Дети Ноя инсценировка

Эрик-Эмманюэль Шмитт
Дети Ноя
Перевод Браиловский Александр Яковлевич
Инсценировка Анна Штепина

Действующие лица:
Жозеф-рассказчик
Жозеф (возможно тот же артист)
Отец Понс
Мама
Отец
Графиня де Сюлли
Граф
Полицейский
Аптекарша
Бургомистор
Руди
Офицер (немецкий)
Нацист
Воспитатель
Швейцар в отеле
Мать Руди
Еврейские дети

Пролог
Жозеф-рассказчик - Мне было десять лет, когда я оказался в числе детей, которых каждое воскресенье выставляли на аукцион. Нас не продавали, нам всего лишь предлагали пройтись вдоль помоста в надежде, что кто-нибудь захочет нас взять. Среди публики могли оказаться и наши собственные родители, наконец-то вернувшиеся с войны, и просто супружеские пары, желающие нас усыновить. Каждое воскресенье я поднимался на эти подмостки в надежде, что меня если не узнают, то хотя бы выберут. Каждое воскресенье во дворе Желтой Виллы мне надлежало сделать десять шагов, чтобы меня заметили, десять шагов, чтобы обрести семью, десять шагов, чтобы больше не быть сиротой. Чьи-нибудь уста, в рядах этих голов, этих шляп, лысин и причесок, должны были воскликнуть: «Мой сын!» или «Это он! Я хочу именно его! Я его усыновляю!»
1 картина
Отец Понс — Ты можешь идти обратно в трапезную, малыш.
Жозеф — Вы думаете, святой отец, у меня получится?
Отец Понс — Что получится, мой мальчик?
Жозеф — Найти каких-нибудь родителей.
Отец Понс — «Каких-нибудь родителей»! Я надеюсь, что с твоими собственными родителями все в порядке, и они вскоре объявятся.
Жозеф-рассказчик  -  Все началось в трамвае. Мы с мамой ехали на другой конец Брюсселя, сидя в недрах желтого вагона.  Устроившись у мамы на коленях, в облаке ее сладких духов, я был, несмотря на свои семь лет, владыкой мира: прочь с дороги, бродяги! Мы едем!  Не спрашивайте, как выглядела моя мама. Разве можно описать солнце? Мама излучала тепло, силу, радость. Это ощущение запомнилось мне лучше, чем черты ее лица. Подле нее мне было весело, я смеялся, и со мной не могло случиться ничего дурного. В общем, когда в трамвай поднялись немецкие солдаты, я не ощутил никакого беспокойства. Просто стал играть свою роль немого ребенка, как мы условились с родителями: они боялись, что идиш выдаст меня, и потому я переставал говорить всякий раз, когда к нам приближались серо-зеленые мундиры или черные кожаные пальто. Солдаты разговаривали между собой, не обращая на нас внимания, но я почувствовал, как мама вздрогнула и напряглась всем телом, то ли повинуясь инстинкту, то ли уловив какую-то фразу из их разговора. Она встала, и на ближайшей остановке торопливо вытолкнула меня из трамвая.
Мама — Ты не хочешь немного прогуляться, Жозеф? 
Жозеф — Почему мы вышли? Ведь наш дом дальше!
Мама — Давай зайдем в гости к одной высокородной даме.
Жозеф — Давай. А кто она?
Мама — Графиня де Сюлли.
Жозеф — А какого она роста?
Мама—  В каком смысле?
Жозеф — Ты сказала, она высокородная…
Мама—  Я имела в виду, что она из благородных.
Жозеф — Из благородных?
Мама -  Благородный — это человек высокого происхождения, очень древнего рода и ради этого благородства ему следует оказывать большое уважение. (Постучала в дверь)
Графиня де Сюлли,  молодая женщина маленького  роста, с Мамой о чем-то тихо и быстро переговорили между собой, затем Мама поцеловала Жозефа и ушла, Жозеф и Графиня вошли в дом.
Мама — Жди меня  здесь, пока я не вернусь. (ушла)
Жозеф – Куда ушла моя мама?
Графина де Сюлли— Жозеф, не знаю, поймешь ли ты то, что я сейчас тебе скажу, но наша кровь не позволяет нам скрывать от детей правду.  Жозеф, ты и твои родители подвергаетесь серьезной опасности. Твоя мама слышала в трамвае разговор об арестах в квартале, где вы живете. Она пошла, предупредить твоего отца и вообще всех, кого получится. Тебя она оставила здесь, чтобы я тебя спрятала. Я надеюсь, она вернется. Вот, собственно, и все. Я действительно надеюсь, что она вернется.
Жозеф — Мама всегда возвращается. Почему бы ей и в этот раз не вернуться?
Графина де Сюлли — Ее может арестовать полиция.
Жозеф — А что она сделала?
Графина де Сюлли — Ничего. Но она… (жалобный стон) 
Жозеф — Что — она? 
Графиня де Сюлли — Она еврейка.
Жозеф — Ну да. У нас в семье все евреи. Если хочешь знать, я тоже еврей. (Графиня расцеловала Жозефа)  А ты тоже еврейка?
Графиня де Сюлли — Нет. Я бельгийка.
Жозеф — Я тоже бельгиец!
Графиня де Сюлли — Да, ты тоже. Но я христианка.
Жозеф — Христиане — это которые против евреев?
Графиня де Сюлли — Которые против евреев — это нацисты.
Жозеф  — А христианок не арестовывают?
Графиня де Сюлли — Нет.
Жозеф—  Значит, христианкой быть лучше?
Графиня де Сюлли — Смотря для кого. Пойдем, Жозеф, я покажу тебе дом, пока твоя мама не вернулась.
Жозеф — Вот видишь, значит, она вернется!
Графиня де Сюлли взяла его за руку и повела по лестницам,  в ее комнате обнаружилась  целая стена, состоявшая из платьев, развешанных на «плечиках».
Жозеф — Ты портниха, как мой папа?
Графиня де Сюлли — Нет. Я покупаю туалеты, которые изготовляют модельеры вроде твоего папы. Ведь они же шьют не для самих себя, а для кого-то, верно?
Пришел граф.
Граф – Добрый вечер.
Графиня де Сюлли  - Добрый вечер, дорогой! (графиня отвела его в сторону и объяснила  положение дел,  Граф внимательно посмотрел на Жозефа).
Граф – (громадный, худой, старый —  усы придавали ему весьма почтенный вид) — Пойдем обедать, мой мальчик.
2 картина
В дверь позвонили. Жозеф увидел Отца и Маму, появившихся в вестибюле. Сутулясь в своих поношенных пальто, с картонными чемоданами в руках, они говорили так робко и растерянно, словно блистательные хозяева дома, к которым они обращались, внушали им такой же страх, как ночь, из которой они сюда явились.
Отец — Облава! Они забирают всех. И женщин с детьми тоже. Забрали Розенбергов. И Мейеров. И Лагеров. И Перельмутеров. Всех… (Отец плакал)
Мама – Надо срочно уезжать…
Отец  — Ехать… Куда ехать? Чтобы добраться до Испании, надо пересечь Францию, а там опасность ничуть не меньше. И вдобавок без фальшивых документов…
Мама — Видишь, Мишке,  надо было нам уехать в Бразилию с тетей Ритой.
Отец — Пока мой отец болел, и речи быть не могло!
Мама — Да он-то теперь уже умер, прими Господь его душу.
Отец — Ну а теперь уже слишком поздно…
Граф—  Я позабочусь о вас.
Отец — Нет, господин граф, что будет с нами — не самое важное. Надо спасти Жозефа. Его в первую очередь. И только его, если уж нельзя будет иначе.
Мама — Да,  это Жозефа надо как следует спрятать.
Граф — Ну конечно, я займусь Жозефом. И о вас позабочусь тоже. Однако на некоторое время вам придется с ним разлучиться.
Мама — Мой Жозефеле… (Мама рухнула в объятия графини, которая ласково похлопывала ее по плечу).
Жозеф  бросился к Маме, чтобы ее утешить. Однако когда очутился подле нее, он  уткнулся ей в колени и зарыдал даже громче, чем она.
Отец — Вот, господин граф, возьмите. Я ведь все равно никогда не смогу с вами расплатиться, а это все, что у меня есть. Мои последние костюмы.
И отец стал вытаскивать, вместе с вешалками, пиджаки, брюки и жилеты, которые  успел сшить. Он поглаживал их тыльной стороной ладони, обычным своим жестом, которым в лавке демонстрировал качество товара, подчеркивая гибкую мягкость ткани.
Граф — Мне не надо никакой платы, друг мой.
Отец — Нет-нет, прошу вас…
Граф — Не обижайте меня. Я действую не из корысти. Пожалуйста, оставьте себе ваши сокровища, они могут вам пригодиться. Я провожу вас  на самый верхний этаж в мансарду. Вам надо как следует выспаться.
3 картина
Ночь в мансарде
Мама — Видишь, Жозеф,  вон та звезда — наша. Твоя и моя.
Жозеф — А как она называется?
Мама — Люди называют ее Пастушьей звездой,  а мы назовем ее «звездой Жозефа и мамы». (Мама  закрыла Жозефу глаза руками, покрутила его.)  Где она? Можешь показать?
Жозеф  - Вот она. Я всегда буду узнавать  «звезду Жозефа и мамы». (Мама обнимала Жозефа и пела колыбельную на идиш. В глубине комнаты отец возился с чемоданами)  Папа, ты научишь меня шить?
Папа – Шить?..
Жозеф — Ну да,  я тоже хочу делать сокровища. Как ты.
Отец  прижал Жозефа  к себе и поцеловал.
Отец — Я научу тебя всему, что умею сам, Жозеф. И даже тому, чего не умею.
Картина 4
Жозеф-рассказчик – Мы так и не попрощались. Путанное стечение обстоятельств? Не исключено. А может, родители поступили так вполне сознательно. Им наверняка хотелось избежать этой тягостной сцены, и уж тем более не навязывать ее мне… Нить оборвалась так, что я этого даже не заметил: на следующий день, после обеда, они куда-то ушли и больше не вернулись. Всякий раз, когда я спрашивал у громадного графа и крохотной графини, где находятся мои родители, ответ неизменно был один и тот же:»В надежном месте». Приходилось довольствоваться этим ответом, поскольку моя энергия полностью уходила на освоение моей новой, благородной жизни. Если я не был занят исследованием закоулков огромного дома, я проводил целые часы в гостиной в обществе графини, которая совершенствовала мой французский, запрещая вставлять в разговор малейшее словечко на идиш. В присутствии гостей я должен был называть графа и графиню «дядюшкой» и «тетушкой», потому что они выдавали меня за одного из своих голландских племянников. Я уж чуть было и сам в это не поверил, когда однажды утром особняк был оцеплен полицией.
Голос — Полиция! Откройте! Полиция! (стук в дверь)   Откройте! Полиция!
Графиня схватила Жозефа  за руку и отвела в свою постель.
Графиня де Сюлли — Ничего не бойся, Жозеф, отвечай по-французски и говори то же, что и я. (она принялась читать сказку, сидя в постели)
Полицейский – (ворвавшись в спальню) — Вы скрываете у себя еврейскую семью!
Графина де Сюлли —( высокомерно)  Ищите где хотите,  можете перерыть весь дом, простучать стены, взломать сундуки, залезть под все кровати — вы ничего не найдете. Зато не позднее чем завтра, уж это я могу вам гарантировать, вы обо мне услышите.
Полицейский — Но, сударыня, к нам поступило сообщение.
