Глава вторая. Преподобный Кирилл Белозерский

               
- Скажите пожалуйста, а завтрак у вас уже начался? - спросил я Ольгу Валентиновну, подойдя к стойке рецепшена в половине восьмого утра.
- А вы заказывали? – невозмутимо спросила она нас.
- Нет, а что надо было?
- Конечно, - невозмутимо произнесла она.
И положила перед нами на столешницу рецепшена книжку с надписью на обложке «варианты завтраков»
- Ой, я очки забыл на верху, - спохватился я.
- А и не нужно очки, - сказала она и тут же перевернула обложку.
И я увидел, что каждый вариант завтрака занимает целую страницу, настолько огромными буквами он был написан. Всего их было восемь вариантов:
1. Яичница из двух яиц с колбасой и кофе, или чай.
2. Два вареных в крутую яйца и каша с топленым маслом, кофе, или чай.
3. Каша с топленым маслом и блинчики со сметаной, кофе, или чай.
4. Каша с топленым маслом и блинчики со сметаной, кофе, или чай.
5. Каша с топленым молоком и блинчики со сгущенным молоком, кофе, или чай.
6. Блинчики с мясом и сметаной, кофе, или чай.
7. Каша с топленым маслом, вареное яйцо с колбасой, кофе, или чай.
8. Каша с топленым молоком и колбаса, кофе, или чай.
Выбор был не велик, но и цена завтрака составляла всего сто рублей. Я выбрал первый номер, а Егор четвертый. Завтрак оказался на удивление сытным, в отличие от всех тех евро завтраков по принципу Шведского стола, которые мы все поглощаем в путешествиях.

Мы вышли из гостиницы, и пошли в сторону Кириллова монастыря. Несмотря на то, что уже было около половины восьмого, на улице еще стояли предутренние сумерки из которых своей короткой, но достаточно толстой и сильной рукой продолжал нам указывать направление Ильич, оставшийся где-то позади нас, уже проснувшийся, но еще не отряхнувший снег с головного убора и от этого похожий на Осетина, с сосулькой на горбатом носу из-за маленького, образовавшегося на нем сугробика.
Прямо перед нами проявлялись из темноты могучие стены монастыря, явно давно уже не беленные, с проступающим красным цветом кирпича, создающего некую рябь в предрассветном пространстве горизонта.
Одна единственная тропинка, в нападавшем за ночь снегу, привела нас прямо из гостиницы к монастырским воротам в одной из его башен, в которых размещалась и музейная касса, открывающаяся, судя по расписанию, еще только через полчаса.
- Извините, пожалуйста, а вы не скажете, как пройти в храм, где сейчас идет утренняя служба? – спросил я одинокого мужчину в бушлате, который пытался расчистить нападавший за ночь снег в центральной аллее, ведущей к основным музеям и видимо самому храму с мощами Преподобного Кирилла Белозерского.
- А это вам надо все время прямо и после первых ворот налево, - на удивление внятно объяснил он нам наш путь.
- Спасибо огромное, - поблагодарил я его.
- Пожалуйста, - ответил он, не переставая работать лопатой, и добавил только, но уже не в нашу сторону: - Ух, намело!
С трудом открыв огромную, оббитую железом с кованными участками – дверь, мы вошли в храм, где уже во всю шла монастырская служба.
- Я пойду подам записки, - сказал я сыну.
Он пошел со мной и встал рядом, наблюдая за тем, как я вывожу ручкой печатными буквами имена за здравие, а затем и за упокой, прежде нарисовав православный крест, на секунду замешкавшись с нижней перекладиной.
- Я всегда забываю, - сказал я Егору и посмотрел на крест с распятием, чтобы срисовать ее с него, и продолжил вспоминать имена.
Сын словно повторял их одновременно вместе с моим их написанием, узнавая некоторые, а иные и не зная, но, все равно прочитывая их про себя.
Наконец я закончил и подал записки на ящик.
- Заказные? – спросила меня женщина.
- Да. И еще шесть свечек пожалуйста.
- До конца службы будете стоять? – спросила женщина, отсчитывая свечи.
