Гибель Помпеи

    Вычитав в местной газетке, что Дворец культуры объявляет новый набор в разные творческие студии по интересам, я решил сходить посмотреть – может, подучусь чему в любимом деле у знающих людей. К этому времени я уже понял, что вариться в собственном соку для любого творческого человека – гибельное дело. Да и без обратной связи занятие творчеством бессмысленно и обречено на неудачу. А одиночество, раньше казавшееся необходимым условием для того, чтобы что-то делать свое неповторимое, замечаю, все больше становится бесплодным ...
В большом холле Дворца были оформлены несколько стоек с символикой, отображающей, чем предлагает заниматься данная секция: робот на фоне схемы атомного ядра звал к техническому изобретательству, смеющаяся и плачущая маски манили в театральную студию, палитра и кисти – в изобразительную, гитара с трубою – в музыкальную, гусиное перо с чернильницей – в литературный кружок, танцующая пара – в танцевальный коллектив; кроме того, было еще множество приглашений освоить разные виды домоводства. Я, имея давнишнее пристрастие к живописи, записался в студию изобразительного искусства, сожалея, что такая возможность представилась мне так поздно.
     По молодости, видимо, все ощущают тягу к какому-нибудь творчеству, которая, однако, у абсолютного большинства под давлением неблагоприятных жизненных обстоятельств исчезает навсегда. Заниматься творчеством постоянно удается лишь небольшому числу людей, а стать профессионалами, то есть, сделать творчество основным видом деятельности, вообще удается единицам. Остальные же, не утратившие интереса к искусству, не получив должного образования и развития, остаются любителями. Иначе говоря – дилетантами. По разным причинам дилетанты не становятся профессионалами: у кого-то нет возможностей – не каждый талант готов голодать, а у кого-то нет нужного таланта. Одних способностей – лишь задатков таланта, чтобы создавать что-то интересное, а тем более значительное, без мастерства оказывается недостаточно. Вот и идут во Дворцы культуры, в студии, чувствующие тягу к прекрасному, может, даже бессознательно желающие что-то понять в сокровенном содержании своих душ и высказать его посредством творчества. Молодежь идет приобщиться, освоить азы мастерства, а любители со стажем и в возрасте, такие, как я, пытаются наверстать упущенное, а главное, чтобы остаться в состоянии поиска... Поиска чего? Нелегкий вопрос. Когда уже пенсионер, но с неразрешенными бытовыми и семейными проблемами, с душой, изрядно помятой реалиями жизни, тут ли до духовных поисков? Но даже заскорузлая душа помнит давно-давно родившиеся идеалы, хоть и несбывшиеся, но не умирающие…
    Оглядевшись, я уселся за столом у окна дожидаться назначенного времени для встречи с руководителем изостудии – как было объявлено, художником-профессионалом. За этим столом в таком же ожидании уже сидел аскетического вида человек – худой, длинноволосый, с чертами лица, свойственными закрытым натурам; опыт общения с людьми подсказывал, что он был из той разновидности людей, о которых обычно говорят вещь в себе. Перед ним на столе лежала толстая тетрадь с изрядно потрепанными углами; длинноволосый нервно открывал эту тетрадь, что-то пробегал в ней глазами, а затем, закрыв и тетрадь, и глаза, шевелил губами, вроде как повторяя написанное. Папку со своими рисунками и акварелями, принесенную для показа преподавателю, я сунул себе за спину и огляделся вокруг.
