Когда говорят: «Отчий дом», мне представляется семья: мать, отец и дети. Отчий – значит, обязательно с отцом под общей крышей. Я не помню отца. Он погиб. Мой отчий дом – это мама, сёстры и брат. Дом стоит на месте, но я никогда не стала бы жить в нём, а в детстве – пришлось… Помню, как первый раз ехала в машине и везла в новый дом кошку, которую обязательно надо было запустить первой, а потом входить всем остальным.
Я всегда жила в ожидании чуда. Просыпаясь, думала: «Сегодня произойдёт что-то необыкновенное, сказочное.» Много читала. Чтение уводило в другой непредсказуемый, красочный мир. Мама из экономии вечером выключала тусклую лампочку; я искала фонарик, пряталась под одеялом. Первая книжка запомнилась на всю жизнь. Когда прочла, плакала: так жалко было девочку, которая потерялась в лесу! Начитавшись, убирала фонарик под подушку и, засыпая, иногда видела сказочные цветы: они мелькали перед глазами, как в калейдоскопе. Я не понимала, что происходит, но необычные, не существующие наяву цветы, приводили меня в восторг.
Летом мы играли на улице в разные игры, а зимой дома было скучно: у нас никогда не было игрушек. Старшая сестра пошла в школу и не давала мне ни ручку, ни карандаш. Почему-то подполье оказалось открытым, наверное, кто-то собирался лезть за картошкой. Долго просила у сестры чем-нибудь порисовать, но та уцепилась, как клещ, и не давала. Тогда я изо всей силы рванула карандаш и улетела в глубокое подполье. Ударилась об кол, который служил опорой вместе с досками для перегородки. Зашиблась и притихла, боясь, что мамка отлупит.
– Надька, а Надька, ты там живая? – раздался встревоженный голос матери.
– Страшно, темно, и крысы большие хвостатые бегают, а вдруг и мамка ещё отлупит? – промелькнули испуганные мысли. Потирая зашибленную спинку, прошуршала:
– Живая, живая!.
– Так вылезай скорее! – склонилась над подпольем мать, встала на колени, протянула руку и с лестницы достала меня.
– В тот раз не отлупила, сама испугалась, видно. А в следующий раз... Зачем она на верёвку в кухне повесила красивый цветастый платок с кистями? Мне он понравился, такие мягкие были кисточки. Скучно, хотела поиграть, увидела большие ножницы и постригла платок. Не помню, как залезла от мамки под кровать, низкую, железную, она туда попасть не могла и доставала меня кочергой, но не дотянулась.
В нашем доме было всего две комнаты. В одной спали мы с сестрой. На всю жизнь запомнилось: проснулась почему-то в зале на маминой железной кровати, наверное, под утро перебежала туда. Вижу: напротив меня, на спинке сидит огромная крыса и буравит крохотными блестящими глазками. Я так испугалась, что залезла под одеяло и почти не дышала, чтобы крыса подумала, что там нет никого. Казалось, что она сейчас спрыгнет и отгрызёт уши и нос. Потом кто-то зашёл, и я вылезла.
Наконец, наступило лето. Летом в нашем палисаднике росла красота: дикая яблонька, ирга, боярка. Под окнами буйными кустами цвела космея. У неё было много интересных колючих семян, которые осыпались, и на следующий год снова вырастали белые, нежно-сиреневые и розовые цветы; бодренько-горделиво поглядывали мальвы, а к осени расцветали вихрастые пышные георгины. Мы очень любили играть в палисаднике. Под бояркой стояла раскладушка, а под ранеткой маленький столик, на котором можно было стряпать из глины пирожки. В конце огорода раскрывалась калитка. В то время очень дружно жили с соседями и ходили в гости, а потом ближним путём на следующую улицу. Однажды мы вошли к ним во двор, а дома – никого. На улице, на умывальнике лежало вкусно пахнущее мыло, в красивой, белой с зелёными листочками и красными ягодками, обёртке. Понюхали, полюбовались. Сестрёнка и приказала:
– Надька, возьми мыло, всё равно никто не увидит! – я взяла, а сестра побежала и тут же рассказала матери:
– Мам, а Надька у тёти Зои мыло украла!