Я несколько замешался от того, что знал наверняка, что у нас нет просто времени отстоять всю, очень длинную монастырскую службу, и от этого не сразу, но правдиво – ответил:
- Нет.
- Тогда возьмите, - протянула она мне одну, но очень большую просфору в  целлофановом пакетике.
- Спасибо большое, - произнес я, понимая теперь причину ее вопроса.
-Егор пойдем туда, - указал я сыну взглядом направление нашего движения в сторону ковчега с мощами, который я заприметил сразу же при входе в храм.
Мы подошли к ним и встали рядом. Впереди, прямо перед нами шла исповедь. Исповедующихся было очень мало, да и самих прихожан на утренней тоже присутствовало не так уж и много. Но из-за малых габаритов храма без пристроенной к нему трапезной и приделов, казалось, что людей много.
- Скажите пожалуйста, это мощи Преподобного Кирилла Белозерского? – спросил я сзади себя стоящую женщину.
- Да.
- А можно во время службы к ним прикладываться? – спросил я ее.
- Конечно можно, - ласково ответила она.
Я, встав на колени приложился к тому краю, судя по его внешнему виду, совсем недавно изготовленному ковчега, где были ноги.
Мне в последнее время было как-то не по себе, тяжело на душе от того, что, какая-то непостижимая сила давила на меня сверху, и давление это было не то, чтобы невыносимым, скорее оно мучило меня, затрагивая мою память. Меня не покидало ощущение того, что очень много людей я обидел за свою жизнь. И прежде всего это были женщины, мои женщины. Те, к которым я имел отношение. Те, в судьбе которых я оставил след. И за этот след нужно отвечать, причем ответ держать по всем пунктам, а их так много, как и всех тех прожитых дней. Это очень сильно тревожило меня последние дни, не давая покоя. Мне казалось, что я теперь до самого последнего дня в ответе за всех их, даже не смотря на то, что многие из них и имеют рядом с собой уже других, более близких им мужчин. И ведь теперь уже ничего не вернуть, да и не исправить, хотя бы только потому, что я не могу физически вернуться сразу ко всем, кто меня бросил, или кого бросил я. Ведь я один на всех, и тот факт, что я начал что-то понимать, и это «что-то» стало менять меня, перерождая к новому восприятию мира - скорее тревожил меня, чем радовал. Тревога нарастала с каждым днем, лишь ненадолго покидая меня, только лишь для того, чтобы потом, с новой, еще большей силой набросится на разрозненные куски моей памяти, чтобы переплетясь с ними терзать мою больную душу. Лекарства от этой болезни не было, и время, которое обычно лечит, здесь, в данном случае, только лишь усугубляло душевные раны. Что-то подсказывало мне, что пора закруглятся в поиске женщины. Может быть, именно сейчас и наступало то время, когда нужно суметь остановиться, не просто задумавшись, а остановиться навсегда. Видимо моя жизнь начинала свой новый виток, в котором я должен был быть один, возможно не ради того, чтобы разобраться в себе, а для того, чтобы так и оставаться одному до самого последнего дня.
Мне всегда было легко одному, и по жизни я одиночка. На лыжах я хожу один, на велосипеде тоже, но жизнь дожить одному, это совершенно другое дело. И я понимал, что именно сейчас стою перед значимым и важным для меня выбором – искать очередную историю, которая, как я уже заведомо чувствовал, кончится, как и все предыдущие, или успокоиться, и не искать приключений, избегая даже случайные попытки завязки каких-то новых отношений. Но я был еще жив, и мужское начало требовало еще по инерции попытки создания семьи. Но имел ли я право теперь на это, ошибившись уже дважды, в своей жизни, по-крупному, и много по мелочи?
Как понять то, что мне прописано свыше? И смогу ли я быть один?