Негромкий гул, раздававшийся в полупустом холле, подтверждал, что желающих учиться мастерству в искусстве или усовершенствовать свое ремесло, оказывается, не так уж много. Зато у стойки, приглашавшей к занятиям танцами, желающих толпилось больше всего. Из этого факта следовал простой вывод – из тех, кто нашел в себе силы слезть с дивана или оторваться от компьютерных игр, большинство предпочитало танцевать, иначе говоря, работать ногами, а не головой…
     В ожидании начала занятий я стал листать журналы, лежавшие на столе. А когда в холле внезапно наступила тишина, я поднял голову и понял, почему это произошло – почти все обратили внимание на вошедшую девушку, да не просто обратили, а примолкли и с любопытством рассматривали ее. Девушка была довольно высокого роста, а главное – прекрасна каждой черточкой: и лицом, и фигурой, и одеждой. На ней было струящееся светло-золотистое платье и легкие летние туфельки, своим видом она напоминала классические образы женщин Эллады. Девушка непринужденно подошла к стойке с изображением театральных масок. Сидевшие за стойкой, радушно улыбаясь, говорили с ней, как с хорошо знакомой. Она, похоже, довольная разговором, улыбалась в ответ, а потом отошла к окну, возле которого стоял наш стол. Девушка некоторое время смотрела в окно, а легкая улыбка не сходила с ее лица.  Я невольно зачарованно, не мигая, смотрел на это редкое явление – идеальный профиль, красивая линия носа, чуть припухлые нежные губы, слегка курчавые каштановые волосы, перевитые шелковой лентой, как на полотне «Девушка с горностаем» Да Винчи, – от всего невозможно было глаз оторвать. Незнакомка обладала тем врождённым достоинством, перед которым обычно умолкает и стремится спрятаться всякая суетность и мелочность. Сосед мой тоже пристально разглядывал девушку. Веселая энергия невидимыми флюидами струилась от этого идеального существа, пробуждая в нас внезапную радость.Почувствовав на себе наши взгляды, девушка повернула голову и посмотрела в нашу сторону – большие карие глаза ее светились добром и доверчивостью. Увидев, что у стола есть незанятый стул, она подошла к нему и, взявшись за его спинку, добродушно спросила:
  - Можно?
    Мы с аскетом, как мальчишки, вскочили со своих мест и в один голос заговорили:
  - Конечно, конечно!
    Девушка мягко села на стул (при этом я заметил – с прямою спиной). Ее красота, приятные манеры и неподдельная скромность сразу пробудили к ней самое доброе расположение.
    И в это время у меня зазвонил телефон. Звонил мой сын, он просил меня забрать из школы внука, потому что ни он, ни его бывшая жена сегодня забрать ребенка не смогут из-за занятости на работе. Разговаривая с сыном и глядя на девушку, я невольно размечтался – какой прекрасной женой она может стать кому-то, а может уже и стала.  Счастливец тот, кто свяжет с нею свою жизнь – думалось мне. Да, рядом с нею обязательно будет совсем другой духовный уровень… а не тот, что насадила бывшая жена моего сына – неудержимая стерва, испортившая жизнь всей семье. У меня даже мелькнула мысль об этой незнакомой девушке, как о новой жене сына, но… реально я не мог представить, как бы он, добрый и порядочный парень, но уже обожженный жизнью, общался бы с этим небесным созданием… 
    Девушка, в то время, когда я говорил по телефону, открыла лежавший перед ней на столе художественный журнал – на развороте была напечатана с хорошей цветопередачей иллюстрация картины Карла Брюллова «Последний день Помпеи».
  - «И стал последний день Помпеи для русской кисти первым днем», – сказала она будто самой себе.
  -  И вы считаете, что это великая картина? – откликнулся аскет на реплику девушки. Интонация его вопроса ясно говорила, что он сомневается в том, что картина действительно великая.
  - А разве не так? – ответила девушка вопросом на вопрос, давая ему возможность высказаться яснее.
  - Картина не может считаться великой, если она безнравственна. Брюллов из большого человеческого горя сделал красивое театральное зрелище, – с убежденностью в своей правоте сказал аскет.
  - На картине представлена великая трагедия… изображенная влюбленным романтиком, – уже закончив телефонный разговор, вмешался я в чужую беседу, ощутив удовольствие оттого, что рядом возник разговор на любимые мной темы.
  - А вы знаете, – продолжил я, – что на полотне много раз изображена одна и та же модель – графиня Юлия Самойлова, которую Брюллов любил на протяжении всей своей жизни?
  – Это интересный пример того, как элементы повседневной жизни или прототипы могут быть перевоплощены в высокое искусство, – откликнулась наша собеседница.
