…Это было сказано так, словно золотая пуля прошла сквозь семь прослоек брони: а если выразиться точнее, эти две пары слов еще не были высказаны, а только готовились к произнесению, а корни волос его увлажнились от непонятного предчувствия, горло прихватило от ноющей боли, идущей изнутри; пока же эти две пары слов доходили до его сознания, от холодного пота он промок насквозь, дыхание его почти замерло. «Мой муж погиб в бою». Отчего-то он еще не совсем вник в смысл этих слов, но внутри него уже начались нестерпимая духота и ураган: он хотел догнать эту женщину с прослезившимися глазами, упасть перед ней на колени и попросить у нее прощения, но неожиданно обессилев, не мог сдвинуться с места.
…День же начинался хорошо: утром на скорую руку он поел яичницу, в пути не было никакой толкотни, а, дойдя до управления, он узнал от уборщицы о том, что выдают зарплату; получалось так, что после полудня у него будут деньги; правда, об этом говорили уже третью неделю; но сегодня в этом была, кажется, какая-то непредотвратимая надежда, которая всего лишь через полчаса, по заверению управляющего, превратилась, можно сказать, в реальность. Управляющий сказал об этом так, словно это были его кровные деньги, которые он собирался раздать из своего кармана: во всяком случае он сделал большое одолжение такому количеству людей. Кроме того, по сравнению с деньгами это одолжение казалось мелочью жизни и не в состоянии было испортить создавшуюся обстановку. Оставалось лишь кое-как скоротать время до полудня, выбросить из головы всякие нехорошие мысли, связанные с зарплатой, с чем он давно уже свыкся…
Затем, повозившись с бумагами в течение одного часа и выйдя на улицу, для того чтобы купить сигареты, он столкнулся с прихрамывающим парнем и посмотрел ему в лицо, с тем чтобы принести свои извинения. По глазам он узнал в этом парне своего бывшего сослуживца, с которым воевал в одном окопе; правда, в этот момент он не вспомнил настоящего имени парня по прозвищу Рэмбо, но это к делу не относится; главным было то, что после ранения и отправки в госпиталь ему не удалось узнать ровным счетом ничего о том, жив тот или умер. Встречаясь иногда с бывшими сослуживцами, они вспоминали ребят, с которыми воевали плечом к плечу, но никто не мог сообщить о нем ничего радостного; одни говорили, что он скончался в пути от большой потери крови, другие - что он где-то торгует в магазине, третьи же утверждали, что, выздоровев, он устроился на службу в полиции и живет себе припеваючи, не тужит. Теперь же, случайно столкнувшись лицом к лицу на улице, в веренице прохожих они старались распутать клубок пятилетней разлуки. Хорошо еще, что, немного опомнившись и придя в себя от удивления и радости, он увидел, что парень прихрамывает и еле стоит на покалеченной ноге, и пригласил его в ближайшую чайхану. Они присели и стали вспоминать тяжкие и горькие дни службы. И тогда же его пронзили боли в раненом бедре, не беспокоившем уже давно. Зуд, на который раньше он не обращал внимания, превратился теперь в ноющую, пульсирующую боль, да вдобавок ко всему голос его охрип и огрубел; но про себя он думал о том, что его горе, по сравнению с горем этого парня, просто пустяк. Парень пролежал в госпитале четыре месяца, а потом еще девять месяцев и двадцать дней дома; ему хотели ампутировать обе ноги, но, к счастью, хоть он и потерял одну ногу ниже колена, другую врачам удалось спасти. Теперь он кое-как ходит, постукивая деревянной ногой, на пенсию содержит трех членов своей семьи, да еще, не полагаясь полностью на пенсию, ищет для себя подходящую работу. Как бы между прочим он поинтересовался, женился его боевой товарищ или нет. Отшутившись, тот сказал: «пока не решу жилищный вопрос, не женюсь». Еще о чем-то порасспросив его, он записал для себя его адрес, дал ему свой номер телефона, наказал поддерживать связь, и, условно расплатившись со знакомым официантом за чай, проводил парня до самой остановки и вернулся в свою комнату.
