или Продолжение смешения жанров, 1-е
В начале, если оно вообще возможно, допустим, событие, из числа обычных.
Первая попавшаяся под руку книжка, не сделать ли из нее Книгу. Одна страница, другая, третья, всего? набралось двадцать девять. Почему так, конец первого раздела. Или первой части. Рука тянется, опять наугад, другая книжка, теперь некоторая определенность, страницы шелестят, начиная с тридцатой.
1.
Опять двадцать девять, случайно выбранный автор как будто позаботился, конец главы как раз через двадцать девять страниц. Конец, всегда определенность, не обязательно приятная. Потому следующая книжка, все тот же случай. Далее все та же обретенная определенность, страницы, начиная с пятьдесят девятой. Снова легкий шелест, понятно, работа воображения, хоть что-то шелестит, не под рукой, так в памяти. Конец главки, набралось, двадцать пять, так выпало.
Конец главки, что имеем?
Двадцать девять + двадцать девять + двадцать пять = 83 страницы.
Случайная выборка закончилась вполне определенным числом, как будто количество.
Случай, такая возможность оборвать на полуслове, кого? Себя самого, конечно. А что можно оборвать, по собственному желанию, будучи наедине с собой, наверно, старый разговор. Старый? Простой разговор. Пустой разговор. Забытый разговор. Других нет? Дойдем, всего-то одна буква. Забыть. Забить. Для сравнения, простить — просить, тоже одна буква. Там заменить. Здесь удалить. Просто сбросить. Можно суммировать, забитость + простота + пустота = позиция, понятно, из числа жизненных. Следует, пока? Слагаемые в сумме не выйдут за пределы самих себя. За собственные пределы. С забитостью, понятно. Простоту можно перенести, скажем, на неверного друга. Переложить, одним элегантным движением, например, правой кисти. Что касается пустоты, разве есть предел у пустоты? Пустота в качестве начала. Начало, где ты, там, где конец. Начало, обычно, связано с концом. Что-то кончается, истекает, далее что-то начинается. Быть в начале, мечтая попасть в конец. А есть ли такое начало, где нет конца. А есть только начало, одно Начало.
…
Что далее? Живите, книги, а я составлю вам компанию. Сколько набралось страниц, меньше сотни, из каждой книжки, это должны быть обязательно первые. Сколько нужно взять книжек, чтобы выйти за пределы случая. Наша жизнь, жизнь вообще, не есть ли такой выход за пределы случая. Желательно воспользоваться чьим-то примером. Ближе всего? Конечно, хорошо известное,
я открыт для тайны,
я открыт для случая,
я открыт для членства.
Первое, второе, третье, где могут сойтись, в организации, разумеется. Особенно, когда это организация нового типа. Чем она прославилась, решила избавиться от случайностей. Избавить себя. Заодно мир. Такой вот щедрый жест. Мы, первые? Все там будем. Но открыта ли сама организация, вопрос большой. Шутники шутили, больной. Для сравнения. Щит философии. Счет философии. Расчет философии. Неужели философская логика сродни расчету какого-нибудь знаменитого предпринимателя. Разумеется, если равняться, непременно на знаменитость. Почему бы не сравняться. Благо их немного. Верно, немногое влечет. Куда? Хорошо, если вдоль обрыва. Так может философская логика сродни логике революционера. К обрыву. Что касается меня самого, более всего я бы хотел быть закрытым, особенно для любопытства. Далее по восходящей. Для танца. Для тапка. Для танка. Более всего, для лапы. Остается? Разве что небо, чему-то надо быть открытым. Как правило, закрываются именно для того, чтоб чему-то открыться, открываются, не обязательно удачно. Открыл лоб, уперся. Открыл рот, замычал. Открыл глаз, почернело. Закрыться. Может получиться что-то вроде зарыться. Чем глубже, тем ближе, к чему? Где оно, это бесконечное небо, не знающее цвета. Не знающее? Не играющее цветом. Не играющее?
Позволяющее выбрать любой цвет.
Цвет — тайна, случай, какое счастье, когда дело не доходит до членства. Белые. Красные. Коричневые. Без цвета нет жизни? Языка жизни. О чем говорит нам жизненный язык, всегда находится тот, кто открыт для первенства. Где можно быть первым, в организации? Не обязательно, иногда шанс дает стихия.
…
Меня интересуют не сколько концы книг, туда при желании всегда можно заглянуть.
