Наша квартирантка Юленька, как называла её моя мама, была девушкой пылкой и откровенной.
Когда я сказал ей, что еще ни разу не был в театре, она застыла на месте и вскричала своим звонким и очень выразительным голосом:
- Тебе четырнадцать лет, и ты не смотрел ни одного спектакля?! И ты считаешь себя культурным мальчиком!
Откуда она взяла, что я считаю себя культурным мальчиком, я не знал, как и того, каким вообще должен быть культурный человек.
Правда, иногда мама говорила мне: «Веди себя за столом культурно», и я понимал, что мне надо не чавкать и взять нож в правую руку, а вилку – в левую.
- Хочешь, я дам тебе контрамарку на дневной спектакль? – не унималась Юля со своим театром.
Я не знал, что такое «контрамарка», и потому ответил ей мрачно и невежливо:
- Не хочу!
Здесь, по-моему, следует пояснить, кто такая Юля и почему она была нашей квартиранткой.
За год до описываемых событий она окончила театральное училище в Москве, получила направление в русский драматический театр города Дзауджикау и сняла «угол» в нашей малюсенькой квартирке, так как на лучшее жилье ее зарплаты не хватало.
Они с мамой располагались в комнатке, бывшей когда-то прихожей большого купеческого дома, а я спал на кухне. то бишь, в коридоре, узеньком и тёмном.
И хочу сразу сказать в виде краткого отступления от темы, что Юля, со своим беззаботным оптимизмом, скрашивала нашу нелегкую жизнь. Мы с мамой недавно вернулись, как я любил говорить, «с войны», на которой погиб мой отец, бывший начальником госпиталя. Мама служила в нем медсестрой, а я был, если можно так сказать, «сыном полка».
Жили мы очень бедно, потому что пенсии за погибшего отца и маленькой зарплаты мамы нам хватало только на питание. С войны мы вернулись с тем, что было на нас надето, и помню, что неделю я не ходил в школу, когда моя видавшие виды гимнастерка лопнула на спине, а другой у меня не было.
Это я к тому, что Юлина плата за «угол», была для нас неплохим подспорьем.
Впрочем, вернемся к театру.
После того взрыва возмущения по поводу моей «театральной темноты», Юля к этому разговору больше не возвращалась.
Потом пришло лето, она уехала на гастроли, я – на каникулы к деду на лесозавод, и вообще забыл о Юле и собственном невежестве.
В конце августа я вернулся в город и не смог скрыть свою радость, увидев Юлин чемодан, стоявший прямо посреди комнаты. Мама заметила это и сказала строго, чтобы поумерить мой мальчишеский пыл:
- Принеси из сарая доски и устраивай свою лежанку на кухне. Квартирантка наша еще год у нас жить будет.
- Хорошо, - ответил я. – Только сначала схожу в универмаг купить школьные принадлежности. Мне дед специально для них деньги дал.
После покупки тетрадей, ручек и карандашей я вышел на аллею центральной улицы нашего города, которая тогда называлась проспектом имени Сталина, и присел на скамейку.
Погода была прекрасной. После недавнего дождя, умывшего асфальт и деревья, выглянуло ласковое солнце, вдали показались снежные вершины гор, а рядом запели птицы. Я задумался о чем-то хорошем, когда чья-то рука потрепала сзади мои изрядно отросшие за лето волосы. Я обернулся и увидел… Юлю!
- Привет пионерам! – бодро сказала она и присела рядом со мной. – Готовимся к школе? А я зарплату только что получила, за все лето. Теперь я богатая, как Крез.
-Пошли в кафе, я тебя мороженным угощу.
Тогда я еще не знал, что, согласно этикету, кавалеры должны угощать мороженным дам, а не наоборот, и потому сказал:
- Пошли…
В кафе я очутился впервые и был поражен тем, что мороженное может быть не только в брикетах и бумажных стаканчиках, но еще и в красивых вазочках, в виде огромных шаров разного цвета.
- Еще? – спросила Юля, когда я прикончил первую вазочку. – Ты не стесняйся, теперь у меня куча денег.
Стесняться я и не думал, а потому съел еще две вазочки вкуснейшего мороженного.
Мы вышли из кафе, когда солнце начало медленно уходить за невысокие дома нашего чудесного города.
Юля взглянула на часики и сказала:
- У меня сейчас репетиция. Хочешь посмотреть?
После того удовольствия, которое она доставила мне своим угощением, мне было стыдно отказаться, и я ответил:
- Хочу …
Театр был рядом с универмагом, и через пять минут мы прошли мимо дремавшего вахтера и оказались в сумраке и прохладе, как мне тогда показалось, огромного помещения с множеством дверей и слепых окошек. Миновав несколько закоулков и коридорчиков, мы очутились на просторной сцене, откуда открывался вид на зрительный зал. Он был поменьше, чем залы кинотеатров, куда я любил ходить, но зато в нём стояли ряды красивых мягких стульев, каких в кинотеатрах я не встречал.
Юля отвела меня в сторону за какую-то тяжелую штору, ниспадавшую от самого потолка и приказала:
- Только сиди тихо, чтобы тебя никто не заметил. А то мне здорово влетит.
Она ушла, а я остался сидеть за этой пыльной занавеской.