Затем пришла «начальница управляющего», то есть его секретарша, и сказала, что сегодня день рождения Грибка, и они хорошо подготовились и приглашают всех вечером со своими дамами. Он тут же смекнул посыл этой вести: нужно собирать деньги для подарка; сама она поедет вместе с управляющим и, если понадобится, может привести подругу. Везет же некоторым - дни рождения совпадают с днями зарплаты, попробуй только откажить скинуться на подарок, тотчас прослывешь жадиной и «крысой». Сама она коротает время в обществе управляющего, а подруга ее — тертый калач, и неизвестно еще, со сколькими мужчинами доводилось ей бывать; и теперь она ищет человека, с которым могла бы связать свое имя, но, скорее всего, еще не нашла такого: с высшим образованием, с приличной работой, некрасивым, но и не безобразным, с которым можно было бы показаться на людях. Она хотела сосватать подругу за него и ничего, что у него нет дома, это дело поправимое, у бабушки есть дом, в котором никто не живет … Но он не поддавался на эти ухищрения, не делал нежных намеков, а точнее, и не думал вступать в эту игру. Давно уже внутри него образовалась бездонная пропасть, поглощавшая в себя все, что было связано с женщиной или женитьбой, а остальное было всего лишь мимолетным увлечением…
Удача дня и в самом деле еще больше реализовалась выдачей зарплаты: поехавшие за зарплатой до полудня позвонили и порадовали остальных вестью о том, что деньги из банка получены, а после и сами вернулись. Правда, до двух часов окно кассы не открывалось: управляющий, бухгалтер и кассир что-то считали, делили между собой, а затем вышли и, успокоившись, решили раздать оставшееся рабочим. Хоть он и был вторым человеком в управлении, в финансовых вопросах он был четвертым, то есть из всего оставшегося в знак уважения первым выдали его зарплату. Положив денег в карман, ему почему-то вдруг захотелось расстелить денежные купюры на всем пути от своего кабинета до кабинета управляющего, затем схватить его за толстую шею и заставить собрать все эти деньги. Когда «начальница управляющего» пришла за деньгами на подарок, изменил свой план и решил объявить о том, что деньги передает Грибку в честь дня его рождения. Но, стиснув зубы, разделил сумму, тем самым взяв себе причитающуюся ей часть: если приду на день рождения, то буду один. Она бесшумно удалилась, но то, что ей это было не по душе, было видно по ее состоянию.
Поначалу он и вовсе не собирался идти на день рождения, не было ни малейшего настроения: деньги отдал, под каким-нибудь предлогом потом смоется. Гриб ему не нравился. Этот тип неприятной наружности с раскрасневшимся лицом сновал везде, вязал концы с концами, никогда не брался за невыгодное дело; между ним и управляющим существовала какая-то деловая тайна, нить, связывавшая их, оттого, видимо, и выходил он из кабинета управляющего раскрасневшимся. Ближе к концу рабочего дня он передумал и решил все же пойти на день рождения: он же на даром идет, деньги все-таки дал; выло ба неплохо хоть немног навредить Грибу, позабавиться, когда еще выпадет такой подходящий случай. К тому же такой удачный день должен где-то закончться: шили надо идти на деь рождения, или же найти кого-нибуд из закадычных друзей и уединиться с небльшой компанией…
Недолго думая, он выбрал первое: и к коллективу ближе будет, и можно будет нанести болезненную рану «начальнице управляющего». Кое-как скоротав остаток рабочего дня, он отправился к Грибу, по дороге все еще колебаясь, верно ли поступил, но вскоре убедил себя в правильности принятого решения.