Графина де Сюлли -  Бог знает чьи измышления могут приниматься вами на веру. Я предупреждаю, что дела этого так не оставлю, об этом узнают во дворце, потому что я близка с королевой Елизаветой, этот служебный промах дорого вам обойдется, уж в этом вы можете на меня положиться!  А теперь ищите! Да поживее!
Полицейский — Позвольте спросить, сударыня, кто этот ребенок?
Графиня де Сюлли — Мой племянник. Сын генерала фон Гребельса. Может, вам еще показать генеалогическое древо нашего рода? Да вы, мой мальчик, просто самоубийца!
Полицейский – Простите, графиня. (удалился)
Графиня соскочила с кровати, плакала и смеялась одновременно.
Графина де Сюлли — Жозеф, мне пришлось раскрыть при тебе один из моих секретов, одну из очень действенных женских уловок!
Жозеф — Какую?
Графиня де Сюлли — Нападать, вместо того чтобы защищаться. Обвинять самой, а не оправдываться, когда тебя подозревают. В общем, кусаться первой, и побольнее.
Жозеф — Это только женщинам можно?
Графиня де Сюлли — Нет. Можешь тоже этим пользоваться.
Граф – (входя) К сожалению, мой друг, тебе  нельзя больше оставаться у нас, поскольку наша ложь может открыться при первой же проверке.  Сейчас придет отец Понс, он позаботится о тебе. Ты попадешь в очень хорошие руки, лучше просто не найти. Ты должен будешь называть его «отец мой».
Жозеф — Хорошо, дядюшка.
Граф — Его надо называть «отцом» не в том смысле, в каком ты зовешь меня «дядюшкой», не для того, чтобы люди думали, что он твой отец. Его все называют «отец мой».
Жозеф — Даже вы?
Граф — Даже мы. Он священник. Обращаясь к нему, мы говорим «отец мой». И полицейские тоже. И немецкие солдаты тоже. Все. Даже неверующие.
Жозеф — Неверующие — это которые не верят, что он их отец?
Граф — Неверующие — это которые не верят в Бога!
5 картина
Вошел Отец Понс
Граф — Добрый день, отец мой. Вот это и есть наш Жозеф.
Жозеф — У вас нет волос! 
Отец Понс, очень худой человек,  улыбнулся.
Отец Понс — Я их почти все потерял. А то немногое, что еще растет, сбриваю!
Жозеф — Зачем?
Отец Понс — Чтобы не терять времени на причесывание. Жозеф, ты умеешь ездить на велосипеде?
Жозеф — Нет.
Отец Понс — Тогда я тебя сейчас научу. Садись сзади и цепляйся покрепче.
Графина де Сюлли — До скорой встречи, Жозеф. Мы приедем тебя навестить.
Граф - Берегитесь Толстого Жака, отец мой. (Жозеф и Отец Понс сели на велосипед и поехали)
Отец Понс — Если нам попадется Толстый Жак, прижмись ко мне; будем беседовать с таким видом, словно мы знакомы всю жизнь.
Жозеф — А кто это — Толстый Жак, отец мой?
Отец Понс — Еврей-предатель, который разъезжает по городу в гестаповской машине. Как только он замечает на улице какого-нибудь еврея, то указывает на него немцам, а те арестовывают.
Жозеф — Толстый Жак, отец мой!
Отец Понс — Быстро расскажи мне что-нибудь. Ты же наверняка знаешь смешные истории. Верно, Жозеф?
Жозеф принялся выкладывать ему весь свой запас анекдотов, отец Понс хохотал во все горло. Так они и удалились, вроде бы не обращая внимания на окружающих. Стемнело, а они все еще были в пути. Потом Отец Понс резко затормозил.
Отец Понс — Молодчина, Жозеф, ты здорово жал на педали! Тридцать пять километров! Для начинающего велосипедиста это просто великолепно! Они подошли к ближайшему дому. Там он знаком велел Жозефу молчать и, обойдя стороной главный вход, постучался в дверь сарая.
Аптекарша - (Мадемуазель Марсель была похожа на что угодно, только не на женщину, — скорее, картофелина на птичьем туловище.)  — Входите быстрее. Спускайтесь  по ступенькам в погреб.  Еврей, конечно? 
Отец Понс — Да.
Аптекарша — Как тебя звать?
Жозеф — Жозеф.
Аптекарша — Это хорошо. Не придется менять имя: оно и еврейское, и христианское. Кто родители?
Жозеф — Мама — Лея, папа — Микаэль.
Аптекарша — Я фамилию спрашиваю.
Жозеф — Бернштейн.
Аптекарша — Хуже просто некуда! Бернштейн… Будешь Бертен. Я выправлю тебе бумаги на имя Жозефа Бертена. Иди сюда, тебя надо сфотографировать.
В углу, перед картонным щитом стоял табурет.
Отец Понс – Смотри в аппарат.
В тот же миг в комнате полыхнула молния.
Аптекарша -  Я проявлю их ночью. Вшей у тебя нет, надеюсь? На, протри голову этой жидкостью. Парши тоже нет? В любом случае я тебя как следует обработаю щеткой с серой. Что еще?… Короче, господин Понс, через пару дней я вам его верну. Вас это устраивает?
Отец Понс — Меня это устраивает.
Жозеф — Почему ты говоришь «господин Понс»? Надо говорить «отец мой».
Аптекарша — Я говорю так, как считаю нужным. Господин Понс отлично знает, что я терпеть не могу попов, всю жизнь не даю им спуску и от их облаток меня просто тошнит. Я фармацевт, первая женщина-фармацевт во всей Бельгии! С дипломом! Я училась, я занималась науками. Какой там «отец»!.. Пусть его другие так величают. К тому же господин Понс на меня не в обиде.
Отец Понс — Не в обиде,  я знаю, что вы добрая женщина.
Аптекарша — Никакая я не добрая, просто справедливая. Не люблю попов, не люблю евреев, не люблю немцев. Но я не могу допустить, чтобы трогали детей!
Отец Понс — Я знаю, что вы любите детей.
Аптекарша — Нет, детей я тоже не люблю. Но они же как-никак люди!
Отец Понс — Значит, вы все-таки любите людей!
Аптекарша — Слушайте, господин Понс, прекратите навязывать мне любовь к чему бы то ни было! Типичные поповские штучки! Я не люблю никого и ничего. Моя профессия — фармацевт, это значит не давать людям помереть раньше времени. Я просто делаю свою работу, вот и все. Давайте проваливайте отсюда. Я вам верну мальчишку в хорошем состоянии, обработанного, чистого и с такими бумагами, чтобы эти мерзавцы оставили его в покое, черт побери!
Она развернулась и пошла прочь.
Отец Понс — В деревне ее так и называют — Черт-Побери. Она бранится похлеще, чем ее покойный отец-полковник.
6 картина
Жозеф-рассказчик - Я провел несколько дней в доме устрашающей мадемуазель Марсель. Каждый вечер, она, нимало не смущаясь моим присутствием, бесстыдно фабриковала для меня фальшивые документы.
Аптекарша — Ничего, что я тебе дам не семь лет, а шесть?
Жозеф — Мне вообще-то скоро восемь.
Аптекарша — Стало быть, тебе шесть лет. Так надежнее. Неизвестно, сколько еще продлится эта война. Лучше тебе стать взрослым как можно позже.  Будешь говорить, что твои родители умерли. Естественной смертью. Ну-ка, от какой болезни они могли умереть?
Жозеф — Живот болел?
Аптекарша — От гриппа! Острая форма гриппа. Повтори-ка мне свою историю.
Жозеф — Меня зовут Жозеф Бертен, мне шесть лет, я родился в Антверпене, мои родители умерли прошлой зимой от гриппа.
Аптекарша — Хорошо. Вот тебе мятная пастилка. О, вот и Отец Понс пожаловал. (вошел Отец Понс)
Отец Понс -  Добрый день.
Аптекарша – Ну, как дела?
Отец Понс - На окрестных фермах все надежные люди уже приютили одного или двух детей. А некоторые колеблются. Они бы, пожалуй, согласились, если бы речь шла совсем о младенце… Но Жозеф уже большой, ему семь лет.
Жозеф — Шесть, отец мой! 
Аптекарша — Если хотите, господин Понс, я могу пригрозить этим колеблющимся.
Отец Понс — Чем?
Аптекарша — Черт побери! Если не примут ваших беженцев, не видать им больше никаких лекарств! Пусть подыхают!
Отец Понс — Нет, мадемуазель Марсель, надо, чтобы люди шли на такой риск добровольно. Ведь за укрывательство им грозит тюрьма…
Аптекарша — Ты бы хотел учиться в пансионе отца Понса?  Возьмите его к себе на Желтую Виллу, господин Понс. Понятно, что прежде всего спрятанных детей кинутся искать именно там. Но, черт побери, с бумагами, которые я ему состряпала…
Отец Понс — А как я его прокормлю? Мне больше не выпросить у властей ни одного дополнительного талона на продовольствие. Вы же сами знаете, дети на Желтой Вилле постоянно недоедают.
Аптекарша — Тоже мне, проблема! Бургомистр нынче вечером явится сюда на укол. Дальше уж моя забота. Кстати, он уже скоро будет, так что, идите, господин Понс, вам пора. (отец Понс ушел)   Жозеф, ты мне наверняка понадобишься. Ты можешь  посидеть молча в платяном шкафу?  (Жозеф  промолчал) Я, кажется, тебя спрашиваю! Ты что, черт побери, оглох?
Жозеф — Могу.
Звякнул дверной колокольчик, Аптекарша затолкала Жозефа в шкаф, и встетила бургомистра. Она помогла ему избавиться от пальто, которое сунула в шкаф.
Аптекарша — Мне все сложнее становится добывать для вас инсулин, господин Ван дер Мерш.
Бургомистр — Да, трудные нынче времена…
Аптекарша — Дело в том, что на будущей неделе я уже не смогу сделать вам укол. Ампулы на исходе. Дефицит! Кончено!
Бургомистр — Боже мой… А как же… мой диабет?…
Аптекарша — Никак, господин бургомистр. Разве что…
Бургомистр — Разве что?.. Говорите же, мадемуазель Марсель, я на все готов!
Аптекарша — Разве что вы мне дадите продовольственные талоны. Я смогла бы выменять их на ваше лекарство.
Бургомистр (в панике) — Это невозможно!.. За мной следят!.. Население деревни слишком увеличилось за последние несколько недель… И вы прекрасно знаете почему… Я не могу просить дополнительные талоны, не привлекая внимания гестапо… Это может плохо для нас кончиться… Для нас всех!
Аптекарша — Вот ватка, прижмите крепче. Еще крепче! (она приблизилась к шкафу и быстро шепнула) Достань у него из кармана ключи, только не те, что в кожаном футляре, а те, что на проволоке!  Да пошевеливайся, черт побери! (Она вновь занялась бургомистром )
7 картина
Отец Понс — (входя) Боевая тревога, мадемуазель Марсель! Из мэрии похищены продовольственные талоны!
Аптекарша — Что вы говорите?! И как же это произошло?
Отец Понс — Грабители крюком подцепили ставни и разбили окно.
Аптекарша — Надо же! Бургомистр раздраконил собственную мэрию?
Отец Понс — Что вы имеете в виду? Что он сам их украл?..
Аптекарша — Да нет, это я. С помощью его ключей. Но когда нынче утром я подбросила их ему в почтовый ящик, то была уверена, что он симулирует ограбление, чтобы его не заподозрили. Ладно, господин Понс, берите талоны. Вся эта пачка — ваша.  (к Жозефу) Давай! Теперь можешь идти со своим «отцом»!
