Афиша 1906 года

Афиша, хранящаяся в Аткарском краеведческом музее,  сообщает следующее:
 
АФИША
С. Рудня
В воскресенье 18- го июня 1906 года в здании Рудняевского общественного собрания (в клубе) от любителей музыкального искусства имеет быть в пользу погорельцев села Терсы Аткарского уезда

 МУЗЫКАЛЬНО- ВОКАЛЬНО- ЛИТЕРАТУРНЫЙ ВЕЧЕР

Отделение 1
1. «Квинтет» Плейеля
2. «Я Вас люблю» из Пиковой дамы
3. «Кобыла» малоросский рассказ
4. 1- я песня Трубача Ганшеля
5. «Страшная минута» Чайковского
6. Из оперы Фрейшюца
7. «Ночь тепла» из оперы «Демон» Рубенштейна
8. «Самовар» рассказ из сборника «Дивертисмент»
9. Из оперы «Снегурочка»
Отделение 2
1. «Квинтет» Плейеля
2. «Два гринадёра» Шумана
3. «Мэртвэ тиiло» Малоросский рассказ из сборника «Кобзарь»
4. Плоермельский праздник (Динора)
5. «Не искушай» муз. Глинки
6. «Циганские песни» Саразате
7. «Как король шёл на войну» произв. Кенемала
8. Серенада Брага
После спектакля танцы
Начало в 8 1\2 часов вечера

Цена…
----------------------
А теперь, собственно, о том, что я увидела за строками афиши.

   Это то, что мне удалось увидеть за стеклом. Пришлось пользоваться фонариком и очками, переписать на листок исполняемые номера, так как, афиша была в экспозиции, и близко рассмотреть не представлялось возможным. Не видно было исполнителей, которые написаны против каждого номера и цены на билеты, загораживаемые фотографиями.
   Я благодарна директору музея даже за это. Не думаю, что кто- то, кроме меня, обратил бы особое внимание на лист 116- ти летней давности…
Афиша выставлена, наряду с другими экспонатами, касающимися Аткарска, к «Году Театра- 2019»
Из неё выясняется, что в селе Терса-  (Никольское, северо- запад уезда) Аткарского уезда был пожар. В клубе села Рудня- (Камышинского уезда Саратовской губернии- раннее административное деление округов) любители устроили концерт, чтобы собранными средствами помочь погорельцам.
Концерт состоял из двух отделений и танцев. Начало и половине девятого вечера. В это время как раз темнеет.
Я нашла в сети интернета то, что относилось к исполняемым произведениям. Конечно, могут быть какие- то ошибки, ведь достоверно сейчас всё не воспроизвести… Не забываем, что это происходит в 1906 году…

ОТДЕЛЕНИЕ 1-е
1 Номер
«Квинтет» ПЛЕЙЕЛЯ.

Игнац Йозеф Плейель— французский композитор и издатель австрийского происхождения, основатель фортепианной фабрики «Плейель», существующей и поныне. 
Игнац Плейель родился 18 июля 1757 года в Рупперстале….
Сочинения Плейеля отличаются элегантностью и красотой мелодий. Его струнные квартеты оценил В. А. Моцарт. Струнные квинтеты исполняют пять музыкантов.

2.
«Я Вас люблю» из Пиковой дамы

П. И. Чайковский. Пиковая дама. Ария "Я Вас люблю..." 1890 год.
Князь Елецкий:
Я вас люблю, люблю безмерно,  без вас не мыслю дня прожить.
 И подвиг силы беспримерной готов сейчас для вас свершить,
 Но, (знайте) сердца вашего свободу ничем я не хочу стеснять,
 Готов скрываться вам в угоду и пыл ревнивых чувств унять,

 На все, на все для вас готов! Не только любящим супругом,
 Слугой полезным иногда,  желал бы я быть вашим другом
 И утешителем всегда.
 
Но, ясно вижу, чувствую теперь я, куда себя в мечтах завлек,
 Как мало в Вас ко мне доверья, как чужд я вам и как далёк!
 Ах, я терзаюсь этой далью,  состражду Вам я всей душой,
 Печалюсь Вашей я печалью  и плачу вашею слезой...

 Ах, я терзаюсь этой далью,
 Состражду Вам я всей душой!
 
Я Вас люблю, люблю безмерно, без вас не мыслю дня прожить,
 Я подвиг силы беспримерной Готов сейчас для Вас свершить!
 
О, милая, доверьтесь мне!

3 номер.
«Кобыла» малоросский рассказ

«Старая лошадь». Л. Н. Толстой
У нас был старый старик, Пимен Тимофеич. Ему было девяносто лет. Он жил у своего внука без дела. Спина у него была согнутая, он ходил с палкой и тихо передвигал ногами. Зубов у него совсем не было, лицо было сморщенное. Нижняя губа его тряслась; когда он ходил и когда говорил, он шлёпал губами, и нельзя было понять, что он говорит.
Нас было четыре брата, и все мы любили ездить верхом. Но смирных лошадей у нас для езды не было. Только на одной старой лошади нам позволяли ездить: эту лошадь звали Воронок.
Один раз матушка позволила нам ездить верхом, и мы все пошли в конюшню с дядькой. Кучер оседлал нам Воронка, и первый поехал старший брат.
Он долго ездил; ездил на гумно и кругом сада, и, когда он подъезжал назад, мы закричали:
— Ну, теперь проскачи!
Старший брат стал бить Воронка ногами и хлыстом, и Воронок проскакал мимо нас.
После старшего сел другой брат, и он ездил долго и тоже хлыстом разогнал Воронка и проскакал из- под горы. Он ещё хотел ездить, но третий брат просил, чтобы он поскорее пустил его.
Третий брат проехал и на гумно, и вокруг сада, да ещё и по деревне, и шибко проскакал из- под горы к конюшне. Когда он подъехал к нам, Воронок сопел, а шея и лопатки потемнели у него от пота.
Когда пришёл мой черёд, я хотел удивить братьев и показать им, как я хорошо езжу, — стал погонять Воронка изо всех сил, но Воронок не хотел идти от конюшни. И сколько я ни колотил его, он не хотел скакать, а шёл шагом и то всё заворачивал назад. Я злился на лошадь и изо всех сил бил её хлыстом и ногами.
Я старался бить её в те места, где ей больнее, сломал хлыст и остатком хлыста стал бить по голове. Но Воронок всё не хотел скакать.

Тогда я поворотил назад, подъехал к дядьке и попросил хлыстика покрепче. Но дядька сказал мне:
— Будет вам ездить, сударь, слезайте. Что лошадь мучить?
Я обиделся и сказал:
— Как же, я совсем не ездил? Посмотри, как я сейчас проскачу! Дай, пожалуйста, мне хлыст покрепче. Я его разожгу.
Тогда дядька покачал головой и сказал:
— Ах, сударь, жалости в вас нет. Что его разжигать? Ведь ему двадцать лет. Лошадь измучена, насилу дышит, да и стара. Ведь она такая старая! Всё равно как Пимен Тимофеич. Вы бы сели на Тимофеича, да так- то через силу погоняли бы его хлыстом. Что же, вам не жалко бы было?
Я вспомнил про Пимена и послушал дядьки. Я слез с лошади, и когда я посмотрел, как она носила потными боками, тяжело дышала ноздрями и помахивала облезшим хвостиком, я понял, что лошади трудно было. А то я думал, что ей было так же весело, как мне. Мне так жалко стало Воронка, что я стал целовать его в потную шею и просить у него прощения за то, что я его бил.
С тех пор я вырос большой и всегда жалею лошадей и всегда вспоминаю Воронка и Пимена Тимофеича, когда вижу, что мучают лошадей.
4 номер
1- я песня Трубача Ганшеля
Георг Исидор Геншель — композитор и исполнитель вокальной камерной музыки. Родился в 1850 году в Бреславле…. Среди сочинений Геншеля наиболее оригинальны и популярны песни для одного голоса и для смешанного хора. Геншель сочинял много и произведений для оркестра. Оперы его не пользовались в Германии большим успехом. Геншель написал музыку к 130 Псалму (для хора, оркестра и солистов).
5.
«Страшная минута» Чайковского
Слова и музыка Петра Ильича Чайковского.

Ты внимаешь, вниз склонив головку, 
Очи опустив… —
И, тихо вздыхая, 
Ты не знаешь, как мгновенья эти 
Страшны для меня…
И полны значенья
Как меня смущает это молчанье
Я приговор твой жду,
Я жду решенья!
Иль нож ты мне в сердце вонзишь,
Иль рай мне откроешь.
Ах, не терзай меня,
Скажи лишь слово...

Отчего же робкое признанье 
В сердце так тебе запало глубоко? 
Ты вздыхаешь, ты дрожишь и плачешь,—
Иль слова любви в устах твоих немеют? 
Или ты меня жалеешь? Не любишь? 
Я приговор твой жду! Я жду решенья!
Иль нож ты мне в сердце вонзишь,
Иль рай мне откроешь. 
Ах, внемли же мольбе моей,
Отвечай, отвечай скорей.
Я приговор твой жду,
Я жду решенья...

6. 
Из оперы «Фрейшюца»
 «Вольный стрелок» (нем. Der Freisch;tz; в русском переводе также неточно— «Волшебный стрелок»)— романтическая опера Карла Марии фон Вебера, либретто Иоганна Фридриха Кинда по одноименной новелле Иоганна Августа Апеля и Фридриха Лауна.
Премьера состоялась 18 июня 1821 года в Берлинском драматическом театре, под управлением автора. Далее последовали постановки в Карлсруэ, Лейпциге, Франкфурте-на-Майне (1821), под управлением автора — в Дрездене (1822) и в Капецбурге (1823) , затем опера обошла сцены всей Европы. В России она была впервые исполнена в 1823 г. артистами немецкой труппы; на русской сцене — 12 мая 1824 года в Петербурге под управлением К. Кавоса. С конца 1820-х годов партию Каспара исполнял В. Самойлов, а с 1830-х гг. — О. Петров. Оперу часто называют «первой немецкой национальной оперой».
Граф Оттокар (баритон)
Куно, графский лесничий (бас)
Агата, его дочь (сопрано)
Анхен, её подруга (сопрано)
Каспар, егерь (бас)
Макс, егерь (тенор)
Пустынник (бас)
Килиан (баритон)
Самьель, «чёрный охотник» (без пения)
крестьяне, охотники, девушки, музыканты, духи и призраки.

Действие происходит в Богемии вскоре после Тридцатилетней войны.
1-й акт
На Празднике стрелка жители деревни поздравляют победителя, крестьянина Килиана. Егерь Макс, отличный стрелок, в этот раз ни разу не попал в цель и подвергается насмешкам. Дело доходит до драки Макса с Килианом. Только появление лесника Куно (отец Агаты и будущий тесть Макса) может остановить драчунов.
Завтра, по старой традиции, Макс должен совершить пробный выстрел в присутствии князя. Он боится снова промахнуться и, соответственно, волнуется.
Каспар предлагает Максу выпить. Потом он даёт ему своё ружьё и уговаривает его выстрелить в орла. Макс попадает, хотя орёл летел далеко вне досягаемости обычного выстрела. Каспар объясняет, что пуля была особой, волшебной. Но она была последней, и теперь надо будет изготовить новые. Макса захватывает мысль, что волшебные пули могли бы спасти его. Они договариваются о встрече в Волчьем ущелье в полночь. Макс уходит, и Каспар показывает своё истинное лицо. Он продал свою душу Самиэлю (нечистому духу,хозяину Волчьей долины) за волшебные пули. Если ему удастся до полуночи передать Самиэлю другую человеческую душу, то сам он спасён.
2-й акт
Первым в Волчью долину приходит Каспар. Он вызывает Самиэля и затевает с ним торг. Тот подарит ему семь пуль: шесть попадут в цель по воле стрелка, седьмую Самиэль направит в сердце Агаты. Каспар ненавидит её, так как она его отвергла. Если Агата погибнет, её жених станет добычей Самиэля. Приходит Макс, перед ним появляются призраки матери и Агаты, пытающиеся удержать его. Каспар начинает отливать волшебные пули, поднимается буря, рушатся скалы. В распоряжении Макса семь пуль, но он легкомысленно израсходовал шесть, и у него осталась только седьмая— направляемая дьяволом.
3-й акт
Третий акт оперы посвящён последнему дню состязаний, который должен закончиться свадьбой Макса и Агаты. Девушка, видевшая ночью вещий сон, снова в печали. Появляющиеся вскоре девушки преподносят Агате цветы. Она раскрывает коробку и вместо подвенечного венка обнаруживает погребальный убор. Тогда они плетут венок из белых роз, подаренных Агате старцем отшельником.
Финал третьего акта и всей оперы. Перед князем Оттокаром, его придворными и лесничим Куно охотники демонстрируют своё мастерство, среди них и Макс. Юноша должен сделать последний выстрел, мишенью становится перелетающая с куста на куст голубка. Макс прицеливается, и в этот момент за кустами появляется Агата. Магическая сила отводит дуло ружья в сторону, и пуля попадает в Каспара, спрятавшегося на дереве. Смертельно раненый, он падает на землю, его душа отправляется в ад в сопровождении Самиэля.
Князь Оттокар требует объяснений случившемуся. Макс рассказывает о событиях прошедшей ночи, разгневанный князь приговаривает его к изгнанию, молодой охотник должен навсегда забыть о браке с Агатой. Заступничество присутствующих не может смягчить наказание.
Лишь появление носителя мудрости и справедливости меняет ситуацию. Отшельник произносит свой приговор: отсрочить свадьбу Макса и Агаты на год. Столь великодушное решение становится причиной всеобщей радости и ликования, все собравшиеся славят Бога и Его милосердие.