  – Это еще раз подтверждает, как важно для творца иметь земную музу, – многозначительно сказал аскет. – Вопрос только в том, на что она вдохновляет…
  – А как могла бы выглядеть картина на эту тему, изображенная реалистом? – спросила девушка.
  – «Герника». Пикассо. Знаете? – сказал я первое, что пришло в голову, но тут же понял, что ответ мой неверный.
  – Нет, – мягко ответила девушка, – там кричащая боль передана модернистом. Что, мне кажется, сделать было легче. А как бы это сделал реалист?
    От этого вопроса меня вдруг охватило состояние, которое определяется единственным словом – вдохновение. И я, не очень отдавая отчета своим словам, кажется, очень самонадеянно пошутил:
  – Если вы согласитесь позировать, то давайте сделаем это!
    Она не стала спрашивать – художник ли я? Она спросила:
  – А у вас есть живописные работы?
  – С собою только акварели и рисунки в разной технике…
  – И можно на них взглянуть? – интерес ее был неподдельный.
    Я достал папку из-за спины и раскрыл ее перед очаровательной незнакомкой. Она просматривала листы с моими работами, а я не отрываясь смотрел на нее, ощущая, как свет, исходящий от нее, вливается в меня…, а я очищаюсь от коросты бесчувственности и заново прозреваю… И как приятно было услышать сказанное ею:
  – Мне нравится. Чувствуется, что вы любите Модильяни и находитесь под его влиянием. Но это преодолимо, правда же? Зато рисунок и композиция у вас прекрасны, – доброжелательно и со знанием дела сказала девушка.
    И приятным комплементом, и всем своим видом она пробудила в моей душе такие ощущения, каких я так давно не испытывал. Нет, меня, давно уже седого человека, настигла не юношеская любовь, я это ясно осознавал. Впервые в жизни я встретил нечто большее – тот идеал красоты, доброты и мудрости, потаенное представление о котором есть в каждом, и который не выразить никакими словами (и что под силу может лишь живописи), вдруг предстал передо мною воплоти!
Мне, конечно, хотелось продлить общение с девушкой, проявившей одинаковое со мною понимание одних ценностей, но здесь, обращаясь к ней, взял слово давно молчавший аскет.
  – А как вы относитесь к модернистам?
  – Они разные, – ответила незнакомка. – Вы кого-то имеете в виду конкретно?
  - Ну, к Малевичу, например, – ответил аскет тоном, будто речь шла о сверх сакральном.
  – Вы, конечно, имеете в виду «Черный квадрат»? – в противоположность его возвышенному тону, приглушенно спросила она.
  – Да, хотя бы знаменитый «Черный квадрат»! – сказал аскет так, что сразу проявилось его восторженное отношение к картине.
  – «Черный квадрат», понятно, не художественное полотно, – твердо ответила девушка, – а лишь изображение, которому приписываются философские и политические представления Малевича о мире. Это – метафора перспективы всей человеческой цивилизации в его понимании – полный тупик, конец всему…
  – А мне думается, – вступил я в спор с интересной собеседницей, – что эту смысловую трактовку черной кляксе квадратной формы придумали искусствоведы. Если это метафора тупика духовности, то почему он именно квадратный, а не круглый, не в форме эллипса или треугольника? «Черный квадрат» – результат экспериментов Малевича с простыми фигурами. Это подтверждает и то, что он рисовал окружности, кресты и квадраты другого цвета – и красного, и желтого, и белого. Если бы он, предположим, нарисовал все эти квадраты, но без черного, тогда бы и не было оснований для выдумывания его демонической философии.
  – Но существует мнение исследователей, занимающихся эзотерикой, – несколько возбужденно ответил мне аскет, – что именно квадрат является каналом сообщения между реальностью и тонким ирреальным миром. Вспомните, арзамастский  ужас Льву Николаевичу Толстому тоже пришел в комнате квадратной формы…
  – Хотя, например, в кино, – пикируясь с аскетом, сказал я, – мы всегда видим этот канал в виде воронки или трубы…
  – А помните, как Малевич впервые представил свой «Черный квадрат»? – успокаивая нас своим тоном, спросила эрудированная девушка. – Он ведь не случайно повесил его в красном углу избы, где обычно у православных висят иконы, – повесил вместо иконы! «Черный квадрат» – по факту антиикона. И если икона символ божественного, призывающего к любви, то символ чего антиикона?