В голове у меня был полный разброд, говорящий о том, что я не готов еще, как к одному, так и к другому. Казалось, что, как только мне удастся восстановить какое-то равновесие на работе, отказавшись, наконец от надежды вернуть все те потерянные ранее позиции, которые позволяли мне быть не просто востребованным, но, при этом еще и приносить пользу в работе – сразу же и на личном фронте все наладится. С такими мыслями я жил последние годы, надеясь на благополучный исход, а он, в свою очередь все не наступал, и не наступал, постепенно, тем самым, приучая меня к тому, что, видимо, так все и должно было быть. Но это «так» меня не устраивало, и все еще хотелось чего-то большего, к чему я не был готов, но, подсознательно, в глубине души, все еще стремился.
Но сейчас, именно сегодня, и в этот момент я понял, что не смогу попросить об этом Святителя Кирилла. Хотя бы только и потому, что здесь, и сейчас это казалось таким мелким, и второстепенным, по сравнению с тем главным, что мне открывалось.




Еще вчера я думал о том, чтобы попросить для себя восстановления определенного положения в обществе, благополучия на личном фронте, но сегодня и именно сейчас я понял, что все это совершенно не то, и не главное. – «А, что же тогда может быть главное?» - подумал я тогда. Что-то благодатное коснулось моего затылка и по нему пробежали мурашки. Мне стало спокойно, и я потерял бег времени, очутившись в каком-то защищенном от всего ненужного и навязанного нам искусственно – пространстве. – «Какой же он мощный был человек, если способен после своей смерти настолько сильно повлиять на меня и на мои мысли, создав даже некий защитный ореол вокруг моих, таких пустых и грешных и никчёмных помыслов.
- «Преподобный отче Кирилле моли Бога о нас, грешных рабах Божиих, благослови на то, чтобы мы смогли побывать везде, где собирались и благословлялись на путешествие у батюшки, но все же благослови и нас, твоих гостей, на посещение этих святых земель, до которых мы все же доехали, но еще так мало о них знаем» - само собой родилось в моей голове, и мне стало очень хорошо и уютно здесь, в этом отданном церкви храме, сохраненном до наших дней только лишь благодаря тому, что он все эти годы советской власти оставался музеем.
И я понял, что все нам удастся совершить из намеченного и именно за сегодня, чтобы завтра с чистой душой уехать обратно. Мне стало заранее известно, что все получится, но я ничего не стал говорить об этом сыну, а оставил внутри себя, стараясь не растратить эту благодать раньше, чем она сама не растворится во мне и моих делах.
- Пап мне все делать как ты? – спросил Егор меня.
- Да Егор, - сказал я сыну, даже и не надеясь на то, что он при всем, при этом еще и встанет на колени и коснется лбом пола храма.
- Ты чего-нибудь почувствовал? – спросил я его
- Нет.
- Ну, ничего. Благодать, она все равно есть и на тебе.
- Свечи будешь ставить? – спросил я сына.
- Нет пап.
Я знал его застенчивость и не стал настаивать на своем, а просто принялся за дело. Подойдя к огромной иконе Богородицы, я обратил внимание на рослого монаха, присевшего подле нее на лавку. У него был очень уставший вид и лицо умеющего глубоко мыслить человека, но, при этом полное смирения и грусти. Он не мог долго стоять и поэтому время от времени присаживался в углу на узкую, церковную лавку, уединяясь со своими мыслями. На вид ему было около шестидесяти лет. Его монашеский черный клобук был повязан на груди, слева, где сердце и открытая моему обозрению лысина окаймлялась завитыми по Пушкински, коротко стриженными локонами когда-то черных, а теперь наполовину седых – волос.
Он сидел, слегка приклонившись к стене правым плечом и смотрел куда-то в сторону царских врат. Когда я подошел к иконе и встал перед ней на колени, он слегка поджал свои огромные ноги, спрятанные под рясой.
В Богослужении участвовало еще несколько монахов, но мне почему-то запомнился именно он, хотя и лицо его я не запомнил, потому, что наверно не решился взглянуть на него напрямую.
Я подошел к сыну и встал рядом с ним. Монастырские службы очень долгие и я не собирался отстоять всю утреню до конца, у нас были грандиозные планы на сегодняшний день. Два монастыря и Белое озеро, это очень серьезные задачи для одного дня. Я отошел к двери, позвав за собой Егора.
- Егор, пойдем.
