В.И.К
(часть третья)
Люди.
Каждый непохожий человек очень похож на такого же непохожего человека.
1
В четверг двадцать восьмого апреля на еженедельной встрече «А что у тебя» было не многолюдно. Присутствовали всего шесть человек, не считая доктора Рубенштейн. Встречи проходили на третьем этаже в одном из самых больших залов четвертого корпуса. Изначально этот корпус был студенческим, здесь проходили классы по клинической психиатрии, когда клиника еще была открытой и научно-исследовательской. Зал, в котором по кругу сидели Зои, Лиза, Эмма и Констанция, а также Том и Эрик, использовался обычно как склад. Размером восемьдесят квадратных метров он когда-то был просторным и светлым, но сейчас массивные бордовые шторы и нагромождённые друг на друга вещи делали его тёмным и душным. В самом углу у окна были сложены винтажные стулья, использующиеся только для важных торжеств, устраиваемых директором, а в левом, стояли коробки с елочными игрушками и разобранными искусственными елками.
Группа во главе с доктором Рубенштейн занимала ближайшую к выходу часть зала. Настенные лампы включать не разрешалось, и ребята вышли из положения поставив вокруг себя напольные лампы, светившие некоторым прямо в лицо.
Ну вот, сейчас они снова будут жаловаться на свои постоянные недомогания, подумала Доктор Рубенштейн и поправила рукава темно-коричневой блузки. Мы уже давно могли перейти на новый уровень лечения. Побыстрей бы ежеквартальное собрание персонала и я снова подниму тему о закрытии этих встреч. А пока придётся следовать распоряжению Директора, который вычитал про благоприятное воздействие групповой терапии в одном сомнительном, но довольно известном журнале о здоровье, и это, к сожалению, не подлежит обсуждению.
Доктор Рубенштейн открыла папку с записями и посмотрела на ребят.
- Ну, что у тебя, Зои, - без особого интереса спросила доктор, тем самым открыв сегодняшнюю встречу.
- У меня? У меня, - немного подумав, ответила Зои, – мне с выходных снова снятся плохие сны. Последние несколько месяцев были относительно спокойными, я видела родителей, школьных друзей, измены, ссоры. Но с прошлой субботы я снова вижу человеческие трупы. – По ее лицу проскользнула нервная улыбка. - Давно их не было, а сейчас они повсюду. В моем первом сне была горная река. Она была бурная и прозрачная. По реке спускались люди, некоторые прыгали в нее прямо с камней. Я смотрела из окна автобуса и всё думала - нельзя же так без подготовки. Когда мы остановились в низине и вышли из автобуса, то заметили плывущие по реке трупы, за которыми по камням бежали их близкие. Трупы прибивало к берегу, и мы увидели их изуродованные тела. - Зои разглаживала мокрыми ладонями свое черное гофрированное платье. - Недалеко от нас парень, которого я видела из автобуса, вытаскивал из воды свою девушку. У нее вместо левой ноги был обрубок с висевшими по краям лоскутами кожи, словно в нее попала самодельная бомба. Там были и другие. Одни с размозжёнными головами, другие с торчавшими внутренними органами. Мне не было страшно, я не чувствовала отвращения, я просто повернулась и спросила у мамы есть ли у нас деньги для шофёра, который отказался ехать дальше без дополнительной платы. Она ответила - нет. Тогда я предложила свои последние, думая о том, что надо поскорее отсюда уехать.
Во втором сне я приехала на каторжные работы, — продолжила Зои после недолгого молчания. – Что-то знакомое и не знакомое одновременно: дома, дворы, дети. Мы зашли внутрь одного здания и встали в очередь у лестницы. Вдруг с улицы послышались какие-то крики. Я поднялась на самый верхний этаж, хотя кто-то предупреждал этого не делать, и посмотрела в окно. Группа детей смотрела на мужчину в телогрейке, который еле-еле стоял на ногах. И тут я начала пересматривать произошедшее в замедленном действии. Этот мужчина был педофилом. Он подошел к детям, но один из их успел проткнуть его ножом, нанеся ему смертельный удар в живот. Мужчина сначала пошатнулся, потом согнулся по полам и медленно упал на белый асфальт, покрытый снегом и льдом. Дети начали его медленно окружать, а асфальт вокруг него перекрашиваться в красный.