В начале 2000- х гг. опера поставлена в Саратовском театре оперы и балета им. Н.Г. Чернышевского. Постановка решена в духе эстетики нацистской Германии. Опера открывается сценой расстрела балерин.

ИОГАНН АВГУСТ АПЕЛЬ. «ПРОБНЫЙ ВЫСТРЕЛ*
Вольный стрелок. Народная легенда

 I.
— Послушай, мать,— сказал старый лесничий Бертрам из Линденхайна своей жене,— ты ведь знаешь, ради тебя я могу сделать всё, что угодно, но эту мысль выбрось из головы и перестань тешить девчонку напрасной надеждой! Надо сказать ей «нет» раз и навсегда— поплачет немного и успокоится. Долгими разговорами и уговорами здесь делу не поможешь.
   — Но, отец,— просительным тоном возразила жена лесничего,— разве не может наша Кэтхен жить так же счастливо замужем за писарем, как и за егерем Робертом? Ведь ты совсем не знаешь этого Вильгельма; он такой славный человек, такой добрый…
   — Но не егерь!— перебил её лесничий. — Наше лесничество уже больше двух столетий переходит по наследству от отца к сыну. Если бы ты мне вместо дочери родила сына, тогда— пожалуйста, я бы ему оставил свое место, а если бы родилась ещё и девочка, могла бы выбирать себе в мужья, кого угодно. Но раз дело обстоит так, то уж нет! Сначала мне надо было приложить все силы и влияние, чтобы герцог позволил допустить моего будущего зятя к пробному выстрелу, а теперь я должен упустить дочку? Нет, мать, ведь я не настаиваю именно на Роберте. Если он тебе не нравится, подыщи девочке другого молодого ловкого егеря, которому я мог бы передать свое место при жизни. Тогда мы сможем доживать свои дни с молодыми. Но не приставай ко мне, ради бога, с этим писакой!
   Матушка Анна охотно сказала бы ещё несколько добрых слов о писаре Вильгельме, но лесничий, знавший женское искусство уговоров, не пожелал подвергать своё решение повторной атаке. Он снял ружье со стены и ушёл в лес.
   Едва он скрылся за углом дома, как Кэтхен просунула свою белокурую курчавую голову в проём двери.
   — Ну как, матушка? Все в порядке?— спросила она и, влетев в комнату, повисла на шее у матери.
   — Ах, Кэтхен, не радуйся прежде времени,— ответила та,— отец— хороший человек, добрый, но он не отдаст тебя ни за кого другого, кроме егеря, и от этого он не отступит, уж я его знаю.
   Кэтхен заплакала. Мать то утешала её, то бранила и в конце концов заплакала вместе с дочерью. В это время в комнату вошёл Вильгельм.
   — Ах, Вильгельм!— воскликнула Кэтхен, поворачивая к нему заплаканное лицо.— Найди себе другую девушку! Отец хочет отдать меня за Роберта, потому что он егерь, и мама ничем не может нам помочь. Но если мне суждено расстаться с тобой, то я не хочу принадлежать никому другому и останусь верна тебе до смерти.
   Матушка Анна попыталась успокоить писаря и рассказала ему, что отец Бертрам не имеет ничего против него самого, а лишь из- за своего лесничества настаивает на том, чтобы его зятем был егерь.
   — И только- то?— с облегчением сказал Вильгельм и прижал рыдавшую девушку к своей груди. — Тогда успокойся, дорогая Кэтхен! Я немного разбираюсь в егерском деле, ведь я же был в учении у моего дяди, старшего лесничего Финстербуша, и только ради моего крёстного, начальника канцелярии, герцога, сменил ягдташ на письменный стол. Если ты не хочешь другой доли, чем доля твоей матери, и если тебе лесничий Вильгельм так же люб, как писарь Вильгельм, то я сразу же сменю профессию, поскольку весёлая жизнь егеря всегда была мне милее чопорной жизни в городе.
   — О мой любимый, золотой Вильгельм,— воскликнула Кэтхен, и все тучи исчезли с её чела. — Если ты этого хочешь, то переговори поскорее с моим отцом, прежде чем он даст слово Роберту.
   — Погоди, Кэтхен!— сказал Вильгельм.— Я сейчас же пойду за ним следом в лес. Он наверняка пошёл охотиться на оленя, которого завтра нужно доставить в город для герцога. Дай мне ружьё и ягдташ! Я найду его, поздороваюсь охотничьим приветствием и сразу предложу свои услуги в качестве ученика егеря.
   Мать и дочь бросились друг другу на шею, потом помогли свежеиспечённому егерю снарядиться и с надеждой и тревогой проводили его в лес.
   
II.
  — Храбрый малый этот Вильгельм,— воскликнул лесничий, когда охотники вернулись домой.— Откуда это среди писарей отыскался такой стрелок? Ну ладно, я завтра же переговорю с начальником канцелярии. Было бы обидно, если бы такой парень не стал благородным охотником! Из него может получиться второй Куно. Ты знаешь, кто такой был Куно?— спросил он у Вильгельма.
   Тот покачал головой.
   — Разве я ещё не рассказывал тебе о нём?— продолжал лесничий.— Видишь ли, это мой пращур, который основал наше лесничество и был первым его владельцем. Сначала он бедным оруженосцем служил у юнкера фон Виппаха. Тот его ценил и брал с собой всюду— в походы, на турниры и охоту. Однажды этот юнкер участвовал в большой охоте, которую проводил в здешних местах сам герцог и где было много рыцарей и знати. И вот собаки выгнали к охотникам оленя, на спине которого сидел человек, в отчаянии заламывавший руки и жалобно кричавший. Надо тебе сказать, что в те времена среди владельцев охотничьих угодий был ужасный обычай приковывать бедных людей, уличённых хотя бы в самом незначительном браконьерстве, цепями к оленю, после чего те либо разбивались насмерть, либо погибали от голода и жажды. Когда герцог увидел это, он очень разгневался, сразу же велел прекратить охоту и назначил большую награду тому, кто возьмет на себя смелость застрелить оленя. При этом он грозил стрелку опалой, если тот попадёт в человека, поскольку герцог хотел получить его живым, чтобы узнать, кто осмелился нарушить его запрет на столь жестокое наказание. Тогда среди знатных людей не нашлось никого, кто отважился бы на выстрел, рискуя впасть в немилость к герцогу.
Наконец вперед вышел Куно, мой предок, его портрет ты видишь там на стене. Он сказал герцогу:
«Всемилостивейший господин, если вы позволите, то я с помощью господней попытаюсь сделать это. Если меня постигнет неудача, то возьмите, если хотите, мою жизнь, потому что богатств и поместий у меня нет, но мне жалко бедного человека. Пусть я лучше рискну своей жизнью, чем ему пропадать среди диких зверей или разбойников».
Его слова понравились герцогу. Он позволил Куно испытать свое счастье, повторил также слова об обещанной награде, не вспомнив, правда, своей угрозы, дабы не отпугнуть стрелка. Тут Куно взял ружьё, взвел курок с именем господа на устах и, долго не целясь, выстрелил в заросли. В то же мгновение олень выскочил на поляну, упал и испустил дух; но человек на нём остался цел.
Герцог сдержал своё слово и отдал Куно в награду это лесничество с правом наследования. Но удача и умение идут рядом с завистью— Куно познал это на себе. Было много людей, которые хотели бы получить это лесничество для себя или своих родственников. Они нашёптывали герцогу, что выстрел был произведён с помощью колдовства и чёрной магии, потому что Куно совсем не целился, а выстрелил наугад, зная якобы, что попадёт в цель в любом случае.
Поэтому было решено, что каждый из потомков Куно, прежде чем унаследовать лесничество, должен произвести пробный выстрел. Правда, главный егерь, который принимает этот выстрел, может сделать его трудным или легким. Мне в своё время нужно было выстрелом выбить кольцо из клюва деревянной птицы, которую раскачивали на шесте. Так вот, до сих пор никто ещё не промахнулся, делая этот пробный выстрел. И тот, кто в качестве моего зятя станет моим преемником, должен быть первоклассным стрелком.
   К радости лесничего, Вильгельм слушал его рассказ с нескрываемым интересом. Затем, схватив старика за руку, он пообещал под его руководством стать настоящим егерем, мастерства которого не устыдился бы и сам Куно.
 
III.
Не прошло и двух недель с той поры, как Вильгельм стал учеником егеря в доме лесничего, когда папаша Бертрам, которому он с каждым днём всё больше нравился, дал согласие на помолвку с Кэтхен. Только эта помолвка должна была держаться в тайне до дня пробного выстрела. Жених был на седьмом небе от счастья и в упоении своей любовью забыл обо всем на свете, так что лесничему пришлось несколько раз сделать ему шутливое замечание, что, мол, с тех пор как Вильгельм попал в объятия Кэтхен, он перестал попадать в цель.
И действительно, с момента помолвки охотничье счастье стало изменять Вильгельму. То у него отказывало ружьё, то вместо дичи он попадал в дерево. Когда он приходил домой и доставал содержимое своего ягдташа, там вместо куропаток оказывались галки и вороны, вместо зайца— дохлая кошка. Лесничий вынужден был наконец сделать ему серьёзный выговор из- за его невнимательности. И даже Кэтхен стала бояться за исход пробного выстрела.
Вильгельм удвоил свои старания, стремясь быть более внимательным. Однако, чем ближе становился день, когда должно было состояться решающее испытание, тем больше неудачи преследовали его. Почти каждый выстрел не попадал в цель. В конце концов Вильгельм стал бояться нажимать на курок: дело в том, что он уже попал в корову, пасшуюся на лугу, и чуть было не ранил пастуха.

   — Я уверен,— сказал как- то вечером Рудольф, тоже ученик егеря,— что кто- то сглазил Вильгельма, потому что просто так в природе такие вещи не происходят. И сначала ему надо избавиться от сглаза.
   — Не говори глупостей,— возразил ему лесничий,— всё это суеверная чепуха. Почитающему Бога охотнику не пристало говорить об этом. Да не забыл ли ты, мой дорогой егерь, какими тремя вещами должен обладать истинный охотник? Ну- ка, скажи нам!
   Рудольф откашлялся и стал быстро произносить охотничье приветствие:
— Послушай, дорогой охотник, что я тебе скажу! Хорошая выучка, ружьё и собака— вот всё, что нужно охотнику, чтобы удача не обошла его стороной. Поэтому надо…
   — Ну ладно, хватит,— перебил его старый Бертрам.— Этими тремя вещами и должен обходиться каждый охотник, если он не пустомеля и не растяпа.
   — Всё это верно,— отозвался несколько раздосадованный Вильгельм.— Вот мое ружьё! Хотел бы я увидеть того, кто остался бы им недоволен. А что касается моей выучки— не хочу хвастать, но охотничьей премудростью я овладел не хуже любого другого егеря. И тем не менее выходит так, будто пули мои летят криво, будто ветер их сдувает при вылете из ствола. Скажи мне только, как мне быть. Я готов сделать всё, что угодно.
   — Странное дело,— пробормотал лесничий, который не знал, что ему и сказать на это.
   — Поверь мне, Вильгельм,— повторил Рудольф,— тут всё дело в колдовстве. Тебе нужно выйти в одну из пятниц в полночь на перекресток дорог и обвести вокруг себя линию шомполом или окровавленной шпагой. Этот круг ты должен трижды осенить молитвой, как это делает священник в церкви, но не во имя Христа, а во имя Самиэля…
   — Замолчи!— недовольно прервал его лесничий. — Разве ты не знаешь, чье это имя? Ведь это один из подручных дьявола. Спаси господь тебя и всякого христианина от него!
   Вильгельм перекрестился вслед за лесничим и, хотя Рудольф продолжал его убеждать, не пожелал ничего больше об этом слушать. Всю ночь он чистил ружьё, проверял каждый винтик и каждую пружинку и с наступлением рассвета отправился в лес, чтобы снова испытать свое счастье.
   
IV.
Но все старания были напрасными. Дичи вокруг него было в избытке, и, казалось, она дразнила его. С десяти шагов он стрелял в косулю— два раза ружьё давало осечку; на третий раз оно выстрелило, но заряд пролетел мимо, и косуля скрылась в зарослях. В мрачном расположении духа неудачливый охотник уселся под деревом и стал проклинать судьбу; в это время что- то прошелестело в кустах, и из них вышел, прихрамывая, старый солдат с деревянной ногой.
   — Эй, дорогой охотник!— обратился он к Вильгельму. — Что сидишь такой угрюмый? Может, у тебя любовная тоска? А может, пусто в сумке? Или кто- нибудь заговорил твое ружьё? Дай мне в трубочку табаку и расскажи мне свою беду.
   Вильгельм так же мрачно передал ему свой кисет с табаком, и хромой солдат устроился рядом с ним на траве. Они начали неспешную беседу, и через некоторое время разговор перешёл на охотничьи дела. Молодой егерь рассказал о своем несчастье. Инвалид попросил Вильгельма показать ему свое ружьё.
   — Оно заколдовано, — сказал старик, едва взяв ружье в руки.— Из него ты уже не сможешь по- настоящему стрелять. И если тебя действительно кто- то сглазил, то так будет с каждым ружьём, которое ты возьмёшь в руки.
   Вильгельм испугался и хотел было возразить незнакомцу по поводу его суеверных высказываний. Но тот предложил провести испытание.
   — Для нас, старых вояк,— сказал он,— в этом нет ничего необычайного. До глубокой ночи я мог бы тебе рассказывать удивительные вещи о том, как действуют настоящие стрелки, когда в пороховом дыму сражения им приходится стрелять по противнику, невидимому для тех, кто способен лишь целиться да нажимать курок. Вот, к примеру, сейчас я дам тебе пулю, которой ты наверняка попадёшь в цель, потому что она обладает особым свойством и не поддаётся никакому колдовству. Возьми, попробуй! На этот раз ты попадёшь!
   Вильгельм зарядил свое ружьё и огляделся, выбирая цель. Высоко над лесом парила хищная птица.
   — Подстрели этого коршуна вверху,— сказал хромой солдат.
   Вильгельм рассмеялся, потому что коршун летал так высоко, что был едва различим глазом.
— Нет, ты всё- таки выстрели,— повторил одноногий. — Клянусь моей деревянной ногой, он упадёт.
   Вильгельм выстрелил; тёмная точка в небе стала быстро увеличиваться в размерах, и вот истекающий кровью коршун упал на землю.
   — Ты не стал бы удивляться,— сказал инвалид потерявшему дар речи егерю,— если бы был настоящим охотником. Отливать такие пули— это ещё далеко не верх мастерства и требует лишь немного умения и отваги, потому что должно происходить ночью. Я научу тебя этому даром, когда мы встретимся снова. А сегодня мне пора идти дальше— уже пробило семь. Попробуй ещё несколько моих пуль! Я вижу, ты ещё не совсем веришь в их силу. До свидания!
   С этими словами одноногий вручил Вильгельму пригоршню пуль и заковылял дальше. Молодой егерь зарядил его вторую пулю и снова попал в почти неразличимую цель. Тогда он взял свой обычный заряд и промахнулся, стреляя почти в упор. Он бросился было за инвалидом, но того и след простыл. Так что Вильгельму осталось лишь утешиться надеждой, что обещанная встреча всё же состоится.
   