Но он не услышал меня, так и оставшись стоять возле мощей, я же отошел к самой двери, и уже оттуда позвал его. Но он опять, вторично не услышал меня. – «Странно, раньше его в храм невозможно было загнать и силой, а сегодня – такое» - подумал я.
Минут через десять сын обернулся, чтобы посмотреть на меня и я поймав его взгляд, тут же знаками показал ему, что пора идти, и он нехотя двинулся в мою сторону.
Мы вышли на улицу.
- Ну, что? Пошли в кассу музеев, и за дело? – предложил я дальнейший план действий.
- Да, - согласился Егор.
Где-то перед нами, за монастырской стеной был виден лед Сиверского озера, на котором сидели рыбаки, а над ними зависли облака северного, полного влаги – неба, готовые в любую секунду низвергнуться на землю потоком снежных, мохнатых хлопьев. Рассвет полностью уступил свои права зарождающемуся утру.
Мы подошли к кассам и взяли билеты на все шесть, находящихся на территории монастыря – музеев.
Утро постепенно отодвинуло куда-то в сторону далекой, оставшейся за местными лесами и Вологодскими полями Москвы – всю темноту прошедшей ночи, но людей на территории музейного комплекса так и не прибавлялось. Кроме нас возможно здесь было еще человек пять, или шесть. Шел десятый час, и это выглядело довольно странным для такого времени, ведь где-нибудь, ну, скажем в Петергофе, к этому часу не продохнуть от толпы людей и все пребывающих и пребывающих автобусов с новыми экскурсиями.
- Егор, а ты не знаешь. Где все люди? – спросил я в шутку сына.
- Не знаю, - сохраняя свою немногословность, ответил сын.
- Наверно они все еще спят? – наигранно предположил я.
- Наверно.
- А помнишь, как мы, когда были с тобой в Петербурге умудрялись так же проскакивать на гребне людской волны, посещая лишь только те места, где не было толпы? Как же нам все это удавалось? Не знаешь?
- Нет.
- А я знаю.
- Как.
- Просто я не гонюсь за золотом.
- За каким золотом?
- Ну, за тем золотом, на которое как раз и ловятся все эти толпы людей. Ты понимаешь, о чем я.
- Да.
- Вот и все. В этом-то и кроется вся причина. Здесь нет лепнины на стенах и нет мрамора на ступенях. Кругом маленькие окна и постоянно холодно.
- А как же иконостасы в церквях? Они же все золотые, - возразил Егор.
- Да. Позолоченные. Но этой позолоты настолько мало, что она совершенно не бросается в глаза и воспринимается как должное, так, как будто она к месту. Здесь во всем прослеживается лаконичность и скромность, в отличие от всех тех затоптанных любителями прекрасного мест. Здесь нет прикрас, в том смысле этого слова, который уже стал утерян с годами, в том его смысле, который говорит о том, что прикрасы, это искушения от лукавого. Здесь всего этого просто и не может быть. Каждый камень лежащий в фундаментах построенных здесь церквей, крепостных стен и храмов, говорит только о том, что все создано для иных целей, понятных далеко не каждому, как, впрочем, и далеко не каждому суждено и добраться сюда, даже в век современных технологий и коммуникаций.
Знаешь. Когда мой папа приезжал сюда с моим братом, то они добирались на том, что попадало им под руку. Ведь в городе и до сих пор нет ни автовокзала, ни железнодорожной станции, ни причала. Может быть есть какие-то автобусы до Вологды? Я не знаю. Но, уверен в том, что они ходят на столько редко, что проще вообще никуда не выезжать отсюда, оставаясь в этом прекрасном мире до самой своей смерти и тем самым оставаясь менее искушаемым всеми благами цивилизации.
Тогда, а это было лет пятьдесят назад. Папа с Валерой, когда приехали сюда, то не могли нигде остановиться на ночлег. В городе был только один дом колхозника, в котором все места были заняты.
- А что такое дом колхозника?
