Последнее письмо
Полуденное солнце сменилось яркими красками заката, осветив пурпурными бликами старинный кабинет с тяжёлой мебелью красного дерева. Вязкие огненные лучи медленно скользили по персидскому ковру, подбираясь всё ближе к старинному креслу, в глубине которого царственно восседал мужчина. Аристократичные черты лица его заострились, высокий лоб прорезали две глубокие морщины, упрямая линия плотно сжатых губ, крепко сцепленные длинные пальцы рук — выдавали крайнее напряжение. Как всегда, в этот час он предавался размышлениям. Часы на башне Вестминстерского дворца пробили пять часов — время пить чай.
Раздавшийся стук в дверь вывел его из задумчивости, слегка охрипшим голосом он велел: «—Войдите».
В кабинет вошёл слуга, держа перед собой поднос.
— Сэр. Вам пришло письмо, сэр. Я позволил себе побеспокоить вас, посчитав, что это может быть делом срочным.
— Оставьте его здесь, Энтони. — небрежно взмахнув рукой он указал на стол.
— Слушаюсь, сэр. — Слуга бережно положил конверт на край стола и бесшумно прикрыв за собой двери удалился.
Мужчина резко поднялся с кресла, словно внутри него разогнулась пружина, стремительно подошёл к столу и схватил конверт. Прочитав адрес отправителя, он побледнел и схватился за сердце. Это от неё, спустя двадцать лет, он получил его. Он сжал пальцы в кулак, измяв конверт, дышать стало нечем, из груди вырвался стон. Боже мой, столько лет, столько лет ненависти и мучений, ожидания этого самого момента и вот он настал. Он отшвырнул от себя письмо, словно в его руке была гадюка, а не лист бумаги, и заметался по кабинету. Его раздирали противоречивые чувства, было нестерпимо больно и невыносимо горько, но к этому добавилось чувство злорадства. Она — причина его ненависти и холодности к женщинам, она разбила его сердце, заковав в стальную броню несгибаемой воли. Она та, кого он страстно любил и ненавидел одновременно. Он остановился посреди комнаты, устремив невидящий взгляд в окно, за которым алым океаном разливался закат. Все эти годы, он строил план мести, стремясь доказать ей и самому себе, что способен на большее, чем просто богатство и положение в обществе. И вот теперь, когда он достиг всего, этот жалкий клочок бумаги в одно мгновение превратил его из властелина мира в трепетного юношу, мечтавшего сбежать со своей возлюбленной на край света… Его лицо исказила горькая усмешка. К чему теперь всё это? Подойдя к ненавистному, но столь желанному конверту поднял его с пола, разгладив скомканные края. Вскрыв письмо ножом для бумаг, он опустился в кресло и извлёк измятый лист, испещрённый бисерным почерком.
Сердце колотилось как безумное, на секунду он прикрыл глаза, что — то она ему скажет, что хочет поведать? Собрав всю волю в кулак, он приступил к чтению:
«Мой дорогой Эмиль, я пишу Вам это письмо, не скрывая своих чувств, так открыто и дерзко, потому что я больше не боюсь. Мне нечего терять и ничто меня уже не сдерживает. Более нет смысла стесняться моих чувств к Вам — ни искренней любви, ни томительного желания ещё хоть раз оказаться в Ваших объятиях. Вы удивитесь, что после стольких лет я всё ещё пишу Вам. Меня это не смущает, наоборот, дарит лёгкое ощущение романтики, новизны, и остроты почти забытых чувств. Ведь только в письмах я могу говорить с Вами, становясь счастливой, представляя, что Вы слышите меня. Только так я могу оставаться всё той-же юной особой, безумно влюблённой в своего храброго кавалера, верного рыцаря. Пылкого юношу, мечтавшего увезти меня на край света, чтобы соединить наши судьбы и счастливо прожить всю жизнь в дали от условностей и правил, от сурового отца, требующего подчиниться его воле и выйти замуж по соглашению, для увеличения капиталов и влияния семьи.
