Ветрогон

«…Не пойму, что за тайна? – каждую ночь летаю во сне. Будто ветер, веющий неведомо откуда, несет меня вдаль в своем движении…»
                Признание героя этого рассказа автору


…- Видел?
- Нет, слышал…
…говорят, утром он побывал на телерадиокомпании: видимо, точно знал, когда приходит на работу тот человек, к которому он направлялся; зайдя внутрь, он увидел, что его тугоухий Друг с грубыми, неотесанными чертами лица, сидит за письменным столом вдвое меньше себя самого и на его грубом лице читается счастье мучающегося запорами бедолаги, которому удалось-таки кое-как облегчиться от своего бремени. Они поздоровались как обычно; переступив порог, он воскликнул «Да-а-а!», а Друг, обученный долгими годами, безошибочно истолковал его клич и в ответ сердечно ответил на приветствие: «Ну да-а-а!»; правда, испытал небольшое затруднение, пытаясь оторвать пятую точку от стула, но не лишил себя удовольствия шлепнуть своей круглой пухлой пятерней по его ладони, а он, тоже обученный долгими годами, опустился на стул, стоящий перед другом, достал из потрепанного целлофанового пакета свое написанное вечером произведение, сказал в полный голос «Послушай-ка что я написал» и благочинно приготовился зачитать кипу бумаг. Увидев в его руках бумажки, Друг понял его намерение, вытянул в его сторону свое бычье лицо и сказал: «Читай, родной, этот народ тебя не оценил по достоинству». Эти слова растрогали его, но он уловил, что идиллии тут не место, и начал с чувством, толком и расстановкой читать свое произведение; а друг заложил ладони за большие уши, уставился на его губы, и при словах «демократия», «свобода», «плюрализм», доносящихся до его тугого слуха, причмокивал языком, качал головой, вздыхал, и даже пару раз пытался приподнять пятую точку со стула; а в конце достал из бокового кармана пиджака, напоминающего палатку для беженцев, большой платок и прижал к глазам: «Да оглохнут те уши, что не слышат правды, срочно печатай, пусть люди узрят истину!». От этого теплого пожелания он окончательно растрогался, но взял себя в руки и продолжил чтение; наоборот, еще ближе поднес свой рот к уху Друга да так, что со стороны могло бы показаться будто он грызёт это самое ухо. После последнего абзаца вопль Друга вознесся к небесам; со стороны, не видя их лиц и слыша лишь голоса, можно было бы подумать о чем-то совсем неприличном. Они полчаса стонали и вопили таким вот образом, а потом встали и обнялись прямо над письменным столом; Друг прокричал: «Ты соль этой земли, цвет этого народа, дай Бог тебе здоровья! – И добавил потом: – Знал бы ты, какое душевное удовольствие я получаю, читая твои произведения! Я тоже приступил к одной вещи, о нашем национальном менталитете…»
Кое-как избавившись от словоохотливого Друга, он выбежал в коридор и отправился в комнату фольклора, которую про себя называл «юртой». Казалось, присутствующие в комнате не спали всю ночь, нетерпеливо ожидая его визита; как только он вошел в комнату, они облепили его со всех сторон и посыпали градом вопросов-расспросов. Но ему было совсем невдомек о подстроенной ловушке: Беззаботный Молодой Человек вовсе не собирался упустить возможность заработать пару-тройку манат, после приветствий, шуток да прибауток, он незаметно нажал на кнопку диктофона; а наш наивный и доверчивый герой раскрыл свою сокровищницу слов, рассказал одну гаравелли , пару щебэдэ , объяснил, в чем разница между яншагом  и ашыгом, а свою речь подытожил дуваггапмой  ашыга-классика. Беззаботный молодой человек к тому времени уже успел нахвататься от него, чего хотел, и потому сказал льстиво: «Дай Бог тебе здоровья и долгих лет, ты настоящий кладезь мудрости». И в ту минуту его так тронули эти слова, что он на миг задумался о своем шатком здоровье и пожилом возрасте, затем взял подмышку целлофановый кулек и ушел, не попрощавшись. На обратном пути он заскочил к парочке товарищей; но одного не оказалось в кабинете – он находился на заседании, а другой, спрятав голову под