Услыхав, как она ябедничает, я помчалась к туалету и выбросила злосчастный кусочек в дырку. Подошла мамка, потребовала:
– Говори, зараза, где мыло, которое у соседей украла!
– Я его в туалет выбросила.
– Пойдём в туалет! Доставай сейчас же! Украла, теперь доставай, мыло отдать нужно, – рыдаю от страха и стыда:
– Я так больше не буду. Я никогда чужое не возьму!
– Пойдём к соседям. Будешь просить прощения!
– Плачу и не могу выговорить ни слова. А соседка, татарочка тётя Зоя, жалеет маленькую девочку и просит не ругаться на меня. Я потом никогда не заходила в гости и запомнила этот урок на всю жизнь.
Однажды весной брат Генка сходил за речку в согру и нашёл маленького поросёнка. Это оказалась крохотная пёстренькая свинка. Все очень полюбили её. Мама помыла маленькую бутылочку, надела на неё соску, и мы по очереди кормили нашу Рябку. Рябка жила в доме в маленькой коробке, потом подросла, бегала по двору. Все любили играть с ней: «Рябка, Рябка!» – и она подбегала, а мы чесали ей спинку, Рябка радостно похрюкивала. Потом её кормили картошкой, комбикормом. Почему-то Рябка очень быстро выросла. Нам сказали, что её заколют. Мы не верили. Похолодало, выпал снег. Пришли дядьки, мамка прогнала нас, приказав: «Не смотрите!» Было очень страшно, мы убежали, но слышали, как долго визжала наша Рябка. И мы долго ревели. Это было большое горе. Потом мама приготовила из неё еду. Никто из нас не притронулся к рябкиному телу. Уже тогда мы поняли: друзей предавать нельзя, и друзей – не поедают!
Мамка по вечерам вязала или вышивала и пела грустные песни: «Ой, кто-то с горочки спустился, наверно, милый мой идёт» и ещё одну: «Сронила колечко со правой руки...» и плакала. Нам тоже было очень грустно и жалко мамку. Мамка была молодая, симпатичная и строгая. Летом она давала всем задание: по десять раз – за водой, заполнить две ванны, а потом – на речку.
– Надька, воду таскай, не расплёскивай, а то муж пьяница будет!
Кому охота, чтоб муж пьяницей был? Вот и стараюсь идти ровненько, чтоб ни капли не пролить. Иду и радуюсь: не будет у меня муж пьяница!
Не помню, откуда у нас появился Тарзан. Кажется, он был всегда. Хвост крючком, уши торчком – это про него. Чёрная, с палевыми подпалинами шерсть, — чистый поджарый волк. По-видимому, такие собаки бывают у пограничников. Тарзан доблестно нёс свою службу на цепи, яростно облаивая посягнувших на нашу территорию. Забор был не очень высоким, а вот калитка выше человеческого роста, и её практически невозможно было открыть. А во дворе хозяйничал Тарзан.
Старшая сестра училась уже в девятом классе, красавица, она ещё и пела на всех праздниках. Понятно, что нравилась многим мальчикам, но попасть к нам во двор было почти невозможно. Как-то один из ухажёров перелез забор, хотел войти в дом, вот тут-то его и настиг Тарзан. Не знаю, добрался ли он до брюк, но этот парень почему-то оказался на крыше углярки.
Часто во дворе мы обнаруживали переброшенные через калитку цветы, по-видимому, сорванные у соседей. Однажды утром, выйдя из дома, увидели стоящий в углу у калитки и забора цветущий, вырванный с корнем, подсолнух, который привёл нас в неописуемый восторг.
Когда мы подросли, мама устроилась сторожем в детский сад. Она уходила в ночь и возвращалась утром; постепенно мы привыкли и никого не боялись. У нас был верный защитник – Тарзан. Однажды в конце лета, когда начало смеркаться, я услышала в огороде звонкий хруст. Похоже, кто-то нагло откручивал головы нашим подсолнухам. А мы сами ждали, когда же они дозреют, – разрешения свыше ещё не получили. Страшновато стало, а подсолнухи-то жалко! Тихонько отцепила Тарзана, взяла его за ошейник, и мы, как два пограничника, стараясь передвигаться совершенно бесшумно, медленно пошли вниз по огороду. Казалось, сердце сейчас выскочит из груди, от страха подкашивались ноги. Пахло свежей, только что сорванной травой. Подсолнухи трещали... Кто же так безжалостно и яростно их ломает? Жутковато... Дошли до конца огорода. Трещит. Подкрались поближе. Вдруг из-за забора высовывается страшная рогатая морда: «М-у-у-у-у!» Так соседская коровка угостилась через забор свежим подсолнушком.