У нас с аскетом уже после первых двух фраз явно проявилось неприятие друг друга. Но мы с ним, кажется, одинаково восторженно пожирали взглядами прекрасную незнакомку, да еще говорящую умные вещи.
  – Эта его работа, – продолжала она, – имеет интересную предысторию. У западных художников еще раньше не раз появлялось нечто подобное. Известен, к примеру, такой факт: в конце 19 века в одной французской газете была напечатана карикатура в виде черного квадрата с подписью «Битва негров в темной пещере ночью». Никто никакого значения рисунку не придал, может, посмеялись и забыли. Если же работа Малевича даже не плагиат, а случайный результат, появившийся эмпирически, как выплеск подсознательного, то в ее продвижении, известно, Малевич поступил вполне осознанно. Эту работу он сам и его современники определяли, как провозглашение манифеста – полный отказ от традиционного отражения реального мира. Тогда и возник этот спорный вопрос – он констатировал обозначившийся тупик духовной жизни человечества или призывал к нему? Мне кажется, что в этом пресловутом «квадрате» есть то и другое.
  – А я понимаю явление «Черного квадрата» более однозначно, – продолжил я настаивать на своем. – Его хотят выдать за высшее достижение живописного искусства халтурщики сами ни на что стоящее не способные. Объективно говоря, это наиболее известный пример откровенной диверсии против признанных духовных ценностей человечества. К сожалению, это движение набирает силу – оно уже проникло, наверное, во все виды современного искусства, но особенно отметилось в изобразительном. Нарушение закона единства формы и содержания ведет к деградации искусства. Эпатажно – да, но бессмысленно. Почему произошел такой перекос – форма все больше превалирует над смысловым содержанием? От пустоты духовной появляются все эти кубики-квадратики!
  – Нет, я с вами не соглашусь, – вдруг решительно заявил аскет. – Просто есть люди, которые чувствуют иначе. Наиболее зоркие души видят в этой картине даже не квадрат, а светлый куб!  А вы разве вы не чувствуете в нем что-то тревожащее, мистическое, будоражащее дремлющие мысли? 
  – Нет, не чувствую, – ответил я нарочито грубовато. – Мысль не должна дремать, а если она дремлет, то значит ее просто нет. А эта черная клякса никакой ценной мысли родить не может!
  – Но, если вокруг этой картины так много споров, значит какая-то мысль в ней все-таки присутствует, – с несколько нервным упорством снова возразил аскет. – И даже не одна – ведь не случайно эта работа имеет так много трактовок.
  – Я вам назову одну, но она же и единственная – переходя на насмешливый тон ответил я аскету. – Скорее всего «Черный квадрат» возник случайно, об этом говорит техника его исполнения. Широкие кракелюры появились не по замыслу, а как итог применения плохой краски, да еще резко высушенной. Проглядывающие сквозь них белые и розовые пятна, говорят о том, что Малевич начал что-то рисовать на выбранном полотне, но это ему не понравилось, и он в сердцах все покрыл черным цветом.  Есть даже свидетельство, что это сделала его жена – из ревности замалевала обнаженные фигуры, какими, как говорят, художник подрабатывал. Но после экстравагантного представления этого «шедевра», о чем рассказала наша собеседница, ему навесили эти смыслы – как символа тупика человеческого Бытия или как откровенной сатиры на существующие духовные устои и на искусство.
  – Вот все то, что вы назвали, в нем тоже заключено! – с нервным торжеством почти вскричал аскет.  – Искусство не может быть навсегда неизменным, иначе оно становится вторичным и скучным. Поэтому художники создают свой неповторимый мир. «Черный квадрат» стал символом самоограничения в художественных изобразительных средствах. Его автор заявил, что произведение не должно быть искусством в традиционном смысле. И это полотно говорит не о предметах, а только о духовном, о вечном покое. Он хочет остановить хаос реального мира. Такие произведения под силу только не зашоренным авангардистам.