Зои замолчала, посмотрев сначала на доктора Рубенштейн, а потом на Констанцию.
- Может не надо было начинать эту тему, что бы потом не надо было расстраиваться - сказал Том перехватив грустный взгляд Зои, и продолжил складывать самолетик из небольшого клочка белой бумаги.
- А мне однажды приснился сон, я, конечно, его полностью не помню, но постараюсь. – начала тут же свой рассказ Констанция, желая поддержать подругу. - Все происходило на деревянном пирсе в форме буквы Т. Я стояла на самом краю, и смотрела на прозрачную бирюзовую воду. Не было слышно ни шума прибоя, ни ветра, вокруг была только глухая тишина. Неожиданно я увидела возле себя девочку лет десяти. В руках у нее были маленькие маникюрные ножницы, такие же, как и у меня. Она посмотрела мне прямо в глаза и начала прокалывать ими себе левый глаз. В следующее мгновение мы уже стоим в другой части пирса. Я пытаюсь оттолкнуть ее от себя и сталкиваю в воду. Она начинает падать спиной, но в последний момент хватает меня за руку. Я начинаю падать вместе с ней и просыпаюсь.
Доктор Рубенштейн открыла бутылку воды, стоявшую на комоде позади неё, и налила в стакан. Она бесшумно выпила почти половину, потом посмотрела на сидящих вокруг нее ребят и перевела дыхание. Это была не молодая, но очень привлекательная женщина. У нее была тонкая шея и сухие длинные пальцы, к которым она всегда идеально подбирала украшения. Ее длинные темные волосы были аккуратно уложены на затылке. В отличие от других сотрудников клиники, она одевалась со вкусом, предпочитая коричный и другие земляные оттенки. Доктор Рубенштейн родилась в семье мясника и воспитательницы средних классов. Постоянно отсутствующий отец и авторитарная мать предопределили выбор ее будущей профессии. Ходили слухи, что сам Директор предпринимал попытки завоевать ее сердце, ухаживания которого она отвергала каждый раз. Она вела групповую терапию каждую неделю по четвергам, приезжая на нее из города. Необычайно уравновешенная и отстраненная Доктор Рубенштейн на сегодняшней встрече чувствовала себя не уютно, о чем говорила ее едва заметная сжатая челюсть. Случайно возникшая тема снов, пробуждала в ней давно забытые воспоминания.
А у меня, а у меня однажды был сон, вы только послушайте! – нарушила воцарившуюся тишину своим восторженным голосом Лиза. - Мне тоже однажды приснился фантастический сон! - вскрикнула она, словно речь шла о достижениях в школьных чемпионатах. - В каком-то совершенно белом пространстве, в каком-то помещении без окон и дверей, без стен, где вокруг всё белым бело, стояла деревянная одноместная кровать с белым постельным бельем без покрывала. Я стояла возле нее, когда заметила приближающуюся мужскую фигуру. Возникло чувство тревоги и в голове промелькнула мысль, что он пришел не просто так. Я среагировала незамедлительно и в тот же момент начала с ним драться. Я была сильнее его, но драться с ним было тяжело. Спустя какое-то время он все же упал, а я, взяв его голову обеими руками, ударила ею об пол. Потом я подняла край кровати и со всей силы бросила её. Послышался звук словно об пол разбился переспелый арбуз. Я опустила глаза и увидела его голову, превратившуюся в месиво из костей и мозга.
- Переспелый арбуз? Переспелый арбуз, Лиза? Что ты вообще делаешь в этом месте? - раздраженно сказал Эрик. Он поправил спавшую на лоб прядь волос и посмотрел на нее в упор. – Я никак не могу этого понять.
