В нашей глубинке, в алтайском селе, ныне живут шесть армянских семей. Нет, все они не коренные жители. Все они приехали в село после событий 91 года.
История как они здесь оказались, несложная. Когда то, еще в 60 годы теперь уже прошлого столетия, в селе нашем работали, причем работали не один год, шабашники из этой кавказской республики и один из них, молодой парень, приглядев здесь для себя местную девушку, женился на ней и увез жить ее к себе в Кировакан. Возможно так бы там наша землячка с мужем и жила до сих пор, но наступили трудные времена и она с ним вернулась в более спокойные и более хлебные наши места, прихватив с собой также детей, у которых к тому времени уже были свои семьи, а так-же близкую родню.
Таким вот образом появилась у нас в селе, как бы это по научному-то и деликатно-то сказать, армянская диаспора.
Живут в нашем селе также и азербайджанцы. Есть две узбекские семьи, которые приехали к нам жить, выхлопотали себе российское гражданство, купили здесь себе дома.
Несколько семей перебрались к нам жить из соседних сел. Что выглядит довольно необычно. По крайней мере, для меня. Раньше — такого не было. И причина тому, что они в наше село перебрались простая; хозяйство в нашем селе по нынешним меркам — крепкое; зарплату, в отличие от других хозяйств, у нас платят.
Что же до живущих в селе армян, то народ это простой, мастеровой; не какие-то там заправилы: специалисты по металлу, сварщики, шофера, строители…
Про узбеков же знаю, что те работают на пилораме.
Все армяне, живущие у нас, получили российское гражданство.
А у азербайджанцев с российским гражданством обстоит дело похуже; те не против тоже бы переехать сюда жить на постоянное место жительства, да с гражданством у них там что-то не проходит. Азербайджанцы — это сезонники. Двенадцать крепких мужиков. В селе они купили себе домик, частью живут в нем; частью живут в старой ветлечебнице, что стоит на окраине села. И тоже они из себя — не какая-то там либо торговая мафия. Тоже простые люди, строители. Обитаются в таком количестве в нашем селе они тоже давно. Никто их тут не обижает. Есть тут у них пусть хоть и небольшой, но стабильный заработок. И напрашивается вывод: знать дела там у них ныне в суверенной республике, не так уж и хороши. Если они за тридевять земель едут сюда на не такие уж и густые заработки.
Приезжают те по весне. Уезжают обратно глубокой осенью.
И только двое остаются в доме своем здесь жить в зиму.
Кстати сказать, народ наш к пришельцам и сегодня от-носится доброжелательно; никакой нет в нем к ним ксенофобии — мол, дуйте-ка вы, ребята по хорошему к себе в свои независимые республики!
Надо отметить, что мой брат, работающий в селе ветеринарным врачом, ладит с ними со всеми. И не просто ладит, но буквально он со всеми в хороших дружеских отно-шениях.
«А что, — говорит мне брат, — человеку скажи пару добрых слов — ему ведь большего-то и не надо. Он то ведь здесь на чужбине и ему это приятно. А уж если ты чем им поможешь — они тебе потом за это сторицей отплатят. Я им помог тут с деньгами, давал продукты им: они мне ответно сарай подлатали: сделали мне загон для свиней».
Вечером брат едет по деревне на вызова. Еду и я с ним; посмотреть родную деревню.
Проезжаем по центральной улице мимо дома председателя. Навстречу нам идет молодой азербайджанец Миша.
На самом деле Миша никакой не Миша, а Мурад. Но их всех азербайджанцев у нас зовут здесь на русский лад и никто из них на это не обижается; только старшего из них зовут, как и полагается — Гусейном.
Со слов брата Миша очень плохо знает русский язык (да, что и говорить — это уже наследие последних лет); это его первый сюда заезд и то, что он по-русски знает, все это он выучил за это недолгое наше лето. Поравнявшись с Ми-шей, брат тормозит машину и открывает перед тем дверку:
— Садись, Миша, подвезем.
Тот охотно, но с достоинством и без излишней спешки, садится в машину.
— Куда Миша путь-то держишь?
— Да домой.
— Ну, вот и хорошо — значит нам с тобой по пути. Мы ¬¬тут, правда, должны еще заехать на вызов. А потом завезем тебя домой.
Миша соглашается.
Машина трогается, и мы едем селом.¬¬
— В армии Миша служил? — спрашивает его брат, крутя весело баранку.
— Служил. Четыре года.
— Воевал?
— Воевал на фронте.
— А сколько у вас служат?
— Четыре года
— Кем был?
— Мотострелком. Был в разведке. В артиллерии был.
Полуобернувшись, я рассматриваю Мишу, ладно и крепко скроенного парня с грустинкой в глазах, одетого в одежду защитного цвета, вполне возможно оставшуюся у него от службы в армии.
