5 Барбикан

       

        После Второй мировой войны от английской магии почти ничего не осталось, кроме Найтингейла, легкораненых и нескольких практикующих, слишком старых или негодных для участия в последней битве разобщённых сил в лесах под Эттерсбергом.  Я не знаю причин битвы, имею лишь предположения – нацисты, концентрационные лагеря, оккультизм. Только Найтингейл и двое старших магов, уже давно умерших, продолжали тогда действовать, остальные умерли от ран, сошли с ума или отреклись от своего призвания и занялись мирской жизнью. Гибелью личного состава назвал это Найтингейл.

        Отступив из ловушки в “Безумие” Найтингейл довольствовался только делами со случайными сверхъестественными проблемами – совместно с полицией. Это был совершенно новый мир автострад, мировых сверхдержав и атомных бомб. Он, как и большинство из знающих людей, полагал, что магия угасает, свет уходит из мира и никто, кроме него, не занимается магией.

        Он оказался неправ почти во всех отношениях, но когда понял это, было уже слишком поздно – кто-то другой обучал магии с 1950-х годов. Не знаю, почему Найтингейл так удивился – даже меня, едва знающего четыре с половиной заклинания,  никто не заставит отказаться от них, несмотря на частые прикосновения смерти (от вампира, повешения, злого духа, бунта, человека-тигра) и постоянный риск переусердствовать в магии и получить аневризму мозга.

        Насколько мы могли судить, Джеффри Уиткрофт, ничем не примечательный маг,  ушёл в отставку после войны, чтобы преподавать богословие в Магдален-колледже в Оксфорде. В середине 1950-х он спонсировал обеденный клуб под названием «Маленькие крокодилы». Обеденные клубы – то, чем занимались аристократические старшекурсники в пятидесятые и шестидесятые в паузах между любовными отношениями, шпионажем для русских и упражнениями в современной сатире.

        Чтобы оживить их вечера, Джеффри Уиткрофт обучил нескольких своих юных друзей основам ньютоновской магии, чего ему не следовало делать. И обучил по крайней мере одного из них тому, что Найтингейл называл "мастерством" – чего и вовсе не следовало делать. В какой-то момент (мы не знаем, когда) этот ученик переехал в Лондон и перешёл на тёмную сторону. Вообще-то, Найтингейл никогда не называет это тёмной стороной, но мы с Лесли не можем устоять.

        Он делал ужасные вещи с людьми, я знаю, сам видел кое-что из этого – безжизненную голову Ларри Жаворонка и других обитателей стриптиз-клуба доктора Моро. Найтингейл видел больше, но не говорит об этом.

        Мы знаем из свидетельств очевидцев, что он использовал магию, чтоб скрыть свои черты. Похоже, с конца 1970-х годов он перестал действовать, пока в последние три-четыре года не появился тот, кого мы называем Безликим человеком. В прошлом октябре он чуть не снёс мне голову, и я не торопился с ним встречаться. Во всяком случае, без подкрепления.

        Тем не менее, этически осуждаемый маг не бегал вокруг нашей усадьбы. И мы решили применить разведывательный метод для его задержания. Что означало: ты сначала думаешь, что делаешь, прежде чем вбежать и получить пулю в голову. Отрабатываем список возможных известных сообщников и стремимся раскрыть подлинную личность Безликого. Потому что, если он неуязвим, зачем хранит её в секрете?

        Башня Шекспира – одна из трёх жилых башен комплекса Барбикан в лондонском Сити. Спроектированная в 1960-х годах приверженцами гернсийской архитектурной школы (что проектировали и мою школу), это была еще одна бруталистская башня из зазубренного бетона, получившая II степень в Листинге. Что означало особое историческое или архитектурное значение. Но как же чертовски уродливо это было. Однако, что бы я ни думал об этом с эстетической точки зрения, в Шекспировской башне было нечто уникальное для Лондона – собственная подземная парковка. За что я был очень благодарен, осторожно скользя в “Аcбо” по заснеженным улицам.