8 картина
Желтая Вилла.
Отец Понс — Добро пожаловать на Желтую Виллу, Жозеф. Отныне это твоя школа и твой дом. Я покажу тебе твою кровать и твой шкафчик. А сейчас я познакомлю тебя с твоим крестным. У каждого пансионера Желтой Виллы есть большой товарищ, который его защищает. Руди!
Отец Понс прокричал «Руди!» несколько раз. Наконец, пришел Руди. Он  был таким высоким, что казался подвешенным на шнуре, скрытом за его покатыми плечами; его руки и ноги словно болтались в пустоте, а голова склонялась вперед, словно под тяжестью слишком темной, слишком густой и слишком жесткой шевелюры.
Руди — Вы меня звали, отец мой?
Отец Понс — Познакомься, Руди, это Жозеф, твой крестник.
Руди — Ах нет, отец мой, это очень неудачная затея.
Отец Понс — Без возражений.
Руди — Он, похоже, славный мальчик… За что ему такое?…
Отец Понс — Поручаю тебе показать ему школу и объяснить правила поведения.
Руди — Мне?
Отец Понс — Именно тебе. Раз тебя часто наказывают, ты должен знать эти правила лучше любого другого. А со звонком отведешь его в младший класс. (Отец Понс удалился.)
Руди — Как тебя звать?
Жозеф — Жозеф Бертен. Шесть лет. Родился в Антверпене, родители умерли oт испанки.
Руди — Не рассказывай по-заученному, подожди, пока тебя спросят, иначе никто не поверит.
Жозеф — А почему это ты не хочешь быть моим крестным?
Руди — Потому что меня сглазили, я неудачник. Если в кастрюле с кашей окажется камешек, он достанется мне. Если сломается стул, то только подо мной. Если упадет самолет, то наверняка на меня. Я сам непрушник, и другим от меня непруха. В тот день, когда я родился, моего отца выгнали с работы, а мать начала плакать. Если ты оставишь мне горшок с цветком, цветок засохнет. Если возьму велик, у него лопнет шина. У меня не руки, а какой-то кошмар. Когда звезды смотрят на меня, они содрогаются, а у луны играет очко. Я вселенское бедствие, ошибка природы, катастрофа, ходячее горе луковое, настоящий шлемазл.
Жозеф  покатывался со смеху.
Жозеф — Скажи, а евреи здесь есть?
Руди — Евреи? На Желтой Вилле? Ни одного! Никогда! С чего ты взял? Жозеф, ты что, еврей?
Жозеф — Никакой я не еврей!.. И вдобавок я вообще не знаю, что такое еврей.
Руди — Я тоже не знаю.
Жозеф — По-твоему, Руди, как они выглядят, эти евреи?
Руди — Нос крючком, глаза навыкате, отвислая губа, уши торчком.
Жозеф — Говорят, еще у них копыта вместо ног и хвост на заднице.
Руди — Вот бы взглянуть разок.  Во всяком случае, сейчас главное то, что евреи — это те, кого ищут и арестовывают. Тебе здорово повезло, что ты не еврей, Жозеф.
Жозеф — Тебе тоже, Руди. Только постарайся избегать словечек на идиш и говорить «шлемазл» вместо «недотёпа».
Руди и Жозеф долго смотрят в глаза друг другу.
Руди — Пошли осматривать Желтую Виллу. (взялись за руки, отправились в путь)  А все же,  разве ты не находишь, что у меня вид последнего бедолаги?
Жозеф — Научись пользоваться расческой, и все изменится.
Руди — Да ты только погляди на меня! У меня же не ноги, а баржи, а вместо рук грабли!
Жозеф — Они просто выросли быстрее, чем все остальное, Руди.
Руди — Я все время увеличиваюсь, я разрастаюсь во все стороны! Меня видно за версту!
Жозеф — Большой рост, знаешь ли, внушает доверие.
Руди — Ну да?
Жозеф — И девочкам нравится.
Руди — Ну да… А верно, надо и вправду быть шлемазлом, чтобы самого себя называть шлемазлом!
Жозеф — Тебе, Руди, не удачливости недостает, а мозгов.
9 картина
  В кабинете Отца Понса 
Отец Понс — Жозеф, мне очень жаль, но нужно, чтобы ты вместе с другими ребятами пансиона отправился к мессе.
Жозеф — Хорошо. А почему вам очень жаль?
Отец Понс — Тебя это не шокирует? Ведь идти надо в церковь, не в синагогу.
Жозеф – Отец Понс,  мои родители не ходили в синагогу и, как я подозреваю, вообще не верили в Бога.
Отец Понс — Это не имеет значения. Верь во что хочешь — в Бога Израиля, в христианского Бога или вообще ни в какого, но здесь веди себя как все остальные дети. Мы пойдем в деревенскую церковь.
Жозеф — А не в ту часовню, что в глубине сада?
Отец Понс — Она больше не действует. К тому же я хочу, чтобы в деревне знали всех овечек моего стада. Пойдем, мой мальчик.
10 картина
У входа в церковь
Аптекарша  — Вперед, на промывку мозгов! Пусть дуреют от вашего курева! Пусть примут свою дозу опиума! Вы думаете облегчить им жизнь, а на деле травите их! Ваша религия — чистый стрихнин!
Отец Понс — Добрый день, мадемуазель Марсель. Как всегда по воскресеньям, гнев вам очень к лицу. Что же вы делаете возле храма? (Аптекарша в ярости ринулась вон). Вот мы и в доме Божием!  Спасибо, Господи, за то, что Ты принимаешь нас в доме Твоем!
Стены затрепетали и  заиграл орган. 
Жозеф-рассказчик  - Я совершенно ничего не понимал и наблюдал за обрядом лениво и восхищенно. Я пытался вникнуть в слова, но все это превышало мои интеллектуальные способности. Бог был то один, то их вдруг становилось два — Отец и Сын, а порой и целых три — Отец, Сын и Святой Дух. Кто был этот Святой Дух? Родственник? Потом меня и вовсе охватила паника: их стало четыре! Шемлейский кюре присоединил к ним еще и женщину — Деву Марию. Запутавшись в этом внезапном богоумножении, я переключился на пение, потому что мне нравилось подпевать. Когда же кюре собрался раздавать круглые маленькие печенья, я было пристроился в очередь, но мои товарищи меня не пропустили.
Руди — Тебе пока нельзя. Ты маленький. У тебя еще не было первого причастия.
Жозеф – Руди, я в восторге!  Мне никогда прежде не доводилось бывать ни в театре, ни на концерте, и эта  церемония в церкви представлялась мне великолепным спектаклем.
Руди — А ведь самого прекрасного ты не видел…
Жозеф — Ты о чем?
Руди  знаком велел Жозефу  следовать за ним в парк. Уединившись они уселись на землю по-турецки, и тогда Руди  протянул  чудесные открытки. На них была женщина, всегда одна и та же, хотя черты ее лица, прическа, цвет глаз и волос менялись.
Жозеф — Кто это?
Руди — Дева Мария. Мать Иисуса. Жена Бога.
Жозеф рассматривал картинки с восторгом.
Жозеф — По-твоему, это золото?
Руди — Конечно.
Жозеф  вновь и вновь водил пальцем по картинкам. Внезапно его глаза  наполнились слезами, он выпрямил ноги и растянулся на земле всем телом. Руди тоже. Они  тихо плакали, прижимая к сердцу свои карточки. Оба думали о своих матерях.  Жозеф принялся напевать мамину колыбельную. Руди хрипло подтянул, двумя октавами ниже. Так их и застал отец Понс. При его появлении Руди тотчас убежал.
Отец Понс — Тебе здесь не очень плохо?
Жозеф — Нет, отец мой.  Мне очень понравилась месса. И я рад, что буду на этой неделе учить катехизис.
Отец Понс — Тем лучше.
Жозеф — Наверное, потом я стану католиком.
Отец Понс — Ты еврей, Жозеф, и даже если предпочтешь мою религию, ты все равно останешься евреем.
Жозеф — А что значит «быть евреем»?
Отец Понс — Быть избранным. Происходить из народа, который Бог избрал тысячи и тысячи лет тому назад.
Жозеф — А почему он нас избрал? Потому что мы были лучше других? Или, наоборот, хуже?
Отец Понс — Ни то ни другое. У вас не было ни особых достоинств, ни особых недостатков. Просто это выпало вам, вот и все.
Жозеф — Да что же это такое нам выпало?
Отец Понс — Миссия. Долг. Свидетельствовать перед людьми, что есть только один Бог, и с помощью этого Бога побуждать людей уважать себя и других.
Жозеф — По-моему, у нас это не очень получилось, верно?  (пауза)  Если нас и избрали, то скорее как мишень. Ведь Гитлер хочет нас уничтожить.
Отец Понс — Может быть, именно поэтому. Потому что вы — препятствие его варварству. Необычайна миссия, которую Бог поручил вашему народу, а не сам ваш народ. Знаешь ли ты, что Гитлер хотел бы уничтожить и христиан?
Жозеф — Не выйдет, их слишком много!
Отец Понс — Пока что действительно не выходит. Он попытался сделать это в Австрии, но быстро прекратил. Тем не менее, это часть его плана. Истребить и евреев, и христиан. Начал он с вас. Закончит нами.
Жозеф — А скажите-ка, отец мой, если я происхожу из народа, которому столько тысяч лет, который избранный и все такое, — значит, я благородный?
Отец Понс — Ну да, разумеется, ты благородный.
Жозеф — Так я и думал!
Отец Понс — Для меня вообще все люди такие — то есть благородные.  Быть может, тебе покажется это странным, но я бы не хотел, чтобы ты слишком интересовался катехизисом и литургией. Довольствуйся необходимым минимумом, ладно?
Он удалился, Жозеф был в ярости.  Появился Руди.
Руди - Что с тобой?
Жозеф – Отец Понс запретил мне интересоваться христианством! Значит, раз я еврей, я не имею права на нормальную жизнь? Мне ее выдают лишь по крохам! Я не должен считать ее своей! Эти католики хотят оставаться только в кругу своих, — свора лицемеров и лжецов! Надо держаться подальше от священника.
Руди — Ты правильно делаешь, что не доверяешь ему. С этим субчиком вообще не все ясно. Я доподлинно знаю, что у него есть один секрет.
Жозеф — Какой еще секрет?
Руди — Другая жизнь. Тайная. И наверняка постыдная.
Жозеф — Что за другая жизнь?
Руди — Нет, я не должен ничего говорить.
Жозеф – Ты должет мне сказать,  что тебе удалось обнаружить.
Руди – Нет!
Жозеф – Тогда ты мне больше не друг!
Руди – Ладно… Каждую ночь, после отбоя, когда дортуары закрываются, отец Понс бесшумно спускается по лестнице, с предосторожностями опытного взломщика отпирает заднюю дверь и выходит в школьный парк. Жозеф – И что с того? Что тут такого?
Руди - Возвращается он лишь часа через два или три, и оставляет в комнате на время своего отсутствия зажженную лампу, чтобы все думали, будто он у себя.
Жозеф – А ты откуда знаешь такие подробности?
Руди – Я заметил эти ночные отлучки отца Понса, и удостоверился в их регулярности, когда сам тайком выбирался из дортуара, чтобы покурить в туалете.
Жозеф — Куда же это он ходит?
Руди — Понятия не имею. Нам запрещено покидать Виллу.
Жозеф — Я его выслежу.
Руди — Ты? Да тебе всего шесть лет!