Столько лет прошло, а я всё ещё вижу Вас тем самым страстным молодым человеком, с горящими глазами и горячим сердцем, готовым бросить весь мир к моим ногам. И только эти воспоминания дают мне силы жить дальше, встречая новый день с улыбкой, наперекор всему. Моя маленькая тайна, моя любовь, которую я тщательно оберегая храню в своём сердце уйдёт со мной в могилу.»
Лист бумаги выпал из его ослабевших пальцев, глаза застилал туман. Что это, злая шутка, розыгрыш? Любовь? Она пишет ему о своей любви, которую берегла двадцать лет, что это значит? Он раздражённо позвонил в колокольчик, вызывая слугу. Казалось, что силы покинули его. Он едва смог поднять злополучное письмо, как сразу руки безвольно опустились на колени. В кабинет вошёл слуга.
— Скотч, Энтони. Принеси мне скотч. — отрешённо глядя в окно, сказал он.
— Слушаюсь, сэр. Может вы желаете что-нибудь ещё?
— Только скотч, и разожги камин.
— Непременно, сэр.
Энтони молча принёс поднос с хрустальным графином и бокалом, поставив его на круглый столик возле кресла. Хозяин был явно не в себе, давно он не видел его в столь раздражённом состоянии. Письмо, неужели он принёс ему дурные вести?
Пока слуга всё так же молча растапливал камин, Эмиль пригубил напиток. Обжигающая янтарная жидкость показалась ему слишком горькой, утратив тот яркий маслянистый вкус, что ранее доставлял ему удовольствие, в раздражении он отставил бокал.
— Что-нибудь ещё сэр?
— Нет, это всё. — резче чем обычно ответил Эмиль.
Слуга немедленно удалился.
Уняв дрожь в руках, Эмиль развернул письмо, и тяжело вздохнув продолжил чтение.
"Я всегда старательно вывожу Ваш адрес на обратной стороне конверта, потому как помню его наизусть, но это письмо никогда не будет Вами получено, впрочем, как и все предыдущие. И дело не в почте, все эти двадцать лет, я пишу Вам украдкой, тайком от мужа, но Вы так и не получили ни одного письма. И это правильно, вместо сумки посыльного, я опускаю их в корзину для бумаг. И это письмо постигнет та же участь. А ближе к вечеру, я соберу ненужные бумаги и передам бедному музыканту, что играет под моим окном каждый вечер. Он растопит ими очаг и согреет свои заледеневшие руки. Вряд ли он умеет читать, поэтому я без страха отдаю ему их. Для него куда важнее развести огонь и согреться, чем читать чужие письма.
Двадцать лет, Эмиль. Кто бы мог подумать, целых двадцать лет прошло с нашей последней встречи, но я продолжаю любить Вас, безнадежно, мучительно остро, сладко и так трепетно. И время не в силах ничего изменить, оно не властно над чувствами.
Я давно перестала быть собой, с того самого момента, как меня силой вырвали из Ваших объятий. Не было ни одного дня, ни единой минуты, чтобы я не вспоминала о Вас. Днём во мне живёт другой человек — послушная, заботливая жена, верная своему супругу. И лишь ночь дарит мне ощущение свободы, и радости быть самой собой. Я засыпаю с мыслями о Вас, и мечтами о том, как всё могло бы сложиться...
Это моё последнее письмо к Вам, которое Вы никогда не прочтёте, как и все предшествующие ему, и не узнаете о моей тайне. Я не могу себе позволить напомнить Вам о себе, возможно, тем самым причинив боль воспоминаний.
Я чувствую мне осталось совсем немного времени, и я освобожусь от этого постылого груза унылой жизни без Вас. Осознание того, что я с честью выполнила дочерний долг, и подчинилась воле отца — не прибавило мне ни радости, ни счастья.
Мой муж такой же заложник обстоятельств, как и я. Мы существуем с ним, словно добрые соседи. С момента нашего возвращения из свадебного путешествия, он предпочитает проводить время в мужских клубах, возвращаясь домой далеко за полночь, уделяя мне время лишь во время совместных выходов в свет, или светских визитов в наш дом. Мы не сумели стать ни друзьями, ни семьёй.
