В ту ночь наконец прекратился снегопад, похолодало, и звездам было позволено вернуться. Подчиняясь неведомому приказу, они вынырнули из неизмеримых глубин почти одновременно, и в такт их мерцанию вспыхивали и гасли бесчисленные искры снежинок на земле.
Над железной крышей бункера мерзла Луна, а в крошечной комнатке, образованной железными стенами, мерзло человеческое существо по имени Гунька.
Гунька - Гуня - Сергуня - Сергей Павлович. В данный момент существо пребывало на низшей ступени и откликалось на “Гуньку”. С заоблачных высот, то бишь с Сергея Павловича, оно рухнуло очень , очень давно, да так и не сумело подняться.
Человеческая ипостась Гуньки терзалась двумя одновременными позывами, из которых ни один не желал уступать очередь другому. Вторая же ипостась - звездная - наблюдала за человеческой с брезгливостью и презрением.
Даже в самые пьяные, тягостно-беспросветные часы, когда сознание отказывалось соприкасаться с действительностью, в Гунькиной голове не переставали звучать голоса. Он был не в силах понять, что ему говорят, даже на трезвую голову, а трезвой ей нечасто случалось быть. О, если бы он слышал слова, пусть на непонятном ему языке - тогда оставалась хоть какая-то надежда. Но нет - не слова, а странные, бередящие душу звуки: напоминающие то постукивания морзянки, то клекот улетающих стай, то неразборчивое, но неизъяснимо нежное гуление маленького ребенка - метались под его черепной коробкой, как мечется эхо под сводами огромного пустого храма.
Знал ли он, кто говорит с ним? Конечно, знал. Но ни словом об этом не обмолвился ни с кем, ибо только он, единственный из более чем шести миллиардов человеческих существ, , был назначен посланником и свидетелем звезд на Земле.
Назначение произошло четырнадцать лет назад, в ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое декабря, на правой обочине дороги, которая тянулась откуда-то и вела куда-то, на сто шестнадцатом ее километре.
Удар, ослепительная вспышка - кажется, было и то, и другое. А потом Сергей Павлович, тогда еще Сергей Павлович, бежал по обочине, увязая в снегу по щиколотку и не замечая этого, пересек шоссе, едва не попав под колеса отчаянно гудящему грузовику, плутал по пустому темному поселку, безответно стуча в окна. Потом была глухая лесная дорога с глубокими ледяными колеями, снова смутно черневшие в темноте дома и, наконец, крыльцо, на которое рухнул в беспамятстве человек, который когда-то был Сергеем Павловичем. Голоса зазвучали в его голове сразу после вспышки, не смолкая ни на секунду на протяжении всего пути, и последнее, что увидел Гунька, прежде чем отключился - огромное звездное полотнище над черными пиками елей. Вот тогда он все понял, а потом перестал видеть небо.
Гунька сполз с топчана и с трудом поднялся на ноги. Он не любил свои ноги - худые, покрытые синеющими переплетениями вен, с невесть откуда наросшими костяшками в основании больших пальцев. Ноги были враждебны ему - они то и дело отказывались держать вес худого и легкого Гунькиного тела. Вот и сейчас не хотели идти, совсем не хотели, но Гунька собрался с силами и сделал четыре шага, которые отделяли топчан от двери. Железная дура упрямилась, Гунька уперся в нее плечом и давил, давил, пока не вспомнил, что надо бы открыть щеколду. После этого все получилось. Человеческая ипостась вывалилась наружу, и ее сожитель по тщедушному телу - Звездеый Посланник - был вынуждкен последовать за нею.
Гунька начал было расстегивать штаны, но тут же согнулся пополам, и жестокие спазмы, один за другим, очистили его измученное нутро.
Холодный воздух обжег небо, протиснулся в легкие. Гунька бросил взгляд на позорно испачканные армейские брюки, застонал и поднял глаза к небу. Звезды снова были на своих местах. Кажется, все, хотя кто знает? Может быть, за те две недели сплошного снегопада в далеких скоплениях случились потери. Может быть, возвращаясь на поверхность небес, светила устроили давку, и кто-то из них так и не сумел из нее выбраться. Может быть… Через несколько тысяч лет все будет известно доподлинно, но не нам вести счет погибшим звездам, не нам.
Земля, по крайней мере, в этой своей части, спала. Спали огромные ели, которым снегопад пожаловал в награду за долготерпение белоснежные искрящиеся шубы. Спали пустые дома, уставшие дожидаться давно уехавших хозяев. Спал старый лис, изредка наведывающийся в человеческие владения. Спали пес по имени Тарас, в конуре рядом с бункером, и енотовидная собака по кличке Енот Петрович, в клетке рядом с одним из коттеджей.
Звезды не спали, они переговаривались между собой, и тревожная нотка вдруг зазвучала в этом разговоре, хотя разве мог понять Гунька, о чем они говорят? Может быть, ему просто показалось..
Он постоял еще несколько минут, приходя в себя, и постоял бы еще, но правая нога решительно заявила, что с нее хватит, а палку Гунька забыл в вагончике.
Вагончик, он же бункер Посланника, был приземист, иззелена-ржав снаружи, но вполне уютен внутри. По крайней мере, Гунька считал его своим домом и в меру слабеющих сил старался этот уют поддерживать.
Обстановку составляли топчан, лично сколоченный Хозяином много лет назад, шаткий стол, сбитый Гунькой из подручного материала, и печка-буржуйка. Труба выходила через отверстие в крыше и торчала наружу, словно перископ заброшенной подводной лодки. Самой ценной вещью из тех немногих, что принадлежали Гуньке, был маленький цветной телевизор, пожалованный Хозяином на заре их знакомства. Телевизор сообщал Гуньке обо всем, что творилось за тысячи километров от поселка. Сообщал, надо полагать, весьма избирательно, выпячивая одно и замалчивая другое, но Гунька давно перестал понимать, что есть “одно”, и чем оно отличается от “другого”. Он просто любил свой старый телевизор и с ужасом ждал того дня, когда тот вдруг потемнеет экраном и замолкнет. Кроме того, с телевизором было приятно пить. Гунька разливал на двоих, но тот ни разу не пригубил из своей стопки, так что Гуньке приходилось допивать и телевизорову долю.
Одно было плохо - доски пола давно сгнили, так что больные Гунькины ноги ступали по заледеневшей земле, которую приходилось прикрывать кусками картона. Картон, как и многое другое, добывался на поселковой помойке. Зимой, конечно, добычу полезных ископаемых приходилось резко снижать - ассортимент сокращался, глубина залегания с учетом снежного покрова оказывалась слишком большой. Зато пищевые отходы сохранялись лучше, если только к Гунькиному прибытию не растаскивались местными собаками, кошками и воронами.
Нет, все-таки что-то было не так. Определенно не так. Ноги леденели, как будто их жадно облизывала вечная мерзлота. Но к этому Гунька привык. Живот не справлялся со смесью дешевого дрянного пойла, купленного на скопленные гроши у старухи Матвеевны, и объедков, часть которых Гунька позаимствовал у Енота Петровича.Опять ничего нового, сколько раз бывало. Но неясное томление, смятение, тревога на грани тошноты - вот такого Гунька припомнить не мог.