столом, что-то жевал. Выйдя на улицу, герой нашего рассказа столкнулся со Знакомым, чьи плечи украшали погоны, а голову фуражка; чисто выбритое лицо Знакомого сверкало, как яркая лампочка, его выпирающий пупок готов был сорвать все пуговицы с кителя. После приветствия и обмена дежурными фразами Знакомый стал жаловаться на свои боли и пошатнувшееся здоровье; Знакомый продолжал говорить, а он все никак не мог отвести глаз от его живота, колышущегося как взбитые сливки, и подумал, наверное, у этого бедолаги что-то неладно с внутренними органами, и потому, не отрывая взгляда от пупка, он спросил Знакомого: «У тебя что-то с желудком?» Знакомый с плаксивым выражением лица положил ладонь на левую сторону груди: «Нет, с желудком-то порядок, а вот сердце слабым оказалось». Ему вдруг показалось странным, что такая огромная туша зависит от крохотного сердечка, и, не сумев отыскать нужных слов поддержки, он решил обратить все в шутку: «Деньги свои цени, а здоровье - вещь преходящая». Знакомый, кажется, не понял смысла его слов и потому, произнеся с той же жалкой улыбкой: «Будь здоров», пошел по своим делам. Наш герой так припустил вниз по улице, будто спешил на какую-то важную встречу.
-Ну а как тогда, смог поймать?
-Нет, я заприметил его издали. Пока переходил улицу, он пронесся, как ветер, я не успел догнать…
…говорят, по пути он заскочил в Академию, перекинулся парой слов со знакомыми, наконец, добежал до библиотеки, где после долгого копания в маленьких коробочках заказал пару книг, дожидаясь своего заказа, просмотрел газеты; получив заказ, подолгу вертел в руках книги, листал страницу за страницей, пробегал глазами по диагонали, но все его мысли были заняты сидящей рядом Молодой Женщиной, а Женщина, ощутив на себе его хищный взгляд, встала и переменила место, после чего ему совсем расхотелось читать, вернув книги, отправился к Душевному Другу чтобы кое-кому позвонить. Сидевшая напротив его Душевного Друга знакомая Хищная Дама, как обычно, с его приходом прибегала к двусмысленностям и колкостям. С каждым словом Хищной Дамы он всё сильнее конфузился и ёрзал на месте, а Душевный Друг время от времени отвлекался от дел и присоединялся к репликам Хищной Дамы; среди всей этой словесной буффонады он, улучив минутку, позвонил Другу-Колумнисту, и, наслаждаясь его сладким говором, уточнил место и время их встречи. Когда дуэт Душевного Друга и Хищной Дамы взял самую высокую ноту, ему стало невтерпеж, он встал, впопыхах попрощался и забежал в институтскую столовую. Торопливо влив в себя тарелку супа, он снова выбежал на улицу. По пути задержался у Знакомого Продавца, поведал немного о родной деревне, немного о делах и сильных мира сего, немного о вопросах религии и науки, с немыслимым мастерством уклонился от завуалированных намеков собеседника по поводу женитьбы, вдруг второпях попрощался и направился прямиком в Союз Писателей. Длинноволосый Поэт сидел в одиночестве в рабочем кабинете и искал хоть кого-то, кому мог бы прочесть написанное вечером стихотворение; Поэт столь истосковался, что, завидев нашего героя у порога, обрадовался как дитя. Такой увесистый и весомый мужчина встал и поздоровался с ним за руку, пригласил сесть, расспросил о житье-бытье. Наш герой донес до сведения собеседника, что жив и здоров, что всё еще пишет, дал небольшую справку о написанном вчера произведении, которое зачитал утром Другу, а затем, в свою очередь, расспросив Длинноволосого Поэта о его здоровье, житье-бытье, творческих делах, услышал в ответ множество прекрасных и благодушных слов. После такого душевного вступления Длинноволосый Поэт испросил у него дозволения прочитать свое стихотворение, и, получив ожидаемый ответ, тут же приступил к чтению. Тембр голоса Длинноволосого Поэта был приятен нашему герою, пока столь увесистый и весомый мужчина дочитывал свое стихотворение из ста строк, наш герой даже чуток вздремнул, а когда настал нужный момент, высказал немало умных, солидных мыслей о стихах, оригинальных сравнений, и