Оказывается, больше всего в жизни я ненавижу рэп. Впервые услышав эту музыку, я поняла, наконец, что означает выражение: «органически не перевариваю». Нет, я не против современной музыки. Но рэп! Это просто что-то невообразимое!
Невозможно описать ощущения, когда я слышу ЭТО! Они всегда разные и всегда пугающие: иногда на душу нисходит тихая тоска о том, что подобное вообще существует, но чаще из нее рвется волна протеста и ярости. Наверное, я не люблю примитив. Хотя лубок в хорошем воспроизведении мне даже очень симпатичен. Я имела возможность в Москве (еще в прошлой жизни) оценить творчество одной столичной художницы, работающей в стиле лубка – вполне приемлемо.
Не помню ее фамилию, помню только, что картинки были маленькие, филигранно рисованные под лубок. Они трогательно описывали старый уклад жизни: дома и улочки, наряды и манеры. Они были не просто веселые, а радостные и немного темноватые, словно старинные иконы с потрескавшейся краской. Все было трогательно, как детский рисунок, но не было ощущения подделки. Наоборот, всем казалось, что кто-то взял и мастерки реставрировал намалеванные неумелой, – но очень старательной рукой, – произведения народного творчества.
Частушка тоже не блещет богатством музыкальных оттенков – она и не раздражает. Но рэп! Иногда я просто впадаю в бешенство, особенно в телевизионном варианте. Убивает все: эти ручки с «козой» из указательного пальца и мизинца на фоне широких штанишек с такими же большими не по росту кармашками, и «деточка» лет эдак под тридцать, переминающаяся с ноги на ногу, будто неуверенно желающая попроситься в туалет у строгого учителя математики, у которого она не в чести по причине своей арифметической отсталости.
Консерватор по натуре, в принципе, я признаю современное искусство. Всякие «-измы» были и будут. Их ругают, ими восхищаются. Каждый из нас по мере своей образованности, по-своему принимает творчество во всем его разнообразии. Но зачем же во всеуслышание признавать вырождение человечества? Зачем подталкивать к этому процессу тех, кого можно еще спасти, выучить, развить, исправить?
…Хотя не думаю, что легче запомнить рэп-речитатив с текстовой абракадаброй, чем красивую мелодию со стихами…
Он меня настиг все-таки, этот проклятый рэп! Просто за шкирку схватил, припёр к стенке в самый неподходящий момент. Взял в заложницы – это, если ограничен в пространстве, и не вырваться. А я была ограничена еще и во времени, когда, уйдя с работы на несколько дней, собирала вещи для переезда на новую квартиру.
«По великому блату» я стала обладателем последнего (советского времени) бесплатного жилья в этом подъезде, где из девяноста квартир только восемнадцать – двухкомнатные. Остальные – однокомнатные. Сначала, когда мы только заселились, было так тихо, что некоторые мои гости не выдерживали полного безмолвия и просили звуковых эффектов. Старички, старушки, одинокие женщины были моими первыми соседями.
Прошло десять лет, старички и старушки поумирали или переехали к детям. Их место заняла молодежь, по большей части, квартиранты-студенты. А студенческая братия живет в своем временном и нравственном режиме, так что рэп и всякое другое можно услышать в любое время суток и в любом количестве.
Жизнь как-то резко стала невеселой. В нашем доме, построенном государством в последний момент перед перестройкой, было украдено все, что можно было украсть. В результате это дармовое жильё оказалось всё в дырах, и полностью лишено звукоизоляции. Смягчало мое существование лишь то, что дом был для меня скорее спальней, чем прибежищем. Работать приходилось много: ездить по командировкам, часто встречаться с партнерами за деловым ужином или просто засиживаться в кабинете. И все-таки пришла спасительная мысль, что квартиру пора менять, тем более, что появились финансовые возможности и подходящий вариант в центре города – самом тихом и престижном районе.
Я собирала вещи, сваленные на пол: мебель уже стояла в новой квартире. Осталось только упаковать в ящики одежду, книги и посуду. Укладывать книги было трудно: каждая из них манила, звала воспоминаниями, просилась в руки. Особенно стихи. Говорят, что на свете всего четыре процента людей с лебединой верностью (это те, кто влюбляется один раз и навсегда – forever). Но еще, как мне кажется, меньше тех, кто любит поэзию.
Первым попался на глаза томик Надсона, светлого и чистого русского поэта. Умерший в двадцать пять, а начавший писать в двадцать один год – что мог пережить человек за это время?! А он писал так, будто уже пришло время подводить итог прожитой жизни!