Никто не сможет заменить мне Вас, Эмиль, и сделать счастливой так, как это удавалось только Вам. Лишь бедный скрипач, что играет под моими окнами каждый вечер — согревает моё сердце от бесконечной печали и тоски. Но скоро всё закончится, и это понимание приносит мне покой.
Я люблю Вас, Эмиль. Всегда любила и буду любить вечно, надеясь, что в следующей жизни обязательно встречусь с Вами и уже никогда не разлучусь. Прощайте, мой любимый, моё сердце всегда будет принадлежать только Вам. Аида."
Дочитав последнюю строку, Эмиль прижал письмо к своему лицу. Его сердце разрывалось на части. Что он натворил, как он мог позволить ей страдать всё это время, и мучиться самому от собственной гордыни. Надо всё исправить, пока не поздно, нужно успеть всё исправить. Стремительными шагами он направился к дверям кабинета, и настежь распахнув их, закричал:
— Энтони! Энтони, немедленно готовь экипаж, я уезжаю!
На лестнице появился запыхавшийся слуга.
— Но сэр, сейчас уже вечер, мне нужно успеть подготовить... — его торопливое возражение было прервано звериным рыком.
— Немедленно! — в сердцах закричал Эмиль и метнулся в кабинет, на бегу хватая необходимые бумаги.
— Слушаюсь, сэр! Могу я спросить, дальней ли будет поездка?
— Франция! — донеслось из недр кабинета.
Слуга растерянно посмотрел на двери, и со всей скоростью, на которую был способен, помчался вниз, подготовить слуг и отдать распоряжение конюху. Путешествие предстояло длительное через Дувр в Кале на пароме, и оттуда в Париж по железной дороге.
***
Эмиль не смыкал глаз уже вторые сутки. Дорога утомила его, но страх опоздать - гнал вперёд. Преодолев большую половину пути на пароме через Ла-Манш, он принял решение не останавливаться в Кале, сразу направившись поездом в Париж. Её письмо лежало в нагрудном кармане сюртука, поближе к сердцу, её голос звучал в голове.
Весь путь из Лондона в Париж, Эмиль был погружён в воспоминания, перед его мысленным взором проносились миражи событий дней давно минувших.
Ему было девятнадцать, когда стало известно, что семья на грани разорения. Отец отослал его из Лондона к своему брату в Париж, надеясь, что Эмиль получит прекрасное образование в Сорбонне, закончив обучение в области права. Молодой, пылкий юноша был хорошо воспитан и образован, обучение давалось ему легко, и вызывало жгучий интерес.
Эмиль считался одним из лучших учеников, пользуясь безграничным вниманием преподавателей и уважением среди студентов. Несмотря на бурно кипящую праздную жизнь, протекавшую вне стен университета, он предпочитал коротать вечера в стенах библиотек за чтением книг. Его дядя был полон решимости вывести племянника в свет, оторвав от изучения древних манускриптов, утверждая, что ничего кроме аллергии на пыль они не дадут.
— Это Париж! — говорил он, — город любви и наслаждения! Какой толк жить в Париже, если не пользуешься его благосклонностью и благами? Зачем замуровывать себя в четырёх стенах, если можно предаваться веселью, проводя ночи напролёт в страстных объятиях красавиц, запивая наслаждение отменным вином! Мне бы твою юность, я бы...»
Эмиль улыбался в ответ на эти эскапады, но оставался непреклонен.
В один из вечеров марта, дядя сообщил ему, что они приглашены на приём в дом крупного банкира, а это прекрасная перспектива завести новые полезные знакомства, и побывать в самом «цветнике» парижских невест. Все попытки Эмиля отказаться были категорично отвергнуты, приглашения были именными и игнорирование, было сродни неуважению, что было непозволительно.
— Подумай об отце, о его положении, о собственной карьере, наконец! — увещевал его дядя. — Наш древний род берёт начало от принцев Оранских, а теперь, наша фамилия под угрозой крупного скандала. Ты мог бы составить прекрасную партию молодой француженке с огромным состоянием и не столь известной фамилией, тем самым поправить финансовые дела своего отца, и твоего покорного слуги, но ты упрям как осёл!