        Мы въехали, помахали нашим удостоверением парню в стеклянной будке и припарковались в выделенном нам отсеке. Он объяснил, куда идти, но мы всё равно пять минут ходили кругами, пока Лесли не заметила скромную табличку, затерявшуюся среди труб и бетонных опор. Затем нас встретил консьерж и направил к стойке регистрации.

        – Мы здесь, чтобы взять интервью у Альберта Вудвилла-Джентла, – сказал я.

        “И мы бы предпочли, чтобы ты не сообщил ему, что мы уже в пути”, – пробурчала Лесли, когда мы вошли в лифт.

        – Это всего лишь интервью, – улыбнулся я, и дверь закрылась.

        – Мы полиция, Питер, – сказала Лесли. – Всегда хорошо застать врасплох, тогда труднее хранить секреты.

        – Согласен.

        Лесли вздохнула.

        Вестибюль каждого этажа представлял собой усечённый треугольник с голыми бетонными стенами, серым ковром и аварийными пожарными выходами, размером и формой напоминавшими герметичные люки подводных лодок. Альберт Вудвилл-Джентл жил на 30-м этаже. Было очень чисто. Такое количество институционального чистого бетона заставляло меня нервничать.

        Я позвонил в дверь.
        Практически весь смысл работы в полиции заключается в том, что вы не собираете информацию тайно. Ты появляешься на пороге, пугаешь людей авторитетом власти и задаёшь вопросы, пока не услышишь нужную информацию. К сожалению, инструкции «Безумия» требовали не распространяться о существовании сверхъестественного. В крайнем случае – быть сдержанным. Прямые вопросы о магии –  нельзя, поэтому мы разработали хитрый план вместо этого. Вернее, Лесли придумала хитрый план.

        Дверь тут же открылась, что значило – консьерж позвонил и предупредил. В дверях стояла женщина средних лет с измождённым лицом, голубыми глазами и волосами цвета грязной соломы. Она заметила лицо Лесли в маске и невольно сделала шаг назад – каждый раз срабатывает.

        Я представился и показал удостоверение. Она посмотрела на карточку, потом на меня – её глаза сузились и стали подозрительными. Несмотря на простую коричневую юбку, блузку в тон и кардиган, я заметил, что у неё из нагрудного кармана выглядывают аналоговые часы. Может быть, сиделка?

        – Мы пришли к мистеру Вудвиллу-Джентлу, – начал я. – Он дома?

        – Он должен отдыхать в это время, – у неё был славянский акцент. Русский или украинский.

        – Мы можем подождать, – вступила Лесли. Женщина уставилась на неё и нахмурилась.

        – Могу я узнать, кто вы? – спросил я.

        – Варенька, медсестра мистера Вудвилла-Джентла.

        – Можем ли мы войти? – спросила Лесли.

        – Не знаю.

        Я достал блокнот. "Ваша фамилия, пожалуйста?"

        – Это официальное расследование, – добила Лесли.

        Варенька заколебалась, неохотно отошла от двери. “Пожалуйста, заходите. Я посмотрю, проснулся ли мистер Вудвилл-Джентл”.
   
        “Любопытно, – подумал я. – Она скорее впустит нас, чем назовёт фамилию”.

        Квартира представляла собой длинную коробку с гостиной и кухней слева, спальнями и, предположительно, ванными комнатами справа. Вдоль каждой стены тянулись книжные полки, шторы задёрнуты, спёртый воздух, пахло дезинфекцией и плесенью. Варенька привела нас в гостиную и попросила подождать. Я стал просматривать книги.

        Большинство из них выглядели так, будто куплены в  благотворительных магазинах – повреждённые корешки, мятые, поблёкшие от солнечного света мягкие обложки. Где бы их ни покупали, были они, насколько я мог судить,  тщательно разложены по темам, а затем по авторам. На двух полках стояли книги Патрика О'Брайена вплоть до “Жёлтого Адмирала” и целая стопка книг в мягких обложках в стиле "Пингвин" пятидесятых годов.

