Кораблев не мог уснуть. У него было несчастье, бессонница и болел живот. Несчастье не как горе, а как отсутствие счастья. Несчастье как отсутствие любви. Никто не любил Кораблева. Во всяком случае так, как он делал это сам. Но любовь к себе не приносит счастья, только муки. Обычному человеку любить себя, зная насквозь, очень трудно. И это любовь без взаимности. Но Кораблев справлялся.
Всю жизнь этот подлый живот его предавал. Он всегда болел от страха. От стресса, как предпочитал называть это сам Кораблев. Так звучало лучше. К тридцати годам он научился находить убедительные аргументы для окружающих, но собственный живот не поддавался даже самой железной логике.
Вот и сейчас Кораблев вертелся в кровати, ведя мысленный спор с собственным кишечником, который отвечал на все разумные возражения недовольным ворчанием.
– Фигня, – настаивал мозг, – эти камеры никогда не работают. Никто и смотреть не будет, кому это надо?
– Ага, – отвечал кишечник, – сам знаешь кому. Вот этому гаду с четвертого этажа и надо. Он, небось, и поставил эту штуку в лифте.
Кораблев давно вел священную войну против типа самой отвратительной и вредной национальности, который жил в трешке на четвертом этаже. Сам он жил в бабкиной однушке, доставшейся по наследству, на двенадцатом, последнем. Лифт часто ломался, и, проходя вверх по лестнице мимо четвертого этажа, Кораблев постепенно сформулировал свое негодование, добавив к длинному списку виноватостей соседа еще один пункт: «Конечно, самый их этаж. И не низко, и без лифта дойти не трудно. Вот же, хитрожопые». Конечно, по сравнению с мировой закулисой и распятием Христа этот пункт был мелочью, но он прекрасно укладывался в общую картину и поэтому Кораблев его не отбрасывал.
Он прекрасно помнил, когда впервые вывел найденным во дворе гвоздем эти буквы первый раз. Аж пять лет назад. Кораблев тогда переехал в эту бабкину квартиру, одолжил у Льва Абрамовича, гулявшего во дворе со своей визгливой таксой, полторы тысячи и не отдал. А Лев Абрамович (тьфу, ты!) и не напомнил ни разу. «Брезгует, гад», – догадался Кораблев.
Накануне вечером, зайдя в лифт, Кораблев привычным движением гвоздя восстановил свою надпись на металлической стенке кабины. Имя соседа и короткое слово из трех букв (не то, что вы подумали сначала) снова рельефно засверкали и красиво отразились в зеркале. Не захочешь – прочтешь. Если бы еще эта узкоглазая местная уборщица не затирала каждую неделю надпись своим наждаком. До конца стереть, конечно, не получалось, но красоту, зараза, портила.
И вот, уже выходя из кабинки, Кораблев поднял взгляд и увидел маленькую камеру, прикрепленную в углу под потолком. Предчувствие неприятностей окатило его волной остро пахнущего холодного пота и, конечно, тут же заболел живот.
Однако дни проходили за днями, а неприятности не наступали. Возможно, благодаря тому, что Кораблев не отдался на милость слепой судьбе, а предпринял ряд мер. Он теперь допоздна задерживался на работе, чтобы избежать встреч с соседями по подъезду.
Надо сказать, что претензии Кораблева к своему капризному и неуравновешенному желудку были не совсем справедливы. В жизни он его иногда выручал и уберегал.
Однажды так случилось в ночном клубе, куда он по молодости и глупости пригласил девицу из торгового зала супермаркета. Кораблев только устроился в этот магазин охранником, а девица на кассе явно строила ему глазки. Все неприятности случились практически сразу. Какие-то брюнеты (от страха Кораблев даже мысленно постарался употребить политкорректный термин) положили глаз на его спутницу, полностью и обидно игнорируя само его существование не только в этом же помещении, но и вообще на белом свете.