После такого выпада, Эмилю ничего не оставалось, как согласиться. Честь семьи прежде всего, и пока он не нашёл выход из этого положения, нужно рассматривать любые возможности, хоть они и претили его представлению о достоинстве.
В указанное на приглашении время, они прибыли к дому банкира Дюпре. Эмиль едва смог подавить эмоции — к такой роскоши он не привык. Дом, больше похожий на дворец, с огромным цветущим садом, фонтанами и озером с белыми лебедями, заливные луга и ажурные беседки — всё это свидетельствовало об огромном богатстве хозяина. Как и положено, Эмиль был представлен свету, и даже удостоен короткой беседы с Арманом Дюпре, властным человеком с острым взглядом хищника.
Эмилю было немного не по себе, чопорное английское общество, по сравнению с французским шиком — значительно проигрывало в своей безликости и сдержанности. Здесь же творился хаос, состоящий из пышности ярких красок, громкой музыки и непринуждённого веселья. Устав от бесконечной карусели голосов и лиц, он вышел на балкон, для глотка свежего воздуха, спугнув по дороге несколько пар, нашедших уединение в укромных нишах, скрытых от глаз гобеленами. Даже сквозь плотно закрытые двери, сюда доносились смех и музыка. А там внизу, где был разбит парк, сладко пел соловей, с озера плотной дымкой плыл туман, тянуло свежестью и тонким ароматом распустившихся роз.
— Как же красиво! — не сдержав своих чувств прошептал Эмиль.
— Правда? Вам тоже нравится? — также шёпотом, с противоположной стороны балкона донёсся тонкий девичий голос.
Эмиль подпрыгнул от неожиданности и чуть не выронил бокал, всматриваясь в темноту в поисках источника голоса.
— Не пугайтесь, я здесь, и я не привидение. — смешок повторился, и из укромного уголка балкона, скрытого густой зарослью вьюна, вышла молодая девушка.
Эмиль потерял дар речи. Она была похожа на ангела, маленького, хрупкого ангела, с золотыми кудрями волос, точёными чертами лица и огромными глазами. Он смотрел на неё, и не мог наглядеться, казалось ещё чуть-чуть, и над её очаровательной головкой вспыхнет золотыми искрами нимб. Она стояла и разглядывала его, а он, забыв о приличиях, даже не представился.
— Вы здесь впервые? Я раньше никогда вас не видела, вы не похожи на француза — она мило улыбнулась, отчего на щеках проступили две крошечные ямочки, сделав её лицо похожим на сердечко.
— Э... Я англичанин… — с трудом произнёс он, и окончательно смутился.
— Правда?! Вы живёте в Лондоне? О, это невероятно! Мне ещё никогда прежде не доводилось разговаривать с англичанами. Расскажите, скорее расскажите, как там у вас? Папа говорит, что это страна туманов и дождей, у вас совсем не бывает солнца? Неправда ли, солнечная Франция куда милее, чем сырость и дожди?
— Я, право, не знаю... — совершенно растерявшись, охрипшим голосом ответил он. Эмиль чувствовал себя неловко, сгорая от стыда за своё поведение, разрываясь между желанием немедленно уйти и остаться, продолжив разговор с ангелом.
— Боюсь, я вас окончательно смутила. Со мной такое случается, папа говорит, что я слишком импульсивна. — она сделала ещё один шаг навстречу к нему, полностью выйдя из ночной мглы под струящийся из зала свет. — Я, Аида Дюпре... — она выдержала паузу, ожидая ответного представления, но его не последовало. — А, вы?
— Эмиль Гарднер — он склонился, поцеловав её хрупкую руку, затянутую в тонкую ткань перчатки. — Я расскажу вам о Лондоне...
Далее события развивались с быстротой молнии. Порой, Эмилю казалось, что он окончательно потерял голову. Старинные фолианты были заброшены, учёба больше не казалась самой значимой частью жизни, теперь все мысли были заняты только ей, Аидой — маленьким ангелом.