V.
В доме лесничего была большая радость, когда Вильгельм снова, как это бывало раньше, пришёл с запасом дичи и тем самым убедил старого Бертрама, что он всё ещё тот же бравый стрелок. Теперь ему нужно было объяснить, почему его до сих пор преследовали неудачи и что он сделал, чтобы избавиться от этого. Однако Вильгельм побоялся рассказывать об удивительных пулях и всю вину за свои промахи приписал изъяну в ружье, который он якобы обнаружил лишь этой ночью во время чистки.
   — Ну вот, мать,— со смехом сказал лесничий,— все вышло так, как я сказал! Колдовство- то было скрыто в стволе. А твой домовой, который сегодня утром сбросил нашего Куно, был просто ржавым гвоздём.
   — А что такое с домовым?— спросил Вильгельм.
   — Да ничего!— ответил лесничий.— Сегодня утром сам по себе со стены упал портрет Куно как раз, когда пробило семь часов, а наша матушка Анна сразу решила, что тут не обошлось без нечистой силы.
   — Семь часов,— повторил Вильгельм и тут же вспомнил хромого с деревянной ногой, который именно в это время попрощался с ним.
   — Впрочем, это неподходящее время для нечистой силы,— добавил лесничий и добродушно потрепал жену по щеке. Однако та озабоченно покачала головой.
   — Дай бог, чтобы всё обошлось!— сказала она, и Вильгельм несколько изменился в лице. Он решил отложить полученные от инвалида пули в сторону и использовать только одну из них для пробного выстрела, чтобы не ставить на карту своё счастье. Однако лесничий заставлял Вильгельма ходить с ним на охоту. И чтобы не возбудить новые подозрения своим неумением и разгневать старика, он вынужден был снова и снова пользоваться своими волшебными пулями.
   
VI.
За несколько дней Вильгельм так привык к своим чудо- пулям, что перестал опасаться чего- то дурного. Он целыми днями ходил по лесу в надежде встретить старика с деревянной ногой; дело в том, что запас его пуль уменьшился до двух. А Вильгельм хотел проделать пробный выстрел наверняка, поэтому оставшиеся пули надо было особенно беречь. Он даже отказался сегодня сопровождать старого лесничего на охоту; завтра должен был прибыть главный егерь, и вполне возможно, что он, кроме самого пробного выстрела, станет требовать ещё доказательств охотничьих способностей Вильгельма. Однако вечером вместо главного егеря прибыл его нарочный, который передал заказ на большую партию дичи и объявил, что его господин откладывает свой визит на восемь дней.
Вильгельм почувствовал, как почва уходит у него из- под ног. Его испуг мог бы возбудить подозрения, если бы все не были склонны приписывать его растерянность обманутым надеждам жениха. Теперь он был вынужден отправиться на охоту и пожертвовать по крайней мере одну из своих пуль. С другой пулей, поклялся себе Вильгельм, он расстанется только для того, чтобы произвести пробный выстрел в день официальной помолвки.
Папаша Бертрам был недоволен, когда Вильгельм вернулся с охоты с одним- единственным оленем. Он рассердился ещё больше на следующий день, когда Рудольф принёс домой большую добычу, а Вильгельм пришёл совсем пустым. Вечером лесничий пригрозил его прогнать и взять обратно свое согласие на помолвку с Кэтхен, если на следующее утро Вильгельм не принесёт по крайней мере двух косуль. Кэтхен была в большой тревоге за него и во имя их любви попросила Вильгельма приложить всё своё старание, а о ней лучше вообще не думать во время охоты.

В таком крайне удрученном настроении Вильгельм отправился в лес. Он понял, что потеряет Кэтхен в любом случае. Ему не оставалось ничего, кроме печального выбора, каким образом разрушить своё счастье.
Пока Вильгельм размышлял о своей горькой судьбе, совсем близко от него показалось стадо косуль. Машинально он достал свою последнюю пулю. Казалось, она лежала в его руке многопудовым грузом. Он уже хотел было положить её обратно, решив сберечь это сокровище, чего бы это ни стоило. Но тут Вильгельм увидел вдали старика с деревянной ногой, шедшего по направлению к нему.
Радостно зарядил он в ствол пулю, нажал на курок, и две косули упали на землю. Вильгельм оставил их там лежать и бросился навстречу инвалиду; но тот, видимо, пошёл другой дорогой, и найти его не удалось.
   
VII.
Папаша Бертрам был наконец-то доволен Вильгельмом, однако тот провел остаток дня в тихом отчаянии. И даже ласки Кэтхен не могли его утешить.
Вечером он сидел, совершенно безучастный, и едва замечал, что лесничий и Рудольф завели довольно оживленный разговор, пока старый Бертрам не обратился к Вильгельму, выведя его из оцепенения.
   — Тебе, как и мне, Вильгельм, не следует отмалчиваться,— сказал он,— если кто- то говорит о нашем предке Куно такие вещи, как только что сказал Рудольф. Если ангелы защитили тогда Куно и того невинного человека, то за это мы должны быть благодарны бесконечной доброте господа. А обвинять моего предка в колдовстве никто не имеет права. Он умер тихо и кротко в своей постели, окруженный детьми и внуками. А тот, кто занимается колдовством, никогда хорошо не кончает, я сам был тому однажды свидетелем, когда был ещё в учении под Прагой в Богемии.
   — Расскажи, как это было!— воскликнул Рудольф, и остальные поддержали его.
   — Было это достаточно скверно,— продолжил лесничий.— Мне до сих пор становится не по себе, когда вспоминаю об этом. Жил тогда в Праге молодой человек, звали его Георг Шмид, дерзкий и отчаянный парень, но в то же время храбрый и ловкий. Он был большим любителем охоты, и как только у него появлялась возможность, приходил к нам. Он мог бы стать хорошим охотником, но был невнимателен, и поэтому часто не попадал в цель. Однажды, когда мы подтрунивали над ним по этому поводу, он заявил, что скоро будет стрелять лучше всех егерей и что от него не уйдет никакая дичь ни в воздухе, ни в лесу. Но обещание он своё не выполнил. Через несколько дней после этого, рано утром к нам постучался незнакомый охотник и сказал, что рядом на дороге лежит человек, полумёртвый и беспомощный. Мы, ученики, сразу же бросились к этому месту. Там лежал Георг, весь окровавленный и в глубоких царапинах, словно он побывал среди диких кошек. Говорить он не мог и почти не подавал признаков жизни. Мы тотчас же внесли его в дом. А один из нас сообщил об этом в Прагу, откуда за Георгом вскоре приехали и забрали его. Там перед своей кончиной он поведал, что намеревался с одним старым горным егерем отлить особые пули, которые били бы в цель без промаха. И так как он допустил при этом оплошность, то дьявол так отделал его, что Георгу пришлось заплатить за это своей жизнью.
   — А какую оплошность он допустил?— с трепетом в сердце спросил Вильгельм.— Разве в таком колдовстве всегда замешан дьявол?
   — Кто же ещё?— удивился лесничий.— Я знаю, конечно, некоторые толкуют о скрытых природных силах и влиянии звезд. Ну, не хочу никого разубеждать, но только я уверен— это происки дьявола.
   Вильгельм с трудом перевёл дух.
   — А не рассказывал Георг, из- за чего ему так досталось?— спросил он лесничего.
   — Конечно,— ответил тот,— он даже дал показания в присутствии судебного исполнителя. Вместе с горным егерем они пошли незадолго до полуночи на перекрёсток дорог. Там они провели окровавленной шпагой круги обложили его крест- накрест черепами и костями. После этого горный егерь рассказал Георгу, что нужно было делать дальше. А именно— ровно в одиннадцать часов тот должен был начать отливать пули, и их должно было быть не больше и не меньше, чем шестьдесят три. Если будет на одну больше или меньше, когда пробьёт двенадцать, то он пропал. Во время работы Георгу нужно было не говорить ни слова и не выходить за круг— что бы с ним ни произошло. При этом, однако, шестьдесят из изготовленных им пуль обязательно попадут в цель, а не больше трех— пролетят мимо. Георг и в самом деле начал отливать пули, но, как он рассказывал, перед ним предстали такие страшные и отвратительные видения, что он не выдержал, громко закричал и выскочил из круга, после чего без чувств упал на землю и пришёл в себя лишь в Праге, возвращённый из беспамятства заботами врачей и молитвами священника.
   — Может быть, этот Георг заключил договор с сатаной?— спросил Рудольф.
   — Не хочу утверждать этого наверняка,— ответил лесничий,— потому что сказано в Писании: не судите, да не судимы будете. Однако это всегда тяжкий проступок, если человек пускается в такие дела, где силы зла могут легко овладеть им и погубить его тело и душу. Для почитающего господа охотника в этом нет необходимости. Ты же проверил это на себе, Вильгельм; хорошее ружьё и хорошая выучка— и не нужны настоящему охотнику никакие заколдованные пули, чтобы попасть в цель. Ни за что не стал бы я стрелять такой пулей, потому что дьявол не зря зовётся лукавым и когда- нибудь может направить такую пулю вместо моей цели в свою.
   
VIII.
Лесничий пошёл спать, оставив Вильгельма в мучительных раздумьях. Напрасно ворочался он на своем ложе, пытаясь уснуть. Сон бежал от него. Перед его внутренним взором появлялись, сменяя друг друга, старик с деревянной ногой, Георг, Кэтхен, главный егерь, требовавший произвести пробный выстрел. А разгорячённая фантазия Вильгельма объединяла эти фигуры в немыслимые сочетания. То перед ним появлялся неудачливый заклинатель духов, предостерегая его своим страшным окровавленным видом, то это жуткое видение превращалось в мертвенно- бледное лицо Кэтхен, а рядом стоял, сотрясаясь от дьявольского, глумливого смеха, старик с деревянной ногой. То он видел себя, изготовившегося для пробного выстрела, стоящего перед главным егерем. Вильгельм целился, стрелял и промахивался. Кэтхен падала без чувств. Отец Бертрам прогонял его. Тут появлялся инвалид и приносил ему новые пули— слишком поздно, на второй выстрел у него уже не было права.
Так прошла ночь. Как только начало светать, Вильгельм отправился в лес, и ноги сами привели его к тому месту, где он в своё время встретил одноногого. Свежий утренний воздух развеял мрачные видения минувшей ночи. «Глупец,— сказал он себе,— если ты не понимаешь чего- то таинственного, значит ли это, что данная тайна враждебна тебе? И разве так уж необычно то, что я ищу, неужели для этого нужна помощь духов? Человек усмиряет могучий инстинкт животного, почему же он не в состоянии управлять куском мёртвого металла, который с его помощью получает движение и силу? Природа так богата явлениями, которых мы не понимаем. Что же, я должен поставить на карту своё счастье из- за какого- то предрассудка? Я не буду вызывать духов; но я хочу призвать и использовать природу и её скрытые силы, даже если я не в силах разгадать её тайны. Да, я отыщу этого старика с деревянной ногой. Ну, а если я его не найду— тогда я буду отважнее Георга. Его на этот шаг толкнула заносчивость, мной же руководит любовь и честь».
Однако хромого обнаружить нигде не удавалось, как старательно Вильгельм его ни искал. Никто не видел этого человека, во всяком случае не узнал его по тому описанию, которое он давал.
Следующий день также ушёл на бесплодные поиски и закончился ничем.
   «Пусть будет так! — решил про себя Вильгельм.— У меня остались считанные дни. Этой же ночью я пойду на перекрёсток лесных дорог. Там пустынно, никто не заметит меня за этим ночным занятием, и за круг я не выйду до тех пор, пока моя работа не будет завершена».
   
