«Как же прекрасна жизнь!» – думал князь Михаил Николаевич Озеров, сидя с гитарою у распахнутого окна дома на Мильонной. И действительно, молодому человеку было чему радоваться: землю освещало высоко стоявшее майское солнце, воздух был напитан упоительными ароматами распускающихся почек, лед на Неве почти сошел, а долгожданный день свадьбы приближался. Напевая, Михаил уносился душою к небольшому коломенскому домику, где у окна так же сидела его невеста Аглая. Она, по настоянию Зинаиды Андреевны, вышивала наволочки для приданого. В этом занятии генеральская дочь проводила целые дни, потому как наволочек за нею давалось немало.
Прошло два с лишним месяца холодной петербургской весны, в течение которой зима не раз возвращалась. Но в последнюю неделю мая установилось, наконец, тепло, и свадьбы Михаилы и Аглаи была назначена на ближайшую пятницу. Несмотря на безоблачную погоду, время было беспокойное: чего стоила одна holera-morbus, прокатившаяся по Новгородской губернии. Не исключалось ее появление и в Петербурге, так что многие жители столицы собирались перебраться на лето в Царское Село, Павловск или Гатчину.
Волновало и польское восстание, продолжавшееся еще с ноября прошлого года. Повстанцы захватили власть в Варшаве, а русские войска под командованием генерал-фельдмаршала Дибича пытались водворить порядок в Царстве Польском. Все гвардейские полки покинули Петербург. Отправились в Польшу и поручик Алексей Григорьевич Мирский, вызванный из отпуска, в рядах лейб-гвардии драгунского полка, и корнет Денис Инберг, служивший в гусарском полку. По случаю всех этих событий балы не проводились, к немалому огорчению Прасковьи, чье представление в большой свет откладывалось на неопределенный срок.
С приближением конца мая нарастало волнение в Смольном в связи с итоговыми экзаменами и предстоящим выпуском. Рунский навещал Софью каждый приемный день, приезжая в институт вместе с Евдокией. Павел же, остававшийся решительно против возможного брака сестры, к ним не присоединялся. Евдокия, видевшая, что Евгению тягостно его неприязненное отношение, с трудом удерживала друга в своем доме.
Ветровский по-прежнему искал встреч с княгиней, а если таковые случались, тщетно пытался найти возможность остаться с нею наедине и открыть свои чувства. Это не укрылось от глаз Пелагеи, девушки умной и проницательной. Возобновив детскую дружбу, они легко сошлись с Евдокией. Пелагея ценила в княгине женщину мыслящую и чуждую светских условностей, каких в Петербурге встретишь нечасто. Чувство к ней ее отца, трагичное в своей безнадежности, печалило девушку, но не изменило ее дружеского отношения к княгине. А Евдокию очень тяготила любовь Ветровского. Она искренне уважала его, но старалась избегать возможных встреч – охлаждение отношений с мужем, происходящее из-за разногласий относительно Рунского, они могли только усилить. Отношения с Павлом уже не казались Додо столь идиллическими, какими представлялись до свадьбы. Разногласия, возникавшие между супругами, становились неизбежными – все-таки, Павел и Евдокия были людьми слишком разными. Если ее печалила смерть Дельвига, о которой, случившейся еще четырнадцатого января, она узнала совсем недавно, то муж не понимал ее горести. «Мы же совсем не знали этого человека», – удивлялся он. Для него это был всего лишь один из сочинителей, Евдокия же, выросшая на стихах Дельвига, восприняла его кончину как личное горе. Она, напротив, не понимала стремления Павла к большому свету и того, как ему не хватало балов и развлечений. Но теперь, пока светские мероприятия не проводились, хотя бы в этом отношения супругов могли быть спокойными.
Но все же с недавнего времени Евдокию не оставляло смутное ощущение внутренней пустоты. Это не могло не отдавать разочарованием, хотя пока она не могла еще дать себе отчета в этом чувстве. Теперь, когда первые восторги любви прошли, княгиня начинала осознавать, что Павел не способен заполнить эту пустоту так, как ей бы хотелось. Она слишком много полагала на это замужество, но подлинную радость по-прежнему искала в дружбе – беседах с Рунским, а теперь и Пелагеей. Рядом с Евгением она понимала, что такой близости, как с другом, с мужем у нее нет.
Горины поселились в Коломне, сняв там небольшой деревянный дом. Они не имели своего жилья в столице и не собирались здесь обосновываться. Иван Иванович и Зинаида Андреевна, сыграв свадьбу дочери, намеревались вернуться в свою деревню. Пока же подготовка к предстоящему браку Аглаи под руководством генеральши шла своим чередом.
В Петербург приехала Вера Федоровна Загряжская, заскучавшая одна в имении. Она заняла свои апартаменты, в том числе, и пресловутый будуар. А Евдокия никак не решалась заговорить с нею о Софье и Рунском, несмотря на просьбы последнего. Решение молодого человека просить руки Софьи, давно принятое, постепенно приобретало для него желанную осуществимость. Он видел, как с каждою встречей растет в княжне ответное чувство, становившееся уже большим, чем полудетская привязанность. И только неопределенные ответы Павла Евдокии, печалившее и ее, и Евгения, омрачали его восторженное настроение последних дней. Княгиня радостно удивлялась переменам в друге: исчезли его бледность и худоба, прежде пугающие, взгляд стал ясным и светлым, а блеск, прежде появлявшийся на глазах лишь в минуты воспоминаний юности, теперь не исчезал вовсе. Но особенно он был замечателен, когда в приемной зале Смольного института к нему устремлялась молодая девушка в форменном платье.