Дребезжанье мобильного телефона отчего-то вызывает во мне беспокойство и даже некоторую тревогу: мне чудится, что я услышу нежданное известие, которое пустит глубокий след в моей жизни, и даже послужит причиной немыслимых перемен. Изменится выглядящий внешне спокойным, размеренным ход моей жизни, и больше ничто не будет по-прежнему; вдобавок, это ошеломительное чувство, длящееся не более мгновения, настолько сильно, что я вполне отчетливо ощущаю, как пересыхает в горле, сбивается дыхание, слезятся глаза, выступает пот на корнях волос; я решительно не в силах описать промежуток времени между треньканьем телефона и первыми фразами, по которым становится ясна цель звонящего, скажу только, что порой тот промежуток длится чуть ли не в целую жизнь, а я в тот миг безо всяких преувеличений умираю и вновь оживаю, чувствую как каплю за каплей теряю силы до тех пор, пока все не прояснится.
Однажды я описал это свое непонятное состояние другу-психологу, а тот, уже будучи знаком с моим характером, помотал головой, сжал губы, и с полузагадочной-полуироничной улыбкой выдал: «Ей-богу, что сказать, твое психологическое состояние столь же непросто, как и ты сам, не могу ничего разобрать, оно совершенно не соответствует всему тому, что мне довелось прочесть и повидать». Я сам дал название этому короткому и ошеломительному мгновению - «Синдром внезапности», указывающему на состояние человека, панически боящегося неожиданных событий, внутренне к ним не готового и пребывающего в вечном страхе перед ними.
Конечно, эта моя находка никакой лепты в науку психологии не внесла, а была лишь призвана обмануть, успокоить и огородить себя.
Вот и на сей раз, увидев на экране телефона незнакомый номер, я стал переживать «синдром внезапности», нажал зеленую кнопку и с клокочащим сердцем вымолвил несколько раз «алло». В короткий промежуток времени между своей и ответной репликой всё мое тело от макушки до пят пронзило непонятное ощущение, и уже по обыкновению я почувствовал, как выступил пот на голове и шее, как заслезились глаза.
Себя-то я знаю, как облупленного, знаю, что, если уж пробило потом, то это признак надвигающейся слабости, упадка сил, от этого всё мое тело обмякает, притупляется восприятие, я превращаюсь в мешок с костями, а потом приходится тратить огромные силы, чтобы прийти в себя. Это состояние я озаглавил «моментом отключки», порой мне казалось, что я распрощаюсь с этим миром в одно из таких мгновений. Однако голос, который я услышал на сей раз, оказался очень знакомым, не предвещавшим никаких угроз. Немного успокоившись, я взял себя в руки, постарался сконцентрироваться, чтобы вникнуть в смысл доносящихся слов. «Ладно, допустим, я поступил неправильно, а сам-то ты почему ни разу обо мне не вспомнил, не задался вопросом, жив ли мой брат или нет, что с ним стряслось, может помощь какая нужна? – сетовал звонивший. - Это я так, к слову… Слава Богу, всё в порядке, я жив-здоров, ни в чем особо не нуждаюсь; я звоню тебе спустя без малого десять лет не за просьбой о помощи, просто мне вспомнились те прекрасные дни, которые мы проводили вместе, наши бескорыстные взаимоотношения, и мне подумалось, что будет хорошо, если мы вновь найдемся». Я невнятно бурчал время от времени «да, да», пытаясь понять, в чем состоит цель звонка: прошли годы, мы с ним с юного возраста были не разлей вода, но потом он внезапно исчез и так же внезапно объявился, и теперь я пытался разгадать, что за тайна во всем этом кроется; конечно, он мог немного впасть в ностальгию, вспомнить прежние деньки, и даже чуть растрогаться, в этом я нисколько не сомневался, с возрастом у человека хрупкими становятся не только кости, но и чувства; но непонятное, смутное, и даже отчасти провоцирующее беспокойство во мне вызвал его голос… Этот голос был не тем, что прежде…