IX.
Уже начало темнеть, и Вильгельм собрал все необходимое: свинец, форму для литья пуль, уголь, чтобы иметь возможность после ужина незаметно уйти из дому. Он как раз хотел уже это сделать и пожелал старому лесничему спокойной ночи, когда тот схватил его за руку.
   — Вильгельм,— сказал лесничий,— не знаю, но у меня как- то неспокойно на душе. Что- то щемит сердце— я боюсь этой ночи. Кто знает, что ждёт меня? Сделай одолжение, останься эту ночь у меня! Тебе не надо пугаться, это я так, на всякий случай.
   Кэтхен сразу же вызвалась побыть с отцом этой ночью и не хотела доверять заботу о нём никому другому, даже Вильгельму; но отец отклонил её предложение.
   — Ты можешь остаться как- нибудь в другой раз,— сказал он,— а сегодня у меня такое чувство, что мне будет спокойнее, если со мной будет Вильгельм.
   Вильгельм охотно бы отказался, но Кэтхен так настоятельно и так трогательно просила его позаботиться об её отце, что он решил остаться и отложить осуществление своего замысла до следующей ночи.
   После полуночи папаша Бертрам успокоился и крепко заснул, так что на следующее утро он сам посмеивался над своими страхами. Он собирался пойти с Вильгельмом в лес, но тот всё ещё надеялся на встречу с таинственным незнакомцем и отговорил лесничего, ссылаясь на его здоровье. Инвалид так и не появился, и Вильгельм укрепился в решении пойти на перекрёсток лесных дорог.
   Когда он вечером вернулся с охоты, ему навстречу радостно выбежала Кэтхен.
   — Ты только отгадай, Вильгельм,— воскликнула она,— кого ты найдёшь у нас! К тебе приехал гость, дорогой гость. Но я тебе не скажу кто, ты должен сам отгадать.
   Вильгельм не был расположен заниматься отгадыванием, а ещё меньше принимать гостей, потому что даже самый дорогой гость был для него сегодня ненужной помехой. Он недовольным тоном встретил радость Кэтхен и стал обдумывать предлог, чтобы повернуть обратно. Но тут дверь дома распахнулась, и луна осветила почтенного старика в егерском костюме.
   — Вильгельм!— послышался хорошо знакомый приветливый голос, и молодой человек очутился в объятиях своего дяди.
Волшебная сила прекрасных воспоминаний детской любви, радости и благодарности полностью завладела всем существом Вильгельма. Забыта была ночная затея, и лишь когда среди веселого разговора пробило полночь, Вильгельм с содроганием вспомнил об упущенной возможности.
   — Мне осталась только одна ночь, — подумал он. — Завтра или никогда!
   Беспокойство, охватившее его, не ускользнуло от внимания старика, но он благодушно приписал это усталости Вильгельма и извинился за длинный разговор, объяснив, что уже завтра утром должен будет уехать.
   — Не жалей о том, что посвятил этот вечер мне, старику,— сказал Вильгельму дядя при расставании,— может быть, тем слаще ты теперь будешь спать.
   Для Вильгельма эти слова имели более глубокий смысл. Он смутно подозревал, что выполнение его замысла может лишить его спокойного сна.
   
XI.
Наступил третий вечер. То, что было намечено, нужно было осуществить сегодня, потому что на завтра был назначен пробный выстрел. Весь день матушка Анна вместе с Кэтхен наводили порядок в доме, чтобы достойно встретить высокого гостя. К вечеру все было готово лучшим образом. Матушка Анна обняла Вильгельма, когда он вернулся с охоты, и впервые назвала его ласково «сынок». В глазах Кэтхен горело страстное нетерпение молодой невесты. Стол был празднично украшен цветами, богаче, чем обычно, стояли на нём любимые блюда Вильгельма, приготовленные матерью невесты, и бутылки, давно приберегавшиеся для этого случая отцом.
   — Сегодня наш праздник, — сказал старый лесничий, — завтра мы будем не одни и не сможем так непринужденно, по- домашнему посидеть вместе. Поэтому давайте будем веселы так, как если бы мы хотели навеселиться на всю жизнь.
   Говоря это, он растроганно обнял всех, голос его дрогнул.
   — Однако, отец,— сказала его жена с многозначительной улыбкой,— я думаю все же, завтра молодые будут ещё веселее, чем сегодня. Ты меня понимаешь?
   — Вполне тебя понимаю, мать,— ответил лесничий,— пусть дети это тоже поймут и порадуются заранее.  Дети, священник также приглашён на завтра! И если завтра Вильгельм удачно выполнит пробный выстрел…

   Громкий стук и крик Кэтхен прервали лесничего. Портрет Куно снова упал со стены, и угол его рамы поранил Кэтхен лоб. Видимо, гвоздь, на котором висел портрет, плохо сидел в стене, потому что он выпал вместе с куском штукатурки.
   — Не знаю,— раздосадованно произнёс лесничий,— почему портрет не хочет нормально висеть. Уже второй раз он нас пугает. Тебе больно, Кэтхен?
   — Пустяки, — возразила та мягко и вытерла кровь со лба,— я только сильно испугалась.
   Вильгельм был глубоко взволнован, когда он увидел смертельно бледное лицо Кэтхен и кровь на её лбу. Такой её запомнил в своих видениях той ужасной ночью. И все эти видения снова ожили в нём и стали мучить его с новой силой. Его намерение заняться этой ночью сомнительным делом было сильно поколеблено, однако вино, которое он, чтобы заглушить внутреннюю тревогу, пил сегодня быстрее и больше, чем обычно, наполнило его дерзкой храбростью. Вильгельм снова решил все- таки пойти на этот рискованный шаг и не видел сейчас в своем замысле ничего, кроме благородной борьбы любви и отваги с опасностью.
   На колокольне пробило девять. У Вильгельма отчаянно колотилось сердце. Он искал предлог, чтобы уйти. Все напрасно! Как может жених накануне свадьбы оставить невесту. Время бежало неумолимо. Вильгельм испытывал невыразимые страдания. Вот пробило десять часов, решающий момент наступил. Не прощаясь, Вильгельм попытался незаметно уйти. Он был уже перед домом, когда оттуда вышла матушка Анна.
   — Ты куда, Вильгельм?— с тревогой спросила она.
   — Я подстрелил дичь и забыл о ней в суматохе, — был его ответ.
   Напрасно она его просила, напрасно увещевала его подбежавшая Кэтхен, заподозрившая что- то неладное в его судорожной поспешности. Вильгельм отстранил их обеих и поспешил в лес.
   
XI.
Луна была на ущербе и, темно- багровая, всходила на горизонте. Проплывали серые облака, затемняя время от времени окрестности, которые затем снова освещала луна. Березы и осины стояли, как призраки, а серебристый тополь, словно белая тень, казалось, делал Вильгельму какие- то знаки. Ему стало не по себе. Он ещё раз замер в нерешительности и хотел было повернуть назад. Но тут Вильгельму почудилось, будто какой- то голос прошептал ему: «Глупец! Разве ты уже не прибегал к колдовству? Может, тебя просто пугают трудности?» Он продолжал стоять в замешательстве. Луна выглянула из- за тёмной тучи и осветила мирный дом лесника. Вильгельм увидел окно Кэтхен. Он распростёр руки и, как во сне, пошёл к дому. Но тут голос снова начал нашептывать ему на ухо. Сильный порыв ветра донёс до него удар колокола, отбивавшего вторую четверть одиннадцатого. «Вперед, за дело!»— прозвучало рядом с ним. «За дело! — повторил Вильгельм вслух. — Это трусость и ребячество поворачивать с полпути; глупо отказываться от задуманного, если на карту уже поставлена судьба из- за меньшего. Надо довести дело до конца».
   Широкими шагами он пошёл вперед. Ветер снова заволок рваными тучами луну, и Вильгельм вступил в густую темноту леса.
   Вот и перекрёсток дорог. Магический круг был проведён, по его краям разложены черепа и кости. Луна ещё глубже погрузилась в тучи, и лишь тусклые угли, раздуваемые резкими порывами ветра, бросали в ночь слабый красноватый отсвет. Вдали на колокольне пробило третью четверть. Вильгельм положил на угли разливочный ковш и бросил в него свинец вместе с тремя пулями, попавшими в свое время в цель; он помнил об этом обычае вольных стрелков со времен своего ученичества. Начался дождь. Иногда на свет вылетали ослепленные им совы, летучие мыши и прочая ночная живность. Они слетали с ветвей деревьев, усаживались у магического круга и, казалось, глухо кряхтя, вели непонятные разговоры с черепами. Их число увеличивалось, стали появляться туманные фигуры, похожие то на людей, то на зверей. Ветер играл их зыбкими призрачными телами, как расстилавшимся вечерним туманом. Только одна фигура стояла, словно тень, на месте недалеко от круга и неподвижным скорбным взглядом глядела на Вильгельма. Иногда она горестно поднимала руки и, казалось, вздыхала; тогда угли начинали тускнеть, но серая сова взмахивала крыльями и снова раздувала огонь. Вильгельм отвернулся, потому что ему почудилось, что у этой мрачной фигуры было лицо его покойной матери, смотревшей на него со скорбной печалью.
   Колокол пробил одиннадцать. Белая фигура со вздохом исчезла. Совы и кваквы взлетели вверх, черепа и кости застучали под их крыльями. Вильгельм наклонился над своим угольным очагом— он стал заливать расплавленный металл, и с последним ударом колокола из формы выпала первая пуля.
   
XII.
Совы и черепа с костями угомонились. Но вот на дороге показалась древняя сгорбленная старуха и стала приближаться к магическому кругу. Она со всех сторон была обвешана деревянными ложками, половниками и другой кухонной утварью и во время ходьбы производила страшный шум. Совы с уханьем летели ей навстречу, задевая её крыльями. У магического круга старуха наклонилась над костями и черепами, но из углей на неё посыпались искры, и она отдернула свои костлявые руки. Тогда она принялась ходить вдоль круга и, ухмыляясь, предлагать Вильгельму свой товар.
   — Дай мне этих косточек, а я тебе дам ложечек!— гортанным голосом кричала она ему. — Дай мне эти черепа! К чему тебе этот хлам? Что тебе от всего этого проку, все равно никуда не денешься. Иди в свадебный хоровод, дорогой мой женишок!
Вильгельма охватил ужас, но он взял себя в руки и стал работать ещё быстрее. Самое страшное, что старуха была ему знакома. Эту помешанную нищенку раньше можно было довольно часто встретить в подобном одеянии в окрестностях, пока она наконец не попала под надёжную опеку в сумасшедший дом. Вильгельм не знал, реальность ли то, что он видел, или призрак. Через некоторое время старуха рассерженно сбросила с себя запас кухонной утвари.
   — Возьми это себе, покути последний раз холостяком! Свадебное ложе уже готово! Завтра, когда стемнеет, ты будешь повенчан со мной. Приходи скорей, мой любимый!— и она медленно засеменила в лес.

   Вдруг послышался шум, похожий на стук колёс и щёлканье кнута. Показался запряжённый шестёркой лошадей экипаж в сопровождении всадников.
   — Что это здесь на дороге?— закричал передний из них.— Посторонись!
   Оторвавшись от работы, Вильгельм поднял голову: из- под копыт лошадей вылетали искры, а колеса экипажа светились, словно покрытые фосфором. Он решил, что это колдовство, и попытался сохранить спокойствие.
   — Вперед!— крикнул, оглядываясь, всё тот же всадник, и в это мгновение вся кавалькада устремилась на магический круг. Вильгельм бросился на землю, когда лошади встали на дыбы над его головой. Однако резвая конница взлетела вместе с экипажем в воздух, повернулась несколько раз над кругом и исчезла в смерче, снёсшем верхушки деревьев и разбросавшем кругом ветки.
   Прошло некоторое время, прежде чем Вильгельм пришёл в себя от испуга. Он унял дрожь в руках и без помех отлил несколько пуль. Снова раздался далекий, хорошо знакомый ему звук колокола. Утешающим, словно дружеский голос, показался Вильгельму в страшном магическом круге этот звук из мира людей; однако колокол пробил второй раз, третий. Молодого егеря охватил ужас от того, что время прошло так быстро— ведь ещё и треть работы не была выполнена. Колокол прозвучал в четвёртый раз. Силы оставили Вильгельма. Всё его тело, казалось, окаменело, и литейная форма выпала из его обессилевшей руки. С покорностью судьбе приготовился он считать число ударов полного часа. Но больше ничего не было слышно— колокол молчал. Шутка со звуками первых ударов полуночи, видимо, показалась рискованной даже страшным силам преисподней. Полный радостного предчувствия Вильгельм схватил свои часы. Они показывали вторую четверть двенадцатого. Вильгельм с благодарностью посмотрел на небо, и богобоязненное чувство вовремя смирило его ликование, чуть было не прорвавшееся в громком крике.
   Собравшись с силами и сосредоточившись, он снова храбро принялся за работу. Вокруг него царила глубокая тишина. Только иногда слышался стук перекатываемых совами черепов и костей. Вдруг что- то зашуршало в кустарнике. Звук этот был знаком каждому опытному охотнику. Вильгельм глянул в том направлении, и— как он и предполагал— из зарослей выскочила самка дикого кабана и бросилась к магическому кругу. Он не сомневался, что это не было обманом зрения. Вильгельм вскочил, схватил ружьё и, быстро прицелившись, нажал на курок. Но кремень не дал искры.
   Он выхватил охотничий нож, однако ощетинившийся зверь, бросившись на него, взмыл в воздух, как это было с экипажем и лошадьми, и исчез.
   