Спутница же, вместо того, чтобы гордо и решительно пресечь домогательства хотя бы из благодарности за купленный ей Кораблевым коктейль, хихикала и стреляла в брюнетов двусмысленными взглядами. Кораблев совсем было скис, когда один из брюнетов показал другому на него глазами и они начали совещаться на своем гортанном наречии. «Капец мне», – подумал Кораблев, но тут свое слово громко сказал живот. Кораблев рванул в туалет и просидев там двадцать минут, осторожно вышел в зал. Ни брюнетов, ни его девицы в клубе уже не было.
Сидение на работе после смены принесло неожиданные результаты. Кораблев открыл для себя интернет и соцсети. Сначала, конечно, ему пришлось открыть кабинет директора, где находился компьютер, потом, поискав и найдя бумажку с паролем под клавиатурой (вот, идиоты), он смог добраться до Косынки, Паука и Коврика. Однако вскоре простенькое раскладывание пасьянсов ему наскучило и Кораблев тыкнул на синюю букву e. Это стало поворотным моментом в его судьбе.
От богатства и разнообразия возможностей просто захватило дух. За неделю ночных бдений в кабинете директора супермаркета Кораблев освоил несколько социальных сетей. Фейсбук оказался неинтересным. Там было множество потенциальных жертв, но самые интересные и перспективные из них пользовались блокировкой. Стоило только раз написать «сдохни, мразь», как эти хлюпики вносили Кораблева в черный список. Нет, тоже приятно, но слишком быстро. Кто только ее придумал, эту чертову блокировку и черный список? Ну да, Цукерберг, кто бы сомневался. Получив некоторый опыт, Кораблев научился не сразу обкладывать собеседника матом, а сначала заманивать и втягивать его в интеллигентную дискуссию. А уж потом. Так было гораздо интересней.
«Однокласскники» разочаровали. Народ там оказался простой и не чувствительный. К тому же, несколько раз сильно болел живот, когда собеседник обещал найти Кораблева и достать из-под земли, потому что у них, якобы, очень длинные руки. А черт их знает, вдруг правда? Это было ни к чему.
Но на настоящий Клондайк Кораблев попал случайно, кликнув по какой-то картинке с эффектной барышней без лишней одежды. Сайт назывался «Целлюлозный бегемот». Вот, где было гнездо чувствительных и ранимых яйцеголовых. Он помнил, что этим словом называют ученых у америкосов, слышал по телеку, но уж больно оно понравилось и подходило к этой пишущей всякую романтическую лабуду, публике.
Через месяц Кораблев уже не задерживался на работе. Наоборот, он каждый вечер спешил в свою однушку под крышей, к купленному ноутбуку. Он даже забыл про Льва Абрамовича с четвертого этажа. Черт с ним, пусть живет. Не до него, когда такие перспективы.
Первая настоящая победа досталась ему нелегко и поэтому была особенно дорога. Писатель вертелся как уж на сковородке, споря, приводя аргументы. Он замолкал, но возвращался, потому что уже опытный Кораблев делал вид, что готов согласиться с некоторыми его мыслями. Наконец, спустя четыре дня, писатель удалил с сайта все свои произведения и ликвидировал аккаунт. Бинго!
Кораблев даже начал сам писать рассказы. В этом не было ничего сложного. Пересказывать своими словами смешные истории, прочитанные в его любимой «Комсомолке» не составляло большого труда. Зато пользы было много. Так было проще входить в доверие и растягивать удовольствие. Оргазм от такой победы был несравнимо сильнее.
Случилась в жизни Кораблева еще одна неожиданная радость. Он обнаружил, что не одинок. Постепенно под его руководством собралась довольно сплоченная команда. Коллективная травля выбранной жертвы была не в пример эффективней. Аккаунты закрывались один за другим, писатели позорно бежали с поля боя.
Современное, загадочное и даже модное слово «хейтер» нравилось ему чрезвычайно. «Через полгода ваш клуб закроется!» Кораблев больше не чувствовал себя несчастным. Он выключал ноутбук и засыпал как младенец. Живот его больше не беспокоил.