  – Но наш мир предметен, динамичен, обладает звучанием, и восторгаться этой черной кляксой и ей подобным бездушным изыскам никто из здравомыслящих не будет. У Левитана «Над вечным покоем» мир предметен, глубок по мысли, понятен и любим. Те же, кто заносчиво именуют себя авангардистами, не случайно обязательно вляпываются в скандал, ибо пытаются маразм выдавать за что-то духовное. Тому примеров множество.
  – Именно это множество, – парировал аскет, – говорит о том, что авангард, как преодоление закостенелого, закономерен, и он жив. Модернистов, способных сказать новое слово в искусстве, появляется все больше. Только консерваторам не дано того понять.
  – Нет, отчего же – очень даже понятно: в большинстве своем, так называемые авангардисты, не способные мыслить реалистическими категориями, невольно лишают смысла многого, на чем еще держится людской гуманизм. Авангардизм не сдерживается никакими нравственными и эстетическими ограждениями и потому он опасен своей разрушающей силой. И пресловутый «Черный квадрат» яркий пример тому – это верх формализма и бездуховности.  Отказ от содержания в угоду форме нарушает золотой закон прекрасного, открытый еще Аристотелем, и вред его в том, что он стал самым громким призывом покончить с традиционным искусством, в то время, когда в чистом виде это всего лишь шарлатанство и ничего более. Это, можно сказать, классический случай эффекта голого короля: король гол – это прекрасно все знают, но находятся разного рода прохиндеи, отрицающие очевидное и из корыстных побуждений убеждающие весь белый свет, что на короле роскошные одежды. Знающие люди говорят, что абсурд жизни обретает гармонию через искусство. Но когда и искусство абсурдно, становится невмоготу. 
    Признаться, в этом споре я хотел привлечь мнение девушки на свою сторону, но она хоть и внимательно, но будто сочувственно смотрела на нас обоих.
  – Возможно, «Черный квадрат» не мог не появиться, – сказала она в раздумье. – Если свет свечи метафора человеческой жизни, символ светлых начал и добра, то «Черный квадрат», как антипод, стал символом второй половины мироустройства, символом темных сил и зла…
Увидев, что мы воспринимаем ее слова, как воспринимают истины, она продолжила:
  – Сейчас в западном искусстве почти исчезли академические школы. Увлечение модернизмом, похоже, дошло до крайности. Все эти перфоменсы, инсталляции, музыка без мелодий уже изрядно поднадоели. Возможно России, хранившей несколько веков традиции западных классических школ, предстоит их вернуть туда же, где они возникли. Но для этого нам надо разобраться с тем, что происходит с искусством у нас… 
    Но, как всегда это бывает – все обрывается на самом интересном месте, – прозвучал гонг, и организаторы сегодняшнего действа пригласили пришедших пройти в аудитории соответственно их интересам для первого занятия. Мы все поднялись со своих мест. Почувствовав, что эта захватывающая встреча, едва начавшись, сейчас прервется, я поспешно спросил:
  – А как вас зовут?
    Девушка легко и просто назвала свое имя:
  - Ая.
  – Ая?! У вас и имя прекрасное, – сказал я, лишь после поняв, что в сказанном невольно прозвучал и комплемент ее внешности. – Мудрое имя – от а до я.
  – Аз и я! – воскликнул аскет. – Вы к Мельпомене? – почему-то пафосным тоном высказал догадку он.
  – Хотелось бы везде успеть, – шутливо ответила Ая. – Поэтому – к Мельпомене, как вы говорите. Ведь театр включает все основные виды искусств – литературу, музыку, живопись, хореографию, правда же?
  – И лицедейство, – в тон ей заметил я.
