– Сыночек, Митенька, снеси ради Бога барыне долг – муку… Вон там стоит, в мешке. Ничего, ничего, тебе по силам будет, там ровно пять килограмм. Снеси, родимый, долги отдавать надо. Пасха скоро, Митенька, все долги отдания просят. Чего Богу должны – помолимся да вразумимся, и отдадим от сердца очищенного, а чего людям надо отдать – верно вернём, чтобы никто не искусился нашей беспамятностью… Ступай со Господом, родимый, а я тебя ждать буду. Придёшь – вместе позавтракаем да Богу хвалу воздадим!.. Ступай!
Дмитрий взял небольшой мешок с мучицей и отправился к барыне, что жила неподалёку и, наверное, уже поджидала должников у окна. Она была известной на всю округу охотницей до чужого добра, а про своё и говорить нечего. Намедни заняла матушка у неё три килограмма мучицы, а вернуть было велено целых пять! Дмитрий дивовался на этакую скадерность, да делать нечего: уговор дороже денег, надо возвернуть все пять килограмм из тютельки в тютельку.
Мальчонка шёл по дороге и вдыхал утренний морозец. Скоро Праздник Христов пресветлый, радостный, надо к нему с чистой душой подойти, чтоб за спиной грехи да долги не маячили, душу бы не срамили пред Господом. Дмитрий знал, что матушка строго блюла все обычаи и привычки древней старины, и особо она любила сказывать о житиях Святых Божиих человеков, да вечно приговаривала: «Учись у них, Митенька, они, вишь, какой путь прошли – сколь душу-то просветлили… А чем? Любовью ко Господу, родимый ты мой, да служением ближнему! А молились-то как! Не то что мы, грешные… Прямо так и жили в самой Молитве… Вот нам бы хоть краешком души прикоснуться к их-то святости! Не говорю уж о Христовой Святости, сынок, нам до неё семь вёрст киселя хлебать!.. Далёконько… Да Господь милостив – по силам кресты-то раздаёт, а, значит, и нам по нашим силушкам вручил крест! И слава Богу, будем жить да заповеди Его с Его же помощью исполнять, а там Господь не оставит нас, не бросит… Милостивец Он, Митенька, только на Него и уповаю и тебе говорю то же – надейся на Волю Божию, и пронесёшь крест чисто и безропотно! Дай-то Бог!»
За поворотом Дмитрий разглядел розовые на солнышке кресты их родимой Церковки. Он перекрестился на них, улыбнулся радостно: благодать! Перед ним, звонко чирикая, прыгали воробьишки, деля кем-то брошенную горсть семечек. Дима постоял, полюбовался, как быстро разделили серые живчики дар Божий и как дружно, не помня обид, слетели на придорожную иву и расселись по веточкам, как яблоки на яблоне – много и красиво.
Дмитрий помахал воробьишкам рукой и отправился дальше. А вот и дом барыни. Он прошёл к заднему крыльцу и постучал. Открыла кухарка – испуганная и дрожащая:
– Заходи, Димушка, заходи… Ничего, не робей… Сама-то ноне ох и строгая! Лютует, чисто зверь какой! Прости, Господи! – и кухарка слёзно перекрестилась на виднеющиеся с крыльца розовые утренние крестики Церкви.
– Я муку принёс, матушка послала! – сказал Дмитрий, пугаясь чего-то и начиная трястись, как дрожала кухарка.
– Сюда сядь, касатик, а я счас – барыне доложу!.. Сама долги принимает, мне не доверяет, ты уж не серчай. Помолись лучше… – она вздохнула, снова перекрестилась дрожащей рукой и прошла наверх – к барыне.
Дмитрий остался один. Без кухарки стало не так страшно, и он подумал: «И чего это я испугался? Никто ведь не побьёт меня, я же долг принёс!» Он облегчённо вздохнул и погладил жавшуюся к нему кошку, что сразу же замурлыкала и стала ластиться к нему, заглядывая в глаза.
– Киса… Киса… – приговаривал Дмитрий, наглаживая кошку по серой спинке. Кошка радовалась, но вдруг напряглась, спина её выгнулась дугой, и киска спрыгнула под лавку.
В тот же миг в кухню вторглась тучная и грозная барыня. Она, не глядя на Дмитрия, схватила дюжей рукой мешок и поставила на весы, что были здесь же, на кухне. Они стояли на видном месте и видом своим выражали одну мысль: «А я вот взвешу! И посмотрим!»