Тот прежний голос я мог распознать чуть ли не по колебаниям воздуха; в нем была прозрачность, чистота, вера в добро, этот голос звенел и лился, в ту пору он еще не поблек, не запачкался. Во время очередной беседы с другом-психологом я завел речь о цветовой окраске голосов, так у бедняги от изумления глаза на лоб полезли, он оторопело уставился на меня и сказал: «Какие мысли приходят тебе в голову! Честно говоря, я никогда не задумывался об окраске голоса». «Ну, в таком случае позволь тебе объяснить, - начал, было, я, - у меня был друг, с которым мы дружили чуть ли не с пеленок, мне всегда казалось, что его голос зеленый-презеленый. Едва заслышав его голос, я вспоминал зелень полей, долин, гор и лесов; голос синеглазой девушки, в которую я влюбился в студенческие годы, вызывал во мне ощущение безграничной сини, мне казалось, что с ней можно прожить жизнь лишь под синью небес, на лоне синих гор, на берегу синего моря, а после того, как она выбрала другого и вышла за него замуж, ее голос посерел, стал похож на серый город, серые улицы, серые дома; у хозяина кафе, куда я частенько захаживаю, красная рубашка, красное лицо, и он ради красного словца не пожалеет родного отца – эти примеры я могу множить и множить». «Нет-нет, достаточно, – промолвил мой друг-психолог с изумленным лицом, – тебе бы умнику-разумнику взять и защитить диссертацию, на толковую работу бы ходил, жил в достатке. На гроши литератора не шибко-то заживешь».
Конечно, в ту минуту я не отреагировал на его полусерьезно-полушутливую реплику, но был уверен, что вызвал в его душе недоумение по поводу цветовой окраски голоса и что мысли об этом на некоторое время займут его сознание.
И вот теперь, не почувствовав зеленый цвет в голосе позвонившего мне человека, я опешил, и мне предстояло мучиться до тех пор, пока я не определю, какой окрас вытеснил прежний привычный для меня цвет…
В этом голосе я видел уже пресыщенного, прошедшего через справедливые и несправедливые испытания жизни, волей-неволей запачканного пылью и грязью на спусках и подъемах жизненного пути, и вдобавок уже обвыкшегося с этим человека; честно говоря, после того, как наши пути разошлись, он остался в нашем родном провинциальном городке, а я обосновался в столице, предпринял несколько попыток поддержать наши отношения, но в первый раз трубку снял другой человек, пообещав передать о моем звонке, а я, не переставая надеяться, ждал, но так и не услышал тот голос. Во второй раз мы еле успели перекинуться парой фраз, как связь тут же оборвалась, и я больше не слышал его. В третий раз абонент оказался недоступен. Прошли годы, от него не было никаких вестей, а я мучился воспоминаниями о зеленом голосе, тускневшем в моей памяти изо дня в день. И вот теперь человек с зеленым голосом внезапно объявился. Внимая его словам, я всё пытался определить, какого же цвета его голос, и, по-моему, мне это удалось безошибочно: конечно, раздающийся в трубке голос был темно-серого цвета; быть может, на этот мой вывод повлияла сегодняшняя пасмурная погода, повлияло настроение, вызванное «синдромом внезапности», но я был уверен, что не смогу изменить это впечатление, даже если нам придется увидеться; в данном вопросе хозяином слова был не я, а мое шестое чувство, волей-неволей мне придется попасть под его зависимость…
Нет, этот голос не тот, что прежде…
В том голосе присутствовал необъяснимый и неописуемый свет, идя за которым мы проходили через прямые без рытвин пути-дороги нашего детства, юности и молодости; в том голосе жили родные нам степи, горы, долины, запах головчатки, борщевика, щавеля, вкус малины, боярышника, мушмулы, гомон диредёйме , чилингагача , чехарды, сладкие муки первой любви, которые теперь и нам самим казались смехотворными, немыслимые планы по поводу нашего будущего; в том голосе жили довольство малым, желание поделиться последней крохой, разделить горе друга, отчаянность и беззаветность; однажды, когда он угодил в ямку и подвернул лодыжку, у меня, видя как он страдает, слезы встали в горле и я готов был разрыдаться, но, взвалив его на спину, дотащил до самого их дома; а в другой раз – в студенческие годы из-за какой-то пустой заносчивости мы подрались со сверстниками. Я боковым зрением уловил как он быстро расправился со своим противником и приложил всё рвение, чтобы прийти мне на подмогу, зная, что в драке я не особо силен. Словами не описать, каким счастливым он выглядел в тот момент, когда добился своей цели и выручил меня: казалось, сияло не только его лицо и большие глаза, но и фингал под правым глазом: впоследствии я не раз задумывался о том, что за чувство побудило нас тогда крепко обняться и даже немного растрогаться, но ничего дельного в голову не приходило, моя память всё еще хранит и свет, и цвет, и даже запах (вот и нашелся у меня повод завести речь о запахе голоса и повергнуть своего друга-психолога в еще большее смущение) его голоса, когда он сказал «Я так испугался за тебя». Долгие годы я носил в себе этот голос, как свет, озаряющий мой жизненный путь, как подмогу душе…
Цвет и оттенки этого голоса стали меняться, когда в прошлом году я случайно узнал о том, что он приехал по каким-то своим делам и остался в городе на несколько дней; конечно, мы не столкнулись случайно и не повстречались нарочно. Просто узнав о его визите, я явственно ощутил, как его голос, хранившийся в моей памяти, изменился и стал чужим. Я думал, что, приезжая даже на день, он, по меньшей мере, должен был бы позвонить, расспросить о житье-бытье, поведать, каково ему живется, должен был прознать обо мне; ведь именно так и относились мы друг к другу лет десять-двенадцать назад: возвращаясь в родной городок, я не сообщал заранее о своем приезде, чтобы он зазря не беспокоился, сперва навещал его, а потом уже шел к себе. Переступив порог отцовского очага считал своим долгом тут же проведать его и его семью; да и он в большинстве случаев заранее сообщал о своем приезде, чтобы я мог уладить свои дела и уделить ему время; вдобавок, мы не искали во всем этом какого-то особого смысла – всё протекало так естественно, без каких-либо одолжений. Потом он несколько раз приезжал и уезжал, не ставя меня в известность, однажды даже мы чуть ненароком не столкнулись, точнее, я его заприметил. Как-то в один из жарких летних дней я зашел в кафе под открытым воздухом, чтобы выпить пару кружек холодного пива, уселся в дальнем неприметном уголке в прохладной тени раскидистых крон, и вот тут-то до моего отдохнувшего от городской шумихи слуха донесся его знакомый голос. Сначала я подумал было, что одурел от жары, но, внимательно прислушавшись к голосу, доносившемуся из-за кустов позади себя, я понял, что не ошибся. Все мои сомнения развеялись – этот голос принадлежал ему. После этого я ощутил, как что-то отделилось от моего тела, души и памяти, отделилось нечто невесомое, растворилось в летнем мареве и исчезло бесследно.
В тот момент я не понял что за чувство помешало мне встретиться с ним и перекинуться парой слов; тот родной голос влился в нестройное созвучие, образованное одним знакомым (за столом сидел еще и наш общий знакомый) и другим незнакомым голосом, я не разобрал полностью о чем они беседуют, но явственно ощутил, как в эту летнюю жару родной мне голос постепенно холодеет, меняет цвет и свет, становится чуть ли не чужим, и в ту же секунду мое нутро пронзила такая жгучая боль, что опрокинув залпом кружку пива, принесенную стройным официантом, и даже не прикоснувшись к отварному гороху, я бросил на стол деньги и, не дожидаясь сдачи, поспешил покинуть кафе. Уже на выходе я увидел поверх кустов его профиль, наш общий знакомый сидел спиной ко мне, потому мне удалось пройти незамеченным; но мои ноги стали будто ватными, внутри поселилась немыслимая пустота; миновав удушливый подземный переход и рухнув без сил на одну из скамеек парка напротив, я погрузился в довольно долгие раздумья по поводу того, от чего и почему убежал, но так и не додумался до чего-то вразумительного. Я испытывал лишь непонятное чувство, похожее на тупую боль, отчасти напоминавшую ощущение утраты.