  – Ну, это самое главное, – смеясь, ответила умная девушка. –Бездушный технократический прогресс сопровождается падением нравственности, он слишком опережает культуру, а это, говорят, опасно разрушением мира людей. (После этих слов Аи я с радостью и окончательно понял, что мы с ней единомышленники). Люди нуждаются в том, чтобы гармония и достоинство вернулись к ним. Может театр подходит для этого лучше всего?
  - Я не заядлый театрал, но знаю, что бацилла авангарда основательно заразила и театр. Что, режиссеры, заставляющие Онегина в рабочей спецовке и с разводным ключом в руках петь «Судите сами – какие розы нам заготовил Гименей» или Ромео в костюме Адама объясняться в любви Джульетте в костюме Евы, рассчитывают у зрителя пробудить высокие чувства? Если они не понимают разницы между обнажённой натурой на полотне и конкретным голым актёром, прыгающим по сцене, то театр не возрождает в людях достоинство, а приобщает к содаизму.   
  - Да, я согласна с вами, современный театр чрезмерно грешит авангардизмом. – Чуточку помолчав, она еще сказала: – Я поклонница классического театра, и верю, что он обладает способностью влиять на умы и души людей. Поэтому и пошла служить в театр. Поэтому же буду вести театральную студию здесь, при Дворце.
  – В таком случае я записываюсь к вам, – сказал я шутя, а про себя подумал – не сделать ли этого действительно? Аскет с одухотворенным лицом поддержал меня: 
  – Я тоже об этом подумаю.
Ая улыбнулась нам на прощание и пошла в небольшой группе будущих артистов в зрительный зал.
  – Увидимся, – крикнул аскет ей в след, исправляя мою оплошность.
Ая обернулась, еще раз улыбнулась и махнула нам рукой. Волна безотчетной грусти в этот момент вдруг залила мое сердце…
    Аскет, заметно волнуясь и теребя тетрадь со своими сочинениями, поспешил в аудиторию, в которой собирались поэты и писатели. Я, сожалея о том, что общение с Аей было таким коротким, поплелся в изостудию. Дальше скажу коротко – первое занятие с художником-профессионалом было интересным и многообещающим, мои работы он хотя и похвалил, но четко отметил их недостатки, сказав, что Модильяни уже был и мне надо возвращаться к самому себе. Тестируя возможности своих новых учеников, он дал задание сделать рисунок одинокого цветка в вазочке с натуры, и вышел. Находясь на занятии, я постоянно помнил о необычной девушке. Поэтому, выполнив задание в несколько движений грифелем, я тоже покинул изостудию с тем, чтобы заглянуть к театралам. Ая стояла на сцене одна, а все находившиеся в зрительном зале аплодировали ей стоя. Что она читала или показывала, я не знаю, но реакция зрителей говорила о многом. Они тоже поняли кто перед ними – идеальная красота в сочетании с энергичной и целеустремленной творческой натурой открылась им, представилась совершенством, и позвала за собой. Ах, какая жалость, что я не пришел в этот зал пораньше! ...
     Театралы продолжили разговор по организационным вопросам, а я вернулся в изостудию с еще больше будоражившими мою душу мыслями. Мне начало казаться, что после встречи с Аей моя жизнь и жизнь других людей, соприкоснувшихся с нею, должна пойти иначе, не знаю как, но намного лучше…
    Наш преподаватель-профессионал почему-то очень долго не возвращался в студию. Мы, новоиспеченные изостудийцы, уже успели перезнакомиться, посмотреть и обсудить работы друг друга, когда он, наконец, вернулся с красным лицом и явно навеселе. Эскизы с цветком были давно уже закончены всеми, а он удивленно спрашивал:
  - Что, уже готово?...