XIII.
Охваченный тревогой, Вильгельм поспешил наверстать упущенное время. Вскоре шестьдесят пуль было отлито. Он обрадованно взглянул на небо, которое очистилось от облаков. Луна снова озарила окрестности своим светом. В это время в лесу раздался испуганный возглас: «Вильгельм! Вильгельм!» Это был голос Кэтхен. Вильгельм видел, как она вышла из зарослей и пугливо осматривалась по сторонам. За ней, с трудом переводя дух, спешила какая- то старуха и, вытянув тощие руки, словно паук, старалась схватить беглянку за развевающуюся на ветру одежду. Кэтхен собрала последние силы, чтобы ускользнуть от старухи, как вдруг у неё на пути вырос старик с деревянной ногой. Она на какое- то мгновение остановилась, и тут её схватила старуха костлявыми, как у скелета, руками. Вильгельм не мог больше выдержать. Он бросил форму с последними пулями и только хотел выпрыгнуть из магического круга, как колокол начал отбивать полночь. Колдовское наваждение исчезло. Совы вспорхнули с черепов и улетели прочь. Угли погасли, и Вильгельм в изнеможении опустился на землю.
В это время к нему медленно подъехал всадник на чёрном коне. Он остановился перед потерявшим силу магическим кругом.
   — Ты хорошо выдержал испытание,— сказал он,— что ты хочешь от меня?
   — От тебя ничего,— ответил Вильгельм,— то, что мне нужно, я добыл себе сам.
   — Но с моей помощью,— возразил незнакомец,— поэтому мне полагается моя часть.
   — Никоим образом! — воскликнул Вильгельм.— Я тебя не звал и не нанимал!
   Всадник насмешливо улыбнулся.
   — Ты смелее,— сказал он,— чем обычно бывают подобные тебе. Возьми же пули, которые ты отлил! Шестьдесят для тебя, три для меня. Одни попадают, другие дурачат. Позже ты поймёшь, в чем дело!
   Вильгельм отвернулся.
   — Я не хочу тебя больше видеть,— произнес он.— Оставь меня!
   — Почему ты отворачиваешься от меня?— спросил незнакомец со зловещей усмешкой.— Разве ты меня знаешь?
   — Нет, нет!— вскричал Вильгельм в ужасе.— Я не хочу тебя знать… я ничего не знаю о тебе! Кто бы ты ни был, оставь меня!
   Чёрный всадник повернул коня.
   — Твои вставшие дыбом волосы,— сказал он, — говорят о том, что ты меня знаешь. Я тот, чьё имя ты с содроганием произносишь в мыслях.
   С этими словами он исчез, и деревья, под которыми он стоял, опустили к земле свои засохшие ветви.
   
XIV.
— Милосердный боже, Вильгельм, что с тобой случилось?— в один голос воскликнули Кэтхен и матушка Анна, когда Вильгельм, бледный и растерянный, пришёл после полуночи домой.— Ты выглядишь так, будто поднялся из гроба.
   — Это от ночного воздуха,— ответил Вильгельм.— В самом деле, меня немного лихорадит.
   — Вильгельм, — сказал подошедший лесничий,— тебе что- то повстречалось в лесу. Почему ты не остался дома? Говори начистоту, меня ты не проведешь.
   Серьезность папаши Бертрама озадачила Вильгельма.
   — В общем, да, мне действительно кое- что повстречалось. Но, пожалуйста, потерпите девять дней! Раньше, сами знаете…— ответил он, намекая на охотничий обычай при сомнительной встрече не рассказывать о ней прежде определенного срока.
   — Ладно, дорогой сынок, ладно!— согласился старик.— Дай- то бог, если это только то, что должно сохраняться в тайне девять дней. Оставь его в покое, мать, не расспрашивай его, Кэтхен! Я чуть было не оказался несправедлив к тебе, дорогой Вильгельм. Теперь ступай, отдохни! Как говорит пословица, «утро вечера мудренее». Впрочем, гляди бодрее! Кто служит своему делу и идет праведным путем, тому не будет вреда и от случайно встреченного в ночи привидения.
   Вильгельму пришлось притворяться изо всех сил, чтобы не выдать своим поведением, насколько предположения лесничего совпадают с действительностью. Отзывчивость старика, его непоколебимое доверие, хотя все указывало на вину Вильгельма, разрывало сердце молодого егеря. Он поспешил в свою комнату, твердо решив уничтожить колдовские пули.
«Мне нужна только одна— только одна пуля,— стеная и умоляюще сложив руки, взывал он к небу.— Ведь должно же благое намерение хоть в какой- то мере оправдать сомнительное средство. Тысячекратным покаянием я искуплю свое деяние, если в нём было бы что- то греховное! Разве я могу теперь повернуть назад, не разрушив всего моего счастья, чести, любви?»
   Решение Вильгельма искупить свою вину уняло беспокойство в его сердце. Утром он встретил восходящее солнце, вопреки опасениям накануне, с большим спокойствием.
   
XV.
Утром прибыл главный егерь и потребовал, чтобы перед пробным выстрелом была устроена небольшая охота с кандидатом на должность лесничего.
   — Конечно, хорошо,— сказал он,— что мы придерживаемся старого обычая. Однако искусство охотника лучше всего проявляется в лесу. Поэтому вперед, в лес!
   Вильгельм побледнел и, чтобы избежать охоты, стал приводить различные доводы против неё. А когда они не были приняты главным егерем, он попросил разрешения по крайней мере сначала выполнить свой пробный выстрел.
Старый лесничий сокрушенно покачал головой.
— Вильгельм, Вильгельм,— сказал он дрогнувшим голосом.— Так, значит, правильно я вчера опасался?
   — Отец!— воскликнул тот, и отчаяние сдавило ему горло. Вильгельм быстро удалился, но через несколько мгновений, уже готовый к охоте, вернулся и последовал за главным егерем в лес.
   Старый лесничий пытался заглушить свои подозрения, но напрасно старался он придать себе бодрый вид. Кэтхен тоже была подавлена и, словно во сне, бродила по дому. Она спросила отца, нет ли возможности отложить пробный выстрел.
   — Я бы тоже этого хотел,— сказал тот и молча обнял дочь.
   В этот момент явился приглашенный к торжеству священник и напомнил о свадебном венчике. Матушка Анна замкнула накануне замочек серебряного венчика и теперь, открывая его в спешке, повредила. К торговке венчиками был срочно послан мальчишка с поручением купить новый венчик для невесты. (Венец издревле наделялся ритуальным смыслом. Для новобрачной он был символом чистоты и непорочности. После венчания девушки ни в коем случае не выбрасывали его, а, засушив, прятали в укромное место. Считалось, что свадебный традиционный венок обладает магическими свойствами и защищает свою хозяйку и ее семью от нечисти.)
   — Скажи, чтобы тебе дали самый красивый! — крикнула ему вдогонку матушка Анна.
   Однако тот по незнанию попросил самый блестящий, а торговка, не разобравшись, дала ему траурный венок из мирта и розмарина, украшенный серебром. И мать и дочь увидели в этом зловещее предзнаменование. Каждая из них содрогнулась в душе, и обе, бросившись друг другу в объятия, попытались скрыть свои ужасные предчувствия, обратив все в шутку. Ещё раз попробовали открыть замочек серебряного венчика— он легко открылся. Траурный венок отослали обратно, а в волосах Кэтхен засиял венчик новобрачной.
   
XVI.
Егери возвратились с охоты. Главный егерь не мог нахвалиться на Вильгельма.
   — Мне кажется просто смешным,— сказал он,— после такой охоты требовать ещё пробного выстрела. Однако, почитая древние обычаи, приходится иногда делать кое- что совсем ненужное. И поэтому давайте мы поскорее уладим это дело. Вот там на столбе сидит голубь. Подстрелите его!
   — Ради бога!— вскричала Кэтхен, подбегая к ним.— Вильгельм, не стреляй в него! Ах, я сегодня ночью видела сон, будто я белая голубка, и мама надела мне на шею кольцо; здесь пришёл ты… а мама оказалась вся в крови!
Вильгельм опустил взятое было уже наизготовку ружье, но главный егерь только усмехнулся.
   — Ай- ай- ай,— сказал он,— откуда такие страхи? Это не к лицу девушке егеря. Не робейте, невестушка! Или, может быть, этот голубь ваш любимец?
   — Нет, — ответила Кэтхен,— но мне как- то боязно.
   — Ну тогда,— воскликнул главный егерь,— смелее, господин лесничий, стреляйте!
   Прогремел выстрел— и в то же мгновение Кэтхен с громким криком упала на землю.
   — Странная девушка!— проговорил главный егерь и поднял Кэтхен; и тут стало видно, как по её лицу струилась кровь. Во лбу зияла рана, какие обычно оставляют ружейные пули.
— Что это?— воскликнул Вильгельм, когда он услышал громкий крик позади. Он оглянулся и увидел истекавшую кровью Кэтхен. Рядом с ней стоял старик на деревянной ноге и с дьявольским, глумливым смехом повторял:
   — Шестьдесят попадают, три дурачат!
   Вильгельм с яростью выхватил из ножен свой охотничий нож и бросился на ненавистного хромого.
   — Проклятый!— вскричал он в отчаянии.— Значит, вот как ты меня обманул!— Больше он ничего не мог сказать, так как без чувств упал на землю рядом с залитой кровью невестой.
   Главный егерь и священник напрасно пытались утешить убитых горем родителей. Матушка Анна едва успела возложить на грудь погибшей невесты пророческий траурный венок, как сама, выплакав последние слезы, зачахла от непереносимого горя. Оставшийся один как перст старый лесничий вскоре последовал за ней. Вильгельм закончил свои дни в сумасшедшем доме**.   

Перевод с нем.С.Боровкова.
---
Да, текст песни я не нашла.

7.   «Ночь тепла» из оперы «Демон» Рубенштейна

Романс Тамары из оперы А.Г.Рубинштейна "Демон"

Ночь тепла, ночь тиха, не могу я уснуть, неотвязной мечтой занята:
Кто б он был?
Захочу ль в храме я помолиться святым -  я молюся ему...
Кто б он был?
И он там предо мной в фимиаме стоит, иль скользит без следа...
Кто б он был?
Ночь тепла, ночь тиха, не могу я уснуть, неотвязной мечтой занята:
Кто б он был?
И всегда слышу я голос сладких речей, и зовёт он меня... но куда?..
Кто б он был?
Шепчет он, говорит: «Подожди, я приду!» И я жду уж давно,
Уж давно...
Кто б он был? Кто?
Ночь тепла, ночь тиха, не могу я уснуть, неотвязной мечтой занята...
Кто?..

8. «Самовар» рассказ из сборника «Дивертисмент»
Максим Горький «Самовар»

Было это летней ночью на даче.
В маленькой комнате стоял на столе у окна пузатый самовар и смотрел в небо, горячо распевая:
— Замечаете ли, чайник, что луна
Чрезвычайно в самовар влюблена?
Дело в том, что люди забыли прикрыть трубу самовара тушилкой и ушли, оставив чайник на конфорке; углей в самоваре было много, а воды мало— вот он и кипятился, хвастаясь пред всеми блеском своих медных боков. Чайник был старенький, с трещиной на боку, и очень любил дразнить самовар. Он уж тоже начинал закипать; это ему не нравилось,— вот он поднял рыльце кверху и шипит самовару, подзадоривая его:
— На тебя луна
Смотрит свысока,
Как на чудака, —
Вот тебе и на!

Самовар фыркает паром и ворчит:
— Вовсе нет.
Мы с ней— соседи,
Даже несколько родня:
Оба сделаны из меди!

Но она— тусклей меня,
Эта рыжая лунишка,—
Вон на ней какие пятна!
— Ах, какой ты хвастунишка,

Даже слушать неприятно!— зашипел чайник, тоже выпуская из рыльца горячий пар.
Этот маленький самовар и вправду очень любил хвастаться; он считал себя умницей, красавцем; ему давно уже хотелось, чтоб луну сняли с неба и сделали из неё поднос для него.
Форсисто фыркая, он будто не слышал, что сказал ему чайник,— поёт себе во всю мочь:

— Фух, как я горяч!
Фух, как я могуч!
Захочу — прыгну, как мяч,
На луну выше туч!

А чайник шипит своё:
— Вот извольте говорить
С эдакой особой.
Чем зря воду- то варить,
Ты— прыгни, попробуй!

Самовар до того раскалился, что посинел весь и дрожит, гудит:

— Покиплю ещё немножко.
А когда наскучит мне,—
Сразу выпрыгну в окошко
И женюся на луне!

Так они оба всё кипели и кипели, мешая спать всем, кто был на столе. Чайник дразнит:
— Она тебя круглей.
— Зато в ней нет углей,—
отвечает самовар.

Синий сливочник, из которого вылили все сливки, сказал пустой стеклянной сахарнице:
— Всё пустое, всё пустое!
Надоели эти двое!

— Да, их болтовня
Раздражает и меня,—
ответила сахарница сладеньким голосом. Она была толстая, широкая и очень смешлива, а сливочник— так себе: горбатенький господин унылого характера с одной ручкой; он всегда говорил что- нибудь печальное.
— Ах, — сказал он,—
Всюду— пусто, всюду— сухо,
В самоваре, на луне.

Сахарница, поежившись, закричала:
— А в меня залезла муха
И щекочет стенки мне...
Ох, ох, я, боюсь,
Что сейчас засмеюсь!

— Это будет странно—
Слышать смех стеклянный...—

невесело сказал сливочник.

Проснулась чумазая тушилка и зазвенела:

— Дзинь! Кто это шипит?
Что за разговоры?
Даже кит ночью спит,
А уж полночь скоро!

Но, взглянув на самовар, испугалась и звенит:

— Ай, люди все ушли
Спать или шляться,
А ведь мой самовар
Может распаяться!

Как они могли забыть
Обо мне, тушилке?
Ну, придётся им теперь
Почесать затылки!

Тут проснулись чашки и давай дребезжать:

— Мы скромные чашки,
Нам всё— всё равно!
Все эти замашки
Мы знаем давно!

Нам ни холодно, ни жарко,
Мы привыкли ко всему!

Хвастунишко-  самоварко,
И не верим мы ему!

Заворчал чайник:

— Ф- фу, как горячо,
Жарко мне отчайно.
Это не случайно,
Это чрезвычайно!—

И— лопнул!