Жозеф — Вообще-то, по правде, семь. Даже почти восемь.
Руди — Тебя выгонят!
Жозеф — Думаешь, отправят к родителям? Ты со мной?
Руди – Нет! Ни когда в жизни!
Жозеф – Тогда дай мне свои часы.
11 картина
В темноте Жозеф осторожно пробрался по  коридору, где, укрывшись за большой фаянсовой печью, увидел, как отец Понс спускается по лестнице, бесшумно, словно тень, скользя вдоль стен, он легко справился с массивными замками задней двери и очень быстро двинулся в направлении сада. Следом осторожно вышел Жозеф и незаметно побежал за ним. Впереди высилась ограда. Отсюда был только один выход — расположенная рядом с заброшенной часовней маленькая железная дверь, за которой была дорога. Однако он приблизился к церквушке, достал из своей сутаны громадный ключ, отпер дверь и тотчас затворил ее за собой.  Дрожащий Жозеф собирался вернуться назад. И тут ржавая дверь в стене приоткрылась. Какой-то человек, с мешком на плечах, проник на территорию Желтой Виллы и уверенно направился к часовне. Он несколько раз осторожно постучал в дверь  условным стуком.Священник открыл, забрал мешок и тотчас заперся снова. Незнакомец немедленно исчез за железной дверью в ограде. Жозеф  уселся на землю, в ожидании, что будет дальше. Через некоторое время Отец Понс вышел из часовни, тщательно запер дверь и направился обратно к Желтой Вилле. Жозеф поплелся следом. Добравшись до Виллы, Отец Понс  быстро юркнул в дверь и запер замок.  Жозеф  уселся на ступеньки и заплакал.  Чья-то рука легла на его плечо.
Руди — Давай заходи скорее!  Когда я увидел, что ты не вернулся вслед за отцом Понсом, я догадался, что ты не сможешь пройти в запертую дверь или у тебя еще какие-то проблемы. Ну, давай рассказывай, что ты выяснил.
Жозеф – Он закрылся в часовне, около выхода с Виллы. Потом  к нему пришел какой-то человек с огромным мешком.
Руди — Черный рынок! Он торгует на черном рынке, как все. Тут и гадать нечего.
Жозеф — А что, по-твоему, ему доставляют в этом мешке?
Руди — Ясное дело, жратву!
Жозеф — А почему же он не приносит свой мешок сюда? И зачем он торчит два часа в старой церкви, в кромешной тьме? Что он там делает?
Руди — Почем я знаю… Может, ест то, что ему принесли в мешке!
Жозеф — Чтобы отец Понс ел битых два часа, это при его-то худобе? И съел все, что было в здоровенном мешке? Ты сам-то веришь в то, что говоришь?
Руди — Нет.  Я понял! Он участвует в Сопротивлении. Наверное, прячет в заброшенной часовне радиопередатчик. И каждый вечер получает сведения, а потом передает их кому надо.
Жозеф — Точно!
Картина 12
На следующий день
Руди — У меня есть ключ…
Жозеф — Какой ключ?
Руди — Да от часовни же!..
Жозеф – Так чего же мы ждем?!
Друзья  побежали в часовню. Она была пуста. Ни скамеек, ни аналоя, ни алтаря. Ничего. Облупившиеся стены. Запыленный пол. Ошметки сухой, затвердевшей паутины. Ничего. Обветшалое строение, не представляющее ни малейшего интереса.
Жозеф — Давай влезем на колокольню. Радиопередатчики обычно устанавливают на высоте.
Они взлетели вверх по винтовой лестнице. И там пусто.
Руди — Этого просто не может быть! (оба расстроились, пауза)
Жозеф  — Надо возвращаться.
Руди - Чем же это каждую ночь занимался священник среди голых стен и без света?
Жозеф - Я больше не собираюсь ждать ни дня, чтобы выяснить это. Я остаюсь возле часовни до ночи.
Ночь. Жозеф  уже занял пост в укрытии. Тень Отца Понса  пронеслась вниз по лестнице и углубилась в парк, где скрылся в часовне. Жозеф метнулся к двери и отбарабанил по деревянной створке условный сигнал. Дверь приотворилась, и он, не дожидаясь ответа, проскользнул внутрь.
Отец Понс — Но позвольте…
Священник машинально запер дверь. Оба очутились в темноте, и ни один не мог различить не только лица, но даже очертаний другого.
Отец Понс — Кто здесь?   Кто здесь?
 Послышалось чирканье, вспыхнул огонек. Жозеф  отступил. Огонек приблизился.
Отец Понс — Как! Это ты, Жозеф?
Жозеф — Да.
Отец Понс — Как ты посмел покинуть пансион?
Жозеф — Я хочу знать, что вы тут делаете.
Отец Понс — Сейчас же возвращайся в дортуар.
Жозеф — Нет.
Отец Понс — Ты должен слушаться!
Жозеф — Нет. Если вы не скажете мне, что вы тут делаете, я закричу, и ваш сообщник подумает, что вы не смогли сохранить тайну.
Отец Понс — Но ведь это же шантаж, Жозеф.
В эту минуту в дверь постучали. Жозеф  умолк. Священник открыл дверь, высунул голову наружу и после краткого разговора забрал свой мешок и закрыл дверь.
Жозеф — Вот видите, я молчал. Я за вас, а не против вас.
Отец Понс — Я терпеть не могу шпионов, Жозеф. (помолчав, он улыбнулся)  Ладно, пошли.
Он взял Жозефа  за руку и повел в левый придел часовни, где сдвинул лежавший на полу потертый коврик. Под ковриком оказалось кольцо; священник потянул за него, и одна из плит подалась. В черные недра земли уходили ступеньки. На самой верхней из них ждала масляная лампа Священник зажег ее и стал медленно погружаться в темный зев подземелья, сделав знак следовать за ним.
Отец Понс — Что, по-твоему, может находиться под церковью? А, малыш?
Жозеф — Погреб?
Отец Понс — Крипта.  И что же, по-твоему, может быть у меня в крипте?
Жозеф — Не знаю.
Отец Понс — Синагога.
Он зажег несколько свечей, и можно было  разглядеть подпольную синагогу, которую устроил священник. Под покровом из дорогой, богато расшитой ткани хранился свиток Торы.  Открытка с видом Иерусалима указывала, в какую сторону надо поворачиваться во время молитвы, потому что молитвы доходят до Бога только через этот город. А позади, на полках, громоздились груды разных предметов.
Жозеф — Что это?
Отец Понс — Моя коллекция.
Он указал на книги с молитвами. Там же стояли подсвечники на семь и девять свечей. Рядом с граммофоном виднелась стопка черных восковых лепешек.
Жозеф — Что это за пластинки?
Отец Понс — Молитвенная музыка, песнопения на идиш. А знаешь ли ты, друг мой Жозеф, кто был первым в человеческой истории коллекционером?
Жозеф — Нет!
Отец Понс — Это был Ной.
Жозеф — Не слыхал про такого.
Отец Понс — Давным-давно на землю обрушились бесконечные дожди. Вода пробивала крыши, ломала стены, сносила мосты, затопляла дороги, вздувала реки и моря. Ужасные наводнения уничтожали деревни и даже целые города. Уцелевшие люди укрывались высоко в горах, которые сначала были надежным убежищем, но потом под воздействием воды треснули и раскололись на куски. Тогда один человек по имени Ной понял, что еще немного — и вся наша планета полностью скроется под водой. И стал собирать коллекцию. С помощью своих сыновей и дочерей он постарался отыскать самца и самку всех живых существ — лиса и лисицу, тигра и тигрицу, петуха и курицу, пару пауков, пару страусов, пару змей… Он пренебрег лишь рыбами и морскими млекопитающими, потому что они и так вовсю размножались в прибывающем океане. Одновременно он построил огромный корабль, и, когда вода добралась до места, где он жил, Ной погрузил на свой корабль всех людей и животных, которые еще остались на земле. Много месяцев Ноев ковчег плавал безо всякой цели по поверхности безбрежного моря, которое поглотило землю. А потом дожди прекратились. Вода понемногу схлынула. Ной опасался, что не сможет прокормить всех обитателей своего ковчега. Он отпустил голубку, которая улетела и вернулась, принеся в клюве свежий оливковый листик, и стало ясно, что горные кряжи наконец-то вновь показались над водами. И Ной понял, что его невероятная затея удалась: он спас все Божии творения!
Жозеф — А почему же Бог не спас их сам? Ему что, все равно? Или Он был в отпуске?
Отец Понс — Бог сотворил мир раз и навсегда. Он дал нам инстинкт и разум, чтобы впредь мы могли обходиться без Него.
Жозеф — И вы берете пример с Ноя?
Отец Понс — Да. Я, подобно ему, коллекционирую. В детстве мне пришлось жить в Бельгийском Конго, где служил мой отец. Белые там настолько презирали негров, что я принялся собирать коллекцию предметов туземного быта.
Жозеф — И где она сейчас?
Отец Понс — В Намюрском музее. Сегодня благодаря художникам так называемое «негритянское искусство» вошло в моду. А я теперь собираю две коллекции: цыганскую и еврейскую. В общем, все то, что хочет уничтожить Гитлер.
Жозеф — А не лучше ли уничтожить самого Гитлера?
Отец Понс — Каждый вечер я ухожу сюда, чтобы поразмыслить над еврейскими книгами. А днем у себя в кабинете изучаю иврит. Ведь никогда не предугадаешь…
Жозеф — Чего не предугадаешь?…
Отец Понс — Если потоп еще продлится и в мире больше не останется ни одного еврея, говорящего на иврите, я смогу научить тебя этому языку. А ты передашь его другим.
Жозеф — Тогда все скажут, что вы Ной, а я — ваш сын!
Взволнованный, отец Понс опустился перед Жозефом  на колени.
Отец Понс — Давай заключим такой уговор, Жозеф: ты будешь делать вид, что ты христианин, а я буду делать вид, что я еврей. Ты будешь ходить к обедне, повторять катехизис, учить историю Иисуса по Новому Завету; я же буду рассказывать тебе Тору, Мишну, Талмуд, и мы вместе будем учиться писать ивритские буквы. Ты согласен?
Жозеф — Еще бы!
Отец Понс — Это будет нашей тайной, величайшей из всех тайн. Если кто-нибудь из нас проболтается, мы оба можем погибнуть. Клянешься молчать?
Жозеф — Клянусь!
13 картина
В часовне через несколько дней
Отец Понс — У евреев неделя начинается в воскресенье, а у христиан — в понедельник.
Жозеф — Почему так, отец мой?
Отец Понс — В Библии, которую, кстати, обязаны знать и евреи, и христиане, говорится, что Бог, когда сотворял мир, трудился шесть дней, а на седьмой отдыхал. Мы должны поступать, как Он. Евреи считают, что седьмой день — это суббота. Впоследствии христиане, чтобы отличаться от евреев, потому что евреи не хотели признать Иисуса Мессией, стали утверждать, что день отдыха — воскресенье.
Жозеф — И кто же прав?
Отец Понс — Какая разница?
Жозеф — Неужто Бог не может толком объяснить людям, что Он сам об этом думает?
Отец Понс — Важно не то, что думает об этом Бог, а то, что думаем об этом мы.
Жозеф — Угу… Короче говоря, Бог отпахал свои шесть дней, а дальше, мол, сами выкручивайтесь, как знаете!
Отец Понс захохотал.
Отец Понс — Жозеф, ты хочешь знать, какая из двух религий истинная? Да ни одна из них! Религия не бывает ни истинной, ни ложной, она просто предлагает определенный образ жизни.