        Мой папа пользовался этими “Пингвинами”, он рассказывал – они были настолько стильными, что достаточно было сесть в нужном кафе в Сохо, притвориться, что читаешь, как оказывался окружён экспрессивными девушками, не успев заказать второй эспрессо.

        Лесли незаметно ткнула меня в руку, напоминая, чтобы я выглядел сурово и официально, пока Варенька вела нас в гостиную, а затем направилась побеспокоить Альберта Вудвилла-Джентла.

        – Он в инвалидной коляске, – пробормотала Лесли.

        Судя по расстоянию между мебелью и обеденным столом, квартира приспособлена для инвалидных колясок. Лесли потёрла ковер ботинком, чтобы показать следы тонких колёс на бордовой ткани.  Мы услышали приглушенные голоса с другого конца квартиры, Варенька несколько раз повышала голос, но, очевидно, проиграла спор, потому что через несколько минут появилась, выкатывая своего пациента по коридору к нам в гостиную.
       
        Всегда ждёшь, что люди в инвалидных колясках будут выглядеть истощёнными, поэтому прибытие Вудвилла-Джентла пухлым, розовым и улыбающимся вызвало шок. По крайней мере, большая часть его лица улыбалась, правая сторона заметно свисала. Это выглядело как следствие инсульта, но он, похоже, сохранил полную подвижность обеих рук, хотя и заметно дрожащих. Ноги были скрыты клетчатым одеялом, ниспадающим до самых ступней. Он был тщательно выбрит и вымыт и, казалось, искренне рад нас видеть, что вполне тянуло на подозрительное поведение.

        – Боже милостивый, это легавые,  – он заметил маску Лесли и преувеличенно внимательно посмотрел на неё. – Юная леди, вам не кажется, что вы слишком серьёзно относитесь к работе под прикрытием? Могу я предложить вам чай? У Вареньки очень хороший чай, при условии, что вам понравится с лимоном.

        – Вообще-то выпил бы чашечку чая, – сказал я. Если он собирается играть в аристократа, то я буду простым лондонским копом.

        – Садитесь, садитесь, – он указал на пару стульев за обеденным столом. Повернул себя в положение напротив и сложил руки вместе, чтоб удержать их неподвижными.

        – А теперь скажите мне, что заставило вас ворваться в мою дверь?

        – Не знаю, известно ли вам, недавно пропал Дэвид Фабер, и мы участвуем в его поиске, – сказал я.   

        – Не могу сказать, что слышал когда-либо о Дэвиде Фабере. Он знаменит?

        Я демонстративно открыл блокнот и пролистал страницы. “Вы оба учились в колледже Магдалины в Оксфорде с 1956 по 1959 год”.

        – Не совсем так, – сказал Вудвилл-Джентл. – Я был там с 1957 года и, пусть моя память не та, что прежде, я практически уверен, что запомнил бы имя, подобное Фаберу. У вас есть фотография?

        Лесли вытащила из внутреннего кармана фотографию, явно современную цветную копию монохромной фотографии. На ней был изображён молодой человек с волнистой стрижкой в твидовом пиджаке, стоящий у невзрачной кирпичной стены с плющом. ‘Это ни о чём не говорит?” – спросила она.   

        Вудвилл-Джентл покосился на фото: “Боюсь, что нет”.

        Я был бы удивлён, скажи он что-то конкретное, учитывая, что я и Лесли загрузили фото со шведской страницы в Фейсбуке. Дэвид Фабер был полностью вымышленным, и мы выбрали шведа, потому что крайне маловероятно, что кто-нибудь из Маленьких Крокодилов узнает его. Это был просто предлог сунуть нос в их жизнь, не предупреждая практикующих магов, что мы преследуем их.

        – По нашей информации, он состоял в том же клубе в Кембридже, – я снова пролистал свой блокнот. – “Маленькие Крокодилы”.

        – Обеденный клуб, – произнёс Вудвилл-Джентл.

        – Извините?

        – Их называли обеденными клубами. Не социальные клубы. Предлог, чтобы прийти поесть и выпить, хотя, осмелюсь сказать, мы занимались благотворительностью и тому подобным.