тем самым окончательно и бесповоротно осчастливил автора. И тут наконец-то пришел человек, которого оба они дожидались – Белолицый Поэт. После поцелуев в обе щеки началась долгая сладкая беседа, завершившаяся, как, впрочем, и всегда националистическими рассуждениями, и они с Белолицым Поэтом крепко поспорили на этой почве, что тоже было привычным делом, и, если б не Длинноволосый Поэт, спор, вероятно, перешел бы в стычку; но, к счастью, увесистый и весомый человек вовремя пресек демарши с той и иной стороны, потом по его просьбе Белолицый Поэт начал рассказывать одно из своих сладчайших воспоминаний: развесив уши, наш герой в сотый раз слушал заезжанную пластинку, как вдруг, взглянув на часы, вспомнил, что до встречи с Бледнолицым Прозаиком осталось совсем ничего. Он спешно попрощался с поэтом, взял целлофановый кулек подмышку и выскочил в близлежащий парк. Бледнолицый Прозаик, верный своей привычке, опаздывал. Ожидая его, наш герой нарезал пару кругов вокруг парка, перекинулся парой словечек с несколькими повстречавшимися знакомыми, применил тысячу уловок и трюков с целью сбить со следа приставучих поклонников. Наконец, объявился Бледнолицый Прозаик. После небольшого обмена любезностями они, еле-еле избавившись от преследователей, бросили якорь в одной укромной чайхане.
Едва усевшись, наш герой вынул из целлофанового кулька написанное вчера вечером произведение, которое он с упоением читал утром Другу и о котором сообщил Длинноволосому Поэту, и безо всяких вступлений и пояснений, принялся читать. А Бледнолицый Прозаик именно за этим и пришел. Внимательно слушая чтеца, он время от времени задумчиво щурил глаза, приговаривая «Ага, ага», иногда вставал со стула и снова садился, пододвигая стул всё ближе, а наш герой был не в том состоянии, чтобы обращать внимание на настроение Бледнолицего Прозаика, он читал с чувством, толком и расстановкой, придавая своим словам дополнительную интонацию взмахами руки. После того, как он завершил чтение, Бледнолицый Прозаик выдержал паузу, собрался с мыслями и, попивая чай, озвучил свой вердикт; поначалу всё шло хорошо, однако беседа потихоньку скатилась в спор, а в конце в перепалку, и они чуть ли не вцепились друг в друга. Он заявил Бледнолицему Прозаику: «Тебе далеко до таких вещей, иди, пиши свои сказки для малышей; куда тебе до философского смысла свободы и демократии?». А Бледнолицый Прозаик выдал в ответ: «Поделом тебе, раз не прислушиваешься к добрым советам. Института ты не окончил, не устроился на приличную работу, погнался за абсурдными идеями и принялся писать за других научные работы в надежде хоть как-то обустроить свою жизнь; десятки невежд стали кандидатами и докторами наук за счет твоего пера, издали книги, снискали почет и уважение, заняли высокие посты, а ты, стесняясь и робея, получал от них гроши и пускал на ветер, тратил на дармоедов, которые облепляли тебя в библиотеках и чайханах, как пчелиный рой; не внял просьбам родителей - не обзавелся семьей, да и сам до этого не додумался; повернулся спиной к родным и близким, в родную деревню носа не кажишь, думал, тем самым кому-то что-то докажешь, только себе хуже сделал: скоро полтинник стукнет, а у тебя ни кола, ни двора; всё твое имущество – это пять-шесть коробок с книгами, да кипа писанины собственного сочинения, и всё это жалкое добро ты чуть ли не каждую неделю тащишь из одной съемной квартиры в другую: в этом городе нет квартала, где бы ты ни снимал жилье; а когда тебе говорят правду в лицо, становишься упертым, в одно ухо влетает, из другого вылетает». При этих словах лицо Бледнолицего Прозаика побледнело пуще прежнего, задрожали руки, в голосе послышался скорбный плач, а глаза налились слезами. Махнув рукой, Бледнолицый Прозаик сокрушенно произнес: «Эх, да разве станешь ты меня слушаться, раз родных отца и матери ослушался? – и, глубоко вздохнув, добавил: – Да ну тебя, живи, как знаешь». После этих слов Бледнолицый Прозаик развернулся и ушел…
- А потом ты смог его найти?