Не сколько концы, сколько начала, я о книгах. Конец. Начало. Это значит, есть предмет. Стена — тоже предмет, можно подойти, постучать. Где начинается, где кончается. Не поймешь. И в руки не возьмешь. А вот книгу можно взять. Взял. И что? Выясняется. Книга — то, что позволяет заглянуть в конец. Можно заглянуть в конец, до начала, минуя начало. Верно, сколько можно ждать, пока этот строй исчерпает все свои возможности, пока дает развитие хоть кому-то или чему-то. А при чем тут строй? Та же стена, стучись лбом. Нельзя ли сразу заглянуть в конец, можно. Заглянул тот, кого назвали потом классиком, вернее, основоположником и потому классиком. Классик заглянул, рассказал. Посоветовал, стучать не лбом, кулаком. Ученик, кулак у того всегда был наготове, решил зайти, сразу в конец. Верно, получился конец. А жизнь, то? Что нельзя перепрыгнуть, но можно ускорить. Я о приближении конца. Банально. Но я отвлекся. Известный затворник говорил чуть короче: я отвлекся. Что-то он хотел подчеркнуть, возможно, не увлекся. Остановился, как перед стеной? А ведь как был увлечен, горел, и что? Так и остался увлеченным, только сменил предмет увлечения. Быть увлеченным, без этого жизнь кажется пустой. Жизнь затворника, даже так, Затворника, ведь имя не кануло в неизвестность. Кажется, он не только сумел, но и успел преодолеть свою увлеченность. Ту увлеченность, которая ему казалась роковой. Но оказалась только минутной игрой. Казалось, игра на струнах истории. Оказалось, только казалось, кавычки опущу. На деле, игра на своих слабостях.
2.
Приятно, должно быть, играть со своими слабостями. Суметь вовремя, что? Вернуться к началу. Очень странно, как бы далеко мы ни уходили, однажды приходится идти, возвращаться к началу. Не хочешь, верно, кому хочется. Начало заставляет, вынуждает. Тот же Затворник, и ему пришлось вернуться к началу.
…
Книги, не сколько концы, сколько начала. Не остановиться ли в начале, что-то было в начале видимого, хлебцы, отцы, юнцы. Чуть проще, несколько скучнее.
Завязка, замес, замах.
Иногда размах. Чаще просто забор. Быть за забором, не за бортом. За бортом, лишиться себя, потерять доступ к самому себе, потому кричать в надежде. На деле, кричат в отчаянии. За забором, быть недоступным, потому иметь себя, в полном своем распоряжении. Забор. Желающий отгородиться. Забор дает ему доступ к воле, к своей воле. И он снисходит к своей воле. По своей воле. Чтобы дать ей, наверно, свободу. За забором? Хоть где-то видит свою волю свободной. Хоть в чем-то. Освободи свою волю, как поступал будущий отец-основатель, залезал в ботинках на кровать и лежал, бросая гордые взгляды на ближних. До дальних дело дошло нескоро. Можешь. Освободи. От чего освобождал свою волю Затворник, отворачиваясь от Старого континента. Есть затворник, значит, должен быть и другой. Был и другой, как раз на полях того Старого континента. На полях. На полах. На площадях. Он тоже горел желанием освободиться, от чего? А ведь был и третий затворник, носивший в себе свою болезнь, я не о чахотке, о желании быть в элите. Быть? Уже был. А кем ему быть, находясь в каком-то дальнем поселении на краю все того же Старого континента. На краю цивилизации. Похоже, придется ввести некоторый порядок,
Затворник-1 + Затворник-2 + Затворник-3 = мир непримиримости.
Первый. Второй. Третий. В некотором роде начало. Каждый видит себя в начале. Сходитесь. Где тот круг, где бы они сошлись. А если затворник будет один, мир непримиримости останется? А если затворников не будет вовсе. Вот тогда и начнется расцвет непримиримости. Не для того ли и нужен затворник, чтобы творить мир. Быть началом. А то и пред-началом. А зачем тогда нужен садовник. Один творит мир на земле. Другой на небесах. Земля, небеса, данное. Оторваться от земли. Как сказать, иногда прямо обратное, вернуться на землю. Где же пребывать пред этим, конечно, на небе. В качестве такового может быть государственное небо. Или партийное. Или вовсе, от Политбюро. Возвращаясь к общему кругу. Общий? Точнее, единый. В этом кругу. Одна на всех, я о непримиримости. Как-то надо различать наших затворников в том мраке непримиримости. Линия раздела, есть. Старая элита. Новая элита. Первый, возвращается к старой элите. Дать ей новую жизнь. Элита даст новую жизнь прочим. Третий, мечтает о новой элите. Она покончит со старой жизнью. Дать. Кончить. Что касается Второго, он не желает быть ни в старой, ни в новой. Этот Второй всегда один, где-то в степной застылости. Понятно, мысленно. И потому реально. Фактически, под самой крышей, в крохотной, но довольно уютной мансарде. И потому нереально. Реальности поменялись в его жизни, я о жизни Второго. Он не может быть на земле, не может обратиться к небу. Земля? Терпит, вполне, топчи Небо, не отказывается, зовет. Не может. Висит. Что касается Первого и Третьего, несмотря ни на что, они желают жить, жизнь нужна, чтобы поменять реальности в жизни прочих. Потому они на старой земле, которой обещают новое небо. Снова что-то не сходится. Верно, им не сойтись.