- Эй, с чего бы это, а? Да что ты молчишь все, раскрой рот-то, - обратился Гунька к Посланнику, который за неделю последнего запоя не произнес ни слова.
- Пошел ты. - вяло огрызнулся Посланник, тщетно пытавшийся расшифровать очередную порцию звездных сообщений. - Кончал бы пить, в тебе жизни-то осталось на полглотка. Загнешься, и мне тоже каюк. Прилетят вот, а мы того - под крестиком, а крестик - над холмиком. И вообще не мешай, занят я.
- Так я что… Я ничего такого, просто не по себе, - Гунька сразу пошел на попятную, ссориться с Посланником он не хотел, выслушивать нотации тоже.
- Лучше пол бы починил, - буркнул Посланник, пытаясь найти в нарастающем звездном гвалте хоть какой-то смысл, какую-то зацепку. - Хозяин доски давно тебе выделил, так у пилорамы и лежат, а ты все забрать не можешь. Стыдоба.
- Да знаю, знаю я. Вот починю трактор, тогда и возьму.
Чини уже! А то я тебе не говорил, чтобы по пьяни даже близко к нему не подходил?! “Мне к Матвеевне только” - тьфу, зараза.
- Ладно, ладно. Виноват . Лучше скажи, что слышно?
- Галдят. Может, ссорятся… Тут сосредоточиться надо, а ты то по нужде, то…. - - - - Погоди. Погоди… Так, а ну-ка, давай на улицу. Ну давай же ты быстрее, пердун старый, хорош вошкаться!
- Ноги не держат, - виновато прошептал Гунька, всовывая ноги в растоптанные галоши.
Пес Тарас лениво приподнял голову, когда Гунька перебрался за порог и с трудом сделал три шага - первые шаги в последнее время удавались ему с большим трудом. Кончик тарасова хвоста чуть дернулся и вновь опустился на грязный, слежавшийся снег. Пес последние два дня отказывался спать в конуре и вообще вел себя странно, нервно и трусовато. Сейчас он даже не привстал, а лишь обозначил приветствие и тут же, шумно вздохнув, положил голову на лапы и прикрыл глаза. Гунькины руки были пусты, а значит, в собачьей миске, где на самом дне заледенели несколько слипшихся крупинок перловки, ничего не прибавится, ничего, хоть ты умри. Гунька хотел было погладить пса, но не успел даже нагнуться.
На небо смотри давай. Внимательней смотри. Да разуй глаза-то!
Посланник был прав - стоило Гуньке поднять голову и немного повертеть ею., как обнаружилось на небе некое сияние, неяркое, неброское, как будто сочащееся сквозь необозримые небесные толщи. Большую его часть скрывали черные разлапистые силуэты елей, но если посмотреть чуть правее - да, вон туда, в сторону озера - становилось ясно, что именно там находился источник свечения.
- Видел?!
- Видел…
- Ну так что ты столбом-то встал? Бегом туда, бегом!
- Какое там бегом… Ноги не держат.
- Не ной, слышишь? Ждали, дождались, а теперь ноги у него… А ну, пошел!
И впрямь, надо было идти. Всем своим истощенным нутром чувствовал Гунька, что не стоит перечить Посланнику, прав он.
Пришлось вернуться в вагончик, натянуть второй свитер, такой же драный, как и первый, потом бушлат с прожженым правым боком, а поверх - долгополое нечто, обнаруженное в позапрошлом году рядом с мусорным баком - ну, с этим, который у самой трассы, а шапку Гунька потерял давно.
Снег, который как повалил в прошлое воскресенье, так и не переставал, почитай, четыре дня, еще не успел слежаться. Гунькины ноги увязали в предательски невесомой перине на каждом шагу, и рядом с цепочкой его глубоких следов, тянулась еще одна - от палки, верной Гунькиной спутницы.. Других следов не было. Последние автомобили уползли поздно вечером в воскресенье, то и дело застревая в снегу и отчаянно взревывая моторами, и с тех пор не появлялся никто. Впрочем, если посмотреть на занесенную дорогу, можно было подумать, что здесь не ездит вообще никто и никогда.
Дом Хозяина стоял на пригорке, освещенный яркими фонарями, но глаза его были слепы и темны - Хозяин улетел недели на две, а то и на все три лечить больную душу ласковой морской водой, соленым ветром и вином. Гунька присмотрелся и увидел неподалеку от крыльца кучку досок, почти замаскировавшуюся под сугроб. “Мои ведь это, - сокрушенно подумал он. - Мне оставлены. А как возьмешь? Да никак и не возьмешь. Трактор сначала чинить надо.”
- Раньше надо было о досках думать, - рассвирепел вдруг Посланник. - Не до них сейчас. Давай ковыляй, авось через час на месте будем.
Дорога на полуостров была совсем короткой, метров двести пятьдесят - триста.
Когда-то полуостров был маленьким островком, соединенным с Большой Землей узенькой тропкой. Тропка эта вела себя непредсказуемо и в целом подло, засасывая по колено там, где еще вчера можно было спокойно пройти.
Хозяин превратил тропку в дорогу, островок - в полуостров, и там, где раньше росли только сосны, грибы и черника, выросли четыре небольших коттеджа. Летом от гостей не было отбою, а зимой жизнь на полуострове замирала, просыпаясь лишь в пятницу вечером и снова затихая к вечеру воскресенья.
Источник странного свечения находился где-то над полуостровом, а может быть… Гунька остановился, вглядываясь в темноту. Нет, не “может быть” - источник голубоватого, какого-то нездешнего, необъяснимо чужого света теперь переместился на землю. Вон там он, точно. Господи… На лбу выступила испарина, за грудиной заныло, тяжко задвигалось, забухало.
Иди. - приказал Посланник. - Иди давай.
Гунька доковылял до начала дороги, ведущей на полуостров, хотел было перевести дух (а еще больше хотел бы вернуться домой, в уютный, нагретый вагончик, к маленькому верному телевизору), но лишь вздохнул и двинулся дальше.
“Один” - скрипнул снег под правой ногой; “один” - скрипнул снег под левой; “один” - подхватили две шеренги деревьев по краям дороги; “один!” - донеслось из глубины леса. Один. Слышишь, маленький человек, ты один. Совсем.
В глаза неожиданно ударил сноп яркого синеватого света. На мгновение Гунька ослеп, а когда зрение вновь вернулось к нему, увидел огромный, лунно-белый внедорожник, который бесшумно несся ему навстречу. Машина занимала всю дорогу, отступать было некуда, и Гунька прыгнул вбок - неловко, некрасиво, но вовремя. Он сильно ударился спиной о торчавший из снега пень, но не почувствовал боли. Как будто в замедленной съемке, мимо проплыл лунно-белый монстр, и Гуньке показалось, что на водительском сидении никого нет. И номера сзади тоже нет… В этот момент кадры начали меняться с обычной скоростью, и до Гунькиного мозга наконец дошел сигнал. Спина болела так, что перехватило дыхание.
Джип исчез из виду, теперь Гунька слышал удаляющийся рев его мотора. Через пару минут рев оборвался, сменившись звуком сильнейшего удара.. Отчаянно залаял Тарас, но внезапно взвизгнул и умолк. Наступила тишина.