        Варенька принесла чай по-русски – чёрный с лимоном, в стаканах. Обслужив нас, она заняла позицию позади меня и Лесли, так что мы не могли видеть её, не поворачиваясь. Немного полицейский трюк, и нам не нравится такое.

        – Увы, боюсь, что нет ни торта, ни печенья, – сказал Вудвилл-Джентл. – Мне не разрешает их врач, хотя я гораздо более мобилен и изобретателен в нахождении вредных для меня вещей, чем вы можете подумать.

        Я потягивал чай, пока Лесли задавала обычные вопросы. Вудвилл-Джентл вспомнил имена некоторых сверстников, бывших, насколько он знал, членами “Маленьких Крокодилов”, и других, которые могли быть. Большинство имён имелись в нашем списке, но всегда полезно подтвердить информацию. Он назвал имена студенток – «аффилированных членов». Всё это было зёрнышками для мельницы.

        Через пять минут я сказал, что слышал, будто с балкона великолепный вид, могу ли посмотреть. Вудвилл-Джентл кивнул. Варенька показала, как открыть раздвижную дверь, и я вышел наружу, рассеянно постукивая по карману куртки. Там был коробок спичек, чтобы они решили, будто я иду курить. Это тоже было частью хитрого плана Лесли.

        Вид был потрясающий. Облокотившись на балконный парапет, я смотрел на юг через Купол Святого Павла и через реку на Элефант-энд-Касл, где здание, народом  называемое Электробритвой, соперничало за известность с печально известной поэмой из бетона архитектора Стромберга – Башней Скайгарден. И, несмотря на низкие облака, за ними мерцали огни Лондона, редеющие на фоне Северных Холмов. Развернувшись, я увидел сквозь мешанину центрального Лондона, искажающую перспективу,  остроконечную готическую форму Здания Парламента. Каждая главная улица была ярко освещена рождественскими украшениями,  отражавшимися от чистого снега. Я мог  стоять там часами, если бы не такой холод, отмораживающий мои яйца, и не нужно было шпионить.

        Балкон был Г-образной формы, с широкой секцией, примыкающей к гостиной, для полуденного чая на солнце, а затем гораздо более тонкий протяжённый кусок вдоль всей длины квартиры. Из планов этажей от агента по недвижимости мы знали, что в каждой комнате, кроме ванной и кухни, есть французское окно, выходящее на балкон, и, как полицейские, знали, что вряд ли они будут заперты на тридцатом этаже. Балкон был меньше трети метра в ширину, и даже с парапетом высотой по пояс я чувствовал тошноту, если позволял себе слишком далеко смотреть влево. Предположив, что у медсестры меньшая из двух спален, я продолжил путь до конца балкона, что заканчивался одним из пожарных выходов в форме двери. Натянув перчатки, попробовал открыть французское окно – оно открылось с ободряющей тишиной. Я шагнул внутрь.

        Дверь спальни была открыта, но свет в коридоре не горел. В комнате было слишком темно, чтобы что-то разглядеть. Но я был там не для того, чтобы смотреть. В комнате стоял затхлый запах талька и, как ни странно, Шанели номер пять. Я глубоко вздохнул и почувствовал вестигий.   И тут же потерял, по крайней мере, ничего очевидного.

        У меня нет такого опыта, как у Найтингейла, но готов поспорить, что ничего магического не произошло в этой квартире с тех пор, как её построили. Разочарованный, я осторожно поменял положение, увидел дверь, прошёл по  коридору к столовой, где Лесли всё ещё задавала вопросы. Она,  очевидно, заинтересовала Вудвилла-Джентла – старик наклонился вперёд в своём кресле, уставившись на открывшееся лицо Лесли, потрясшее и меня. Варенька тоже казалась заворожённой, я услышал, как она что-то спросила, и увидел, как обезображенный рот Лесли артикулирует. Она ведь пошутила, что в крайнем случае сможет отвлечь, сняв маску, но я не ожидал, что она это сделает.