Эту мысль неожиданно накрыл первый звук рэпа. Он ворвался в мозг, как удар молота, и долго звенел там на фоне остальной, звучащей с поспешностью, дисгармонии. Удивительно, как они спешат прокричать речитатив каждого куплета, будто боятся, что кто-нибудь вроде меня, прервет их «неповторимую» песню. Они напоминают мне тетеревов на току во время гона: голоса нет, песня гнусаво-тусклая, а петь-то надо. И все время возникает жалостливый вопрос: этих-то что гонит? Исполнителей. «Дождалась!» – подумала я. Всегда знала, что все наши самые сильные чувства в свое время настигают нас. Не стоит любить или ненавидеть сильно. Что бы ни было. Потому что, пройдя круг, выстраданное с большей силой вернется, чтобы огреть по макушке – «тем же концом и по тому же месту».
– Спокойно Анюта! – сказала я вслух. – Без паники!
Но жить без паники не получалось. Выдержать «без паники» смогла только пятнадцать минут. Потом наступила та самая ярость, которая толкает людей на необдуманные поступки. Благо, приобретя опыт руководящей работы, я научилась сдерживать свои эмоции и сразу находить выход из тупика, ибо всякая злость – это лоб, упертый в глухую стену.
А решение проблемы лежало на поверхности – на четырехтомнике Блока красовалась вся фонотека в кассетах и дисках. Это было спасение, потому что никто не сможет заглушить симфонический оркестр и фортепиано. Это я вам точно говорю, проверив на практике.
– Что ж, война так война! – победно воскликнула я и для разминки выбрала фортепианный концерт Грига №16.
Вполне подходящее для такого случая произведение: бравурное, струящееся клавишными водопадами, поддерживаемыми всем оркестром. И исключительно на форте! Это форте мне самой было нужно в последнее время – на работе что-то все не клеилось, как-то разъезжалось. Приходилось постоянно с кем-то ругаться, кому-то отказывать, спорить с партнерами и поставщиками. Было тошно оттого, что необходимость заставляла делать несвойственное, а иногда даже и противное моей натуре. Перешагивать через себя приходилось и раньше, но тогда, десять лет назад, когда мы все только начинали, меньше встречалось грязи, которая постепенно выплывала на поверхность и, заполняя ее, раздражала все больше. Поэтому иногда хотелось постучать, покричать, поплакать, все бросить, убежать, куда глаза глядят. А нельзя. Или стыдно. Или негде. Или некогда. Или некуда. Новую возможность разрядки и предстояло проверить на практике. Я неожиданно для себя обрадовалась! Одно дело перебирать в тишине прошедшие годы в томах классиков. А другое – оторваться в соревновании с рэпменами на полную катушку.
Сидя на полу, перекладывая кассеты и подбирая репертуар для будущей битвы, невольно прислушиваясь, вдруг поняла в паузе перед финалом, что внизу все стихло. Высоко оценив воспитательную силу классики, решила дослушать до конца любимый концерт именно в заданном режиме. Нечего показывать, что тут «чайники», готовые на компромисс, пусть знают наших!
Успокоив нервы и получив удовлетворение от мастерски проведенной воспитательной минутки длиной в академический час, я ушла на работу, ночевала в новой квартире. Так что продолжить сборы пришлось лишь через день вечером. Но тут ничего не изменилось. Видно, внизу появились новые квартиранты, потому что раньше не было такого громкого смеха, в основном девчачьего, не было стуков падающей мебели, не было этого раздражающего дебильного рэпа. Не было его, иначе бы я давно с ума сошла!
Пришла соседка попрощаться. Кивнула на музыкальный центр на полу:
– Заглушаешь? – я помотала головой. – Сначала мне показалось, что у тебя крышу снесло от счастья, а когда на четвертый этаж спустилась, поняла, что борешься с современной музыкой всеми доступными средствами.
– Не говори, Галь, достали они меня своим рэпом. Там что, новые жильцы?
– Недавно вселились три парня. Тебя просто дома не бывает. Они уже месяц живут. Вот так весь день. Хорошо, что еще по ночам не гуляют.
– Спасибо и на этом.
– Ну, ты молодец! Десять лет прожила тихо, как мышка, зато уезжаешь с грохотом.
– Ненавижу рэп!
– Понимаю. Как таскать будете, лифт обещают включить только на следующей неделе? – спросила, заметив выставленные в прихожую коробки с вещами.