Было очень больно подниматься, и еще труднее дались первые шаги. Гунька забыл отряхнуть снег, не чувствовал, как ледяные струйки стекали по спине и животу - просто тащился как мог туда, где набухало пугающее безмолвие. Посланник молчал, хотя явно нервничал, ведь с каждым шагом они удалялись от полуострова, от таинственного свечения, от тех, кто пришел за ними.
Внедорожник как будто прилип к столбу в нескольких метрах от Гунькиного вагончика. Передняя часть смялась, оскалившись гнутым металлом, порванными проводами и шлангами. Лобовое стекло держалось, но покрылось тонкой сеткой трещин. Подходя, Гунька убедился в том, что глаза его не обманули - номера сзади действительно не было.
- Саша, ты где? Саша, я тебя не вижу. Мне страшно, Саша. Саша!
Девушка говорила очень тихо, глядя куда-то вдаль, сквозь подошедшего Гуньку. Она сидела на снегу, прислонившись к передней пассажирской двери, и в обеих ее руках таяли судорожно стиснутые снежные комки.
- Я перчатки не могу найти. И Сашу. - Гунька едва разобрал слова, как будто замерзающие у нее на губах. - Вы не видели?
- Не… Не видел. Сама-то как?
- Нормально вроде… Только вставать боюсь. А Саша где?
- Не знаю я, правда, не знаю. За рулем кто был?
- За рулем… Не помню. Может быть, я. А может быть, Саша. Вы его не видели?
- Найдем твоего Сашу, никуда он не денется. Давай-ка вставай, нечего на холодном сидеть. Я помогу.
Гунькина помощь была та еще - все силы ушли на то, чтобы добраться до внедорожника, но девушка поднялась на ноги неожиданно легко.
- Надо Сашу найти, он же не мог…
- Да не мог, конечно. Ты лучше вспомни, кто за рулем был. Пили или обкурились чем?
- Нет, что вы! Я алкоголь не переношу, а Саша… Над ним все друзья посмеиваются. Бывает, к вечеру никто на ногах не держится, а он ни капли. Вообще ни капли, понимаете?
Гунька промолчал. Он не понимал.
- Ладно.- решительно сказал он, хотя не было в нем никакой решительности, а только влажновато-липкая тревога и боль в спине - Будем искать, значит. Ты идти-то сможешь?
- Не знаю… Нет, пожалуй. Голова что-то кружится. Но это ничего, это стресс. наверное. Я ведь даже не ушиблась, по-моему.
- Угораздило же вас… Тут сегодня никого, кроме меня, нет. И мобильник не работает. Как на помощь-то звать будем?
- Не знаю. - прошептала девушка. - Надо Сашу найти.
- Вот что. Я тебя в вагончик свой отведу. Там посидишь, погреешься, чайку вот попить можно. Если кто объявится, Тарас лай поднимет - мимо не пройдут. А я… - - - Погоди-ка. Вы что там, у коттеджей, делали? Хозяин, вроде, ничего не говорил, не сдавал он коттеджи-то на сегодня.
- Мы? А, я и Саша? Да. Мы… Мы там… были. Так просто.
- Просто… Странно как-то. Ладно, идем - отведу тебя в вагончик. Тарас, а ну тихо. - Да что с тобой? Перепугался, видно. Ишь, ощетинился весь. Что творится-то, господи?!
- Не нравится мне это. - неожиданно встрял Посланник. - Девка мне эта не нравится. Не тащил бы ты ее домой, а?
- Цыц. - рассердился Гунька. - Что ты меня весь день сегодня жизни учишь? Сам как-нибудь. А девку жаль, перепугалась. Да и сидеть на холоду разве дело? Застудит себе эти, как их...Короче, нечего тут бояться. И взять у меня нечего, ни денег, ни шмоток, сам знаешь.
Посланник обиделся и замолк.
Печка не успела остыть, в вагончике было еще тепло.
- Хорошо тут. Спокойно. - девушка опустилась на топчан и неожиданно зевнула. - Спать так хочется…. Просто глаза сами закрываются. Я посплю у вас немного, можно? А вы Сашу….
- Она уснула мгновенно, стоило Гуньке пристроить ее чуть поудобнее и укрыть потертым байковым одеялом.
- Да, дела… - Гунька пожевал губами, помолчал с минуту, но Посланник не поддержал разговор. - Выходит, и Сашу этого теперь искать надо. Может, к коттеджам вернулся… А может, и в поселок побежал за помощью.
Доковылять до поселка представлялось решительно невозможным. Силы были не просто потрачены, а можно сказать, еще и в долг пришлось взять, и Гунька боялся даже подумать, как и чем этот долг придется выплачивать.
- К коттеджам пойду. - твердо сказал Гунька и прислушался, не откликнется ли Посланник.
Тот молчал.
Казалось, что дорога на полуостров удлинилась раз в десять. Гунька шел очень осторожно, аккуратно переставляя ноги - еще одного падения его спина бы не перенесла.
Саша, говоришь… Где тут, мать его, Саша? Следы-то где? Нет следов. Ни человечьих, ни звериных, ни…. Вот блин. Надо же...
Снег лежал на дороге ровным слоем, еще пушистый, еще вовсю искрящийся под звездами. Никто пока что не посмел или не успел нарушить эту идеально ровную белизну. Разве что в самом начале видел Гунька свои собственные следы, а еще вмятину на краю, как раз там, где он отпрыгнул в сторону, упал и долго барахтался, пытаясь подняться.
- Эй, это что же… Как такое может быть, а?
- Ты вообще помнишь, зачем сюда шел?!- окрысился Посланник. - Все тут может быть, да еще и похлеще. Следов от колес он не видит. Ну, не видишь, значит нет их. Иди давай.
Свет. В одном из коттеджей горел свет. Гунька понял это еще на полпути. А как дошел, увидел, в каком - в ближайшем справа. Во всех комнатах. Дверь на летнюю террасу была приоткрыта, а перед входом раскинулось нежно-пушистое снежное одеяло, не тронутое ни единым следом.
Рядом, в своем домике-клетке, короткими, нервными побежками перемещался туда-сюда Енот Петрович. Иногда он останавливался, симпатичная мордочка прижималась к проволочной сетке, ноздри втягивали воздух, после чего быстрые, нервные перемещения возобновлялись. Зверь был напугано, из клетки воняло - Гунька не мог припомнить, чтобы так сильно. И запах этот проник в Гунькино ослабевшее тело, пропитал каждую его клеточку животным безотчетным страхом.
- Слышь… Саша? Ты это… ты выходи, ладно? Тебя девушка твоя ищет, волнуется. Выходи, я отведу. К девушке отведу.
Енот Петрович вдруг стремительно протиснулся в круглую дыру, служившей входом в “спальный отсек”, весь сжался и замер.
В доме стояла тишина.
Больше всего сейчас Гунька хотел бы оказаться в своем вагончике, на топчане, чтобы горели-полыхали в буржуйке березовые поленья, да хоть ольховые, да черт с ним - пусть даже обломки подобранного на помойке ящика - лишь бы тепло и покойно, лишь бы мерцал и убаюкивал старый телевизор, да поскуливал во сне верный пес Тарас.