…
Постигают, себя. Не для себя. Через себя. Весь мир. Кто-то должен открыть этот мир для каждой твари. А если? Обычное расхождение. Намерения. Дела. Потом долгая цепь оправданий. Потом узкая щель, стоит ли залезать. В конце, великая цель. Пока пролезешь, всю кожу обдерешь.
Мель. Щель. Цель.
Хорошо хоть не метель, где? та великая мельница.
На языке, где он, великий мельник. Великие цели, не означают великие дела. Великие дела не означают великие правила. Любое великое просто обязывает быть великой властью. Любая власть? Говоря коротко, еще один круг, порочный. Тогда, как понимать историю, скучный процесс, исторический круг, спираль, разгон. Или вовсе, загон. Если послушать некоторых наших затворников, понятно, Первого и Третьего, в конце истории воздаяние. Не зря же дана людям жажда воздаяния.
Что еще?
Первый желает уйти, достойно, не хлопая дверью. Третий, прийти, тоже достойно, под орудийные залпы. Продолжая аналогию, один осторожно закрывает дверь. Другой просто сносит эту ржавую дверь. Уйти. Прийти. Ясность, которая невыносима. Третий, возможно, он устал от порядка. Разговор о порядке. Тогда как, нужен порядок разговора. Далее, возможно движение по восходящей. Социальный порядок. Идеальный порядок. Последний? Порядок всего мира. Как он есть. И этот порядок. Обозначен. Указан. Показан. Более того, признан, неужели возможно и такое признание. Признан порядок. Признан и сам мир, в котором царит порядок. Очередь за миром, кому он подарит признание. Три затворника, и каждый видит себя носителем порядка, а иначе какие из них создатели миров.
Порядок-1 + Порядок-2 + Порядок-3 = непримиримость миров.
Порядки. Миры. Границы.
И чем больше миров, тем больше границ, тем меньше порядка. Отдельные миры. И каждый такой мир почему-то мечтает о своей неповторимости. И полон желания дать прочим мирам эту свою неповторимость. В качестве единственной. Называлось это, не столь давно, мир без границ. Почему-то была уверенность, этот мир откроется для нас.
3.
Такие мы были, какие? Избранные. Кем? Видно, придется послушать одного из затворников. Которого? Придется еще раз. На этот раз, присмотреться к ним, кто-нибудь подскажет, ответ?
Направление.
…
Три затворника на избранном фоне, три избранных?..
на самом деле их, конечно, больше. Я не об избранных, не говоря о назначенных. Только о затворниках, чаще добровольных, иногда вынужденных. До каждого не дойти. Зайти к кому-то, если удастся. Прочих обойти, получится. И вот трое, куда им пойти. Некоторый выбор есть. Леса. Горы. Монастыри. Первый, в монастырь. Третий, в горы. Второй, ему остались леса. Тянет, всех троих. Куда может тянуть. Из монастыря. Из гор. Из леса. Первый, вдали от суеты, мир ждет. Третий, бродит в горах, благо гор хватает, есть где побродить, мир придет. Второй, в лесах, там бродит иная жизнь. И там уже иной мир. Первый и Третий, мир, ты у моих ног, не желаешь, но будешь. Мир смирится. Мир изменится. Второй, мир, я не буду, мне не быть у твоих ног, даже если очень захочу. Все трое хотят, стремятся, знают, к чему. И знают, что там им не быть. Там, куда они стремятся. Не быть теми, кем себя видят они сами. Не быть. Что-то не сходится. Расходится. Есть те, кто должен править миром. И есть мир, который не желает правителям этим подчиняться. Куда мир стремится, катится. На то его воля. Затворники, понятно, тоже полны стремлением к свободе, но уже к свободе своей воли. Две свободы. Одна обещает свободу всем, интересно, которая. Свобода, говорящая о свободе.
Никто не хотел.
Терять. Уходить. Умирать.
Не хотеть, значит, не позволять. Хотя бы в моральном плане. Разве что? Позволить уходить. Другим. Будут уходить, будем провожать. Словами, иногда речами. Не потому ли на первом плане оказалась литература. Как твой характер слаб, ничего литература сделает слабость силой. Как твой характер легок. На современном языке, пластичен. Еще немного, и под твердой рукой пластилин. Еще немного и твердый пластилин. Кажется, я увлекся. Каждый пластичный ищет, кому бы подчиниться. В одной руке, Вера. В другой, Война. В руке? На одном полюсе. На другом. Хотя бы два полюса, но должны быть. А что затворники? Желают подчиниться идеалу. Возьмемся, поэт сказал, что надо сделать. Опять что-то не сходится. Средства? Носители, кто-то должен являть идеал миру. Быть носителем.