Жозеф — Как же это, интересно, я должен уважать эти религии, если ни одна из них не истинная?
Отец Понс — Если ты готов уважать только истину, то лишь немногое в этой жизни удостоится твоего уважения! Дважды два — четыре, вот и все, что ты будешь уважать. Помимо этого, тебе придется иметь дело с весьма зыбкими понятиями, такими как чувства, нормы поведения, моральные ценности, проблема выбора, а все это хрупко и изменчиво. Ничего математического.
2 акт
14 картина
Жозеф-рассказчик - В декабре отец Понс вел свою двойную игру таким образом, чтобы мы могли одновременно отпраздновать христианское Рождество и еврейскую Хануку, причем заметить эту двойственность могли только еврейские дети. С одной стороны, мы отмечали день рождения Иисуса, украшали деревенский вертеп и ходили в церковь на праздничные службы. С другой стороны, мы должны были работать в свечной мастерской, где учились вить фитили, отливать свечи, а вечером зажигали собственноручно изготовленные свечи и выставляли их в окнах; таким образом, дети-христиане были вознаграждены за свои дневные труды, а мы, еврейские дети, могли незаметно исполнять ритуал Хануки, праздника Светильников, когда с наступлением сумерек надо зажигать фитильки. «Мы, еврейские дети…» Сколько же нас было на Желтой Вилле? И кто именно? Кроме отца Понса, этого не знал никто.  В 1943 году полиция несколько раз наведывалась на Желтую Виллу. Обычно проверяли документы в одном из классов. Настоящие или фальшивые, наши бумаги выдерживали испытание. Никто так и не был арестован. Однако же отец Понс нервничал.
Отец Понс — Пока что нас проверяла только здешняя полиция, бельгийская, а этих ребят я знаю, если не их самих, так их родителей; когда они видят меня, то не решаются слишком уж усердствовать. Но мне говорили, что иногда и гестапо устраивает неожиданные облавы…  Скоро время первого причастия, Жозеф. Мне тревожно. Невозможно допустить, чтобы еврейские мальчики, достигшие нужного возраста, получили первое причастие вместе с христианами. Я просто не имею права. Ни по отношению к ним, ни по отношению к моей религии. Это святотатство. Как же мне быть?
Жозеф — А вы спросите у мадемуазель Марсель.
Отец Понс — Причем здесь мадемуазель Марсель?
Жозеф — Уж если кто и приложит все усилия, чтобы помешать причастию, так это Черт-Побери. Разве не так?
Отец Понс – Ты совершенно прав, Жозеф. Я немедленно отправляюсь в деревню. Не хочешь ли сопроводить меня?
Жозеф – С большим удовольствием, отец мой.
Возле  аптеки мадемуазель Марсель
Аптекарша — Какой он славный, этот мальчишка.  На, лови!
И бросила Жозефу  медовую пастилку.
Отец Понс – Бога ради, мадмуазель Марсель,  мне необходимо изложить Вам свои проблемы.
Аптекарша – Говорите, господин Понс.
Отец Понс - Скоро время первого причастия. Как мне оградить от участия в нем еврейских детей, ума не приложу…
Аптекарша — Черт побери, господин Понс, можете не беспокоиться. Я вам подсоблю. Сколько их у вас?
Отец Понс — Двенадцать.
Аптекарша — Можете объявить, что они захворали. Хоп! И всю дюжину назначенных на процедуру — в лазарет.
Отец Понс — Их отсутствие будет замечено. Оно-то их и может выдать.
Аптекарша — Только не в случае эпидемии…
Отец Понс — Даже и в этом случае. Люди могут что-то заподозрить.
Аптекарша — Значит, надо к ним добавить пару мальчишек, которые вне всяких подозрений. Ну вот, к примеру, хотя бы сына бургомистра. Или, еще того лучше, сына этих идиотов Броньяров, которые выставили фотографию Гитлера в витрине своей молочной лавки.
Отец Понс — Разумеется! И все же чтобы четырнадцать мальчиков разом заболели…
Аптекарша — Та-та-та, уж это моя забота…
Отец Понс – И все же, мне необходимо знать, как Вы это устроите.
Аптекарша -  Под предлогом медицинского осмотра я явлюсь  в ваш лазарет и обследую мальчиков. У сына бургомистра и Броньяра-младшего разыграется страшный понос. Я Вам подробнейшим образом опишу симптомы болезни, а Вы, в свою очередь, изложите и велите их тщательно симулировать двенадцати еврейским «причастникам».
Отец Понс – Вас поистине мне послал Бог. Что бы я без Вас делал? Вы добрейшая женщина.
Аптекарша – Бросьте болтать ерунду, черт возьми!
Жозеф-рассказчик -  Во время причастия гестапо устроило налет на наш пансион. Нацисты, без сомнения, рассуждали так же, как отец Понс: отсутствие на церемонии детей, которым по возрасту полагалось там находиться, выдавало их с головой. К великому счастью, мадемуазель Марсель караулила перед лазаретом. Когда нацисты, не застав никого в дортуарах, поднялись на последний этаж, она принялась кашлять и отхаркиваться, по ее собственным словам, «омерзительнейшим образом». Зная, какое впечатление производила на людей уродина Черт-Побери в своем обычном состоянии, невозможно было не содрогнуться, представив, как она еще и кривляется. Нимало не противясь их требованиям, она отперла нацистам двери лазарета, предупредив, однако, что болезнь у мальчишек ужасно заразная. Не довольствуясь одними словами, она присовокупила к ним такое безудержное чиханье, что нацистские физиономии оказались сплошь оплеванными. Гестаповцы поспешно попятились и покинули пансион. После того как они уехали, мадемуазель Марсель битых два часа провалялась на одной из лазаретных коек, корчась от хохота.
15 картина
Жозеф  — Руди, Отец Понс сказал, что он боится телесного осмотра. Что он не сможет ничего сделать, если нацисты заставят нас раздеться, чтобы посмотреть, нет ли среди нас обрезанных? Что это значит, Руди. Я ничего не понял…
Руди — Ты шутишь! Ты что, правда, не знаешь, что такое обрезание? А что тебе его сделали, хоть это ты знаешь?
Жозеф — Да что мне сделали-то?
Руди — Обрезание, вот что!  У тебя на пипиське есть кожица, которая не доходит до самого конца?
Жозеф — Само собой!
Руди — Ну так вот, а у христиан она доходит до конца и свисает, и у них круглая головка не видна!
Жозеф — Как у собак?
Руди — Да. Точь-в-точь как у собак.
Жозеф — Тогда, получается, правда, что мы относимся к другой расе! Из-за какого-то клочка кожи, которого никто и не видит, я обречен навсегда оставаться евреем?!
Руди — Да нет же, дурак, это ведь не от природы так, тебе это сделали через несколько дней после твоего рождения. Это раввин тебе обрезал кожицу.
Жозеф — Зачем?
Руди — Чтобы ты был как твой отец.
Жозеф — Зачем?
Руди — Затем, что так делается уже тысячи лет!
Жозеф — Да, да, кажется я видел… Руди, но ведь это же нелепо! Получается, у христиан на кончике остается тоненькая кожица, стянутая и сморщенная, как у надувного шарика в том месте, где завязывается узел! И это еще не все: им нужно больше времени, чем нам, чтобы пописать, они же потом еще трясут свою пипиську, как будто сердятся!
Руди — Они просто стряхивают капли, прежде чем закрыть головку. Им труднее, чем нам, соблюдать чистоту. Если они не поостерегутся, то могут подхватить кучу вонючих микробов, от которых потом будет больно.
Жозеф — И после этого нас же еще преследуют?! Ты что-нибудь понимаешь в этой жизни?
16 картина
Жозеф-рассказчик  — Отец Понс раз за разом задавал мне один и тот же вопрос…Жозеф, что делать, если гестаповцы велят вам раздеться? Ответ на этот вопрос чуть было не погубил нас всех в августе 1943 года. Школа закрывалась, и Желтая Вилла превращалась в летний лагерь отдыха. Те из нас, у кого не было приемной семьи, оставались жить в пансионе до начала нового учебного года. И чувствовали себя не столько покинутыми сиротами, сколько, наоборот, наследными принцами: Желтая Вилла принадлежала нам безраздельно. Отец Понс посвящал нам все свое время. Однажды, когда, всласть набегавшись с футбольным мячом, игроки вспотели насквозь, отец Понс распорядился немедленно идти в душевую. Десятка два детей вопили и резвились под свежими струями воды, когда в раздевалку вошел немецкий офицер. Дети окаменели, голоса смолкли, а отец Понс стал белее кафеля. Замерло все, кроме струй воды, которые продолжали весело и беспечно низвергаться на нас. Офицер смерил нас взглядом. Некоторые инстинктивно прикрыли ладонями причинные места, но этот жест естественной стыдливости слишком запоздал, чтобы не превратиться в признание. Офицер понял, кто мы такие. Его сузившиеся глаза говорили о том, что он размышляет. Отец Понс шагнул вперед.
Отец Понс — Что вам угодно?
Офицер -  С самого утра мои люди преследовали партизана, который, спасаясь, перемахнул через ограду Вашего парка; поэтому теперь мои люди ищут, где мог бы спрятаться беглец.
Отец Понс — Как видите, вашему беглецу здесь никак не спрятаться.
Офицер — В самом деле, это я очень хорошо вижу.
Воцарилось молчание. Снаружи послышались шаги. Топот сапог. Офицер быстро подошел к двери и приоткрыл ее.
Офицер — Его здесь нет. Ищите дальше.
Офицер  достал из кармана бумажник.
Офицер — Возьмите. Купите этим детям конфет. (ушел)
Отец Понс после долгого оцепенения рухнул на колени. Он раскачивался взад и вперед, бормоча что-то нечленораздельное и устремив глаза в одну точку.
Отец Понс — Спасибо, Господи. Спасибо, Господи. Спасибо за моих детей. (разрыдался)
Жозеф-рассказчик  - Иные потрясения оказываются настолько мощными, что ломают нас, независимо от того, счастливые они или наоборот. Спустя несколько минут, словно заразившись, двенадцать голых еврейских мальчиков и священник в сутане, прижавшись друг к другу, мокрые и взъерошенные, смеялись и плакали разом.
Жозеф — Вы и впрямь думаете, что это Бог нам помог, отец мой?
Отец Понс — Откровенно говоря, нет, дружок мой Жозеф. Бог в эти дела не вмешивается. После того, что сделал этот немецкий офицер, я чувствую себя прекрасно потому, что стал снова обретать веру в человека.
Жозеф — А я думаю, это благодаря вам. Вы у Бога на хорошем счету.
Отец Понс — Не говори ерунды.
Жозеф — Вы не думаете, что, если человек ведет себя благочестиво, будь он хорошим евреем или хорошим христианином, с ним ничего плохого случиться не может?
Отец Понс — Откуда ты взял подобную чушь?
Жозеф — Из катехизиса. Отец Бонифаций…
Отец Понс — Стоп! Опаснейшая благоглупость! Люди сами причиняют друг другу зло, и Бог тут совершенно ни при чем. Он сотворил людей свободными. А это значит, что мы радуемся или страдаем независимо от наших достоинств или недостатков. Какую жуткую роль ты хочешь отвести Богу! Неужто ты можешь хоть на миг допустить, что тех, кому удалось спастись от нацистов, Бог любит, а тех, кому не удалось, — ненавидит? Нет, Бог не вмешивается в наши дела!
