Валька появилась у нас в посёлке, когда ей только исполнилось 45. Как есть ягодка зрелая. Всё при ней: и фигура, и взгляд озорной, и голос звонкий.
Одевалась она по-городскому.
Наши бабы смотрели на это по-разному: кто - с ухмылкой, кто - с осуждением, но больше-то с завистью.
Ну, это и понятно...
Муж-то её сначала вернулся в родной посёлок один.
Наши как прознали, что он от второй жены ушёл, так сразу глядеть по-другому стали. «Разборчивый или ходок ?» - всё гадали да судачили меж собой.
Ну и заглядывались, конечно. Не без этого. А что?! Красивый, с образованием, и не ругается, даже когда выпьет.
Все разведёнки и переспелки, да и кое-какие замужние бабы в его сторону так глядели, что не понять мог разве что слепой.
Но этот городской всё переводил в шутку. И «нет» не говорил, но и скорой победы не обещал. Многих это заводило. И вот, когда каждая уж на что-то надеялась, он привёз в посёлок Вальку.
Нет! Ну это ж надо?! Бабы расценили это как предательство. Уж какого другого добра, а красивых баб в посёлке хватало.
Да её и бабой-то назвать было неловко: всё смеётся, как малолетка бестолковая, всё на замужество своё нарадоваться не может, вот и ходит вприпрыжку.
Джинсы среди баб не в ходу тогда ещё были, а она всё в них, да куртках разных.
И красивой-то больно не назовёшь, а вот мужики стали засматриваться.
И какие мужики?! Старики!
Может кто и помоложе глядел, но те поосторожней пялились, а вот про трёх её ухажёров точно знаю. Потому как сама видала.
Первый — Федотыч – в старики ещё и не попал, хотя на пенсии уж не первый год в огороде спину гнул. А вот зимой-то, как от земли разогнётся, так по посёлку гулять начинает: от церкви до школы, от неё к почте и дальше - до кладбища... Да ещё раз по всему кругу.
Валька-то в школе работала.
Учителкой была. Валентиной Сергеевной.
Вот он так путь-то свой рассчитал, что в аккурат каждый день её у школы-то и встречал.
Я в магазин свой бегу, она — в школу, а Федотыч — по маршруту. Сколько раз видала: как её заметит, сразу руку к картузу, или что там у него лысину-то прикрывает, и поклон головой.
Не с первого раза и услышала-то: «Здравствуй, красавица!»
Вроде как только ей.
Прям умора, да и только.
Валька с ним тоже поздоровкается, а сама сразу в краску! Щёки румянятся. А ему, видать, приятно, что бабу уважил. Идёт — светится весь, как медный пятак на солнце. И смех и грех. Раньше-то за ним такого не замечали.
Всю жизнь своей Любане верным был. И не смотри, что из шкиперов. На махонькой барже всю жизнь проходил...
Другой её ухажёр – наш бывший фельдшер.
Тот всю жизнь бобылём прожил. Мать у него больная была. Вот он за ней долго ходил. А потом уж и привык, видно, без бабы обходиться. Да ещё и слышать-то плохо стал. Как остановится с кем из мужиков, так разговор на весь посёлок слыхать. Да раза два ещё и переспросит.
И вот стоит он как-то раз с таким же глухим пеньком, одной рукой за палку держится, другой — ухо расправляет, чтобы лучше, значит, слышать.
А тут как раз и Валька из школы с тетрадками своими идёт, песню про себя мурлычет. Есть у неё такая привычка.
Фельдшер-то её издалёка увидал. Глаза у него нормально видят. Это только уши не слышат. Так он своего друга той рукой, что у уха-то держал, в сторону отодвинул, чтоб ему, значит, обзор не загораживал. И ну кланяться, ну кланяться. Раза три успел поклон-то отбить, пока Валька за домом не скрылась.
А я стою – из последних сил терплю, чтоб не засмеяться. Вроде и фельдшера обидеть неловко, но и поклоны эти уж кого хочешь уморят. Другой-то дедок, что рядом стоял, ничего не понял. За что его в сторону отодвинули?... Валька-то далеко прошла, может, и не заметила ухажёра.
А третий случай прямо в магазине у нас случился. Я за прилавком стою — народ обслуживаю. День был жаркий. Народу не так чтоб много, но очередь – человек семь – стоит.
Валька последней в ней была.
И заходит тут в магазин Пётр Алексеевич. Еле ноги передвигает. Клюшка его о порог задела, так он, чуть не упал. Хорошо, двое мужиков, те что первыми стояли, подбежали – удержать
успели. Пот у него из под шляпы соломенной прямо по щекам течёт. Я сразу из подсобки вынесла ему табуретку. Он сел, платок из брюк достал, утирается — отдышаться не может.
Мы уж хотели в скорую звонить, но он только рукой махнул. Достал таблетку какую-то - и в рот.
Ну я – опять за прилавок. Работа есть работа. А сама одним глазом за Петром Алексеевичем слежу. Не хватало ещё, чтобы в мою смену наш бывший зав.клубом помер.
Народ у нас тоже странный. Особенно бабы: пока стоят – всё перемелят, рот не закроют, а что брать будут – не подумают. Зато потом передо мной начинают витрины разглядывать. Не в галерею пришли! Раньше определиться могли бы!
Ну и в тот день очередь не больно быстро шла.
Петру Алексеевичу уже полегчало. Сидит — платочком обмахивается. А тут Валька, то есть Валентина Сергеевна как раз напротив меня и встала. Оттараторила, как надо. Прям отличница — ни дать, ни взять.
Я ей, значит, кефир с молоком передаю, деньги беру и вижу, что наш зав.клубом со своего места кряхтя, встал, руку вперёд протянул, я так подумала, что мне деньги передать хочет, а он Вальку за задницу ущипнуть решил. Да не получилось... Пальцы соскользнули.
Валька от неожиданности как в сторону отпрыгнет!
- Что с вами?
А Пётр Алексеевич то ли с досадой, то ли с удивлением говорит: «Эх, какая! Не ущипнёшь!»
Валька вся красная быстро из магазина выбежала, а я от смеха так и присела: ведь только что помирал, а тут - на тебе!
Теперь про себя Вальку «реанимацией» зову. Да боюсь вслух бы не сказать кому. У нас прозвища быстро приживаются. А Валька ведь баба невредная. Вон и Витька мой её хвалит.
Говорит: «Валентина Сергеевна нормальная училка. С ней, мам, интересно».