Жарко. Далеко и жарко. Даже не так. Очень далеко, очень пыльно и очень жарко! Термез. Первое время, месяца два, нещадно хочется пить. Поскольку кваса нет в принципе, а заменен он такими же бочками на колесах, но только с надписью «Морс», маршрут движения строишь от одной бочки к другой и желательно по тени. Морс имеет ярко-желтый цвет, вкус и запах разболтанной в воде карамельки и невероятно холодный, такой холодный, что ломит нёбо. По пути до следующей бочки с морсом, которая маячит в пределах прямой видимости, успеваешь пропотеть, словно простреленный мелкой дробью, то есть обильно и крупными каплями. Снова заказываешь большую кружку… И так по кругу.
Через какое-то время начинаешь меньше пить, меньше потеть, делать меньше резких движений и реже выполнять распоряжения в стиле «разрешите бегом!?».
Форменная одежда претерпевает определенные мутации, в результате которых офицер, отправляющийся на службу, одевает на себя что-то военное с непременными знаками отличия. Стандарт выглядит примерно так: выгоревшая кепка-афганка, зелено-защитно-фисташковая рубашка с коротким рукавом и погонами, пыльно-мятые песочные штаны от «афганки» с большими боковыми карманами и прошитыми «стрелками», а также форменные туфли, тоже пыльные и разношенные до состояния, когда ногу из них можно свободно вынуть в любой момент и не наклоняясь. Комплект дополняют черные очки, купленные на местном рынке по цене «полтора рубля ведро» и периодически радующие неожиданной цветовой гаммой, носки. Есть еще вариации с фуражкой или берцами. но это частности...
Рубашка промокает насквозь каждый раз, когда ты выходишь на улицу и покрывается белыми полосами соли после высыхания. К обеду она уже «стоит колом». Поэтому, прибыв на обед в кузове «Урала» с подкатанным тентом (для сквозняка), первое, что ты делаешь – стираешь рубашку. Ну, не так, чтоб прямо ОЧЕНЬ, а просто полощешь ее под краном теплой водой и вешаешь сушиться. Через десять минут сухая, мятая и относительно чистая рубашка готова ко второму акту. Если ее насиловать стиральным порошком, то через месяц можно остаться и вовсе без рубашки, несмотря на то, что их вроде как несколько… Зубы практически белые, все остальное - в разной степени загорелое.
Почему так подробно? Потому, что так проще представить как выглядит среднестатистический ракетно-противовоздушный офицер в Термезе.
Элементы форменной одежды могут произвольно перемешиваться и создавать комбинации, от которых нормальный патруль «там» (сопровождается неопределенным взмахом руки в северном направлении) получил бы «инфаркт микарда! Вот такой рубец!».
А тут нужно было после обеда появиться в термезской комендатуре – забрать какие-то бумаги для наших кадровиков. Поэтому были извлечены и поглажены форменные брюки «на выпуск», чистая рубашка, фуражка, черные носки и из груды обуви, наваленной в прихожей нашей «общаги», внешне приемлемая пара туфель. Получился красавец! Когда я вышел из подъезда, встречные смотрели на меня с плохо скрываемым сочувствием – если так оделся, значит к начальству. И с большой долей вероятности – не за наградой…
В комендатуре был обед. Изнывающий от жары и ответственности помощник дежурного чуть вытянул шею, чтобы получше меня рассмотреть, видимо, остался удовлетворен, а потом так и сказал: «Обед!». Еще и лицо сделал соответствующее «Ты нормальный!? Все кушают!».
Когда еще нормально удастся пообедать? Пошел приобщаться.
В столовой звон вилок и гул голосов пополам с гулом больших отечественных кондиционеров. Телефонистки, машинистки и прочие -стки представлены в изобилии. Поскольку местный контингент они знают как облупленный, каждый новый офицер вызывает нескрываемый интерес. А тут как раз я – весь такой наглажено-побритый! Подбираюсь, демонстрируя прямую спину и грудь колесом. Выражение лица – суперагент готовится к приему пищи. Походка – «от бедра». Что там Ахеджакова про пластику пантеры говаривала? О! Уже заинтересованные взгляды.
Набираю на поднос вкусного и много. И борщ и гречка с мясом выглядят аппетитно. Добавляем к натюрморту полстакана сметаны, хлеб, компот и булочку. Расплачиваюсь на кассе. Теперь последний штрих – шествие к столику.
Удерживая поднос одной рукой, беру его правой за угол, неторопливо смотрю на часы, окидываю взглядом зал и делаю шаг…
Угол сиренево-коричневого волокнистого подноса отламывается не сразу, а с каким-то подвывертом, отчего тарелка борща соскальзывает мне под ноги, обдавая меня капустой едва не до колена, стакан компота падает слева, вырисовывая красивый мокрый сектор на кафельном полу столовой. Тарелка с гречкой пытается изобразить из себя «летающую тарелку», но посадка получается жесткой и она рушится просто отвесно, апофеозом чего становится некое подобие взрыва с осколками фаянса. Вот сметана повела себя нестандартно. Стакан ударился донышком об пол, подпрыгнул, а уж со второй попытки таки сдобрил борщ на штанинах даже лучше, чем я планировал это сделать в тарелке. Булочка просто укатилась.
В руке остался рваный кусок подноса с торчащими волокнами. Я повернулся к кассирше:
- Что я там за посуду?...
- Иди уже, - тяжело вздохнула добрая женщина.
Интерес ко мне угас в зале также быстро, как впитался борщ в ткань форменных брюк.
До квартиры, превращенной в общагу, я добирался короткими перебежками, по возможности, пряча брюки за кустами.
Когда через полтора часа я снова пришел в комендатуру, я был привычно пыльным и мятым, так как брюки я сменил на «афганку», а рубашку пришлось стирать…