Она ничего не ответила, а только обиженно сжала губы и прищурившись посмотрела куда-то вдаль.
- Кто-нибудь еще что-то хочет рассказать? - спросила группу доктор Рубенштейн, и посмотрела на часы. Ей хотелось побыстрее закончить встречу и забыть всё о чем рассказывали ребята.
- Да, я хочу рассказать. – сказал Том
- Ты серьезно Том? – перебил его Эрик, озвучивая тайные мысли Доктора Рубенштейн. Тема казалась ему отвратительной. Его мало интересовали чьи-то сны, а тем более трупы и места смерти. То, что снилось ему во сне, тут же забывалось в момент пробуждения.
- Да, думаю да, - ответил Том, явно подбирая слова для своего рассказа. – Я помню этот сон со времен университетской жизни.
- Всё я больше этого не вынесу! Это какой-то бред! - разозлился Эрик и достал из кармана пачку сигарет. Он закурил сигарету и вызывающе посмотрел на доктора. - Не могу поверить, что мы все еще говорим на эту тему!
Доктор Рубештейн ничего не ответила.
Том молчал пару минут, потом поправил ворот голубой рубашки и продолжил:
- Дело было, кажется, ночью. Солнечного света по крайне мере там не было. Я стоял у обычного сельского поля, на котором было много народу. Я не замечал, чем они заняты, а просто видел картину целиком. Видел свет от дорожных фонарей, золотистую траву, черное небо и проселочную дорогу. Внезапно откуда-то с правой стороны, с другого конца поля стали доноситься крики. Люди стали бежать мимо меня в противоположную сторону. Я пригляделся и увидел ряд комбайнов, медленно движущихся с востока на запад. Не знаю, были ли в них водители, но машины шли прямо, не меняя курс. Комбайны работали, люди бежали, огромные барабаны вертелись. Вокруг был только свет фонарей, золотистая трава и оторванные конечности, разлетающиеся на несколько метров. Я попытался закричать, но не смог. Из груди вырывался лишь беззвучный крик. Я попытался убежать, но не мог. Так и стоял не силах пошевелиться, словно заколдованный. Проснувшись от собственного крика, я прокричал в никуда еще пару секунд. Прошло уже более десяти лет, а я до сих пор помню этот сон.
Когда Том закончил, никто из присутствующих не произнес ни слова. Было слышно, как люди из второго корпуса идут на ужин, как сторож ругается и бегает за вырвавшимся щенком, который служил скорее развлечением, чем охранником территории. Лиза, сидевшая напротив Тома, боялась шелохнуться, и кажется боялась даже дышать. Зои думала о своих снах и сравнивала их со снами других. Не зря же они все попали в эту клинику, думала она, ведь даже и сны им сняться об одном и тоже. Всё мысли Эрика были заняты комбайном.
Все сидящие по кругу на бордовых старинных стульях, которыми, владел какой-то барон, и доставшихся директору на аукционе за гроши, так ясно ощущали ужас, творившийся во снах, так четко чувствовали запах крови и смертей, что воздерживались обсуждать свои сны еще долгие-долгие месяцы. Это продолжалось до тех пор, пока однажды к ним на встречу не пришел новенький мальчик и не стал рассказывать о своих любимых снах, в которых он чувствовал прикосновения людей, а потом еще несколько дней ощущал их наяву.
В тот вечер ребята ушли со встречи немного раньше обычного. Около шести часов они разошлись по комнатам, а к восьми, как обычно собрались в столовой. Они старались ужинать в полной тишине, насколько это было возможно в столовой полной пациентами. В тот вечер еда казалась им на один вкус, что рыба, что мясо, что рис, что макароны. Они давно стали замечать, что если закрыть глаза, то совершенно не отличимыми становились блюда.