Гриб с женой приветливо встречали гостей у порога, сияя, как начищенные до блеска горшки. Собравшаяся у них честная компания состояла из двадцать одного человека - Гриб пригласил только самых уважаемых людей, многие из которых явились со своими дамами. Управляющий вместе со своей начальницей восседали на самом почетном месте. Дамы, словно давно ожидая день рождения управляющего, понакрасились и раздухарились как можно пышнее и красовались не для своих благоверных. Управляющий с «начальницей» все время о чем-то перешептывались и хохотали. Гриб был доволен тем, что создал для своего управляющего такую интимную обстановку; при необходимости он мог бы предоставить им и спальную комнату.
Однако банкет прошел неплохо; в самом начале управляющий отказался быть тамадой, подчеркнув тем самым то, что решительным образом сбрасывает с себя бразды правления. В такой обстановке он чувствовал бль того, что ему суждено быть вторым, и, увидев невозможность отказа ысогласился, тут же ощутил на своих плечах груз ответственности и по настоянию присутствующих подсел к имениннику. Общими фразами, приводя цитаты из высказываний различных философов, приправляя свою речь отрывками стихов, он предоставлял гостям возможность высказаться, кое-как справляясь с ролью тамады. Мужчины высказали все, что было у них на душе, а то, о чем не желали говорить, прикрыли дежурными фразами и фальшивыми улыбками. Весь этот фарс ему пришлось терпеть до самого конца: иногда хотелось стукнуть кулаком по столу, но вместо этого он рассказывал какой-нибудь анекдот, пытаясь заглушить вспышку гнева. «Как там говорилось в анекдоте о директоре, который искал секретаршу с ножницами?» - говорил он, украдкой взглянув на управляющего и «начальницу». Видя, как они поёжились от его слов, он смеялся в душе. Гриб уверял управляющего, что договориться с новенькой. Жена Гриба порой вставала и уходила на кухню, а по возвращении, усаживаясь на свое место, задирала подол юбки, как бы невзначай обнажая белоснежные колени. Муж не видел ее проделок, поскольку был увлечен управляющим и гостями. Пару раз поймав его любопытный взгляд, женщина стыдливо сдвинула колени, а затем, как ни в чем не бывало, принялась медленно двигать ими. Тут он решил от греха подальше не смотреть в ее сторону.
Банкет подошел к концу. Самым запоминающимся моментом было то, что трехлетний сын Гриба справил природную нужду у него на коленях; когда гости узнали об этом, громко расхохотались, а с ними и Гриб с женой. Подняв бокал по такому случаю, он громогласно произнес: «Самый ценный подарок преподнес тебе сегодня твой сын». Гости, расхохотавшись, захлопали в ладоши. Покраснев, Гриб с женой встали из-за стола, посчитав необходимым убрать «подарок» сына. Он и не заметил, кто с кем ушел; помнил только, что, проводя его, Гриб краснел и что-то говорил проникновенно, а жена его долго не убирала руки из его ладоней, произнося сладкие, нежные слова.
Когда дошел до остановки, все разощлись в разные стороны, щт понял, что банкет длился около тррех чачсов, ибо еще не стемнело. Он порядочно выпил, но, несмотря на это, свободно передвигался, только в мозгах у него был сплошной туман, сквозь пелену которого он разглядел своего учителя, чему несказанно обрадовался. Профессор, студентом которого он был пятнадцать-шестнадцать лет назад, сильно постарел, весьма отдаленно напоминая прежнего учителя. На нем был костюм небесно-голубого цвета и в тон ему кепка на голове. Положив руки за спину, профессор прохаживался туда-сюда, словно некогда в аудитории. Он не смог заставить себя подойти к нему, словно причина всех неудач минувших лет заключалась в этом мужчине; поздоровавшись с ним, он как минимум должен был солгать: что, мол, все у меня хорошо, отличная работа, женат, чем могу быть полезен… Хорошо, что подоспел автобус и увез учителя, положив конец его беспокойству…