А самовар чувствовал себя совсем плохо: вода в нём давно вся выкипела, а он раскалился, кран у него отпаялся и повис, как нос у пьяного, одна ручка тоже вывихнулась, но он всё ещё храбрился и гудел, глядя на луну:

— Ах, будь она ясней,
Не прячься она днём,
Я поделился б с ней
Водою и огнем!

Она со мной тогда
Жила бы не скучая,
И шёл бы дождь всегда
Не из воды, а  чая!

Он уже почти не мог выговаривать слов и наклонялся набок, но всё ещё бормотал:

— А если днем она должна ложиться спать,
Чтоб по ночам светлей сияло её донце, —
Я мог бы на себя и днём и ночью взять
Обязанности солнца!

И света и тепла земле я больше дам,
Ведь я его и жарче и моложе!
Светить и ночь и день ему не по годам,—
А это так легко для медной рожи!

Тушилка обрадовалась, катается по столу и звенит:

— Ах, это очень мило!
Это очень лестно—
Я бы солнце потушила!
Ах, как интересно!

Но тут— крак!— развалился самовар на кусочки, кран клюкнулся в полоскательную чашку и разбил её, труба с крышкой высунулась вверх, покачалась- покачалась и упала набок, отколов ручку у сливочника; тушилка, испугавшись, откатилась на край стола и бормочет:

— Вот смотрите: люди вечно
Жалуются на судьбу,
А тушилку позабыли
Надеть на трубу!

А чашки, ничего не боясь, хохочут и поют:
— Жил-был самовар,
Маленький да пылкий,
И однажды не прикрыли
Самовар тушилкой!

Был в нём сильный жар,
А воды немного;
Распаялся самовар,—
Туда ему дорога,

Туда и до- ро- га- а!

9.
Из оперы «Снегурочка»
Ария Снегурочки из оперы "Снегурочка"

С подружками по ягоду ходить,
На оклик их весёлый отзываться.
Ау, ау..
Круги водить, за Лелем повторять
С девицами припев весенних песен,
Ой, ладно, Лель, милей Снегурочке твоей.
Без песен жить не в радость ей,
Пусти, отец, когда зимой холодной
Вернёшься ты в свою лесную глушь.

В сумеречки тебя утешу,
Песню под наигрыш метели запою,
Запою веселую.
У Леля перейму и выучусь скорехонько,
Ах, отец...

С подружками по ягоду ходить,
На оклик их веселый отзываться.
Ау,  ау...
Круги водить, за Лелем повторять
С девицами припев весенних песен,
Ой, ладно, Лель, милей Снегурочке твоей.
Без песен жить не в радость ей,
Без песен жить не в радость,
Ей не в радость.
---
ОТДЕЛЕНИЕ 2-е
1.
«Квинтет» Перейсля

2.
«Два гринадёра» Шумана

     Д. И. Бухтояров- Два гренадера (1902 г.)
 Композитор: Роберт Шуман
 Либретто: Генрих Гейне (перевод Михаила Ларионовича Михайлова)
С.- Петербург, 1902 г.
Текст песни Ф. И. Шаляпин- Во Францию два гренадера

ГРЕНАДЕРЫ
 (Из Гейне)

 М. Л. Михайлов

 Во Францию два гренадёра
 Из русского плена брели,
 И оба душой приуныли,
 Дойдя до немецкой земли.

 Придётся им– слышат– увидеть
 В позоре родную страну…
 И храброе войско разбито,
 И сам император в плену!

 Печальные слушая вести,
 Один из них вымолвил: «Брат!
 Болит моё скорбное сердце,
 И старые раны горят!»

 Другой отвечает: «Товарищ!
 И мне умереть бы пора;
 Да дома жена, малолетки:
 У них ни кола, ни двора.

Да что мне? Просить «Христа- ради»,
 Пущу я детей и жену…
 Иная на сердце забота:
 В плену император! В плену!

 Исполни завет мой: коль здесь я
 Окончу солдатские дни,
 Возьми моё тело, товарищ,
 Во Францию! Там схорони!

 Ты орден на ленточке красной
 Положишь на сердце моё,
 И шпагой меня опояшешь,
 И в руки мне вложишь ружьё.

 И смирно и чутко я буду
 Лежать, как на страже, в гробу…
 Заслышу я конское ржанье,
 И пушечный гром, и трубу.

 Тут Он над могилою едет!
 Знамёна победно шумят…
 Тут выйдет к тебе, император,
 Из гроба твой верный солдат!»


http://www.notarhiv.ru/zarubkomp/shuman/noti/1(25).pdf- ноты

3.
«Мэртвэ тiло» Малоросский рассказ из сборника «Кобзарь»

Этого рассказа я не нашла.
Сборник «Кобзарь» писал Тарас Шевченко, в стихах.
А рассказ «Тёртвое тело» есть у А. П. Чехова


Мёртвое тело

Тихая августовская ночь. С поля медленно поднимается туман и матовой пеленой застилает всё, доступное для глаза. Освещённый луною, этот туман даёт впечатление то спокойного, беспредельного моря, то громадной белой стены. В воздухе сыро и холодно. Утро ещё далеко. На шаг от просёлочной дороги, идущей по опушке леса, светится огонёк. Тут, под молодым дубом, лежит мёртвое тело, покрытое с головы до ног новой белой холстиной. На груди большой деревянный образок. Возле трупа, почти у самой дороги, сидит «очередь»— два мужика, исполняющих одну из самых тяжёлых и неприглядных крестьянских повинностей. Один— молодой высокий парень с едва заметными усами и с густыми чёрными бровями, в рваном полушубке и лаптях, сидит на мокрой траве, протянув вперёд ноги, и старается скоротать время работой. Он нагнул свою длинную шею и, громко сопя, делает из большой угловатой деревяшки ложку. Другой — маленький мужичонко со старческим лицом, тощий, рябой, с жидкими усами и козлиной бородкой, свесил на колени руки и, не двигаясь, глядит безучастно на огонь. Между обоими лениво догорает небольшой костёр и освещает их лица в красный цвет. Тишина. Слышно только, как скрипит под ножом деревяшка и потрескивают в костре сырые брёвнышки.
— А ты, Сёма, не спи…— говорит молодой.
— Я… не сплю…— заикается козлиная бородка.
— То- то… Одному сидеть жутко, страх берёт. Рассказал бы что- нибудь, Сёма!
— Не… не умею…
— Чудной ты человек, Сёмушка! Другие люди и посмеются, и небылицу какую расскажут, и песню споют, а ты — бог тебя знает, какой. Сидишь, как пугало огородное, и глаза на огонь таращишь. Слова путём сказать не умеешь… Говоришь и будто боишься. Чай, уж годов пятьдесят есть, а рассудка меньше, чем в дите… И тебе не жалко, что ты дурачок?
— Жалко…— угрюмо отвечает козлиная бородка.
— А нам нешто не жалко глядеть на твою глупость? Мужик ты добрый, тверезый, одно только горе — ума в голове нету. А ты бы, ежели господь тебя обидел, рассудка не дал, сам бы ума набирался… Ты понатужься, Сёма… Где что хорошее скажут, ты и вникай, бери себе в толк, да всё думай, думай… Ежели какое слово тебе непонятно, ты понатужься и рассуди в голове, в каких смыслах это самое слово. Понял? Понатужься! А ежели сам до ума доходить не будешь, то так и помрёшь дурачком, последним человеком.
Вдруг в лесу раздаётся протяжный, стонущий звук. Что- то, как будто сорвавшись с самой верхушки дерева, шелестит листвой и падает на землю. Всему этому глухо вторит эхо. Молодой вздрагивает и вопросительно глядит на своего товарища.
— Это сова пташек забижает,— говорит угрюмо Сёма.
— А что, Сёма, ведь уж время птицам лететь в тёплые края!
— Знамо, время.
— Холодные нынче зори стали. Х- холодно! Журавль зябкая тварь, нежная. Для него такой холод — смерть. Вот я не журавль, а замёрз… Подложи- ка дровец!
Сёма поднимается и исчезает в тёмной чаще. Пока он возится за кустами и ломает сухие сучья, его товарищ закрывает руками глаза и вздрагивает от каждого звука. Сёма приносит охапку хворосту и кладет её на костёр. Огонь нерешительно облизывает язычками чёрные сучья, потом вдруг, словно по команде, охватывает их и освещает в багровый цвет лица, дорогу, белую холстину с её рельефами от рук и ног мертвеца, образок… «Очередь» молчит. Молодой ещё ниже нагибает шею и ещё нервнее принимается за работу. Козлиная бородка сидит по- прежнему неподвижно и не сводит глаз с огня…
— «Ненавидящие Сиона… посрамистеся от господа»… — слышится вдруг в ночной тишине поющая фистула, потом слышатся тихие шаги и на дороге в багровых лучах костра вырастает тёмная человеческая фигура в короткой монашеской ряске, широкополой шляпе и с котомкой за плечами.
— Господи, твоя воля! Мать честная! — говорит эта фигура сиплым дискантом.— Увидал огонь во тьме кромешной и взыгрался духом… Сначала думал — ночное, потом же и думаю: какое же это ночное, ежели коней не видать? Не тати ли сие, думаю, не разбойники ли, богатого Лазаря поджидающие? Не цыганская ли это нация, жертвы идолам приносящая? И взыграся дух мой… Иди, говорю себе, раб Феодосий, и приими венец мученический! И понесло меня на огонь, как мотыля легкокрылого. Теперь стою перед вами и по наружным физиогномиям вашим сужу о душах ваших: не тати вы и не язычники. Мир вам!
— Здорово.
— Православные, не знаете ли вы, как тут пройтить до Макухинских кирпичных заводов?
— Близко. Вот это, стало быть, пойдёте прямо по дороге; версты две пройдёте, там будет Ананово, наша деревня. От деревни, батюшка, возьмёшь вправо, берегом, и дойдёшь до заводов. От Ананова версты три будет.
— Дай бог здоровья. А вы чего тут сидите?
— Понятыми сидим. Вишь, мёртвое тело…
— Что? Какое тело? Мать честная!
Странник видит белую холстину с образком и вздрагивает так сильно, что его ноги делают лёгкий прыжок. Это неожиданное зрелище действует на него подавляюще. Он весь съёживается, и, раскрыв рот, выпуча глаза, стоит, как вкопанный… Минуты три он молчит, словно не верит глазам своим, потом начинает бормотать:
— Господи! Мать честная!! Шёл себе, никого не трогал, и вдруг этакое наказание…
— Вы из каких будете? — спрашивает парень.— Из духовенства?
— Не… нет… Я по монастырям хожу… Знаешь Ми… Михайлу Поликарпыча, заводского управляющего? Так вот я ихний племянник… Господи, твоя воля! Зачем же вы тут?
— Сторожим… Велят.
— Так, так…— бормочет ряска, поводя рукой по глазам.— А откуда покойник- то?
— Прохожий.
— Жизнь наша! Одначе, братцы, я тово… пойду… Оторопь берёт. Боюсь мертвецов пуще всего, родимые мои… Ведь вот, скажи на милость! Покеда этот человек жив был, не замечали его, теперь же, когда он мёртв и тлену предаётся, мы трепещем перед ним, как перед каким-нибудь славным полководцем или преосвященным владыкою… Жизнь наша! Что ж, его убили, что ли?
— Христос его знает! Может, убили, а может я сам помер.
— Так, так… Кто знает, братцы, может, душа его теперь сладости райские вкушает!
— Душа его ещё здесь около тела ходит…— говорит парень. — Она три дня от тела не идёт.
— М- да… Холода какие нынче! Зуб на зуб не попадёт… Так, стало быть, идти всё прямо и прямо…
— Покеда в деревню не упрёшься, а там возьмёшь вправо берегом.
— Берегом… Так… Что же это я стою? Идти надо… Прощайте, братцы!
Ряска делает шагов пять по дороге и останавливается.
— Забыл копеечку на погребение положить,— говорит она.— Православные, можно монетку положить?
— Тебе это лучше знать, ты по монастырям ходишь. Ежели настоящей смертью он помер, то пойдёт за душу, ежели самоубивец, то грех.
— Верно… Может, и в самом деле самоубийца! Так уж лучше я свою монетку при себе оставлю. Ох, грехи, грехи! Дай мне тыщу рублей, и то б не согласился тут сидеть… Прощайте, братцы!
Ряска медленно отходит и опять останавливается.
— Ума не приложу, как мне быть…— бормочет он.— Тут около огня остаться, рассвета подождать… страшно. Идти тоже страшно. Всю дорогу в потёмках покойник будет мерещиться… Вот наказал господь! Пятьсот вёрст пешком прошёл, и ничего, а к дому стал подходить, и горе… Не могу идти!
— Это правда, что страшно…
— Не боюсь ни волков, ни татей, ни тьмы, а покойников боюсь. Боюсь, да и шабаш! Братцы православные, молю вас коленопреклоненно, проводите меня до деревни!
— Нам не велено от тела отходить.
— Никто не увидит, братцы! Ей же ей, не увидит! Господь вам сторицею воздаст! Борода, проводи, сделай милость! Борода! Что ты всё молчишь?
— Он у нас дурачок…— говорит парень.
— Проводи, друг! Пятачок дам!
— За пятачок бы можно,— говорит парень, почёсывая затылок,— да не велено… Ежели вот Сёма, дурачок- то, один посидит, то провожу. Сёма, посидишь тут один!
— Посижу…— соглашается дурачок.
— Ну и ладно. Пойдём!
Парень поднимается и идёт с ряской. Через минуту их шаги и говор смолкают. Сёма закрывает глаза и тихо дремлет. Костёр начинает тухнуть, и на мёртвое тело ложится большая чёрная тень…

4.
«Плоермельский праздник» (Динора)
Текста я не нашла. Можно было бы переписать с музыкальной записи, но…
 Динора, или Плоермельский праздник (прощение): Комическая  опера в 3 действиях.: (Либретто) / Муз. Мейербера... (1868).  Другой перевод того же названия — «Паломничество в Плоэрмель».
Премьера (под названием «Плоэрмельский праздник»): Париж, театр «Опера-комик», 4 апреля 1859 г.;
В России — Петербург, Большой театр, силами итальянской труппы, 18 декабря 1860 г.;
На русской сцене — Московская русская частная опера, 18 декабря 1885 г.