- Нет, не смог…
…но поговаривали, что после ухода Бледнолицего Прозаика он был мрачнее тучи: с одной стороны, сожалел о содеянном, а с другой – слова друга изрядно подпортили ему настроение. Ему захотелось побежать за ним, попытаться уговорить, попросить прощения, объяснить, что он свое уже прожил и больше ничего изменить не в силах; но понял, что всё это абсолютно бесполезно: у него с Бледнолицым Прозаиком частенько случались такие перепалки, он знал, что обида продлится максимум до завтра; либо они где-то столкнутся вечером, либо Бледнолицый Прозаик позвонит, пусть даже в полночь, и они поговорят о литературе так, будто ничего и не было. Они дружили без малого лет тридцать и настолько привыкли друг к другу, что не могли так вот запросто все перечеркнуть. Прокручивая в голове все эти мысли, он довольно долго простоял на углу улицы; со стороны могло бы показаться, что он кого-то дожидается ради жизненно важного дела, а тот человек не пришел в условленное время, и по этой причине наш герой постепенно теряет терпение. Оказывается, проезжающий по улице со своей свитой Лидер увидел его в растерянности сквозь затемненное стекло автомобиля, но то ли не успел дать распоряжение притормозить, то ли не счел это подходящим в данный момент; но как только доехал до своего штаба, послал человека за своим закадычным другом, и вот они битый час вели задушевный разговор в кабинете Лидера. Никто не ведает, о чем они беседовали; но когда наш герой вышел из кабинета Лидера, его лицо светилось счастьем, будто он наконец-то обрел то, по чему тосковал всю свою жизнь. Он довольно долго крутился вокруг здания, где сидел Лидер, словно ему было трудно выйти из круга притяжения человека, с которым он прошагал плечом к плечу тридцать лет, и к которому относился неоднозначно. Немного придя в себя он захотел заскочить в пару мест: он дал текст в одну из газет, а там медлили с печатью и это совсем выводило его из терпения: он вдруг решил пойти и выложить этому редактору-недотепе всё накипевшее; сказать примерно следующее: «Откуда тебе знать, что значат исторические корни? Ты только и знаешь, что печатаешь во все полосы дешевые слухи и сплетни, а на солидарность с нацией тебе начхать», - собирался сказать он, но передумал, решив заскочить в институт и забрать оставшуюся часть долга у Кровопийцы. Он перебирал в голове мысли на случай отказа, но мысли погнали его совсем в другую сторону, он прямиком направился к своему Другу-Бизнесмену. Он застал Друга-Бизнесмена в тот момент, когда тот произносил величественный тост; Друг как всегда затеял скромную пирушку со своим компаньоном, стоящие впритык бутылки посредине стола, запотевшие бутылки, напоминающие тем самым девичьи щеки, так и лезли в глаза; место во главе стола пустовало, так как пирующие всегда были рады видеть нашего героя. Его появление весьма обрадовало Друга-Бизнесмена и его компаньона, они с почетом препроводили его во главу стола, и тут же, как уставшие от сделок предприниматели, перешли к интеллигентской беседе; Друг-Бизнесмен расспросил о духовно-политической обстановке в стране, и наш герой после первого стакана изложил свои соображения в данном направлении, а когда намекнул на свою встречу с Лидером и беседу с ним о некоторых вещах, то уловил во взглядах сотрапезников неприкрытый интерес, после второго стакана он завел речь о предстоящих больших делах; а под конец они пришли в такое воодушевление, что подняли очередной стакан за здоровье Лидера. В тот момент среди них витало такое единодушие, такая хрупкость, что он чуть не разрыдался, но всё-таки удержался и, желая развеять душевную тягость, произнес: «Я сегодня согрешил, огорчил хорошего друга, поэтому давайте выпьем за здоровье наших друзей». Затем тосты последовали один за другим нескончаемым потоком, стаканы наполнялись и пустели, под конец они вышли из кабинки отуманенные, словно призрачные тени. Свернув за угол, он вдруг вспомнил, что оставил ключи в кафешке и помчался обратно. Никто уже и не вспомнит, кому именно вздумалось завершить гулянку чаепитием; но он точно помнит, что круг в чайхане постепенно расширялся, столы ставились к столам, заказывали дополнительные стаканы и чайники; вдобавок, говорили все, но никто никого не слушал и не отвечал. Последней чайхану покинула изначальная троица, Друг-Бизнесмен и его компаньон разошлись каждый в свою сторону, а сам он кое-как добрался до дома…
-Ладно, а как насчет завтра, сможешь его найти?