Групповая терапия наподобие "А я что у тебя" призвана была облегчать состояние пациентов В.И.К и помогать общему лечению. На встречах они могли открыто говорить о беспокоящих их проблемах, будь то физических или душевных, но обсуждать эти темы вне встреч было запрещено. Последнее создавало немало дискомфорта, ребята были вынуждены носить свои проблемы в течение недели словно коромысла на плечах. К тому же однобокая и безучастная организация встреч со стороны персонала добавляла тяжести и наносила еще больший вред пациентам.
2
- Сказать тебе чего я боюсь больше всего в жизни? – робко спросила Эмма.
- Скажи, – ответил, Эрик, сидевший с ней рядом на синем диване.
- Потерять его любовь, – сегодня она сильнее обычного скучала по близким.
- А еще?
- Еще я боюсь одиночества. Боюсь, что даже когда я буду старой и окруженной детьми, я все равно буду чувствовать себя одиноко.
- А еще?
- А еще я боюсь, что если буду, много есть картошку, то наберу лишних килограммов.
- Нелегкая у тебя жизнь, однако.
- Да нет, я бы сказала иначе, только вот выразить не могу. Слов нет, понимаешь? – Она повернула голову и посмотрела ему в глаза. – Это когда в голове у тебя так много мыслей, а выразить их не получается. Беспорядок будто в моей квартире со всех полок попадали вещи. Словно ночью налетел ураган, а я просто забыла закрыть окно. И вот на утро все шкафы открыты, дом верх дном, а суп, сваренный вчера, полон дождевой воды. Я решила надеть голубое платье с зеленой лентой на поясе и прогуляться. Подумала, может, развеется грусть, и появятся силы для уборки. На полу в одной из комнат, я увидела кончик зеленой ленты и страшно обрадовалась. Я стала тянуть, но старые, тяжелые, никому не нужные вещи лежали сверху, и не позволяли ее вытащить. И вот уже который день, я сижу в бардаке и держу в руках эту зеленую ленту. И уйти не могу, и разобрать не получается. Вот мыслей - как этих вещей - миллион. А слов нет, и платье не найти.
Эрик молча обнял ее за плечи. Он был молод и полон сил. В двадцать один год в нем еще горел огонь, поддерживающий тепло и желание изменить мир. Он верил в то, что партия "Свободные и Непохожие" добьется своего и, что их всех освободят. Он жил днем, когда выйдет на злобу его старшим братьям, упрятавшим его в клинику из страха делить родительскую любовь на троих. Это был высокий блондин с темно-карими глазами, никогда не чувствовавший недостатка в женском внимании, но давно не получавший от этого никакого удовольствия. Он знал, как поддержать расстроенную девушку, как и любого собеседника, в принципе.
- А знаешь, мне снова хочется на наш пруд. Несправедливо, что нам запретили туда ходить. – сказал Эрик, пытаясь увести Эмму в мир без платьев и зеленых лент. – Мне кажется это Лиза проболталась. Ну та, которая Елизавета. Вот кто ее просил?!
- Ну знаешь, некоторым людям очень нравится хвастаться. Они в этот момент думают только о себе, а не о других . Может она просто хотела показать Директору как сдружилась с нами и какие делает успехи, – Эмма с радостью подхватила новую тему, зная, что не все ее проблемы нуждаются в обсуждении.
- Да я не об этом! Мне кажется, она из тех людей, которые тупо не умеют молчать. Они в принципе не знакомы с тишиной, молчанием и покоем. Мне кажется, Лиза, простите Елизавета, именно такая. Когда возникает секундная пауза, в ее голове тут же загорается красная лампочка и слова сами вырываются из ее уст. Они заполняют собой все пространство и напрягают мозг. Я встретил однажды такого парня, ему было девятнадцать, я думал, он перерастет. Потом, через пару месяцев, я встретил другого парня, лет тридцати. И понял, что с первым, наверное, ничего не произойдет. Но смотря на Лизу, в ее тридцать пять, я понимаю, что бессмысленно ждать изменений в человеке. Они не меняются.
