Галька сидела дома у стола, уронив голову на вытянутые руки. Знала, где Борис и что происходит в райкоме. Еще днем ей о предстоящем заседании поведала Рита, школьная подруга, которая теперь была секретарем райкома комсомола. Борис не рассказывал ни о чем. И сейчас она в тревоге ждала. В комнате давно уже было темно. Телефонный звонок, как всегда ночью резкий и тревожный, - как потом вспоминала, - разделил ее жизнь на две части: до и после... С ним и... без него... Звонили из больницы: не довезли, сердце остановилось еще в райкомовской машине, куда заботливо помогала укладывать Бориса на заднее сиденье Мария Игнатьевна. Она же и приехала с ним в больницу. И подсказала, куда позвонить...
Сквозь ночь, через весь городок, Галька, не разбирая дороги, бежала в больницу.
- Врут! Все врут! Это неправда! Я сейчас! Я буду с тобой! – ей казалось, что она громко кричит, что ее слышат все в этой жуткой, такой страшной тишине.
На самом деле она задыхалась, широко открывая рот, всей грудью хватая влажный воздух...
Домой из больницы, в квартиру Бориса, ее привела Нина Ивановна. Галька молчала. Не рыдала, не голосила. Крупные слезы все текли и текли по щекам ее осунувшегося и потемневшего лица. Молчала и на следующий день. Только негромко попросила мать позвонить в Киев, дяде Сене, о котором ей рассказывал Борис.
- Здесь номер телефона и адрес, - положила перед матерью записную книжку мужа.
Молчала на похоронах. Не проронила и слова на поминках, все жалась к дяде Сене, словно искала защиты.
Дядя Сеня, Семен Имануилович, наведался в райком, - выяснить все «причины и следствия». Выяснил. В течение двух дней Мария Игнатьевна уволилась с работы и отбыла вместе с сыном и старухой-матерью в неизвестном направлении. Дружная «команда», подписавшая лживый и злобный донос, теперь была в опале, - имена их очень скоро стали известны всем: городок-то маленький, шила в мешке не утаишь. Гальке оформили отпуск, хотя учебный год еще не закончился, был только апрель. Говорили, что целыми днями сидела она на скамеечке у могилы Бориса. Кутаясь в большой теплый платок, раскачивалась вперед – назад, как еврейская женщина, и беззвучно шевелила губами, словно читала молитву. Тетя Нина переживала, как бы дочь не «свихнулась». По пути с работы заходила на кладбище, поднимала Гальку со скамейки, уводила домой. Так продолжалось почти три недели. И вот однажды, Нина Ивановна, не найдя дочь на привычном месте, у могилы, в тревоге бросилась домой, - надеялась, что Галька уже там. И облегченно вздохнула, увидев на крылечке, у порога, стоптанные ботинки с присохшей комками кладбищенской глиной. Гальку застала на кухне. Та резала на столе капусту, тихо мурлыкала что-то себе под нос. Пахло поджаренной борщевой заправкой. Подняла навстречу матери просветленное лицо, смущенно улыбнулась.
- Мам!.. Я беременна! – громко сказала, чуть запнувшись. И засмеялась: - Теперь во мне растет второй Боря, Боренька!
И на следующий день вышла на работу. Казалось, осталась такой же, как прежде, - приветливой, активной заводилой в кругу своих пионеров, только все движения ее теперь были плавными, осторожными, словно она постоянно несла что-то очень нежное, хрупкое. Месяц спустя попросила директора перевести ее работать в библиотеку, где появилась вакансия. И все это время Нина Ивановна с тревогой думала о будущем дочери: сможет ли Галька выстоять? Родить ребенка без семьи, без мужа, и потом одной растить его? Ведь и сама еще почти ребенок! Но об аборте, как советовали знакомые доброжелательницы, даже не заикалась. Сердцем матери понимала: нельзя. А Галька расцвела. Округлый, выпуклый живот ее даже украшал. Голубые глаза стали задумчивыми и бездонными, будто она пыталась рассмотреть что-то в самой себе.
И правда, - родила мальчика, здорового крепыша, весом почти четыре килограмма. И назвала Борисом. Сообщили дяде Сене, пригласили в гости. Регистрировать ребенка в ЗАГС шли втроем: Галька, Нина Ивановна и дядя Сеня. Он же и нес новорожденного, своего внучатого племянника, на руках. В свидетельстве о рождении записали:
Бергин Борис Борисович
мать – Фомина Галина Федоровна - украинка
отец – Бергин Борис Абрамович - еврей
Дядя Сеня предложил, было, записать мальчика на фамилию матери: Фомин, - («Меньше проблем в будущем», - тихо шепнул Гальке), - но она отказалась:
- У него отец – Бергин, - был ее ответ.
Маленький Боря был любимцем всего нашего многочисленного семейства. Бабушка, вернее – прабабушка, - души в нем не чаяла. Целуя маленькую ступню, приговаривала:
- Мацзэдунчик ты наш! – у малыша были как бы припухшие веки, в щелочках которых блестели черные, как угли, глаза.
Когда мальчику исполнился год, на день рождения приехал дядя Сеня. Приехал не один, с девочкой, худеньким, тонконогим и длинноруким подростком, лицом очень походившей на Бориса.