…
Иголки, даже на елке, оказывается, острые.
Общее свойство всех иголок. Или всех слов? Любое слово может стать острым. Но также любое слово может стать. Мягким. Гладким. Тупым. Тогда общее свойство всех слов, быть формой. Забыть о содержании. Стать формой. Общее свойство всех людей — стремление к форме, какой?
Кое-что о мире, в котором оказывается будущий затворник.
Война, не самое ли мощное расточение.
Сил. Средств. Человеческого материала. Возражение известно. Самое мощное проявление человеческой веры. Вера? Оказывается, война невозможна без военных. Без этого братства, склонного к лобовой атаке. Без этих заносчивых истуканов, склонных к преклонению перед собственной особенностью. Мы призваны. А вы званы. И мы призовем вас, кого? Всех прочих, к чему? Есть, по крайней мере, два варианта. На деле, их гораздо больше. Но пока два. Один вариант, как он был представлен, как ни грустно, придется выйти за пределы 83 страниц, к счастью, это иллюстрация, не более. Беседуют двое, два молодых человека, тот редкий случай, когда раздвоение не требуется. В ходе оживленной беседы, а ты знаешь? Нужен взлет! А как еще выйти из круга вечной сытости. На деле, из сытой вечности. Круг? Выясняется: война необходима!
Без войны мир, рухнет. В оригинале, сгниет.
…
На чьей стороне Затворник, который, ведь их трое, целых три.
Начну с 1-го, его книжка оказалась ближе прочих. Буквально, под рукой. Легкое движение, в руке. Еще пара движений, конечно, в пределах 83-х страниц. Нужное место. О чем он? Как-то ему удалось открыть себя Создателю. Его слово, уверовал. Слабо. Недостойно. Искренне. Не замечает, как такое возможно: слабо, но искренне. Неужели опять игра на слабостях. Война дает жизни форму + Бесформенная жизнь невозможна = Война необходима. 1-й находит силы принять жестокий вывод. Мужество. На весах, все та же избранность. Одно тревожит? Два мужества по разные стороны линии фронта. Линия мужества, на этой линии смелые гонят в атаку трусливых. Трусов станет меньше? Не смешно. Смелые идут впереди. Война позволяет не ждать, когда дни станут короче? Когда станут быстрее.
Необязательное дополнение
Но ведь не было книг. Мир был, плыл, а книг не было. Что не мешало миру жить. Мир меняется, потому и появились в нем книги. Был мир до книг. Будет ли мир после книг, зачем? Книга ускоряла изменение мира. Что-то придет на смену, ускорение не отменить. Имея под рукой книгу, можно сидеть в монастыре. Монастырь не хижина, что не мешает 1-ому быть одиноким. Все? Понятно, он бросает вызов. Еще одна линия раздела. Первый, еще в 19-ом веке, на грани. Третий, уже в 20-ом, за гранью. Второй? как всегда, вышел из одного века, но в следующий не попал. Ведь он жил? Прожить можно полвека, но так и не войти в этот век. Со Вторым так и получилось. Хороший пример человека, для которого не нашлось своего века. Мир меняется. Неужели только в одну сторону. Эта сторона? Мы должны быть одинаковыми. Пытались, не раз. Шаг назад, у нас должно быть что-то одинаковое. И что отсюда? Мы должны преодолеть свою одинаковость. Не зря Затворник-1 в юности так любил войну. При каком условии мы станем одинаковыми? Когда будем минимальными, минимум, для себя. На весах? Война есть то, что пытается уничтожить одинаковое.
Есть ли та страна, где сбылся 1-й.
Наверно, это та страна, где не сбылся 3-й. Оказалось, одинаковое пытается уничтожить само себя. Не удается. Не удалось. Видимо, не удастся. Напрашивается печальное. Одинаковое всегда будет уничтожать одинаковое. По крайней мере, будет стремится.
…
Преодоление одинакового, сюжет для небольшого рассказа, рисунка, аврала.
Напомни, кому? Самому себе, конечно. Человек произносит несколько скорых слов, в порыве забывает, как много эти несколько слов могут поведать, о ком? О нем, об этом человеке, конечно. Так нам говорили, обычно, после уроков. На уроках? Какие слова не надо выбирать. Скажем, Затворник-1, какой фразой поведал о себе более всего, есть такая?
Не дожидаясь ответа, пропустить.
Понятно, говорили другое слово. Но все-таки, какая это была фраза, я о Затворнике-1, знать бы, что? Как всегда, избранные места. Избранные места — те, которые можно сжать до одной фразы. Позволю перифраз, не слишком избранные лица в слишком избранное время. А если до одного слова? Кобры. Какое слово предпочел бы я сам, наверно, обры. Впрочем, в школьном пользовании была другая версия, зубры.