- А их ли это вина? Не кажется тебе, что ты немного категоричен?! – Эмма была немного смущена суждениям Эрика. Он почти всегда говорил, что думал, а думал он порой чересчур прямолинейно:
- Категоричен? Но я стараюсь не выходить за рамки. Я озвучиваю лишь то, что люди не хотят слышать. При этом я же не лезу в чужую жизнь. Если только кто-то не попросит моего совета. Это моя взрослая жизнь и она мне нравится.
- Да, Эрик, тебе наверное не легко. О таком мало кому скажешь, да и мало кто поймет. – он нравился ей немного больше, чем она себе позволяла.
3
- А что случилось, Констанция? – Зои стояла на ступеньках босиком, в легкой черной рубашке и с шапкой на голове.
- Когда я ее увидела, она была уже на грани. – ответила Констанция подавляя слезы.
- А ее можно было спасти?
- Думаю, нет. Я трясла ее, добивалась получить ответ, но она молчала. Ее глаза смотрели куда-то далеко сквозь меня. Мне кажется, она не хотела уходить, но и оставаться ей не было смысла. Я прошептала, что скоро вернусь и убежала обратно за помощью. Когда я вернулась, ее уже не было. Я оббежала всё вокруг и вернулась к крыльцу. - Констанция выпускала пар изо рта, и наблюдала, как он испаряется в желтом свете фонаря. Зои постояла с ней еще немного и поднялась к себе.
Эрик принес Эмму на крыльцо ближе к восьми часам. Она была мертва. Ее голову покрывал зеленый шёлковый платок, подаренный им на день рождения. Он положил ее на ступеньки, накрыл своей коричневой кожаной курткой и сел рядом.
Прошел час, на улице стемнело и похолодало. За это время к ним два раза подходил Директор. Он нервничал из-за происшедшего, такое за его практику случалось впервые, и он очень не хотел, чтобы это повлияло на его репутацию. Доктор Швит пришел к часам девяти и сказал, что машина приедет через пару минут. Еще через пару минут, Констанция положила руку Эрику на плечо, и сказала, что уходит. Она была уже на последней ступеньке, когда услышала:
- А давно ли ты была счастлива, Констанс? Так, по-настоящему?
Она задержалась на пару секунд, но, не повернув головы и ничего ему не ответив, зашла в здание.
4
Вечером в клинике было принято решение организовать встречу для всех желающих. На нее пришли те, кто переживал из-за случившегося, те, кто хотел переживать и кому было просто любопытно. Она проходила на первом этаже центрального здания, там, где мраморным был, не только пол, но даже стены и потолок. Там вошедших людей величественно встречали четыре колоны, а по бокам золотистые диваны. У каждого дивана стоял стеклянный позолоченный столик квадратной формы с фарфоровой египетской кошкой в центре него.
На ночной встрече присутствовали корреспонденты и фотографы, наспех найденные в соседнем городке, а с верхних этажей были спущены лучшие стулья. Всё, тем холодным майским вечером, делалось для того, чтобы Директор мог показать общественности работу, проведенную с пациентами.
Прежде чем началась официальная часть, в тишине огромного мраморного зала слышалось только легкое всхлипывание некоторых пациентов и громкое урчание голодных желудков. Половина третьего и четвертого корпуса, а именно те, кто был частичным свидетелем смерти Эммы, отказались от ужина, поэтому, когда в зале кто-то открыл бутылку газированной воды, тишина тут же была нарушена протянутыми руками.
А на завтра ведь никто и не вспомнит о ней, расстроено думала Констанция, покусывая воротник растянутого на ней коричневого свитера. Все будут искать себя в местной газете, и пересказывать случившееся, не стесняясь приукрашивать событие. Она сидела в самом дальнем углу позади золотого дивана. Огромные входные двери с большими металлическими ручками не двигались, на часах было одиннадцать ночи. Безучастные лица присутствующих и их равнодушные вздохи наполняли огромный зал и отравляли воздух. Констанция наблюдала за входной дверью, надеясь, что Эрик тоже придет. Несмотря на всю унизительность этой встречи, она верила, что оно могло принести кому-то пользу. Через четверть часа занудной речи директора, и следующего за ним монолога доктора Швита о психической патологии и суициде, Констанция решила уйти. Она накинула на себя пальто, еще раз прошлась по залу глазами и вышла.