- Это примерно как хостел с одной большой комнатой, где стоит много, много кроватей и нет столовой. Валера тогда так устал, что спал до вечера следующего дня, почти сутки. А сейчас у всех есть машины и у некоторых их даже две и три, но никто сюда не едет и только поэтому город и остался таким, как и был сто лет назад. И это удивительно, это чудо. Одно из самых настоящих, полноценных чудес, которые иногда происходят в жизни каждого человека, просто некоторые не способны их замечать, а надо учиться этому. Это тяжело и иногда практически не возможно, но, если стараться, то что-то, сначала совсем чуть-чуть, а потом все больше и больше, открывается нам, простым людям, родившимся совершенно в другом мире, большого города, где много золота, но мало души.
Мы продолжали перемещаться из одного здания в другое и в каждом из них оставались одни, наедине со смотрительницами, которые готовы были провести нам даже бесплатную экскурсию, только лишь ради того, что в нас наблюдался хоть какой-то маломальский интерес к представленной в залах именно их музея – экспозиции.
- «Неужели тут бывает так мало людей?» - крутился в моей голове один, не оставляющий меня в покое – вопрос.
Мы таким образом обходили музей за музеем и постепенно подобрались к так называемым трапезным палатам, в которых было всего две смотрительницы. Пройдя всю экспозицию и оказавшись в огромном зале с окнами, смотрящими прямо на Сиверское озеро, я остановился возле одного из них.
- Смотри Егор, как хорошо на льду? Обязательно нужно сходить на озеро и попытаться сфотографировать монастырь с озера.
- Скажите пожалуйста, а можно по льду уже ходить? Это не опасно? – спросил я смотрительницу, которая в этот момент, стояла невдалеке от нас. Женщина примерно лет пятидесяти пяти.
- Нет не опасно, только лед еще мокрый совсем. На улице-то всего минус два наверно.
- А как же тогда по нему ходить? – спросил я.
- После того, как сходите в Успенский собор возьмите с собой бахилы, а то лед еще очень мокрый, - пояснила она нам.
Мы присели на огромную деревянную скамью, как раз напротив двух окон, смотрящих на озеро, между которыми зиял экран огромного потухшего телевизора. Вдруг на экране появился весь монастырь с высоты птичьего полета и начался фильм-обозрение о его истории. Это заботливая рука смотрительницы запустила тут же для нас короткий, минут на пять – фильм об истории создания монастыря.
- Посидим, отдохнем, заодно и историю посмотрим, - сказал я Егору.
Мы смотрели на огромный, плоский экран телевизора, а видели два фрагмента неба над озером и снежную, зимнюю дымку, слегка запорошенную идущим снегопадом. Время от времени на льду виднелись перемещения рыбаков, которые могли переходить от лунки к лунке, беседуя друг с другом.
- Какой-то прямо-таки библейский пейзаж за окном, - произнес я.

В Успенском соборе мы так же были одни, если не считать двух смотрительниц, одиноко сидящих в дальнем углу и мирно беседующих. Мы надели бахилы и прошли в храм, в котором, как мы уже знали из музея, практически все иконы были фотокопиями тех оригиналов, которые хранились почему-то в музее. И царские врата так же являлись новоделом несмотря на то, что настоящие были выставлены среди экспозиции икон из Успенского собора.
Фрески собора сохранились, но в пристроенной трапезной облезли и висели лохмотьями на сводах и стенах, местами, кое-где закрепленные с помощью проклейки специальными тканями. Пол весь был выстлан современной керамогранитной плиткой. И не смотря на ее богатый вид. Он совершенно не гармонировал с объемами внутреннего пространства храма.
Я обернулся назад и увидел, что одна из двух смотрительниц собора прошла за нами в храм и стояла поодаль в углу.
- Скажите пожалуйста, а почему нельзя поменять эти фотообои на настоящие иконы из музея? – спросил ее я.
- Потому, что в храме нет еще постоянного температурного режима. Он должен постепенно придти в норму после многих лет простоя без отопления. Мы сейчас стараемся его топить так, чтобы его температура не сильно отличалась от той, что на улице, хотя бы в промежутке до десяти градусов, - ответила она.
- А почему пол выложен современной плиткой? – спросил я.