- Не ходи.туда, - попросил Посланник, а он никогда не просил - обычно приказывал или читал нотации. - Не надо. Плохо там.
- Пойду. - отрезал Гунька и вдруг как-то успокоился, подобрался. - Надо. А чего бояться-то мне? Прикончат? Ну да, могут. Так я ведь и не живу давно, тебе ли не знать. А вдруг… Вдруг это за нами, ну, как думали - за нами наконец. За мной.
За тобой. - эхом отозвался Посланник и замолчал.
Свет на втором этаже погас и через секунду зажегся снова. Погас. Зажегся. Погас.
Гунька вздохнул и поставил ногу на нижнюю ступеньку крыльца.
Он часто бывал в этом коттедже, убирал за постояльцами, все больше молодыми, шумными, крепко пьющими компаниями. Выносил сотни окурков, жестяных банок из-под того, что по привычке либо недомыслию называют пивом, выбрасывал перекрученные и перепачканные простыни. Много чего находилось в наспех покинутых комнатах; словно охотник по следам, восстанавливал Гунька по валявшимся на полу предметам все, что происходило здесь в выходные.
На этот раз восстанавливать было нечего. Внизу было идеально прибрано и пусто. Мусор, если и был какой, вынесен. Полы вымыты, посуда расставлена по местам. Никого…
- Саша, - снова позвал Гунька и, не получив ответа, начал взбираться на второй этаж.
Вспыхнула лампочка, сама, Гунька не притрагивался к выключателю. И здесь абсолютная чистота, словно только что зкончилось строительство, и первая шальная волна веселых, поддавших по дороге гостей еще не хлынула в новенький коттедж. Покрывала не наброшены кое-как, а натянуты туго, без единой складки. На полу - ни пылинки, кроме… Кроме скомканного листа бумаги, как будто нарочно брошенного так, чтобы заметили.
“Протокол осмотра места...” - Гунька щурился, пытаясь разобрать буквы, расправил листок и поднес его к свету.
Свет погас.
Звук шагов внизу словно внезапно просочился сквозь ледяную тишину - вот только что был слышен лишь звон в ушах, а теперь вдруг заходил кто-то по комнате туда-сюда, туда-сюда. Спокойно, размеренно. Гуньку ждал? И как в дом проник, ведь ни стука, ни тишайшего скрипа…
Гунька хотел было окликнуть, но язык словно примерз к небу.
Тот, кто находился внизу, остановился, постоял с минуту и поднялся на первую ступеньку. Гунька вжался в стену и стиснул только что расправленный листок. Табуретку бы сейчас, вроде той, что у кровати - тяжелая, как раз то что надо . А еще лучше нож или даже пистолет.
Внизу кашлянули и остановились. Секунды тянулись бесконечно долго - липкие такие, вязкие. Гуньку замутило.
Передумал?! Спустился… Опять стоит, ждет. Ну же, ну! Только не надо сюда, наверх, не надо. Очень тебя прошу. Если ты за мной, то погоди немного, дай подышать, а? Я чуть-чуть, я долго не буду. Я…
Он пошел к двери. Точно, пошел! Распахнул дверь, хлопнул. Вот, слышно, как снег скрипит. Куда идет, зачем? И… кто?
С трудом справляясь с тошнотой, Гунька доковылял до двухспальной кровати, плюхнулся на нее, переполз и добрался до окна. Из этого окна был виден весь полуостров.
Фигура в черной куртке с капюшоном двигалась к самому большому коттеджу, названному в честь убиенного несколько лет назад молодого медведя-шатуна.
Неизвестный шел не спеша, ноги ставил твердо и уверенно.
Внезапно он остановился, обернулся и помахал рукой. Точнее, махнул, делая приглашающий жест.
Гунька рухнул на кровать и прижался лицом к покрывалу. Он бы с радостью зарылся в эту кровать, как страус в песок, как мышь в нору.
Но его ждали. И прятаться было бесполезно.
Когда Гунька снова выглянул в окно, фигура исчезла, зато в коттедже зажегся свет.
Свет - хорошая, уютная штука. Свет успокаивает, как будто говорит: “Не бойся, человек. Ты не один. Вот видишь, зажглись окна, в доме веселая суета. Это тебя ждут, тебе радуются и готовят встречу.”
Все так. Только не в этот раз, не в этот.
Да и свет погас. Потом включился снова.
Гунька тяжело вздохнул и сполз с кровати. Ноги не слушались, пришлось ковылять вдоль стены. Лестница показалась такой высокой, а площадка внизу такой далекой и недоступной, что Гуньку замутило снова.
Когда он наконец оказался внизу, лоб покрылся холодной испариной, а тельник промок и противно прилип к спине.
Гунька вывалился наружу и набрал полные легкие колючего морозного воздуха, настоенного на сиянии далеких звезд.
Звезды равнодушно поблескивали, перемигивались друг с другом, но до Гуньки им не было никакого дела.
Эй, - обратился он к Посланнику. - Что скажешь? За нами, вроде, как и думали. Только странно как-то…
Посланник не ответил, и Гунька вдруг почувствовал абсолютное, неизмеримое одиночество. Посланник не просто не ответил, он исчез. Ушел из Гунькиной головы насовсем, даже не попрощавшись.
- Ну и ладно, - вдруг разозлился Гунька. - Ладно, черт с тобой. Черт со всеми вами, я сам.
И пошел туда, где то включался, то потухал свет.
Дверь, как и в прошлый раз, была приоткрыта. Заходите, мол, Сергей Павлович, ждем вас-не дождемся. Гунька вдруг вспомнил, что он на самом-то деле Сергей Павлович, но сил и решительности от этого не прибавилось.
Эй, - голос его прозвучал неожиданно громко, даже как будто эхо метнулось по пустому помещению - Саша, или кто ты там. Звал меня? Ну вот. Пришел.
Он ожидал, что никто не ответит, и не ошибся. Пусто, идеально прибрано. Мерзла прибитая к потолку медвежья шкура с залысинами, поблескивали оставшиеся с Нового года елочные игрушки, развешанные на стенах. Куда идти, что искать?
Гунька стоял, не шелохнувшись, и ждал знака.
Внезапно потянуло холодом, хотя в коттедже и так было не больше плюс пяти.
Похоже, в одной из комнат было открыто окно. Или его только что открыли? Знак?
Там было холодно, очень холодно, гораздо холоднее, чем мог ожидать Гунька. Прикроватный столик покрылся тонким слоем инея. Странно… А почему тогда второй, у соседней кровати - нет?
Гунька оглянулся - не стоит ли кто за спиной - и провел по столешнице пальцем. Может быть, просто замерзли руки и пальцы ничего не чувствовали? Иней должен быть холодным, как же иначе?
Этот не был.
Что-то мягко ткнулось ему в лодыжку. На мгновение сердце забыло, что ему положено делать, но как только вспомнило, Гунька обернулся.
Грузовичок. Пластмассовый. Детский.
С ярко-красной кабиной и ядовито-зеленым кузовом.
Китайский, наверное.
“Сережа, а ну перестань плакать! Стыдно, такой большой мальчик. И вытри сопли- немедленно. Вот сейчас дядю этого позову, он тебя заберет. Ей-богу, заберет!!”