Его дядя, не мог скрывать свою радость, и чуть не подпрыгивал в ожидании подробных рассказов о семье Дюпре.
Эмиль соблюдал правила приличия, и показывался в доме с садом не так часто, как того желал. Но время, проведённое с Аидой казалось ему истинным раем. Теперь он не пропускал ни одного приёма ради встречи с ней.
За месяц до Рождества, набравшись смелости, Эмиль сделал предложение Аиде, признавшись ей в своих чувствах. Не тратя ни секунды на размышления, она ответила ему «Да», и бросилась в его объятия. В тот момент они были счастливы, им казалось, что весь мир упал к их ногам. Условившись о помолвке, было решено просить её руки в канун Рождества.
Услышав новость, дядя не смог сдержать своих чувств и долго вальсировал по дому, поочерёдно вовлекая в танец то экономку, то кухарку, потом схватил кота и вальсировал дальше с ним, требуя шампанского и музыки. Эмиль был счастлив, и в ту ночь так и не смог заснуть, вспоминая её глаза, и губы...
Известия, приходившие из дома, свидетельствовали о плачевном финансовом состоянии семьи, Эмиль сосредоточился на учёбе удвоив усердие, беря дополнительные уроки по экономике. Встречи с Аидой были не так часты, и они писали друг другу, по три-четыре записки в день, передавая их с посыльными, порой доводя слуг до белого каления.
Эмиль уже почти нашёл выход из положения, оставалось произвести последние расчёты, и вернуть семье доброе имя. Но тут, как гром средь ясного неба было объявлено о помолвке Аиды Дюпре и Анри Гиссе.
Не помня себя от ужаса, забыв о приличиях Эмиль примчался в дом Армана Дюпре, потребовав личной встречи с ним.
Арман принял его в своём кабинете, весьма удивлённый столь необычным поведением юноши. Заметив крайне взволнованный вид молодого человека, он предложил ему чай, но получив резкий отказ, спокойно сел за стол, положив руки перед собой.
— Я слушаю вас. — медленно сказал он, нацелив острый взгляд на дерзкого юнца.
— Вы должны отменить помолвку. Мы, я... — Эмиль запнулся, не зная, как продолжить, но поняв, что терять ему нечего, все возможные правила приличия были грубо нарушены, продолжил: — Мы с Аидой любим друг друга, и уже условились о помолвке, мы ждали подходящего момента, чтобы я мог просить руки вашей дочери.
— Чаю? Выпейте чаю, юноша, он приведёт вас в чувство. — холодным, как лёд тоном предложил Арман. — Вы не можете от меня ничего требовать, я никому, ничего не должен. Моя дочь, примет моё решение, и выйдет замуж за того, кого укажу ей я. Ваши чувства прекрасны, но бесперспективны, я же желаю для неё только счастья.
— Вы не можете! — в ужасе воскликнул Эмиль. — Вы не должны так поступать, это бесчеловечно по отношению к ней. Мы...
Арман повелительно взмахнул рукой, остановив говорившего. Медленно поднялся с кресла и подошёл к окну.
— Подойдите сюда, молодой человек, посмотрите в окно, что Вы видите там?
Обескураженный столь странным предложением, Эмиль подошёл к окну.
— Сад, я вижу сад.
— Не правда ли, он прекрасен? — спросил Арман.
— Да, он бесподобен. — вторил ему Эмиль.
— Так вот, моя дочь — это сад. И для того, чтобы он жил, цвёл, был прекрасен — за ним нужно ухаживать, содержать его, уделять ему время, заботиться о нём. И тогда, он будет ещё прекраснее, чем есть. Это не просто цветы, деревья, лужайки — это труд, большие вложения средств, забота. Его красота зачахнет без ухода. А что сможете дать ей вы? Оскандалившуюся фамилию, заложенное за долги поместье в Лондоне, что?
— Любовь. — прошептал Эмиль.
— Этого мало. — горько усмехнулся Арман. — Я люблю этот сад, но без вложений и должного ухода — он погибнет.