Смотрительница в соборе была далеко не предпенсионного возраста, ей, возможно, было до сорока лет. На ее лице не имелось и следа косметики, но глаза ее от этого ни чуть, не теряли в своей выразительности, а скорее наоборот выглядели, возможно, и ярче чем с ней. Светотень на ее лицо ложилась таким образом, что создавалось впечатление некой отточенности и угловатости форм.
- Не знаю сама, наверно потому, что старые плиты, чугунные, были выломаны еще при советской власти и долго лежали под монастырской стеной, у башни. А потом, когда настоятель собора посмотрел их количество, то ему стало ясно, что их не просто не хватит на весь пол храма, а даже и на его малую часть. Вот тогда-то и было принято решение о том, чтобы применить керамогранитную плитку, цветом напоминающую чугун.
- Н-да. Грустно все это. Складывается такое впечатление, что деньги на внешний вид выделяются не малые, но расходуются они, что ни говори, а именно, что только на внешний вид. И это ясно, что решения идут все сверху, понятно откуда. От тех, кто руководит процессом видимо из Москвы.
- Да. Все именно так, - согласилась женщина и виновато опустила свой взгляд в керамогранитный пол храма.

Мне тогда показалось на миг, а что бы произошло если бы она оказалась в Москве. Нет, не просто оказалась, а именно ей пришлось бы там жить и бороться за свое существование. Изменилось бы выражение ее лица, не стала бы она от этого другим человеком? Не думаю. Более того, мне показалось, что ей и не нужна Москва, со всеми ее искушениями и проблемами. Это абсолютно не тот человек, которому нужно само воплощаться таким образом. Да и не только она. Многие, если не все те люди, которые живут здесь, отличаются от нас, Москвичей, гораздо большей духовностью. Эти люди не испорчены навязанным всему миром потреблением. Это совершенно другие непонятные большей части всего моего Московского окружение – люди.
Но почему же тогда те приезжие, которые попадают в Москву, идут буквально по трупам своих врагов к поставленной перед собой цели? Почему они вообще приезжают в Москву? Кто эти люди, если здесь их нет, да и возможно не может быть вообще, как таковых?
Может быть, Москва притягивает ото всюду самых худших, которым, где не живи, все плохо? Мне стало казаться, что все именно так и обстоит. Мы живем в мертвом городе, который уже давно умер и теперь распространяет свое зловоние на близлежащие города и веси, постепенно заражая их своим трупным газом. И те, кто послабее идут на его запах. Именно те, кто слаб и пуст внутри. Они заполняются Московской отравой, пытаясь ею питаться и строить на ней свой каждодневный рацион питания. Но питания отнюдь не духовного, а скорее физического.
Москва давно превратилась в помойку и уже, как мне показалось именно здесь, в этой поездке, в этих местах – никогда не приобретет свой прежний статус столицы.

Мы выходили из храма держа каждый у себя в руке пару использованных бахиллов. И посмотрев назад в сторону деревянных дверей собора со стеклянными вставками, я заметил, что эта худенькая женщина, разговаривающая с нами в храме, смотрит в нашу сторону, как будто прощаясь с нами на всегда, понимая, что кто-то подобный нам не скоро еще войдет посмотреть их храм-музей.
- Ну, что? Я думаю, что нужно посмотреть территорию монастыря и направляться на лед, - предложил я свой план дальнейших действий Егору.
- Да пап.
Мы пошли к выходу с территории монастыря и повернули направо в сторону проема в той стене, которая отделяла основную территорию от той, что была занята братией мужского монастыря, постепенно разрастающегося на маленьком участке от всей площади музейного комплекса.
- Пойдем ка туда Егор, - указал я своей рукой направление сыну.
И мы пошли в сторону этого проема, за которым на пригорке виднелось две часовенки, точнее это были, скорее всего выложенные из кирпича сводчатые навесы-башенки над ориентировочными местами, где располагалась первая землянка Преподобного Кирилла.
Подойдя поближе к ним, мы убедились, что так оно и есть. Это именно то место, где и стоит чудотворный крест, помогающий от зубной боли, поставленный еще самим Кириллом Белозерским и весь изъеденный паломниками в надежде утолить зубную боль. Копия его, а точнее такой же, только когда-то убранный, мы видели в одном из залов музея всего лишь час назад.