Для исполнения в других странах композитор сочинил речитативы взамен разговорных диалогов. Опера ставится преимущественно под названием «Динора».
Краткое содержание:
В то время как пастушка Динора и пастух Гоэль направлялись венчаться в церковь, налетела страшная буря. Дом Диноры разрушен, свадьба расстроилась. Сельский колдун Тоник рассказывает Гоэлю, что тот может найти зарытый в земле клад, если проживёт целый год вдали от людей. Гоэль, ничего не сказав невесте, скрывается, и Динора с горя сходит с ума. Целые дни она бродит по горам в сопровождении козочки. Проходит год, и Гоэль возвращается, чтобы приступить к поискам клада. Он ищет помощи у дурачка Корентина, так как, согласно поверью, первый, кто найдёт клад, умрёт. Ночью у плотины встречаются Гоэль и безумная Динора, которая ищет свою козочку. Молния ударяет в плотину, и хлынувшая вода смывает Динору. Гоэль спасает её. Под воздействием пережитого потрясения разум к ней возвращается, и влюбленные идут вместе с богомольцами в плоэрмельскую часовню, чтобы обвенчаться. Гоэль понял, что незачем искать клад, если у него есть Динора.
Этот нелепый сюжет не помешал Мейерберу добиться успеха. Эффектная партия Диноры, позволяющая певице блеснуть колоратурой, была одной из самых популярных в репертуаре артисток мира. Вместе с тем опера свидетельствовала о кризисе, переживаемом Мейербером. На русской сцене она успеха не имела.
(Из открытого источника.)

5.
«Не искушай» музыка Глинки
Текст песни Михаила Ивановича  Глинки «Не искушай меня без нужды», романс –

Не искушай меня без нужды
 Возвратом нежности твоей,
 Разочарованному чужды
 Все обольщенья прежних дней.

 Уж я не верю увереньям,
 Уж я не верую в любовь
 И не могу предаться вновь,
 Раз изменившим сновиденьям.

 Немой тоски моей не множь,
 Не заводи о прежнем слова,
 И, друг заботливый, больного
 В его дремоте не тревожь.

 Я сплю, мне сладко усыпленье,
 Забудь бывалые мечты.
 В душе моей одно волненье,
 А не любовь пробудишь ты.

 В душе моей одно волненье,
 А не любовь пробудишь ты.

;
6.
«Цыганские песни» Саразате

Па;бло де Сараса;те 10 марта 1844, Памплона — 20 сентября 1908, Биарриц) — испанский скрипач и композитор.
 «Цыганские напевы» до минор, соч. 20 — сочинение испанского (и баскского) композитора Пабло де Сарасате. Опубликовано в 1878 году. Основано на венгерских мелодиях (в частности чардаше) и мотивах цыганской музыки. Продолжительность звучания — около десяти минут. Это наиболее известное произведение Сарасате, исполнялось крупнейшими музыкантами-виртуозами.
Произведение состоит из четырёх частей, исполняемых без перерыва.
В сделанной самим Сарасате записи «Цыганских напевов» (1904 год), сохранившейся до нашего времени, он исполняет только первую, вторую и четвертую части. Третья часть произведения отсутствует по неизвестной (плагиат) причине.
«Циганские песни» вдохновили многих композиторов и поэтов.
Старый муж, грозный муж,
Режь меня, жги меня;
Я тверда, не боюсь
Ни ножа, ни огня.

Ненавижу тебя,
Презираю тебя;
Я другого люблю,
Умираю, любя.

Режь меня, жги меня;
Не скажу ничего;
Старый муж, грозный муж,
Не узнаешь его.

Он свежее весны,
Жарче летнего дня:
Как он молод и смел!
Как он любит меня!

Как ласкала его
Я в ночной тишине!
Как смеялись тогда
Мы твоей седине!

Как видно из современного стиха Людмилы Клёновой, «Напевы» ещё исполняют, слушают…
 «Цыганские напевы» Сарасате*

Приморский ресторан, прозрачный вечер,
Волны чуть слышный шорох по песку…
И на столах мерцали тихо свечи,
И кто-то заливал вином тоску.

На сцене пели что-то «заводное»,
И требовал шампанского клиент,
Официант кому-то нёс второе…
Но изменилось всё в один момент –

На сцену ресторана в полумраке
Взошёл цыган. И цветом кумача
В луче горела алая рубаха
И золотилась скрипка у плеча…

Вот взмах руки – и струн смычок коснулся,
Цыганской страстью высветлив простор…
И зал затих. И зал душой проснулся –
Как будто слеп и глух был до сих пор –

«Цыганские напевы» Сарасате
Летят над морем, жгут сердца огнём…
Цыган-скрипач, ну разве виноват ты,
Что плачет в зале каждый о своём…


7. «Как король шёл на войну» произв. Кенемала

Автор музыки Фёдор Фёдорович Кёнеман, стихов- Мария Юзефовна Конопницкая, исполнял-  Фёдор Иванович Шаляпин.

Как король шёл на войну
В чужедальнюю страну –
Заиграли трубы медные
На сраженья на победные!

А как Cтах шёл на войну
В чужедальнюю страну–
Зашумело русско полюшко
На кручину, на недолюшку…

Свищут пули на войне,
Бродит смерть в дыму, в огне…
Бьются ратники отважные,
Стонут ратники сермяжные,

Стонут сермяжные…

Кончен бой… Труба гремит…
С тяжкой раной Cтах лежит…
А король стезёй кровавою
Возвращается со славою!

И навстречу из ворот
Шумно высыпал народ,
Дрогнул града замок стольного
От трезвона колокольного!

А как лёг в могилу Cтах –
Ветер песню пел в кустах
И звенело за дубровами
Колокольцами лиловыми…

««Стах Горский, белорусский шляхтич, жил в конце 16- начале 17- го века. Королём называл сам себя, поскольку действительно был в родстве с польскими и литовскими владетелями. В какой- то момент (в 1602 году) решил, что пора свое королевство провозглашать. В окрестных сёлах развернулась кампания по присяганию (он действительно был популярен) и т.п.. «Тутача, значиць, яго и траванули».
 Белорусская легенда гласит, что мёртвый король мстил своим отравителям»…

8.  Серенада Брага
Гаэтано Брага (9 июня 1829 года, Джулианова, королевство Обеих Сицилий — 20 ноября 1907 года, Милан, королевство Италия) — итальянский композитор и виолончелист.
«Серенада» Гаэтано Брага. Переложение для струнного трио. Исполняют: Де Бруин (скрипка), М. Льжуа (виолончель), М. Делакруа (фортепиана). 1911 год.
Творчество Гаэтано Брага нашло отражение в русской литературе. В повести А.П. Чехова «Чёрный монах» сильным художественным образом является произведение «Серенада» («Валахская легенда») Гаэтано Брага. В повести имеется указание на русский перевод серенады, осуществлённый популярной оперной певицей А.А. Сантагано-Горчаковой: только у неё звуки, тревожащие героиню серенады, названы «гармонией священной», как указано у Чехова (в двух других существовавших в то время переводах (О. Лепко и И.М. Спасского) эти звуки названы «песней неземной»).
Позднее Д.Д. Шостакович представил свой взгляд на «Серенаду», несколько переработав текст Александы Александровны Сантагано-Горчаковой, а также изменив состав исполнителей, создав вариант для сопрано, меццо- сопрано, скрипки и фортепиано. Задуманная им опера «Чёрный монах» так и не состоялась.
Мне  стих А. А. Горчаковой показался немного другим. Я написала его по- своему (музыку не слышала, просто немного подровняла текст.):
Тамара Порышева
- Ах, что за звуки слышу я?  Сердце они пленяют.
На крыльях зефира к нам сюда,  как бы, с небес долетают.
Выдь на балкон, прошу тебя,  откуда, скажи,  звуки эти?

-  Здесь никого не вижу я. Забудь про всё на свете!

(Бог с тобой! Бог с тобой! Бог с тобой!)

Шепчут промеж себя листы, луною озарённы.
Поверь, этот звук- обман мечты. Больна ты. Не мудрено ли?

- О! Нет! Нет! Нет!  Священный звук, Нам смертным непонятен,
В блаженны небеса летит, летит  опять обратно,