— Я нашёл решение! — горячо возразил Эмиль. — Я уже всё просчитал, в январе я вернусь в Лондон, улажу все дела, открою своё дело и буду заниматься финансовым консультированием. К июню, у меня будет достаточно средств для того, чтобы привезти свою будущую жену в Англию и начать...
— Нет. Этого не будет.
— Но вы не можете!
— Могу. Анри Гиссе - сын моего главного конкурента. Их брак, будет прекрасной сделкой для укрепления наших капиталов, и упрочнения положения в это беспокойное время. Всё уже решено. Свадьба состоится после Рождества. Я не враг своей дочери, но я ищу для неё лучшей жизни.
— А как же её чувства, любовь? Она любит меня, а не его!
— Любовь, это всего лишь чувство, а здесь идёт речь о жизнях, и не одной. Оставьте свои романтические иллюзии, вы никогда не сможете дать ей того, что она заслуживает. А я — могу. Я предлагаю вам счёт в моём банке на очень крупную сумму, но с условием, что вы покинете Францию до Рождества.
— Как вы можете?! — Эмиля трясло от ярости. — Вы способны продать свою дочь?!
— Я покупаю её благополучие. А сейчас, прошу вас покинуть мой дом, и взываю к вашему благоразумию. Ваши чувства улетучатся, а сумма, о которой я говорю — может спасти вашу семью от разорения, подумайте над этим.
— Никогда! — гневно выкрикнул Эмиль, направляясь к дверям. — Я не продаюсь! — с этими словами он вылетел из кабинета, словно выпущенная стрела, и стремглав помчался по лестнице, к выходу.
Слёзы текли по его лицу, ему хотелось кричать от бессилия и злости, казалось, его сердце сейчас разорвётся от дикой боли. Только оказавшись за воротами поместья, он прекратил свой бег и остановился.
В двери купе постучали: «- Сэр, станция через пятнадцать минут, мы прибываем в Париж».
***
Эмиль вышел на перрон, сколько же тут было людей — суета, цветы, слёзы, объятия. Среди всей этой толчеи сновали служащие и возницы. Не останавливаясь ни на секунду, Эмиль быстрыми шагами направился к экипажу, его слуга уже ждал его, и поспешил открыть дверь.
— В гостиницу, сэр? — уточнил Энтони.
— Позже. — он достал из кармана золотые часы на длинной цепочке, и посмотрел на циферблат, стрелки приближались к трём часам по полудню. — Едем на площадь Вогезов.
Проезжая по мощёным улицам Парижа, Эмиль с удивлением смотрел на окрестности, насколько всё изменилось за эти двадцать лет. А кажется, что буквально ещё вчера он бежал по этой улочке с букетиком гортензий для своего ангела. А в этом парке они прогуливались под неусыпным присмотром компаньонки. Вечно цветущий Париж, несмотря на войны и раздоры оставался невероятно прекрасным.
Воспоминания неслись яркой вереницей, мешая сосредоточиться на главном. Нужно было обдумать, как объяснить свой столь внезапный визит. Эмиль поймал себя на мысли, что ему совершенно безразлично, что скажут о его вторжении после. Всё, что ему было сейчас нужно — это увидеть её, заглянуть в глаза и прочесть в них всё то, что было сказано в письме. Сердце колотилось так, словно пыталось выскочить из груди. Он прикрыл глаза и задержал дыхание.
Двадцать лет назад, после разговора с Арманом Дюпре, Эмиль прокрался ночью к их дому и взобрался в окно спальни Аиды. История о Ромео и Джульетте повторялась, он чувствовал себя Ромео, но не собирался повторять его ошибок.
Аида лежала на кровати и безутешно рыдала, это зрелище обожгло его сердце калёным железом. Он ворвался в комнату, схватил её в объятия, осушая поцелуями слёзы, сам едва сдерживая свои чувства. Она обнимала его, и прижималась так сильно, будто боялась, что он исчезнет.
— Бежим со мной. Я уже всё продумал. Мой дядя выделит нам экипаж, мы доберёмся до вокзала, там сядем на поезд и поедем в Кале, а оттуда на паром, и мы уже в Дувре, ещё немного пути, и мы в Лондоне. Моя семья примет нас, родители будут счастливы, мы обвенчаемся, и никто уже не сможет нас разлучить.