Мама на работе. Мы, как всегда, закрыли ставни на болты, отпустили Тарзана на длинную цепь, защёлкнули калитку в палисадник и легли спать. Вдруг Тарзан начал лаять. Лаял долго и злобно, потом завыл. Был страшный, заунывный вой. Мы испуганно притихли. Люди всегда говорили, что собака чует чью-то смерть. Посоветовались между собой, хотели выйти посмотреть, но ведь очень страшно! Мы сами ещё не взрослые, а Тарзан выл так, что наши волосёнки встали дыбом. Жутко!
Не помню, спали мы в ту ночь, или уснули под утро. В шесть часов нас разбудила мать и спросила, что случилось. Мы рассказали. Вышли на улицу. Наш Тарзан бездыханный лежал у калитки в палисадник. Как оказалось, он, прыгая через невысокий заборчик, запутался в цепи, которая его и задушила. Мы плакали и кляли себя за трусость, что не вышли, не оказали помощь нашему верному другу. Похоронили его около лога. Горьким было наше расставание. Никто больше не встречал нас радостным повизгиванием и весело виляющим хвостом. Потом у нас ещё жили какие-то собаки, но они мне не запомнились.
Вскоре все выросли и разъехались по своим домам и квартирам. Я купила маленькую избушку, жила в ней с детьми. Страшновато. Домик был подработан шахтой, значит, под землёй горные затопленные пустоты. Почти полночь. Вдруг слышим: у нас под полом какой-то монотонный стук. Жутко. Будто кто-то стучит из-под земли. Сынок голову к полу приложил и прошептал:
– Да, мама, это у нас под полом кто-то стучится!
– Очень страшно стало. Дурацкие мысли в голову полезли:
– Вдруг души погибших шахтёров бродят по ночам? Вдруг там давно кого-то завалило, а он ещё живой и подаёт знаки людям? В своём доме можно жить только большой семьёй и обязательно должен быть хозяин, то есть отец, – поэтому дом и называют отчим!
И я постаралась как можно быстрее получить квартиру, чтобы спокойно жить в ней и никого и ничего не бояться. Потом не стало мамы, брата, сразу же отдала документы и ключ племяннику. Никак не лежала душа к этому дому!
Мне совсем не хочется увидеть отчий дом, ну, если только посмотреть на предметы быта: они стали антиквариатом. Интересно взглянуть, может, не выбросили? Старый коричневый комод и большой тёмный мамин сундук, живший своей жизнью в кладовке. Крышка сундука внутри была обклеена какими-то открытками и вырезками из газет.
Зайти в палисадник, погладить ранетку, боярку, обнять берёзку, которую посадила мама у калитки, в углу. Интересно, жива ли эта память? И весной я решилась посмотреть на отчий, но ставший чужим дом:
Я бреду по любимой из детства, стареющей улице,
Где наш дом среди зелени яркой в сети паутин.
Пряных трав аромат рвётся в воздух, задумчиво кружится,
Из трубы старой баньки не вьётся дымка серпантин.
Накренился угрюмый наш дом и стоит, приунывший,
Подломились колени, угас, помутнел окон взор.
Я давно не была здесь, и чувством пустынности дышит
Наш очаг охладевший не греет, простужен и хвор.
Под окошком в цветах заблудилось забавное детство,
Ах, как пахнет ранетка, и солнце танцует в кустах!
Спозаранку в окно птицей бьётся упрямая ветка,
Было время, настойчивым стуком будила, устав.
Одинокая вишня кичится цветением пышным,
Распластались на грядках согбенные стебли травы.
Как тоскливо свидание с домом под ветхою крышей!
Видом сгорбленным слёзы он вызвать сейчас норовит.
Без хозяйки застыла немая подружка-скамейка.
Не уловит калитка знакомый уверенный стук,
Не пришлют мне любимые письма в небесном конверте,
Близких нет на земле, но деревья цветут и цветут!