Ноги вдруг сделались ватными, и Гунька схватился за столешницу обеими руками. Как будто в дальних, темных закоулках памяти шевельнулось что-то и вновь замерло.
Когда хлопнула дверь и послышались удаляющиеся шаги, Гунька даже не удивился. Он знал, куда ему идти.
“Палыч, скорее давай. Жми. Жми!!!”
Дверь в третий коттедж была оставлена открытой, но тот, кто ждал его за нею, на этот раз решил не включать свет.
Гунька столько раз бывал во всех этих коттеджах, что в любом из них мог передвигаться вслепую. В этом, например, крохотная прихожая, справа - вешалка, вот она.
Дальше должна быть дверь, Порожек там не очень удобный, зацепиться можно.
Дверь была приоткрыта, и за нею клубилась темнота.
Гуньке очень не хотелось входить, но стоять перед чернеющей щелью было страшно, а поворачиваться к ней спиной - еще страшнее. Он тяжело вздохнул и шагнул через порог.
Почему здесь так темно? Даже при выключенном свете что-то должно быть видно, глаза должны привыкнуть, должны…
Спина как будто покрылась льдом, а сердце вдруг забыло, что и как нужно делать, чтобы кровь не застывала в жилах.
За столом, лицом к двери сидел человек. Гунька не видел его лица, потому что нельзя увидеть то, чего нет. Как и нельзя назвать человеком сгусток ожившей темноты, принявший формы человеческого тела, облаченного в подобие куртки с капюшоном.
Гунька с радостью бы потерял сознание, но слегка помутившийся его рассудок все еще оставался при нем и, более того, лихорадочно фиксировал некоторые детали.
Черная дыра - что-то такое Гунька слышал много лет назад, в другой жизни, а теперь вдруг вспомнилось. Черная дыра вместо лица, как будто всасывающая в себя последний, отчаянно пытающийся удержаться в помещении свет. Свет еще пытался уцепиться за края, но дыра была неумолима, и он стекал, стекал в глубину, теряясь там безвозвратно.
“А папа когда придет?” “Папа… Папа сегодня не придет...” “А завтра?” “И завтра тоже не придет.” “А послезавтра?” “Сережа, папа… Папу забрали. Он теперь нескоро придет.” “За что? За что забрали? Он хороший!” “Это мы знаем, что он хороший. А другие люди решили, что нет. ”
Темнота снова пришла в движение - безмолвная фигура протянула руку, и, повинуясь жесту-приказу. Гунька осел на скамейку по другую сторону стола.
Отвести глаза от черной дыры было невозможно.
Тихо. Коттедж как будто подавился наполнившей его темнотой и задохнулся. Умерли скрипы и шорохи, которые раньше жили на втором этаже. Умерли вообще все звуки, которые когда-либо населяли комнаты и прихожую. Гунькино сердце тоже собиралось затихнуть, но перед этим, наоборот, начало бешено набирать обороты. Только его неровный, сбивающийся с ритма стук да сопровождающий звон в ушах свидетельствовали о том, что Гунька еще жив.
“Мама, я боюсь.” “Кого, сынок?” “Вон там, темное такое.” “Это шкаф. Нечего его бояться.””Мама, я этого дядю боюсь. Он меня заберет. ” “Да что ты, Сереженька, я пошутила. Никто тебя не заберет.” “Нет, заберет, заберет! Мама, я больше не буду!” “Господи, Сережа, да ты описался… Ну что же это такое!”
Фигура сидела не шелохнувшись, а напротив нее вмерзал в скамейку Гунька. Голоса. Голоса, внезапно прорвавшиеся сквозь гул крови и глухие удары сердца. Поначалу они были практически неотличимы от гула и ударов.
“Бабушка, а почему тетя Рита к нам больше в гости не приходит?” “Тетя Рита… Тетю Риту Бог забрал.” “И меня заберет?” “Он нас всех заберет, просто каждого в свой срок. Мой уже скоро, а твой еще нет.” “А если и мой скоро?” “Да что ты, Сережа, глупости-то говоришь?!”
“Сережа, ну ты дурак. Стыдно прямо. Что ты всего боишься?! Вон другие не боятся и живут - нам бы так. А ты...”
“За долги заберут, ты понял? Все заберут, из-за тебя, идиота. Господи, я-то тоже хороша.Что я в тебе нашла?! И тогда не очень понимала, а теперь-то…”
Его заберут. Однажды у него заберут все, а потом заберут и его самого. Сергей Павлович
гвсегда это знал, а Гунька забыл. Или не хотел вспоминать. Сергей Павлович боялся - до онемения конечностей, до ледяного пота и боли в челюстях, до пугающе редких, как будто затухающих ударов сердца. Гуньке было все равно. Или почти все равно.
- Ты за мной? - с трудом разлепив губы, спросил Гунька и не узнал собственного голоса.
Черные дыры не обязаны отвечать. Мы спрашиваем - они молчат.
“Сережа, я ухожу. Хватит с меня. Все, дочка выросла, большая уже. Пора хоть немного о себе подумать. Ты меня слышишь вообще? Что ты губами шевелишь? Тоже мне, рыба. Рыба и есть! Да иди ты… Ключ отдам потом, когда вещи заберу. Счастливо оставаться.”
- Что… тебе… нужно? Что я сделал?
“Поздравляю, Палыч, свободен, как ветер? Да ладно тебе киснуть, тут халтура прикатила. С хорошим припеком, кстати. Мы с тобой одному мужику кое-какое барахло завезем. Тоже, кстати, c женой разошелся, хочет вещи забрать. Мы ему, значит, ,барахло, а он нам - бабки, а заодно и рыбалочку, и баньку, и.. Ну, ты понял. Он базу отдыха держит..” “Что за мужик? Ты его хорошо знаешь? Много везти?” “Сидели мы с ним не раз. Крепкий мужик, кого хочешь перепьет. Меня так за полчаса уделал. Вроде, нормальный. Так, а что дергаться-то? Ну, загрузим сумки да чемоданы в твою “Газель”, тебе же дадут, так? Не первый раз берешь.” “А что в мою-то? Шеф уже косо смотрит.” “Послушать тебя, так все косо смотрят, с самого рождения… Ты со мной, Палыч, или нет? А то мне есть кому еще предложить.” “Черт с тобой. Поехали. Мне все равно дома делать нечего.”
- Что я сделал?! Ну скажи мне, пожалуйста!
Так говорил бы Сергей Павлович. Гунька много лет обходился без “пожалуйста”, и когда слово вдруг растолкало прочие и вылетело наружу, он оторопел.
Кто-то легонько толкнул его в ногу, сердце ухнуло о в бездну и еле выбралось оттуда. Он пошевелил ногой, и нечто легкое откатилось в сторону. На маленьких игрушечных колесиках, судя по звуку. С трудом оторвав взгляд от черной дыры, Гунька нагнулся, пошарил в темноте и поднял игрушечный грузовичок. С красной кабиной и ядовито-зеленым кузовом. Зрение не могло различить цвета, но Гунька был уверен: кабина - красная, кузов - зеленый.
Зачем?!