– Что это? – услышал Дмитрий грозный голос, и над ним нависла тяжёлая фигура барыни.
– Мука… Матушка прислала – пять килограмм ровно,– залепетал Дмитрий, а барыня схватила его за ворот пальто и ткнула носом в самые весы.
– Я спрашиваю: что это? Где здесь пять килограмм? Кто сказал, что здесь ровно пять килограмм? Это – пять?..
– Пять,– испуганно подтвердил Дмитрий, смотря на стрелочку, что замерла на цифре 5.
– Подлец! – услышал он над своей бедной головой.– Ты смеешь врать мне?! Ты – мелкий худой мальчишка?! Да здесь же не хватает до пять, не хватает! Посмотри, да получше, разуй глаза-то!
Дмитрий ничего не понимал. Стрелочка показывала ровно пять. Но голос барыни гремел, и по кухне метались молнии вместе с перепуганной кухаркой.
– Меня обмануть вздумал? Ме-ня? Здесь полграмма недостаёт! Я это точно вижу и знаю! Полграмма! Ты меня надуть вздумал, меня?!
Дмитрий распрямился, вспомнив слова матушки: «Ты, Митенька, никого не бойся! Люди часто бывают неправы, ошибаются, а потому гневаются зазря… Бойся Бога обмануть, страшись пред Господом страх и совесть запачкать… А на людей не серчай, слабые они, как и мы с тобой. Молись – и прощай им их слабости, ибо все мы грешны…»
– Простите меня, ради Бога – простите… Видимо, я по дороге недоглядел и вытряс полграмма… Я вас очень прошу – простите мне мою вину, я постараюсь впредь быть более аккуратным!
Барыня остолбенела. Она полминуты смотрела на Дмитрия, раскрыв рот, ничего не понимая и не произнося ни слова. Кухарка испуганно переводила взгляд с барыни на мальчика и обратно. Наконец барыня молча выпустила из себя воздух и не своим голосом сказала:
– Ладно… Чего уж… Иди!
Дмитрий вышел выпрямленный и радостный. Он победил! И победил не кого-нибудь, а свой рабский страх, своё позорное дрожание перед нечистотой, победил свой грех! «Слава Тебе, Боже! – ликовало его сердце.– Спасибо Тебе, Господи!»
Он, прийдя домой, рассказал всё матушке, и вместе они помолились и поблагодарили Господа за Его Милосердие и Мудрость, кои в трудный миг спустились с Небес и распрямили согбенного, умягчили разъярённого…
– Вот так и живи, сынок! – говорила матушка после молитвы.– Никто не в силах нас убить, душу нашу запорочить, кроме как нас самих. Коли мы допустим тьму бесчинствовать в нас и с нами, то тьма сия нас и поработит, и соки души нашей живенько высосет, как клещ зловредный! Ей того и надо, чтоб мы боялись, не веровали в Божие заступление и Воле Господней не доверяли душу свою… А барыню пожалеть надо и простить. Бедная она, бедная, как тяжко жить вот этак-то… Свету ведь белого она не видит, и людей посему ненавидит, потому как душу свою отдала во власть подозрительности, жадности, недоверия и злобы… Тяжко её душеньке, ох как тяжко! Князю мира сего служит, рабствует перед ним… О таковых, Митенька, молиться надобно, как за умерших, ибо и жизни-то они не знают, радости в них нет!.. Бедные, бедные…
Матушка вздохнула. В ту же минуту во дверь постучали, и на кухне дома Мити и его матушки появилась кухарка барыни с огромными от ужаса глазами. Она вошла и тут же села на порожек, не в силах вымолвить и малого слова.
– Что ты, Агафьюшка? – потрогала кухарку матушка по руке.– Али случилось чего? За мукой, поди, барыня прислала? Так я сейчас не только полграмма, но и сто грамм дам, или сколько просит она?
Кухарка замахала руками, и рот её стал открываться и закрываться беззвучно, словно у выброшенной на берег рыбы.
– Да что произошло-то, милая ты моя? Водицы тебе, что ли, дать?
Митя быстренько подал воды, кухарка жадно отхлебнула и смогла наконец произнести:
– Померла… Удар хватил…
– Кто умер? – не поняла матушка, привстав с места и готовясь бежать и кому-то помогать.