-Не знаю, ей-богу. Если сам мне не повстречается, то вряд ли.
-Да, дует туда-сюда, как ветер шальной…
-Это еще хорошо сказано, не ветер он, а настоящий Ветрогон.
-Почему Ветрогон?
-Сам себя так прозвал…      
…говорит: «Мои душа и тело по ночам вбирают в себя все ветра мира. Встаю утром, и ветер внутри не дает мне спокойно усидеть; кидаюсь туда-сюда, покамест не выпущу этот ветер, покамест чуточку не облегчусь». Но когда я услышал прозвище, которым он сам себя наградил, то подумал другое; мне подумалось, что он ветреный, то есть такой перекати-поле. Я все еще придерживаюсь этого мнения; пятьдесят лет катиться под откос порывами ветра, но не пытаться свернуть с пути, зная при том, что катишься в никуда… В общем, для этого тоже волю надо иметь…
-Ну да, у каждого своя судьба…
-Что правда, то правда, но в большинстве случаев это говорят утешения ради…
…бывает порой он расслабляется, становится искренним: в такие моменты от привычного суматошного, суетливого человека не остается и следа, он признаётся, что прожил жизнь неправильно, пустил ее на волю взбалмошного ветра; говорит, я думал, что мне всегда будет везти, мое слово будет твердым и перо вечно острым, а потом увидал, что все потихоньку разбрелись, купили квартиры, переженились, стали семьянинами, отцами, заняли высокие посты; мне захотелось пойти по той же тропинке, но не вышло, точнее, я не нашел в себе силы; разменяв третий десяток, я думал, что еще молод, дожив до сорока – что еще не стар, а теперь вот стукнул полтинник и предпринимать что-либо сейчас всё равно, что махать кулаками после драки. В один из таких расслабленных, искренних моментов он признался, что дико истосковался по женскому дыханию, детской улыбке; но перешагнуть временной промежуток, пропасть возраста очень сложно; не то он с легкостью уговорил бы выйти за него порядочную женщину. И его можно понять. Беда в том, что завтра, когда он останется один-одинешенек, без присмотра, никто ему не поможет; сейчас он еще не стар, сам ходит за покупками, сам себе стирает и готовит; но в будущем, когда силы иссякнут, ему нужна будет опора рядом, та, которая разделила бы с ним и горе, и радость, окружила теплотой и заботой. Когда у сынишки моего был день рождения, я его еле-еле к себе затащил. Семейная атмосфера с ума его свела, я видел, какие неимоверные муки он испытывает, и в конце концов мне пришлось позволить ему уйти. Знал, что он пойдет в свои четыре стены и начнет казнить себя, но удержать его у меня сил не хватило…
-…
- Вот такие дела… Ну, ты начеку будь, вдруг ветер вытолкнет его тебе навстречу. Если хватит сил, уйми его, скажи, чтоб не поддавался ветродуям и ветрогонам мира сего…
                Май, 1999