    Первым получив одобрение от художника-наставника за свой эскиз, я, извинившись, поспешил уйти, беспокоясь, как бы не опоздать забрать внука из школы. Выйдя из Дворца, я увидел на проезжей части дороги группу людей, к ней еще бежали другие любопытствующие. Стало понятно – произошла автоавария. Чужая беда притягательна. Я тоже пошел на перекресток и протиснувшись сквозь стену зевак, увидел жертву… Впервые в жизни я почувствовал, как уходит земля из-под ног. Все пространство – дома, машины, люди, – померкло, зашаталось и готово было рухнуть… Этот мир потерял равновесие под напором людских дел. Это они – люди с дьявольской силой набросили на солнце темную сеть и ожесточенно тянут его к земле… В мозгу ослепительные молнии быстро гасились непроглядной тьмой… тьмой, как в «Черном квадрате» – абсолютном тупике, полной безнадежности, где конец всему…
    Первый шок прошел, но сознание кричало: Нет, нет, я, наверное, ошибся, мне показалось… Это знакомое золотистое платье в пятнах крови, эти каштановые волосы – почему они лежат на грязном асфальте? – это очаровательное лицо, которое недавно мне улыбалось, – почему оно залито кровью!?...  Как там, на картине Карла Брюллова, идеальной красоты женщина, сперва пытается защититься от летящей на нее смерти, а потом лежит убитая немилосердной стихией – так и здесь… 
Гибель Помпеи в реалистической трактовке ясно промелькнула в тот миг перед моими глазами…
    Обессиленный увиденным, я едва удерживался на ногах, и единственная мысль саднила в голове, как удары колокола:
  – Что вы натворили?! Вы убили… убили красоту… которая хотела спасти вас…
    Когда санитары положили Аю на носилки, ее руки и ноги казались сломанными прутиками. Простыня, покрывшая тело несчастной, пропиталась кровью. Кровью Аи!...
    Что-то светлое, возродившееся в моей душе с появлением этой девушки, оборвалось, и я сразу почувствовал – навсегда.
    Пьяный негодяй, убивший девушку – это воплощенье красоты и надежды, – вытащенный свидетелями дтп из лимузина, черным квадратом застывшем поперек улицы, едва стоял на ногах и, грязно матерясь, всем грозил расправой, потому что у него везде свои люди. Совершив преступление, он еще и нападал, и угрожал.
   Под градом его подлых слов, резавших душу ножами, я потерял контроль над собой – бросился к нему, желая растерзать владельца этой наглой морды. Мой удар кулаком по ней не причинил убийце большого вреда, и несмотря на то, что он был пьян, он легко от меня отмахнулся. Глядя на упитанную рожу убийцы, я орал, не помня себя:
  – Убить! Убить его здесь же! Кровь за кровь!
    Сам я его, к сожалению, убить не мог, а толпа меня не поддержала. Меня кто-то оттащил от этого палача… палача и моих надежд, только-только связавшихся с этой едва знакомой девушкой.
    Я тогда, помню, жалел, что законопослушные зеваки уже не способны на самосуд. Запрещенный законом самосуд, в таких случаях, думалось мне, был и мог бы быть, более действенной мерой по сохранению человека в человеке. А закон, согласно которому этот злонамеренный убийца со связями, скорее всего никак не будет наказан, фактически только поощряет уничтожение в людях остатков человеческого… Черный лимузин, черный костюм убийцы, черные мысли, чернота в глазах слились в одно, не скажу, что квадратное, но непроглядное черное пятно, затмившее мне весь белый свет...
  … Цивилизация, вместившая в себя все грехи мира, будь она проклята, навсегда опередила культуру, живущую в ней на правах далёкой родственницы, как говорила Ая, а, значит, думаю я порой, торжества чести, правды, порядка на земле никогда не будет. Это люди, используя технические достижения, алкая, ловча и подличая, убили в себе все гуманное, и уже не могут не убивать ближних, хотя остатками ума понимают, что тем приближают и свою гибель. Гибель и убийства, убийства и гибель стали самыми частыми событиями людской жизни. И нет силы, которая закричала бы на весь мир – Что вы творите, безумцы?! – и остановила бы этот все ускоряющийся бег ко всеобщей гибели… После гибели Помпеи и Геркуланума погибла уникальная ветвь цивилизации. Что же будет, когда гибель Помпеи произойдёт в масштабах земного мира?
    Я не стал ходить в изостудию, потому что все стало бессмысленно. Ужас перед неизбежной смертью сознания, расколовший жизнь Толстого на две половины, открылся и мне…

                2014 г.