».
Подавив в себе ампутированные желания, из наскоро расстёгнутой кем-то из шутников ширинки вывалился мой жалкий потенциометр, которым можно было рассчитывать только на короткое замыкание и то при десятисантиметровой насадке.
Используя непредвиденный оборот (общедоступные девчонки покоряли нас простотой – у каждой был свой СПИДометр), быстро оделись, вытащили портмоне из моих брюк и скрылись во всеизвестном Управлении, которое, никому ещё не удавалось ниспровергнуть, пока события развивались неудачно сделанным перманентом.
 После этого неприятного инцидента я пару недель не менял значительной позы, имитируя выдающегося итальянского редактора и журналиста Бенито Мусолинни, полагавшегося на здоровенный кулак, как средство выживания в портретной галерее неблагонадёжных и докучных типажей, и был не из последних лиц с выдвинутым подбородком. Высокомерную прогению диктатор позаимствовал у Бонапарта, зачастившего к нему во сне (с той поры, как одна его знакомая взяла его по ошибке за естество, как «за фук» в шашки, он в жилетке из бильярдного сукна больше не играл. Шельмец заявлял: «У меня нет друзей по доступной цене. Подпись – Анисим-независим!») Героев не разыгрывают в лотерею, ими становятся, а у меня разыгрывается мигрень, и плюшевые мушки становятся родными, когда мельтешит в глазах.
Человек я вежливый, своего восхищения невежеством других не скрываю, живя бирюком на предъявителя и не решаясь ратифицировать сомнительное прошлое. Но в скором будущем ваш слуга в литературном отчаянии заставит читателей задуматься, блеснёт умом, засверкает кокаиновыми очами и, оглядываясь по сторонам, будет отплёвываться и отхаркиваться, чтобы никто не заметил. Ведь в ближайшее время нам не угрожает вознаграждение в виде демокротизации страны.
В ходе разведённого раствора постепенного разговора (её 2%  на мои 98%) я пытался понравиться смуглянке Басе Брусничке – уличной торговке, славившейся разбавлением томатного сока, выдаваемого ею за манговый, на станции метро «Плотаническая», где не замышляли ничего плохого и не думали о близости с умыслом.
Пересадочные органы правопорядка неоднократно прощупывали её, но не трогали. Может быть им не импонировала её консистенция, а может им приказ сверху спустили оставить даму в покое, так как она бесплатно играла на контрабасе без каких-либо побудительных мотивов к преступлению в струнном оркестре «Повивальные бабки» родильного отделения Министерства дисбаланса.
Мне нравилось вызывающее подведение навесных полочек её пунктирных бровей. Она хмурила их, полагая, что подземная усыпальница – фаворитка олигарха, ищущего политического убежища. Бася, эта поклонница ниже «чёрного пояса» хозяина, до сих пор так думает, остерегаясь обходить законы ислама с торцевой стороны, в то время как офтальмологи заметили, что моё ночное зрение улучшилось за счёт появления в сетчатке глаз сырных палочек и лабораторных колбочек. У задиристой Баси Бруснички, участницы вокально-гинекологического квинтета с большой женской практикой «Волосатые яичники», собачки не было, и она горела желанием вывести меня на поводке с пустячной просьбой – не гадить.
У Баси имелся огромный плюс  – в «Божественной комедии» Данте её интриговали клоуны и она предсказывала с подачи учителя по классу гитары, выстраивавшего учеников по струнке, что после снесения «яичка» Берлинской стены, воздвигнут вокзал-мечеть «Талибанхоф». Другой её интерес лежал в самиздатовской «Трясине смеха», изредка выпускавшейся на волю, остальное составляли оперы крайнеуполномоченные (яблоки) по делам радиоверещания и арбалеты «Большого Театра». Там с надлежащей помпой планировалась презентация босоножек-плетёнок. После фанфарного бенефиса ей предстояло исполнить кратковременный монолог в танце, где пары, приглашённые со стороны, двигались по паркету, покачиваясь в общепринятом такте:

Что-то очень одиноко
в устье мощной Ориноко.
Жду который день муссонов,
но без маршей Мендельсонов.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #61)