Вике было пятнадцать, и её не понимали.
От этого с ней происходили всякие неприятности. Прежде всего, в школе; а раз в школе, то, сами понимаете, и дома тоже. Прошло то блаженное, то невинное время, когда Вика с увлечением отвечала у доски и радовала учителей своей сообразительностью, а родителей - прекрасными, или, по крайней мере, хорошими отметками. Теперь ей в школе стало скучно , и она часто сбегала с уроков. Ну, а это, разумеется, сказывалось на успеваемости. Внутри себя Вика жестоко каялась, но ничего не могла с собой поделать. Она не могла, просто не могла, понимаете, не-мог-ла досидеть до конца занятий и не могла усадить себя за уроки. Её что называется "тянуло" - тянуло к морю (чаще всего к морю), тянуло в парк. Тянуло в горы; но этого она не смела одна, потому что там, говорят, водились всякие хулиганы и насильники. Но - ах, как тянуло в горы! Особенно, когда над ними закипали облака, которые образовывали там другие, белые, воздушные горы из огромных таких, надутых ветром пузырей. А эти, новые, воздушные горы вплывали в небо... Ну, не могла она в это время сидеть за партой (её парта стояла у самого окна), смотреть на знакомую до последней трещинки, опостылевшую доску и слушать голос учительницы, которая говорила какую-то совершенную ерунду: "Предположим, что луч исходит из точки "А" и образует угол с лучом, исходящим из точки "В"..." Какое было Вике дело до этих лучей, до этого угла, и что она могла предположить на такую дурацкую тему?.. И она на переменке тихонько доставала портфель и крадучись выбиралась из школы...
При всём при том, как ни странно, Вика продолжала считаться в классе очень умной. А ведь она была вся в двойках и тройках. Трояки были у неё даже по любимым когда-то предметам - по географии, истории и литературе. Это у Вики-то, которая читать научилась в незапамятные времена, а с шести лет читала так много, что даже действовала всем на нервы брату, папе и, что всего опаснее, маме. Даже бабушка, с которой у Вики была самая тёплая любовь и взаимопонимание, иногда говорила ей: "Ну, Витёк, ну, пересиль себя, отложи своего Ремарка (или, там, Шекспира, Ибсена, Фирдоуси), загляни в учебник!"... Вика не могла, не-мог-ла!.. Но в классе продолжала считаться умной. Настолько умной, что мальчишки, иногда уже слишком вольно шутившие с другими одноклассницами, от Вики держались несколько в стороне... А ведь, казалось бы, не уродка, даже отнюдь!..
Вот в каком состоянии была Вика в тот год. Её, как я уже сказала, не понимали...
Отгудели осенние норд-осты, отбушевали осенние шторма, оголились сады и парк. Отсияли мягкие погожие осенние дни, и повсюду догорели уже костры, в которых люди сжигали прошлогодние листья и сучья. Не стлался больше над землёй их горьковатый, грустный дымок, к которому Вика так любила принюхиваться. Зарядили холодные, очень холодные зимние дожди. Бельё, вывешенное хозяйками после стирки во дворах, уже не рвалось к облакам, вздуваясь подобно парусам, а грустно болталось на верёвках и не столько сохло, сколько вялилось под зимними лучами; а когда белья не было, по голым бельевым верёвкам бежали, скапливались и, отяжелев, уныло падали наземь мутные капли. Над морем, над опустевшими пляжами кричали чайки...
Казалось бы, что болтаться по улицам в такую погоду!Сиди себе дома в тепле и сухости да черти свою дурацкую геометрию или упрощай эти дурацкие алгебраические выражения; навёрстывай упущенное. Тем более, что уже и конец полугодия на носу, четвертные отметки... Но Вика не могла.Для неё и эти зимние шатания имели свою особую прелесть, неодолимую, сравнимую только с вечерним чтением Олдингтона или, наоборот, Золя...а может быть, Софокла или Гомера... Когда все взрослые уже унялись, оставили тебя в покое, и ты сидишь одна на кухне под настольной лампой, отщипываешь виноград от грозди, которая так красиво перевесилась за край вазы на высокой ножке - и читаешь, читаешь, читаешь...
"... теперь сокрушает мне сердце
Тяжкой своею судьбой Одиссей хитроумный; давно он
Страждет, в разлуке с своими, на острове, волнообъятом
Пупе широкого моря..."
И наступили зимние каникулы.
(продолжение следует)