        Вудвилл-Джентл протянул руку в неуверенном, нежном жесте, словно хотел коснуться щеки Лесли, но она отдёрнула голову и быстро натянула маску.

        Варенька, стоявшая в сторонке и наблюдавшая, вдруг повернулась и посмотрела в коридор. Я стоял совершенно неподвижно, в тени, и был уверен, что если не пошевелюсь, она меня не увидит.

        Она повернула голову – что-то сказать Вудвиллу-Джентлу, а я сделал шаг в сторону, скрываясь из виду. Очко в пользу мальчика-ниндзя из Кентиш-Тауна.

        – Что я только ни делаю, чтобы уберечь тебя от неприятностей, – сказала Лесли, когда мы спускались в лифте на парковку. Она имела в виду снятие маски. – Оно того стоило?

        – Ничего такого, что я мог бы почувствовать, – ответил я.

        – Интересно, какова причина его инсульта? – поинтересовалась она. (Изнурительный инсульт – один из множества разнообразных побочных эффектов занятий магией). – Ты же знаешь, если бы кучка аристократических детей училась магии, то некоторые из них в какой-то момент обязательно причинили себе вред. Возможно, нам следует попросить доктора Валида поискать инсульты и всё такое среди наших подозреваемых?

        – Тебе, должно быть, очень нравится бумажная работа.

        Двери открылись, и мы вышли на замёрзшую автостоянку. «Вот как ты ловишь злодеев, Питер, – сказала Лесли. – Занимаясь беготнёй».

        Я засмеялся, и она ударила меня по руке.

        – Что? – спросила она.

        – Я действительно скучал без тебя.

        – О, – сказала она и молчала всю дорогу до “Безумия”.

        Мы не удивились, обнаружив, что Найтингейл не вернулся из Хенли, и что Молли бродит у входа, ожидая его возвращения. Тоби прыгал вокруг моих ног, когда я направился в отдельную столовую, где Молли оптимистично накрыла стол на двоих. Впервые с тех пор, как я переехал сюда, в камине горел огонь. Я вышел на балкон и заметил, что Лесли поднимается по лестнице в свою комнату.

        – Лесли, – позвал я. – Подожди.

        Она остановилась и посмотрела на меня, лицо – грязно-розовая маска.

        – Пойдём, поужинаем. Иначе это просто пропадёт.

        Она посмотрела вверх по лестнице, потом снова на меня. Я знал, что маска чешется и что она, вероятно, умирала от желания подняться в свою комнату и снять её.

        – Я видел твое лицо, – сказал я. – Молли тоже. И Тоби плевать, если получит колбасу. – Тоби рявкнул по сигналу. – Просто сними эту чёртову штуку – ненавижу есть в одиночку.

        Она кивнула: «Хорошо», – и начала подниматься по лестнице.

        – Эй! – крикнул я ей вслед.

        – Мне нужно увлажнить кожу, придурок, – отозвалась она.

        Я посмотрел на Тоби, который почесал ухо. “Угадай, кто придёт на ужин”.

        Молли, задетая, возможно, количеством покупной еды, которую мы поедали в каретном сарае, начала экспериментировать. Но этим вечером, чтобы успокоиться, она вернулась к классике. На самом деле, все дороги возвращают к тебе,  старая добрая Англия.
 
       – Это оленина в сидре, – сказал я. – Она выдерживалась всю ночь. Я знаю, потому что прошлой ночью спускался в поисках закуски, и от испарений чуть не потерял сознание.

        Молли подала её в кастрюле с грибами, жареным картофелем, кресс-салатом и зелёными бобами. И что важно – это были стейки. Обычно Молли старомодно предпочитала такие вещи, как сладкое мясо, а это не то, что многие из вас думают. После того, как вы присутствовали при нескольких смертельных автомобильных авариях, субпродукты теряют свою привлекательность. Удивительно, как я ещё ем кебаб.

        Лесли сняла маску, и я не знал, куда смотреть. Лоб её блестел от пота, кожа на щеках и то, что осталось от носа, казались розовыми и воспалёнными.

