Тетя Нина, мать Гальки, давно поняла, что происходит. Ей не нужны были никакие обьяснения, все читалось в глазах дочери. Ей понятны были и Галькины слезы по ночам, и внезапные перепады настроения, - от бурной веселости к угрюмой задумчивости. Она ни о чем не расспрашивала дочь: видела, какими глазами при встречах смотрят друг на друга Борис и ее Галька, Галочка. Переживала, боялась: как все сложится? Борис ей нравился, - серьезный, самостоятельный, уверенный в себе, надежный... Но уж очень большая разница в возрасте. Ведь Галька еще ребенок, девчонка, а ему нужна не девчонка, ему нужна жена. Как поступит он? Не сломается ли ее девочка? И когда он подошел к ней и сказал:
- Нина Ивановна! Галя сегодня пойдет со мной, я ее провожу. Не беспокойтесь! - она не нашлась, что сказать, только молча кивнула головой.
Все это видела и мучительно переваривала в себе еще одна женщина, - Мария Игнатьевна, завуч школы, высокая, статная, крутобедрая, с толстой черной косой, высокой короной уложенной вокруг головы. Она пришла в школу почти в одно время с Борисом, когда тот только привез свой детдом в наш город. Говорили, что во время войны была в подполье, связной с партизанами. Работала у немцев в комендатуре, - они приняли ее за свою, так как была она из семьи раскулаченных. И еще много всякого болтали о ней. Учителя, да и не только они, близко общаться с Марией Игнатьевной боялись, - поговаривали о ее связях с МВД. Была она вдовой, растила сына, тому было уже пятнадцать лет. Муж погиб в первые дни войны. Была ровесницей Бориса. И, как говорится, сразу «положила на него глаз». Надеялась. Даже была почти уверена, что перед ее чарами Борис не устоит. И вдруг сегодня утром случайно услышала в учительской конец разговора двух преподавательниц:
- …да он вдвое старше!
- Ну, и что? Какая разница? Лишь бы любил! А она! Влюбилась девочка... Прямо светится ему навстречу!
Увидев вошедшую Марию Игнатьевну, женщины замолчали. И Мария Игнатьевна сразу догадалась, о ком речь. Сердцем почуяла. У нее даже дыхание прервалось. Ушла в дальний конец комнаты, отвернулась к окну. Остановившимся взглядом смотрела на заснеженную улицу. В виске уже стучало: «Как? Неужели эта девчонка? Эта соплячка? Да как он?…» - так и рвалось добавить: «смеет?» Изо всей силы сжала кулаки. Ногти впились в ладони.
И вот сейчас, на праздничном вечере, не спуская с него глаз, убедилась: смеет! Злость, ярость, закипающие внутри слезы, - все смешалось в ее душе.
А Галька в ту ночь домой не вернулась...
Утром, придя в школу, сразу прошла в приемную директора, к матери. Нина Ивановна сидела сгорбившись, бессильно уронив руки на стол. Галька увидела, как осунулось и словно потемнело лицо матери, глаза за толстыми линзами очков были красными, опухшими.
- Мам! Ну, что ты? Не надо! – обняла мать за плечи, щекой прижалась к жидким, коротко подстриженным, седеющим волосам. - Мне хорошо с ним. И он любит меня, я чувствую это! Ну, мам… - умоляюще смотрела в заплаканные глаза: - И я люблю его! Мы поженимся, как только он оформит документы. А мне все равно! – улыбнулась. - Я и без всяких документов уже его жена!
Нина Ивановна все знала. Знала, что по документам он женат, что жена его в розыске, числится, как без вести пропавшая, и что жениться он сможет, когда последнее будет официально подтверждено. А пока... Она так же хорошо знала наш городок и, в особенности, учительский коллектив, состоящий почти из одних женщин, большинство из которых вдовы и разведенки. И очень боялась. Боялась за дочку: сможет ли та, еще такая по-детски наивная и открытая, устоять против мутной волны пересудов и сплетен, косых взглядов и даже явного осуждения?
И, конечно же, все это было. Но недели через две поутихло, и в школе, и в городке, где все новости горячо обсуждаются на утреннем базаре. Борис Абрамович кому в вежливой форме, а кому и резко, по-мужски, - дал понять, что его личная жизнь и жизнь его замечательной молодой жены никого не касается! А Галька? Она вообще ничего не слышала и не замечала, - была счастлива. И всем навстречу сияли ее глаза и улыбка. И уже ей отвечали на эту улыбку, уже поздравляли, интересовались: когда свадьба?
И только Мария Игнатьевна, прежде такая приветливая с Галькой, участливая во всем, теперь при встрече опаляла ее тяжелым взглядом, бросала в ответ на Галькину улыбку сухое: «Здравствуй» и поспешно скрывалась за дверью класса или учительской. Не могла смириться, не в силах была погасить пылающий внутри огонь ревности, жажду отмщения: «Не позволю! Они меня еще узнают!» – придумывала, вынашивала, мысленно осуществляла планы, один коварнее другого. И придумала...
Безоблачное Галькино счастье, длившееся вот уже почти четыре месяца, закончилось вдруг, - и навсегда...
Бориса вызвали на заседание бюро райкома партии, членом которого, и весьма значимым, была Мария Игнатьевна. Там ему зачитали письмо от группы учителей, а вернее учительниц, подружек-подпевал Марии Игнатьевны, что заглядывали ей в рот и подобострастно ловили каждое слово и каждый вздох строгой начальницы. В письме Бориса обвиняли в растрате казенных денег, - совершенно бездоказательно, - в антисоветской пропаганде , - на вечеринке по случаю своего дня рождения читал стихи Пастернака, Блока, Ахматовой... И самое главное: в моральном разложении! В двоеженстве! В развращении молодежи!
С гневной и проникновенной речью выступила сама Мария Игнатьевна. И знала она все (видимо, из достоверных источников!): и о пропавших жене и дочери Бориса, и о бабушке, из-за которой едва не погибли молодая мать и ребенок в Киеве, и о загадочных родителях-служащих, которых никто никогда в глаза не видел...
- И вот этот, уже немолодой мужчина, соблазняет и склоняет к сожительству чистую, невинную девушку, активную комсомолку, полусироту! Я считаю, что такому человеку не только нельзя доверить воспитание детей, но не место ему и в рядах нашей родной партии! - с надрывом в голосе закончила свое выступление Мария Игнатьевна.
От наступившей тишины звенело в ушах. Все, казалось, боятся смотреть друг на друга. Первый секретарь, сидящий во главе длинного, покрытого зеленым сукном стола, сидел, наклонив голову, опершись ею на руки, сцепленные у лба, закрывая ими почти все лицо. Борис, выпрямившись, смотрел перед собой застывшим взглядом. Лицо его было бледным. Пытаясь что-то сказать, гневно глядя в лицо Марии Игнатьевны, он как-то тяжело, грузно, поднялся со стула и вдруг покачнулся и стал боком заваливаться на стол. Сидящие рядом пытались удержать его, но Борис уже падал на красную ковровую дорожку, уронив свою трость и опрокидывая стулья...
(Продолжение следует).