— Страшно Миша на войне?
— Страшно, — немного подумав, отвечает тот. И вздыхая, добавляет. — Страшно.
— В Карабахе воевал?
— Да, там.
— Карабах-то нынче чей?
— Армянский. А что ему не быть армянским — там наемников много, негров.
— А чего же вы там с ними не поделили?
— А мы-то тут причем. Есть выше нас люди.
И снова я смотрю на молодого парня, который в свои годы успел вкусить в полной мере плоды и прелести надвинувшегося на него лихолетья. В войне, мало нам понятной; мало нам по большому счету известной; чужой теперь. У нас у самих теперь если что и есть на слуху, так это Чечня.
Чтобы выказать ему свое благорасположение и чтобы поддержать дальше разговор, я начинаю припоминать темы для разговора. Тем более, что я люблю выспрашивать людей и слушать их рассказы.
Только хотя Кавказ я знаю вроде бы и неплохо (книжно, правда; так-то, на самом деле я на Кавказе ни разу не был), но мне сегодня трудно подыскать тему для разговора. Единственное, что я могу его сейчас спросить, так это откуда он.
— Мы живем неподалеку от Ленкорани. — отвечает тот.
— Талаш что ли?
— Нет, — энергично трясет тот головой. — Тюрк! — И снова, еще более энергично трясет ею. — Нет, нет!
— А мы сегодня, — у моего брата веселая улыбка на лице, — с вами родня. Мы теперь с вами — братья.
—Как? — голос нашего попутчика полон недоумения.
— А как? — Магомаев-то женат на Синявской. Он — азербайджанец, она — русская…
Миша смеется.
Затем мы вспомнили еще Бюль-Бюль-Оглы.
И все; более ни я, ни брат ничего вспомнить, что могло бы продолжить наш разговор, не можем. Странно, но тем — не было.
Хотя с другой стороны, а что мы сейчас знаем о том же Азербайджане?
— Как там сейчас поживает Эльчибей? — нахожу я еще одну тему для разговора; впрочем, с трудом.
—Умер, — с неохоткой отвечает тот. Потом с явной неприязнью и ожесточением добавляет. — Сдох.
Ну а Алиева, который умер совсем недавно, мы касаться не стали.
— А потом, — говорю я, — у нас в полку был старшиной Гусейнов. Из срочников. Тот был из Сумгаита.
Машина останавливается около дома Никифорова Ива-на. Здесь надо корове сделать укол. Хозяин нас ждет уже у ворот, оперевшись руками на ограду. Брат вместе с хозяином идет в сарай и сделав там все необходимые дела воз-вращается затем в машину.
И снова мы едем по селу, и разговор у нас возобновляется.
— А у нас в полку, — говорит брат, — был Мамедов — киномеханник.
Брат продолжает лихо крутить руль своего видавшего виды, УАЗика и поет:
О! — Гулямджан, бары.
Одинам ех-ех-ех…
Мурад-Миша довольный улыбается:
— Правильно.
А брат продолжает весело рассказывать о своем одно-полчанине, киномеханике Мамедове:
— Говорил: «Приеду домой — пойду на базар. Я, знаешь, как люблю торговать».
Подъезжаем к ветлечебнице, где живут азербайджанцы:
— Ну, вот Миша ты и дома.
Миша выбирается из машины.
— Ну, а в целом-то, Миша, как у тебя дела? — спрашивает он его, когда тот из машины вылез. — Якши?
— Якши, — смеется тот. Затем находится и озорно добавляет. — Нормалек!
Расстаемся с улыбками, довольные.
— Вот смотри, — говорит брат, — научился немного говорить. А то совсем по-русски ничего не знал. Родом-то он их глухого горного аула.
— С армянами-то они ладят? — едучи селом, теперь уже без Миши, продолжаем мы с братом разговор.
— А чего им не ладить? Ладят. Сам же видишь; тот рядовой, и тот рядовой. Там может быть на уровне подсознания у них что и есть. А так — нет, никакой вражды между ними нет. Самвелу вот дом построили. Он их нанимал.
Я видел тот дом. Крепкий дом…
Потом мы с братом поехали в конец села, к озеру.
Было тихо, покойно. На небе только что народился месяц и коготком своим тотчас же увяз в бархатистой мякоти неба. Чуть слышно у берега шумел камыш. Плескалась в озере рыба. Хотелось в этом вот покое долго-долго сидеть, ни о чем ни думая, ни о чем не сожалея. Пахло сыростью, тиной. Болотце за спиной густо зеленело зеленью. И зелеными крутолобыми валунами чуть поодаль от берега смотрелись ветлы, оставшиеся от когда-то располагавшихся здесь усадеб…
Идиллию нарушали изредка вдали хлопки выстрелов. Был сезон охоты.