- Вон смотри Егор! Вот тот крест, который мы с тобой видели, только это второй, - сказал я, указывая на одну из башенок, в глубину которой я заглянул сквозь сетку ограды, - Но, не факт, что это и есть то именно место, где и жил Кирилл Белозерский. Ведь их три, а тут мы можем видеть только два, а третьего вообще не видно.
- А как же таблетки? – пошутил Егор.
- Раньше их не было, - шуткой на шутку ответил я.
- Зачем же их тогда продают? – уже серьезно спросил Егор.
- Вот! Вот это вопрос, так вопрос! Я думаю, что только потому, что кресты убрали в музеи, - таким образом ответил я сыну. Который, как я видел, прекрасно понимал меня.
Внутри, как одной, так и другой кирпичных, оштукатуренных башенок, стояли небольшие бревенчатые срубы, буквально два на два метра в плане, да и высотой не более того. В одном из них я и заметил этот крест.
Где-то под склоном этого пригорка перекладывал поленницу монах, совершенно при этом, не обращая на нас никакого внимания, понимая, что в таком количестве посетители не страшны для нарушения его покоя.
- Это сейчас можно еще заходить на их территорию без спроса. Но. Когда количество туристов увеличится, то я думаю, они закроют эту трещину в проеме стены разделяющей их территорию от основной, - произнес я.
Мы стояли на этом пригорке рядом с реставрирующимся храмом и смотрели в сторону озера, которое к тому времени все больше и больше закрывало от нас стеной падающего снега. День постепенно брал свои права, но солнце не хотело появляться на небе, как бы понимая, что оно тут вовсе ни к чему, что все замечательно и без него.
- Здесь настоящая зима, - сказал я.
- А в Москве вообще нет снега, - ответил Егор.
- Да. Север. Но почему-то совершенно не холодно, хотя мы оба надели термобелье. Ты не понимаешь, почему это так?
- Нет. Я не знаю.
- Пойдем ка вниз, на лед.
- Пойдем, - согласился Егор, - Но с начала в туалет.
- Хорошо.
И мы пошли в туалет, который оказался платным. Но пока мы стояли в очереди я спросил женщину собирающую плату за бытовые услуги:
- Скажите пожалуйста, а как нам лучше поближе подъехать к Белому озеру?
- Это вам надо ехать в Липин бор, - тут же не долго думая, ответила она.
- А далеко это? – спросил ее я.
- Километров восемьдесят пять будет примерно. Наша буфетчица Зина оттуда. Хотите я вас к ней подведу, и она все вам расскажет? – тут же откликнулась она.
- Да мы сами в буфет собирались с сыном сейчас, перекусить перед путешествием.
- Вот и славно. Я попозже подойду туда выручку сдать, а то мне тут страшно сидеть, когда больше тысячи у меня накапливается.

Сделав свои дела, мы прошли в соседнюю дверь в крепостной стене, где раньше были тюремные камеры, а теперь располагался буфет.
В буфете не оказалось ничего мясного, только пирожки с капустой, картошкой, и пшенной кашей.
- Мясного нет ничего. Что будешь есть, Егор? – спросил я сына.
С картошкой буду.
- И я тоже
Только я поставил на столик все, что мы купили, как прибежала туалетная женщина и прямо на ходу, еще из далека начала свой монолог.
- Зин, а Зин, ты ведь из Липина бора?
- Да, а что? Тань, что случилось –то? – не поняла переполоха Зина.
- Скажи вот ребятам, сколько до него ехать им?
- Так час, не больше, на своей машине-то.
- А мы успеем до темна, если еще и в Ферапонтов заедаем? – спросил я.
- Да успеете. До темна успеете, - подтвердила Зина.
- А если мы сначала в Лисин бор поедем? – переиграл я.
- Ой, тогда боюсь, что кассы в Ферапонтовом до пяти работают, а сейчас уже двенадцать, - предостерегла Зина.
- Понятно, тогда сначала в Ферапонтов, а потом Лисин бор, - подвел итог я.