Жозеф — Вы хотите сказать, что, как бы оно тут ни обернулось, Богу на это наплевать?
Отец Понс — Я хочу сказать, что, как бы оно тут ни обернулось, Бог свою работу завершил. И теперь наша очередь. Мы должны позаботиться о себе сами.
17 картина
Жозеф-рассказчик - Начался второй учебный год. Мы с Руди сближались все больше и больше. Именно потому, что мы с ним разнились всем — возрастом, ростом, заботами, повадкой, — каждое из наших различий не только не разделяло нас, но напротив, давало почувствовать, как же мы любим друг друга. Я помогал ему разобраться в его собственных путаных мыслях; он же, своими внушительными габаритами, а еще больше — своей репутацией двоечника защищал меня от драчунов. «С ним ничего невозможно поделать, — говорили наши учителя, — в жизни не встречали более твердолобого ученика!» Столь полная непроницаемость Руди для знаний вызывала наше восхищение. Сопротивление учителям со стороны этого совершенного остолопа достигало абсолюта. Он превратился в истинного героя другой, нашей войны — учеников с учителями.
Руди за какую-то провинность опять сидел взаперти, Жозеф просовывал ему в окно кусок хлеба.
Жозеф – Руди, почему, даже будучи наказанным, ты остаешься все таким же добрым  и в то же время непоколебимым в своем нежелании учиться.
Руди — Нас было семь человек в семье: родители и пятеро детей. Все умники, кроме меня. Отец адвокат, мать пианистка, концертировала с лучшими оркестрами; братья и сестры все с дипломами. Короче говоря, одни мозги… И всех забрали! Посадили в грузовик и увезли! Они просто не верили, что такое может с ними случиться, вот и не прятались. Такие умные, почтенные люди. А я спасся только потому, что меня не оказалось ни в школе, ни дома! Я шлялся по улицам. И спасся именно потому, что шлялся… Ну ее, эту учебу…
Жозеф — По-твоему, значит, я зря учу уроки?
Руди — Нет, Жозеф, ты — нет. Во-первых, у тебя способности, а во-вторых, у тебя еще вся жизнь впереди…
Жозеф — Руди, тебе всего шестнадцать!
Руди — Ну да, поздновато уже учиться…
Жозеф - Я понимаю, что ты тоже  в ярости на своих домашних, как и я. Даже исчезнув, даже не отвечая на наш мысленный зов, наши родители все равно как-то участвуют в нашей жизни на Желтой Вилле. Как же я злюсь на них! Злюсь за то, что еврей, за то, что это они меня сделали евреем, за то, что подвергают  нас опасности. Безответственная пара! Отец? Бездарь. Мать? Жертва. Жертва своего замужества, потому что вышла замуж за отца, не разглядев его бездонной слабости. Я все-таки прощаю мать, потому что по-прежнему, несмотря ни на что, ее люблю. Зато отца ненавижу. Он вынудил меня быть его сыном, хотя не мог обеспечить мне достойную участь. Ну почему я не  сын отца Понса?
Внизу по дороге двигался трактор. Он должен был проехать совсем близко. За рулем сидел мужчина. И хотя он был без бороды и одет по-крестьянски, не узнать его было просто невозможно. Жозеф его и узнал.
Жозеф – (тихо, про себя)  «Только бы он меня не увидел!». (Трактор протарахтел, направляясь в долину). «Пронесло, он меня не видел!»   
Руди почуял волнение Жозефа.
Руди — Что с тобой?
Жозеф— Кажется, я узнал человека, который сидел на тракторе.
Руди — И кто это?
Жозеф — Мой отец.
Руди — Бедненький Жозеф, это же невозможно!
Жозеф — Само собой, невозможно…
18 каритна
В подпольной синагоге
Отец Понс — Я думаю, что теперь, когда немцы увязли в России, а американцы готовы вступить в войну, Гитлер проиграет. Но вот какова будет цена? Здесь нацисты все больше бесятся, они ловят партизан с невиданной яростью, это энергия отчаяния. Мне очень страшно за нас, Жозеф, очень страшно.
Жозеф — Не бойтесь, отец мой, все обойдется. Давайте работать дальше.  Растолкуйте-ка мне лучше разницу между евреем и христианином.
Отец Понс — Евреи, а точнее сказать иудеи, и христиане веруют в одного и того же Бога, который дал Моисею скрижали Завета. Однако иудеи не признали в Иисусе обещанного Мессию, посланца Божия, на которого они уповали, — для них он был лишь очередным еврейским мудрецом. Христианином ты становишься в том случае, если полагаешь, что Иисус действительно Сын Божий, что Бог воплотился в нем, умер и воскрес.
Жозеф — То есть для христиан все уже произошло, а для евреев еще только должно произойти.
Отец Понс — Вот именно, Жозеф. Христиане — это те, кто вспоминает, а евреи — те, кто еще надеется.
Жозеф — Получается, что христианин — это еврей, который перестал ждать?
Отец Понс — Да. А еврей — это христианин до Иисуса.
Жозеф – Знаете, Отец Понс, эта  священная история куда больше будоражит мое воображение, чем детские сказки, которые я беру в библиотеке: она кажется мне более ощутимой, более близкой, более конкретной. В конце концов, ведь речь там идет о моих предках — Моисее, Аврааме, Давиде, Иоанне Крестителе или Иисусе! В моих жилах наверняка течет кровь кого-нибудь из них.
Отец Понс — Ты знаешь, Жозеф, иной раз я задаюсь вопросом, не лучше ли было мне оказаться иудеем.
Жозеф — Нет уж, отец мой, оставайтесь-ка лучше христианином, вы сами не понимаете своего счастья.
Отец Понс — Иудейская религия настаивает на уважении, в то время как христианская — на любви. Вот я думаю: не является ли уважение чувством более основательным, нежели любовь? И вдобавок более реальным… Любить своего врага, как предлагает Иисус, и, получив пощечину, подставлять другую щеку — это, конечно, восхитительно, но не применимо на практике. Особенно в наше время. Ты бы, например, подставил Гитлеру другую щеку?
Жозеф — Еще чего!
Отец Понс — Вот и я тоже! Верно и то, что я недостоин Христа. Всей моей жизни было бы недостаточно, чтобы уподобиться Ему… И, однако же, может ли любовь быть долгом? Можно ли приказать своему сердцу? Не думаю. А вот, по мнению великих раввинов, уважение превыше любви. И уважение является постоянной обязанностью. Вот это уже кажется мне возможным. Я могу уважать тех, кого не люблю, или тех, кто мне безразличен. Но любить их?… И к тому же есть ли необходимость в том, чтобы я их любил, если я их уважаю? Любить — это трудно, любовь нельзя вызвать по заказу, ее нельзя ни контролировать, ни продлить усилием воли. Тогда как уважение… Я вот думаю: уж не являемся ли мы, христиане, всего лишь сентиментальными евреями…
19 картина
Жозеф-рассказчик  - Так и шла моя жизнь, состоявшая из учебы, высоких рассуждений о Библии, страха перед нацистами, внезапных появлений и столь же внезапных исчезновений партизан. Когда мы услышали о том, что многочисленные и хорошо вооруженные американские войска высадились на континент, эта новость нас опьянила. И хотя мы были вынуждены молчать, счастливые улыбки буквально распирали наши лица. В то воскресенье мы просто сгорали от нетерпения поскорее отправиться к мессе, чтобы разделить, хотя бы взглядами, свой восторг по поводу этой почти что победы с обитателями поселка. Я с нетерпением ожидал момента, когда мы будем проходить мимо аптеки, не сомневаясь в том, что мадемуазель Марсель будет сиять от счастья. Но витрину аптеки наглухо закрывала металлическая шторка. Наша группа первой добралась до главной площади, и тут мы как вкопанные разом остановились перед церковью. Из зияющего портала грозно раздавались воинственные звуки органа, игравшего во всю свою мощь. Я с изумлением узнал мелодию: это была «Уроженка Брабанта»! Толпа просто оцепенела. Играть наш государственный гимн, под носом у нацистов было верхом дерзости. Все равно, что кричать им в лицо: «Проваливайте, убирайтесь вон, вы проиграли, вы теперь никто и ничто!» Кто мог осмелиться на такую выходку? То была Черт-Побери! Мадемуазель Марсель, молотившая пальцами по клавишам и выжимавшая ногами педали органа, впервые в жизни посетила церковь, чтобы объявить нацистам, что они проиграли войну. И вдруг черная машина затормозила перед церковью, и оттуда выскочили  гестаповцы, они схватили мадемуазель Марсель.
Аптекарша — Ваша песенка спета! Капут! Можете меня прикончить, это вам уже не поможет! Засранцы!
Нацисты затолкали ее в машину и увезли. Отец Понс, белый как полотно, перекрестился.
Жозеф — Она им в жизни ни словечка не скажет! Я в этом уверен на все сто!..
Отец Понс — Я знаю, Жозеф, знаю. Черт-Побери отважнее всех нас. Но что они с ней сделают?..
Жозеф-рассказчик - Ждать ответа на этот вопрос пришлось недолго. В тот же вечер, незадолго до полуночи, на Желтую Виллу нагрянуло гестапо. Мадемуазель Марсель даже под пытками не проронила ни слова. Однако во время обыска у нее в аптеке нацисты обнаружили негативы фотографий, сделанных для наших фальшивых документов. Все еврейские дети Желтой Виллы были собраны в одном из дортуаров.
Нацист — Лицом к стене, руки вверх! И поживее!
Отец Понс — Господа, я вне себя от возмущения, я понятия не имел, кто они такие! Я и подумать не мог, что это еврейские дети! Их привели ко мне, представив арийцами, настоящими арийцами. Я был обманут, надо мной посмеялись, злоупотребив моим доверием!
Нацист — Кто привел к вам этих детей?
Отец Понс  — Что ж, лгать я не стану. Всех детей, которые здесь находятся, привела аптекарша мадемуазель Марсель.
Нацист — И вас это не удивило?
Отец Понс — Она всегда приводила ко мне сирот. Вот уже пятнадцать лет. Еще задолго до войны. Она добрая женщина. И сотрудничала с благотворительной организацией, которая занималась обездоленными детьми.
Нацист — Кто платил за их содержание?
Отец Понс  — На имя каждого из детей каждый месяц приходили конверты. Вы можете проверить в бухгалтерии.
Нацист — От кого приходили эти конверты?
Отец Понс — От благотворителей… От кого же еще? У нас все это зарегистрировано, вы можете получить все данные.  Куда вы их намерены отвезти?
Нацист — В Мехелен.
Отец Понс — А потом?
Нацист — Это уже не ваше дело.
Отец Понс — Но ехать придется долго?
Нацист — Наверняка.
Отец Понс — В таком случае позвольте мне разобрать их вещи, сложить чемоданы и приготовить им в дорогу еду. С детьми нельзя так обращаться, сын мой. Доверь вы мне своих детей, неужели вы бы согласились, чтобы я их так отправил в дальний путь? (Гестаповец колебался.) Я же знаю, что вы не причините им зла. Я только соберу их в дорогу, а вы приходите за ними утром. Завтра утром, едва часы пробьют семь, дети будут вымыты, одеты, накормлены и построены во дворе со своим багажом.  Не обижайте меня. Я с ними годами вожусь. Когда мне доверяют ребенка, можете не сомневаться, что все будет как надо.
Нацист — Ладно, отец мой, полагаюсь на вас.
Отец Понс — Будьте спокойны, сын мой. Ступайте с миром. (Подождав, пока он удалится, священник повернулся к детям.) А сейчас, дети, без криков и без паники, тихо соберите свои вещи и оденьтесь. А потом — бежим.