***
"Палыч, скорее давай. Жми. Жми! Засветло уже не доедем, ну хоть к полуночи бы успеть.
Я и так быстро еду. Темно, дорога скользкая. Зачем в ночь-то погнали?! Могли бы завтра утром.
Эх, Палыч, Палыч! Раньше сядешь - дольше просидишь. Мы с тобой уже рано утром на лед выйдем, окуней надергаем, они там жиррные.
Рано утром клевать не будет. Ты сам говорил.
Ну, значит, выспимся как следует - и на лед. Лишний день отдыха. Классно же, а?
Не знаю… Что, приятель твой до завтра потерпеть не мог?
А черт его знает. Может, так по своему барахлу соскучился, что и часа лишнего ждать не может. Да нам-то с тобой что? Денежку дали, за срочность добавили, напоили, спать уложили да еще и под бок какую-нибудь, в самом соку. Радуйся!
Не нравится мне это…
Да тебе никогда ничего не нравится. Все подвоха ждешь. Серега… Серега, тормози. ТОРМОЗИ!"
Двое с автоматами, еще один - в нескольких шагах, “Калашников” наизготовку. Армейский “Урал” на обочине… Твою мать!
- Документы предъявите.
Фонарик светил прямо в лицо, слепил глаза. Сергей Павлович зажмурился, нашарил документы и протянул невысокому, коренастому сержанту.
- Куда едем? Что везем?
- Это… на рыбалку мы. На базу. - торопливо заговорил Костик. - Отдыхать едем.
- Отдыхать… Это хорошо. Кузов откройте.
- Кузов-то? Сейчас, сейчас. - засуетился Костик.
- Вы. - луч света уткнулся ему в лицо и неторопливо обшарил лоб, нос, губы, подбородок, а потом еще раз прошелся вверх-вниз. Сергею Павловичу показалось, что лицо напарника побелело. Впрочем, может быть, просто показалось. - Выйдите и откройте кузов. Водителя попрошу остаться на месте.
Костик покорно кивнул и вылез из машины. Сергей Павлович слышал, как открывается кузов, как скребут по полу передвигаемые сумки.
- На рыбалку., говорите… Вы что, на месяц туда собрались? Снасти ваши где?
- Вот, вот они, снасти, - Костик явно засуетился. - Вот. Ледобур новенький, пешни на всякий случай, вот ящики наши. Открыть?
- Откройте. Да, вижу. Вы что, в первый раз на лед? Все новое, как я погляжу.
- Нет, я лет тридцать рыбачу. Просто премию дали, решил все обновить, так сказать..
- Премия - это хорошо. Ладно. Закрывайте ящики. Там что?
- Сумки с барахлом разным. Одежда, посуда кое-какая. Дома уже плюнуть некуда, вот на базе и оставлю у знакомого.
- Вон ту сумку откройте. Так… да уж, такое дома хранить смысла нет. Эту тоже откройте. Понятно… Оружие, наркотики есть?
- Упаси бог.
- Ладно. Можете закрывать кузов.
- Если не секрет, что стряслось-то?
- Вводная пришла, - коренастый вернул документы, вздохнул и неопределенно махнул рукой. - Всех проверяем. Все, счастливой дороги. И скорость-то сбавьте, он выразительно, в упор посмотрел на Сергея Павловича. - в другой раз без прав останетесь… рыбаки.
- Легко отделались. - Костик улыбался, похихикивал, а Сергею Павловичу было нехорошо. - Вводная, блин. Урки какие сбежали, что ли?
- Насчет “легко” - не знаю, - вздохнул Сергей Павлович. - Я, когда отъезжали, в заднее зеркало посмотрел. Он наш номер записал, кажется.
- Ну записал и записал. Подумаешь! Служба у них такая. Скажи спасибо, что права не забрали и самих не замели.
- Я же тебе говорил, не надо так гнать. Не надо. Костя… А ты вообще знаешь, что мы везем?
- Барахло. Я же тебе говорил.
- Ну да, ну да…
- Не парься, Палыч. Э, да ты побольше моего испугался… Вот что. Давай-ка остановимся, я тебя сменю. Нам еще километров восемьдесят как минимум.
- Да ладно. Я сам доеду. Аккуратненько.
- Не, Палыч, с тебя на сегодня хватит. Да и отлить бы надо. У меня, когда на их “калаши” глянул, пузырь чуть не лопнул. Вот здесь останови.
Напарник блаженно ухал и отдувался. Потом застегнул штаны, открыл кузов и, повозившись там пару минут, выдернул небольшую сумку. Сергей Павлович отвернулся - похоже, и на него вид заряженных автоматов подействовал так же, как на Костика.
- Вот, Серега. Держи. - в руки Сергею Павловичу сунули увесистый термос. - Я поведу. А ты себе потягивай. Отличная штука. Расслабляет на раз. Не успеешь оглянуться - уже долетим.
- Ну, ты с “полетим”-то осторожнее, - буркнул Сергей Павлович, усаживаясь на пассажирское сидение. - Хватит летать уже. И так и этак заполночь только доберемся.
- Похоже, так...Все, поехали!
Обжигающе-горячее, сладкое, густое… Тепло мгновенно разлилось по всему телу, веки набрякли. Страхи, верные спутники Сергея Павловича, один за другим тонули в горячем и густом. Номер записали? Наплевать, мы же ничего плохого не делали. Ну, скорость немного превысил, бывает. Дома пусто, ночью просыпаешься от каждого скрипа. Дома я еще не завтра буду,, ну и хорошо. Опять поджелудочная вчера… Ничего. Прорвемся. Да ты посмотри, как леска натянулась! Ух ты! Здоровый, кажется. Жирный. Сейчас мы его… Сейчас мы… Сейчас…
***
Сгусток темноты, на время прикинувшийся пальцем, нацелился Гуньке в грудь, а затем сместился чуть левее. Что ему нужно? Что?!
Палец несколько раз качнулся, как будто подсказывая: “Ищи. Ищи!”
Что искать?!
Может быть, во внутреннем кармане… Да, там что-то было. Смятый листок бумаги. Гунька похолодел. Протокол осмотра… Он же тогда засунул его в карман. Зачем? Вот, оказывается, зачем.
- Что я сделал? - выдохнул он.
***
Он очнулся от сильной, саднящей боли и солоноватого вкуса во рту. Кровь стекала с разбитого лба, носу, кажется, тоже досталось. Сергей Павлович хотел стереть кровь, коснулся правого века и вскрикнул. Глаз, похоже, заплыл и почти ничего не видел.
Еще очень болела грудь - так, что перехватывало дыхание. Голову распирало от тяжелой, тошнотворной мути.
Где я? Что… Что это было?
Он сидел на водительской сидении, вдавившись грудью в рулевое колесо умершей “Газели”. В том, что машина умерла. Сергей Павлович не сомневался - он чувствовал автомобили и понимал их лучше, чем людей.
Как они оказались на обочине и врезались в это проклятое дерево? Он заснул за рулем? Он… Где второй?! Костя. Костя!
Взгляд скользнул по зеркалу заднего вида. Господи…
Сергей Павлович с трудом разогнул непослушное тело, открыл дверь и почти вывалился из машины. В грудь как будто всадили нож, но через секунду он забыл об этом.