— Нас догонят. — прошептала она.
— Нет, нет! Они не сумеют. Не бойся скандала, главное, мы будем вместе. Я всё просчитал, я выведу благосостояние семьи из кризиса. Открою своё дело и у нас будет столько денег, что твой отец будет счастлив, что ты вышла замуж за меня, а не за этого мота Гиссе. У нас огромное поместье на самом берегу Темзы, мы можем поселиться там, вместе с моими родителями.
— Я согласна. Даже если это будет не поместье, а лачуга, я согласна бежать с тобой, хоть на край света.
— Не бойся, ничего не бойся, я...
В этот момент двери распахнулись, в комнату ворвался отец и двое слуг. Арман выхватил дочь из объятий Эмиля, слуги скрутили его и поволокли к выходу.
— Нет, нет! Отец, пусти меня! — она вырывалась из крепких рук отца. — Эмиль, Эмиль, я не хочу жить без тебя!
Её крик до сих пор звучал в его ушах, крик, а потом рыдания.
Его доставили к дому дяди изрядно поколоченного, со связанными руками. Арман Дюпре долго беседовал с дядей в кабинете, потом ушёл, громко хлопнув дверью. На дядю было страшно смотреть, он был бледен и не мог вымолвить ни слова. Вместо гневной отповеди, он обнял племянника и крепко прижал к себе.
На следующий день, Эмиль не смог подняться с постели. Обеспокоенный дядя послал за доктором, тот диагностировал горячку. Спустя несколько дней забытья, когда Эмиль пришёл в себя, дядя молча подал ему газету, на первой полосе которой освещалось грандиозное рождественское событие — свадьба Аиды Дюпре и Анри Гиссе.
Досрочно сдав все экзамены в университете, Эмиль вернулся в Лондон и погрузился в работу.
***
Экипаж остановился, Эмиль с трудом вырвался из оков прошлого. Какое это наказание — память, она бесчеловечна, заставляя человека кипеть в аду собственных воспоминаний.
Выйдя из экипажа, он велел слуге оставаться подле него, а сам направился к дому. Двери открыла служанка.
— Месье Анри Гиссе? — требовательно спросил он.
— Месье в данное время находится в загородном клубе, и вернётся только завтра. — немного испуганно ответила она.
— Мадам Аида?
— Месье? — глаза служанки округлились и наполнились слезами, она приложила ладонь к губам сдерживая рыдания, и отрицательно покачала головой. Пер-Лашез. — тихо ответила она.
Эмиль едва устоял на ногах, его, словно пронзила молния, мир вокруг почернел, словно белый день сменил мрак безлунной ночи. Резко развернувшись, он направился к экипажу. Вдогонку ему неслись вопросы служанки, но он ничего не слышал.
Энтони распахнул дверь перед хозяином, тот был страшно бледен.
— Пер-Лашез. — отдал он приказ слуге, и откинулся на сидении. В его сознании билась одна мысль — опоздал.
Кладбище Пер-Лашез окружённое высокой каменной стеной, с тяжёлыми коваными решётками ворот, казалось неприступной крепостью. Служащий, старик, что открывал ворота, поспешил к ним навстречу.
Эмиль назвал имя — Аида Дюпре. Смотритель достал старую ветхую тетрадь в потрёпанном переплёте, и переворачивая исписанные страницы нашёл нужное имя.
— Прямо по аллее, месье. Первый поворот направо. Вы родственник, месье?
Эмиль смутился, мало кто осмелился бы задавать ему подобного рода вопросы, но это в Англии. Заметив смущение солидного господина, служащий вежливо склонив голову произнёс: «— Смею предупредить вас, месье. К её могиле ходит один странный посетитель. Он приходит сюда каждый вечер, около пяти часов и играет на скрипке. Это длится около часа, потом он уходит. Кажется, он и сейчас там».
Эмиль посмотрел на часы, было без четверти шесть. Он кивнул служке, и медленно пошёл по аллее. Где-то в глубине парка звучала печальная музыка, скрипка рыдала. Эмиль свернул на тропинку и пошёл на звук.