Отец Понс позвал воспитателя из другого дортуара.
Отец Понс — Мне понадобится ваша помощь, сын мой.
Воспитатель — Можете рассчитывать на меня и на всех остальных, отче.
Отец Понс — Мне нужно, чтобы Вы солгали.
Воспитатель — Но…
Отец Понс — Вы должны солгать. Во имя Христа. Завтра вы скажете гестаповцам, что партизаны в масках ворвались на Виллу вскоре после их отъезда. Вы скажете, что вы сопротивлялись. К тому же, чтобы никто не усомнился в вашей невиновности, вас найдут привязанными к кровати. Вы согласны, чтобы я Вас привязал?
Воспитатель — Можете даже побить меня, отче.
Отец Понс — Спасибо, мын мой. Насчет побить — я не против, но при условии, что вы сами побьете друг друга. Мне, к несчастью  нельзя оставаться с вами, завтра гестапо мне уже не поверит. Им понадобится виновный, вот я и сбегу вместе с детьми. Вы им, естественно, «донесете», что это я предупредил своих сообщников-партизан.
Жозеф-рассказчик  - В следующие несколько минут мне довелось увидеть самое невероятное зрелище из всего, чему я был когда-либо свидетелем: юные семинаристы с самым серьезным видом, тщательно целясь, принялись колошматить друг друга, стремясь расквасить нос, рассечь губу или подбить глаз. Затем отец Понс крепко привязал их к кроватям, заткнув каждому рот тряпкой.
Еврейские дети и Отец Понс бесшумно спустились по лестнице, и вышли из здания через заднюю дверь.
20 картина
Руди — Куда мы теперь? 
 Отец Понс — Дети, можете считать меня сумасшедшим, но дальше мы не пойдем! Самых маленьких отправьте спать в крипту часовни. Остальные, должны замести настоящие следы, и создать фальшивые.
Жозеф-рассказчик  - Мы пересекли опушку, и вышли из парка через узкую калитку. Затем, с силой вдавливая каблуки в мягкую почву, ломая ветки кустарника и даже нарочно теряя по дороге некоторые вещи, мы полями спустились до самой реки, а там уже отец Понс довел нас до пристани.
Отец Понс — Ну, вот, теперь они подумают, что здесь нас поджидало какое-нибудь суденышко… А теперь, дети, мы проделаем этот путь обратно, но идти будем на сей раз задом наперед — чтобы следов было вдвое больше и чтобы вели они только в одну сторону.
Жозеф-рассказчик  - Небо на востоке уже начало алеть, когда мы присоединились к нашим товарищам, спавшим в глубине крипты. Отец Понс тщательно запер дверь часовни изнутри и наглухо задраил люк над нами.   
Отец Понс — (зажег одну-единственную свечу)Спите, дети мои. Сегодня рано вставать не придется.
Он выгородил себе небольшое пространство, сложив из сваленных грудой книг, словно из кирпичей, подобие стены.
Жозеф — Можно мне прийти в вашу комнату?
Отец Понс — Конечно, малыш.
Жозеф-рассказчик  - Утром гестаповцы заявились на Желтую Виллу, обнаружили там связанных семинаристов, возмущенно завопили, что их обманули, помчались по нашему ложному следу до самой реки и даже куда-то дальше. Им и в голову не могло прийти, что мы вовсе не сбежали, а только спрятались.
Отец Понс — Ты видишь, Жозеф,  морское путешествие в Ноевом ковчеге не очень-то напоминало увеселительную прогулку!..  Может, союзникам удастся победить пораньше? Может, нас скоро уже освободят? 
Жозеф – Прошло уже несколько недель, Отец мой. Может быть, за нами так ни кто и не придет…
Отец Понс — Жизнь каждого из вас — это не просто обычная человеческая жизнь, в ней заключено послание. Я не хочу, чтобы это послание погибло.
Жозеф — Понимаете, отец мой, мне бы не хотелось умереть вместе с ними.
Отец Понс — Почему?
Жозеф —  (Жозеф  положил голову на колени Отцу Понсу и высказал то, что не давало ему покоя) Я бы предпочел умереть вместе с вами, потому что я предпочитаю вас. Я бы предпочел умереть вместе с вами, потому что не хочу вас оплакивать, а тем более не хочу, чтобы вы оплакивали меня. Я бы предпочел умереть вместе с вами, потому что в этом случае вы стали бы последним человеком, которого я увидел в жизни. Я бы предпочел умереть вместе с вами, потому что небеса без вас мне совсем не понравятся, даже наоборот — мне там будет плохо!
Кто-то забарабанил снаружи в дверь часовни.
Голос — Брюссель освободили! Победа! Англичане освободили Брюссель!
Отец Понс — Свободны! Слышишь, Жозеф? Мы свободны! Немцы уходят!
Жозеф-рассказчик  - Партизаны вывели нас из крипты, и мы принялись с хохотом бегать и скакать по шемлейским улочкам. Из домов доносились радостные крики, ружья палили в небо, в окнах вывешивались флаги, люди пускались в пляс, извлекая бутылки со спиртным из укромных мест, где они были припрятаны в течение пяти лет. Я до самого вечера не отпускал от себя отца Понса. Обсуждая новость с каждым из односельчан, он плакал от радости, и я собственноручно утирал эти слезы. По случаю такого праздника я имел право быть девятилетним ребенком и в этом качестве сидеть на плечах у человека, который меня спас, я имел право целовать его розовые и соленые щеки, имел право радостно смеяться взахлеб.
Отец Понс — Войне скоро конец! Американцы идут на Льеж!
Жозеф — Да здравствуют американцы!
Руди — Да здравствуют англичане!
Отец Понс — Да здравствуем мы!
Руди — Уррраа!
Жозеф-рассказчик -  Порядок постепенно восстанавливался, хотя вместе с ним подчас приходили дурные вести. Мы узнали, что нашу аптекаршу мадемуазель Марсель подвергли жутким пыткам, прежде чем депортировать куда-то на Восток. В каком состоянии она вернется оттуда, да и вернется ли вообще? Ведь худшее из наших подозрений все-таки подтвердилось: нацисты в своих концлагерях уничтожали узников. Миллионы людей были расстреляны из пулеметов, удушены газом, сожжены и погребены заживо.  Я был в ужасе от той участи, которой сумел избежать. Задним числом я испытывал не только страх, но и стыд: я думал об отце, которого увидел с дерева, но не счел нужным окликнуть. Был ли это в самом деле он? Жив ли он еще? А мама? Теперь я воспылал к ним любовью, которая удесятерялась от угрызений совести. Безоблачными ночами я тайком выбирался из дортуара, чтобы поглядеть на небо. Когда я находил «звезду Жозефа и мамы», ночные светила вновь принимались петь на идише. И тотчас в глазах у меня все туманилось, и, лежа на лужайке навзничь, со скрещенными на груди руками, я вскоре начинал задыхаться, глотая собственные слезы. У отца Понса теперь не было времени учить меня ивриту. Целыми неделями, с утра до ночи он носился как угорелый, выискивая следы наших родителей. Для некоторых из нас все выяснилось быстро: все их родные погибли, они оказались единственными, кому удалось уцелеть. После уроков мы пытались утешать их как могли, выказывая им самое дружеское участие, но сами в глубине души неотступно мучились вопросом: не я ли буду следующим, кому сообщат то же самое? 
 Руди – Я знаю, я потерял всех своих! У такого шлемазла, как я, просто не может быть по-другому.
Отец Понс – Да, Руди, я узнал о том, что твой старший брат и  другие братья и сестры, а потом еще и отец  — все они погибли в газовых камерах Освенцима. Но Руди, твоя мать жива! Она приезжает в Брюссель в пятницу, вместе с другими уцелевшими.
Руди плакал от горя и от счастья.
21 картина
В пятницу в отеле, куда должны были доставить уцелевших узников.  Руди  преобразиться в настоящего буржуя, каким его никогда не видели.
 Руди — Где здесь фортепиано? Я должен отвести туда маму. Она выдающаяся пианистка. Она виртуоз. Она дает концерты!
Швейцар – Фортепиано в соседнем зале.
Руди  - Где моя мама?
Швейцар - Депортированных уже привезли, они уже прошли дезинфекционную обработку, помылись и теперь их кормят в ресторане.
Руди помчался в зал ресторана; Жозеф с отцом Понсом следовали за ним. Рахитичные мужчины и женщины с землистой кожей, приставшей к костям, с одинаковыми черными кругами у одинаково пустых глаз, изнуренные до того, что едва могли удержать в руках ложки, склонились над супом. На их появление они не обратили ни малейшего внимания, ибо были всецело поглощены едой — и страхом, что ее могут у них отнять. 
Руди — Ее здесь нет. Может, у них есть другой ресторан, отец мой?
Отец Понс — Сейчас узнаю.
Мать Руди — Руди!
С одного из диванов  поднялась какая-то женщина и, махнув им рукой, едва не упала.
Руди — Мама!
Руди кинулся к окликнувшей его женщине и стиснул ее в объятиях. Руди обнимал маленькую старушку, почти совсем облысевшую, с застывшим боязливым взглядом выцветших серых глаз, чье костлявое тело, широкое и плоское, едва проступало под шерстяным платьем. Они плакали, уткнувшись друг другу в плечо.
Руди — Пойдем, мама, в этом отеле есть рояль!
Мать Руди — Нет, Руди, я хочу сначала доесть.
Руди — Ну пойдем же, пойдем!
Мать Руди — (капризно) У меня тут еще осталась морковь.
Отец Понс жестом велел Руди  уступить. Мать Руди  медленно, тщательно доела свой суп, собрав кусочком хлеба оставшийся на дне тарелки бульон и вычистив фарфор до блеска, равнодушная ко всему остальному. Потом Руди, помог ей встать.
Руди – Мама, это мой спаситель Отец Понс и мой друг Жозеф.
Мать Руди — Вы знаете,  если я осталась в живых, то лишь потому, что надеялась снова увидеть Руди.
Руди — Пойдем к роялю, мама.
Он осторожно усадил ее на табурет и поднял крышку инструмента. Она оглядела рояль с волнением, которое тотчас сменилось растерянностью.
Руди — Играй, мам, играй! (она растерянно взглянула на сына) Играй, мам, играй! Я тоже пережил всю войну в надежде, что однажды ты будешь снова играть для меня.
Она покачнулась, удержала равновесие, ухватившись за рояль. Ее руки робко приблизились, а затем мягко погрузились в клавиши. И вознеслась нежная и печальная мелодия. Закончив играть, она обернулась к сыну.
Мать Руди — Шопен.  Ему не довелось пережить то, что вынесли мы, однако же он все предугадал.  Ты начнешь снова учиться, Руди?
Руди — Клянусь тебе!
22 какртина
Жозеф-рассказчик  - По воскресеньям на Желтой Вилле собирались дети в возрасте от трех до шестнадцати лет, которых прежде прятали от нацистов. Из окрестных деревень приводили всех, кого еще не забрали их близкие. Они выходили на импровизированный помост, расположенный под навесом, чтобы посетители могли их разглядеть. Я с нетерпением ожидал этих воскресений — и одновременно боялся их. Всякий раз, проходя по помосту после объявления моего имени, я надеялся услышать крик — мамин. И всякий раз, когда я шел обратно под вежливое молчание присутствующих, мне хотелось себя изувечить.
Отец Понс – Не грусти, Жозефеле…
Жозеф — Это я виноват, отец мой, что мои родители не приходят: я не думал о них во время войны.