Немало времени спустя я позвонил ему, сказал, что просто хотелось услышаться, давно ведь не видались, узнать как поживаешь, всё ли в порядке, но, получив спокойные, уверенные ответы, я порядком опешил: оказывается, дела идут по-прежнему, слава Всевышнему, всё в порядке, домочадцы тоже живы-здоровы, он встретится со мной, когда пожалует в наши края; я искренне удивился тому, что в тот момент у него не дрогнул голос, не стал заплетаться язык: видимо, опыт прожитых лет не пропал впустую; но, вместе с тем, ему не удалось скрыть, что голос его изменился, конечно, это уловил один только я. Ощущение потери нарастало и сгущалось, становясь невыносимым. А теперь вот позвонил он сам, расспрашивал меня о житье-бытье, о работе-делах еще более сдержанным, степенным, отутюженным голосом, абсолютно не обращая внимания на мое растерянное, бессмысленное, невнятное бурчание, он поведал о своей жизни, своих делах: слава Аллаху, всё в порядке, он был занят и потому не мог со мной связаться, а еще пришлось немного поездить заграницу, отдохнуть, вот почему в отношениях возникла такая затяжная пауза. Я слышал его слова и в те мгновения пытался вызвать перед глазами облик друга юности, говорившего на том конце провода: если ему вздумалось отыскать меня спустя без малого десять лет, значит на то есть серьезная причина, потому как по его голосу не скажешь, что он впал в ностальгию, растрогался, вознамерился вернуть утраченное; в этом голосе нет никаких материальных ожиданий, просьбы в долг, он знает, что я зарабатываю на хлеб своим пером и никаких сбережений не имею; скорее всего, он и сам догадывается о той холодности, которая пролегла между нами по его же собственной вине; если, принимая всё это во внимание, он всё-таки взял и позвонил, значит есть серьезная причина, побудившая его предпринять этот шаг, и эта причина (может, он хочет, чтобы я замолвил за него словечко) мне не вполне понятна…
Между этим и тем голосом пролегала глубокая пропасть…
Я всегда летел окрыленный на дуновение того голоса, между нами не было ни гор, ни пропастей, всё было ясным и светлым. В пасмурные, дождливые, ненастные дни я ощущал свет и, подобно мотыльку, стремился к нему. Однажды дожидаясь его, я попал под ливень и подхватил воспаление легких, пролежал в постели ровно две недели; но даже в тот момент и мысли не допустил о виновнике моей болезни, воспринял случившееся естественно, не пытался придать этому какой-то героический тон, а когда он принялся ужасаться, я прервал его причитания словами «Хватит нести глупости, ты ни в чем не виноват, я мог попасть под ливень и по дороге на базар»; в другой раз, провожая его в дальний путь, я заметил, как он поеживается от холода, и тут же снял с себя новый шерстяной свитер, заставив надеть чуть ли не силой. Но и тогда даже не подумал придать этому особого смысла, мне хватило света в его глазах, тепла в его голосе, чистоты и невинности во всём облике. Ну а потом тот свет, то тепло, то выражение лица безвозвратно ушли, канули где-то вдали…
В этом голосе я чуял запах пепла угасающего костра; наверное, мне следовало разворошить костер, достать угли из-под пепла и раздуть пламя; но в моей душе пустил корни холод минувших лет, я не верил, что тот жар сможет меня согреть. Казалось, этот голос, теряя постепенно свой свет, цвет и запах, дошел до своих мрачных, темных и непроглядных глубин, а человек, которому принадлежал этот голос, сбился с пути и скатился в бездонную пропасть. В том голосе, который я слышал сейчас, ощущался мрак, иссиня-черный цвет, резкий запах, и от всего этого мутилось мое сознание, притупляя способность мыслить правильно и вынести верное решение…
И вот в эту-то секунду голос пропал, в трубке послышался гул вперемешку со скрипом…
Вдобавок ко всему я тоже растерялся и нажал на красную кнопку, и вот так и простоял некоторое время в растерянности, слушая отрывистые гудки, доносящиеся до моего слуха…
Февраль, 2017 год