- Правильно. Так лучше будет, - подтвердила Зина.
- И я тоже так считаю, - поддержала Таня, счастливая от того, что помогла людям искренне интересующимися их Родными местами.
- Ой, а зачем вам-то в Лисин бор? – вдруг спросила Зина. А Таня в свою очередь тоже вопросительно посмотрела в нашу сторону.
- Так они ж на озеро хотят посмотреть наше! – вспомнила Таня.
- Да. Нам интересно увидеть другой берег на нем, - сказал я в шутку, которая не была понята.
- А его-то вы и не увидите там. Особенно сегодня, когда идет снег, - сказала Таня.
- Его только в хорошую, солнечную погоду видно, да и то только местами, - разъяснила Зина.

Лед оказался на удивление сухим, да и снега на нем было не много. Так, что наши ноги не сильно проваливались, и бахилы оказались вовсе не нужны. Хотелось делать те фотографии, которые мне были знакомы еще с детства по книге, стоящей в книжном шкафу у папы. Потом, когда по квартире прошел концом света ремонт, пропало все, что только могло пропасть из прошлого, осталось то, что было во мне самом, в моей памяти. И жалко не столько потерю самой книги, как таковой, сколько той атмосферы, в которой я жил в этой квартире в детстве и до начала ремонта.
И сейчас особенно хотелось найти именно те ракурсы, которые были в ней на фотографиях. Для этого надо было зайти далеко от берега, примерно метров на двести. И я шел, а Егор пытался меня догнать, но все время задерживался, ища какие-то свои, новые ракурсы и точки, с которых, как ему казалось, возможно должны были получится хорошие фотографии. Я же искал ту точку, которую помнил.
Наконец я вышел на нее. С нее должен был получится весь монастырь в одном кадре, и он влез в кадр весь. Но фото оказалась потом так себе, и именно в этот момент Егор обогнал меня и прошел куда-то в сторону близлежащего острова, по краю которого росла высохшая осока и две ивы.
- Я пойду туда к деревьям из-за них должен выйти хороший кадр, - предупредил он меня.
Я не пошел вглубь острова и ограничился лишь фото через заросли осоки на переднем плане. Получив при этом уже вполне достойную фотографию, которая вполне меня устроила. А Егор тем временем поймал своим объективом то, что я как раз и помнил с самого детства, именно тот ракурс, который мне сегодня так и не удалось найти, ошибочно поведясь на общую панораму монастырских стен с озера. Но это я уже увидел только по приезде в Москву, когда он перекачал в мой компьютер все фото с своего фотоаппарата.
Этот Кэнон был подарен мной ему примерно год назад, так как я посчитал, что он будет ему гораздо нужнее чем мне, и в итоге оказался прав. А у меня же он, в свою очередь остался от нашей распавшейся семьи. Моя бывшая жена сказала:
- «Знаешь, возьми его себе, у тебя он принесет больше пользы, чем у меня»
И она была права. Но, пришло время, когда больше пользы от него стало в руках нашего сына. Он чувствовал композицию и понимал много из того, что порою бывает практически и невозможно объяснить иному человеку.
- Пошли дальше? – предложил я Егору.
- А куда?
- Как куда? Дальше вокруг монастыря в сторону гостиницы, а потом в машину и в Ферапонтов, и если очень повезет со временем, то на Белое озеро. Или ты не согласен?
- Согласен, - ответил Егор.
И мы пошли дальше.
- Осторожно Егор. Тут очень скользко, - предупредил я сына.
И буквально, через минут пять, или шесть, уже выйдя на берег, напротив угловой башни крепости он вдруг ни с того ни с сего от души, что называется, со всей силы загремел на обледенелую тропинку.
- Как ты? Вроде ничего так упал? – спросил я.
- Я-то ничего. Вот только я фотоаппарат ударил об лед, - грустно ответил сын.
- И как? Сильно?
- Вроде не очень. Да нет, все нормально вроде, - с облегчением в интонации голоса ответил он.
- Надо тебе новый объектив брать уже давно. Ну, то есть не новый, БэУшный конечно, но получше чем этот базовый чтобы был, - предложил ему я.