– Барыня!.. Барыня померла! – и кухарка в двух словах поведала о происшедшем.– Как только Димушка-то твой ушёл, она глядь на весы, а на весах-то, на весах-то, Господи!.. Весы-то десять килограмм так и кажут! Целых десять! А я клянусь, что я муку туда не подсыпала, Богом клянусь, даже к мешку вашему не успела притронуться! А там – десять! А я же сама видела, что было только пять! Я чуть с ума не сошла, чуть прямо-таки не свихнулась, ей-Богу! Глаза-то пялю, а там десять! Барыня на меня поднялась, что, мол, это я подстроила, а я знай крещусь и Господа призываю… А весы-то зашатались, да стрелка будто замерла на этих десяти килограммах! И такой вдруг свист пошёл по кухне, будто духи нечистые залетали… Барыня закраснелась, натуглась, вспучились у ней глаза-то, вот-вот выскочат! Сама краснёхонька, слова не молвит, рыкнула страшно, да и рухнула на пол! Я туда-сюда, дворник ушёл куда-то, Михеича тоже нет мово, а она лежит, и судороги её сводят. Я пока во двор за помощью бегала, она и померла, как есть померла! Не дышит и всё тут! Ну, я тогда смекнула, что хоть к вам бежать надо, а там и полицию звать, чтоб всё по форме…
… Через три дня барыню похоронили. Многие, кто был в её кабале и не знал уже, как выбраться, вздохнули свободно и поставили в Церкви свечи на помин её души. Наследников и родни у неё не было, всё имущество описали и перевезли в участок. Никто не жалел о ней, и скоро её совсем забыли, только изредка вздрагивали, когда вдруг слышался голос, похожий хоть чем-нибудь на голос умершей внезапно барыни.
Наступило лето, и Дмитрий отдался во власть солнца и летнего ветра, во власть тёплой речушки и рыбалки. Как-то раз, уйдя на ночь к речке порыбалить, он прикорнул у костерка, и приснился ему сон.
Вот он с матушкой сидят дома и ужинают. Отворяется сама собою дверь, и в дом входит понурая похудевшая барыня с мешком за спиной, а позади стоят два Ангела: один светлый, чистый, любо посмотреть! А другой до того безобразный, что плакать хочется и молиться. А барыня-то и говорит голосом слабым, измождённым:
– Отдайте мне мои полграмма… Христа ради, отдайте…
А дух нечистый и мешок уже развязывает, полграмма принять хочет…
Матушка и говорит:
– Да на что тебе твои полграмма-то? Давай, мы лучше помолимся о душе-то твоей!
– Отдайте полграмма! – это ангел тьмы заговорил.– Её душе как раз полграмма не хватает грехов. Вот по миру собираем ходим, так вы отдайте полграмма-то, мешок и полный будет! Тогда она полностью моя!
А Ангел светлый молчит, да так смотрит, так смотрит, что жалко барыню, и всех жалко, молиться обо всех хочется, у Бога всех вымаливать, ибо у всех свои мешки растут с грехами-то…
– Господи, Господи! – говорит матушка.– Да мы эти полграмма уже давно забыли, и зла и обиды в нас нет на барыню-то! Так что не дадим мы вам ни полграмма, ни даже четверти грамма у нас нет против души бедной! А вот помолиться – мы помолимся, да у Милостивца нашего прощения попросим за неё, чтоб подсобил душе очиститься, чтоб она сама всё поняла и осознала, и отреклась от мешка неудобоносимого, ибо не её это мешок, а вон тому его надо отдать! – и матушка на духа тёмного показывает и добавляет ему:
– Разве ты не знаешь, что Христос-Бог наш все наши грехи простил нам, и не виновны мы во тьме, что ты нам навязываешь? Это твой мешок, а душу оставь, ибо Божия она от Начала, а ты её в грех вводишь да ещё и винишь! Она вот покается, омоется в купелях Любви Матери Божией, и станет чистенькой, как новенькой! Ибо она так же чиста, как вот он! – и матушка на Ангела светлого показывает.
Завыл дух тьмы, а Ангел Господень просветлел! А мешок-то у барыни прямо на глазах уменьшился, полегчал!
– Прощайте, и прощены будете! – только и сказал Ангел чудный, как всё исчезло, и Дмитрий проснулся.
Солнышко уже поднималось, пташки пели робко, беря первые утренние нотки радости.
Дмитрий вздохнул глубоко и поклонился всему миру Божию:
– Слава Тебе, Господи! Спасибо Тебе, Человеколюбец! Благодарение наше и сердца сокрушённые Тебе, Матушка милая наша! Да возрадуем мы Вас своей жизнью светлою, что после нашего ухода назовут не жизнью, а святым Житием во Имя Господнее! Аминь.