…Тогда же он увидел эту женщину: она стояла напротив продавца рыбы, поставившего свою корзину прямо на остановке, рассматривала двухкилограммового осетра, глядя на расщелину его жабр, нюхала, торговалась с продавцом, стараясь сбить цену. Продавец рыбы бросил двусмысленную реплику, женщина не ответила, но и рыбу не стала покупать, отошла и стала ждать автобус. С виду она была привлекательна: не накрашена, одета прилично, не пожирала глазами людей, но походила на человека в безвыходном положении — во всяком случае, подобная мысль мелькнула у него в голове, когда увидел, что она не садится ни в один из автобусов. «Допустим, что мне некуда торопиться, и я не хочу проводить время в четырех стенах чужого дома, могу убить пару свободных часов с каким-нибудь другом или знакомым в чайхане. А ты как же?» Немного погодя возле женщины стал крутиться молодой прыщавый парень. Он что-то сказал ей, отчего женщина отошла в сторонку, а парень, покрутившись вокруг, пропал без следа…
Раза два их взгляды пересеклись, а на третий раз, когда женщина повернулась и посмотрела ему в глаза, они безмолвно поняли друг друга. Правда, поначалу у него в мыслях ничего дурного не было, но потом он все же решил провести остаток дня в объятьях обворожительной женщины и выступил вперед. Он не помнил точно, о чем они говорили, опомнился он только в автобусе, где они сели рядышком и, разговорились; чтобы скрыть волнение и тревогу, Женщина говорила о приличных вещах, пытаясь ввести в заблуждение глазеющих на них людей; говорила, что вышла искать работу, к тому же у нее заболел ребенок, что хотела купить рыбу; и еще говорила она, что не любит выходить в город, а предпочитает домашний уют, но готова устроиться на работу, если таковая подвернется; как выяснилось, до прошлой недели она работала, но управление закрылось, и она осталась без работы; затем она заговорила о трудностях одинокой жизни и посетовала на отсутствие какой-либо помощи. Слушая все это, он думал, что если осмелится пригласить женщину на чашечку кофе и под каким-нибудь предлогом сунет ей в сумку денег, оставшуюся от Гриба, успокоит ее и даже проводит до дому. Он чувствовал, что женщина говорит правду, не лжет для того, чтобы оправдать опрометчивый шаг.
Когда автобус свернул за угол, она сказала: «Доехали». Заплатив за проезд Женщины, он показал водителю свое удостоверение. Сойдя с автобуса, он заметил, что женщина изменилась в лице, но отнес это на счет ее нерешительности. «Вот, на первом этаже этого дома я и живу, — сказала она, — дверь слева». Женщина сделала пятьдесят шагов, затем остановилась и приложила руку ко лбу: «Нет, нет, я не могу пойти», — в ее голосе звучали плач и уныние. Услышав это, он запутался, хотел что-то сказать, объяснить, но почувствовал какое-то внутреннее облегчение: «Почему вдруг, что же случилось?». Женщина теперь заметалась и таким же плачущим голосом произнесла: «Мой муж погиб на войне», — и, поплелась обратно к остановке.
…Пот остыл и охладил его тело. Пятьдесят-шестьдесят шагов, ведущих к зданию, были мучительны и трудны, словно дорога в ад. То ли внутренняя пустота, то ли внутренняя тяжесть едва не сбивала его с ног. Он и представить не мог, что один из более или менее удачных дней в его жизни неожиданно завершится подобным образом. Теперь, для того чтобы избавиться от чувства сожаления, он должен был мучиться как минимум в течение семидесяти дней, пока время не поглотит остатки его переживаний.
Он долго стоял перед дверью со связкой ключей. Вначале не знал, что делать, затем встрепенулся, увидев бабочку, севшую на верхний угол двери. Бабочка была довольно крупная, черного цвета, на поверхности ее крыльев были разноцветные пятна, пылинки под светом витали в воздухе. Он хотел бесшумно протянуть руку и поймать бабочку, но, к сожалению, опоздал — неожиданно взлетев, она затерялась во мраке ночи. Открывая дверь, он все еще думал о бабочке. Где-то он слышал, что прикоснувшиеся к черной бабочке живут после этого недолго.
Март, 1999