Ноябрь в этих местах был величиной бесконечной. Старая лодка, как в шарф, уткнула нос в сухую прибрежную траву. От неё вверх, к дому, вела лесенка, ступенек в которой каждый раз было больше, чем раньше. Лёля посчитала: сегодня — семнадцать.
Дом, большеглазый и нескладный, как подросток, тоже менялся на глазах. В этот раз у него отросла веранда, крашеная в цвет мокрой хвои, и дверь её заманчиво распахнул ветер. Но Лёля уже знала, что и ветер, и дом ловчат, играют с нею, отвлекая от главного. Она быстро зашла внутрь через другой, уже знакомый вход, сразу приложив озябшие ладони к стене, от пола до потолка зашитой гладко струганой сосной. Дерево хранило тепло трёхсот июлей.
От прихожей коридорами и лестницами разбегалось пространство. Больше всего она любила, когда удавалось попасть в большую комнату с круглым камином посередине. Но сегодня путь туда преграждал толстый слой плёнки, захватившей дверной проём. Так случалось всё чаще. Проходы будто зарастали. Лёля не знала, из чего сделана эта плёнка, пробовала резать её ножом и тонким лезвием — всё без толку. Сейчас она слышала, как по ту сторону двигается Андрей. И вдруг — такого раньше не бывало — он подошёл вплотную, приложил губы к мутной пелене, что-то пытаясь говорить. Так близко! Лёля рванулась, прижалась, но он пропал, пропал, как не было. Осталась только чёртова плёнка. Она стала вспоминать, как двигались его губы, кажется, он сказал: «Лю-би-мая, отпусти!»…
В этот момент забил тревогу будильник, звучный как корабельная рында. Она открыла глаза, поискала под подушкой телефон, но не нашла. Наверное, под диваном. Лёля встала посреди тайнописи света и теней на полу, которая была куда нереальнее, чем место, откуда она вернулась. Нашла телефон, провела по нему пальцем, заставила смолкнуть. На звёздном небе экрана обнаружилась совершенно реальная, земная и зовущая на работу цифра 21.
В этой жизни Лёля в основном спала. В короткие, чаще ночные часы бодрствования она мыла полы в небольшом офисном здании на проспекте Мира. Мыла и убиралась как попало. На неё постоянно жаловались, но не увольняли, потому что в прошлой жизни в том же офисе она считалась неплохим журналистом, а шеф-редактор издания был другом её отца.
Андрей, с которым они прожили вместе семь лет — и это им ничуть не надоело — там же занимался вёрсткой. До того дня, когда его сбил на пешеходном переходе прямо под окнами редакции какой-то вылетевший на красный водитель внедорожника. С тех пор прошло семнадцать месяцев, и в плотной массе реальности появились глубокие дыры, сквозь которые Лёля проваливалась в то самое место, где стоял безнадёжный в своём постоянстве ноябрь.
Возмущённый кофе заклокотал в горле турки и окончательно вышел из себя. Лёля выключила разгорячённую плиту, а потом вызвала такси — на электричку опять опоздала. Скоро и небрежно натянула на себя ровно столько первой попавшейся одежды, чтобы не замёрзнуть, и вышла встречать машину в мокрый двор…
… «За что, ну за что в нашем городе уже пять месяцев стоит сплошной ноябрь?», — думал Степан. У него был и другой вопрос, начинавшийся с «За что?». Но за последние два года он устал задавать его и не получать ответа. Бородатое отражение, двоящееся в стекле, смотрело на него, как на вторгшегося в дом чужака. Он и правда чувствовал себя заблудившимся в этой квартире, где каждая книга, чашка или цветок дышали прошлым. День в больнице выдался тяжёлым, но он совсем не мог спать. Представил, как будет перемогаться, муча подушку, и опять решил бежать. Взял ключи от машины, полупустую пачку сигарет и отправился на ночной извоз. Загрузив приложение, выбрал подходящий заказ: сначала в соседний двор, затем по Николаевскому мосту в центр.
Женщина с лицом, которое невозможно было запомнить, молча упала на заднее сиденье и закрыла глаза.
Навигатор построил зелёную линию. Степан не думал об этом, но в такие часы, будто становился частью системы, сплетавшей нити пространства, времени и человеческих судеб. Высвечивающиеся в навигаторе линии сходились и расходились, а его беда становилась меньше и легче.
Они уже почти подъехали к мосту, когда ему пришлось круто затормозить: у автобусной остановки на дорогу выскочило неопознанное существо, хлопая крыльями просторного, не застёгнутого пальто. Задыхаясь, приникло к стеклу и потекло вниз… Он побоялся открыть дверцу со своей стороны, выбрался наружу через другую. Возле колёс лежала очень юная и месяцев девять как беременная блондинка. Степан принюхался — от неё отчётливо тянуло пивом. Тронул артерию на шее…
— Отвали, — вдруг завопила девчонка и нацелилась засадить спасателю ботинком в пах, но тут у неё, видимо, началась другая схватка.
— Эй, потерпевшая, уймись! — призвал Степан и с осторожностью завёл её руку себе на плечо, подхватил, кое-как открыл заднюю дверь и помог устроиться на заднем сиденье. Потерпевшая скулила и скрипела зубами. Его пассажирка, казалось, примёрзшая в уголке, наконец выпала из транса и с удивительным спокойствием сказала:
— Сейчас скорую вызову!
Неотложка пообещала приехать минут через десять. Таксист уверенно скомандовал Лёле: «Сюда идите, и давайте, что там у вас есть: платок, рубашка?» Лёля быстро сняла куртку, стянула свитер, расстегнула рубашку, под которой ничего не было. Она стояла полуголая возле машины и впервые за много месяцев чувствовала своё тело, узнавала его заново: собрала в хвост волосы, скользившие по спине, провела пальцем по окату тонкой ракушки уха, прикрыла руками превратившиеся в ледышки соски…
— Скорее, головка вышла!
Она быстро втянулась в свитер и перебежала на его сторону машины… А чуть позже, трясясь от холода и адреналина, приняла тяжёленькое, пищавшее тельце, завернула в свою зелёную рубаху, прижала к груди.
— Да не пила я пиво, это Валерка пила и пролила, мы гостинку вместе снимаем, — оправдывалась роженица, уткнувшись в обнявшего её Степана и всхлипывая.
—Ладно, ладно, — сказал он и погладил девчонку по спине, как ребёнка.— Не реви.
— А ты придёшь нас навестить?
Степан вздохнул:
— Да куда ж я денусь…
А Лёля, шептала, согревая влажную улиточку младенческого ушка:
— Ты есть, я есть.
Ноябрь кончился, начинался март.