Констанция вышла на крыльцо и спустилась вниз по лестнице. На территории клиники царила мертвая тишина. Исчезли даже охранники. При тусклом свете фонарей она могла разглядеть лишь свои белые лакированные туфли, и исчезающие от соприкосновения с ними снежинки. Она села на скамейку у дерева, где еще пять часов назад висело тело Эммы, и посмотрела куда-то в темноту. Констанция знала, что где-то там напротив нее река, а слева от нее - огромный город.
5
До того, как попасть в клинику, Эмма жила в этом городе, она знала его наизусть. Он был тем, кто подарил ей мечты и тем, кто забрал ее юношеские надежды.
Жизнь в нем всегда летела со стремительной скоростью. Там не было счета времени, часов, дней и недель. Горожане засыпали с восходом солнца, а просыпались к закату. Компании, люди, толпы. Не запоминались лица, имена, характеры. Марихуана, алкоголь, табак. Влюбленность, зависть, ревность, секс, ссоры и драки. Страны, города, континенты - все смешивалось в этом городе. Разные устои, традиции, взгляды. Отношение к жизни. Отношения в жизни. Все выливалось в общий котел и растворялось. Никто не разбирал, что к чему, что надо или не надо - все просто брали и потребляли.
Пустота. Пустота, как зияющая дыра. Стоило Эмме поднять голову как начинало болеть в груди. Было пусто и больно. Чем чаще, такие же, как и она, пытались вылезти из этого хаоса, тем сложнее им было. Брошенная ими же когда-то леска с наживкой, прочно удерживала сейчас всех в этом котле. Жизнь их стала похожа за сумасшедший забег - туда-сюда - из котла в котел. Они из последних сил искали уголок спокойствия, пропадали в социальных сетях, в алкоголе, марихуане, в толпе, в постоянно сменяющих друг друга людях. Они пытались прикрыть ноющую дыру и как-то себя успокоить.
Город напоминал огромную клетку в зоопарке. Одни жили там с рождения, бездумно следуя установленным правилам. Привыкшим жить и гадить, где живешь, эта клетка казалась домом. Они с радостью забывали человеческие ценности и следовали зову своей гнилой души. Другие сходили там с ума и поступали, так как поступали. Возможно, это теснота делала их такими. Возможно, они хотели свободы. Мало кто справлялся с таким ритмом и образом жизни. Горожане круглый год устраивали бессмысленные карнавалы, смотрины, корриды. Они желали зрелищ, по окончанию которых стремились только к удовлетворению своих животных потребностей. Эмма доставала и одевала свою лучшую броню, желая слиться с окружающими и не потерять себя. Но в какой-то момент она сдалась, у нее не было больше сил бежать такой бессмысленный марафон - она растеряла себя по дороге. Ей было больно от поступков других, но свои поступки ранили не меньше. Горечь от происходящего образовывала осадок, заполняя пустоту, которая поглощала свою хозяйку без остатка.
Как это ни странно, Эмма с самого детства хотела жить в этом городе. Она грезила о нем, писала письма Санта-Клаусу. С седьмого класса она искала в нем университеты и видела себя сидящей в своей редакции на пятьдесят пятом этаже. Внешностью она была похожа на папу со своими густыми каштановыми волосами и тонкими губами, а характером на маму, наивную и вечно летающую где-то в облаках. За все то недолгое время пребывания в клинике, подружиться она успела только с Эриком и Зои.
По вечерам Эмма садилась на скамейку у центрального здания и смотрела с холма на город. Даже двухметровая стена, находящая под постоянным напряжением, не могла скрыть его манящую красоту. Каждый раз, как только загорались огни ночного города, несбывшиеся надежды Эммы, живущие в ее сердце, разрывали ее душу, принося нестерпимую боль в груди.