- Познакомься, - обратился к Галине. – Это Лия, Лия Борисовна Бергин. Ей тринадцать лет.
- Это... - Галина задохнулась. - ...это Борина дочка?! Лия?
- Да, это она, я нашел ее в детдоме, в Саратове, - дядя Сеня тоже волновался и голос у него сорвался. – Борис искал Розу, жену, а нашлась только Лия. Роза тогда, в бомбежку, погибла, а Лию подобрали и отправили в Дом малютки, в Саратов. Документы на нее сохранились в обгоревшей сумке Розы. Это я уже сейчас узнал, когда ездил в Саратов. А Лию решил забрать, она согласилась. Правда, Лия? – он погладил девочку по плечу, прижал к себе.
- Правда, - тихо промолвила девочка, серьезно и пытливо глядя в лицо Галине.
- Вот, решили приехать к отцу… - дядя Сеня совсем осип и говорил уже полушепотом, - ...и познакомиться с братиком...
Дядя Сеня пробыл у них три дня. Время было предновогоднее. В сенях уже ждала своего часа елка. Семен Имануилович сделал прочную крестовину и пушистое деревце поставили в углу большой комнаты квартиры, что снимали Нина Ивановна с Галиной. Три долгих вечера провели за разговорами. Галине и Нине Ивановне удалось уговорить дядю Сеню оставить Лию у них: как он там сможет управляться один, старый холостяк, с девочкой – подростком? Да и Лия сама того пожелала. Она не отходила от маленького брата. Все что-то рассказывала ему, строила домики из подушек. Все время были слышны их возня и смех. Решили, - Лия пойдет в шестой класс в их школу, что была теперь уже десятилетней, средней.
Так появилась у Галины дочь. Разница в возрасте у них не была большой, каких-то семь лет, но все равно Лия звала Галину мамой, почти с первого дня.
А дальше... Дети подрастали. Лия закончила школу. Уехала в Киев к дяде Сене, училась в мединституте. Борис после школы тоже уехал в Киев, поступил в летное училище, - не без протекции Семена Имануиловича (пятая графа в паспорте, а вернее в свидетельстве о рождении: отец - еврей, - была существенным тормозом). Галина замуж так и не вышла. Перебороть себя не смогла, в сердце был только один, покойный Борис. Да и не могла представить себе чужого человека в роли отца Лии и сына. Не помогли никакие уговоры матери и родственников.
Лия, закончив институт, после неудачного замужества вернулась к названной матери с маленькой дочерью Розой, устроилась в местную поликлинику терапевтом. Боря в это время еще учился в школе. Заканчивались шестидесятые. Жить стало полегче, существенно помогал и дядя Сеня. И с его помощью они купили небольшой домик с садом на окраине городка. Нина Ивановна вышла на пенсию, нянчилась с внучкой, Галина дорабатывала свой срок в школьной библиотеке.
Спустя десять лет Лия с дочкой и новым мужем уехали в Киев: – дядя Сеня оставил работу, уже нуждался в уходе, - подвело здоровье и возраст. Боря уже летал на МИГах в Средней Азии. Дни и даже годы были однообразными, с маленькими радостями, - встречи, поездки, семейные застолья, - с огорчениями, - тревога за сына: скупые письма, лживые газетные статьи о положении в Армии и обстановке на юге страны, - Галина умела читать между строк. А потом грянуло: война в Афганистане. Теперь Боря на своих МИГах летал уже над Карабахом. Обо всем этом молчало радио, молчало телевидение, не писали в газетах. Но в страну везли раненых, искалеченных ребят, летели в самолетах цинковые гробы. Об этом тоже молчали...
Борис погиб в восемьдесят первом. Ему шел только двадцать восьмой год. Подбитый вертолет загорелся в воздухе и, немного не дотянув до своих, упал, взорвавшись уже на земле. Два офицера из подразделения, где он служил, сопровождали гроб с останками. Как могли, поддерживали Галину, встречавшую «подарок» от правительства на одном из военных аэродромов Украины. Уже дома отдали ей картонную коробку с личными вещами сына: парадная форма с погонами капитана, две книги Хэмингуэя, фотографии и завернутые в кумачовый вымпел награды...
Когда Галина дома развязала низко повязанный черный платок, аккуратной русой стрижки на ее голове не было, - седые спутанные волосы обрамляли постаревшее, почерневшее лицо...
Прошли тяжелые похороны. Уехала Лия с детьми, - их у нее было уже трое. Уехал с ними и дядя Сеня, передвигающийся уже в инвалидной коляске. Галина осталась с матерью. И, как в далекой юности, опять целыми днями сидела у могилы теперь уже двух своих мужчин: с фотографий на памятнике смотрели на нее муж и сын, два Бориса...
Время не стоит. И если не лечит, то хотя бы глушит боль утрат. Уже осталась Галина в доме одна, проводив в мир иной и Нину Ивановну. Одна, но не одинока: постоянно в доме и в саду гомон. Приезжают внуки, - дети Лии, - забегают «на чай» подруги, приезжают родственники из Киева, Полтавы... И не только: любой бомж, любая несчастная нищенка всегда находят у нее в доме еду и чистую постель. И зовут ее уже не Галька, не Галина, и даже не Галина Федоровна, а - Наша Федоровна!