Так их  постигла я душой! Покойной ночи, мама,
Меня тот звук манит с собой! Душа достигла храма!
---
Антон Чехов
Черный монах
I
Андрей Васильич Коврин, магистр, утомился и расстроил себе нервы. Он не лечился, но как- то вскользь, за бутылкой вина, поговорил с приятелем доктором, и тот посоветовал ему провести весну и лето в деревне. Кстати же, пришло длинное письмо от Тани Песоцкой, которая просила его приехать в Борисовку и погостить. И он решил, что ему в самом деле нужно проехаться.
Сначала — это было в апреле — он поехал к себе, в свою родовую Ковринку, и здесь прожил в уединении три недели; потом, дождавшись хорошей дороги, отправился на лошадях к своему бывшему опекуну и воспитателю Песоцкому, известному в России садоводу. От Ковринки до Борисовки, где жили Песоцкие, считалось не больше семидесяти верст, и ехать по мягкой весенней дороге в покойной рессорной коляске было истинным наслаждением.
Дом у Песоцкого был громадный, с колоннами, со львами, на которых облупилась штукатурка, и с фрачным лакеем у подъезда. Старинный парк, угрюмый и строгий, разбитый на английский манер, тянулся чуть ли не на целую версту от дома до реки и здесь оканчивался обрывистым, крутым глинистым берегом, на котором росли сосны с обнажившимися корнями, похожими на мохнатые лапы; внизу нелюдимо блестела вода, носились с жалобным писком кулики, и всегда тут было такое настроение, что хоть садись и балладу пиши. Зато около самого дома, во дворе и в фруктовом саду, который вместе с питомниками занимал десятин тридцать, было весело и жизнерадостно даже в дурную погоду. Таких удивительных роз, лилий, камелий, таких тюльпанов всевозможных цветов, начиная с ярко-белого и кончая черным как сажа, вообще такого богатства цветов, как у Песоцкого, Коврину не случалось видеть нигде в другом месте. Весна была ещё только в начале, и самая настоящая роскошь цветников пряталась ещё в теплицах, но уж и того, что цвело вдоль аллей и там и сям на клумбах, было достаточно, чтобы, гуляя по саду, почувствовать себя в царстве нежных красок, особенно в ранние часы, когда на каждом лепестке сверкала роса.
То, что было декоративною частью сада и что сам Песоцкий презрительно обзывал пустяками, производило на Коврина когда- то в детстве сказочное впечатление. Каких только тут не было причуд, изысканных уродств и издевательств над природой! Тут были шпалеры из фруктовых деревьев, груша, имевшая форму пирамидального тополя, шаровидные дубы и липы, зонт из яблони, арки, вензеля, канделябры и даже 1862 из слив — цифра, означавшая год, когда Песоцкий впервые занялся садоводством. Попадались тут и красивые стройные деревца с прямыми и крепкими, как у пальм, стволами, и, только пристально всмотревшись, можно было узнать в этих деревцах крыжовник или смородину. Но что больше всего веселило в саду и придавало ему оживленный вид, так это постоянное движение. От раннего утра до вечера около деревьев, кустов, на аллеях и клумбах, как муравьи, копошились люди с тачками, мотыками, лейками...
Коврин приехал к Песоцким вечером, в десятом часу. Таню и ее отца, Егора Семеныча, он застал в большой тревоге. Ясное, звездное небо и термометр пророчили мороз к утру, а между тем садовник Иван Карлыч уехал в город и положиться было не на кого. За ужином говорили только об утреннике и было решено, что Таня не ляжет спать и в первом часу пройдется по саду и посмотрит, все ли в порядке, а Егор Семеныч встанет в три часа и даже раньше.
Коврин просидел с Таней весь вечер и после полуночи отправился с ней в сад. Было холодно. Во дворе уже сильно пахло гарью. В большом фруктовом саду, который назывался коммерческим и приносил Егору Семенычу ежегодно несколько тысяч чистого дохода, стлался по земле черный, густой, едкий дым и, обволакивая деревья, спасал от мороза эти тысячи. Деревья тут стояли в шашечном порядке, ряды их были прямы и правильны, точно шеренги солдат, и эта строгая педантическая правильность и то, что все деревья были одного роста и имели совершенно одинаковые кроны и стволы, делали картину однообразной и даже скучной. Коврин и Таня прошли по рядам, где тлели костры из навоза, соломы и всяких отбросов, и изредка им встречались работники, которые бродили в дыму, как тени. Цвели только вишни, сливы и некоторые сорта яблонь, но весь сад утопал в дыму, и только около питомников Коврин вздохнул полной грудью.
— Я еще в детстве чихал здесь от дыма, — сказал он, пожимая плечами, — но до сих пор не понимаю, как это дым может спасти от мороза.
— Дым заменяет облака, когда их нет... — ответила Таня.
— А для чего нужны облака?
— В пасмурную и облачную погоду не бывает утренников.
— Вот как!
Он засмеялся и взял ее за руку. Ее широкое, очень серьезное, озябшее лицо с тонкими черными бровями, поднятый воротник пальто, мешавший ей свободно двигать головой, и вся она, худощавая, стройная, в подобранном от росы платье, умиляла его.
— Господи, она уже взрослая! — сказал он. — Когда я уезжал отсюда в последний раз, пять лет назад, вы были ещё совсем дитя. Вы были такая тощая, длинноногая, простоволосая, носили короткое платьице, и я дразнил вас цаплей... Что делает время!
— Да, пять лет! — вздохнула Таня. — Много воды утекло с тех пор. Скажите, Андрюша, по совести, — живо заговорила она, глядя ему в лицо, — вы отвыкли от нас? Впрочем, что же я спрашиваю? Вы мужчина, живете уже своею, интересною жизнью, вы величина... Отчуждение так естественно! Но как бы ни было, Андрюша, мне хочется, чтобы вы считали нас своими. Мы имеем на это право.
— Я считаю, Таня.
— Честное слово?
— Да, честное слово.
— Вы сегодня удивлялись, что у нас так много ваших фотографий. Ведь вы знаете, мой отец обожает вас. Иногда мне кажется, что вас он любит больше, чем меня. Он гордится вами. Вы ученый, необыкновенный человек, вы сделали себе блестящую карьеру, и он уверен, что вы вышли такой оттого, что он воспитал вас. Я не мешаю ему так думать. Пусть.
Уже начинался рассвет, и это особенно было заметно по той отчетливости, с какою стали выделяться в воздухе клубы дыма и кроны деревьев. Пели соловьи, и с полей доносился крик перепелов.
— Однако, пора спать, — сказала Таня. — Да и холодно. — Она взяла его под руку. — Спасибо, Андрюша, что приехали. У нас неинтересные знакомые, да и тех мало. У нас только сад, сад, сад, — и больше ничего. Штамб, полуштамб, — засмеялась она, — апорт, ранет, боровинка, окулировка, копулировка... Вся, вся наша жизнь ушла в сад, мне даже ничего никогда не снится, кроме яблонь и груш. Конечно, это хорошо, полезно, но иногда хочется и еще чего-нибудь для разнообразия. Я помню, когда вы, бывало, приезжали к нам на каникулы или просто так, то в доме становилось как-то свежее и светлее, точно с люстры и с мебели чехлы снимали. Я была тогда девочкой и все- таки понимала.
Она говорила долго и с большим чувством. Ему почему- то вдруг пришло в голову, что в течение лета он может привязаться к этому маленькому, слабому, многоречивому существу, увлечься и влюбиться, — в положении их обоих это так возможно и естественно! Эта мысль умилила и насмешила его; он нагнулся к милому, озабоченному лицу и запел тихо:
«Онегин, я скрывать не стану,
Безумно я люблю Татьяну...» (А. С. Пушкин)
   Когда пришли домой, Егор Семеныч уже встал. Коврину не хотелось спать, он разговорился со стариком и вернулся с ним в сад. Егор Семеныч был высокого роста, широк в плечах, с большим животом и страдал одышкой, но всегда ходил так быстро, что за ним трудно было поспеть. Вид он имел крайне озабоченный, все куда- то торопился и с таким выражением, как будто опоздай он хоть на одну минуту, то всё погибло!
— Вот, брат, история... — начал он, останавливаясь, чтобы перевести дух. — На поверхности земли, как видишь, мороз, а подними на палке термометр сажени на две повыше земли, там тепло... Отчего это так?
— Право, не знаю, — сказал Коврин и засмеялся.
— Гм... Всего знать нельзя, конечно... Как бы обширен ум ни был, всего туда не поместишь. Ты ведь всё больше насчет философии?
— Да. Читаю психологию, занимаюсь же вообще философией.
— И не прискучает?
— Напротив, этим только я и живу.
— Ну, дай бог... — проговорил Егор Семеныч, в раздумье поглаживая свои седые бакены. — Дай бог... Я за тебя очень рад... рад, братец...
Но вдруг он прислушался и, сделавши страшное лицо, побежал в сторону и скоро исчез за деревьями, в облаках дыма.
— Кто это привязал лошадь к яблоне? — послышался его отчаянный, душу раздирающий крик. — Какой это мерзавец и каналья осмелился привязать лошадь к яблоне? Боже мой, боже мой! Перепортили, перемерзили, пересквернили, перепакостили! Пропал сад! Погиб сад! Боже мой!
Когда он вернулся к Коврину, лицо у него было изнеможденное, оскорбленное.
— Ну что ты поделаешь с этим анафемским народом? — сказал он плачущим голосом, разводя руками. — Степка возил ночью навоз и привязал лошадь к яблоне! Замотал, подлец, вожжищи туго- натуго, так что кора в трех местах потерлась. Каково! Говорю ему, а он — толкач толкачом и только глазами хлопает! Повесить мало!
Успокоившись, он обнял Коврина и поцеловал в щеку.
— Ну, дай бог... дай бог... — забормотал он. — Я очень рад, что ты приехал. Несказанно рад… Спасибо.
Потом он все тою же быстрою походкой и с озабоченным лицом обошёл весь сад и показал своему бывшему воспитаннику все оранжереи, теплицы, грунтовые сараи и свои две пасеки, которые называл чудом нашего столетия.
Пока они ходили, взошло солнце и ярко осветило сад. Стало тепло. Предчувствуя ясный, веселый, длинный день, Коврин вспомнил, что ведь это ещё только начало мая и что ещё впереди целое лето, такое же ясное, весёлое, длинное, и вдруг в груди его шевельнулось радостное молодое чувство, какое он испытывал в детстве, когда бегал по этому саду. И он сам обнял старика и нежно поцеловал его. Оба, растроганные, пошли в дом и стали пить чай из старинных фарфоровых чашек, со сливками, с сытными, сдобными кренделями — и эти мелочи опять напомнили Коврину его детство и юность. Прекрасное настоящее и просыпавшиеся в нём впечатления прошлого сливались вместе; от них в душе было тесно, но хорошо.
Он дождался, когда проснулась Таня, и вместе с нею напился кофе, погулял, потом пошёл к себе в комнату и сел за работу. Он внимательно читал, делал заметки и изредка поднимал глаза, чтобы взглянуть на открытые окна или на свежие, ещё мокрые от росы цветы, стоявшие в вазах на столе, и опять опускал глаза в книгу, и ему казалось, что в нём каждая жилочка дрожит и играет от удовольствия.
II
В деревне он продолжал вести такую же нервную и беспокойную жизнь, как в городе. Он много читал и писал, учился итальянскому языку и, когда гулял, с удовольствием думал о том, что скоро опять сядет за работу. Он спал так мало, что все удивлялись; если нечаянно уснёт днем на полчаса, то уже потом не спит всю ночь и после бессонной ночи, как ни в чём не бывало, чувствует себя бодро и весело.
Он много говорил, пил вино и курил дорогие сигары. К Песоцким часто, чуть ли не каждый день, приезжали барышни- соседки, которые вместе с Таней играли на рояле и пели; иногда приезжал молодой человек, сосед, хорошо игравший на скрипке. Коврин слушал музыку и пение с жадностью и изнемогал от них, и последнее выражалось физически тем, что у него слипались глаза и клонило голову на бок.
Однажды после вечернего чая он сидел на балконе и читал. В гостиной в это время Таня — сопрано, одна из барышень — контральто и молодой человек на скрипке разучивали известную СЕРЕНАДУ БРАГА (текст А.А. Горчаковой)
-Ах, что за звуки слышу я?
 Сердце они пленяют.
И на крыльях зефира к нам сюда,
 Как бы, с небес долетают.
Выдь на балкон, прошу тебя!
Скажи, откуда звуки те идут?
- Здесь никого не вижу я,
Спи, мой друг, Бог с тобой!
Шепчут промеж себя листы,
Озарённые луною.
Верь, это звук- обман воображенья,
Ты так больна. Мудрено ли?
- Нет! Нет!
Нет, то гармония священная,   
Нам, смертным непонятна,
И в небеса, небеса блаженные
Летит опять обратно,
Её  постигла я душой!
Покойной ночи, мама,
Меня тот звук манит с собой!
Коврин вслушивался в слова — они были русские — и никак не мог понять их смысла. Наконец, оставив книгу и вслушавшись внимательно, он понял: девушка, больная воображением, слышала ночью в саду какие- то таинственные звуки, до такой степени прекрасные и странные, что должна была признать их гармонией священной, которая нам, смертным, непонятна и потому обратно улетает в небеса. У Коврина стали слипаться глаза. Он встал и в изнеможении прошёлся по гостиной, потом по зале. Когда пение прекратилось, он взял Таню под руку и вышел с нею на балкон.
— Меня сегодня с самого утра занимает одна легенда, — сказал он. — Не помню, вычитал ли я её откуда или слышал, но легенда какая- то странная, ни с чем не сообразная. Начать с того, что она не отличается ясностью. Тысячу лет тому назад какой- то монах, одетый в чёрное, шёл по пустыне, где- то в Сирии или Аравии... За несколько миль от того места, где он шёл, рыбаки видели другого чёрного монаха, который медленно двигался по поверхности озера. Этот второй монах был мираж. Теперь забудьте все законы оптики, которых легенда, кажется, не признаёт, и слушайте дальше. От миража получился другой мираж, потом от другого третий, так что образ черного монаха стал без конца передаваться из одного слоя атмосферы в другой. Его видели то в Африке, то в Испании, то в Индии, то на Дальнем Севере... Наконец, он вышел из пределов земной атмосферы и теперь блуждает по всей вселенной, всё никак не попадая в те условия, при которых он мог бы померкнуть. Быть может, его видят теперь где- нибудь на Марсе или на какой- нибудь звезде Южного Креста. Но, милая моя, самая суть, самый гвоздь легенды заключается в том, что ровно через тысячу лет после того, как монах шёл по пустыне, мираж опять попадёт в земную атмосферу и покажется людям. И будто бы эта тысяча лет уже на исходе... По смыслу легенды, чёрного монаха мы должны ждать не сегодня — завтра.
— Странный мираж, — сказала Таня, которой не понравилась легенда.
— Но удивительнее всего, — засмеялся Коврин, — что я никак не могу вспомнить, откуда попала мне в голову эта легенда. Читал где? Слышал? Или, быть может, чёрный монах снился мне? Клянусь богом, не помню. Но легенда меня занимает. Я сегодня о ней целый день думаю.
Отпустив Таню к гостям, он вышел из дому и в раздумье прошёлся около клумб. Уже садилось солнце. Цветы, оттого что их только что полили, издавали влажный, раздражающий запах. В доме опять запели, и издали скрипка производила впечатление человеческого голоса. Коврин, напрягая мысль, чтобы вспомнить, где он слышал или читал легенду, направился, не спеша, в парк и незаметно дошёл до реки.
По тропинке, бежавшей по крутому берегу мимо обнаженных корней, он спустился вниз к воде, обеспокоил тут куликов, спугнул двух уток. На угрюмых соснах кое- где ещё отсвечивали последние лучи заходящего солнца, но на поверхности реки был уже настоящий вечер. Коврин по лавам перешёл на другую сторону. Перед ним теперь лежало широкое поле, покрытое молодою, ещё не цветущею рожью. Ни человеческого жилья, ни живой души вдали, и кажется, что тропинка, если пойти по ней, приведёт в то самое неизвестное загадочное место, куда только что опустилось солнце и где так широко и величаво пламенеет вечерняя заря.
«Как здесь просторно, свободно, тихо! — думал Коврин, идя по тропинке. — И кажется, весь мир смотрит на меня, притаился и ждёт, чтобы я понял его...»
Но вот по ржи пробежали волны, и легкий вечерний ветерок нежно коснулся его непокрытой головы. Через минуту опять порыв ветра, но уже сильнее, — зашумела рожь, и послышался сзади глухой ропот сосен. Коврин остановился в изумлении. На горизонте, точно вихрь или смерчь, поднимался от земли до неба высокий чёрный столб. Контуры у него были неясны, но в первое же мгновение можно было понять, что он не стоял на месте, а двигался со страшною быстротой, двигался именно сюда, прямо на Коврина, и чем ближе он подвигался, тем становился все меньше и яснее. Коврин бросился в сторону, в рожь, чтобы дать ему дорогу, и едва успел это сделать...
Монах в чёрной одежде, с седою головой и чёрными бровями, скрестив на груди руки, пронёсся мимо... Босые ноги его не касались земли. Уже пронесясь сажени на три, он оглянулся на Коврина, кивнул головой и улыбнулся ему ласково и в то же время лукаво. Но какое бледное, страшно бледное, худое лицо! Опять начиная расти, он пролетел через реку, неслышно ударился о глинистый берег и сосны и, пройдя сквозь них, исчез как дым.
— Ну, вот видите ли... — пробормотал Коврин. — Значит, в легенде правда.
Не стараясь объяснить себе странное явление, довольный одним тем, что ему удалось так близко и так ясно видеть не только чёрную одежду, но даже лицо и глаза монаха, приятно взволнованный, он вернулся домой.
В парке и в саду покойно ходили люди, в доме играли, — значит, только он один видел монаха. Ему сильно хотелось рассказать обо всем Тане и Егору Семёнычу, но он сообразил, что они наверное сочтут его слова за бред, и это испугает их; лучше промолчать. Он громко смеялся, пел, танцевал мазурку, ему было весело, и все, гости и Таня, находили, что сегодня у него лицо какое- то особенное, лучезарное, вдохновенное, и что он очень интересен.
---

Вот так, одна АФИША прояснила мир 1906 года. Глубинка!
Человечность, Взаимопомощь, Юмор, Одухотворённость!... Если бы в то время не расписали номера, кто бы когда узнал о них? Повторюсь, благотворительный концерт был дан в помощь погорельцам Аткарского уезда артистами- любителями Камышинского уезда, в то время Саратовской губернии…
В концерте были, конечно, только творческие номера, а я немного собрала «сопутствующий» материал.
Вот теперь всё.
Выводы делать Вам!