позёвывая от скуки
Но тут вскоре прозвенел звонок, и сцена стала заполняться людьми в обычных летних костюмах. Они рассаживались на стульях и начинали разговаривать друг с другом или читать что-то про себя на больших листах бумаги. И лишь иногда кое-кто из них вдруг громко восклицал что-то совершенно непонятное для меня, сопровождая фразу выразительным жестом рук. Мне почему-то запомнилось одно из этих восклицаний: «Брабанцио, эй! Синьор Брабанцио, эй?». Я тихонько хихикнул, ничего не поняв, но тут же зажал свой рот рукой, вспомнив Юлино предупреждение.
И тут на сцену вышел человек, который сразу заинтересовал меня. Он был одет, в отличие от других, в старинный испанский костюм, а его лицо и руки были черными, как у негра. Я очень удивился этому и подумал: «Неужели в нашем театре есть чернокожие артисты?».
При его появлении все встали, а Юля, которую я сразу нашел взглядом среди актеров, даже присела перед ним в реверансе.
А этот странный человек вдруг ослепительно улыбнулся, обнял её за плечи и сказал мощным грудным голосом, от которого у меня по телу побежали мурашки:
- Ну что, моя будущая Дездемона, ты готова умереть от рук жестокого мавра?
Юля скромно потупила свою светлую головку и ответила дрожащим голоском:
- Нет, Владимир Васильевич, еще не готова. Но я буду стараться…
- Старайся, девочка, старайся! – пророкотал «негр». - «Ты, высший образ, созданный природой!». Помнишь эти слова? Так вот, ты должна стать этим образом! И не меньше!
- Начинаем репетицию! – раздался из зала строгий женский голос – Акт третий, сцена четвертая. Дездемона: «Скажи, любезнейший: не можешь ли ты отыскать лейтенанта Кассио?».
Из Юлиных уст эти слова прозвучали совсем не так, как они донеслись из зала, и я вдруг понял разницу между театром и нашей повседневной жизнью. Казалось бы, ничего не говорящая фраза, простой вопрос к человеку с просьбой найти какого-то лейтенанта. Так почему же я вздрогнул, услышав это, и догадался, что за женщину играет наша квартирантка. Она очень вежливая, или, как говорит Юля – культурная, но в то же время властная. Она просит, но уже уверена, что человек, к которому она обращается, обязан выполнить её просьбу.
Репетиция начинала мне нравиться, и я уже не скучал, с интересом слушая то, о чем говорят артисты. Так продолжалось до тех пор, пока не заговорил «чернокожий».
Когда Юля обратилась к нему: «Как поживаешь, друг мой?», он ответил ей … по-осетински!
Тогда я совсем не понимал этого языка, так как мы жили в Осетии всего три года, и среди моих друзей не было ни одного осетина. И поэтому во мне вспыхнул мгновенный протест: девушка обращается к нему на русском языке, на котором он только что так прекрасно говорил, а он отвечает ей непонятно что!
Мне сразу расхотелось смотреть эту репетицию, и я стал пересчитывать купленные тетради.
- Я вижу, что тебе совсем не понравилась наша репетиция, - грустно сказала Юля, когда мы вышли из театра.
Я ответил ей честно и тоже грустно:
- Сначала она мне очень понравилась. Но когда этот негр заговорил по-осетински, я перестал понимать что там происходит, и мне стало скучно, как на уроке химии… А этот артист и взаправду негр?
Юля рассмеялась:
- Ну, что ты! Он просто загримировался.
- А вы почему не загримировались?
- Понимаешь, Владимир Васильевич – очень своеобразный актер. Он считает, что для раскрытия образа важна любая мелочь. Однажды он сказал: «Если я буду видеть, что у меня белые руки, я не сыграю мавра»
- Но ведь это была репетиция!
- А он не делает разницы между репетицией и спектаклем. Всегда выкладывается до конца. Знаешь сколько у него ушло времени, чтобы наложить грим и надеть сценический костюм? А он не пожалел его, потому что хочет сыграть эту роль ярко и правдиво. А по-осетински он говорит потому, что впервые сыграл ее в своем, осетинском театре, да так, что стал знаменитым на всю страну. Когда наш театр решил сделать свой спектакль, пригласили его, и он согласился, но только с одним условием: он будет играть роль на осетинском языке. Потому что на другом уже не сможет сыграть ее так.
- А как называется эта пьеса?
- «Отелло».
- Расскажи мне, о чем она.
- Лучше я дам тебе книгу. Я же знаю, что ты очень любишь читать.
Я прочел пьесу за одну ночь. А на следующий день попросил Юлю взять меня на репетицию. Теперь я понимал всё, что говорит Владимир Васильевич, и был потрясен тем, КАК он это говорит.
А через месяц я стал заядлым театралом, не пропуская ни одного спектакля, как в русском, так и в осетинском театре.
А сейчас, приезжая во Владикавказ, я обязательно прихожу на могилу Владимира Васильевича Тхапсаева, которого осетины называли просто – наш Бало.
Я уже знаю, что он сыграл Отелло в Лондоне и тоже на осетинском языке. Когда все его партнеры говорили по-английски.
Королева Елизавета II назвала его лучшим Отелло всех времен и народов.
Но для меня это не главное. В моей юности он стал лучшим учителем жизни, раскрывшим передо мной все ее радости и горести.
Я поднимаюсь по крутой лестнице к храму, возле которого захоронен его прах, подхожу к памятнику и говорю:
- Спасибо, Бало!