        – Я не могу пристойно жевать левой стороной, – сказала она. – Это будет выглядеть странно.

        Оленина, подумал я, прекрасное мясо, но все знают – требует продолжительного жевания, молодец Питер. Спросил: “Это похоже на то, как ты ешь спагетти?”

        – Я ем, как итальянцы.

        – Да, в миску лицом, – сказал я. – Очень стильно.

        Оленина не требовала долгого жевания, она резалась как масло. Но Лесли была права, выглядело забавно, когда всё выпирало в одной щеке – как у бурундука с больным зубом.

        Она бросила на меня кислый взгляд, заставив рассмеяться.

        – Что? – спросила она, сглотнув.

        Я заметил, что шрамы от последней операции на её челюсти всё ещё красные и воспалённые: “Приятно видеть выражение твоего лица”.

        Она замерла.

        – Откуда мне знать, прикалываешься ты или нет? – спросил я.

        Её рука поднялась к лицу и остановилась. Она словно удивилась, обнаружив её зависшей перед ртом, а затем использовала, чтобы налить воды. “Почему бы тебе не  предположить, что я всегда прикалываюсь?”

        Я пожал плечами и сменил тему: “Что ты думаешь о нашем высотном отшельнике?”

        Она нахмурилась. Я был удивлён – не знал, что она ещё могла делать это.

        – Интересно, – сказала она. – Но медсестра жуткая, согласен?

        – Надо было взять с собой одну из Рек, – сказал я. – Они могут определить, что ты практик, просто понюхав тебя.

        – Неужели? Чем мы пахнем?

        – Я не захотел спрашивать.

        – Уверена, Беверли считала, что от тебя чудесно пахнет, – сказала Лесли. А я всё не мог определить, когда она прикалывается.

        – Интересно, это присуще только Рекам или всем… волшебным народам? Должны быть какие-то стандарты.

        – Чудовища? – предположила Лесли. – Монстры?

        – Магически одарённые.

        – Ну, Беверли точно магически одарена, – сказала Лесли.

        Всё-таки прикалывается, подумалось вдруг. 

        – Как  думаешь, мы этому можем научиться? – спросила она. – Было бы намного легче, умей мы вынюхивать их.

        Можно определить, когда в чьей-то голове возникла форма. Так же и с вестигием, любой может почувствовать сигнал, хитрость, как всегда, в том, чтобы разгадать ощущения  – от чего он. Найтингейл говорил, что можно научиться распознавать отдельных практикующих по подписи, оригинальной подписи их магии. После того, как  Лесли присоединилась к нам, я вслепую протестировал её и не обнаружил разницы вообще – хотя Найтингейл мог, в десяти случаях из десяти.

        Он  утверждал – это приходит только с практикой. И что может не только сказать, кто произнёс заклинание, но и кто обучил заклинателя, а иногда и  разработчика заклинания. Я не был уверен, что поверил ему.

        – У меня есть протокол некой процедуры, – ответил я Лесли. – Но тогда необходима одна неподвижно сидящая Река, а мы по очереди слушали бы её мысли. И нужен Найтингейл – для контроля ситуации.

        – В ближайшее время это не случится, – сказала Лесли. – Может поискать в библиотеке – как твоя латынь?

        – Лучше, чем у тебя. Aut viam inveniam aut faciam, – выдал я, что означало: "Я либо найду способ, либо придумаю", – любимое выражение Найтингейла, приписываемое Ганнибалу.

        «Vincit qui se vincit», – произнесла Лесли, изучающая латынь почти с такой же любовью, что и я. – “Она побеждает тех, кто побеждает себя”, еще одного фаворита Найтингейла. Заодно и девиз “Красавицы и чудовища” Диснея, о чём мы не осмеливались сказать ему.

        – Это произносится как  win-kit, а не vincent, – поправил я.

        – Укуси меня, – попросила Лесли. Я улыбнулся ей, и она улыбнулась в ответ, вроде как.