К смертельно раненой “Газели” примерз белый внедорожник. Догонял? Пытался обойти? Заснувший водитель “Газели” (господи, это же я, я!) случайно нажал на тормоз?
Сергей Павлович, пошатываясь и хватаясь рукой за борт, обошел “Газель” и замер.
- Саша, ты где? Саша, я тебя не вижу. Мне страшно, Саша. Саша!
Девушка сидела прямо на снегу, привалившись к холодному, безжизненному боку автомобиля.
- Я перчатки не могу найти. И Сашу. - пожаловалась она. - Вы не видели?
Сергей Павлович не видел перчаток, но видел, что Саше уже нельзя было помочь.
- Сашу? Найдем, найдем - забормотал он. - Ты сама-то как?
- Сама… Не знаю. Вроде бы, ничего. Надо Сашу найти.
- Что случилось? Скажи, что случилось?!
- А вы… Вы разве не знаете? Вы же ехали…
- Я? Я… Да… И все-таки… Что?!
- Я задремала. Саша музыку включил, хорошую такую. А потом… Потом удар. Я проснулась. Как вы думаете, он за помощью пошел, да?
- Да. Да - торопливо закивал Сергей Павлович. - Ты вот что… Давай-ка вот сюда перейдем, тут безопаснее.
Девушка поднялась с земли, пошла за Сергеем Павловичем, попыталась было сопротивляться, когда он снял с себя теплую куртку, но быстро сдалась и набросила ее поверх своей короткой шубки.
- Я вспомнила - вдруг сказала она. - Саша крикнул: “Что ты делаешь, гад?!”, а потом был удар. А что вы сделали?
- Я?!
- Ну, Саша ведь кричал, значит, что-то сделали. Надо Сашу найти, он все объяснит.
Кажется, переломов нет, разве что ушибы, да и то не очень сильные. Повезло. Господи, что же я сделал? У нее шок.
Сергей Павлович беспомощно огляделся. Дорога была пуста. Но сейчас… Сейчас кто-то проедет мимо, остановится…
Они меня заберут. “Не виноват, говоришь? Докажи.” Ничего я не смогу доказать. Кто был за рулем? Выходит, я. Костя пропал куда-то. Других свидетелей нет.
А еще я пил… Из термоса этого, будь он проклят. Там то ли бальзам, то ли коньяк, то ли… Да какая разница?! Все на меня повесят.
А если… если я правда виноват?!
Подкатила тошнота. Тонкие губы, безжалостные серые глаза, ровный, спокойный тон - вот такие придут за ним. Он всегда это знал. Придут, без лишних слов посадят в машину, отвезут… И на этом кончится его жизнь, потому что заберут все: свободу, прошлое, будущее. Останется только настоящее. Холодное. Бессмысленное. Беспросветное.
- Я позову кого-нибудь. - пробормотал он. - Сейчас позову, найду. Ты подожди…
Вот и все. За что?! Что плохого я сделал, чтобы со мной так?! За что наказали?]
Сергей Павлович шел по обочине, потом перешел на бег. Вот они… Сзади. Сероглазые, с брезгливой усмешкой на тонких губах, с голосом, от которого кровь превращается в лед. Совсем близко. Могут схватить его прямо сейчас, но почему-то тянут. Почему? Им нравится наблюдать за маленьким, смертельно напуганным человеком, вот почему! Им нравится чувствовать свою абсолютную, безраздельную власть над всем жалким и трясущимся.. Они играют с ним, как кошка с мышью, а глупая мышь иногда думает, что от нее кое-что зависит. Но это ненадолго.
Они уже совсем рядом. Кто-нибудь, помогите! Помогите мне доказать, что я не виноват, что я вообще никогда и ничего плохого не делал, а если и держал что-то в мыслях, так это же в мыслях только!
В отчаянии Сергей Павлович вскинул глаза к небу - чистому, морозному , небу, усыпанному звездами. Эй, вы, далекие, кто там есть, помогите! Просто помогите!
ПОМОГИТЕ!
Голова наливалась свинцовой, непереносимой тяжестью, воздух как будто отказывался проникать в легкие.
“Беги”. - вдруг зазвучал голос из ниоткуда, может быть, голос далекой звезды, а может быть, еще кого-то ,- “Беги. Прячься. Жди. Придет время, и мы заберем тебя. Теперь ты наш. Наш… НАШ!”
В это мгновение в голове Сергея Павловича поселился Посланник.
Потом были удар и яркая вспышка, а еще через секунду Сергей Павлович исчез.
Человек, который еще некоторое время откликался на эти имя и отчество, оглянулся, обвел невидящими глазами пустую заснеженную дорогу, черные силуэты деревьев по обочинам, скользнул взглядом по двум разбитым автомобилям, замершим в паре сотен метров от него, и бросился бежать.
Он бежал все быстрее и быстрее, пересек шоссе, едва не попав под колеса одинокого, отчаянно гудящего грузовика, и углубился в лес.
***
- Это не я был, - прошептал Гунька. - Не я за рулем… А девушку., получается, бросил… Вот оно как… Теперь вспомнил. Так ты за мной? Мой, значит, срок пришел? Так я готов. Давно уже. Забирай. Забирай меня, слышишь?!
Он знал, что ему не ответят, боялся и радовался этому.
Темнота пришла в движение. Фигура напротив медленно поднялась, опираясь руками на край стола. Гунька тоже хотел встать, но не смог - сразу закружилась голова. Ну, забирай! Я здесь, вот он я.
То ли в помещении немного посветлело (с чего бы?!), то ли…
Фигура медленно таяла.
- Куда ты?! Зачем приходил? Если забирать меня, почему не...
Гуньке все-таки удалось встать. Осторожно, мелкими шажками, он начал обходить стол.
Сначала под ногой хрустнуло, потом ее повело куда-то вправо, и только край стола удержал Гуньку от падения. Грузовичок. Детский. Он наступил на него.
- Что, другого не нашлось? - вдруг злобно спросил Гунька. - “Газели” игрушечной в запасе не было, да? Или это тот, что меня на дороге чуть не сбил? Да отвечай ты!
Черная дыра почти слилась с окружающей темнотой, да и темнота уже как будто ослабла, устала. Но все же очертания еще были видны, и Гунька шагнул вперед., протянул руку…
- Стой! Объясни мне… СТОЙ!
Сейчас исчезнет, никогда ничего не узнаю…Подожди!
Что-то взорвалось в Гунькиной голове, и он бросился вперед, пытаясь удержать это непонятное, ускользающее, знающее о нем все, но отказывающее в помощи.
Руки обхватили пустоту, в голове прогудел еще один взрыв, и Гунька исчез.
***
- Живой? - кто-то шлепал его по щекам. - Сергуня, ты что творишь-то?!
Хозяин наклонился над ним и начал осторожно приподнимать. - Болит? Ты скажи, если болит, хорошо?
- Ничего не болит, - прошептал Гунька. - Голова кружится.
- Это нормально. Ты удачно упал, еще пару сантиметров - и хоронили бы тебя, Сергуня. Сдурел совсем, что ли? Зачем среди ночи сюда влез? Зачем свет везде повключал, а тут - нет?! Что за пойло на этот раз?!