Около свежего земляного холмика, усыпанного цветами, стоял нищий в старом пальто, рваных митенках и играл на скрипке. Эмиль заслушался, прислонившись к стволу платана, пение скрипки вынимало душу, но слёз не было.
Музыкант закончил мелодию, и убрав скрипку, посмотрел на слушателя.
— Вы Эмиль, я узнал вас.
— Да, но... Разве мы знакомы? — напряжённо спросил Эмиль.
— И да, и нет. С этими словами, он вынул из недр своего ветхого пальто старую, потёртую жестяную коробку из-под печенья. Он бережно провёл по ней рукой, словно прощался с самым дорогим предметом, и протянул Эмилю. — Возьмите, это ваше. Я сохранил их все до единого. Она любила вас, так умеют любить только ангелы, поэтому я сберёг их для вас.
— Простите месье, но кто вы?
— Я... — музыкант ненадолго замолчал, коснувшись рукой краешка глаз. — Я всего лишь старый бездомный, для которого она стала ангелом, наполнившим жизнь никчёмного человека светом и смыслом. Эта коробка, что вы держите сейчас в руках — её подарок мне на Рождество. Я берёг его, съедая в день по одной четверти, чтобы как можно дольше растянуть удовольствие. А эти митенки, — он указал на короткие перчатки без пальцев на его руках, — её подарок к новому году. Она очень переживала, что мои руки мёрзнут, когда я играю на скрипке на старой площади, и велела беречь себя.
Эмиль держал в руках коробку не решаясь открыть её.
— Что здесь? — спросил он.
— Письма. Это все её письма к вам, за последние годы. Те самые семь лет, что она заботилась обо мне.
— Вы читали их, читали чужие письма?
— Я знаю их наизусть, все, до последней запятой. Я жил только ими целых семь лет, порой представляя, что она пишет их мне, и это единственное, что согревало моё сердце, заставляя жить каждый следующий день не во имя, но вопреки. Ведь меня тоже зовут Эмиль. Она была добра ко мне, добра ко всем. Её невозможно было не любить, но её сердце было разбито, и я играл для неё, вкладывая всю свою любовь в музыку, что она так любила слушать. Когда её не стало, я решил, что мой долг известить вас, посему я отправил её последнее письмо. Я знал, что вы придёте, и я смогу отдать вам эту коробку. — с этими словами музыкант повернулся и собрался уходить.
— Постойте! Позвольте мне дать вам немного денег, тем самым отблагодарив за всё. — попытался удержать музыканта Эмиль.
— Не стоит, я делаю это ради неё. Я любил её. Любил, как никто и никогда уже не полюбит. Но я рад, потому что совсем скоро я скажу ей об этом сам. — он грустно улыбнулся и пошёл по аллее, ссутулившись, будто нёс на своих плечах тяжкий груз.
— Аида... — только и смог прошептать Эмиль.
Через несколько дней, распорядитель кладбища Пер-Лашез получил письменное поручение и приличную сумму денег от члена парламента Англии, сэра Эмиля Гарднера, с подробным указанием, что каждый день, в пять часов вечера, служащий кладбища должен приносить горячий обед для музыканта играющего на скрипке. А также, четыре раза в год обеспечивать его одеждой по сезону и небольшой суммой денег в сто ливров. Пунктом вторым, было указано, что каждый день, на могилу Аиды должны быть возложены свежие цветы гортензий. Третьим пунктом, было велено установить памятник в виде ангела, из голубого танзанийского мрамора, который будет доставлен с посыльными.
Спустя ещё две недели, смотритель Пер-Лашез, обнаружил бездыханное тело нищего скрипача на могиле Аиды Дюпре. Его тело покоилось в странной позе, словно старик обнимал надгробие, его скрипка лежала рядом.
На кладбище Пер-Лашез, рядом с мраморным ангелом Аиды стоит небольшая статуя музыканта, играющего на скрипке. Скромная табличка у основания гласит: «Здесь покоится Эмиль, скрипач играющий для ангела».