Отец Понс — Не говори глупостей, Жозеф. Если твои родители не объявятся, в этом виноваты Гитлер и нацисты. Ни твоей вины, ни вины твоих родителей здесь нет.
Жозеф — Вы не хотите отдать меня кому-нибудь на воспитание?
Отец Понс — Еще слишком рано, Жозеф. Без документов, удостоверяющих смерть родителей, я не имею права это сделать.
Жозеф — Все равно меня никто не захочет взять!
Отец Понс — Прекрати, ты должен надеяться.
Жозеф — Ненавижу надеяться. Когда я надеюсь, я чувствую себя противным и грязным.
Отец Понс — Немножко смирения, дружок, — и все-таки надейся!
Жозеф-рассказчик  - В то воскресенье, опять ни с чем, я решил отправиться вместе с Руди в поселок, где они с матерью собирались пить чай. Мы уже спускались по тропинке, когда я заметил вдали два силуэта. Сам не зная почему, я вдруг сорвался им навстречу. Я мчался так, что ноги мои, казалось, вот-вот оторвутся. Я не узнал ни мужчину, ни женщину, я узнал мамино пальто — из шотландки в розовую и зеленую клетку и с капюшоном. Мама!
Мама — Жозеф!
Жозеф вихрем налетел на своих родителей. Задыхаясь, не в силах произнести ни единого слова, он их ощупывал, оглаживал, прижимал к себе, сто раз повторял одни и те же беспорядочные жесты.
Мама — Жозеф, мой Жозеф! Мишке, ты видишь, какой он красавчик?
Отец — Как ты вырос, сынок!
Жозеф мог только  всхлипывать.
Мама — Наверное, мой Жозефеле слишком взволнован?
Руди  - Конечно, взволнован. Он ждал встречи с вами всю войну.
Отец Понс - Расскажите же, как вам удалось выжить?
Отец -  Мы скрывались совсем неподалеку от вас, работая в поле на одной из огромных здешних ферм.
Мама -  Нам потребовалось так много времени, чтобы разыскать сына, потому что, вернувшись в Брюссель, мы не застали там графа и графиню де Сюлли…
Отец - …а члены местной организации Сопротивления направили нас по ошибочному следу, который завел нас в Голландию…
Мама — Мой Жозефеле…
Отец — Мы возвращаемся в Брюссель. Сбегаешь за своими вещами?
Жозеф — Как? Разве я не могу остаться здесь?
Воцарилось молчание.
Отец Понс — Что ты сказал, Жозеф?
Жозеф — Я не могу остаться здесь?
Глаза родителей затуманились, они оба отвернулись. Отец Понс изумленно вздернул брови.
Отец Понс — Жозеф, ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь?
Жозеф — Я говорю, что хочу остаться здесь.
Отец Понс влепил Жозефу пощечину. Жозеф изумленно смотрел на него.
Жозеф — Простите меня, отец мой.
Отец Понс  взглядом  указал в сторону родителей. 
Жозеф — Прости меня, папа, и ты, мама, прости. Я только хотел сказать, что мне здесь было хорошо. Это я так попытался поблагодарить…
Родители заключили его в свои объятия.
Мама — Ты прав, мой родной. Нам никогда не удастся выразить всю нашу благодарность отцу Понсу!
Отец — Это правда.
Мама — Ты слышишь, Мишке, наш Жозефеле теперь говорит совсем без акцента. Кто теперь поверит, что он наш сын!
Отец — Он прав. Нам бы тоже избавиться от этого несчастного идиша…
Жозеф — (пристально глядя в глаза отцу Понсу) Я только хотел сказать, что мне будет очень трудно расстаться с вами…
23 картина
Жозеф-рассказчик - По возвращении в Брюссель, несмотря на то, что там меня ждал просторный дом, который отец, снял для нас, несмотря на мамины ласки и певучие интонации, я чувствовал себя одиноким. Я ел досыта, был одет и обут безупречно, и отведенная мне комната была завалена игрушками и книгами, но я тосковал по часам, проведенным вместе с отцом Понсом в раздумьях над великими тайнами бытия. Мои новые одноклассники казались мне пресными, учителя бездушными, уроки нудными, а домашняя жизнь — скучной.
Отец – Сынок, тебе необходимо записаться в хедер, чтобы подготовиться к бар-мицве.
Жозеф – Нет!
Отец — Ты не хочешь отмечать свою бар-мицву?
Жозеф — Нет.
Отец — Ты не хочешь научиться читать Тору, писать и молиться на иврите?
Жозеф — Нет.
Отец — Почему?
Жозеф — Я хочу стать католиком!
Отец влепил Жозефу  резкую, яростную пощечину.
Отец – Жена, иди сюда. Я требую, чтобы ты повторил свои слова в  присутствии матери.
Жозеф – Я желаю принять католическую веру. (вышел вон)
Мама расплакалась.
24 картина
В старой часовне
Отец Понс – Жозеф, сын мой, рад тебя видеть, какими судьбами?
Жозеф – Я убежал из дома, отец мой. Родители хотели, чтобы я пошел в хедер и готовился к бар-мицве. Я сказал им, что хочу быть католиком. Отец ударил меня, и я покинул их!
Отец Понс — Ты вполне заслужил еще одну пощечину. (ласково прижимая   его голову к своему плечу).
Жозеф — Да что вы все, сговорились?!
Отец Понс – Садись. (зажег несколько свечей.)  Жозеф, ты один из последних уцелевших сыновей великого народа, который только что подвергся уничтожению. Шесть миллионов евреев были убиты… Шесть миллионов! И хочешь ты того или нет, ты в долгу перед этими мучениками.
Жозеф — Но что же у меня с ними общего, отец мой?
Отец Понс — То, что они дали тебе жизнь. То, что тебе грозила гибель вместе с ними.
Жозеф — Ну и что? Разве не могу я думать по-другому, чем они?
Отец Понс — Разумеется, можешь. Тем не менее, ты обязан свидетельствовать о том, что они существовали, — в час, когда их больше не существует.
Жозеф — А почему я, а не вы?
Отец Понс — И я тоже, каждый по-своему.
Жозеф — Я не хочу отмечать бар-мицву. Я хочу верить в Иисуса Христа, как вы.
Отец Понс — Послушай, Жозеф, ты должен отпраздновать свою бар-мицву, хотя бы из любви к матери и из уважения к отцу. А насчет веры — там будет видно. Потом.
Жозеф — Но…
Отец Понс — Сегодня самое главное для тебя — это признать, что ты еврей. Религиозные верования тут совершенно ни при чем. А позже, если ты по-прежнему будешь настаивать, ты сможешь стать евреем, обращенным в христианство.
Жозеф — Так что же, я по-прежнему останусь евреем? Навсегда?
Отец Понс— Да, Жозеф, ты останешься евреем навсегда. Отпразднуй свою бар-мицву. Иначе ты разобьешь сердце родителям.
Жозеф — По правде говоря, отец мой, мне даже нравилось быть евреем вместе с вами.
Отец Понс  расхохотался
Отец Понс — Мне тоже, Жозеф, мне очень нравилось быть евреем вместе с тобой!   Отец любит тебя, Жозеф. Быть может, он любит тебя неловко или не так, как хотелось бы тебе, однако же, он любит тебя так, как никогда не полюбит никого другого и как никто другой никогда не полюбит тебя.
Жозеф — Даже вы?
Отец Понс — Жозеф, я люблю тебя так же, как и других ребят; быть может, несколько больше… Но это совсем другая любовь.  Ты должен освободиться от меня, Жозеф. Моя миссия выполнена. Теперь мы с тобой можем быть друзьями. (Он широким жестом обвел рукой крипту) Ты ничего не замечаешь? (Подсвечников больше не было, свитка Торы тоже и фотографии Иерусалима…)
Жозеф — Как!.. Это уже не еврейские книги!
Отец Понс — Это уже не синагога.
Жозеф — Что случилось?
Отец Понс — Я начинаю собирать новую коллекцию. Сталин может уничтожить русскую душу. Я собираю произведения преследуемых поэтов.
Жозеф - Но ведь это измена! 
Отец Понс — Нет, я не предаю тебя, Жозеф. Евреями придется заняться тебе. Отныне Ной — это ты.
Эпилог
Жозеф - Со времени этих событий прошло много лет. В конце концов я отпраздновал свою бар-мицву, унаследовал дело отца и не обратился в христианство. Я с увлечением изучал религию моих отцов и передал ее моим детям. Однако встреча с Богом так и не состоялась… Ни разу за всю мою жизнь еврея — сначала благочестивого, а затем равнодушного — мне не удалось обрести вновь того Бога, присутствие которого я ощутил в детстве, в той маленькой сельской церкви, среди волшебных витражей, ангелов, несущих гирлянды, и гудения органа, того благосклонного Бога, который парил над дрожащими язычками свечей, созерцая укрываемых от беды детей и помогавших их прятать сельчан. Я по-прежнему продолжал видеться с отцом Понсом. Я приехал в Шемлей в 1948 году, когда муниципалитет решил назвать одну из улиц именем мадемуазель Марсель, так и не вернувшейся из нацистского лагеря. Мы были там все — дети, которых она приняла, накормила и снабдила фальшивыми документами. Прежде чем снять покрывало с посвященной ей мемориальной доски, бургомистр произнес речь о доблестной аптекарше, упомянув и ее отца-офицера, героя предыдущей войны. По случаю моей свадьбы с Барбарой отец Понс получил возможность побывать в настоящей синагоге, где с явным удовольствием проследил за порядком исполнения ритуала. Впоследствии он часто бывал у нас дома по самым торжественным поводам. Однако я все же предпочитал наведываться в Шемлей, чтобы вместе с ним спускаться в крипту часовни, где неизменно царил успокаивающий душу, гармоничный беспорядок. За тридцать лет мне частенько приходилось слышать от священника сакраментальную фразу: «Я начинаю собирать новую коллекцию».
Ничто, разумеется, не могло уподобиться катастрофе еврейского народа во время войны, но каждое зло ужасно по-своему, и всякий раз, когда из-за людского безумия какой-нибудь народ на земле оказывался под угрозой уничтожения, отец Понс начинал собирать предметы, которые могли бы свидетельствовать об оказавшейся в опасности душе. Поэтому в его Ноевом ковчеге скопилось множество самых разнообразных вещей: там была коллекция, посвященная американским индейцам, вьетнамская коллекция, а также коллекция, связанная с тибетскими монахами. Читая газеты, я, в конце концов, научился предугадывать, когда при моем следующем посещении отец Понс вновь объявит мне: «Я начинаю собирать новую коллекцию». С Руди мы дружим по-прежнему. Каждый из нас внес свою лепту в строительство Израиля. Я дал денег; Руди там поселился. В то утро мы с Руди отправились на прогулку в рощу, которую в Израиле назвали  именем Отца Понса, она состоит из двухсот семидесяти одного дерева, каждое из которых олицетворяет спасенного им ребенка. Теперь у подножия деревьев постарше уже росли молодые деревца.
Жозеф — Смотри-ка, Руди, деревьев становится все больше, и скоро их число не будет означать ничего…
Руди — Все правильно, Жозеф. У тебя сколько детей? Четверо. А внуков? Пятеро. Спасая тебя, отец Понс уже спас еще девять человек.  А в моем случае — двенадцать. В следующем поколении получится еще больше. И дальше — все больше и больше. Через несколько веков окажется, что он спас миллионы людей.
Жозеф — Как Ной.
Конец
                Март 2019 г.
                +7 917 081 46 65