– Переносят ребята, вниз легче. Это все не тяжелое. А там грузовой уже работает.
– Да, сервис за деньги, – вздохнула она, – нам, зато, слушать студентов всю жизнь. Я рада за тебя, соседка, – она, действительно, была за меня рада, – пашешь-то ты прилично, заслужила.
Мне надо было работать – время поджимало. Через два часа должен был приехать водитель – предстояла встреча с москвичами. Эти столичные партнеры уже два года с определенной периодичностью предлагают объединиться. Видно, позиции моего дела серьезно укрепились. Вот только нервы слабоваты против некоторых течений современной музыки, будь она неладна!..
Проводив Галку, включила Чайковского – первый концерт для фортепиано с оркестром – на значительном уровне. Зная, что окружающие меня соседи находятся на работе, не стала заморачиваться насчет этикета. Пусть молодежь послушает хорошую музыку.
Я очень люблю Чайковского! Нет у него ни одного произведения, которое бы не теребило душу – от концертов и опер до «Сентиментального вальса». Музыка его – это гимн водной стихии, чистый и светлый.
Первый концерт всегда напоминает мне один случай из детства. В то время мы жили в Грузии. Папа был командиром полка в Кутаиси. Этот, довольно пыльный город, не оставил никаких воспоминаний, потому что мы, дети, его просто не видели. Каждодневные поездки на полковом автобусе в школу и в «музыкалку» в дом офицеров, да выезд на рынок раз в неделю с родителями – вот все развлечения за пределами военного городка, который располагался на окраине города.
Окраина была большая, огороженная каменным забором, обросшим кустами дикого граната и ежевики. Летом, когда жара достигала предельной отметки, эти кусты издавали такой головокружительно терпкий аромат, который помнится до сих пор.
Вообще на глинистой и каменистой почве расти могли, наверное, только виноградники. Скупая природа не радовала глаз кривыми деревцами и пожухлой травой. Но в нашем городке было много русского. Например, ромашки, которые цвели и разрастались на стрельбище. Их больше нигде не было. Они были такие красивые, густые и такие высокие, что мы играли на этом поле в прятки: присядешь, и тебя не видно.
Вот так однажды все присели, а над головами стрельбы начались. Сидели до тех пор, пока кто-то из солдат не заметил. У родителей был шок, а поле наше выкосили. И потом специально приставленный к этому делу солдат зорко следил за ростками, так сладко манившими к себе всех детей офицеров.
А случай под Чайковского произошел на широкой и бурной реке Риони. Горные реки, надо сказать, коварные и хитрые. В самой середине лета река пересыхала – не было таяния снегов, не было и воды. Русло, обнаженное, с большими валунами посередине, обтянутыми сухой тиной, почему-то притягивало своей необычностью – была река, а стала улица с булыжной мостовой. Мы всегда ходили туда собирать камни, из которых потом строили крепости для своих игрушечных воинов.
В тот день началось таяние снегов в горах. Когда мы пришли, уже протекал маленький ручей, что и обрадовало всех до неосторожности. Одна девочка осталась на берегу. Она сказала: это означает, что скоро здесь будет большая вода, и не советовала нам ходить на середину реки. Но, как всегда, ее никто не послушал. Именно то, что на берегу оказалась эта мудрая девочка, и спасло всех от возможности быть унесенными в море.
Этот робкий ручеек звучал, как родник в музыке Чайковского. Чистая, вполне прозрачная вода не часто встречается в кавказских реках. К тому же, она была такая холодная в полуденном зное, такая приятная, что все разулись и стали плескаться. Всеобщую радость прервал страшный крик нашей спасительницы. Она кричала: «Вода, вода! Бегите скорее на берег!»
Мы не сразу сообразили, что происходит. И вдруг увидели надвигающийся на нас поток мутной, бурлящей воды. Волна была такой высоты, что могла поглотить не только десятилетних девочек, но и дом. И звучала она, как первая часть концерта Чайковского, где пугает и завораживает стон валунов, перекатывающихся в бурлящем потоке воды, которая, казалось, несет с собой и льдистый звон снегов с горных вершин Кавказа. Звуки рояля, заглушаемые оркестром, и звуки оркестра, заглушаемые роялем, – все смешалось в один грозный и прекрасный рёв стихии, которая не может остановиться и не знает жалости. Она только рвется наружу, как рвалась музыка из души композитора.