- У Матвеевны брал. - виновато прошептал Гунька. - Извини. Сам себя не помню.
- У Матвеевны… Точно заявление на нее накатаю, старую сволочь. Ведьма чертова. - Ладно, встать можешь?! Вот, давай вставай. Садись.
- Там... Джип разбитый. И девушка. Я в вагончик ее отвел, спит.
- Да уж... - протянул Хозяин, критически осматривая Гуньку. - А ангелы небесные к тебе, часом, не спускались? Или бесы?
Гунька не ответил.
- Значит, так, дорогой мой Сергей Павлович. - Хозяин улыбался, хотя улыбка получилась какая-то грустноватая. - Во-первых, тебе повезло, что я на четыре дня раньше вернулся, иначе бы ты тут просто замерз насмерть. Во-вторых… - тут Хозяин перестал улыбаться. - Документы твои наконец выправили. Так что, Сергей Павлович, скоро повезем тебя в больницу, ноги лечить. А потом… Потом - в интернат. Нельзя тебе тут больше оставаться, сопьешься вконец и пропадешь. Ну, а в-третьих….
- Подожди. - хрипло проговорил Сергей Павлович. - Я… Я вернулся.
- Да ты, вроде, никуда и не уходил. - усмехнулся Хозяин. - Разве что, по коттеджам невесть зачем шлялся. Ты хоть можешь припомнить, с чего тебя туда понесло?
- Нет. - соврал Сергей Павлович. - Не помню. Слушай… Я тебя никогда не спрашивал, теперь вот спрошу. Ты, когда я к тебе… заявился… ты обо мне справки какие-то наводил?
- Ну… Вначале - нет. Не до того было. А потом, конечно, стал выяснять.
- Что узнал?
- Да ничего. Среди без вести пропавших искал - не было тебя в доступных списках, никто в розыск не подавал. А если и было что, я о том не знаю.
- Ладно… А скажи, тогда… происшествий… никаких не было?
- Каких происшествий? - прищурился Хозяин.
- Дорожно-транспортных… - с трудом выдавил из себя Сергей Павлович и тут же почувствовал, как леденеет спина.
- Было. - голос Хозяина был совершенно спокоен, но у Сергея Павловича потемнело в глазах. - Внедорожник столкнулся с “Газелью”. На 116-м километре. Один погибший. А что?
- Это не я! Не я был за рулем!
- За рулем чего?
- “Газели”. Не я!
- Знаю. - Хозяин смотрел в упор, и Сергею Павловичу показалось, что губы его стали чуть тоньше, а глаза, обычные карие глаза, вдруг приобрели стальной, холодный оттенок. - Я давно это знаю. Не ты.
- Откуда знаешь? Никто же не…
- Девушка. Пришла в себя и рассказала. В “Газели” были двое. Один - водитель - выскочил. Подошел к внедорожнику, глянул - и назад.
- Что там случилось?!
***
"Ну, что Палыч, проскочили мы с тобой, а? Проскочили. Молодцы. Красавчики. Спи, Палыч, отдыхай. В термосе-то у меня отличная штука, на крайний случай. Вырубает сразу, так что спи. Сам доеду, сам все сделаю, а деньги поделим. Ну, я так думаю, семьдесят на тридцать справедливо будет. Или восемьдесят на двадцать, там посмотрим.
Эх, хорошо! Километров семьдесят осталось, ерунда. А там… Ох, Палыч, гадом буду, тебе понравится.
Блин… Ты что к жопе моей приклеиваешься? Совсем ох..л?! Думаешь, раз внедорожник за бабло немереное, то все можно? Да ты что делаешь, сука?!
Обойти меня хочешь? Хрен тебе. Сейчас. Серега, мы его учить будем. Вот так, вот так.
ТВОЮ МАТЬ!"
***
… Потом он того, что на пассажирском сидении “Газели” был, вытащил из машины и на водительское посадил. А сам…
- Ты прости, Палыч. Не думал, что так выйдет. Уходить мне надо. Товар довезти, иначе мне кранты, понимаешь? Совсем кранты, везде достанут. Так что ты извини, но я тебя вот сюда посажу. Вот, вот так. На алкоголь, конечно, проверят, а там есть… Ну да что поделаешь… Удачи тебе, Палыч.
***
- … сам из кузова вытащил сумку и побежал. Так что, не ты за рулем был.
- Давно об этом знаешь?
- Давно.
- Почему не сказал?
- Во-первых, ты не спрашивал. Во-вторых, я точно не знал, подозревал, конечно, что ты в этом как-то… замешан, но не говорил. Смысл-то какой? Кстати, мужика этого нашли потом, через несколько дней.
- Костю?! Забрали его?
- Если только ангелы. Или черти. Его в лесу нашли, без сумки. Зарезал кто-то.
Они долго молчали. Наконец Сергей Павлович вздохнул и спросил:
- Ты мне еще что-то хотел сказать. Помнишь, “в-третьих”?
- Да, точно. Я ведь и жену твою нашел, и дочь. Не успел тебе рассказать.
- Они… они меня помнят?
- Конечно. Правда, жена твоя бывшая просила передать, чтобы ты даже не думал появляться. На порог не пустит.
- Это понятно… И дочь тоже?
- Дочь… Нет. Не совсем. Впрочем, сам узнаешь. Вот телефон. Смотри, не потеряй.
- Не потеряю. Спасибо тебе…
Оставшись один, Сергей Павлович заплакал. Он никогда не плакал так - навзрыд, до изнеможения, до давящей боли в груди. Четырнадцать лет. Четырнадцать! А дальше… Он не хотел об этом думать.
- Ничего, - наконец произнес он, поглаживая выключенный телевизор. - Ничего, проживем как-нибудь. Только ты, пожалуйста, не бросай меня, ладно?
***
Машина отъехала от вагончика ровно в полдень. Снег стремительно таял, превращаясь в веселые ручейки и стремительные потоки, которые с жадностью впивались в прогревающуюся землю. Еще пара дней, и прорежутся узкие зеленые лезвия молодой травы. А там как пойдет, как запыхтит!
Вот Тарас бы обрадовался, вот бы поносился вволю. Но Тарас не пережил ту ночь, а почему - никто так и не понял.
Пожитки Сергея Павловича не то что уместились в багажник, а заняли не больше трети. Телевизор, заботливо укутанный в старое ватное одеяло, он держал на коленях. Хозяин долго уговаривал не брать с собой эту рухлядь, обещал, что заедет в гости и привезет новый, но Сергей Павлович уперся.
Машина тронулась, поплыл назад вагончик, в заднее стекло был виден Хозяин - он шел следом, махал рукой и что-то кричал. Сергей Павлович махал в ответ и улыбался, но когда машина въехала в лес и поползла по извилистой грунтовке, вдруг подумал, что с Хозяином они больше не увидятся никогда.
В нагрудном кармане лежал аккуратно сложенный листок бумаги. Сергей Павлович уже привык к тому, что стоит развернуть его, как сразу появятся слова “Протокол осмотра места происшествия”, и только потом проступит номер дочкиного телефона.
Впрочем, разворачивать не было особой нужды - телефон он и так помнил наизусть.