Эти победные, стремительные звуки освобожденной природы придавали нам силы. Оглушённые грохотом, как в немом кино, с одной только мыслью: не упасть – мы чудом спаслись, потому что именно в тот момент, когда пять девочек под последние аккорды Чайковского поставили босые ноги на берег, вода, заполнив русло, притихла, успокоенная возвращением домой. И звонкая трель по клавишам вошла в наши сердца. До сих пор помню этот страх, и эту гонку до далекого, в общем-то, берега, и это облегчение, с каким мы опустились за горячие камни.
Затихла музыка в исполнении Клиберна. Притихли и мои соседи. Внизу не было слышно ни звука. Я решила: им не понравился Петр Ильич, они от него попросту сбежали, и включила свою самую любимую музыку: хоры Свиридова в исполнении капеллы имени Юрлова. Впервые я услышала этот коллектив в Москве. Рядом с гостиницей «Россия» на территории монастыря ХI века сохранились два собора: Большой Знаменский, бывший Кафедральный, и Малый Знаменский, в котором оборудовали концертный зал для исполнения духовной и народной музыки.
На один из таких концертов – для московской элиты – я и попала. Капелла исполняла хоры Свиридова и старинную духовную музыку XYI – XYII веков. Мы обмирали и плакали, сидя в самом центре собора под куполом. Звуки охватывали со всех сторон. Певцы стояли у нас перед глазами, и было видно движение чувств, каждая жилка, каждый нерв на лицах у них, как нечто значительное, переживающих издаваемые звуки. Как же они пели там, в древнем храме! Музыка страдала, рыдала, плакала! Она одновременно ликовала и торжествовала! И мы вместе с ней летали в облаках и опускались на землю. И переживали все, что только может пережить человек в течение всей своей жизни. А мы прошли весь путь за три часа. И было нас всего двести человек. И никто не подумал крикнуть «Браво!» после концерта. Все стояли и хлопали, молча осознавая услышанное. И никто не издал ни звука, выйдя из священного храма. С тех пор самым благодатным лекарством от невзгод и неприятностей стали для меня именно эти хоры. И теперь, прислонившись к груде книг, слушая тихо звучащие голосовые аккорды, слаженные и блаженные, я умиротворялась душой, сознавая в который раз всю ничтожность земного бытия. Да, воистину: «Суета сует, – сказал Екклесиаст, – суета сует, – всё суета. Суета и томление духа. Потому что во многой мудрости много печали; и кто умножает познание, тот умножает скорбь».
Смирив настроение, я оценила оставшийся объем работы: предстояло за завтрашний день собрать все книги – две тысячи томов – надо было освобождать квартиру.
Не хотелось просить о помощи никого: ни родственников, ни сотрудников, ни соседей, – хотя предлагали все. Мое дело, решила я, сама должна справиться, поэтому в последний день в старую квартиру пришла рано. И сразу невольно прислушалась. Музыки не было, но они все были дома: парни и, по крайней мере, одна девушка. Чтобы не упаковать случайно, на подоконник отложила Генделя и Баха – родственные души, они были у меня, как говорится «под настроение». И долго не залежались без дела. Там, внизу, не дремали: они с ним ложились, с ним и вставали, с этим проклятым рэпом. Запомню я его на всю оставшуюся жизнь, как кошмарный сон!
С первыми звуками я в панике бросилась к музыкальному центру. Бах – местами композитор шумный, если даже и не на органе, то все равно многие произведения его наполненные, без пустот и неоправданных пауз. Токката и фуга ре-минор грянула в тишине подъезда так, что стекла слегка задрожали, а внизу умолкло все – и рэп, и смех, и голоса моих невидимых соперников. Но мне уже было все равно, я просто накалилась и начала метать книги в коробки с быстротой молнии, понимая, что не только эту, но уже и свою, любимую музыку в таком количестве и на таком уровне звука долго не выдержу.
Когда я, немного смирив технику, включила Генделя, в дверь позвонили. Это не входило в мои планы, но пришлось открывать, потому что соседи – это святое. С теми, кто еще остался из первых, мы жили мирно и дружно, чем могли, помогали друг другу, особенно вначале, когда все делали ремонт и пытались привести в порядок плохо построенный дом.
На пороге стояли девушка и три парня. Уже интересно, а главное, вовремя.
– Здравствуйте! – сказали они почти хором и, естественно, засмеялись.
– Здравствуйте! – ответила я серьезно.
– А это у вас музыка играет? – спросила девушка.
– Какая? – в свою очередь спросила я.
– Необычная, – ответила она.
Стало смешно, но ответила еще более серьезно:
– Эта необычная музыка, прекрасное дитя, называется симфоническая, оркестровая, фортепианная или просто – классическая.
Парни улыбнулись, один, долговязый и нескладный, как «гадкий утенок» из мультфильма, сказал:
– А можно у вас спросить?
– Спрашивайте, только быстро, времени мало.
– Как называется все то, что вы крутили?
– Сейчас там крутится «Пассакалия» Генделя, – сказала я, улыбаясь и отступая в сторону, – проходите, если уж разговор вступает в такую серьезную фазу, на пороге не объяснишь.
Они робко вошли, удивленно оглядываясь.
– Вы уезжаете?
– Переезжаю на другую квартиру.
– Почему? – не унимался долговязый. Он у них был самый разговорчивый, я его узнала по голосу.
– Мне не понравился ваш рэп, – сказала я, все еще улыбаясь.
– Это мы уже поняли, – вступил парень, которого я сразу прозвала «молчаливым», потому что его голос звучал снизу реже всех. – А где ваша новая квартира?
Я назвала улицу.
– Центр города, – восхищенно подхватил третий парень интеллектуального вида. – Там один дом недавно построили. Крутой! Вы в него переезжаете?
– В него.
– Значит, вы крутая? – восхищение не сходило с его лица.
– Значит, – ответила я, и все замолчали.
– Вам понравилась классическая музыка? – мне расхотелось над ними подшучивать. Почему-то захотелось рассказать все, что я знаю о музыке, поэзии, литературе, искусстве.
Какое-то незнакомое ощущение сочувствия к этим детям, которые ничего не знают о хорошей музыке, возникло и легло на душу, как небольшой, но все-таки груз.
– Понравилась, – сказала девушка, – особенно сегодня Гендель.
– А мне вчера, – добавил долговязый.
– А мне в первый день, – все так же восторженно воскликнул восхищенный.
– Для начала познакомимся по-соседски, если уж вы пришли мне мешать паковать книги.
– Меня зовут Таня, я с ними не живу, – сказала девушка.
– А меня Николай, – подхватил восхищенный.
Долговязый был Виктор, а молчаливый – Никита.
– Давайте мы вам поможем, а вы нам расскажете о той музыке, которую крутили три дня, – сказал неожиданно Никита. Он, как только вошел, взял томик Вийона и не выпускал из рук.
– Мятежный поэт Франции 15 века. Многие из своих стихов написал в тюрьме.
– Он что, был разбойником?
– Он был поэтом, а король Карл YII думал, что лучше всего птица поет в клетке. Впрочем, все это из легенд, сложенных на основе его же поэзии. Что можно знать о человеке, у которого дата рождения известна не точно, а дата смерти нигде не зафиксирована?
– Получается, что он родился, но не умер. Интересно, а Надсон? – Николай открыл книгу по моей закладке и прочитал: - «Сегодня как-то я особенно устал. Блеск радостного дня мне жёг и резал очи», – подняв на меня удивленные глаза, уже без восхищения, спросил: – вам нравятся эти стихи?
– Нравятся, – ответила я, – я люблю этого поэта с детства. Он сам был фактическим ребенком, когда все это писал. И умер очень рано. А след о себе оставил не меньше Пушкина.
– И вы все эти книги прочитали? – спросила Таня. У нее одной не было в руках томика стихов.
– Прочитала, но на это ушел не один год.
– И эту? – Никита показал «Ballet in America» на английском языке.
– И эту тоже. Она написана хорошим художественным языком. И что самое интересное, в основном, о русских. Ведь балет в Америке делался русскими руками, то есть ногами, а может и головами, – я улыбнулась, – Дягилев, Нижинский, Стравинский, Анна Павлова. Современным балетом долго руководил Жорж Баланчин – Георгий Баланчивадзе, выпускник балетной школы Мариинского театра в Петербурге, а потом и его ведущий танцовщик. Уехал в Америку после революции.
Взгляд Николая опять стал восхищенным, размеры моей эрудиции впечатляли его больше всех.
– Вот сейчас звучит «Пассакалия» из шестнадцатой симфонии Генделя, – как только они появились, я сократила звук, и теперь музыка звучала скорее нежно, чем торжественно. Хотя в фортепианном исполнении эта пьеса совсем тихая, как беспомощный тромбон. Но сейчас ее исполняли Ростропович и Коган на виолончели и скрипке, и мне нравился больше этот вариант. – Гендель, немец по происхождению, пятьдесят лет прожил в Лондоне, и все это время сочинял музыку на библейские темы. В нашей стране по этой причине его почти не знают.
– А вы откуда знаете? – не унимался Никита.
– А я училась в музыкальной школе, где уроки музыкальной литературы нам давал бывший солист Тбилисского оперного театра Михаил Моцомелидзе. У него была самая большая фонотека в Тбилиси, из зарубежных гастрольных поездок он привозил только пластинки. На занятиях мы слушали музыку, каждый свою любимую. По заказу. И не было случая, чтобы он не смог выполнить наши пожелания. Впрочем, этого композитора нам представил именно он. Я играла «Пассакалию» в последнем классе школы. Вам, Виктор, понравился первый концерт для фортепиано с оркестром Чайковского. Вам, – я обернулась к Николаю, – фортепианный концерт Грига, этот композитор близок вашему характеру. А вы, что молчите, – обратилась я к Никите, – вам не понравилось ничего?
– Мне понравился Бах, – отчетливо ответил он, и все, замерев, повернулись к нему.
– Откуда ты знаешь, что это Бах? – удивленно спросил восторженный Николай.
– Знаю, – коротко ответил он.
– Бах – известный композитор. Он оставил богатое творческое наследие. И не менее богатое наследие детей – у него их было двадцать, – молодежь дружно ахнула. – Всё, ребята, факультатив окончен. Если, действительно, хотите помочь, давайте паковать книги. А музыку будем слушать в тихом режиме, потому что я чуть не оглохла в борьбе с вашим рэпом.
Они засмеялись. Они вообще были обыкновенными, хорошо выглядели. С ними было приятно и немного стыдно за мою темпераментную выходку. Но не это главное. Самое интересное, что им действительно нравилась классическая музыка. Они с замиранием слушали пятую симфонию Бетховена, ноктюрны и вальсы Шопена. Быстро заполнив все двести пачек книгами, мы завершили концерт легким Allegro из сороковой симфонии Моцарта. Я рассказывала им обо всех этих композиторах и их опусах. Кто бы мог подумать, что юные создания, которые даже и слов-то таких не знали «классическая музыка», проявят неподдельный интерес к сложным произведениям, понятным и известным не многим взрослым! Рэп стоял по другую сторону баррикад, но пока не выигрывал.
– Вызывайте машину, – сказал в заключение Никита, – сегодня мы поможем погрузить, а завтра у нас лабораторная в институте, прогулять не сможем.
– А сегодня прогуливаете по какому поводу?
– Сегодня мы вас ждали, хотели познакомиться. Жаль, что уезжаете, мы бы вас к рэпу приобщили со временем.
– Это точно, – засмеялся Виктор.
Я не стала спорить, вызвала машину и своих сотрудников. Вместе они быстро загрузили вещи, поставив тем самым точку в десятилетнем периоде моей жизни. И, когда настало время прощаться, Николай неожиданно вынул из кармана кассету. Это был концерт самого знаменитого рэпмена. Он протянул ее мне и сказал:
– Анна Николаевна, мы слышали, как вы сказали кому-то, что ненавидите рэп, но это потому, что вы не знаете слов. В некоторых песнях они даже философские. Когда будет настроение, послушайте внимательно, может быть, поймете, что если что-то кто-то и как-то сочинил, значит, он просто не мог по-другому выразить свои чувства.
– Мы не такие уж и плохие, – сказала до сих пор молчавшая Таня.
– Мы даже иногда бываем хорошими, – добавил Виктор.
– Просто любим мы слушать рэп. А классическую музыку обязательно купим, – завершил Никита, – ведь вы теперь нас не бросите? Будете помогать выбирать, что купить, что послушать? Мы готовы за это погрузить, перетащить все, что скажете.
Мои ребята-менеджеры, крепкие парни, привыкшие без эмоций выдерживать переговоры с самыми сложными клиентами, вдруг залились таким дружным смехом, что из окон стали выглядывать пенсионеры. Да, уезжала я шумно. И весело. И музыкально.
– Что ж, рада, – сказала я, вынимая визитку и протягивая ее ребятам под укоризненные взгляды менеджеров, – что теперь будет кому мебель двигать в новой квартире. Под звуки рэпа и..., – помахав кассетой, добавила: – Чайковского…
Проза большого города : сборник рассказов и новелл/ Лариса Федосенко; ; Воронеж: Типография Воронежский ЦНТИ ; филиал ФГБУ «РЭА» Минэнерго России , 2015.
ISBN 978-5-4218-0245-7